Annotation 7 страница

Список я написала, сложила листочек и ждала с замиранием сердца, когда же он за ним придет. Сказал ведь, найду тебя… Нашел, пробежал глазами по строчкам. — Муку зачем? — удивился Ильмир. — Вам не нравится стряпня Белавы? — Очень нравится, — усмехнулась я. — Но мне и братьев кормить надо. — А ткани? Я не очень в них разбираюсь… — Темную возьмите, — тихо сказала я. — Коричневую и болотно-зеленую… — Интересный выбор, — усмехнулся он и кивнул, мол, дело ваше. А я снова пальцы стиснула. Не помнит… ничего не помнит! Я загрустила, но тут на всю кухню вопль раздался, обернулась — Белава губы кусает, да на ошпаренную ладонь дует. Я к ней подскочила, осмотрела руку. — Да как же так? — Не знаю, кипяток, как живой выскочил! — заплакала стряпуха. Помощницы-девчонки вокруг нас забегали бестолково, засуетились, а я нахмурилась. Такой ожог легко не пройдет, если только… — Кастрюля сама соскочила, — причитала Белава, — как живая! Да мне на руки! Ой, горе. Как же теперь обед готовить? Ведь обругает хозяйка. Криворукой назовет! — Тише! — Я осмотрела, нахмурившись, ладонь кухарки, на которой уже расплывалось красное пятно. Белава плакала, крупные слезы, словно горошины, катились по румяному лицу, помощниц причитали, я хмурилась. Могу помочь. Да только придется силу применить. А у стены Ильмир стоит. Не прогонять же? А стоит зашептать над обожженной рукой, мигом во мне ведьму почует! А у Белавы кожа уже краснотой налилась, готовится пузырем вздуться! Я оглянулась на служителя, потянула тихонько кухарку за фартук. — Надо лист подорожника приложить, — говорю, — пошли, видела у забора. — Да какой тут… — захныкала кухарка, так я ей на ногу наступила, она язык и прикусила. И пока молчала оторопело, я приказала помощницам обед доваривать, а сама потащила кухарку за собой, шикнула ей в ухо, чтоб молчала. Белава глазами хлопала, но не сопротивлялась, а на Ильмира я оглядываться не стала. Побоялась. Запихнула кухарку в чулан, усадила на бочку пустую. Подула на ее ладонь, погладила, забормотала, боль заговаривая. — Ты чего это? — изумилась Белава. — Молчи, — приказала ей. Лба коснулась, она и сомлела. Лишь глазами хлопала, да улыбалась. Плохо только, что все по — дурному я делала, второпях, боль без откупа тянула. А это значит, что все на меня перешло. Сбросить некуда. Не оставлять же первому, кто войдет! Вот и пришлось себе забрать. У кухарки ожог сошел, а у меня появился, да я зубы сцепила. Теперь главное до своего лесного домика дотерпеть, там скину как положено, заговорю. Дверь заскрипела, открываясь, и в чулан всунулось любопытствующее лицо помощницы. — Ой, а чего это тут? — всплеснула руками девушка. — Подорожник искали, — сквозь зубы прошипела я. — Нашли. — Подорожник? Здесь? — осмотрела она бочки пустые и тряпки для уборки. — Здесь. — Я потянула Белаву наружу. И сразу наткнулась на взгляд синих глаз. — Я послал за лекарем, — сказал Ильмир. — Через час прибудет. — Так не болит уже! — весело отозвалась Белава, засияв улыбкой. А мне захотелось снова наступить ей на ногу. — Прошло. Как по волшебству! Я чуть в голос не застонала! — Испуга больше было, — с легкой улыбкой пояснила я. — Кипяток мимо пролился. Повезло. — Повезло! — радостно закивала головой кухарка и оглянулась недоуменно, — Да что же я стою тут, лясы точу! Обед же не готов! И, подхватив свои юбки, унеслась на кухню. Помощницы с оханьем метнулись следом. Я осторожно убрала ладонь за спину. — Вересенья, вы плохо себя чувствуете? — негромко спросил служитель. — Вы побледнели. — Вам показалось, — не глядя на него бросила я и пошла к двери. — Не беспокойтесь. Шла, чувствуя, как прожигает спину взгляд служителя и проклиная Шайтаса. Уж не просто так кипяток живым стал, знаю, чьи то проделки… До вечера пришлось ходить, сжимая зубы от боли. Рука горела нещадно, кожа вздулась пузырем. Пришлось обмотать тряпкой, благо Ильмир уехал, и внимательных глаз его в поместье не было. В окошко я посмотрела, как Велена на порог выскочила, на шею служителю перед отъездом бросилась, зашептала что-то на ухо. Ильмир улыбался, ее слушая. А потом вскочил в седло и умчался. А я отвернулась. Дотерпела до дома, а вечером бросилась в лес, ритуал провела. Боль из руки ушла, да только ладонь так скоро прежней не станет. Придется ждать, пока кожа слезет да новая нарастет, иначе никак. Но хоть болеть перестало. Вздохнув, осмотрела волдырь, замотала снова тряпкой и в дом пошла. Детишки бросились ко мне, за стол усадили, тарелку поставили. Молока в кружку плеснули и уселись напротив. — Ну что там Ильмир, не признал еще? — подперев рукой, подбородок спросила Леля. — Не признал, — макая хлеб в молоко, ответила я. Ребятишки разочарованно переглянулись. — Ничего. Признает, — утешил Таир. — Так может, ему рассказать все? — предложила Леля. — Как было? — Не поверит, — пожала я плечами и отправила хлебный мякиш в рот. Все-таки хорошо без клыков. Есть удобно! — Ты поверишь, если я тебе расскажу, как на вечерней зорьке ты на сосну залезла и песни пела? — Не было такого, — возмутилась Леля. — Вот и Ильмир скажет — не было, — вздохнула я. — Так что одна надежда, что сердце ему подскажет. — Он вспомнит, — ободрил Таир. — Разве тебя можно забыть? Да ни за что! — Спать идите, утешители, — усмехнулась я и зевнула. Они поворчали. Но, видимо, тоже умаялись за день, по лежанкам разбрелись быстро. Я подождала, пока Леля уснет. Не желала лишний раз пугать сестричку. Заплела веревку узлами, повесила над своей кроватью ловушку — приманку от дурных снов. Заговорила самым сильным заговором, какой знала. Каждая петелька, словно омут. Ни один кошмар из него не выберется! И, успокоенная, улеглась под лоскутное одеяло, смежила веки… …Лес все тот же, деревья — великаны. Голову закинув, смотрю на огромные кроны. В моем северном краю рос дуб. Четыре века по весне листьями украшался, да и он не так велик был. Эти деревья, казалось, на ветвях звезды качают, а луны, словно желуди на них висят. Интересно, а солнце здесь есть? Или ночь всегда? — Захочешь, будет, — тихий голос за спиной, да оборачиваться не стала. Так и стояла, рассматривая могучие кроны. А ведь столько сил в свою ловушку снов вложила! Да все бестолку. — Говорил ведь, что свидимся. Не сбежишь теперь, когда захочу, тогда в твой сон и приду. Уведу за собой… — шепнул Шайтас на ухо. От дыхания чужого тепло возле уха стало, потом на шее. Близко стоит демон. — Зачем чужую боль забрала, глупая? Не тебе предназначалась. — Боль кухарке, а мне разоблачение? — усмехнулась я. — Нечестно играешь, демон. — Зато свое получаю, — рассмеялся он. — А честность для глупых людей оставь, им во что-то верить надо. Дурь той верой прикрывать. — Так я тоже человек, — качнула я головой, откину за спину рыжую косу. Надо же, здесь я собой была. — Ты — ведьма. Знаешь то, что другим неведомо. Видишь то, что ото всех скрыто. — Все равно я человек. — Упрямая, — дыхание обжигает щеку, но не поворачиваюсь, не хочу смотреть на него. — Боишься? — шепчет Шайтас. — Нет, — пожимаю я плечами. — Пусть ты можешь приходить в моей сон, но не сможешь навредить. Ты морок, демон… — Уверена? — К моему плечу прикасается что-то теплое, и я вздрагиваю. Даже зажмуриваюсь, надеясь проснуться, прервать этот кошмар, ведь так ужасно осознавать, что меня целует демон. И смотреть на его рогатую голову и красные глаза, на гадюк, шевелящихся на теле и черную шерсть, я совсем не хочу! — Внешность — морок, Шаисса, — говорит он. — Тебе ли не знать? Ты и с клыками — бородавками была, не суть это. Обернись… — Не хочу! — не открывая глаз, выкрикнула я. — Хоть красавцем писанным себя сделай, ничего не изменится! Ты прав, внешность — лишь морок, а твоя суть — демонская, злая. Зачем ты приходишь? У нас уговор был, до срока я свободна! — Ты близко, так зачем мне сдерживаться? — шепчет он. — Зря упрямишься, Шаисса. Я сильнее тебя. И честность мне чужда… Захочу — получу. А я тебя долго жду, ведьма… Восемь лет назад должна была моей стать, так отмолила тебя бабка ведунья, из самого мира духов дотянулась. Срок назначить заставила… Да все равно ты моей станешь, скоро, Шаисса, скоро. Не противься, хорошо тебе будет. Разве не нравится тебе здесь? Все твоим станет… — Знаю я, как ты речами совращать умеешь, — тряхнула я головой и пошла между деревьев. Шагов за спиной не слышала, но чуяла — рядом Шайтас. Иду по влажному мху босыми ногами и не холодно мне. Лес безмолвный, но живой, смотрит, слушает, провожает взглядами. Пахло полынью — горькой, душистой, вязкой на языке, сырыми листьями, лежалыми, пряными да сочной хвоей. Мои любимые запахи… У толстых корней — туман белесый ползет, укрывает, словно простынею. Чую где-то впереди заболоченное озерцо, илом тянет оттуда и кувшинками желтыми, а еще дальше — скалы… Красиво. От аромата трав кружится голова, душу тянет куда-то, тревожит. — Все морок, — шепчу я неслышно. — Живое все, — отвечает Шайтас. И снова прикосновение к моему плечу, или это ветка дерева меня тронула? — Не упрямься, — голос рядом, возле уха. — Останься сама, Шаисса. Ильмир не вспомнит. А вспомнит — лишь хуже будет, никогда он с твоей сутью ведьминской не смирится. Хочешь еще раз сталь его клинка в груди ощутить? Не противься мне… Все равно итог один. Сама знаешь. Никто еще от меня не ушел… — Он меня вспомнит… — прошептала я. — Так что же? Он таких, как ты, всей душой ненавидит. И причины на то есть… — Не ты ли постарался? — бросила я. — У каждого свой путь, Шаисса, тебе ли не знать. Ильмиру — ведьм убивать. Тебе — ведьмой жить… Такая, как ты, всех, кого он любил, извела… — Не такая! — закричала я, сжимая кулаки. — Я никому зла не делаю! — Так ли? — вкрадчиво спросил за спиной демон. — А как же супруг твой венчанный? Тот, кому у алтаря клятвы давала? Помнишь, что ты с ним сделала? Как прокляла? — За дело… — Так что же? И его кто-то любил… А ты человека погубила, извела. Так чем ты лучше? — Я не могла по-другому! — в отчаянии выкрикнула я. — Могла… — снова теплое прикосновение к виску. — Могла. Не хотела… могла терпеть, правда ведь? — Прекрати! — выдохнула я. Ступила ногой в заросли крапивы, замерла, и пошла по жгучим листьям уверенно. Жжет. Настоящая. Да для ведьмы это все равно, что по цветам идти. Демон рассмеялся за моей спиной, а я ахнула. Потому что злая трава обернулась красными маками: яркими, душистыми, словно кровь под ногами алая. Я замерла, закинула голову, обхватила себя руками. Стояла посреди цветов в одной рубашке, смотрела, как горят в черном небе огромные звезды и плывут облака. Одно отделилось, сползло ниже, мимо ветвей, легло мне на плечи, словно мантия. Обернулось белым мехом, теплым, невесомым. — Королевой станешь, ведьма, — снова шепнул Шайтас, — смотри… Сияющие звезды свились в корону, увенчали мою голову. Деревья ветви приподняли и между ними задрожал воздух, налился серебром, стал зеркалом. Я закусила губу, глядя в него. Красные маки, рыжая красавица… глаза сияют не хуже звезд на короне, мантия такая, что и у великой княжны всех земель не сыщется. За спиной — никого, хоть и чую тепло чужого тела рядом, дыхание на виске. — Нравится тебе то, что ты видишь, Шаисса? Я затаила дыхание. В зеркальной глади позади меня отразился дом белоснежный, с колонами да каменными стражами. — Или другой хочешь? Дом вырос в замок, взвились ввысь остроконечные башни. У ворот стражи — нечисть зубастая и клыкастая, целое войско… — Все для тебя будет. Что человек тебе дать может? А я — целый мир… — Мир зла и нечисти, — прошептала я. Сжала зубы и снова посмотрела в зеркало, но ни замка, ни короны там уже не было. Лишь бледная девушка в ночной рубашке. Морок. Как есть — морок… — Нет! — резко сказала я, глядя на свое отражение. — Хоть корону всех миров посули, а не поверю. И не приду к тебе… пока силы есть, бороться буду! — За что ты борешься, глупая? За кого? Не твой он… Я не ответила. И во сне сжала ладони до боли, впиваясь ногтями в кожу. Просыпайся, Шаисса, просыпайся… * * *

Очнулась, словно из омута вынырнула. Впрочем, так оно и было. Леля посапывала во сне, на окне свернулся черный кот, Тенька тонко тявкнула, когда я встала. А я поняла, что больше не усну, хватит с меня на сегодня снов. Вышла на порог, как была, в ночной сорочке, босиком. Зябко, сыро, а мне в радость, в голове прояснилось, легче стало. Кое-что из моего кошмара покоя не давало. То, что Шайтасс про бабушку сказал. Неужто, правда? Постояла, раздумывая. Вернулась в дом Будить детей негоже, так что, прихватив из сундука свой мешок, я ушла в баньку, что кособоко стояла у дальней стены лесного домика. Здесь пахло плесенью и пылью, я чихнула несколько раз, сплюнула с досады. Убраться надо бы… Вытащила два зеркала: одно побольше, в оловянном ободе, с завитушками, второе — поменьше, тусклое, в паутинке патины. Поставила друг напротив друга, свечу сбоку зажгла. Маленькое зеркальце — бабушкино, так что есть надежда до мира духов дотянуться. Мельком глянула на свою ладонь — ожог пропал, как не было. Значит, забрал демон. Ну, и на том спасибо! Села, косу расплела, гребешок взяла, провела по прядке. — Приди, бабушка, мне косы чесать, гребнем костяным, твоим подарком… — затянула я, всматриваясь в коридор зеркальный. Тени там проносились, пламя свечей выхватывало то морду оскаленную, то бледные лица. Я грань держала, да приглядывалась, чтобы вместо родной души нечисть в мир не пустить. Дверца маленькая, размером с зеркальце, да и через такую может целое полчище вылезти. Хитрые они, оборачиваться умеют, прикидываться. Так что я смотрела остро, придирчиво. Свеча оплыла почти, когда в глубине лицо появилось: сморщенное, маленькое, лишь глаза голубые да веселые, как при жизни были. За лицом и вся фигура показалась— сухонькая, но прямая. Такой она и была — несгибаемой. Я дыхание затаила, геддбз боясь спугнуть. — Ты ли то, бабушка? — шепчу, не веря. Все же, первый раз зову. Не хотела покой тревожить да себя в ведьмином обличии показывать. И испугалась, что бабушка не признает, увидев в чужой личине, уйдет. — Я это, Шаисса! — Да нешто кровинушку не признаю, — усмехнулась она. Посмотрела с изнанки мира, головой покачала. — Что ж ты наделала, милая? Зачем на сговор с демоном пошла? — Не могла иначе, — прошептала я, сглатывая судорожно. — Прости.. — Зачем прощения просишь? — вздохнула бабушка. — Тебе жить. И выбор тебе делать… а то, что по-другому не могла, так знаю, сама тебя воспитала. Ладно, чего уж там, не за тем ведь меня звала? Силой зря разбрасываешься. — Не зря, — возразила я, помолчала, собираясь с мыслями. — Восемь лет назад, когда я заклятие наложила на супруга, случилось что-то. Помню, что упала в беспамятстве, помню разговор с демоном, а потом — наказание. За то, что сделала, он повелел восемь лет дань отдавать, ведьмой в лесной норе жить. И путь указал, куда идти. А Леле за то, что помогла мне, березой век коротать, пока не засохнет. Я думала, что так и должно быть, что кара такая, а теперь вот задумалась. Что на самом деле произошло? И почему Шайтасс тебя поминает, говорит, что отмолила ты меня? — Трудные вопросы, внученька, — вздохнула бабушка. Поправила на седой голове белый платок. — Я ведь тебе говорила, что за все платить надо, а таким, как мы, зла творить ни за что нельзя. Светлая ведающая может открыть врата с изнанки мира так широко, что вся начисть наружу выползет. Вот демон и старается, завлекает. Только очень светлая душа способна его победить, а устоять перед ним сложно, милая, — бабуля вздохнула, потеребила кончики платка. — Кто тебе нашептывал восемь лет назад, что отомстить надо? Кто супругу твоему мысли злые внушал? Понятно, что сам князь виноват, кто-то отмахнется от таких мыслишек, устыдившись, да лишь нежнее любить станет, а он послушался… — Из этих земель сила ушла, — задумчиво протянула я. — Словно забрал кто. Это из-за заклятия моего? — И это — верно, — кивнула она головой и поежилась. — Отсюда не все видно, милая, только край ваш словно тьмой затянут. Так плотно, что свет не проходит. И в тот день это началось, когда ты кровь свою пролила, проклятие сотворив. От того с Шайтасом повязана… Омут ты свой нашла в тот день, Шаисса. С головой в него нырнула, так Шайтас хохотал, что и здесь слышно было… В тот день я тебя отмолила, а ты опять! — Почему я? — шепнула чуть слышно. — Кто ж знает? То и мне неведомо. Выбрал… — Как все исправить? — выкрикнула я. Но свеча у зеркала зашипела и погасла, а банька погрузилась в темноту. Я обхватила замерзшие плечи руками, задумавшись. ' Выбрал. Моя…' — шепнул голос за спиной, и я вскочила, обернулась. Но никого здесь не было, лишь паутина да любопытная мышь в углу. Я зеркала осторожно завернула в тряпицы, сложила обратно в мешок. И пошла в дом: рассвет скоро, пора собираться к княжне. * * *

Еще солнце не встало, а я уже прошла через северные ворота поместья, улыбнулась по дороге сонному стражу. Пока дом спал, решила зайти в библиотеку, посмотреть там пару книг для 'братишек'. Насколько я помнила, Велена чтение не жаловала, так что можно не опасаться, что отсутствие сказаний заметит. Да и брать надолго я не собиралась, прочитают — на место поставлю. Комната с книжными шкафами встретила меня сумраком и тишиной. Здесь всегда было так: тяжелые парчовые занавеси не открывали, считалось, что свежий воздух и свет может навредить фолиантам. Я прошла в угол, открыла книжную створку, вдохнула знакомый с детства запах кожи, бумаги и воска. Окинула взглядом ряды корешков, хмыкнула довольно и потянулась к верхней книге. Нет, не достану, росточком не вышла. Придвинула лесенку деревянную и снова залезла. Из сказок мои оболтусы уже выросли, а вот сказания северных и южных земель — то, что нужно. Эта книга — часть моего скудного приданого. Лелька всегда непоседой была, книжки не любила, вот самое время начать. И Таиру должно понравиться. Я распахнула твердую обложку, полюбовалась на затейливый красный вензель, с которого начиналась строка. Улыбнулась. И сама не заметила, как побежала глазами по страничке, словно в детство возвращаясь… Тихий шорох отвлек от истории, и я посмотрела вниз. И вздрогнула, потому что стоял у лесенки Ильмир, смотрел пристально, а я и не заметила, как подошел. Его взгляд скользнул по моим рукам, что вцепились в книгу, и снова на лицо вернулся. Я нервно переступила ногами на тонкой доске, вздохнула тихонько, ойкнула и полетела с лесенки вниз. Прямо в его руки. Поймал служитель, молодец, а то ходить бы мне потом с синяками да шишками. — Простите! — воскликнула я, не торопясь выбраться из его рук. — Это вы простите, Вересенья, — он помедлил миг, нахмурился и поставил меня на пол. — Я вас напугал. — Не слышала, как вы подошли, — пробормотала я, прижимая к груди фолиант. Он вдруг улыбнулся. — И хорошо, что не слышали. — Почему же? — смутилась я. Может, рад, что поймал? Да к себе прижал на миг? — Потому что те, что слишком чутко слышат, всегда вызывают у меня вопросы разные, — протянул он. Тряхнул головой, словно мысли злые отгоняя. — А когда у меня появляются вопросы, я всегда нахожу ответы. — Служба у вас такая, — грустно улыбнулась я. Всмотрелась в синие глаза. — Нравится? Служба? — А вам? — улыбнулся Ильмир. — Ваша? — А у меня выхода нет… — И у меня, — он снова качнул головой, усмехнулся, кивнул на книгу в моих руках — Интересная? — Очень. Про леса северные, воинов храбрых и рыжеволосых дев, что ждут своих нареченных, — негромко пояснила я. — Интересная, — с насмешкой протянул он. — Только вот рыжеволосых дев я там не припомню. — Вы читали?! — вскинулась я возмущенно. — Давно, — он снова улыбнулся, и я смутилась по-настоящему. Вспомнилось, как обнимал в той пещере, как целовал жадно. И Ильмир вдруг шагнул ко мне, всматриваясь в лицо, взгляд стал растерянный. А потом остановился, нахмурился. Я застыла, не зная, что делать. Пауза повисла неловкая, наполненная моим ожиданием и его недоумением. — Что с вами? — спросила я, чтобы нарушить это молчание. — Вересенья, — он чуть отодвинулся, — мне на миг показалось… что мы с вами где-то встречались. — Может, во сне? — он смотрел пытливо, нахмурившись, и я чуть улыбнулась. — Говорят, во снах мы бродим по земле, да мало ли, кого там встречаем. Всех и не упомнишь. — Может и так, — согласился он. Отодвинулся еще на шаг. — Я покупки ваши привез, занесу вечером. — Так пошлите служку, — брякнула я. — Занесу, — повторил он. — Посмотрю, как устроились. С братьями вашими познакомлюсь. Вы не против гостя к ужину, Вересенья? — Не против, — пробормотала я. Попробуй от такого гостя откажись, все равно ведь придет. Он ушел, а я задумчиво повертела в руках кончик косы. И замерла. Пегий хвостик зазолотился, налился кончик рыжиной. Вот уж диво… * * *

Хотела сбегать домой, чтобы ребятишек своих о госте предупредить, да за целый день ни минутки свободной не нашла. Велена, словно собака цепная, лаяла да ярилась, житья дворне не давала. Все ей не так было: то каша комками, то ленты узкие, то дождь вместо солнца. Надумала проверку мне устроить, до обеда по поместью носилась, пыль искала и недоделки. Я — за ней, за мной — девчонки — прислужницы. За прислужницами — ключница, за ключницей мальчишка с графином ягодной настойки, чтобы княжне освежиться, если орать устанет. Прислужницы за спиной Велены уже глаза закатывали, мальчишка сам настойку попивал, пока не видит никто, ключница норовила мышью прикинуться и в темном углу затеряться, а хозяйка наша все не унималась. Я уж подумала зачаровать ее по — тихому или голос из горла дернуть, пока мы все не оглохли. Еле сдержалась. К обеду к нашей компании веселой добавились горничные, скорняк, две кастелянши и садовник. Так что в узком коридоре уже не развернуться было. К мальчишке с графином присоединился мальчишка с подносом и блюдами — Велена кушать изволила. А откушав, решила наведаться на кухню с проверкой, так что мы все вместе чуть не взвыли в голос. Но княжна зыркнула недовольно, и пришлось тащиться следом да помалкивать. На кухне княжна тоже разнос учинила, Белаву до слез довела, во все кладовые нос засунула. — Сейчас в подвалы пойдем, — чуть слышно хмыкнула за моей спиной кастелянша. — Бочки с соленьями считать. Прислужницы захрюкали — засмеялись, прячась за ладошками. — Часто у вас так? — прошептала я. — Да раз в луну точно, — женщина закатила глаза, а садовник усмехнулся, придвинулся ближе. — Не улыбайся, — шикнула на него кастелянша, — заметит княжна, еще грязь месить отправимся. А там дождь сегодня… — Может, ей того… капелек успокоительных? — прошептал садовник. — Замуж ей надо, — буркнула ключница. Присела на лавку, пользуясь тем, что хозяйка распекает кухарок. — А то всех нас изведет, житья уже нет! — Видать, опять со служителем повздорила, — прошептала горничная, покосившись на меня. То и понятно, я человек новый, пришлый. Остальные тоже посмотрели пугливо, запоздало каясь, что лишнего наговорили. Вдруг пойду Велене докладывать? Замялись, переглядываясь. Но тут к нам Белава подошла, утирая уголком фартука красные глаза и поджимая губы. Велена орала на девчонок — посудомоек, и за ее воплями наши шепотки слышны не были. — Вот злыдня, — в сердцах прошептала кухарка и кивнула мне приветливо. — Вересенья, спасибо тебе за вчерашнее, зайди потом, угощеньице для твоих братишек передам. — А что это вы тут шепчетесь? — Велена осмотрела нас, прищурившись. — Меня обсуждаете??? — Да как можно, княжна, — пробасил садовник. — Только и мыслим, как свои оплошности исправить да пред вашими светлыми очами оправдаться. Все усиленно закивали, изображая на лицах раскаяние да осознание своих провинностей. Но, видимо, недостаточно рьяно, потому что Велена окинула наши благостные лица злым взглядом и приказала: — В подвал! Всем! Живо!! — Мне-то зачем, княжна? — взвыли в голос садовник и кастелянша. — Всем, сказала!!! — ярилась хозяйка. Белава за ее спиной глаза закатила, так княжна, словно нюхом учуяла, развернулась на каблуках… — Живо в подвалы! И вот только не досчитаюсь снеди, всем руки укорочу!!! В подвале было сухо, плесенью не пахло, я осмотрелась с удовольствием. Вдоль стен — бочки аккуратными рядами, на полках балык и колбасы, шматы сала да медовые соты. Княжна наша принялась вдоль полок бродить, кухарок ругать почем зря, распекать да криворукими обзывать. Белава снова красными пятнами покрылась, а я злилась, на это глядючи. А Велена словно с цепи сорвалась, так что нам уже и не до смеха было. Заставила нас все считать да пересчитывать, в бумажке помечать и ей докладывать. Так что из подвалов мы выползли, словно с каторги. Ведь каждую картофелину и морковку из песка девчонки достали, да на предмет плесени осмотрели. Каждый огурец обнюхали, а колбасные круги — прощупали. Садовник уже смотрел волком, но зря. Потому что Велена после подземелья к нему решила явиться с проверкой, так мужик чуть ли не взвыл в голос. И не только он — все взвыли, да с княжной не поспоришь. Как миленькие отправились под дождь, на поникшие и мокрые кусты любоваться. Сама Велена-то не мокла, принесли для нее прислужники и плащ, и широкий полог над головой ее дурной натянули. Под ножки скамеечку деревянную поставили, чтобы сапожки не промочила. А мы так и стояли, проклиная и хозяйку и непогоду. И чем больше хозяйка ярилась, тем сильнее я зубы сжимала. Дурная Велена всегда была, да не настолько. Значит, подначивает Шайтас, заставляет злобой пылать и яриться. Надеется, что я не выдержу, колдовать начну. Могу ведь и тучки разогнать, и Велену успокоить. То не сложно. Да только демон не зря это затеял, видать, Ильмир где-то поблизости, хоть я его и не вижу. И стоит шептать начать, вдруг явится? Услышит, почует своих нюхом, на ведьм заточенным. И стоило подумать, как услышала на дорожке шаги, повернулась: так и есть, служитель. Окинул нас всех холодным взглядом, к Велене подошел, обнял за плечи. Сказал ей что-то тихо, она и замолчала, разулыбалась. Потом кинула на всех недовольный взгляд, губы поджала. — Чего застыли? Работать идите, хватит тут прохлаждаться да ворон считать! Ишь, удумали, время обеденное, а они гуляют по саду без дела. Лодыри! — Да, княжна, простите, княжна… — забормотали все и кинулись со всех ног к двери, дрожа от холода да стуча зубами. Я тоже пошла, но не тут — то было. — Вересенья, — окликнула Велена. — Я тобой недовольна. Не справляешься, то ли опыта маловато, то ли ума. Будешь продолжать в том же духе и не проявишь должного рвения, выгоню без рекомендаций, так и знай! Я молчала, сжимая зубы. Вот же зараза. Не справляюсь, значит? Да я пашу, как стражник волховский, не приседая от зари до последнего луча. Даже поесть некогда да по нужде отлучиться. Да при мне это поместье стало, как игрушка белоснежная — все чисто, все убрано, за всем пригляд, всюду порядок! И все это без оплаты и даже благодарности! Вот змея! — Велена, хватит мокнуть под дождем, — прервал ее Ильмир, — идем в дом. — Ты прав, — защебетала княжна, мигом сменив голосок на нежный и ласковый, — идем. — И ко мне снова: — а ты, Вересенья, задумайся! Негоже, стыдно должно быть! Старайся лучше! Ильмир потянул княжну к дому, прислуга, что держала над ней полог, засеменила рядом, а я осталась на дорожке, под дождем. Подняла голову, сглатывая капли, что текли по лицу. Мое серое платье насквозь промокло, даже в ботинках, кажется, вода хлюпала. А когда голову опустила, никого в саду уже не было. * * *

До вечера пришлось носиться по поместью, как скаженной, ни минутки покоя у меня не нашлось. Даже на то, чтобы постоять у очага, подсушить платье — так и бегала в сыром. Дел было столько, что и вздохнуть некогда, про еду я и вовсе забыла. И в лесной домик брела уже в темноте, мечтая лишь о том, чтобы доползти, заварить себе разных травок и улечься на свою твердую кровать. И замерла изумленно, подойдя к порогу, потому что в домике было весело. Хохотал Таир, тоненько заливалась Леля, тявкала Тенька и… смеялся Ильмир. Я привалилась плечом к стене, прислушиваясь. Так эти звуки непривычны были. Заходить стало боязно как-то, так что я сама на себя рассердилась. Вот еще, надумала бояться — в моем доме гости, а не наоборот! И решительно расправив плечи, переступила порог. Встала у двери, обозревая картину: детишки сидели рядышком на лавке, Ильмир — напротив, а на столе… Чего там только не было! И кренделя, и леденцы на палочках, и орехи, и сладости, и булочки маковые! Хлесса довольная примостилась у служителя в ногах, и он рассеянно гладил ее, привычно так, что у меня сердце дрогнуло. — Пришла! — завопила Леля, доставая изо рта леденец. Я на нее зыркнула, чтобы не вздумала меня по имени назвать, а то вдруг забыла, как теперь величать? Но зря переживала, детишки у меня прозорливые и цепкие, да и хитрюги к тому же. Таир подмигнул, чтобы служитель не видел, и принялся меня обхаживать. На лавку возле служителя усадил, кинулся к очагу за котелком с горячей водой. — Сейчас чаевничать будем, — обрадовал он. — Тебя только и ждали, Вересенья! — Вижу, уже познакомились, — пробурчала я, искоса поглядывая на служителя. Он улыбался, смотрел дружелюбно. — Ваши покупки я у дверей поставил, — сообщил он. — А это что? — кивнула я на стол. — Я это не просила. — Так кто же ходит в гости с пустыми руками? — вскинул он светлую бровь. — Гостинцы. Только я вот думал, что детишки у вас помладше будут. А у вас вон… — Я уже пятнадцать весен встретил! — важно объявил от очага Таир. — А я четырнадцать! — встряла Леля. — Взрослые, — серьезно кивнул Ильмир. — Уже помощники. — Еще какие помощники, — согласилась я. — Что бы я без них делала! — А сама вчера ругалась! — припомнила вредная Леля. — А теперь, значит, все-таки помощники? — За дело ругалась, — смутилась я. — На свои забавы всю крупу перевели! — Мы не на забаву, — возмутилась вредная сестрица, — мы хотели выяснить, где у мышей нора! — Так у вас же кот есть? — удивился служитель. Я в угол глянула, да чуть без чувств не свалилась. За лавкой сидел коргоруш, еще и умывался. Словно кот обычный. Конечно, простой человек зверя пушистого и увидит, а вот служитель может и другое разглядеть! Что не зверь то вовсе, а дух, еще и пакостливый к тому же! Я коту тайком кулак показала, так он сделал вид, что не заметил, лишь усерднее усы намывать стал, негодник! Ничего, уйдет гость, я до него доберусь… А тут еще и хлесса добавила: положила голову Ильмиру на колени, чтобы за ушами почесал! Я морок осмотрела испуганно: вроде, шавка как шавка, клыки не слишком выпирают. Лишь бы рыкнуть не надумала! Только расслабилась, Саяна по притолоке притопала, свесилась с балки, смотрит желтым глазом. Каркнет — в суп отправлю, мрачно решила я. Ворона покосилась, открыла клюв, подумала… и закрыла. И обратно в угол утопала, зыркнув на меня недовольно. Я вздохнула с облегчением. — Над чем смеялись-то? — полюбопытствовала, пока детишки кружки на столе расставляли. — А Ильмир нам про свое детство рассказывал, — пояснил Таир и подул на пальцы. — Смешно было. — И мне расскажите, и я посмеюсь, — тихо попросила я, боясь поднять глаза на служителя. И снова рассердилась на себя. Да чего это я! Подняла, встретилась с ним взглядом. Он смотрел задумчиво, чуть нахмурившись. — Еще гостинцы? — кивнула я на его руки, что сжимали книгу. — Сказки? — Простите, — улыбнулся он. — Я ведь говорю, ожидал тут детишек маленьких встретить. Просто вы совсем молодо выглядите, Вересенья, вот я и подумал… — А я сказки люблю, — встряла Леля, вытащила из ладоней Ильмира книгу, раскрыла. — О, вот эту сказку особенно! Про зачарованную царевну! Как вы думаете, может, и правда так бывает? — Как? — подхватил Таир, заглядывая 'братику' через плечо. — Вот так! Что царевну зачаровал злой колдун, и все на свете она забыла! И царевича своего, и дом родной, и обещания свои! Может такое быть? Я поперхнулась травником, погрозила Леле кулаком. Но вредина сделала вид, что не заметила. — А что, вполне! — весомо подтвердил Таир. — Я вот слышал от дядек, что такое с одним… пастухом приключилось, представляете? Встал наутро и ничего не помнит! Ни супружницу, ни детей! Ничегошеньки! Отшибло память, как не было! Я снова поперхнулась и погрозила уже Таиру. Но этот паршивец отвернулся, глаза отвел, как ни в чем не бывало. А я сидела ни жива, ни мертва от волнения. Посмотрела искоса: служитель молчал, хоть глаза синие и потемнели, словно море заволновалось. А мои помощнички все не унимались! — И я такое слышал… — обрадовалась Леля, — только не про пастуха, а про… мельника! И тоже отшибло! Представляете! Сплошь и рядом такое, чего удивляться! — Я сейчас вам что-нибудь отшибу, — не сдержалась я, — а ну замолчите! Ерунду городите, что о вас наш гость подумает! Вы не слушайте их, — добавила, поворачиваясь к Ильмиру. — Отчего же, — задумчиво протянул он. — Очень занимательно… Таир язык прикусил, а когда Леля решила продолжить, треснул ее слегка по затылку. — Хватит байки чесать, за стол садись, — велел он. — А чего это ты мне указываешь? — возмутилась сестричка, потирая голову. — А я старший, — усмехнулся мальчишка. — Садись. Лелька фыркнула, но посмотрела на меня виновато, опасаясь, что гневаться начну. — Значит, вы в этих краях выросли? — спросила я, потянувшись к сладостям. — В этих, — подтвердил Ильмир. — Хоть я этого и не говорил… В городе родился, а как шесть исполнилось, так меня в обитель и отдали. Я младший сын. Я кивнула понятливо. В благородных семьях это часто случалось: старший сын — наследник, средний — воин, а младшего отдавали в обитель. — И где ваша семья? — тихо спросила я. — Погибли. Давно. Я и не помню их почти… всю жизнь в Обители провел, служители мне родными стали. За отца и братьев. Я кивнула. Дальше спрашивать не стала, зная, что и там история грустная — сгорела Обитель до тла, вместе со всеми обитателями. А грустить не хотелось. Впрочем, разве можно с моими 'братишками' загрустить? Пока мы разговаривали, эти сорванцы к одному кренделю приглядывались. Он, и правда, занятный был— усыпанный орешками и сахаром, пах медом и сладостью. Так Леля и Таир одновременно за ним и потянулись с разных сторон, стукнулись лбами, девочка взвизгнула, мальчишка завопил, крендель свалился на пол. К нему кинулась Тенька, но сверху уже спикировала Саяна, выхватывая сдобу почти из пасти изумленной хлессы. И только хотела взмыть к потолку, как сбоку выпрыгнул кот и ловко отобрал трофей. Леля потирала шишку, Таир свалился на пол, Тенька поскребла лапой за ухом и обиженно завыла, а коргоруш сверкнул глазищами, да и был таков. Я покосилась на Ильмира, а потом не выдержала и захохотала. Саяна все-таки каркнула разок, зараза такая, но ее никто не услышал, потому что к моему смеху присоединился Ильмир, потом Лелька, да и Таир решил не дуться и тоже захихикал. — Пора мне, — успокоившись, произнес служитель и поднялся. — Благодарю за гостеприимство. — Так вы же чай не допили? — пискнула Леля. — Значит, в следующий раз допью, — улыбнулся он. — Вересенья, вы меня не проводите? До ограды… — Конечно, — я поднялась и пошла следом, накинула на плечи шаль. Детишки притихли, проводили нас взглядами, но следом не сунулись. Ночь уже завладела землей, стояла за порогом, смотрела глазами — звездами. Я ей улыбнулась, с трудом удержалась, чтобы не поклониться. Ночь глянула понятливо и ушла тихо, сгущая тени под деревьями. Служитель молчал, пока мы шли через дворик. У ограды оглянулся на святящееся окошко домика. — Хорошо у вас, — негромко сказал он. — Спасибо, Вересенья. — За что? — За тепло. Как дома побывал… — Еще заходите… Он головой качнул, и не понять, то ли да, то ли нет. — Говорите, гуляем мы во снах? И разных людей встречаем? — повернулся он ко мне. Я кивнула. А Ильмир продолжил: — Может и так. Может… Доброй ночи. — Доброй. Он вышел за ограду, постоял, словно раздумывая. Обернулся. — Хорошие у вас… братишки. Берегите их. Особенно… младшего, — усмехнулся Ильмир, а я смутилась. Догадался, значит, про Лелю. Встретила его взгляд твердо, объясняться не стала. — Я стараюсь. — И обращайтесь, если нужна будет помощь, — снова помолчал. — А на Велену… не обращайте внимания. Вы хорошо справляетесь со своей работой, и она это знает. — Разве? — Да. — Вы давно знакомы с княжной? — не удержалась я. — С детства, наши отцы дружили. Но я много лет не видел Велену, потому что рос в Обители. А снова встретились недавно, этой зимой, она мне очень помогла… Я благодарен ей за то, что в трудную минуту Велена оказалась рядом, предложила свой кров и помощь. Не обижайтесь на нее, Вересенья, хотя это трудно, я понимаю. Она не очень счастлива, от того и ярится на всех… — Да отчего ей несчастной быть? — возмутилась я. — Молодая, пригожая, дом полная чаша! — Одинокая, — мягко сказал Ильмир. Синие глаза снова стали задумчивыми. — У нее ведь есть вы, с чего же ей от одиночества тосковать? — охрипшим голосом спросила я. — Боюсь, я не лучший выбор… Худший, вернее, — негромко сказал Ильмир. — И Велена это поймет со временем. — Кажется, она вас любит. Он опустил голову, отвечать не стал, лишь улыбнулся криво и невесело. Уж не знаю, какие отношение были между ними, но в любовь Велены Ильмир, похоже, не слишком верил. А от чего — мне рассказывать не стал. — Еще раз спасибо вам. И простите, вы устали, а я вам отдыхать мешаю. — Ничего подобного… — Доброй ночи. Я постояла, глядя ему во след и раздумывая. Значит, с детства знакомы. И не только с княжной, но и с братом ее наверняка. Моим супругом венчанным… Вот так шутки у судьбинушки, сколько ни крути тропки, а все равно приведут туда, куда тебе на роду написано. * * *