Annotation 4 страница

 Несколько дней прошли — промелькнули. Служителя я почти не видела, только замечала, что лачуга моя вид почти приличный приняла. Крышу Ильмир подлатал, стены утеплил, дыры законопатил. Каждый день я ему работы все больше поручала, а он все равно успевал! Уж я и пиявок велела собирать, и репей колючий, и яйцо птицы клют мне добыть, что на верхушке сосны живет, а ему хоть бы что! Пиявок мне целое ведро приволок, колючек мешок, и грозная птица с ним не сладила! Обиделась только на меня. Вечерами, дела мужские переделав, служитель стал в лес уходить, куда и зачем — я не спрашивала. Хотела разок полюбопытничать, проследить, да сама себе по носу длинному и щелкнула за глупость… Делать больше нечего, как за прихвостнем светлого бога следить! Березонька моя облетела, уронила золотые листочки на землю. Но сухих ветвей почти не было, и от того пело мое ведьминское сердце. Зимушка шла на мягких лапах, подкрадывалась неслышно, обносила лес белой пылью, словно сахаром. И как-то вечером почуяла я, что со дня на день войдет она уже полноправной хозяйкой, устелет землю снежным покровом. Самое время уже… Но стихия меня сейчас не так волновала, как светоч небесный… — Ты помнишь уговор? — спросила я служителя накануне. Он вскинул на меня синие глаза. Вообще, за время жизни у ведьмы Ильмир поздоровел в руках и теле от работы, но осунулся лицом и с каждым днем становился все мрачнее. Между бровями залегла хмурая складка, и у рта горькие морщины. Говорил служитель редко и даже свои молитвы уже почти не читал. Видимо, что-то нем происходило, тяжелое, мучительное… И тень Шайтаса я за ним часто видела, так что уже почти и не надеялась, что однажды Ильмир просто уйдет из моего леса, пойдет своей дорогой и забудет про Омут. Не уйдет, упрямый попался. — Как же мне забыть? — не поворачивая головы, откликнулся мужчина. — Помню, ведьма… — Полнолуние завтра. С самого утра уйдешь из леса и до новой зари ни шагу в его сторону не сделаешь. Понял меня? Он кивнул молча, ссутулился на лавке. Хлесса моя к служке привыкла так, что подошла, голову ему на колени положила, чтобы за ухом погладил. Он почесал рассеянно, словно пса домашнего, даже не посмотрев на клыки. Тоже привык уже… И как-то грустно мне стало от этого. А утром, когда я проснулась, служителя в сторожке уже не было. До вечера я перебирала свои травки, варила настойки впрок, корешки сушила. Даже и забыла о луне, опомнилась, лишь когда первый луч в окошко скользнул, да я щуриться устала в наступившей темноте. Достала новую свечу, зажгла и замерла. Улыбнулась… Подняла ладони к лицу: светлые, тонкие, с розовыми ноготками, а не когтями звериными. Человеческие. Тенька подошла, меня обнюхала опасливо, но признала. Да и привыкла уже за столько лет, что раз в луну хозяйка облик меняет. И сидеть бы мне в лачуге, тенью занавесившись, но надо на скалы сходить, набрать воды, в которую полная луна смотрелась, на себя любовалась. Так что я балахон свой скинула, вытянула из подпола припрятанные штаны и новый зимний кожух, взамен драного, шапку натянула, повесила на спину мешок со склянкой и пошла. Зимушка тропинку первым снежком уже припорошила, морозцем скрепила, так что она поскрипывала под ногами. И дышалось легко, радостно. До скал добралась быстро, даже не заметила, как тропка вверх пошла, довела меня до самых источников. Здесь их было несколько: два горячих, в которых и в суровую зиму купаться можно, и один студеный настолько, что и в жару глотнешь — зубы заломит. Вот к нему я и отправилась. Полная луна смотрелась в источник желтым боком: красивая, золотая, светом все скалы залившая. Я присела на камушек, стянула шапку. Рыжая коса тяжело упала на спину, непривычно. Опустила ладони в прозрачную воду, заглянула, как в зеркало серебряное. Смотрюсь иногда, чтобы совсем не забыть, как выгляжу… Вздохнула, ударила по воде ладонью, да за дело принялась. Нечего сидеть, на себя любоваться, луна ждать не будет. Набрала склянку, запечатала, в мешок убрала. Вспомнила, что хорошо бы еще и плесени пещерной наскрести, поднялась… и замерла. У камней стоял служитель. Я попятилась, кляня себя на чем свет стоит. И его заодно. Вот же гад ползучий, а обещал ведь до зари в лес не соваться… Или посчитал, что скалы — уже не лес? Я еще отступила, а он ко мне шагнул, вышел из тени. — Не бойся, — сказал служитель, и руку мне протянул. — Не убегай, прошу тебя! Я тебя не обижу, светлым богом Атисом клянусь! Никогда тебе дурного не сделаю! Я замерла, раздумывая, что дальше делать. Кинуться вниз по тропинке? В чащобу убежать? Зверей позвать, чтобы отвлекли и испугали? — Прошу тебя, останься, хоть на несколько минут, — Ильмир еще на шаг подошел, заглянул в лицо. Улыбнулся. И я вздохнула. Ни разу ведь не видела, как он улыбается… А оказалось — так, что в ответ рассмеяться хочется. Я помялась. — Меня Ильмир зовут. А тебя? Ты заблудилась? Из деревни северной идешь? Ты здесь… одна? Я хмыкнула. Да уж, не думала, что увижу на лице служителя такое выражение: мягкое, ласковое, радостное. Словно он подарок долгожданный получил. Просто светится весь от счастья. — Шаисса, — сказала я и прислушалась удивленно. Забыла, как мой голос звучит. — Шаисса… — он повторил так, что бог его должен был от зависти молнией поразить на месте. А на меня вдруг веселье какое-то напало, решила пошутить над служителем, позабавиться… — Я дочь мельника, — опустив глаза, словно в смущении, сказала я, — и ты прав, заблудилась. Наша деревня с другой стороны скал, а я за ягодами пришла и заблудилась! — Я тебя провожу! — с готовностью вызвался служитель. — Как же тебя родители одну отпустили? В скалы. — Так я утром выходила, когда солнышко светило! И потом… — я вздохнула, — некому уже запрещать, отца с матерью уже схоронила. — Я понимаю, — он уже стоял совсем рядом, руку поднял, хотел ладони коснуться, но смутился, убрал. — Понимаю, тоже семью потерял… Два раза. — Как это? — искренне не поняла я. Служитель вздохнул. — Долгая история, Шаисса. И грустная, — он тряхнул головой и снова улыбнулся, так что я, не выдержав, все же улыбнулась в ответ. — А рядом с тобой грустить не хочется! Ты ведь не поверишь, если я скажу, что искал тебя? Каждый день. Только не пугайся… — А чего мне пугаться? — фыркнула я. У ведьмы выходило зловеще и ехидно, а у человека получилось смешливо и почти кокетливо. — Все так говорят, когда хотят девушке понравиться! Что каждый день во сне видели, о ней одной лишь грезили днями напролет! Ильмир рассмеялся, откинув голову, так что блеснули в свете луны белые зубы. — А тебе это часто, наверное, говорят, так, Шаисса? Красивая ты. Я снова рассмеялась. А то! Просто каждый день! Пеньки мшистые и зверье лесное нахваливают красоту мою несравненную! Краем уха услышала, как вылезли из щелей горные духи, и шикнула на них незаметно, чтобы не мешали. Где-то в чаще завыл волк, к нему присоединился еще один, и весь лес наполнился звериной песнью. Любят они полную луну, вот и рассказывают о своей любви, как умеют. Ильмир нахмурился, скользнул рукой по рукояти клинка. А я рукой махнула. — Только мне обратно через горы не пройти, — огорченно протянула я. — Летом завалило тропинку камнепадом, теперь только через лес. А через лес — страшно… Волки воют. А еще поговаривают… что ведьма там живет! Он еще крепче сжал ладонь на рукояти клинка, между бровей залегла знакомая морщинка. — Не бойся, Шаисса, — спокойно сказал служитель. — Ведьма тебя не тронет. Я снова фыркнула. Кажется, на этот раз по — ведьмински! Смотри — ка, какой смелый! А он меня за руку взял и в сторону потянул. И решительно так, уверенно! — Через лес не стоит ночью ходить, диких зверей много… Подождем до утра, тут пещеры теплые, внутри горы жар земли. Вот и греет. Я кинула на него удивленный взгляд, а в ответ снова получила белозубую улыбку. Только удивлялась я не жару земли, о котором и так все знала, а тому, сколь много служитель успел узнать о моем лесе! А я-то думала, что он дальше своего носа не замечает! Глупая, глупая Шаисса, ведь знала, что служка приметливый и десятка не робкого! Эх, гнать его надо, и скорее! Пока лишнего не узнал. Вот с утра этим и займусь. А пока делать нечего, придется с ним идти. — Не бойся, я тебе дурного не сделаю, — сказал Ильмир серьезно. — Верь мне. — Именем Атиса уже клялся, помню, — улыбнулась я. Он кивнул, а я головой покачала. Эх, знал бы ты, кому клятвы даешь… Да какие! Был бы служитель обычным, без силы, стали бы его слова пустым звуком, унеслись ветром, а так… Клятва плоть обрела, живая стала. Я вздохнула снова. Ладно, прогоню утром, все силы приложу — покуражились, и хватит! Пусть уходит из моего леса, пусть уходит служитель… Не смешно уже. — Что с тобой? — он словно почувствовал, остановился, заглянул в глаза. — Ты загрустила… Испугалась? Или замерзла? — Скинул свой плащ, на плечи мне набросил и снова за руку взял. А я вздрогнула. Ладонь у него сухая и теплая, как печка. И сильная. Такую хочется держать, не отпуская. Так и дошли до пещеры. — Сейчас согреешься, Шаисса, — уверил он. Я помялась у порога, рассматривая свою пещерку. Вот еще сюрприз нежданный… Сама ее обустраивала, сухого сена сюда в конце лета сложила, воду в склянке оставила, даже ягоды сушенные на перекус! А этот прихвостень девушек сюда в гости водит! Как к себе домой! Только хотела что-то едкое сказать, как Ильмир подошел, ладони мои взял и к губам поднес. И стал дыханием греть. Я обомлела от такого, даже растерялась. Стояла, глазами хлопала, все насмешки свои забыла! А он отогрел и отпустил, плащ на мне поправил заботливо. — Ты вон туда присядь, там сено свежее, видимо, лесники припасли, на случай негаданной ночевки. Я послушно в угол прошла, села. От жара земли в этих пещерах даже лютой зимой тепло было, от того часто звери сюда зимовать приходили. Я везде пускала, только эту заговорила, чтобы им не войти было. А от людей закрывать не стала… Редко в моих горах люди бывают, стороной обходят ведьмины угодья, боятся. Служитель мешок свой раскрыл, вытащил оттуда свечу, прикрепил в закутке, чтобы ветром не задуло. Ну, хоть какая-то польза от прихвостня светлого бога: свечные огарки всегда с собой! — А ты здесь как оказался? Тоже деревенский? — спросила я, рассматривая Ильмира. И знакомый такой, и другой какой-то. Улыбается, плечи расправлены, глаза сияют. Так и хочется гадость сказать… Но на вопрос мой чуть нахмурился, мотнул головой. — Нет, я из волоцких земель пришел. И в Обители Атиса вырос, в детстве меня в служители отдали. Я глаза на него вскинула, тоже нахмурилась. Не ожидала… — О ваших землях слава по всему миру идет, — резко сказала я. — Говорят, всех ведьм там служители извели. Щедро княжна Велена это богоугодное дело оплачивает! И сама на казнях присутствует, хвороста в костерок подкидывает… — Извели… — мрачно повторил Ильмир. — За то и поплатились. Сожгли обитель до тла, да не просто огнем, а ведьминским, так что никто выбраться не смог. И горели долго… Один я и остался, потому что покинул обитель в тот день… Я голову опустила, задумалась. Вот, значит, как… — А здесь что ищешь? Что есть в этих диких лесах, чего в волоцких землях нет? — слишком резко спросила я. — Там, я слыхала, поболее нашего добра будет, один только княжий замок чего стоит! У самого Шайтаса таких чертогов нет. — Ты была там? — удивился служитель. — Слышала, — отвернулась я. — Так зачем ты сюда пришел, Ильмир? — За тобой, говорю же, — улыбнулся он. Я хмыкнула, головой покачала, и он снова вздохнул. — Искал я здесь кое — кого… Зарок я дал, Шаисса. Исполнить надо. Я задумчиво обхватила коленки руками. — Нашел? Того, кого искал? — мрачно спросила я. — Нашел, — еле слышно ответил он. — Только… Только все сложнее, чем я думал… И рукоять клинка своего сжал безотчетно. Лишь на миг, и тут же убрал ладонь. — Разве служителям можно носить оружие? — не сдержалась я. — Можно. Если для дела требуется. Да и сан я не принимал, собирался только. А уже и не приму. Так что все можно… — опустил голову Ильмир. — На все воля светлого Атиса, — хмыкнула я. А он голову вскинул, сверкнул синими глазами, словно молниями. — Нет, Шаисса! На то воля не бога была, а ведьмы проклятой! И я ей долг верну… В свое время. — Значит, мести ищешь, — протянула я, рассматривая, как уплотнились тени по углам. Тварь мрака за спиной Ильмира снова выросла, крылья распахнула. Призрачная еще, лишь намек, а не темнота, но в пещере сразу холоднее стало. Склон в позднем вереске, ан нет, ползут твари из мрака… А чего им не ползти, если служитель их зовет постоянно? Пока тени только, но не зря тогда на погосте двери открылись, ох, не зря! — А клинок у тебя откуда? — От матери остался, — он снова любовно пробежал пальцами по рукояти. — Единственный подарок. Беречь завещала, сказала, что поможет он мне, жизнь мою убережет однажды… И нахмурился. Оглянулся через плечо, но тень злая расползлась, растворилась. А стоило служителю лицо отвернуть, снова наливаться чернотой стала. Даже глаза красные уже виднеются. Плохо дело, значит. Эта тварь злобу и жажду мести как запах чует, манят они ее, как стервятника — падаль. Из самой преисподни унюхают, приползут за желанной добычей, за плечом встанут и начнут нашептывать, мысли злые множить. И прогнать такую с каждым днем все сложнее. Больше злости — и тварь сильнее становится. Пока не погубит. А там и сам Шайтас за душой явится. Я вздохнула и подсела ближе, откинула косу на спину. Положила ладонь на руку служителя, что клинок сжимала. И улыбнулась. Не уверена, что получилось, все же давно я этого не делала — отвыкла. Но служителю понравилось. Вздохнул рвано, склонился ко мне. Огонек свечи осветил его лицо желтыми мазками света, словно погладил. — Прости, — прошептал он. — Я ведь говорю, история моя неинтересная… Лучше о себе расскажи… — А моя еще скучнее, — усмехнулась я. Покосилась в угол, где тварь мрака крылья разворачивала. И Ильмир ее снова почуял, нахмурился беспокойно, оглянуться хотел, да я не позволила. Обхватила его лицо руками, он и застыл. Есть один способ тварь прогнать, да надолго… — Скажи, Ильмир, а не врешь, что во сне меня видел? — еле слышно протянула я. — Не вру. Видел. Странно так. Вроде первый раз тебя вижу, а чувство, что давно знакомы. Движения твои, голос, взгляд… Все знакомое! Родное. Ох, опасные мысли у служителя. Прозорливые… — И что же ты там видел, служитель? Во сне? Он снова вздохнул коротко и чуть покраснел. — Вот это… — Выдохнул он и чуть коснулся губами моих губ. Нежно так, ласково, почти невесомо, словно пером птицы дотронулся. А потом провел по ним языком и притянул меня к себе, углубляя поцелуй. А я замерла в его руках, растерялась. Все же первый поцелуй в моей жизни. Смешно: все остальное уже было, а поцелуя — нет… Было присвоение — болезненное и неприятное, а вот поцелуя любящего не было… Но о том, что раньше было, вспоминать не хотелось, слишком ласковыми у него были губы, а руки — сильными. А я-то все гадала, каково это — в его руках оказаться. Сама от себя эти мысли таила, а ведь все равно думала. Оказалось, что хорошо. Очень хорошо. И не страшно совсем… Губы приоткрыла, сама его языком тронула. В теле такая слабость разлилась, такая истома сладкая. И мысли все из головы улетучились… А он уже косу мне расплетает, пальцами в волосы зарывается, тянет, чтобы я голову откинула. От губ моих оторвался со вздохом, по шее поцелуями прошелся, так что внутри меня словно пожар загорелся. И отодвинулся, зубы сжал. Ладони мои к губам поднес, поцеловал. — Прости… я не хотел… То есть, хотел, конечно, но я бы никогда себе не позволил… То есть… Я посмотрела в его синие глаза мгновение, а потом прижалась, руками шею обвила. — А знаешь… — прошептала чуть слышно, — ты мне тоже снился. Много — много раз… — Правда? — вскинулся он. — Да… — выдохнула я. И не соврала ведь. И снова к его губам прижалась. Конечно, снился… Болотница мне сны вернула — испугалась, что без топи ее оставлю, а я уж думала, что лучше бы не возвращала. Потому что все с ним были. Да такие, что порой стыдно становилось. Я их узлом скручивала, в темный угол души прятала, а все бестолку. Каждую ночь возвращались. И ведь думала, что так снами и останутся, да только… От его поцелуя словно проснулось во мне что-то… Живое. Забытое. Человеком себя почувствовала. Девушкой… и так захотелось еще в синеве его глаз понежиться, в улыбке, в объятиях, в поцелуях горячих. Пусть хоть только раз, только этой ночью, когда луна заливает землю золотым светом, когда пахнет первым снегом и последним вереском. Прогоню завтра, а сейчас… — Не отпускай меня… — Не отпущу… Никогда не отпущу. Я так долго тебя искал… Что-то ещё шептал мне Ильмир, перебирал мои рыжие пряди, целовал лицо, ласкал губы. Языки наши словно танец танцевали, сначала медленный и неспешный, а потом сумасшедший, обжигающий. Голова совсем хмельной стала, легкой, и я сама потянула завязки на его рубашке, скользнула ладонью по золотистой коже. Гладкая… Он от моего прикосновения задышал тяжелее, и поцелуи стали сильнее, требовательнее. А все равно — ласковые… Словно любящие. Прижался губами к ямочке на шее, лизнул и осторожно так ткань с плеч потянул. И остановился снова, посмотрел вопросительно. А я ведь чувствую, как пальцы у него дрожат, как дыхание срывается, чую мужское желание всем нутром ведьминским. И такое оно неистовое, что сама дышать почти не могу. В пещере лишь слегка тепло было, а нам уже казалось, что жарко. Ильмир пока мои губы целовал, я все завязки развязала, прижалась к его телу. Голову опустила, губами тронула. Пощекотала языком. Он выдохнул и почти застонал от моих ласк. А я словно с цепи сорвалась, так хотелось везде его потрогать, хоть губами, хоть пальцами. Облизать, словно медового. Да что там мед — он вкуснее был, как самое невиданное лакомство. Я и трогала… и он меня. Трепетно и в то же время сильно, ласково и сразу настойчиво. И дышали мы, кажется, через раз, с хрипами. Один раз я дернулась, когда он мне на спину руку положил — отвела осторожно, накрыла его ладонями свою грудь. И когда снять рубаху успела, не заметила… Потому что шрамы — они хоть на ведьминском теле есть, хоть на человечьем. Но Ильмир моей уловки не заметил, только целовать стал крепче. Я и не поняла, как мы на сене оказались, дрожала в его сильных руках, отдавалась поцелуям и ласкам, вслушивалась в его хриплое дыхание, как в музыку волшебную. Он оторвался от меня на миг, заглянул в лицо. А у самого глаза — словно васильки, согретые солнцем. Смотреть — не насмотреться. — Шаисса… — не сказал — простонал, да так, словно молитву своему богу светлому. А я его только ближе притянула, и провела рукой по его бедрам, коснулась завязок на штанах. Он выдохнул резко, рвано, но руку мою перехватил. Попытался сдержаться, успокоить рвущееся дыхание, отстраниться. Да разве я позволю? Только не этой ночью. Сегодня ты мой, синеглазый служитель, до самого конца, до донышка. А завтра уйдешь и забудешь о ведьме из прó клятого леса. И о рыжеволосой Шаиссе забудешь. Уж я-то постараюсь. А я помнить буду. — Я… — он оперся руками в сено с двух стороны от моей головы. Глаза — бесконечность. — Я первый раз… — выдохнул он. — Боюсь тебе больно сделать. Нежность затопила меня так, что хотелось всхлипнуть, как девчонке. Или снова кинуться его лицо целовать. Что ж ты сделал со мной, служитель? Ведь совсем голову потеряла… Конечно, первый раз, как же я не догадалась сразу? Он же в Обители светлого бога вырос, собирался сан принять. Хотя я и сама умелостью похвастаться не могу, что было со мной — хочется из души с корнем выдрать. Думала, никогда не забуду, а вот смотрю в синие глаза — и не помню уже. Осторожно положила ладони ему на поясницу, вырвав из губ служителя еще один вздох, скользнула ниже. Прочертила пальчиком горячую дорожку на его коже. Как сладка эта власть, как упоительна! Знать, что я единственная, хотя бы сейчас. Стянула его штаны, не отрывая взгляда от охваченного страстью мужского лица. А потом… Потерлась о плоть мужскую, ногами обхватила. Греховница… Да что с меня взять — ведьма я. А Ильмир уже в голос застонал, задвигался, и мой стон поцелуем заглушил, когда наши тела соединились. Так, что я вскрикнула, голову откинула, руками в его плечи вцепилась. Над головами свод пещеры серый, каменный, а мне казалось — потолок расписной, с цветами и золотыми узорами. И снова мое имя — как вздох живительный, как ласка, как драгоценность… Я и чувствовала себя в его руках так — самоцветом редким, янтарем солнечным. И кричать хотелось от наслаждения, я и кричала, чего уж там. Духи горные, наверное, от моих стонов в самые глубокие щели забились. И как же хорошо мне было! От его движений внутри моего тела, от горячих губ, от ласк. От слов и признаний. — Моя, моя Шаиссса… Любимая… — прошептал мне служитель в губы, ударился еще в мои бедра и затих, прижался к губам. И я тоже выгнулась в последний раз, закрыла глаза. После вихря страсти внутри все пело, и так легко было, радостно. Ильмир голову поднял, а сам улыбается и целует меня, глупый, оторваться не может. Потом отодвинулся, потянул на себя свой клинок, рукоятку повернул, а там… колечко. Простое, с голубым камушком, бирюзой… Служитель меня к себе прижал и колечко мне на пальчик надел. И пока я молчала, онемев, посмотрел в глаза, да серьезно так. — Ты не бойся, Шаисса. Странно все получилось, неправильно, но я не просто для забавы или похоти… Я тебя правда во сне видел. И наяву искал. Дело у меня одно есть, не могу его бросить на полпути, завершить должен. А после я тебя найду, обязательно. А до того знай, что ты мне суженая. Веришь? А я совсем дар речи потеряла, словно нить голоса кто из горла выдернул. Потому что колечко такое же непростое, как и клинок было. Не знаю, что служитель видел, а я-то ведьма… И смотрела на яркую искорку, что на бирюзе светилась, словно звездочка. То не просто камушек был, а кусочек души. — Верю… — вздохнула я. И посмотрела за его спину. Тени пропали, как и не было. И сам служитель счастливый такой, даже глаза посветлели. Все целовал меня, к себе прижимал, в глаза смотрел. Я вздохнула горько. Луна уже за горы скатилась — возвращаться надо. Посмотрела на колечко на пальце. Взять ведь не могу, хоть и хочется. Но такой дар просто так не вернуть. И что делать теперь, не знаю… Не ожидала я такого. Хотя могла бы и предвидеть, что все у служителя не как у людей! Луна все дальше к краю земли уходила, а Ильмир не отпускал. Так что, повздыхав еще, я ладони на его голову положила, прижала к себе, зашептала ласково и почти беззвучно. Он и не заметил, как уснул. Выбралась тихонько из его объятий, оделась. Когда тесьму на рубахе завязывала, ногти уже удлиняться и чернеть начали, а коса в пакли серые превращаться. Заканчивалось мое время… Из пещеры уже ведьма выходила. Взглянула мельком в зеркало воды на источнике, скривилась. На носу длинном бородавка выросла, а по лицу черных меток еще больше расползлось. С каждым обращением все хуже становится. Служитель внутри пещеры заворочался, и я побежала вниз по склону скорее, пока не проснулся. * * *