Часть вторая 5 страница

— Войдите, — донесся дикторский голос Эдуарда.

Лариса вошла на подкашивающихся ногах. Эдуард растянул в улыбке резиновые губы и принялся крутить свою авторучку.

— Госпожа Дэй? Чем могу служить?

— Разрешите вас спросить… — язык в пересохшем рту ворочался тяжело, как у паралитика. — Я очень плохо себя чувствую… и хочу договориться со своей знакомой… и коллегой… Дарьей Никодимовой, чтобы она заменила меня в номере. Вы не будете возражать?

«Паркер» в белых руках замер и стукнулся об столешницу.

— На сколько дней? — спросил Эдуард, впиваясь в Ларисино лицо странным оценивающим взглядом.

Ларису замутило так, что она без приглашения присела на черное роскошное кресло.

— Насовсем, — еле выдавила она сквозь тошноту.

Эдуард улыбнулся. Эта его улыбка впервые была искренней и, притом, феноменально отвратительной. Сладкая улыбка садиста.

— Дорогая Лариса, — сказал он, и манекенный голос приобрел вкрадчивые интонации телефонного шантажа. — Вы подписали контракт на три месяца. Если вам нужно по болезни или иной причине отсутствовать один вечер — я вам это позволю. Но не больше. Вы должны отработать.

— Я не могу, — прошептала Лариса.

— Я вас понимаю, — Эдуард осклабился. Его лицо выглядело чудовищно. Лариса опустила глаза. — Но дело в том, дорогая моя, что вы понравились моим гостям. В вас есть огонек. И вы отработаете. Я у вас даже неустойку не возьму, если вы вдруг сглупите настолько, что решите ее заплатить. Дело не в деньгах. Дело в том, что вы должны отработать.

— Я не могу, — прошептала Лариса еле слышно, полумертвая от ужаса.

— Я понимаю, моя дорогая, — Эдуард вдруг причмокнул, как охранник, и Лариса еле проглотила комок в горле. — Я понимаю. Но вы все равно отработаете. Вы, уважаемая госпожа Дэй, даже представить себе не можете, какими способами можно убедить капризных девушек выполнить долг перед солидной фирмой. Не заставляйте меня прибегать к крайним мерам. Идите, моя дорогая. Идите. Отдохните и подумайте. Вам не выгодно с нами ссориться, я вас уверяю. У такой ссоры могут быть крайне неприятные… — он снова омерзительно причмокнул, — крайне неприятные последствия…

Лариса не помнила, как добралась до костюмерной и что говорила Свете. Она слегка пришла в себя только на улице, от мороза и свежего запаха ночи, который показался ей восхитительным. У Ларисы ломило все тело и ныл висок, тошнило так, будто кто-то засунул в нее руку и пытался вывернуть ее тело наизнанку.

— Так он тебе что, угрожал? — в Светином голосе сочувствие мешалось с недоверием. — Такой корректный дяденька…

— Я не знаю. Это было… вполне корректно, — Лариса чуть усмехнулась через силу. — Он ничем конкретно не угрожал. Просто предупредил, что я могу влипнуть… А я поняла, что уже влипла. Коготок увяз — всей птичке пропасть.

— Да почему — влипла? Место как место. Что тебя колбасит, не понимаю?

— Света, ну подумай чуть-чуть! Каким местом это место нормальное?! Почему они все такие отвратительные?! И контракт этот…

Света пожала плечами.

— Знаешь что, Ларка… ты просто переутомилась. И накручиваешь себя. На все надо смотреть проще, проще и веселее. Человек сам творец своего настроения. В общем, хочешь быть счастливой — будь и дели все на шестнадцать…

Хороший совет, вмешалось новое «я». Ну да, добавило старое. Настоящей современной женщине, счастливой и веселой, должно быть наплевать на Эдуарда.

Я — не настоящая современная женщина, заключила Лариса. Я — сумасшедшая. У меня начинается паранойя. Мне кажется, что меня убивают.

Мне очень, очень страшно. Кажется, покончить с собой не так страшно, как дать себя убить.

Я дошла до ручки.

Двор Ларисиного дома был как картонная коробка, промерзшая насквозь и наполненная сумерками. Фонарь не горел; редкие желтые квадраты света из окон примерзли к обледенелым газонам. Только свернув во двор с улицы, Лариса ощутила эту крадущуюся жуть, этот прицеливающийся взгляд неизвестно чего. «Ну да, — сказал с холодной иронией голос в голове. — Эдуард наводит на тебя порчу. Это и есть твои неприятные последствия. Больше общайся с Тошей и с его Риммой»… Лариса усмехнулась, но ускорила шаги.

— Девушка, а который час? — спросил из темноты надтреснутый глумливый голос.

Лариса невольно вздрогнула.

— Не знаю, уже за полночь, — быстро сказала, не оборачиваясь. Торопливо пошла к подъезду.

— Девушка, а как вас зовут? — окликнул тот же отвратительный голос совсем рядом.

Лариса промолчала. Уже открывая дверь, чтобы зайти в парадную, она услышала за спиной:

— Ларочка, а Ларочка! Поужинаем вместе, а? — и это чмоканье под конец фразы, от которого Ларису передернуло с головы до ног.

Она захлопнула дверь за собой, задыхаясь, взбежала по лестнице, еле попала ключом в замочную скважину. Однако, кто бы ни был этот уличный хам, за ней он не пошел.

Только это чмоканье уже хранилось у нее в фонотеке. Там, в каталоге этих голосов: охранника, Эдуарда, дамы-тролля — интересно, она тоже так причмокивает? Пароль какой-то…

Он хотел показать, что знает Ларису и знает Эдуарда. И что…

Лариса выпила виски. И еще немножко выпила. Нужно было хоть чем-то заглушить этот тошный ужас, замешанный на беспомощности.

— Да вот, пью, — сердито сказала она Ворону на афише. — Я осталась одна, мне страшно, а ты мне снишься как-то по-дурацки. Пугаешь меня еще больше. Хоть бы пожалел.

Ворон молчал и улыбался. Это был другой Ворон, не из страшного сна. Ворону на афише было двадцать лет, он еще не пробовал героин и ничего не знал про новую Ларисину работу.

Лариса тронула пальцем его бумажную щеку. Закурила и наугад вытащила диск с подставки. Включила музыку.

— … Умершие во сне не заметили, как смерть закрыла им очи, — запел Бутусов. — Умершие во сне коротают за сплетнями долгие ночи.

Умершие во сне не желают признать, что их слопали мыши.

Умершие во сне продолжают делать вид, что они дышат…

Холодная волна накрыла Ларису с головой. Она опустила руку с тлеющей сигаретой.

— …Боже мой, не проси танцевать на погосте! — пел Бутусов голосом, отчего-то ужасно похожим на голос Ворона, или сам Ворон пел песню Бутусова. — Боже мой, говори, по возможности, тише!

— Вы что, меня предупреждаете? — растерянно спросила Лариса Бутусова и Ворона вместе.

— Умершие во сне не видят, как черви изрыли их землю.

Умершие во сне продолжают делать вид, что они дремлют… — пел чудесный голос встревоженного друга.

Лариса рывком протянула руку и выключила музыкальный центр. Оператор тут же поставил только что смонтированную ленту — эти мертвенные лица, бледные, пустые, бугристые, с мутными голодными глазами… Умершие во сне продолжают делать вид, что они дышат…

Какими способами можно убедить капризных девушек выполнить долг перед солидной фирмой?

Кошка сдохла, хвост облез, кто промолвит, тот и съест. Ни в коем случае не заказывать в зале блюда и напитки. Поужинаем вместе?

Лариса встала, шатнулась, чуть не упала, ушибла бедро о край кухонной мойки, налила себе почти полстакана виски и выпила залпом. Тяжело опустилась на стул, чувствуя во всем теле горячую ватность. Облокотилась на стол и положила голову на руки…

…Она вошла в полутемный коридор, выложенный кафелем, с тусклой лампой дневного света, с полом в выщербленных каменных плитках. У стены стояла больничная каталка с телом, прикрытым простыней — и это было тело охранника, потому что из-под простыни торчали его начищенные ботинки. Охранник был мертв, но караулил, выжидал момент, когда Лариса подойдет поближе, чтобы…

Чтобы — что?

Он был ужасно голоден.

Лариса замерла в тупом беспомощном оцепенении. Двери в коридор распахнулись, мертвый Ворон в черном свитере и джинсах, в которых его хоронили, протянул ей руку и крикнул:

— Ларка, бежим отсюда!

Они выскочили через какое-то место, напоминающее операционную — может, зал для вскрытий — и другой коридор, заставленный каталками с голыми трупами, на грязную лестницу, а потом — на ночную улицу. Пальцы Ворона были холодны и тверды, как резина на морозе, но от него исходила какая-то странная, тяжело описуемая теплая сила — и Лариса не выпускала его руки.

Они пробежали больничный двор, в котором стояли заиндевевшие «РАФы» скорой помощи, попали на кладбище, прекрасное морозной ночью, как парк, освещенный холодной луной, пробежали его насквозь; Лариса задыхалась от жестокого мороза, дыхания Ворона было не видно или он не дышал…

Улица около кладбища была пуста, и Ворон обернулся к Ларисе, улыбнулся и подмигнул, и она поняла, что опасность почти миновала, но тут шикарный черный лимузин, похожий на катафалк, на дикой скорости вылетел из-за угла прямо на них. Лариса успела увидеть расширенные вишневые зрачки Ворона, в последний момент перед тем, как он выдернул руку и оттолкнул ее в сторону.

Падая, Лариса еще видела, как тело Ворона врезалось в ветровое стекло и скатилось под колеса, и слышала визг тормозов и хруст костей, и водитель притормозил, остановив задние колеса на переломанных ребрах Ворона, и, опустив стекло, улыбнулся.

За рулем сидел Эдуард.

Лариса проснулась от собственного крика. Еле-еле брезжил рассвет. Все кости ломило от неудобной позы; голова раскалывалась, но была на удивление ясна. Лариса не без труда добрела до ванной, чтобы принять душ. Некоторое время постояла перед зеркалом, разглядывая черные круги под собственными глазами. Усмехнулась, ушла в кухню варить кофе. Она пила кофе в тишине, так и не осмелившись включить музыкальный центр. Потом закурила и задумалась.

Ты с ума сходишь, сказало новое «я». И скоро сойдешь такими темпами. Только сумасшедшие во всем видят тайные знамения. Знаешь, милочка, в чем твоя беда? Ты никак не можешь смириться с тем, что твой парень мертв. Что нет его уже. Нигде. Вот это тебе надо принять. А ты слушаешь психов и сама потихоньку дуреешь. И от тоски готова принимать галлюцинации за откровения свыше.

Я, действительно, не могу смириться, сказало старое «я». Я неверующая, но я не верю и в это «нигде». И он был не только моим парнем, видишь ли. Он был моим другом, моим близким другом — многие женщины могут таким похвастаться?! Мы были двумя бойцами в одном строю, мы дрались за себя, сколько могли, нас не понимали, нас принять не хотели, нас слишком мало любили, а мы спиной к спине дрались за право быть услышанными и увиденными… и любимыми… и я выжила, а он погиб. Мужчины не так терпеливы и терпимы, им конформизм ненавистен, они смиряться не умеют… и он использовал героин, как обезболивающее, когда открывались раны.

Нас одними сапогами пинали.

У меня, вероятно, может быть муж, могут быть дети, но у меня больше не будет Ворона, вот в чем дело. Поэтому…

Поэтому в жизни нет никакого смысла, ты хочешь сказать?

А какой? Есть, спать, может быть, еще и трахаться, танцевать для этих уродов под потрясающую музыку Ворона, которую они не то, что слышать — видеть аудиокассету с ее записью не достойны… и еще — терпеть то снисходительно-похотливо-добродушное отношение, какое ты всегда получаешь от мужчин, если ты женщина, если ты красивая женщина, если ты имеешь несчастье родиться блондинкой.

Что можно увидеть в глазах блондинки? Заднюю стенку черепа. Будь оно все проклято!

Ух ты! Тогда пойди да и повесься, бедняжечка, съязвило новое «я». Слабо?

Слабо мне, слабо. Иначе я бы вместе с ним ширялась этим чертовым героином… И что же мне теперь делать? Что? Опускаться, раскисать по бабьей слабости, да? Спиваться, что медленнее, чем скалываться, не так надежно и гораздо противнее? Может, еще замуж выйти — за какую-нибудь благополучную насекомую тварь с формулой бытия «Пива — ив койку»?!

Внезапно Лариса ощутила, как в душе поднимается холодная волна тихой ярости. Тоже мне — одинокий боец. А ну — смирно! Утри сопли. Жрать меня захотели, значит? Жрать меня, да? Ну хорошо, жрите. Но я уж позабочусь застрять у вас в глотке.

Лариса заварила кофе термоядерной крепости, выдавила в чашку пол-лимона и положила столовую ложку меда. Отхлебнула горячей, горькой, кислой, сладкой черноты, закурила и с удовлетворением почувствовала, как проясняются мысли.

Внутренний компьютер занялся подбором и сортировкой нужных файлов. Видеоплеер крутил куски снов. Стоп-кадр: Ворон за решеткой. Ведь не было же между нами этой решетки. Откуда она взялась? Стоп-кадр: мерзкая улыбочка Эдуарда из окошка автомобиля. Сопроводительный текст: сны эти — это попытки Ворона докричаться до меня и еще чьи-то попытки ему помешать. Эдуард?

Руки Ларисы сами собой сжались в кулаки, так что ногти врезались в ладони. Эдуард. Умершие во сне продолжают делать вид, что они правят, снова запел в записи Бутусов или, скажем, Ворон. Вот о чем. Ну-ну. Только я ж, мой усопший начальник, кол осиновый забью в твою… поганую яму. Очень глубоко.

Лариса рассмеялась нервным злым смешком. Да они же там и вправду мертвые! Они же действительно, взаправду мертвые! И почему это, хотела бы я знать, одни мертвецы мешают другому вступить со мной в контакт?

О, я поняла — голод! Они не такие, как Ворон. Они — голодные твари.

Ну погоди, подумала Лариса в каком-то злом упоении. Я тебя накормлю. Досыта. Не обрыгайся.

В тишине неожиданно резко зазвонил телефон. Определитель высветил номер Антона.

Лариса взглянула на этот номер, и яркая мысль полыхнула, как молния. Римма, как будто, предлагала через Тошечку поставить какую-то там защиту в моей квартире. От Ворона.

Ты на кого работаешь, гадина?!

Лариса взяла трубку. Краем глаза увидела в зеркале суровое лицо Мата Хари.

— Лар, это я, привет, — сказал Антон, и его голос прозвучал как-то не очень уверенно.

— Привет, — ответила Лариса холодно. — Чего изволите?

— Лар… я тут с Риммой поговорил, — пробормотал Антон. — Знаешь, я, вроде бы, ее убедил… Она согласна с тобой поговорить. Ты извини…

Поговорить. Так-так. Звуковая дорожка. «Эта идиотка, тупая, как пробка», — сказал Ворон. О чем это мне с ней разговаривать? И где же это твой, Тошечка, кураж и крутость?

— Я с ней разговаривать не хочу, — сказала Лариса. — А тебя, помнится, просила договориться насчет вызова духа, а не насчет светской беседы.

— Понимаешь, — замялся Антон, — вообще-то она не хочет… Но ты все-таки с ней поговори, может, она…

— Знаешь что, — голос Ларисы был сущим гибридом полярного льда и скандинавского боевого меча. — Идет твоя Римма в задницу под барабанный бой. Вместе с разговорами.

— Лар, я… — начал Антон, но Лариса швырнула трубку, не дослушав. У нее щеки горели от жестокого удовольствия.

Не теряя боевого пыла, Лариса набрала номер «Берега».

— Ночной клуб «Берег», старший менеджер, — гнусаво ответили на другом конце города. Голос вдруг показался Ларисе ужасно похожим на другой голос, такой же гнусавый, который в свое время она случайно услышала у Ворона в мобильнике: «Ой, девушка… скажите Ворону, ему по делу звонили…»

По делу. Дело по венам. Проколы в вене называют «дорогами». В могилу… И даже если я обозналась…

— Это Дэй, — отчеканила Лариса. — Мне нужен господин Эдуард.

— Подождите минуточку, — ответили так же гнусаво, но гораздо любезнее.

Заиграла музыка, какая-то сладенькая классика. Шопена им, Шопена! Похоронный марш им, а не Вивальди!

— Эдуард слушает, — воткнулся в ухо жестяной манекенный голос.

— Это Дэй, — сказала Лариса, прикрывшись злостью, как щитом, не чувствуя ужаса, только гадливость и отвращение. — Вы говорили, что я могу взять выходной. Мне нужен завтрашний день.

— Нет, — отрезал Эдуард.

— Почему? Вы сами мне предлагали. Я плохо себя чувствую, — черт тебя побери, прибавила Лариса мысленно — и это отлично отразилось в интонации.

— Я отпущу вас в среду. Не завтра.

— Вы обещали. Вы меня обманули?

— Извините, Лариса. Завтра вы работаете. Это не обсуждается. До свидания.

Трубка запищала. Лариса посмотрела на нее, как на удушенную крысу. Отказ Эдуарда не расстроил ее, а разъярил еще больше. Ах, не обсуждается? Ну хорошо же, падаль. Посмотрим.

Не успела трубка коснуться рычага, как телефон зазвонил снова. Антоша. Дьявольщина, не дом, а пресс-центр!

— Что надо? — рявкнула Лариса.

— Лар, ты меня не так поняла, — умоляюще промямлил Антон. — Римма же не против. Она просто говорила, что хочет тебя о чем-то предупредить перед сеансом, вот и все… Ты не сердись, пожалуйста…

— Много чести — на вас сердиться, — буркнула Лариса, изобразив, как меняет гнев на милость. Но это она только изображала. — Когда?

— В понедельник, в полночь. Хочешь, я тебя отвезу?

Да пошел ты, подумала Лариса. Не трогай папину машину, папу рассердишь.

— Я сама доберусь, — сказала сухо и жестко. — Точное время?

— Да, Римма уточнила только что… Лар, я…

— Все, пока, — сказала Лариса и оборвала разговор.

Закурила и открыла форточку. За окном стоял серый день, моросил дождь — водяная пыль, но пахло уже не морозом, а нежной сыростью марта. Лариса вздохнула полной грудью.

Мы сломаем эту решетку, думала она, дыша ароматом новых рождений вперемешку с сигаретным дымом. Как бы то ни было, что бы нам не понадобилось сделать — решетки больше не будет.

Воскресный вечер был прекрасен.

Сырая улица окуталась туманом. Туман слоился и плыл, окружая фонари мягкими ореолами золотистого мерцания. Автомобили всплывали из туманной пелены, обдавая прохожих желтым рассеянным светом фар, на миг обретали очертания — и снова растворялись, как сахар, в буром чае сумерек. Все было влажным, все было нежным, весь мир был — сплошное ожидание.

Лариса шла нарочито медленно, улыбаясь… До тех пор, пока из тумана не всплыл Паромщик.

Харон, подумала Лариса. Чертов Харон на своей уродской ладье. Кем это вы себя вообразили? Виртуозами смертей? Ну только разозлите меня еще чуть-чуть — я вам популярно объясню, что такое настоящий виртуоз.

Охранник шарахнулся в сторону, будто Ларисина злость имела осязаемую плотность и могла ненароком его прибить. Чудненько.

Лариса ногой распахнула дверь в костюмерную. В костюмерной неожиданно оказалась дама-тролль.

— Круто, — процедила Лариса сквозь зубы.

— Здрасте, — сказала Света и сделала лучезарную улыбку.

— Здравствуйте, — ответила дама. В этот раз на ней было платье с вырезом и колье на каменной шее сияло семью бриллиантовыми огнями. — Я должна вас предупредить…

— Пошла вон, — бросила Лариса.

Света посмотрела на нее дикими глазами. Дама опешила и сделала шаг назад.

— Я только хотела сказать, — забормотала она, отступая, — что сегодня в клубе присутствует гость чрезвычайной важности. Все его желания должны быть выполнены — вплоть до личной беседы, если он вдруг пожелает. Ваш контракт…

— Беседы интимного характера? — невинно осведомилась Света.

— Хватит уже, — нажала Лариса, повысив голос. — Плевать на гостя. Вон, я сказала.

Дама величественно выплыла из помещения, оставив за собой одуряющую волну духов. Ларису снова затошнило, но в этот раз тошноту прекратила злость. Поразительно, как можно выглядеть так величественно и быть таким обгаженным, подумала она и усмехнулась.

— Гость, значит, — сказала, сбрасывая куртку и садясь к зеркалу. — Господин Большая Шишка, вот как. И он может пожелать… кого-нибудь из нас глазами жрать с глазу на глаз… Ну-ну.

Света почти испуганно уставилась на нее.

— Ты чего, а? Тебя какая муха укусила сегодня?

— Да все в порядке, — сказала Лариса, но ее тон поразил Свету до глубины души. — Мне просто весело. Все желания, говоришь? Ну прямо — ну все! Ну-ну. Поглядим… на сучонка.

— Да брось, — Света рассмеялась. — Все мужики — козлы. А Важные Шишки — те просто суперкозлы, сколько б я их не видела. Ну позовут, ну посюсюкаем с ним — не в постель же ложиться!

— Света, — сказала Лариса, гадливо улыбаясь. — Не находишь ли ты, милая моя подруга, что нас тут каждое выступление виртуально имеют? Причем в форме какой-то уж особенно извращенной. Тебе это как, не давит?

— Ой, да брось ты ради бога! Опять завелась. Нам тут платят — нет?

Логика проститутки, хотело отрезать старое «я». Новое перехватило злое слово на подлете — не обижай Свету, она не виновата. Может, она и дура, но не виновата. Оставь для виноватых. Чтобы всем хватило.

Моих чудесных подарков. Пендалями называются.

Лариса рисовала лицо и улыбалась. Света молча, искоса на нее поглядывала. Лариса чувствовала, как ее партнерше неуютно. Как запертой в одной палате с буйным сумасшедшим.

Боишься, когда страшно? Ну-ну.

Через полчаса они снова шли за дамой по тем же коридорам мимо тех же дверей. Их снова выпустили на сцену с первым аккордом музыки. На сей раз Лариса шла, как в бой, прикрывшись щитом ярости, который уже успел зарекомендовать себя хорошо. Все ее тело ждало накатывающей тошной тяжести — но.

Тяжесть не накатила. Напротив, тело вдруг показалось странно легким, парило, как в невесомости, в сумеречном, звенящем пространстве — и чувствовалось ненормально, как, вероятно, бывает в наркотической грезе. Духоты и помину не было, зато Ларису чуть потряхивало от приступов озноба, будто персонал клуба только что основательно проветрил помещение ночным морозным ветром. Но на улице нынче было гораздо теплее, а никакой кондиционер, самый совершенный, не дал бы такого эффекта. Разве только собственные, перенапряженные, сбитые с толку несчастные нервы…

Можно было стараться сколько угодно — ничего не клеилось. Спрятаться за музыкой не получилось. Ларисе казалось, что она вообще не может точно рассчитать собственные движения, будто танцует в воде. Появилось странное сознание собственной детской неуклюжести, какого-то смешного дилетантства, как если бы Лариса была не профессиональная танцовщица, а внезапно повзрослевшая малышка, танцующая для мамы на детском утреннике. Это было, пожалуй, несколько стыдно, но отчего-то не неприятно. Ларису даже тянуло пьяно хихикать. Забавно, весьма забавно.

И еще. Лариса по-прежнему чувствовала липкие голодные взгляды, пачкающие кожу, но отстраненно, издалека, за некоей вполне ощутимой холодной стеной. Ощущение стены ее весьма удивило. Занятный гость. А кстати, ты не знаком со Снежной Королевой, мальчик? А ты ей не родня, часом? Или ты просто ухитрился-таки собрать из этой ее мозаики слово «Вечность»? Хорошее дело…

Танец отработали, доделали — Света выглядела более потерянной, чем в прежние вечера. Ларисе было холодно, злобно и весело.

Вспыхнул свет. Обе танцовщицы помимо воли уставились в зал — и обе разом споткнулись взглядами об одну и ту же фигуру.

На самом удобном месте в зале, прямо напротив сцены, развалившись на стуле, как в вольтеровском кресле, сидел молодой блондин в расстегнутой «косухе» с заклепками, из-под которой виднелась потрепанная черная футболка с ярким рисунком. Его длинные лохматые волосы цвета выгоревшей соломы с кожаной полоской-хайратником, его костюм, его поза выглядели в этом зале так дико, так немыслимо, как выглядел бы, вероятно, разве что бомж на презентации по случаю открытия банка. Байкер среди боркеров. Невероятное зрелище.

Тем более невероятное, что холеный официант стоял за его стулом навытяжку, как распоследняя «шестерка», заглядывал с почтением, переходящим в откровенное холуйство — и важные персоны, упакованные по высочайшему разряду, разместились поблизости и взирали с тем же подобострастием и раболепством.

— Гляди, вот, сынок своего папочки, — шепнула Света, и в этот момент накрахмаленный фрачный метр подлетел к сцене с неприличной прытью.

— Прошу прощения, Лариса, — замурлыкал он, еще не переключась на подобающую важность с холуйского восторга, — гость хотел бы побеседовать с вами.

— Со мной? — Лариса указала на себя пальцем, сделала улыбку типа «чи-из! » — Ах ты, елы-палы! Да неужели? Вот именно со мной?

— Да, — судя по морде, холуй совсем мышей не ловил. — Пожалуйста, поторопитесь.

— Прямо голой и идти?

— Именно, именно. Я вас прошу, это входит в условия контракта.

Лариса подняла тунику, накинула на тело, покрытое «гусиной кожей», застегнула на плече. Беседовать после шоу. Потная, нагишом. У мальчика любопытный вкус. Ненормально. Совершенно ненормально. Но — плевать. Спустилась в зал по мерцающим ступенькам. Почувствовала спиной, как Света ускользнула со сцены в служебное помещение. Усмехнулась. Пошла к столу «байкера» — походка от бедра, «здравствуйте, я — фотомодель», мина Мата Хари перед арестом. Получи, гаденыш. Автоматически отметила: у иных-прочих столы ломятся от тарелок, у «байкера» — только карточка в папке и высокий бокал. Один. На две трети полный.

Подойдя, Лариса положила руки на спинку стула и принялась разглядывать гостя в упор. Увиденное ее слегка озадачило.

Он не был «байкером». Он не был выпендривающимся подростком. Его белое, жесткое, точеное лицо с желто-зелеными рысьими глазами не имело возраста — уж во всяком случае, не было юным, оно не было пошлым, не было глупым. И производимое им впечатление можно было четко охарактеризовать одним словом: он был чист.

И как же дико воспринималась его чистота в этом месте, будто плесенью тронутом или пылью припорошенном, с его мерзкими запахами и тусклым светом! Мутный тяжелый воздух расступился и задрожал. От почетного гостя клуба пахло ванильной свежестью арктического мороза. Он был чист пронзительной чистотой горного ледника, стерильного скальпеля, звездного света. Казалось, что все блестит на нем; даже панковские тряпки — как белый смокинг, как горностаевая мантия. Насмешливая ледяная улыбка на лице цвета первого снега на мгновение парализовала Ларису, как птичку парализует взгляд змеи. Впрочем, паралич прошел, когда гость встал и отодвинул стул для Ларисы, изобразив пародию на светские манеры:

— Леди?

Лариса уселась самым великосветским образом, кивнула в ответ:

— Как это… джентльмен? Мистер… Ах, да, сэр?

Гость расхохотался. Абсолютно не светски, совершенно непосредственно. Лариса смотрела на него, улыбаясь почти против воли, и понимала, что уже очень давно не видела такого смеха.

Детского или дикарского, зато без грязной изнанки. Так, бывало, смеялся и Ворон. И Лариса почти помимо воли вдруг почувствовала доверие к этому странному парню, от чьих взглядов ее сердце будто кипятком окатывало.

— Вы, Лариса, именно такая, как я думал, — сказал гость, улыбаясь. — Рад вас видеть.

— А я вот вашего имени не знаю.

— Я — Артур, — то ли он чуть смутился, то ли обозначил тень смущения. — Простите, леди, я уже жутко долго не беседовал с порядочными дамами.

— Я — порядочная дама, это да, — сказала Лариса и заглянула в бокал. Что это у него в бокале такое… оставляющее на хрустале такие странные потеки… темно-красные, почти черные… Артур мгновенно отставил его в сторону неуловимым фокусным движением.

— Простите, не угощаю. Отрава. Лариса, вас можно… как это у них, у светских людей? Ну скажем, проводить до дома, а?

— Можно, — Лариса кивнула с видом великодушного одолжения.

— Вам, вероятно, нужно… э-э… припудрить носик?

Лариса фыркнула, выбившись из образа. Много же понадобится пудры, чтобы припудрить везде, где она вспотела.

— Да, сэр Артур, да. Я пойду припудрю носик, переменю туалет на костюм для прогулок и выйду.

— Я буду ждать, — поклонился Артур. — Очень.

Лариса встала под липкими взглядами, которые соскальзывали с кожи, не раня и не оставляя следов. Ей было неожиданно легко. Ее только поразило, какая тишина стоит в зале. Она огляделась. Вокруг перестали есть. Все, поголовно все вокруг пялились на них с голодной страстностью.

— А что это они так смотрят, сэр? — спросила Лариса тоном комической простушки.

— Ищут неприятности, — сказал Артур. — Найдут.

Можно было не сомневаться, что гости клуба ловили каждое сказанное им слово. Лариса с удовольствием пронаблюдала, как они, буквально со скрипом, отводят глаза в тарелки. Вот то-то, гады.

Лариса поблагодарила Артура королевским кивком и, не торопясь, удалилась.

Лариса вошла в костюмерную.

— Ну, чего он? — тут же спросила ожидающая Света, у которой руки дрожали и глаза горели от любопытства.

— Ровным счетом ничего, — сказала Лариса и села. — Дела идут, и жизнь легка. Ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка. Он милый человек. И он кровь пил.

— Что?! — теперь и Света села рядом.

— Да ничего. Милый человек пил кровь. Горячую. И не допил, потому что она остыла, я думаю. А может, ему просто много не выпить. Я только сейчас вдруг сообразила, что это было у него в бокале такое странное, ни на вино, ни на томатный сок, ни на вишневый не похожее. Кровушка. Но это совершенно неважно. Подумаешь.

Лариса рассмеялась, смочила тампон тоником и принялась стирать грим.

— И чего теперь? — спросила Света растерянно.

— Ничего. Просто поболтали чуть-чуть. И он предложил меня домой проводить. И все.

— И ты пойдешь? — спросила Света тоном глубокого сочувствия.

— Еще как! — Лариса улыбнулась и улыбка вышла шальная. — Он мне понравился.

Света покачала головой.

— А может, не стоит рисковать? — спросила она осторожно. — Знаешь, нормальные люди кровь не пьют.

Лариса прыснула.

— В ночных клубах еще и не такое пьют. Как насчет спирта с живыми рыбками? Просто ее здесь подают, горячую кровь, а он — экстремальщик. Знаешь, он — симпатяга. Хамло и симпатяга. Даже если он — сын нефтяного магната.

Света хихикнула.