Макс Далин 5 страница

— А кто это?

— Не твое дело.

И отправился переодеваться, прислушиваясь к стонам и воплям за стеной.

А в мире тем временем наступала весна.

Серо-голубыми вечерами в город из лесов и полей приходил дождь. Мир тек и мерцал, как ртуть, каждое дерево тихонько светилось собственным нежным свечением, светились стекла и стены, светился мокрый асфальт — и во всем этом мокром теплом сиянии была нежная сила, крепкая, как старое вино. Воздух благоухал бисквитным, ромовым духом новых рождений. От земли пахло халвой и еще не выросшими травами. Тот, кто бродил этими вечерами по улицам, ощущал себя плывущим в теплом, темном, мягком и влажном пространстве, просто-таки — в орошенном дождем чреве мира, вынашивающего будущее лето…

И Романа со странной силой тянуло на улицу. Не охотиться — пара хорошо продуманных обрядов его нового клуба снабжали его свежей кровью с лихвой — и не размышлять. Непонятно, зачем. И появляясь на тусовке с мокрыми волосами и полуторачасовым опозданием, Роман врал, что общался с духами земли, ловя восторженные взгляды людей и совершенно недоуменные — упырей из свиты.

Ну и что. Предположим, это у меня… а что это в действительности? Сытые упыри дома сидят. Телевизор смотрят. Подвластные людишки сняли свите квартирку со всеми удобствами — так свита и не чирикает. Появляется оттуда только на ритуалы — для представительства и чтобы пожрать, а так у них счастливая жизнь настала — сплошные мыльные оперы…

Странно было проламываться в Инобытие за этим…

А мы, Роман из Темноты, присвоившие себе после большого кровопития в новолуние имя «Виссарион», потому что оно звучит хорошо и загадочно — мы-то чего хотим? Стройные ряды наших смертных сподвижников — они же потенциальная еда — растут. Нас показывают неофитам с благоговением. У нас потихоньку появляются деньги и возможности. Но это почему-то невесело. Совсем невесело…

А, фигня — война, главное — маневры. Королевой становятся не для того, чтобы быть счастливой, милашка.

Но весна все равно действовала на нервы. Люди шлялись по улицам парочками, излучая, в основном, сдержанную похоть. В местах большого скопления гуляющих всюду валялись пустые бутылки, а ночь пахла пивом и сигаретным дымом. Обоняние Романа за последнее время обострилось до весьма высокой степени — теперь он ощущал даже такие тонкие вещи, как запах сексуального желания, страха и падали, буде он исходил от смертного. Высший пилотаж…

Внешность, похоже, изрядно изменилась к лучшему. Смертные девицы периодически просили закурить или осведомлялись, который час, распространяя тонкий запах определенного интереса. Если бы Роман жил охотой, это было бы весьма удобно, но при существующем положении вещей он воспринимал симпатии живых как своего рода индикатор производимого впечатления.

Раз заигрывают, значит, морда инстинктивно не отворачивается.

Еще можно наблюдать за собственными реакциями. Нулевыми.

Упыри не ловят сексуальных импульсов. Да и что бы это была за некрофилия, в самом-то деле?! Леди из джипа — водителю легче. Так мы и записывали — мертвые не потеют, пока кое-чего не вышло…

Роман старался обходить стороной те места, откуда доносились запахи ладана и холода. Не дело, чтобы упыри мозолили Хозяевам глаза. Слишком уж те неприятно сердятся… И потом, оскорбительно, когда на тебя реагируют, как на дохлую крысу. Унижает.

Но в ту чудную ночь, когда луна, огромная и оранжевая, словно отдраенная медная тарелка, висела между высотками, и было очень тепло, и пахло мокрыми березами и только что оттаявшей землей, понес же черт на чужую дорогу! Просто как-то само по себе получилось. По ветру долетел такой славный аромат, что ноги сами вынесли к его источнику.

А источник был аховый. Во дворе, заросшем акацией и тополями, под лиловым фонарем целовались двое вампиров.

Чистоплотная и целомудренная Романова натура при жизни никаким образом не принимала новомодных гомосексуальных штучек — до тошноты. Его бы моментально своротило от подобной сцены — но при жизни.

При жизни же он пару раз видел, как вампиры целуются, но не придал этому особого значения. Ну целуются — и пускай себе развлекаются, тем более, что те были более порядочные, чем эти. Но все это — опять же впечатления при жизни, когда ему и в голову не пришло задать себе простой вопрос: а зачем, собственно, целоваться существам, которые размножаются совершенно не половым путем, да еще с себе подобными, которые ничего не представляют из себя в смысле потенциальной пищи. Потом вопрос отпал сам собой — почему-то Роман решил, что раз ощущения такого рода совершенно не волнуют, а, скорее, раздражают упырей, то вампиров они тоже не должны бы волновать.

В кино вампир целует живую девицу, которую собирается подчинить себе: либо убить, либо сделать вампиром же. Друг с другом киношные вампиры общаются довольно холодно и агрессивно…

И вот.

Теперь угол зрения резко изменился. Новая ипостась оказалась повышенно чувствительной к таким вещам, о существовании которых Роман даже не догадывался. То, что выглядело бы глазами смертного, как двое козлов, занимающихся в кустах непристойностями, зрение упыря восприняло на удивление иначе.

Холодная, сверкающая, искристая мгла, как концертный дым, обволакивала их фигуры. Их лица, одежда, кончики пальцев, волосы мерцали концентрированной силой. Поток непонятно откуда взявшейся энергии то разделялся надвое и вливался в их светящиеся призрачные тела, то снова сливался в один широкий столб бледного света, который окружал их прожекторным лучом. Прикасаясь друг к другу, вампиры впитывали это сияние губами, кончиками пальцев — и участки обнаженной кожи вспыхивали от прикосновений, как неоновые. Роман оцепенел. От него до вампиров было не менее десяти метров заросшего деревьями пространства, но брызги этого фонтана чистой энергии долетели и до него. Капельки силы, попавшие в Романову ауру, встряхнули его сильнее, чем ведро свежей крови — это была пища высшей пробы, гурманская пища, больше, чем пища. Голова кружилась, ноги подгибались, восторг ударил горячей волной — оргазм, наркотический приход — да и то слабовато, чтобы это описать…

И тут это кончилось.

Вампир, который выглядел постарше, быстро оглянулся и толкнул своего товарища локтем. Тот встряхнул головой и уставился сквозь ничего не скрывающую темноту прямо Роману в лицо. Сияние вокруг них мгновенно спалось и погасло, зато Роман отчетливо ощутил кожей ледяной ветер их раздражения. Надо было срочно брать ноги в руки, чтобы не пришлось объяснять, за каким бесом лысым упырь поганый ты шпионишь за Хозяевами Ночей. Сохраняя лицо, Роман сделал вид, что просто шел мимо. Шел-шел — и притормозил шнурок завязать. Вот, видите, завязал — и ухожу.

Результат удовлетворительный. Может, и не поверили, но ничего предпринимать не стали. Роман поспешно ретировался с таким чувством, будто его застигли за попыткой мелкой кражи.

Так вот вы какие, северные олени…

Вот, значит, какие… Ну-ну…

Когда первый букет почернел и скукожился от прикосновений Романовых рук, второй он догадался держать рукой в плотной кожаной перчатке. Букет, таким образом, сохранил свое великолепие — три кремовых розы и какие-то милые мелкие цветочки на паутинных веточках. Роман только подумал, не более ли бонтонно было бы подарить даме четное число цветов.

Но не рискнул. Решил по старинке, по-человечески. Сойдет.

Костюм для этого случая он выбрал черный, с черным же галстуком и ослепительно-белой рубашкой. Новые ботинки отдраил до блеска. Накинул сверху длинный черный плащ. Понравился себе в этом виде — вылитый вампир из комикса. Стильно. Прямо с ядом.

Адреса он, конечно, не знал, но новое чутье довело его само собой. Дом оказался обычной высоткой, только в подъезде пахло ванилью и ладаном, лунным, храмовым ароматом, духами опочившей аристократки…

Дверь была холоднее на ощупь, чем любая другая дверь на этой лестничной площадке. Роман позвонил и заранее улыбнулся светской улыбкой.

Роман услышал ее стремительные легчайшие шаги и она, не спросив, кто пришел, распахнула дверь. И шарахнулась назад. Роман вошел в прихожую, держа букет впереди себя, протягивая его хозяйке, улыбаясь, — а она пятилась и пятилась, пока они вдвоем не оказались в кухне.

Роман отсканировал глазами чистенькое помещение, отмеченное незнакомым ему уютом, сфотографировал взглядом маленькую китайскую вазу, взял ее с полки, налил воды из-под крана и сунул в воду букет. Хозяйка следила за ним, прижавшись к стене.

— Ну что вы так испугались, моя дорогая… матушка? — сказал Роман с вальяжной светскостью, ставя вазу на стол. — Я всего лишь заскочил на минутку засвидетельствовать вам свое почтение. И преданность. И все.

Она кивнула. Роман уже успел хорошо ее рассмотреть и поражался тому, как она утонченно хороша. Ее волосы цвета темной бронзы мерцающими локонами рассыпались по острым плечикам, а испуганное личико, нежное, молочной белизны, с огромными вишневыми глазами вдруг разбудило в Романе что-то полузабытое… человеческое?

— Благодарю вас… за цветы, — прошептала Аннушка белыми губами. — Вы засвидетельствовали. Уходите.

Роман ощутил на губах ванильный привкус ее силы и мятный запах ее страха. Она была еще очень юна и еще она была очень чиста, чиста, как хирургический инструмент — но она почему-то не излучала той волны жесткой холодной воли, какая была присуща вампиру с розой. Этот мятный запах, ее тоненькие прозрачные пальцы, которыми она судорожно сжала воротничок темно-зеленой шелковой блузки, дикий страх в ее глазах — все выдавало ее трогательную беспомощность. Роман ухмыльнулся помимо желания.

— Вы не слишком гостеприимны, Аня, — сказал он и погладил ее по щеке.

Она шарахнулась в сторону с выражением мучительного отвращения. Это выражение, это тело, прильнувшее к стене, собственное странное вожделение, непонятно откуда взявшееся, непонятно к чему толкающее — все это вместе привело Романа в неожиданную ярость. Кончики его пальцев горели звездным огнем ее силы. Ему бешено захотелось еще — и он схватил Аннушку за руки выше локтей.

— Вы, дорогая маменька, так бросили меня одного, — процедил он глумливо, не в силах ничего поделать с собственной интонацией, пьяный от близости вампира, как от ящика «Вдовы Клико», — вы так бросили сыночка, одного, в Инобытии… без опыта… так жестоко…

Анна рвалась из его рук, но Роман был физически сильнее — он радостно это понял. Он обнял вампира, сопротивляющегося, как котенок, которого несут топить, поднял за подбородок ее голову — и почувствовал, как ее сила течет в него из ее распахнутых отчаянных глаз.

Это стоило секса, чтобы не сказать больше. Это стоило, вероятно, острейшего, извращенного, долгожданного секса — или, может быть, секса, граничащего с убийством. Во всяком случае, при жизни у Романа не было ничего даже отдаленно похожего. Это хотелось удержать. Роман приблизил к Анне лицо, чтобы поцеловать ее.

— Я вас очень прошу, — простонала она, отстраняясь локтями, не разжимая кулаков, — отпустите меня! Пожалуйста! Уходите!

В ее голосе слышалась мольба приговоренного. В душе Романа что-то дрогнуло.

— Ну почему вы так меня гоните? — спросил он чуть смущенно, как вежливый насильник. — Почему бы нам не побыть вдвоем пару минут? А?

Руки Романа, его лицо, его грудь, там, где к ней прикасалась блузка вампира, жгло холодное лунное пламя. Он пил этот огонь — и не мог остановиться, но он уже кое-что осознал. К невероятному наслаждению начал примешиваться человеческий стыд. Роман глушил его в себе, — но не мог подавить до конца. А вампир умоляюще прошептал:

— Вы ведь уже взяли достаточно? Пожалуйста, не мучайте меня больше…

— Хорошо, — сказал Роман, пытаясь взять себя в руки. — Я поцелую вас — и уйду. Ладно?

Анна подняла глаза, полные безнадежного отчаяния.

— Я сама, — прошептала она сломанным голосом.

С человеческой точки зрения это было ужасно. Роман кивнул, ощутив себя последним подонком. Маньяком, насильником, — но что-то подлое из глубины шепнуло, что от вампира не убудет. Что она ломается!? Подумаешь… целка…

Гад. Законченный гад.

Анна порывисто вздохнула, стиснула свой воротничок еще плотнее — лишь бы не коснуться Романа руками — и поцеловала его, как целуют сгнивший труп — чуть тронув губами его губы. Шквал чистой силы обрушился на Романову душу, — но сила была смешана с отвращением и мучительной болью, как будто он резал Анну ржавым ножом. Роман отстранился.

Она выбрала, что дать.

Сучка.

Бедная девчонка.

Анна по-прежнему стояла, вжавшись в стену спиной. Вокруг ее глаз пролегли черные тени, лицо заострилось, будто она долго мучительно болела. Роман, согретый ее силой до костного мозга, лоснящийся ее силой, как позолотой, вдруг почувствовал себя удовлетворенным подонком, который только что извращенно изнасиловал невинную девушку.

— Извините, — пробормотал он, сгорая от стыда и от собственного идиотизма.

— Уходите, — прошептала Анна, не глядя на него. — Пожалуйста, уходите.

Роман выскочил из ее квартиры и из ее подъезда с максимальной скоростью, на которую был способен. Синяя влажная ночь начала апреля пахла, как приправа к любви.

Роман шел по мокрой улице, тая от наслаждения. Он чувствовал себя одновременно виноватым и уязвленным. Раненым обаянием силы вампира.

Он снова хотел Анну и стыдился этого всем сердцем, потому что не питал никаких иллюзий.

Роман хотел зайти к сатанистам. В таком виде он произвел бы сильное впечатление, — а подобными вещами надо не забывать пользоваться. После прекрасной и безобразной ночи идти в человеческий хлев не хотелось, но Роман привык быть предусмотрительным.

Он свернул в грязную арку — и ему в лицо ниоткуда ударила волна ледяного ветра. Роман резко остановился: под аркой, под единственной тусклой лампочкой, стоял высокий светловолосый вампир в «косухе» и джинсах. Его глаза бросали на белое лицо отчетливый красный отблеск; на стенах арки, на асфальте под ногами осел хрустящий иней его злобы.

Роману ужасно захотелось уметь уходить сквозь стены.

Только желание сохранить лицо заставило его не ползти на брюхе, а идти, почти не пригибаясь, хотя ледяная ярость вампира буквально гнула к земле. От холода, кажется, кровь превратилась в стеклянные трубки, распарывавшие мертвые вены. Роман еще успел подумать, что у него сегодня истинный день открытий относительно свойств вампиров — еще немного и можно будет садиться за диссертацию, — но взгляд, воспринятый, как удар ледяного клинка в солнечное сплетение, вышиб всю иронию напрочь.

— Это моя подруга, падаль, — сказал вампир негромко, но эхо его голоса чуть не лишило Романа слуха. Холод снова рванул тело и разум на части.

— Это случайно вышло, сударь, — пробормотал Роман, еле держась на ногах. — Я действительно вел себя, как шакал. Я просто не ожидал…

— Ты случайно украл ее кровь, ты случайно замкнул ее на себе, ты случайно к ней зашел и случайно пил ее душу?

Ледяные когти впились в голову. Обломки воспоминаний и чувств хрустнули и посыпались.

— Су… ударь… это был… экс… опыт… я только… я заслуж… боже!

Стужа неожиданно схлынула. Роман мотнул головой — в глазах все плыло, а в ушах звенели колокола — и услышал холодный смешок вампира, который на контрасте с экзекуцией показался ему теплым.

— Исследователь… Надеюсь, теперь ты знаешь, как отнимают силу? Понравилось? Теперь запомни: Вечные — не твой объект. Твое счастье, что мне не приходилось раньше видеть упырей с намеком на самолюбие и подобием ума. Но в следующий раз это все тебя не спасет. Я твою поганую сущность по всему Инобытию размажу.

Вампир замолчал и, судя по ощущениям Романа, ушел или исчез. Роман сел на асфальт, привалившись к стене.

Научили уму-разуму. А Парень С Розой тебя предупреждал: не суйся к Хозяевам. Нет, тебе надо. Все упыри как упыри, один ты выскочка…

Не развеяли тебя по окружающему космосу — поблагодари Их Темнейшую Светлость и лобызни ручку за науку. Если позволят… н-да-с…

А Аннушка славная. Славная девочка. Неужели разбежалась отпирать двери, потому что ждала это чудовище?.. И неужели чудовище дало мне понять, что бедная девочка чувствовала, когда я ее…

Брр!

Ну что, Роман из Мрака, Виссарион Батькович, поднимай многострадальную задницу, на которую за последнее время найдено столько приключений — пойдем-ка домой. Погреемся, сукин ты сын, кровушки выпьем, о жизни нашей скорбной подумаем.

Роман, постанывая, держась за стену, оторвал себя от асфальта — все тело будто заржавело и было убийственно холодно до сих пор — и так же держась за стену, побрел со двора по направлению к штаб-квартире его упырей. Идти домой в таком виде не представлялось возможным.

Он отпер дверь своим ключом, но верные подданные услышали и выскочили в коридор.

— Ой, Ромка! — Ира даже руками всплеснула. — Где ж это ты так новый плащ загадил?

— Заткнись, дура! — рявкнул Василий и подхватил Романа, стоявшего, опираясь на стенку, как раненого бойца.

— Чего случилось-то, Ром? На тебе ж лица нет, ептыть…

— На свидание сходил, — усмехнулся Роман.

У него уже на удивление исправилось состояние духа. Приступ похоти, злость, вся наносная дурь уже выветрились. Мир потихоньку возвращался в свое нормальное состояние: мир был интересен и прекрасен, а отрицательный результат эксперимента — есть тоже результат.

Упыри были гадки после вампиров. Ишь, суетится — боится, что со мной случилось что-то серьезное, а у него потом будут неприятности. Боится, что все налаженное благоденствие рухнет — только-только рожа пришла в удобосмотримый вид. Ну и ладно. Чего от них еще ожидать?

Усадили, расстегнули, Ира утащила плащ чистить, Василий принялся названивать по телефону активистам Романовой секты — этакой Церкви Вечной Жизни. Роман закинул ноги в грязных ботинках на журнальный столик. Пусть заботятся, твари. Вот сколько раз говорил — иметь на всякий случай запас крови при себе: или живых кроликов, или кровь в термосе, как хотите. Нет, жадность. Только получат — сразу сожрут. Не могут удержаться, твари жадные.

Крутитесь теперь.

А я посмотрю на вас, омерзительных, и хорошенько это зрелище запомню. Не смей, тварь, жадничать! Не смей посягать на чужое! Любуйся, любуйся, как это выглядит!

Ира вошла в комнату, взглянула на Романовы ноги на кипе журналов «Лиза» — и ничего не сказала. Побоялась. Но — подумала, подумала, издали заметно!

А так вам и надо.

Роман ждал и блаженно улыбался.

Мне бывает гадко от самого себя. Я еще не совсем дохлый. Может быть, я все-таки не совсем упырь? Ведь возлюбленный моей Матушки Аннушки, рыцарь без страха и укропа, все-таки не развеял меня по ветру? Может, дорылся до чего-то не совсем гнилого в моей садовой голове? Намек на самолюбие и подобие ума? Мр-р…

Нет, я крут.

В дверь позвонили. Прибыли верные адепты.

Осадили обругавшуюся Иру, благоговейно внесли в комнату живого связанного козленка — где только достали? — преклонили колена рядом с Романовыми ногами. Сережа, мечтатель упыриного толка, стащил рукав с запястья, предложив уже собственную кровь. Роман сделал томный вид, хватать клыками не стал, подождал, когда владелец руки сам полоснет ножом — и пить не торопился, так, с небрежной грацией и ленью. Сканируя бешеную зависть в глазах упырей и благоговение — в человеческих глазах. Вот так. Пусть не забывают, кто здесь хозяин.

— С вами что-то случилось, мессир? — посмел спросить Сережа дрожащим от восхищения голосом.

Нет, с обаянием у нас все в порядке. Мы — Наитемнейший!

— Я сражался с демоном, — сказал Роман небрежно. — Из тех, у кого когти на сгибах крыльев, знаешь? Демон мертв, но мне тоже досталось. Инобытие — не курортное место, мальчик, а власть и подавно не для слабаков.

— А ни у кого из наших не получается толком питаться пищей Вечных, — сообщил Сережа печально. — Только у Свища более-менее. А меня вообще… того… тошнит. У меня совсем нет способностей?

Роман отпустил его руку и усмехнулся.

— Ну почему… дело времени и веры… Не торопись, мальчик, не дергайся. Все исполнится. Вот Ирочка тоже поначалу очень и очень волновалась. А потом все получилось — верно, Ира, прелесть моя?

Ира улыбнулась жуткой улыбкой и кивнула. На Ире Роман показывал неофитам, как у упырей затягиваются раны от крови. Имя ей было — Неуязвимая Демоница. Сначала Роман резал руки и шею себе, потом бросил — во-первых, больно, а во-вторых, нужно этих дармоедов использовать по полной программе, чтобы не воображали о себе, а то только кровь даром лакают.

А безделье упырей деморализует.

— Козла резать? — спросил Жора, пытаясь говорить любезно и с уважением. Последнее выходило у этого юного уголовника особенно плохо.

— Тебе, Жорочка, лишь бы резать, — откликнулся Роман насмешливо, чувствуя, как свита напряглась в предчувствии поживы. — Успеешь. Я хочу передохнуть и выпить еще человеческой крови. А потом — прикажу.

Жора ухмыльнулся. Он Романа побаивался и кормить его обычно не рвался, но никогда не отказывался, потому что демонстрировать слабость — не круто. И еще, вероятно, потому что надеялся перейти и жить вечно.

Все приверженцы Романа и его культа мечтали жить вечно. Причем — любой ценой. И смотрели они на своего драгоценного лидера точно с таким же выражением, как и упыри. Тоже надеялись на свой кусок.

Именно поэтому Роман ни разу и пальцем не шевельнул, чтобы в действительности кого-нибудь перетащить. Только обещал.

Чем меньше на свете упырей, тем лучше. И еще — чем меньше свита, тем легче ее прокормить и сохранить несколько милых тайн.

Вроде той, что Вечность ходячим трупакам не светит.

Милка стояла в подъезде и ждала. Подъезд был чужой, шел третий час ночи.

У Милки в руке был большой хлебный нож, самый острый из всех. Она прижимала нож к груди, в складки платка, чтобы его не было видно, но его и так не было видно: в подъезде вывинтили лампочку. В последнее время Милка отлично видела в темноте. Внизу, у начала лестницы, рядом с входом в подвал, стояла полная темнота, а Милка замечательно все различала. Способность видеть в темноте тоже была подарком Принца.

С тех пор, как Милка выпила крови Принца первый раз, прошло, наверное, недели две. Милка сбилась со счета. Она бросила ходить на работу. Она перестала есть. Совсем. И не чувствовала голода, что, вероятно, тоже было подарком Принца.

Зато все сильнее и сильнее хотелось убить. Чем здоровее и спокойнее Милка становилась, тем сильнее хотелось. Теперь Милке снились сплошные убийства. Она смотрела, как ее враги умирают, и ей хотелось облизать губы.

Ее враги были люди. Все. Только Принц ее любит. Все остальные — пусть сдохнут.

И опять хочется облизать губы. Сейчас в подъезд кто-нибудь войдет, и Милка его убьет. Перережет горло ножом. Если это будет не здоровый мужик. Со здоровым мужиком Милке не справиться, хоть она и стала сильная теперь.

Ждать пришлось ужасно долго, но Милке казалось, что она может прождать до самого утра. Было ужасно тихо, темно и спокойно. Милка ждала и предвкушала, как сюда кто-нибудь войдет. Все равно кто. Только бы не здоровый мужик. Одного такого мужика уже пришлось пропустить часа два назад.

Было обидно.

Входная дверь хлопнула. В подъезд вошла какая-то тетка. Милка смотрела, как она ощупью нашаривает перила. Теткин взгляд бесцельно блуждал по стенам — она не видела Милку. Это было очень приятно.

Тетка начала подниматься по лестнице, съежившись, озираясь. Боится. Это было просто восхитительно. У тетки была голая длинная шея, как по заказу. Милка улыбнулась.

Милка тихо-тихо протянула руку с ножом, дернула лезвием по теткиной шее, торчащей из воротника куртки и шарахнулась назад. Милка боялась, что тетка закричит, но она не закричала, а захрипела и забулькала, стала хвататься за шею руками и сползла вниз, скорчившись на ступеньках.

Милка подошла, наклонилась и посмотрела. Кровь текла из шеи целой струей, а тетка все тихонько дергалась — и Милка приставила к ране нож и нажала. Тетка еще дернулась и замерла. Кровь пахла теплом.

Милка нагнулась еще ниже, подставила под кровь пальцы. Страшно не было, было горячо и спокойно, восхитительно спокойно. И снова хотелось облизать…

Милка расстегнула теткино пальто, чтобы было удобнее, задрала ее голову и лизнула кровь. И поняла, что это — правильно. Смерть, труп и кровь — это совершенно правильно. И Милка стала пить — это было совершенно не противно. Даже приятно. Почти смешно.

Потом кровь перестала течь. Милка вытерла руки об теткино пальто. Как можно тщательнее. Потом обшарила ее карманы и подняла со ступенек упавшую сумку. В карманах были кошелек и зеркальце. В сумке — косметичка, пачка бумажных платков, пакетик с леденцами, дезодорант и какие-то бумажки. Милка взяла сумку себе. Сумка не очень ей нравилась, но была совсем новая.

Милка улыбнулась. Она еще раз старательно вытерла руки. И нож, чтобы его можно было положить в сумку. А потом подошла к простенку у лесенки в подвал.

Тут стоял сверток из газетной бумаги, прислоненный к стене. Милка благоговейно подняла его и прижала к себе.

В свертке был ее Принц. Милка не могла заставить себя бросить портрет без присмотра. Мало ли что.

Со свертком и сумкой, в которую сунула нож, Милка вышла из подъезда. Она попала в кровь левой ногой и теперь оставались следы. Милка вымыла ботинок в луже.

Великое спокойствие наполняло ее душу. Никто ее не найдет. Принц и волшебство ее защитят. Хорошо.

Уже изрядно отойдя от теткиного дома, Милка вспомнила про зеркальце. Вытащила его из сумки и разбила об асфальт.

Как она не подумала, что зеркало ей теперь не нужно?

Смешно.

Прошел дождь и перестал. Тучи разошлись, и в рваных просветах сквозили мокрые ультрамариновые небеса. Ветер благоухал мокрой землей и проснувшимися деревьями. Стояла чудесная весенняя ночь.

Роман улыбнулся и вышел из автомобиля.

Автомобиль — не иномарка, правда, а всего-навсего «шестерка» тускло-вишневого цвета — был новым пожертвованием паствы. Активисты Романовой Церкви Полуночных Убийц считали, что их лидеру не по чину ходить пешком. Конечно, собирая деньги с толпы прихожан, кое-что припрятали для себя, но Роман был не в претензии — только дал им понять, что знает об этом.

Чтобы были благодарны, уважали и боялись. Пугнуть до колик, обсмеять, милостиво простить и пригрозить пальчиком. И все — твои.

Твари.

Роман запер дверцу. Задумчиво взглянул на парадный подъезд.

Клуб именовался «Берег». И имелся в виду, по всей вероятности, берег Стикса, потому что неоновый рисунок над входом изображал стопроцентного Харона, погружавшего в вечные воды весло. Мило. Не без примеси черного юмора. Даже слишком изысканно для упырей.

У врат дежурил цербер с толстой серой мордой. На нем был черный костюм и белая рубашка, как на гробовщике. Маленькие мертвые глазки скользнули по Романовой фигуре, как шустрые слизняки — без особого любопытства. Упырь в приличной упаковке — и ладно.

А упаковка была — что надо. Свита Романа выбирала ему дорогие тряпки, в которых одиозный алкоголик и то выглядел бы как граф Сен-Жермен. Роман придирчиво выбирал уже из этих, выбранных, те, которые решал удостоить, так что выглядел, как граф Сен-Жермен в квадрате.

В несколько романтическом стиле. Василий язвил, что босс жутко хочет быть похожим на вампира хотя бы шмотками. Ну и черт с ним… Хотя, откровенно говоря, обидно слышать именно потому, что это правда.

Роман сбросил плащ на руки швейцару — поношенному упырю с обвисшей от времени мордой дохлого бульдога. Уже с порога клуб не слишком понравился — тут явственно припахивало падалью, — но Роман решил довести знакомство до конца. Он скорчил онегинскую разочарованную мину и вошел в зал.

Интерьер представлял собой зализанный и вызывающе шикарный евростандарт. В зале было трудно дышать от странного ощущения спертой энергии. Будто присутствующие тянули жизнь из воздуха — каждый со страшной силой и в свою сторону. Запах сырого мяса, горячей крови, падали и парфюмерных средств мегатонной мощи оглушил Романа, как выстрел под ухом.

И Роман подумал, что, похоже, у него более тонкое обоняние, чем у большинства упырей. Ведь им явно нравится тут, если заведение процветает… Хотя…

Роман сел за свободный столик, продолжая озираться. Зал был полон упырей. Все они выглядели, как компании «новых русских» — вероятно, клуб Эдика был рассчитан на состоятельных упырей. Упыри, не торопясь, жрали и пили, и Роман поразился каменной мертвенности морд — эта публика выглядела, будто вытащенная из гробов в момент торжественной панихиды. Парочка Романовых прислужников смотрелась куда живее — неужели за счет его силы? Как интересно…

На сцене под довольно милую музыку танцевали две живые девицы. Лесбийский такой стриптиз — приятно было бы смотреть, если бы от девиц через весь зал не несло диким ужасом и усталостью. Еще бы — они явно чувствовали себя в этом зале, как животные на бойне: стриптиз для возбуждения у гостей аппетита, вроде живых рыб или крабов в шикарном ресторане. Романа слегка передернуло от отвращения, но он откинулся на спинку удобного стула и остался сидеть.

Не уйду, пока не узнаю, чем тут угощают.

Подошел упырь-официант. Ходячий труп с выражением угодливости на белой неживой роже вызвал у Романа невольную усмешку. Упырь с полупоклоном протянул меню, и Роман его взял.

Клуб, судя по фирменному логотипу, действительно назывался «Берег Стикса». Как забавно.

Карточка напитков предлагала кровь множества живых существ от крысы до змеи включительно. Человеческая кровь стояла особняком и стоила запредельно, хотя и дешевле, чем кровь лисицы или кобры. И то верно — кобры явно встречаются в Питере реже, чем люди.