Часть вторая 8 страница

Антон обнял Ларису, чтобы снова поднять, и в смертной тоске подумал, что обнимает ее только потому, что она ничего не сознает и не видит. И что мир несправедлив и жесток. И что если Лариса умрет по дороге к Римминому дому, Римма будет виновата. О репутации заботится, подумаешь… Ведьма!

Но встретившись с Риммой глазами, Антон устыдился собственных мыслей. Может, все как-нибудь обойдется, подумал он, укладывая Ларису на сиденье.

Может, Римма сделает так, что все обойдется. Не судите да не судимы будете.

Лариса висела на плече у мертвяка, который шел по воняющему хлоркой коридору. Вся загробная команда перла сзади, топала, сопела и пыхтела, распространяя зловоние. Вот зачем им хлорка, подумала Лариса отстраненно.

Ее вонь отбивает почти любую другую вонь. Дерьма или дохлятины — все равно. Какое славное местечко — наш замечательный клуб.

Менеджер — как жаль, что на него кольев не хватило, подумала Лариса — отпер дверь с надписью «Посторонним вход строго запрещен». Угу. То самое место. Живые здесь не ходят.

Их сюда носят, подумала Лариса, и впервые холодок тихого ужаса прополз вдоль ее спины. Зачем?

Ее пронесли по коридору из сна, ужасному коридору, с оштукатуренными стенами и полом, выложенным плиткой, мимо оцинкованных дверей, из-за которых тянуло свежим мясом, кровью и падалью. Ей казалось, что сейчас коридор свернет — и она увидит огромное окно с пыльным стеклом, а за ним — кладбище с блуждающими огоньками, но этого не произошло.

Вместо окна за поворотом случилась монументальная дубовая дверь. Резной готический орнамент придавал двери такой вид, будто мертвецы украли ее из оскверненной католической церкви. Или со старинного склепа сняли. Лариса поморщилась, когда ее проносили между распахнутых створок.

Рассмотреть помещение за дверью, вися на плече трупа вниз головой, было сложно — Ларису только чрезвычайно удивили тряпичные ароматизированные лепестки, какие продаются в «Рив-Гош» по рублю за штуку для ношения в сумочках. Тут весь пол был засыпан этими лепестками, темно-красными, распространяющими запах искусственных роз, таким толстым слоем, что мертвяки шли по ним, как по ковру. Жалкая попытка освежить несвежую атмосферу?

Мертвец, который нес Ларису, сбросил ее с плеча на что-то, довольно жесткое. Лариса ударилась плечами и затылком.

— Легче, дурак, — сказала сердито — и тут почуяла Эдуарда.

Ей удалось справиться с ужасом, разговаривая с ним по телефону, но тут он был во плоти, и волна ужаса нахлынула такая, что Лариса задохнулась. Сквозь мутную пелену дикого страха она разглядела только его лицо, землисто-бледное, склонившееся над ней, с отвратительной сладкой улыбочкой. За головой Эдуарда, на которой, почему-то, красовалась нелепая, бутафорская какая-то диадема с громадной блестящей стекляшкой, изображающей рубин, возвышался круглый масонский купол, освещенный электрическими свечками. Ларисе вдруг стало так истерически смешно, что страх чуть-чуть отпустил.

— … она Серого завалила, колом в живот, — услышала Лариса голос охранника. — А Вове глаз колом выбила, осиновым, представляете, босс? Оба — того, упокоены. Как только додумалась… Меня вот вилкой пырнула серебряной, больно, как черт знает что. Полечиться бы, босс…

— Успеешь, — отрезал Эдуард. — А бойцов новых сделаем. Ерунда.

Лариса тем временем опомнилась настолько, что принялась оглядываться по-настоящему. То, на чем она лежала — стол, может быть, или алтарь, накрытый чем-то, вроде церковной парчи, стоял в центре этого зала, похожего на дешевую декорацию к спектаклю о масонах или чернокнижниках. Огромное зеркало в раме из позолоченной бронзы, больше человеческого роста, возвышалась прямо напротив этого жертвенника — и Лариса видела в зеркале какую-то темную бездну, прорезанную огоньками свечей, и смутные очертания зала, которые будто накладывались на пульсирующий мрак. Ни сама Лариса, ни мертвые твари в этом странном зеркале не отражались.

А Эдуард рассматривал Ларису масляными глазками, но не так, как смотрят на беспомощную соблазнительную женщину, а так, как созерцают дорогой деликатес на тарелке. Даже губы облизывал. На нем вместо обычного дорогого костюма был надет какой-то дурацкий балахон, белый, атласный, с красной каймой по подолу, со здоровенным золотым диском, на якорной цепи свисавшем с шеи. Это было бы дико смешно, если бы Эдуард не крутил в руках по давней привычке блестящий продолговатый предмет.

На сей раз — не «паркер» с золотым пером.

Скальпель.

— Жаль, что я не кинорежиссер, Лариса Петровна, — говорил Эдуард вкрадчиво и почти ласково — так говорят в романах инквизиторы. — В семидесятые годы, если мне не изменяет память, на экраны вышел фильм под названием «Сладкая женщина»… Я бы римейк снял. С вами, Лариса Петровна, в главной роли. Сладкая вы, моя дорогая, редкостно…

Мертвецы из его банды стояли поодаль и ждали. У них только слюна не капала с клыков, но то один, то другой из них вдруг принимался нервно облизывать губы. Зрелище было фантастически гадким.

Я не смогу отсюда выбраться, вдруг поняла Лариса. Просто не смогу. Они жрали мою душу, когда я тут танцевала, но время вышло — и теперь они собираются меня доесть. Сожрать тело.

Ужас ударил под дых, как раскаленный клинок. Лариса вспомнила те моменты, когда покончить с собой ей казалось легче, чем ожидать убийства — и окончательно осознала то, о чем уже давно догадывалась ее интуиция. Это было действительно страшно, но больше — это было унизительно и мерзко. Боль, смерть — дела, о которых Лариса так много думала, что уже привыкла. А пожирание живьем — ходячими трупами, гниющими на ходу…

Ворон! Да где же ты, Ворон?! Их тут много, а я одна, я связана, я беспомощна — где же ты?! Ты же всегда приходил, когда я попадала в беду! Ворон, Ворон, я понимаю — если они меня сейчас убьют и сожрут, я никогда с тобой не встречусь. Я просто исчезну — они сожрут мою душу вместе с телом!

Лариса прокусила губу, чтобы не заорать в голос.

— Мы с вами всегда отлично понимали друг друга, — продолжал Эдуард, улыбаясь. — Вы очень разумная женщина, Лариса Петровна, и еще — вы стильная женщина. Такие служащие, как вы, делают честь заведению. Мои гости от вашей медовой сладости были просто в восторге. Но, к сожалению, мне показалось, что вы готовы нарушить контракт. Как я уже говорил, это совершенно недопустимо…

Острые блики на мерно вращающемся скальпеле в его бледных пальцах гипнотизировали Ларису. Она постепенно погружалась в транс бесконечного отчаяния, а пытка ласковостью мертвеца все продолжалась — и Ларисе казалось, что ей конца не будет. В те мгновения она поняла, как истязуемые начинают желать смерти, чтобы прекратить мучения — голос Эдуарда лился густой липкой патокой на лицо, это было тяжелее любой физической боли.

Он как-то научился причинять боль непосредственно душе, подумала Лариса в тоске. Это невозможно вынести, хоть бы сознание потерять, Ворон, где ты…

Грохот и звон бьющегося стекла показался Ларисе громким, как взрыв. И свежим — если звук может быть свежим. Или, на самом деле, свежим был неожиданный ветер, рванувшийся в зал сквозь разбитое зеркало. Запахи надушенных тряпок, гнилого мяса, дешевой парфюмерии снесло этой серебряной струей чистоты, снега и ладана.

Лариса закричала бы, если бы судорога не сжала ей горло — в пустой зеркальной раме стоял Ворон. Его вид был ужасен и великолепен; волосы разметались вокруг лунно-белого лица, на котором глаза рдели, как угли, золотисто-красным, нечеловеческим огнем. Верхняя губа вздернулась, обнажив клыки — два длинных острия, как у рыси или пумы, но передний резец был по-прежнему сломан, как при жизни. Фрак бы ему, нежно подумала Лариса — свитер и джинсы не подходили к его новой ипостаси, излучающей силу и январский холод.

Лариса улыбнулась онемевшими губами. Как бы ни обернулось — он сломал решетку.

Ворон спрыгнул из рамы на пол, усыпанный красными лоскутками — и остановился.

— Добро пожаловать, Виктор Николаевич, — услышала Лариса умильный голос Эдуарда, в котором насмешливая приветливость мешалась со смертельным ядом в дикой концентрации. — Ах, как мы всегда рады видеть вампира в нашем простеньком заведении… куда вампиры обычно не заходят.

Вампир, подумала Лариса отстраненно. Ну да.

Ворон издал низкое кошачье урчание — звук, совершенно ему не свойственный — и дернулся вперед, как человек идет против сильного ветра. Его нога проехалась по паркету на лепестках — он едва не упал, не сдвинувшись с места.

— Вот это я называю большой удачей, — сказал Эдуард, и яд в его голосе уже превысил все допустимые нормы. — Знаешь, что смешно, Виктор? То, что ты, ничто, самоубийца, тень, фикция, похоже, вообразил себя вправе вот так вламываться к сущностям, которые старше тебя на сотню лет и сильнее в тысячу раз. Руки целовал белобрысому шотландцу?

— Ты б ему задницу целовал, если бы сумел уговорить, — прошипел Ворон. Его ноги скользили по полу, разбрасывая лепестки, но сделать шаг почему-то оказалось непосильной задачей.

— Виктор, Виктор, остынь, — сказал Эдуард. — Я же тебя ждал. Теперь у нас будет обед из двух блюд. Живая женщина и плохонький, но вампир. Только ее я выпью сразу, а тебя — постепенно, весьма постепенно… Тебя мне надолго хватит, дорогуша.

Ворон снова рванулся вперед, сквозь загустевший воздух, как сквозь какую-то прозрачную тягучую массу. «Ворон, Ворон, — думала Лариса, глотая тот же густой удушающий воздух и захлебываясь им, — давай, давай, пожалуйста, ты можешь! Ну еще немного! »

— Это, видишь ли, ошибка, — брезгливо проговорил Эдуард. — Ошибка думать, что голод придает сил. И ошибка думать, что тебя ведет что-нибудь, кроме голода. Что, Виктор, теперь ее кровь тебе слаще, чем твой героин, а? Нет, дорогой, нет, это — моя пища, на чужую пищу зариться не годится. Охотиться надо самому, вампир. А все права на эту женщину ты еще при жизни продал.

Лариса ощутила, как вокруг делается теплее. Как ледяной запах становится слабее и глуше. Лицо Ворона было совершенно потерянным. Ты поверил? Ты поверил этой гадине? Нет, вещая птица, нет, родной, я-то знаю, что я тебе — не жратва, я знаю, почему ты пришел, я верю, что ты меня любишь, не слушай его…

— И не надейся на своего шотландца, — сказал Эдуард с насмешкой, которая сделалась как-то веселее. — Закон джунглей и вампиров гласит — каждый сам за себя. А ты один — просто ничто. Ты сам, в сущности, пища.

Нет, это ложь! Я за тебя! И ты — за меня! Так же всегда было! Я знаю! Давай!

— И не воображай, что вы с ней в разных мирах, — ухмыльнулся Эдуард почти победительно. — Знаешь, как в старину говорили? Долгая скорбь приводит в ад. Она сама рвалась к тебе за эту грань. Теперь, как бы там не было — живой она уже не будет. Она сама хотела быть пищей — правда, твоей, но ведь в легендах вместо мертвого жениха всегда приходит демон, Виктор.

Лариса увидела, как из угла глаза Ворона через щеку проползла капля крови, очень темной, почти черной. Воздух остановился. Мертвецы, застывшие в отдалении, ожидающие момента, зашевелились. И вдруг ее осенило.

Я уже?! Уже где, в преисподней? В тонком, будь он неладен, мире? Но тогда же ты не откажешься от моей силы, а, Ворон?! Ведь мне это уже не повредит?! Может, мы с тобой и ничто поодиночке — но вместе, мы вместе, неужели мы не сможем справиться с этой дрянью?!

Ворон вздрогнул и отвел глаза от глумливо ухмыляющегося Эдуарда. Лариса поймала его напряженный взгляд и завопила мысленно, изо всех сил, всем страстным желанием соединиться и не разлучаться больше: «Бери же, бери! »

И почувствовала, как поток силы, не имеющей названия, хлынул из ее тела Ворону навстречу, как сияющий мост между душами — и Ворон на миг стал фигурой из чистого лунного света. Краем глаза Лариса увидела, как мертвецы, спотыкаясь и скользя, топоча, шарахнулись в стороны, а Эдуард отлетел к стене и приложился к ней спиной. Ворон в один длинный рысий прыжок пересек расстояние от зеркала до жертвенника, на котором лежала Лариса — и вспорол клыками собственное левое запястье.

Из рваной раны хлынула кровь, слишком темная, чтобы быть человеческой. Ворон протянул руку к Ларисиным губам и проговорил, задыхаясь:

— Пей, Ларка! Пей, дружище, мы их сделали.

Лариса прижалась раскрытым ртом к его коже. Кровь была обжигающе-холодной или наоборот, леденяще-горячей, несколько секунд она била струей — и Лариса, сделав несколько быстрых глотков этого жидкого огня, ощутила, каким невесомым и каким сильным становится ее тело. Лариса целовала рану и чувствовала, как растерзанная плоть закрывается под ее губами. Когда кожа на запястье Ворона стала гладкой, Лариса дернула плечами, чтобы порвать липкую ленту, но лента рассыпалась прахом. Ворон взял ее левую руку, поднес к губам и посмотрел вопросительно.

— Ну что ты замер! — нетерпеливо прошептала Лариса, облизывая губы. — Тебе надо прокусить, чтобы крови выпить — так давай!

И подумала, что, кто бы ни был «байкер» или «белобрысый шотландец», который целовал ей руку в этом самом месте, Ворон — круче. Укус был нежнее поцелуя. Прикосновение клыков показалось Ларисе электрическим разрядом, прошедшим ее насквозь по перетянутым проводам нервов. Грозовая стихийная сила наполнила ее и перелилась — Лариса вдруг поняла, что Ворон плачет. Она подняла голову, встретилась с ним взглядом. Его глаза были сухи, только на щеке осталась полоска запекшейся крови. Но внутри… душа… Лариса в благоговейном ужасе поняла, что сквозь ее разум текут его мысли.

«Я просто тварь мелкая… Ты детей хотела, Ларка… а теперь детей не будет».

«Что было — то было. Ворон, драгоценный, неужели ты не понимаешь, что сейчас прошлое уже не важно? »

«Я действительно продал тебя за героин. Я ни черта не стою. Ты теперь — Княжна Вечности, а я — тень…»

«Ты действительно меня не продавал. И ты меня спас. И я — Княгиня Вечности, а не Княжна. Потому что ты, наверное, будешь моим Князем. И не бей себя ушами по щекам — тебе не к лицу».

И их губы, руки, души соединились совсем, в потоке чистой энергии, искрящемся, холодном, свежем, как водопад, когда Лариса вдруг поняла, что вокруг уже мокрая весенняя улица, темное рваное небо с огромной луной, облизанной с краю, как мороженое, ветер, ветер, ветер…

И ветер благоухал жизнью, спящей жизнью вечного города.

Антон стоял на коленях около дивана.

Над диваном горело маленькое бра, освещавшее бледное Ларисино лицо. Лариса лежала совершенно неподвижно, и Антон делал страшные усилия, пытаясь уловить, поднимается ли ее грудь от дыхания.

Ее руку, худую и холодную, он сжал между ладонями, но она никак не согревалась. Пульс Ларисы под пальцами Антона то терялся, то снова возникал, как иссякающий родничок в густых зарослях. В великолепной комнате Риммы было душно, пахло сандалом, пачулями, лотосом, а Антону мерещился запах ладана от Ларисиных волос.

Антон смотрел в ее осунувшееся лицо и думал, что сделал какую-то громадную непоправимую ошибку.

В кресле поодаль сидел Жорочка. Он разговаривал с Антоном. Он начал разговаривать сразу, как только его мать и Антон внесли Ларису в комнату и положили на этот диван, сделав только одну паузу — когда запирал дверь за Риммой. Римма пошла встречать «скорую помощь».

Жорочка, вероятно, имел в виду утешение Антона. Но его слова, в которых Антону, стоящему на коленях к нему спиной, слышалась обычная улыбочка, почему-то производили совершенно обратное впечатление. Врезать бы ему, думал Антон, мирное существо. Ну что он бубнит? Просветленная… мразь.

Отчего ж это он меня сегодня так бесит? Просто убил бы…

— …нет ничего страшного, — говорил Жорочка, улыбаясь. — Знаешь, ведь, в сущности, тело все равно дается только на время, а потом высшие силы все равно должны забрать душу. Жалеть об этом нельзя. Ты думаешь, ей плохо, а ей хорошо. Она теперь уже на дороге в высшие сферы тонкого мира, понимаешь? Мамочка говорила, что ее должны встретить астральные проводники, несмотря на то, что она была очень грешной при жизни. Считается, что такие попадают в ад, но на самом деле ада и рая нет, есть только девять сфер, и на каждой из них…

— Заткнись, а? — попросил Антон, не поворачиваясь. — Она же не умерла еще, сейчас скорая приедет. Что ты каркаешь?

— Она, наверное, умрет, — сказал Жорочка, и улыбка в его голосе была еще явственнее. — И на самом деле это хорошо. Понимаешь, в астральных пространствах она сможет потихоньку достичь просветления, которого ей было не дано на земле…

Антон оглянулся. Жорочка смотрел на Ларису и улыбался. Глаза у него замаслились, а губы были мокрые. И капелька слюны блестела на подбородке.

— Теперь все будет правильно, — сказал Жорочка удовлетворенно. — Мамочка говорила, что Лариса очень сильно нарушала законы мироздания. Теперь ей все объяснят те самые сущности, которых она считала несуществующими, и ей придется поверить…

Антон смотрел на него и чувствовал тихий безотчетный ужас. «Заткнись, пожалуйста, заткнись», — хотел взмолиться он, но тут тело Ларисы содрогнулось так, что дернулась рука у Антона в ладонях.

И Антон увидел, как Лариса судорожно вздохнула и прошептала: «Бери же, бери…» Ее глаза широко раскрылись и остановились, уголки губ дрогнули и замерли в незавершенной улыбке. И все.

Антон смотрел на нее в каком-то столбняке, думая, что надо что-то делать, что-то делать, но не в силах сдвинуться с места. Что-то внутри него оборвалось и упало. Хотелось биться головой об стену, но не было сил и на это.

— Умерла, — радостно сказал Жорочка. — Я же говорил.

Антон обернулся, взглянул на него совершенно больными глазами — и его вывернуло на шикарный Риммин ковер в бордовых разводах. И еще раз.

И рвотные спазмы еще не прекратились, когда в коридоре послышалось звяканье ключа в замке.

В комнату вошли, сопровождаемые Риммой врач и фельдшер со «скорой».

А лед на Неве уже начал таять.

У другого берега он еще поднимался белой грядой, а у этого уже плескалась узкая полоска воды, черной, таинственно, зеркально мерцающей — ив ней плыла луна в зеленоватом тумане, дробилась дорожкой, смешивалась с плавающим в этой блестящей черноте светом фонарей, переливалась и текла. И гранит зеленел от луны и золотился от фонарей, а черные деревья тянулись к ветреному небу, и вдыхали ночную сырость, и ждали рассвета.

Лариса и Ворон сидели на спуске к воде, на корточках, прижавшись друг к другу плечами, и пили кагор из горлышка одной бутылки, как когда-то в школе пили из одной бутылки пепси-колу. Зеленоватый светящийся туман окружал и их призрачные фигуры, путаясь в их волосах, зажигая глаза, оттеняя лунную бледность лиц — но они сами его не замечали, а по крайней мере, в километре вокруг, в спящем городе не нашлось глаз, чтобы это увидеть. Кроме…

Шел четвертый час, самый тихий и глубокий час ночи. Час Хозяев.

«Почему — Хозяев? — молча спросила Лариса, спрятав лицо на груди Ворона и вдыхая его ванильный запах. — Это мы-то — Хозяева? Скажешь…»

«Ты — Королева Ночей. Я — господин Никто, — усмехнулся Ворон. — Когда сойдутся две темноты…»

«А если ты будешь надо мной смеяться, я тебя за ухо укушу. Оно очень рядом, знаешь ли…»

«Как я посмею, Княгиня?! Ой, прекрати, щекотно… Ларк… черт, тебе интересно, или ты…»

«Мне все вместе. Мы — Хозяева, да? »

«Мы — Хозяева Ночи. Властители Смертей. Правда, фиговые…»

«А вот это еще почему? А мне вот Артур сказал, что я очень интересная Княгиня».

«А Артур вообще джентльмен… а если серьезно, мы молодые еще. Мелкие и глупые вампиры. Только что вылупились… на все это чудо, на Инобытие, я хочу сказать, вылупились, как новорожденные цыплята».

Лариса рассмеялась. Зеленоватое и голубое сияние, окружающее ее, вспыхнуло ярче, брызнуло искрами. Искры растаяли на губах и ладонях Ворона.

«А мы потом тем, тварям, наваляем? А, вещая птица? »

«Знаешь еще один закон джунглей? Благородные хищники не обращают внимания на бандарлогов».

«А если с кем-нибудь другим случится беда? »

«Ларка, понимаешь, это — не беда, а судьба. В данном конкретном случае — наказание для нас, грешных. Кто сможет — тот выплывет. Не сможет — не выплывет. Но путь себе все равно выберет сам. Мы же выбрали».

«Жестоко».

«Не жесточе жизни».

Выпили еще и поцеловались. Лунный свет стекал с их волос мерцающими ручейками, как вода.

«Служить Смерти? »

«А что тебя стопит? Смерть — штука страшная, загадочная, мучительная иногда… но роды, в сущности, не слишком-то принципиально от нее отличаются. Переход между мирами. И, между прочим, весьма себе страшный, загадочный и болезненный. Так что просто смотря куда рождаться… А мы… мы будем меняться с живыми… этим…»

Ворон беспомощно взмахнул рукой, не в силах подобрать подходящий образ, но Лариса поняла рисунок его эмоций.

«Меняться? Мы им — силу уйти в другой мир, они нам — силу остаться, так? Круто! А говорят — кровососущие трупы…»

Ворон грустно ухмыльнулся, прижимая Ларису к себе.

«А вот кровососущие трупы ты видела. Это те, кто не меняется».

«Красиво ты это сказал. В смысле — и сам не меняется, и с другими ничем не меняется? И поэтому они — наказание, да? В смысле — человек сам себя награждает и наказывает, так? »

«Умная — страшное дело. Может, Артур даже и прав… где-то в глубине души… где-то очень глубоко… »

Затеяли возню. Струи света разлетались в стороны, ломаясь о воду, скользя по парапету, взлетая к луне… Фонарь над спуском вдруг ослепительно вспыхнул и погас — и Лариса с Вороном, каким-то образом одновременно догадавшиеся, что это их вина, переглянулись с виновато-лукавыми улыбками, как напроказившие дети.

«Пошли побродим, — предложила Лариса и боднула Ворона лбом в плечо, как кошка. — А то всю набережную обесточим».

«Конечно, Княгиня. Сию минутку-с. Позвольте ручку-с».

«Не позволю! Пусти… ну Ворон! Правда, пойдем, а? »

Ворон подхватил Ларису за талию, крутанул вокруг себя и поставил на землю. Спящий мир вокруг звучал тихим и нежным гитарным тоном, мрачноватой, темной, прекрасной мелодией. Луну прикрыло полупрозрачное облако, превратив ее в матовый круг, еле видный среди набежавших туч, поднялся ветер, качнув мокрые ветви, подернув воду холодной рябью — набережная потемнела и показалась бы зловещей, если бы ее не освещали два сияющих силуэта: парень и девушка, уходящие в ожидающую темноту Города…

Артур еще раз взглянул им вслед. Он стоял на мосту, в густой тени, и его высоченная фигура почти не светилась; только лицо и скрещенные кисти рук казались нарисованными мелом на сыром ветреном мраке. Несколько мгновений он следил за уходящими со странным выражением умиротворенной насмешливой грусти. Потом тряхнул головой, перекинул ногу через сиденье мотоцикла и дал газ.

Мотоцикл, такой же призрачный, как и растаявшая в темноте пара, сорвался с места, мелькнул бесшумной серебристой кометой — и пропал, то ли в проходных дворах, то ли в мокром весеннем небе…

Света стояла у Ларисиной могилы и никак не могла уместить в голове, как это могло случиться.

Обыденность превратилась в какой-то абсурд во вторник. Света просто позвонила Ларисе насчет договориться пойти на работу вместе, а трубку сняла ее заплаканная мама.

Сказала, что…

Нет, но почему?

Света выслушала, почему. Какие-то там сосуды около сердца. Какая-то медицинская ахинея. Ну сосуды. Я понимаю. Так значит, Ларка в среду не танцует? И в пятницу?

И никогда?

Да этого просто не может быть!

Тогда Света повесила трубку и долго-долго думала. Ей то хотелось плакать, то становилось холодно от дикого ужаса. Ларка была старше ее на два года.

И умерла. Лопнул какой-то там кровеносный сосуд. Пустяк. Бред. Ерунда. Но так что же это выходит? Света, получается, тоже может умереть в любой момент?

И вообще — кто угодно? Вот так, взять и умереть, ни с того, ни с сего?

Света попыталась отвлечься, потому что мысли были чудовищно страшны. Она позвонила в «Берег», чтобы сказать, что дуэт «Сафо» больше работать не может… потому что больше не существует. Она слушала длинные гудки, и думала, как она сможет это произнести, но произносить не пришлось. Длинные гудки сменились короткими. К телефону никто не подошел.

Света ходила по квартире, как в тумане. Она думала о Ларисе и о Витьке Воронове. Витька был наркоман, а Лариса — нет. И она пережила его почти на год. В чем тут смысл?

Теперь нет их обоих. И жизнь можно задуть, как свечу. Раз — и все. Как можно исчезнуть, совсем исчезнуть, необратимо, навсегда — оттого, что порвался дурацкий сосудик толщиной со стержень шариковой ручки?!

Оставаться наедине с собой было невозможно. Ехать к старым знакомым не хотелось. Они будут расспрашивать. Света расплачется. Возвращаться придется поздно. Идти будет страшно. Господи, да все, все вокруг — это смертельная опасность! Все — дорога, машины, электричество, дома, люди — все годится для убийства! Как же жить?!

Света поехала в «Берег». Просто скажу коротко, заберу остаток денег — и все, думала она. Скажу, заберу — и домой. В маршрутке было как-то… Света сидела рядом с водителем, и у нее в мозгу горели четкие яркие картины — как из-за угла вылетает грузовик, как маршрутка не успевает затормозить — и водителя протыкает насквозь рулевая колонка, а в Светино лицо летят осколки стекла, острые, как стилеты…

Это был бред, но его было не выкинуть из головы.

Она попросила остановить на обычном месте и вышла. Побрела вдоль улицы, медленно, раздумывая, потому что тут тоже что-то изменилось. Очень сильно изменилось. На удивление.

Света не видела синей эмблемы клуба на стене стильного стеклянно-бетонного здания, где «Берег» располагался. Здание — вот оно. Над шикарным подъездом — мигающая вывеска «Интернет-кафе». На автомобильной стоянке — пара-тройка разномастных автомобилей. И ни малейшего следа того синего силуэта с веслом, который Лариса называла «Паромщиком». Что это со мной, а?

Света подошла к входу. У дверей стояли и курили двое мужчин — молодой лохматый парень и бородатый дядька в камуфляже. Обернулись. Разулыбались. Света отстраненно отметила, что выглядит неплохо.

— Скажите, пожалуйста, — начала она, еще не зная, как будет заканчивать фразу, — скажите, а вы не знаете, как пройти к ночному клубу «Берег»?

Мужчины переглянулись.

— Ну-ка, Димка, — сказал дядька, — ты у нас специалист по таким местам, помогай девушке.

Димка яростно почесал в затылке.

— Ну, подруга, — сказал он с дурашливой улыбкой, — в нашем квартале подобных заведений четыре штуки. Но названия «Берег» в досье не числится. Вы не перепутали?

Света в каком-то оцепенении смотрела на знакомый подъезд и молчала.

— Тут через улицу — салон красоты «Берегиня», — сказал Димка. — А?

— А Интернет-кафе тут давно? — спросила Света, чувствуя себя героиней нелепого фильма.

— Года три, — сказал Димка. — А хотите, сходим в другой ночной клуб, а? Ну его, этот «Берег», к черту?

Света молча пошла прочь. У нее было безумное чувство, будто две ближайших недели ей приснились. Или их украли из ее жизни, эти две недели.

Лариса была права. Этот клуб, появляющийся и исчезающий, был действительно странным местом. И страшным. Он появился, чтобы забрать Ларисину жизнь, и исчез, как только…

— Какое счастье, — сказала Света шепотом. Она подумала: «Какое счастье, что я жива! »

Деньги уже не шли ей на ум.

И на похороны Ларисы идти совершенно не хотелось. Именно потому, что Лариса похожа на Свету, и что Лариса старше Светы только на два года, и все это напоминает…

Света отчаянно не хотела видеть Ларису в гробу. Но пошла. Ей было жаль тетю Аду, которая пила и плакала, и осунулась, и ее круглое лицо стало неуловимо похоже на скуластое удлиненное лицо Ларисы, а глаза опухли и покраснели. Свете было наплевать на присутствие бесчисленной толпы безутешных Ларисиных родственников, с которыми Лариса ее не знакомила, потому что сама с ними не общалась. У Светы вызвало тоску мокрое кладбище, покрытое остатками серого снега, и земля, превратившаяся в грязь. Ее слегка утешило Ларисино лицо — вовсе не страшное, отрешенно спокойное, не искаженное муками смерти. И она удивилась, увидев у гроба молодого человека в светлом пальто и с бородкой, с выражением такой искренней и мучительной скорби, что на него вчуже смотреть было больно.

— Ларочкин одноклассник, — всхлипнула тетя Ада. — Он так Ларочку любил, так любил…

Надо же, подумала Света. Еще один одноклассник. Как Воронов. Но как, однако, его пробило… чуть не плачет… интересно, он думает, что уже двое из их класса…

И тут на кладбищенской аллее появилась шикарная моложавая дама в длинном плаще и шляпе. Ее держал под руку молодой человек со слащавым лицом и редкими усиками, а в свободной руке дамы были четыре красных гвоздики. Пара эта остановилась поодаль; вероятно, дама подошла бы проститься после толпы Ларисиных родственников, но ее заметил одноклассник с бородкой.

Он побледнел до синевы губ и не подошел, а прямо-таки подбежал к даме, у которой вздернулись брови и приоткрылся рот.

— Вы как могли сюда прийти?! — завопил он шепотом, хватая даму за плащ на груди. — Вы — убийца, ведьма, вас как сюда принесло?!

— Антон, ты с ума сошел, — зашипела дама, отдирая его руки. — Отпусти меня сейчас же, ты же на кладбище, на похоронах, в конце концов!

— Убирайтесь отсюда! — выкрикнул Антон уже в полный голос. — Ведьма! Людоедка!

Слащавый юноша тоже принялся его отдирать, подоспели Ларисин отчим и Ларисин двоюродный дядя и оттащили Антона в сторону. Антон рыдал, шмыгал носом и орал на даму. Дама оправила плащ и шейный платок, торжественно положила гвоздики на разрытую грязь и, не торопясь, удалилась.