Ричард Бах. Дар крыльев 6 страница

Из этой вселенной являются диковинные рыбы, полого спускаясь с верхних уровней. Они разворачиваются, светя всеми оттенками невиданных радуг, мерцающих в окружающем их жидком пространстве. Золото и серебро, красный и.

` - & %" k), и зеленый, и черный, тысячекратно выросшие обитателя тропических морей. Стотонная рыба-ангел, макрели весом в полмиллиона фунтов каждая роятся прямо напротив наших гигантских иллюминаторов. Самые разные размеры, расцветки, формы - каждое семейство рыб кучкуется на своем собственном месте кормежки.

Они длиннее, чем тепловоз, они возвышаются на семьдесят футов, их огромные плавники раскинулись на пятьдесят футов в каждую сторону, они движутся величественно и безмолвно, и бесконечное спокойствие несут с собой, направляясь каждая к своему гроту. Нежные людоеды, способные заглотить сотню или три сотни Ион, каждый из которых в большей или меньшей мере страшится судьбы и верит в то, что великая рыба дружественно отнесется к нему еще в одном, всего лишь в одном-единственном странствии.

Сами же рыбы невозмутимы. Гигантские левиафаны уткнулись носами прямо в наше стекло, и мы можем заглянуть им в глаза и увидеть в них целенаправленную мысль - они думают, они готовятся к очередному путешествию сквозь весь океан, к очередному прыжку с одного континента на другой.

Когда последний Иона надежно запечатан внутри, жабры делают вдох, хвостовые плавники начинают шевелиться. Рыба бодро отплывает, поворачивается, демонстрируя все свои цвета и надписи, и направляется к месту, где, как ей известно, имеется свободное пространство, достаточное для того, чтобы в нем протянулась длинная стрела восходящего броска прочь от океанского дна.

Они кажутся такими маленькими издалека - они взвешены в прозрачной бесконечности океана, сосредоточившись на устремлении к цели, позабыв обо всем другом, упорно и настойчиво прокладывая свой путь сквозь ветры и вихри моря, взмывая все выше и выше над дном в облаках текучего ила, и по плавной кривой поднимаются все ближе к поверхности моря, чтобы там развернуться и отыскать свой путь, и, устремившись к своему бесконечно удаленному горизонту, раствориться в безмолвии прозрачной голубизны.

Они приходят и уходят, они аккуратно отрыгивают Ион всего мира и так же аккуратно заглатывают следующую их порцию. Рыбы - планетарные странники - приходят для того, чтобы в свое время с ними познакомились те, кто сейчас наблюдает за их жизнью сквозь иллюминатор смотровой площадки. Некоторые из наблюдателей уже имеют в этом деле огромный опыт, они помнят названия рыб на латыни, знают все их привычки и места обитания.

Другие же знают лишь то, насколько могучи эти великие рыбы.

x x x

Много лет тому назад, когда самолеты еще не имели радиосвязи, а диспетчерские вышки только появились, у диспетчера на вышке была " световая пушка", из которой он должен был стрелять цветным лучом в направлении самолета, сигнализируя пилоту, что именно тому, по мнению диспетчера, следовало в данный момент делать. Прерывистый зеленый: свободно для руления.

Непрерывный красный: стоп. Непрерывный зеленый: разрешаю посадку. Сегодня вся связь между диспетчером и пилотом осуществляется с помощью первоклассного радиооборудования, которое всегда работает безупречно. Еще бы - потратив на приобретение одного комплекта радиоаппаратуры три тысячи долларов, авиакомпания вполне вправе рассчитывать на безупречность его работы.

И тем не менее первым, что привлекло мое внимание, после того, как я преодолел последний пролет лестницы, ведущей в диспетчерскую центра управления аэропорта имени Кеннеди, была световая пушка. На кабеле она свисала прямо с потолка. Совершенно неподвижно. Ее покрывал толстый слой пыли.

По периметру квадратного - двадцать на двадцать футов - помещения до уровня талии взрослого человека размещались стойки радио и радиолокационной аппаратуры, блоки включателей освещения взлетно- /. a $. g-ke полос, блоки диспетчерской связи, самописцы дистанционных регистраторов погодных условий, индикаторы датчиков скорости и направления ветра. (Мне всегда было немного странно, что даже стотонный авиалайнер вынужден садиться против ветра.

Казалось бы, такая прозрачная и почти эфемерная вещь, как ветер, можно было бы уже давно обрести независимость от него - ан нет).

В комнате было пять человек, четверо молодых и один постарше - начальник смены, сидевший за своим столом. Остальные стояли, глядя вниз - на расстилавшиеся перед ними дали их королевства - аэропорт имени Кеннеди.

Позднее утро пасмурного дня - все вокруг покрыто непроницаемой чашей серого тумана. На востоке ничего не видно дальше Джамайка Бэй, на юге - дальше правой полосы номер тринадцать. На севере и западе видимость ограничена границами территории аэропорта.

Диспетчерская вышка возвышается в самом центре огромного круга, по периметру которого проходят рулежные дорожки - по часовой стрелке на юг от вышки, против - на север. Периметры сходятся к началу дорожки, ведущей к правой взлетной полосе номер тринадцать.

Ее сестра - левая полоса номер тринадцать - предназначена только для посадки. Сейчас она уже заброшена, почти никто здесь не приземляется. В тумане она выглядит особенно одиноко.

Немыслимо круто самолеты взмывают вверх, едва оторвавшись от взлетной полосы, и я с невольным содроганием слежу за тем, как решительно они вгрызаются в высоту. Это говорит о мастерстве, этим взлетом пилоты зарабатывают свой хлеб. И самолеты исчезают в пасмурном небе с носами, неестественно устремленными вверх.

В данный момент - двадцатиминутная задержка взлета. Двадцать минут ожидания в очереди на взлет. Но на вышке все спокойно. Молодые сотрудники пользуются передышкой, чтобы поговорить о том, кто когда пойдет в отпуск, потянуться и перекурить прямо здесь в кубике комнаты с кондиционированным воздухом.

Внизу виднеется бассейн-охладитель системы кондиционирования. Его фонтаны сейчас выключены.

На стоянках - много свободных мест. Вдоль раскинувшихся по дуге терминалов протянулось редколесье работающих кранов. Три возле терминала британской авиакомпании, четыре - возле " Нэшнл", три - возле " ТВА", два - рядом с " Пан-Америкэн". Авиакомпании строят ответвления терминалов для принятия новых больших самолетов. Всего - пятнадцать работающих кранов. Они поднимают бетонные блоки и стальные балки.

Начальник смены - опытный сотрудник - открывает измятый белый кулек и выкладывает на стол три бутерброда с ветчиной на ржаном хлебе. К нему обращается диспетчер наземных перемещений: - " Истерн" запрашивает время задержки. Есть новые данные?

- Так, шесть: - говорит сам с собой начальник, - скажи - полчаса.

Диспетчер щелкает кнопкой микрофона: - " Истерн" триста тридцать, ориентировочная задержка - полчаса.

У каждого диспетчера - наушники, настроенные на свою собственную радиочастоту, поэтому мне не слышно, что ответил: триста тридцатый.

Наверное: - А-а-а, есть.

- Хороший бутерброд, - непроизвольно вырвалось у начальника смены.

Это открыло тему - завязался разговор о видах бутербродов, потом - об обедах вообще, о курином бульоне: В диспетчерской: - четыре экрана радиолокаторов.

А также экземпляр " Нью-Йорк Пост".

И звук открывающейся двери доносится снизу. Человек поднимается не спеша, задумчиво пожевывая зубочистку.

- А, Джонни, пришел. - говорит наземный диспетчер, - а я совсем уже было решил, что сегодня останусь без обеда.

Он кратко обрисовывает сменщику обстановку - кто где - и вручает ему микрофон, Сменщик кивает и открывает банку " Колы", не переставая жевать a".

n зубочистку.

У самого края тумана на тринадцатую левую садится семьсот седьмой.

Отсюда терминал " ТВА" напоминает голову гигантской осы с разинутыми челюстями, туловище и крылья которой зарыты в песок. Оса созерцает диспетчерскую вышку.

В очереди на взлет стоят двадцать самолетов.

- Вот, Джонни, - говорит диспетчер отправления, протягивая тому полоску бумаги с цифрами.

- Гм: Еще один Гугенот, - произносит Джонни, глядя на цифры. - Кучкуются на подходах.

- Я тебе говорю, Боб, мы точно тут скоро крышей поедем со всеми этими гугенотами: " Америкэн" сто восемьдесят третий, сэр, вам необходимо развернуться, та часть рулежной дорожки закрыта.

Выруливающий по внешнему периметру семьсот двадцать седьмой Триджет медленно останавливается и как бы нехотя начинает разворачиваться. В сотне ярдов впереди него вместо рулежной дорожки - голая земля, и несколько грейдеров разгребают ее, ползая туда-сюда, туда-сюда.

- Когда уже они уберутся и вернут нам аэропорт, - говорит Джонни.

- Будем говорить - сорок минут. Сорок минут задержки: Когда я уходил из диспетчерской, задержка уже достигла часа, а очередь на взлет состояла из сорока самолетов.

Земля " Кеннеди" - два отдельных королевства. Одно - Королевство пассажиров, где правит клиент, и все вершится сообразно его воле. Пассажир царствует над всеми землями вовне, над вестибюлями, магазинами и пунктами по оказанию разнообразных услуг, над таможней, билетными кассами, представительствами авиакомпаний, а также над девятью десятыми каждого самолета, начиная с хвоста - в той его части, где стюардессы ублажают пассажира непоколебимой уверенностью и прохладительными напитками.

Оставшаяся одна десятая самолета - это Королевство летчиков. А летчики - народ очаровательный и довольно типичный. Практически все они больше всего на свете любят летать, и работают на летных палубах гигантских реактивных авиалайнеров вовсе не потому, что жаждут помочь пассажирам добраться до мест назначения. Просто им нравится летать, и они хорошо умеют делать свою работу, а в любом другом деле толку от них было бы не так уж много. Из этого правила, как и из всякого другого, бывают исключения. Встречаются среди летчиков и те, кто может хорошо работать на другом месте. Но лучшими из пилотов такие люди никогда не становятся. Они способны точно исполнять инструкции и требования руководств, но когда дело доходит до необходимости проявить настоящее летное мастерство (сейчас это случается крайне редко, и чем дальше - тем реже), оказывается, что эти люди в небе - чужие.

Лучшими пилотами становятся те, кто начал летать еще мальчишкой, ускользая таким образом от напряженности и тоски перипетий приземленного человеческого бытия. По характеру своему будучи неспособными вынести дисциплину и скуку колледжа, они либо проваливались на экзаменах, либо бросали его по своей воле и все свое время отдавали летному искусству - либо вступая в ряды ВВС, либо выбирая самый трудный путь: аэродромный служитель и ученик - уборка ангаров, заправка самолетов горючим; летчик малой авиации - обработка посевов, катание пассажиров; инструктор - постоянные переезды из одного аэропорта в другой: В конце концов приходит решение: а почему бы не попытаться устроиться пилотом дальних авиалиний какой-нибудь из крупных компаний? Терять-то все равно нечего. Попытка и - слава Богу - положительный результат: взяли!

Все летчики всего мира живут одним и тем же небом. Но в жизни пилотов дальних авиалиний все же больше обусловленности, чем в жизни всех других летчиков, в том числе - военных. Они должны всегда быть в начищенной обуви и в галстуке, быть неизменно вежливыми с пассажирами, в точности выполнять все пункты требований авиакомпании и Федерального Свода Летных Правил. Они никогда не имеют права выходить из себя.

Взамен они получают: а) большее количество денег за меньший объем `!.

bk, чем любой другой наемный работник где бы то ни было; и, что особенно важно: б) возможность летать на великолепных самолетах, не чувствуя себя никому за это обязанными.

Для устройства на работу в крупнейшие авиакомпании нынче требуется высшее образование, поэтому по-настоящему самых лучших пилотов-практиков эти компании заполучить к себе на работу не могут, уступая их авиакомпаниям местного значения (которым, впрочем, действительно нужны особо высококлассные пилоты для выполнения самых различных задач), сельскохозяйственным концернам и частным фирмам, занимающимся авиа- извозом.

Не совсем понятно - при чем здесь высшее образование. Ведь в случае чего, пилоту, получившему блестящую научно-теоретическую подготовку, приходится полагаться только на пункт номер такой-то инструкции по правилам таким-то.

Летчик же, которого учила сама жизнь, вернется и посадит самолет, потому что за ним - реальное знание, порожденное интересом и любовью, а не перечнем требований к сотрудникам авиакомпании.

Сообщение между двумя королевствами в лучшем случае одностороннее: Никто из не-пилотов не смеет вступить в Королевство летчиков. А по большому счету, сообщение между ними вообще отсутствует. Общеизвестно, что самые лучшие из летчиков чувствуют себя на земле не в своей тарелке. Кроме тех моментов, когда речь заходит о самолетах и летном искусстве - единственная тема, на которую они способны общаться.

В " Кеннеди" летчики, которые идут с работы, попадаются довольно часто - в почти одинаковых униформах и фуражках с белым верхом, независимо от компании, на которую они работают, и страны, откуда родом. Неловкость их очевидна, они замкнуты в себе, взгляд - строго перед собой: поскорее выбраться за пределы Королевства пассажиров в какое-нибудь более удобное место.

Каждый из них с болезненной ясностью отдает себе отчет в своей чужеродности здесь, в пространствах вестибюлей и украшенных рекламой залов.

Для каждого из них нет ничего более загадочного и непонятного, чем человек, избравший участь пассажира вместо того, чтобы стать летчиком, тот, кто полету предпочел в этой жизни что-то другое, кто может оставаться счастливым вдали от самолетов. Пассажиры принадлежат к чуждой расе человеческих существ, и летчики стараются держаться настолько далеко от них, насколько это позволено правилами приличия. Спросите как-нибудь пилота, сколько у него есть настоящих друзей, которые не летают. Вряд ли он сможет назвать хотя бы одного.

Пилот находится в состоянии блаженного безразличия ко всему, что происходит в аэропорту, и непосредственного отношения к полетам не имеет.

Королевство пассажира для летчика практически не существует в природе.

Правда, время от времени он может окинуть людей в аэропорту взглядом, выражающим почти отеческое сострадание. Мир его кристально чист, в нем нет места ни циникам, ни дилетантам. Все в нем очень просто. В центре реальности этого мира - самолет, относительно которого вращаются скорость и направление ветра, температура воздуха, видимость, состояние полосы, навигационные приборы, разрешение на полет, а также погода в аэропорту назначения и запасном аэропорту. Вот, в основном, и все. Имеются, конечно, и другие элементы: стаж, врачебно-летная комиссия раз в полгода, предполетные проверки самолета, но все они - дополнительные и не относятся к сердцевине его королевства. Пробка на шоссе, в которой застряли десять тысяч автомобилей, забастовка строительных рабочих, организованная преступность переходит всякие границы и ежегодно приносит аэропорту миллионные убытки - ему до этого дела нет. Единственная реальность для летчика - его самолет и те факторы, которые воздействуют на него в полете. И именно поэтому воздушный транспорт оказывается самым безопасным средством передвижения в истории человечества.

Перспектива

Всего лишь несколько лет назад вид железнодорожной колеи приводил меня в изумление. Я часто стоял между рельсами и наблюдал, как они, уходя во вселенную и все больше сближаясь, соприкасались и пять миль шли вместе к горизонту на западе. Огромные локомотивы с шипением, свистом и грохотом проносились на запад через город, а так как эти великаны могли двигаться только по этим рельсам, я был уверен, что за тем местом, где рельсы сходятся, должна быть груда дымящихся обломков. Судя по тому, как машинисты, проезжая перекресток железной дороги с Главной Улицей, с усмешкой прощались с ней небрежным взмахом руки, я знал, что они были отчаянно храбрыми людьми.

В конце концов я обнаружил, что на самом деле рельсы за городом не сходятся, но так и не мог преодолеть свой страх по отношению к железной дороге до тех пор, пока не встретился со своим первым самолетом. С тех пор я облетел всю страну и не увидел ни одной пары соединившихся рельс. Никогда и нигде.

Несколько лет назад меня удивляли туман и дождь: почему однажды происходило так, что вся земля становилась серой и мокрой и весь мир превращался в жалкое, скучное, тоскливое место? Я поражался, как в один миг вся планета становилась унылой и бесцветной, и как еще вчера такое яркое солнце превращалось в пепел. Книги пытались дать объяснения, но я так и не нашел подходящего, пока не начал свое знакомство с самолетом. Тогда я открыл для себя, что облака совсем не закрывают весь мир, даже находясь под жесточайшим дождем, промокший до нитки на взлетной полосе, я знал - чтобы снова найти солнце, нужно просто взлететь выше облаков.

Сделать это было нелегко. Существовали определенные правила, которым необходимо было следовать, если я действительно хотел достичь свободы ясного пространства. Если бы я по собственному выбору пренебрег существующими правилами и стал неистово бросаться по сторонам, настаивая на том, что я сам мог бы отличить, где верх, а где низ, повинуясь импульсам тела, а не логике разума, я бы неизбежно упал вниз. Для того, чтобы найти это солнце, даже сейчас я должен не верить своим глазам и рукам и полностью положиться на приборы, и неважно, что их показания могут выглядеть странными и бессмысленными. Доверие к этим приборам - единственный способ пробиться к солнечному свету. Я открыл, что чем толще и темнее облако, тем дольше и внимательнее я должен следить за стрелками и вверить себя своему опыту, читая их показания. Я убеждался в этом снова и снова: если бы я продолжал подъем, я мог бы достичь пика любого шторма и наконец подняться к солнцу.

Приступив к полетам, я узнал, что с воздуха трудно увидеть границы, разделяющие страны, со всеми их небольшими дорогами, шлагбаумами и контрольными пунктами и знаками " Запрещено! " На самом деле с высоты полета я не мог даже сказать, когда я перелетал границу одной страны и вступал на территорию другой, и какой язык был в моде на земле.

С помощью элеронов самолет направляется вправо, и я нашел, что совсем неважно, какой он - американский или советский, британский или китайский, французский, или чешский, или немецкий, - не имеет значения и кто управляет им, и какие знаки различия нарисованы на крыле.

В своих полетах я видел это и многое другое, и все-все попадает под одну мерку. Это - перспектива. Это перспектива, поднимаясь над железнодорожной колеей, показывает, что нам нечего бояться за безопасность локомотивов. Это перспектива освобождает нас от иллюзий гибели солнца, наталкивая нас на мысль о том, что, если подняться достаточно высоко, мы поймем, что солнце вовсе никогда и не покидало нас. Это перспектива показывает иллюзорность границ между людьми, и только в нашей собственной вере в существование этих барьеров они реальны. Реальны из-за нашего низкопоклонства и раболепия и постоянного страха перед их силой ограничивать нас. Это перспектива оставляет свою печать на каждом, кто поднялся первый раз в самолете: " Эй, внизу транспорт: машины как игрушки! " По мере того, как пилот учится летать, он открывает для себя, что машины внизу действительно игрушки. Чем выше поднимаешься, тем дальше " ($(hl ее, менее значительными становятся дела и критические состояния тех, кто прирос к земле.

И когда время от времени мы проделываем свой путь по этой маленькой круглой планете, - полезно знать, что большую часть этого пути можно пролететь. И в конце нашего путешествия даже можно обнаружить, что перспектива, которую мы открыли для себя в полете, значит для нас нечто большее, чем все запыленные мили, когда-либо пройденные нами.

Наслаждаясь их обществом

- Ты нажимаешь этот маленький медный плунжер здесь: залей карбюратор до того, как она стартует.

Уже месяц, как было лето, и минута после восхода солнца. Мы стояли на краю луга в 16 акров, находящегося на расстоянии одной мили к северу от Феликсстоуна дороге, ведущей в Инсвич. Мотылек Дэвида Гарнетта уже появился из своего укрытия, свежевычищенный, с расправленными по сторонам крыльями и спрятанным в траве хвостом. По всему лугу пробуждались первые ласточки и какие-то другие птицы. Ветра не было.

Я нажал на плунжер, и его слабый металлический писк был единственным утренним звуком, созданным человеком, и продолжавшимся до тех пор, пока топливо не выплеснулось из выхлопных патрубков на темную траву.

- Если хочешь, можешь сесть в кабину сзади. Я готов к прогулке, - сказал он. - Осторожнее с компасом, когда будешь садиться. Я сам дважды сносил его. Если бы я был дома, я бы выбросил его и поставил какой-нибудь получше. Выключи зажигание.

Он спокойно стоял у винта в твидовом летном костюме и наслаждался утром.

- Дэвид, в этой машине действительно есть переключатели?

Я почувствовал себя как какой-то житель колонии. Считаю себя, пилотом самолета, а сам не могу даже найти магнитный переключатель.

- Ах, да, извини, я не сказал. На внешней стороне кабины, рядом с ветровым стеклом. В верхнем положении они включены.

- А, понятно.

Я проверил, чтобы все переключатели были внизу.

- Они говорят, что выключены.

Он покрутил винт пару раз, спокойно и легко с видом человека, проделывавшего это тысячу раз и все еще наслаждающегося этим. Он научился летать довольно поздно. Ему потребовался 28-часовой инструктаж в парном полете, прежде чем он наконец один сел за штурвал Мотылька. Он не хвастается, не извиняется за это. Одно из лучших качеств Дэвида Гарнетта состоит в том, что он честен по отношению в себе и миру и, поэтому он - счастливый человек.

- Включить зажигание, - приказал он.

Щелкая переключателями, я перевел их в верхнее положение.

- Так. Горячо.

- Прости, я не расслышал.

- Включить зажигание.

Тренированным поворотом кисти он резко дернул винт вниз, и двигатель сразу же завелся. После короткого рева звук его работы стал спокойным и ровным при четырехстах оборотах, в минуту, как у небольшой моторной лодки, спокойно стоящей на голубом утреннем озере.

Довольно неуклюже Гарнетт взобрался в передний отсек кабины, поправил свой кожаный шлем и надел защитные очки от Мейфовитца, которыми он гордился, ведь это были действительно первоклассные очки. Когда он не летает, то его шлем и очки висят на крючке прямо над камином в Хитоне.

Я дал двигателю прогреться в течение нескольких минут, тронул вперед рукоятку скорости, и мы, царапая землю и раскачиваясь, двинулись навстречу $+(--., c пути через все поле. У Мотылька не было тормозов, поэтому я быстро проверил на взлете магнето, и со всей своей мощью машина прыгнула в пространство.

Это немножко напоминало тот момент видового фильма, когда для достижения захватывающего эффекта фильм показывают сначала черно-белым, а потом - цветным. Как только мы оторвались от травы, солнце взорвалось лучами желтого света над всей Англией, и они как-то странно преобразили деревья и луга в настоящие британские темно-зеленые, а аллеи - в золотые и теплые. Я немного поиграл с аэропланом - ленивая восьмерка и крутой поворот, - но больше всего я проделывал простые развороты и подъем на высоту тысячу футов и резкое снижение до уровня моря ниже отвесных скал у океана, увертываясь от чаек.

Через час сгустился легкий туман и облака опустили его к земле. Мы вошли в эту серую массу со скоростью между шестьюдесятью и семьюдесятью, с солнцем над головой - пока не прорвались на высоту трех тысяч футов, ": над долиной пара", как бывало говорил Дэвид. Солнце светило ярко, черные тени от шасси и провода опоясывали крылья. Мы были наедине с этим облаком и нашими мыслями в то утро. Только случайный скользящий внизу треугольник земли должен был напоминать нам, что где-то внизу еще существовала земля.

Наконец я заглушил двигатель и повторил полет, о котором он мне говорил раньше: ": да, были ангары и аэродромы: (и они там были, и через две мили - наш луг). Я сделал сильное боковое скольжение, но даже при этом произошел " перелет" при посадке, и я снова сделал круг: (и я сделал тоже, мы были все еще на высоте двухсот футов, когда мы натолкнулись на аэродинамический барьер): в этот раз мой подход был безупречным, а приземление удивительно мягким и фантастическим. Я находился на земле, но эта земля была нереальной, заточенная в дымку и мягкий солнечный свет. Реальность была высоко надо мной".

Я много летал с этим деликатным парнем, и в наше время, когда так мало настоящих друзей и когда лишь какой-то счастливчик может насчитать их больше трех, я могу сказать, что Дэвид Гарнетт - настоящий друг. Мы любим одни и те же вещи: небо, ветер, солнце; и когда вы летаете с тем, кто ценит то же, что и вы, вы можете сказать, что он - друг. Кто-либо еще в этом Мотыльке, кому наскучило небо, мог бы стать другом не больше, чем тот бизнесмен в 12-ом ряду внизу по проходу в 707-ом, хотя мы летали вместе с ним тысячу раз.

В некотором отношении я знаю Гарнетта лучше его собственной жены, потому что ей совершенно непонятно, почему ему хочется растрачивать время в этой шумной, продуваемой ветрами хитрой штуковине, которая разбрызгивает масло по всему лицу. А я на самом деле понимаю, почему.

Но, вероятно, наиболее любопытная вещь, которая мне известна о Гарнетте, заключается в том, что хотя мы много летали вместе и хотя я его хорошо знаю, я не имею никакого представления, как этот человек выглядит, или даже жив ли он еще. Так как Дэвид Гарнетт не только пилот самолета, но еще и писатель, и благодаря нашему единомыслию, разговоры, которые мы вели, и места, которые мы облетели, были помещены между потрепанными обложками его книги " Кролик в воздухе", опубликованной в Лондоне в 1932 г.

Способ узнать любого писателя состоит, конечно же, не в личном знакомстве, а в чтении того, о чем он пишет. Только будучи напечатанным, он становится наиболее честным. Не имеет значения, что он мог бы сказать в приличном обществе, заботясь о соблюдении существующих в нем условностей: именно в его книгах мы находим реального человека. Дэвид Гарнетт, например, писал, что после того, как он отлетал те двадцать восемь часов вдвоем с инструктором, после тех тридцати шести уроков и после своего первого самостоятельного полета на Мотыльке, выйдя из кабины, улыбнулся и сразу подписался на продление летного времени. И это все, что мы увидели бы, если бы мы стояли и наблюдали за ним в ту среду в конце июля 1931 г. на аэродроме Маршалла.

Но так уж, на самом деле, его не тронул его первый самостоятельный /.

+%b? Чтобы выяснить это, нам нужно покинуть аэродром.

" На полпути домой я спросил себя высокомерным тоном, который так часто применялся по отношению ко мне: " Вы уже летали самостоятельно? " " Да".

" Летали самостоятельно? " " Да! " " Летали самостоятельно? " " ДА! " Звучит знакомо? Вспомните, когда вы учились летать, как вы, возвращаясь в своей машине домой после каждого урока, испытывали снисходительную жалость ко всем другим водителям, крепко привязанным к своим маленьким автомобилям и маленьким шоссе? " Кто из вас только что заглянул за горизонт и только десять минут назад выиграл суровую битву с боковым ветром на узкой взлетной полосе?

Никто, вы говорите? Бедные люди: А Я СДЕЛАЛ ЭТО", - и, потянув на себя руль своего автомобиля, вы могли бы почувствовать, как легко он почти что полетел на колесах.

Если вы не забыли то время, значит вы нашли бы друга в Дэвиде Гарнетте, а встретиться с ним можно где-то за доллар в одном из букинистических магазинов. Тысячи томов написаны об авиации, но мы не приобретаем автоматически, в лице их авторов тысячи преданных и особых друзей. Тот редкий писатель, который появляется на страницах живьем, добивается этого благодаря тому, что отдает себя, описывая смысл не только тех событий и вещей, которые с ним происходили. Писателей, описывающих полет и преуспевших в этом, можно встретить вместе, особо стоящих на чьей- то личной книжной полке. Уйма книг о полетах осталась после Второй Мировой войны, но почти все они переполнены фактами и волнующим приключением, и автор уклоняется от смысла этих фактов и от того, что стоит за этим приключением. Вероятно он побоялся быть принятым за эгоиста, - вероятно, он забыл о том, что каждый из нас в момент достижения заветной цели становится символом всего страждущего человечества. В такой момент " Я" не означает эгоцентрическую персону Дэвида Гарнетта, а подразумевает всех нас, кто любил, и желал, и боролся, чтобы узнать, и кто в конце концов один пролетел на нашем Мотыльке.