Часть вторая 7 страница

Перед возвращением домой, Лариса зашла в магазин за хлебом. В своей кухне она разломала буханку хлеба на части и рассовала ломти по карманам куртки.

Ее чудесная бабушка, знающая массу поверий и примет, когда-то говорила: если к тебе является неспокойный мертвец, дай ему корку черного хлеба и скажи: «Съешь и уходи». И на поминках стакан с водой накрывают ломтиком хлеба. Вероятно, в этом есть некий тайный смысл.

В конце концов, в церковном причастии хлеб изображает очень важные и светлые вещи — тело Христово, близость к Богу… Вот и предложим. Хлебца.

Не помешает.

Потом Лариса задумалась. Выполнению дальнейших планов, расписанных в сознании четко, как на карте со схемой передвижения армий для решающего удара, способствовал топор. Но топора у Ларисы не было.

До самой смерти Ворона она жила у него. Об этом не говорилось вслух, но на телепатическом уровне висела идея поменять комнатуху Ворона и квартирку Ларисы на какое-нибудь приемлемое жилье, когда Ворон «отколется» и «завяжет». Когда они поженятся.

Его смерть сломала все планы. Аппаратура Ворона, его компьютер, те его дурные железяки, без которых не существует на свете ни один уважающий себя мужчина, остались в другом измерении — кроме его чудесной самодельной голубой гитары, отправившейся за ним в Вечность. Лариса осталась в своей квартирке-игрушке, где не было дурных железяк, а были только дурацкие тряпки. В сугубо женской квартирке.

Где продаются пилы, топоры и прочие подобные вещи, Лариса никогда не интересовалась. Вероятно, в магазинах хозяйственных товаров, но Лариса не пошла разыскивать топор в магазине. Ее осенила идея получше.

У нее в доме нашелся небольшой тесачок, которым она рубила котлеты в те редкие дни, когда хотела мясного. Лариса разыскала его и попробовала пальцем лезвие. Тесачок был тяжелый и острый.

То, что надо.

Лариса сунула тесачок в маленький кожаный рюкзак, перекинула ремень через плечо и вышла из дома. Теперь ее путь лежал в очень живое место.

Это место было пустырем, зараставшим каждым летом бурьяном и крапивой. Там собирались и никак не могли собраться построить дом — возвели забор и начали копать что-то в середине, но стен еще не было и помину. Зато вокруг по-прежнему росли деревья, выросшие здесь в незапамятные времена сами собой, как в лесу.

Лариса пошла вдоль забора. Ей было очень хорошо. Тут все — даже грязный забор с намалеванными на нем масляной краской условными цветочками — было полно жизни. Стройка отзывала живой суетой. От оттаивающей земли, еще покрытой кое-где коркой грязного льда, сочащейся ручьями, пахло псиной, сыростью и ожиданием. Лариса невольно улыбалась.

Она обошла забор вокруг. Под забор уходила безбрежная лужа, в луже плавала рекламная листовка строительной компании. Рядом с листовкой купалась ворона. На Ларису купальщица посмотрела неодобрительно, встряхнулась, разбрызгивая воду, и степенно ушла прочь.

Почти у самого забора росла огромная осина — цель Ларисиного путешествия.

Лариса нежно тронула ее ствол, отливающий серовато-оливковым цветом, нежный, как лайка — и почувствовала, как под ее пальцами еле заметно вибрирует пробуждающаяся в дереве жизнь. Дерево отозвалось на ее прикосновение, как настроенная в унисон струна — чувства осины были непонятны разуму Ларисы, но зацепили нечто глубже разума. Может быть, душу.

— Прости меня, — прошептала Лариса, оглаживая ладонью ствол, как ласкают животное. — Прости меня, пожалуйста, милая. Мне нужна твоя сила, понимаешь? Иначе со мной случится беда…

Ей было стыдно причинять дереву рану, будто она собиралась ушибить собаку. Но сквозь кожу ее руки пришел теплый ответ — некий неосязаемый странный толчок. Может быть, чувства Ларисы были непонятны осине, но нечто живое глубоко внутри будто бы срезонировало. Лариса впервые в жизни ощутила, что договорилась с деревом.

Возможно, еще месяц назад это показалось бы ей признаком приближающейся шизофрении, но не сейчас.

Сейчас она тщательно прицелилась и нанесла рубящий удар наискосок, надеясь, что он будет единственным. И на землю упала одна из нижних веток — не очень толстая, но, на Ларисин взгляд, достаточная.

— Спасибо, — сказала Лариса.

Она очистила крупную ветку от мелких веточек, разломала ее надвое и засунула в рюкзак вместе с тесаком. И никто ей не помешал.

Когда Лариса возвращалась домой, тучи слегка разошлись. В просвет полыхнуло голубизной; между туч протянулся пучок солнечных лучей, теплых и ярко-золотых. Это было так прекрасно, что у Ларисы защемило сердце. Она замерла на месте, глядя в небо. Ее обходили прохожие, она стояла, задрав голову, и хотела улыбаться, смеяться, плакать вместе — но ни то, ни другое не получилось. В нее втекал жаркий живой поток, наполняя собой.

Когда тучи снова сомкнулись, Лариса ушла домой. Она расстелила газету на кухонном полу и принялась обстругивать обломки ветки. Два белесых острия. Осиновые колья. Надо думать, это должно выглядеть так.

Закончив с кольями, Лариса достала из тайного места занятную вещицу. Это была старинная серебряная вилка, подаренная в свое время бабушкой. Громадная и тяжелая, с четырьмя длиннейшими острыми зубцами, с массивной ручкой, изображающей переплетенные виноградные лозы. Немного смешно использовать в качестве орудия вилку, думала Лариса, но даже живого человека можно ткнуть такой штукой очень ощутимо. А для убийства нечистой силы используют серебряное оружие. Чистый металл, к тому же бабушкина память. Может, и сработает. Лариса вспомнила школьную дразнилку: «Бойся не ножа, а вилки: один удар — четыре дырки», — рассмеялась и сунула вилку в широкий карман куртки, под хлеб.

Потом, сама себе напоминая Рипли или Аниту Блейк, и хихикая над ситуацией, Лариса подклеила колья скотчем к изнанке куртки с двух сторон от молнии. Ей хотелось бы иметь огнемет, на худой конец — какое-нибудь огнестрельное оружие, но здравый смысл подсказывал, что даже если бы оно у нее было и она сообразила бы, на что нужно нажать, чтобы получился выстрел, вовсе не факт, что пуля или струя огня попала бы в цель. Не говоря уж о том, что выходца с того света, вероятно, обычной пулей не убьешь.

Лариса чувствовала странное веселое возбуждение. Так, вероятно, чувствовал себя д'Артаньян перед дуэлью — просто кровь бросилась в голову и имелась прямая готовность мериться силами со всеми мушкетерами королевства и с гвардейцами кардинала заодно. Она подумала, что надо поесть, но только выпила чашку кофе. Хотелось послушать музыку, но включив музыкальный центр, Лариса тут же его выключила. Ее тянуло на улицу, тянуло, тянуло — и она подчинилась.

Она надела куртку, нашпигованную импровизированным оружием, и вышла.

Лариса бродила до темноты.

Она не чувствовала усталости, полная тем, чему не знала названия. Ее шаги были легки, она шла очень быстро — и город лежал перед ней, раскрытый, как протянутая ладонь. Сначала на улицах было много прохожих; потом пошел дождь, рассыпался водяной пылью — прохожие разошлись по домам. Ларисе дождь не мешал. Она ловила его лицом, губами, наслаждаясь его вкусом — вкусом холодных серых небес. Мир медленно темнел, сворачиваясь в ночь — и было жаль уходящего дня, но ночь манила, как предстоящий праздник. Лариса чувствовала, как у воздуха меняется запах: дневной бензиновый перегар, парфюмерные волны, волны испарений готовящейся пищи — на тонкий, острый, свежий аромат, нежнейшие духи сумерек.

Лариса остановилась у магазинчика, допоздна торгующего дисками с фильмами и музыкой. Ее остановили слова, прозвучавшие из динамика. Они были скорее сказаны, чем пропеты, и чуть тронуты гитарой, как туманом подернуты, и обращались лично к ней. «Город устал. Город остыл. Город впал в забытье… Веки твои наливаются ветром… Что впереди — все твое…» Это правда, правда — откликнулось все Ларисино естество. Невозможно показалось уйти, не дослушав.

Голос был незнаком Ларисе, совсем, и на голос Ворона не похож. И тем не менее, у нее вдруг появилось странное чувство обращения, прямого обращения к душе — будто Ворон попросил кого-то передать Ларисе записку со словами любви и ободрения. Кто бы не пел — он был Ларисе и Ворону понимающим другом.

…А впереди — как всегда — километры дорог…

Город у ног… дышит…

Видишь, как я задыхаюсь без времени,

Стараясь забыть все, что было до нас с тобою!

Видишь, как я прощаюсь с деревьями,

Пытаясь понять, где в листве состоянье покоя!

Ветер срывает со стенок афиш заплаты,

Ветер сбивает все точки отсчета истин —

Нам удалось совместить наши циферблаты,

Но стрелкам никак не сойтись в самом главном месте…

Как это верно, думала Лариса, глотая, как слезы, дождинки, стекающие по лицу. Как эти стихии — музыка и слова — бывают точны и универсальны. А это… это… послание — оно как зашифрованный манускрипт. Мне надо просто хорошенько понять.

…Выучи вавилонский. Просто выучи вавилонский.

Почему — вавилонский? Вавилонская башня, вавилонская блудница — для этого язык не нужен, это мимо… что там еще в Вавилоне?.. Гильгамеш! Ну да! Тот, кто плакал из-за змеи, сожравшей цветок Бессмертия! Тот, кто оплакивал своего погибшего друга и искал для него жизни… Боже мой!

… Стаи борзых уже учуяли след весенний!

Я никому, никому до утра не нужен —

В этом — мое и твое навсегда спасенье!

Ночь гасит свет, горизонт выпрямляет волны,

Чайки под небом разбросаны, как листовки —

Нашей луне суждено догореть по полной,

Значит, мы оба вернемся в одни истоки…

Лариса закрыла глаза и сжала кулаки. «Что смогу я отдать — только тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы, тюрьмы… Большее нет у меня ничего-ничего за душою…»

О нет. Позволю себе усомниться. Я запомню про вавилонский. И я еще поищу для тебя цветок бессмертия. И — идут к черту стройными рядами все подохшие змеи на свете!

Как бывало всегда, гитара отмыла душу Ларисы дочиста. Попсовая песенка, лихо грянувшая, как только растаял последний гитарный аккорд, ничему не помешала и ничего не испортила. Лариса была просто до краев полна решимостью. Она пошла дальше — и все.

А тьма тем временем наступала с запада. Она зажгла фонари — их лиловые завязи медленно расцветали золотыми шарами. Она протянула длинные тени на позлащенном асфальте — и Лариса чувствовала, как тени мягко касаются лица. Свет — шелк. Тень — плюш. Ночной ветер — холодное терпкое вино. Сумрак — мягок. Огни — остры. Дома — крепостные стены с желтыми квадратиками бойниц. Ночные супермаркеты — колышущееся море света. Деревья — черное кружево на буром бархате неба. Облака — потрепанные блонды.

Ночь — моя, правда, моя, и город тоже мой, сказал новый голос. Голос новорожденной вечерней силы, подумала Лариса, улыбнулась. С ее третьим «я» не спорило ни первое, ни второе. Третье «я» их объединило и примирило. Это было блаженно.

Лариса шла и улыбалась. Она забыла шапочку дома, и ночной ветер трепал ее мокрые спутанные волосы. Запоздавшие прохожие провожали ее долгими взглядами: высокая худая девушка в нелепой широченной куртке была удивительно красива чарующей, душеубийственной, трагической красотой, какая, если верить обожаемому Ларисой Куприну, свойственна в последнюю ночь жизни самоубийцам.

Одиннадцатый час вечера был на исходе, когда Лариса позвонила в дверь Риммы.

Римма открыла сама, на ней был брючный костюм, ее лицо выражало глубокое досадливое разочарование.

— А, Ларочка, — сказала она со вздохом. — Я, почему-то, была уверена, что вы не придете.

— У меня важное дело, — сказала Лариса, стараясь не приближаться " к порогу квартиры более, чем на шаг. — И потом, ваш патрон же не простит, если вы меня не приведете, да?

Римма поджала губы.

— Вы опять об этом?

— Неважно, — усмехнулась Лариса. — Мы, кажется, должны куда-то идти? Так вам велели?

— Да, — сказала Римма неохотно.

— Одевайтесь, — сказала Лариса. — Я тут подожду.

К полуночи у подъезда Риммы остановилась машина отца Антона — гладкая вишневая иномарка, имени которой Лариса не знала. Антон сидел за рулем — и распахнул для Ларисы переднюю дверцу.

— Надо ехать, вот как? — спросила Лариса, почти не удивившись. — Это далеко?

— На Лиговке, — сказала Римма, удобно разместившаяся сзади. — Доедем минут за десять. Да, Антоша?

Антон кивнул и тронул машину с места.

— Как забавно, — сказала Лариса. — А ты, Тошечка, тоже с ней, да? Вот интересно, ты знаешь, зачем мы едем?

— Твоего Витьку вызывать, — сказал Антон хмуро, пожав плечами. — Знаешь, зря ты это затеяла.

— Зря, — согласилась Лариса. — Тем более, что к Витьке это все не имеет никакого отношения.

Она чувствовала, что Римму сзади знобит, по-настоящему знобит — потряхивает. Понимала, что Римма поражена ее новым видением, но не отступится от того, что считает правильным. А может быть, и не может отступиться. Но Римма везет ее неизвестно куда не для спиритического сеанса. Она обманывает Ларису намеренно. У нее свои собственные планы — она делает добро на свой лад.

И вероятно, ради этого добра Ларису придется убить.

От запаха автомобильного освежителя Ларису замутило. Фонари текли навстречу, чудесная ночь окружала машину со всех сторон, не проникая внутрь. Лариса опустила стекло.

— Закрой, холодно, — тут же сказал Антон.

Лариса внимательно посмотрела на него — и увидела настоящий страх, нарисованный у него в углах рта и на подбородке. Будто это его будут убивать. Как забавно.

Лариса рассмеялась. Поток встречного ветра ласкал ее лицо.

— Лариса, закройте окно, пожалуйста, — сказала Римма сзади. — Я уже продрогла.

Они боятся не того, что могло бы напугать меня, подумала Лариса. Чего-то другого. Интересненько.

Машина свернула в страшный кривой переулок — и ее тут же несколько раз подряд тряхнуло на рытвинах покореженного асфальта. Фонари здесь горели через один; в окнах домов, облезлых, оштукатуренных, замыкавших своими ободранными боками дворы-колодцы, лишь кое-где горели тусклые огоньки. Хорошие декорации, успела подумать Лариса, и тут же Римма сказала:

— Антоша, останови здесь.

Между двумя голыми глухими стенами возвышалась руина с пустыми провалами черных окон. Как гнилой зуб в челюсти. Темный провал вел во двор руины с улицы.

— Сюда, значит? — спросила Лариса с веселым удивлением.

— Да, Лариса, — сказала Римма сухим тоном инструктора. — Вам нужно выйти из машины, пройти во двор и остановиться напротив входа в подъезд. И ждать.

— Я должна идти одна? А вы как же, а, госпожа Вергилий? Кто ж мне духа вызовет?

— Я не могу вас туда сопровождать, — отрезала Римма. — Дух придет сам.

— Сам, вот как? А вы не хотите взглянуть на своего благодетеля во плоти?

— На какого благодетеля?! — огрызнулась Римма, и Лариса учуяла ее страх, как кислый едкий запах. — Вы сами хотели этого сеанса — вот, пожалуйста. Можем сейчас же уехать.

Лариса повернулась на сидении так, чтобы смотреть Римме в лицо. Увидела, что Римма бледна, что у нее бегают глаза — и жестко рассмеялась.

— Римма, я знаю, что это вы выстроили между нами ту дурацкую решетку, — сказала она с тем же злым смешком. — Я знаю, что вы сделали это по совету… беса, наверное, вот как он зовется, не знаю. Гнилого мертвеца, который жрет ваших гостей. И еще я знаю, что сегодня вы привезли меня сюда для него. Так что меня вы не обманули, а себе врать уж совсем глупо. И еще знаете, что? Я надеюсь загнать его в ту дыру, из которой он выполз, а вы останетесь без вашего астрального проводника.

Римма хотела что-то сказать, но Лариса выскочила из машины и захлопнула дверцу.

Лариса вошла во двор, не замедляя шагов.

Здесь было совсем темно. Ни один фонарь не освещал пространство, глухо черное, как запертый чулан, но здесь гуляли ветра. Лариса взглянула на небо — небо прояснилось с вечера, и луна, как по волшебству, вынырнула из облаков, еще чуточку неполная, со слегка примятым боком, зато такая яркая, что от нее, как от фонаря, протянулись длинные прозрачные тени.

Подъезд зиял проломом в стене. Лариса остановилась напротив него, сунув руки в карманы. Ее сердце колотилось жарко и часто, но страха не было, совсем не было. Что угодно было — азарт, злость, неожиданное наслаждение ночной свежестью, мстительная радость, но страха не было и помину.

Лариса сама себе удивилась.

Ее обострившееся обоняние ловило запахи кошек, собак и крыс, старого камня, мокрой земли, пролитого пива, мочи, бензинового перегара, доносящегося с улицы — и это все были успокаивающие запахи живого мира. Лариса расстегнула куртку и бессознательно вытянулась в струнку, как борзая на охоте, выбирая из этой мешанины городских запахов тот, что нес бы опасность.

И учуяла.

Это была тошная сладковатая струя гнилого мяса, отвратительный запах грязной смерти, который пытались забить дешевым одеколоном и дезодорантом. Запах резанул ноздри — Лариса резко обернулась к его источнику.

Он стоял спиной к луне, громадный, как горилла, поигрывая дубинкой, но даже не видя лица, по одному запаху, по силуэту неуклюжей громоздкой фигуры, Лариса узнала охранника «Берега». Его глаза горели из тени, как тлеющие окурки.

— Привет, пташечка, — сказал он и причмокнул. — Полетели со мной, сладенькая?

Лариса вынула из кармана корку хлеба.

— Забирай, жри и проваливай, — сказала она тихо и яростно, протянув хлеб мертвецу.

— Извиняй, малышка, — хохотнул охранник, и Ларисе показалось, будто где-то внутри него захлюпала гнилая жижа — запахло трупными газами. — Не потребляю!

— Извиняю, — сказала Лариса кротко, убрала хлеб и сделала два коротких шага вперед.

Охранник удивился. Он замер на месте. Ларисины глаза привыкли к темноте; она уже видела очертания его бледного бугристого лица — и отметила приподнятые брови и отвалившуюся челюсть.

— Я тебе, типа, нравлюсь, да? — осклабился охранник, когда она оказалась совсем рядом. — Проблем не будет?

— Не будет, — сказала Лариса. — Никаких проблем.

У него под камуфляжкой — бронежилет, подумала она. Кол не подойдет — я его затуплю. Надо иначе.

Охранник сам помог ей, нагнувшись и вытянув губы, чтобы снова причмокнуть в самое лицо Ларисы. Молодец, подумала она — и выхватив из кармана вилку, с быстротой и точностью, которых сама от себя не ожидала, воткнула ее охраннику в гортань.

Она ждала сопротивления плоти, но зубцы вилки не вошли, а провалились в тухлое месиво по рукоять. Брызнула тускло светящаяся, как гнилушки, зеленая вонючая слизь — Лариса шарахнулась назад и попала спиной во что-то мерзко податливое и не менее вонючее. Чьи-то руки, холодные, как мороженая говядина, скользнули по Ларисиным запястьям.

— Сучка! — прохрипел охранник, выдирая вилку из горла вместе с брызгами зелени и лохмотьями дымящейся плоти — и его ладонь тоже задымилась. Он отшвырнул вилку в сторону, и она зазвенела где-то в темноте. — Держи ее, Серый!

Лариса не успела рассмотреть Серого. Он был медленнее ее — выиграв секунду, Лариса выдернула кол из-под куртки, сдернув полоски скотча, и ткнула им врага, куда пришлось.

Привилось — в живот. Кол вошел легко, как в скисшее тесто. Тварь издала утробный рык, грохнулась навзничь и забилась, пытаясь выдернуть деревяшку, но не в силах это сделать. Из ее разинутой пасти фонтаном хлестала черная кровь, воняющая дохлым псом. Лариса ухватилась за второй кол, перехватила его поудобнее, как пику или копье — ив этот момент поняла, что силы весьма неравны.

Темные тени вышли из всех углов. Их было, по меньшей мере, десять — мертвых мужиков, одетых, как одеваются живые бандиты, с жадным красным огнем в прищуренных глазках. Душная вонь старой падали сделалась нестерпимой.

— Только не покалечьте! — хрипел охранник, зажимая истекающее гноем горло дымящейся лапищей. — Босс башки поотрывает!

Лариса рассмеялась, занеся кол, как нож.

— Вот круто! Вам нельзя меня калечить, а мне вас — можно!

— Не рыпайся, девочка, — прогнусил голос, опознанный, как голос главного менеджера. — Все равно никуда не денешься.

— Конечно, не денусь, — Лариса сделала шаг — тень менеджера отступила назад. — Так иди сюда, чего ж ты?

Мертвец, стоящий в стороне, внезапно ринулся на Ларису. Ее тело среагировало быстрее разума — Лариса шагнула навстречу и воткнула кол в красный горящий глаз. Хрястнуло, будто кто арбуз уронил.

Труп рухнул на грязный асфальт, заливая его гнилой кровью и остатками мозга, судорожно дернулся и замер. Остальные на мгновение оцепенели, Лариса уже приготовилась рвануться с места в темноту, но тут менеджер завопил:

— Держите ее, у нее больше нет!

Ее схватило сразу множество рук. Их прикосновения были так омерзительны, что Ларису вырвало. Она дергалась, как могла, но чувствовала неживую, тупую, необоримую силу, будто попала под асфальтовый каток. Царапаться и кусаться не было возможности — одна мысль, что можно коснуться мертвой кожи ртом или набрать ее под ногти, вызывала рвотные спазмы.

Кричать было унизительно — и Лариса молчала. Ее связали липкой лентой — действительно, старались не покалечить, сжимали крепко, но не до боли, как, вероятно, стальные захваты держат животное на бойне. Потом один из них перекинул Ларису через плечо. Вся мертвая банда направилась к выходу со двора, бросив валяться в темноте два тела — одно, еще дергающееся и хрипящее, и второе, неподвижную черную груду.

От запаха гнили у Ларисы темнело в глазах и сжималась грудь. Но в машине, куда ее впихнули, стало чуть полегче.

К удивлению Ларисы, у выхода со двора стоял не тот черный, глянцевый автомобиль-катафалк, который приснился ей в тревожном сне, а обшарпанный «жигуль» в пятнах ржавчины, с единственной уцелевшей фарой. Впрочем, подумала Лариса, «шестеркам», живым или мертвым, не по чину разъезжать по городу на роскошных лимузинах хозяев. Этот экипаж, вероятно, подобрали на автомобильной свалке, а потом подняли к жизни методами колдовства вуду. Как и подавляющее большинство его пассажиров.

Ларису на заднем сиденье зажали с двух сторон два оживших трупа. Она несколько притерпелась к запаху падали, и сейчас чувствовала себя настолько комфортно, что даже смогла рассматривать своих конвоиров.

Лариса знала, что надо бояться. Что любая женщина на ее месте сошла бы с ума от одного только ужаса. Но страха не было. Была злость, надежда, отвращение — появилось некоторое даже любопытство, но не было ни тени страха.

Только курить хотелось.

А мертвяк, сидящий справа от нее, курил, козлина, и выпускал дым в приоткрытое окошко. Он был коротко стрижен, почти брит, одет в дешевую кожу, а на виске, повернутом к Ларисе, была отчетливо видна дыра размером с пятак, заросшая синеватой плотью. Этот тип ей в клубе не встречался. И Лариса мучилась страшной дилеммой: насколько ее унизит просьба закурить, с которой она обратится к неспокойному трупу.

В конце концов, соблазн победил. Слаб человек, подумала Лариса. Наркоманы мы с тобой, Ворон. Где-то ты сейчас, Ворон? Слышишь ли? Чувствуешь ли, куда дура-баба снова вляпалась?

Лариса вздохнула и сказала мертвяку с дырой:

— Дай закурить.

Он обернулся к ней, осклабился — ухмылка была бессмысленная, но Лариса видала и поотвратительнее. Вытащил из кармана синюю пачку «Союз-Апполон» — дурных сигарет, но все сойдет при бедности нашей. Выщелкнул одну, стукнув пальцем по донышку, и протянул Ларисе, не прикасаясь руками. Поднес зажигалку.

— Спасибо, — усмехнулась Лариса. — Гламурно.

— А че я? — труп оскалился еще шире, что дало Ларисе возможность оценить его зубы, ровные, но желтые, с двумя довольно-таки тупыми клыками в верхней челюсти. — Ты, типа, мне ниче плохого не сделала. И пахнет от тебя вкусно, — и хохотнул.

Лариса решила, что обижаться не стоит — во-первых, что возьмешь с «шестерки», а во-вторых, может, это своего рода попытка комплимента.

— Тебе голову прострелили, да? — спросила она светски, с удовольствием затягиваясь. — Ты от этого умер?

— Да там, типа, разборка была, — сказал труп самодовольно. На запах из его рта, кошмарный букет гнили и мятной жвачки, Лариса пыталась не обращать внимания, к тому же благословенный сигаретный дым отчасти его заглушал. — Он мне в живот, типа, выстрелил, прикинь? А потом в башку добил. Падла, да?

— Падла, — согласилась Лариса. Ей было смешно.

— Заткнись уже, Тухлый, — негромко сказал мертвец слева. Он был упакован куда лучше: под плащом виднелся воротник рубашки и галстук. Лариса не могла разобрать, от чего он умер — видимые части его тела не несли следов насильственной смерти. На землистой физиономии трупа даже виднелась некоторая тень интеллекта, но он был, почему-то, гораздо отвратительнее Ларисе, чем дурной мертвяк с дырой в башке. И дело было не в сигарете.

Но, к сожалению, Тухлый послушался и заткнулся. Вероятно, труп при галстуке был старше по званию. За хамское вмешательство в светскую беседу Лариса выплюнула хабарик ему на плащ. А что ты мне сделаешь?

Мертвец поднял бычок и хотел что-то сказать, но тут машина остановилась.

— Приехали, — обернулся назад труп водителя. Ларису вытащили из машины. Над ней, в черном небе, горел синий контур Паромщика и гребень волны Стикса. А я сегодня выходная, подумала она и усмехнулась.

Не каждому везет немного поработать… в аду?

Антон все-таки сорвался проверить, как там Лариса, минут через десять после того, как она вошла в эту кошмарную подворотню.

— Антоша, тебе не надо туда ходить, — попыталась воспротивиться Римма, но даже ненаблюдательный Антон уловил в ее голосе нотки не только неуверенности, но и паники.

— Нет, я схожу. Она уже давно там. И ничего не слышно.

Римма покачала головой. Антон вдруг понял, что она не столько боится за Ларису или за него самого, сколько — остаться одной в машине, здесь, посреди темной пустынной улицы. Антон ее пожалел.

— Я сейчас, Римма Борисовна, — сказал он самым бодрым тоном, на который был способен. — Слетаю, позову ее — и тут же обратно.

Римма кивнула. Ее щеки побелели сквозь румяна.

Антон пошел в темноту, чувствуя, как подкашиваются ноги, страстно жалея, что при нем нет фонарика. А лучше — прожектора. Темень тут была — глаз выколи. Какой-то маленький зверь — котенок или крыса, шмыгнув из-под самых ног, чуть не остановил Антону сердце.

А самое худшее было — что этот мрак вокруг был просто набит темными астральными сущностями. Антон не чувствовал их, не видел аур, не прозревал тонкий мир, как Римма, но даже он чувствовал зло, которое выжимало из пор холодный пот и стискивало мышцы судорожными спазмами.

С чего это Римме так нервничать, если все чисто? Нет, нечисто, очень нечисто.

Двор был темен, как могила, только лунный свет, призрачный и неверный, освещал его, не ярче, чем одинокая свеча освещает огромный зал. Антон пробирался ощупью, волоча ноги, слыша, как в ушах грохочет собственное сердце, шаря глазами во мраке в поисках высокой тонкой Ларисиной фигуры, но вдруг увидел…

Антон замер на месте.

Лариса лежала ничком на мокром асфальте. Бледный лунный отблеск едва обрисовывал ее беспомощно разметанное тело, руку, отброшенную в сторону, вцепившуюся пальцами в грязную наледь.

Этот ужас, плотский, реальный, настоящий ужас мгновенно вытеснил из головы Актона все потусторонние страхи. Он подбежал, кинулся на землю рядом с ней, ушиб колени — перевернул ее лицом вверх. Впустил в свой разум только полосу грязи на Ларисиной щеке и ее слипшиеся светлые ресницы. Расстегнутую куртку. Тающий снег на сером пушистом джемпере.

Прижал два пальца к ее шее. Чудовищно долго ждал, пока не почувствовал еле-еле заметное биение иссякающего ручейка жизни. Дыхания было не слышно вовсе.

Прокусил губу, чтобы не завыть в тоске и ужасе. Поднял обмякшее тело, показавшееся слишком тяжелым. Уже не обращая внимания ни на колдобины, ни на темноту, потащил Ларису к машине. Ее голова прислонилась к его плечу. Его слезы текли на ее волосы, а волосы пахли ладаном.

Холодной ночью и ладаном.

Римма выскочила из машины, когда увидела его.

— Что случилось, Антоша? — спросила она, и вопрос вместе с неуверенным тоном Антона взбесил.

— Это вы мне скажите, что случилось! — рявкнул он и шмыгнул носом. — Это вы ее туда послали!

— Антоша, понимаешь… — забормотала Римма, как-то смешавшись, поблекнув, потеряв обычный апломб, и Антон, осторожно, насколько смог, опуская Ларису на капот машины, бросил еще резче:

— Да что вы раскудахтались?! «Скорую» вызывайте! «Скорую», слышите!

— Да, Антоша, да, — Римма крутила в руках сумочку, но не предпринимала ни малейших попыток вытащить оттуда телефон. — Надо вызывать «скорую», но как мы объясним…

— Да какая разница! — закричал Антон в отчаянии.

Он стер слезы рукавом, размазывая грязь, и хотел забрать сумочку из Римминых рук, но Римма его отстранила. Она как-то быстрее пришла в себя.

— Антоша, отсюда звонить не надо, — сказала она твердо. — Мало ли что могут подумать. Наверное, лучше отвести ее ко мне. И «скорую» вызвать ко мне домой. А врачам сказать, что она — наша знакомая, была у нас в гостях, ты пошел ее проводить и она упала во дворе. Это будет лучше.

— Это же… — ее речь ошарашила Антона, как удар в лицо. — Зачем?

— Знаешь, врачи обычно — такие циники…

— Римма Борисовна, но ведь если…

— Хватит, Антон, — сказала Римма уже чуть раздраженно. — В конце концов, обычно я лучше знаю, что делать.

— А в этот раз…

— Вот что, милый. Вытри-ка лицо и пойми простую вещь. Я ее предупреждала. Она знала, на что идет. А теперь помоги мне устроить ее сзади.