Annotation 9 страница

С утра Шариссар уже был на границе, оставив указания своему оруженосцу по поводу Незабудки. Так как Айк остался в Остроге, весь день за командующим услужливо бегал низший паладин, ловя каждый вдох господина. И раздражая его. Так что Шариссар шагнул в очередную арку без него, даже не попрощавшись. Вышел в военном лагере в Ущелье Костей, решив здесь и заночевать. Местный пай-ран, командующий гарнизоном, выделил высшему свой шатер, и даже ненавязчиво оставил кожаный бурдюк. Шариссар понюхал содержимое и хмыкнул. Вино пополам с кровью — убойное сочетание. Пить кровь людей в Оххароне было запрещено. Конечно, запрет не распространялся на высших паладинов и членов Темного Двора. Шариссар сделал глоток и прикрыл глаза. Недурно. Весьма недурно. Сегодня он останется здесь. Ему были привычны такие условия жизни: холод, продуваемый ветром шатер, тихие разговоры стражей, треск костра и звяканье оружия. Рычание тех, кто возвращался с охоты. Запах слегка обжаренного мяса и свежей крови. Вой пленников. Все, как ему нравилось. Он сделал еще глоток и растянулся на шкурах. Потом еще глоток. Он надеялся, что хоть сегодня ему удастся надраться до беспамятства. * * *

Лиария Картина в мутном зеркале была тусклой, почти бесцветной. Звука тоже, конечно, не было, стекло пространства могло лишь запечатлеть образы и события, произошедшие где-то на территории Оххарона. И то, если королева сильно пожелает. Захочет. Она хотела. Уже в который раз Лиария желала увидеть лишь одного человека. Наверное, Шариссар знал, что она наблюдает за ним, поэтому потребовал полную передачу Колючего Острога и сопредельных земель в собственность. Потребовал давно, а она… позволила. Не могла не позволить. Но теперь это значило, что Острог не являлся частью Оххарона, и увидеть его территории королева не могла, как ни старалась. Шариссар оградил себя от темнейшей, отгородился неприступной стеной, непреодолимым барьером, о который разбивалась ее темная суть. Королева вновь бросила взгляд в зеркало. Все, что произошло между паладином и Валанттой, она уже знала. И риара успела пожалеть, что подошла к дарей-рану. Но Валантта Лиарию не злила. Почти. Она видела, что Шариссар к той равнодушен. В его глазах не было ни доли интереса к красивой девушке, лишь бездушное плотское желание. И даже оно — не сильное. Паладину было скучно. Его мысли были о другом. И королева хотела бы верить, что помыслы главнокомандующего принадлежат Оххарону, но она знала, что это не так. В мареве стекла плыло его лицо: опущенные темные ресницы, скрывающие синеву глаз, резкая линия скул и подбородка. Губы, чуть изогнутые в улыбке. О чем думал Шариссар, когда ТАК улыбался? Вернее, о ком? И на этот вопрос Лиария точно знала ответ. В его мыслях была та, что отмечена меткой зверя. Дарей — ран сказал, что это ошибка. Но об ошибке не грезят с такой улыбкой — одновременно мучительной и счастливой, не вспоминают так, что прерывается дыхание, не покидают королевский дворец посреди празднества, стремясь уйти подальше от роскошного приема. И ошибка не заставила бы огненное сердце на башне биться болезненно и сильно, а черную силу — светлеть. Лиария швырнула в зеркало кусок гранита, но тот лишь утонул в стекле, упав в белое марево. В комнате было пусто, и впервые за долгие годы королева не желала никого видеть. Ни верных советников, ни любовников, ни даже своего раба со снежными глазами. Она перенеслась на башню и встала на бортике, неотрывно глядя на сердце Оххарона. Как она радовалась, впервые прикоснувшись к его силе. С каким трепетом оплетала сетью кровяных нитей, надеясь удержать и завладеть. Но ничего не вышло. Сердце билось, повинуясь ее воле, но не для нее. Ни одного раза, ни одной пульсации, ни одного выброса тьмы не произошло для Лиарии. Все это она вырвала, забрала, украла. Она заставляла это сердце стучать, и оно, словно насмехаясь, билось в паутине чужих жизней, норовя остановиться. Она вновь заставляла, и сердце пульсировало, жило какой-то своей жизнью, отдельной от жизни той, что держала его на ладони. Она смогла завладеть сердцем Шариссара, но оно обжигало руки и не принадлежало ей. Босые ноги королевы замерли у края бурлящей черной крови. Тьма бесновалась и… светлела. Словно в непроглядной темной ночи загорались огоньки света. Это значило, что чистая, безупречная и совершенная ненависть Шариссара перестала быть таковой. Это означало… Продолжать Лиария не хотела. Даже мысленно. Она закрыла глаза и постояла, раскачиваясь на краю. И понимая, что ей — самой могущественной женщине Оххарона — в эту минуту не с кем поговорить. Она хотела призвать Арамира, но передумала. И повернула голову в сторону восточной башни. Подумала. Там ее не ждали. И визиту не обрадуются. Лиария вздернула подбородок. — Я королева. Я не спрашиваю разрешения! * * *

Да, ей не обрадовались. Сейна посмотрела хмуро, опуская вышивку. На темном полотне блестел золотой дракон. — Не понимаю твоего пристрастия к этим рисункам, — пренебрежительно бросила королева, окидывая взглядом покои сестры. — Разве ты не знаешь, глупышка, что драконов не существует? — На земле существует многое из того, о чем ты не имеешь понятия, — бросила Сейна, поднимаясь из глубокого кресла. — Ах, ты снова о любви, дорогая сестричка, — картинно поморщилась Лиария, отодвигая носком бархатной синей туфельки упавшую вышивку. — Нет, не о любви, — Сейна подобрала полотно и, осторожно свернув, убрала в шкатулку. — О ней ты и так знаешь. Правда, в твоем понимании любовь — это присвоение и обладание, сестра. — О чем это ты? Тон остался насмешливым, хотя глаза почернели. — Брось. Кажется, порой ты забываешь, что мы сестры. Близнецы, — Сейна обернулась, бросив на королеву спокойный взгляд. — И убери свои иллюзии, роскошными нарядами можешь покорять Темный Двор. Я всегда вижу тебя настоящей, Лиария. Ты ведь поэтому пришла ко мне сегодня? Не так ли? Две женщины смотрели друг на друга через пространство разделяющей их комнаты, два взгляда схлестнулись и сцепились, не уступая друг другу. И впервые за долгое время Лиария первой отвела взгляд. Как в детстве. Сейна всегда была старшей, несмотря на то, что разница в их рождении составила лишь пятнадцать ударов хронометра. Лиария отвернулась, и волны бирюзового платья, что волнами безбрежного моря растекались по комнате, потемнели, осыпались пеплом. Синие лазуриты, усыпающие королеву, растаяли, словно капли воды на жарком солнце, а россыпь жемчуга в волосах и на шее развеялась серой дымкой. Лиария была в черном, и на ее руках и босых ступнях засохла кровь из чаши на башне. Сейна окинула сестру взглядом, но ни осуждения, ни насмешки в ее лице не возникло. — Зачем ты пришла ко мне, Лиария? Я вижу, что твои мысли черны. — Они всегда черны, — Лиария вскинула голову, взметнув белые волосы. — Темнота — моя суть. — Когда-то Тьму называли милосердной и оберегающей, — задумчиво протянула Сейна. — Ее величали защитницей, отрадой и успокоением. Тьма была дана нам как сила, а мы обернули ее злом. Наш источник — ненависть, а правительницу за глаза называют жестокой ведьмой. — Сейна качнула головой. — Разве этому нас учили родители, Ли? Разве этому? — Не смей осуждать меня! — закричала королева. — Не смей! Иначе… — Иначе что? — устало вздохнула ее сестра-близнец. — Ты отберешь все, что мне дорого и любимо мною? Это? Так ты уже сделала это, Лиария, и давно. А знаешь, почему? — Потому что ты была слабой! — Потому что слабой была ты, — перебила ее Сейна. — Потому что не смогла смириться с тем, что у меня была счастливая любовь, а у тебя — нет. Взаимная любовь. Мой избранник пронес наши чувства сквозь долгие годы, от разлуки и потерь наша любовь лишь окрепла и стала сильнее, а тот, кого желала ты… — Не говори о нем! — стекла и зеркала треснули и осыпались на пол крошкой, но Сейна лишь пожала плечами. — Что ты наделала, Ли? Что же ты наделала! Нельзя заставить полюбить. Когда же ты уже это поймешь? Любить — не значит обладать. Это значит — отпустить… — Никогда!!! Острые осколки взметнулись в воздух, и все, как один, устремились к Сейне. И лишь в самый последний миг остановились — тысячи граней, застывших у хрупкой женской фигуры. Лиария рассмеялась. — Отпускают слабаки. Сильные — получают то, что желают. Я сильна. Я самая могущественная женщина в Оххароне! Сейна покачала головой и промолчала. Лиария топнула ногой и, обернувшись летучей мышью, вылетела в окно. Осколки осыпались на деревянный пол с тихим звоном. — Мне жаль тебя, сестра, — тихо сказала в пустоту Сейна. * * *

Незабудка Вот уже час Незабудка скулила, сопела и пыхтела, но сделать ничего не могла. Про себя она ругала дарей-рана всеми запрещенными словечками, что услышала от сестры и которые ей строго-настрого запретили повторять. Но где-то в глубине души понимала, что заслужила наказание. Ее разбудил Шариссар и приказал умываться и одеваться. И все это быстро, а главное молча. Потом ее покормили, и дарей-ран кивнул. — Идем, Сиера. Она помялась с ноги на ногу и вздохнула. Посмотрела снизу вверх на высокого мужчину. — В яму, да? — прошептала Незабудка. Уголки мужских губ чуть дрогнули, но глаза остались суровыми. — Думаю, яма для тебя недостаточное наказание, — произнес Шариссар, отворачиваясь и направляясь к двери. Незабудка плелась за ним как могла медленно. Почти ползла улиткой, цепляясь носками ботинок за каждую половицу и представляя все те ужасы, что ждут ее впереди. Самое странное, что и паладин не торопился и даже не подгонял ее. Но лучше бы подгонял, потому что пока они шли через длинный коридор, большой зал, поднимались по узкой лестнице и снова шли, девочка успела пять раз вспотеть от тех кошмарных картин, что рисовало ее живое воображение. То ей представлялось, что впереди не просто яма, а наполненная склизкими змеями, которых Сиера в тайне боялась. А еще гаже — крысами! Или нет, крысами-великанами! Теми самими, двухголовыми и огромными, словно собаки! У них светящиеся желтые глаза и длинные, словно ножи, зубы! И они будут откусывать от Сиеры по кусочку, пока от нее совсем ничего не останется! Одно утешало, что ее драгоценных щенков дарей-ран не отдал волку, они по-прежнему обитали в чулане на первом этаже, где их кормил Айк. Но собственная участь так печалила и страшила девочку, что, когда Шариссар остановился у двери, Незабудка была уже на грани. Самое страшное, что всю дорогу мужчина с ней не разговаривал и не озвучивал, что именно ждет проказницу. Делал вид, что и не слышит девочку, позволяя Сиере придумывать все новые ужасы. И когда на самом верху башни перед ними открылась со скрипом дверь, Незабудка завизжала, не сумев удержаться. — Только не крысы, только не крысы!!! — вопила она. — Пожалуйста, только не крысы! Шариссар что-то прошипел сквозь зубы и присел перед Сиерой. — Прекрати голосить, нет там никаких крыс! — А змей? — не поверила Незабудка. Шариссар покачал головой. — Ни одной. — А… кто есть? — Тот, кто научит тебя хоть чему-нибудь полезному. Кажется, твою неуемную живость пора направить в правильное русло. — Куда направить? — растерялась Сиера, осторожно заглядывая в комнату. Но ничего особо страшного там не было — обычное круглое помещение, небольшое, с красивыми желтыми занавесками на окне, столом и белой стеной, у которой находилась долговязая и сутулая фигура. И все бы ничего, но силуэт длинноносого и темноглазого старика висел в воздухе, не касаясь пола. При их появлении старик склонился в поклоне и проскрежетал: — Рад вновь видеть вас, мой господин. Сиера на всякий случай спряталась за Шариссара. Так было как-то надежнее. И с опаской выглянула из-за него. — Кто это? — громким шепотом осведомилась она. Паладин повернул голову и посмотрел на прижавшуюся к его боку девочку. Уголки губ мужчины снова дернулись, словно он с трудом сдерживал улыбку. — Это дух-наставник. Очень почтенный и мудрый ори-ол Энлей Хамар, — он кивнул висящей в воздухе фигуре, прижал ладонь к груди и тоже поклонился. Незабудка шумно засопела. — Шариссар-Рей, — все тем же шепотом на всю комнату сказала она. — Я должна тебе что-то сказать. — Да, Сиера? — паладин склонил голову, изображая внимание. — Вы, наверное, не заметили… Может, дел было много, но этот… хамар умер. И стал привидением! Шариссар внимательно посмотрел на потолок, хотя уже понял, что в случае с этим ребенком Затейник Мрак предпочитает не вмешиваться. Возможно, его все это забавляет. Дух у стены засиял, потому что, конечно, тоже все услышал. — Я умер очень даже заметно, юная риара, — изрек он. — Меня хоронили сами королевские советники и провожали мои останки с величайшем почтением! И весь месяц, пока рос Цветок Мрака, самые красивые жрицы танцевали у моего дерева, освещая мне дорогу в ночи. В мою честь зажгли пять тысяч огней, и целый город можно было осветить этим светом. Так что моя смерть была значительной, девочка. Но мне оказали честь и позволили вернуться, чтобы обучать молодого господина. Мои знания не должны были пропасть из-за того, что тело оказалось тленным, — дух помолчал и перевел взгляд с ошарашенной Сиеры на паладина. — При всем уважении, мой господин. Я ошибаюсь, или это прелестное и невоспитанное дитя — полукровка? — Не ошибаетесь, ори-ол Энлей Хамар. И ваша новая ученица. — Я? — изумилась Сиера. — Она? — удивился дух. — Но я обучал лишь наследников чистой крови… — Вы можете отказаться принять в Комнату Знаний сие… создание, — Шариссар заложил руки за спину. — Это ваше право, наставник. Старик хмыкнул и подплыл ближе. Незабудка снова спряталась за паладина, но, увы, это не помешало осмотру. — Что ж… Я вижу любознательность и живость натуры. Быстрый и острый разум. Смелость. Воображение. Тягу к знаниям… — Сиера чуть выдвинулась. — Однако наряду с этим и неусидчивость. Проказливость. Нетерпеливость. Излишнюю порывистость! Вольнодумство и тягу к приключениям. Занятный материал. Оставляйте ее, мой господин. — Но… — Сиера осмотрелась, раздумывая, как бы ловчее сбежать, но Шариссар-Рей выдвинул ее из-за своей спины и кивнул духу. — Я так и думал. До встречи, наставник. Удачи, Сиера, — он склонился к девочке и тихо добавил: — И советую тебе запомнить имя ори-ола Энлей Хамара с первого раза. Уж поверь мне. — Благословения Мрака, мой господин, — с достоинством поклонился старик. Паладин ушел, и у Незабудки открылся от изумления рот, когда дверь за ним захлопнулась, а потом… исчезла. Вот просто пропала со стены, и пока девочка хлопала глазами, старик постучал по белой стене длинной указкой, что возникла в его руках. — Ну, что ж, не будем медлить, риара Сиера, — произнес он, и глаза духа зажглись предвкушающим блеском. — И должен предупредить, что Комната Знаний существует вне реальности, и выйти отсюда вы сможете лишь после того, как усвоите урок! Начнем ваше обучение! И Незабудка даже пискнуть не успела, как ее усадила за стол и выдали длинный пергамент. А после… Лучше бы ее отправили к крысам! С ними и то было бы проще договориться, чем с противным и заумным старикашкой, пусть даже и духом! И, похоже, этот отвратительный и гадкий ори-не помню-что-там-дальше только и ждал в своей круглой башне, чтобы замучить её знаниями до смерти! * * *

Шариссар Проводника разбудили среди ночи, и он не сразу понял, что происходит. Испуганно прижал к груди мешочек с открывающими камнями, хлопая глазами и в ужасе палясь на паладина. — Мой господин? — изумленно выдохнул он. — Мне нужна Арка, — приказал Шариссар. — Прямо сейчас. В Острог. — А-а-а… — начал проводник, но замолчал, увидев взгляд паладина. Засуетился, пытаясь не показать своего изумления и не разглядывать полуголого господина. За свою долгую жизнь, большая часть которой прошла рядом с высшим, проводник ни разу не видел Шариссара в таком состоянии. Командующий армией Мрака стоял в одних штанах, босой, с голым торсом и чуть покачивался. Кажется, он не замечал, что стоит на земле, покрытой инеем, и холодный ветер, гуляющий в ущелье, его не беспокоил. И, похоже, дарей-ран был пьян. В стельку. И подобного проводник тоже не видел никогда. Он бегло осмотрел метки на теле господина и торопливо отвернулся, молясь, чтобы его за это не казнили на утро, и уже истово жалея о своем любопытстве. Какой демон дернул его посмотреть на господина? А главное, заметить на его предплечье черный выжженный на коже браслет. Знак раба… Проводник в ужасе уронил свои камни и согнулся, торопливо поднимая их с земли дрожащими руками. Он забормотал под нос воззвание к Мудрому Мраку, надеясь умилостивить коварного бога, что заставил его взглянуть на паладина в этот недобрый час. — Скорее, — хрипло бросил Шариссар, и проводник подпрыгнул на месте. К счастью, безумный страх не помешал проводнику установить камни и открыть переход. Шариссар сделал еще глоток из кожаного бурдюка и шагнул в подпространство. Стражи Острога встретили его изумленными взглядами, но ничего не спросили. Лишь изумились тому, с какой скоростью их господин прошел мимо, торопясь в свои покои так, словно там его ждало что-то на редкость ценное. В комнату Шариссар ввалился один и застыл, уставившись на кровать. Она была пустой. И запаха Леи тоже не было — значит, девушка так и не появлялась. Он швырнул в стену пустой бурдюк и замер, пытаясь сосредоточиться и подумать. Почему она не приходит? Его метка зовет девушку к паладину, тянет сквозь миры. Но пока Лея бодрствуют, ее сознание сопротивляется, и потому она появляется лишь во время сна и почему-то только здесь. Возможно, крепость оказалась ближе всего к Хандраш. Шариссар откинул голову, ощущая жжение на лопатке. Его метка горела, пульсировала, болела. — Где ты? Он зарычал. Почему она не появляется? Не спит? Но чем можно заниматься ночью, если не спать? Воспоминание о том её поцелуе, что он ощутил, заставило кровь паладина закипеть. Он зарычал, чувствуя, как обжигает ревность — горячая, бурлящая, жгучая и мучительная. Она с ним? С тем, кто ее целовал? И от того не приходит? Ярость ослепила, и его тело начало меняться, принимая наилучшую форму для убийства. Он сдержал обращение невероятным усилием воли, сжал виски. — Убью!!! — рык вырвался из сухой глотки, а мышцы напряглись от желания ощутить под пальцами шею светлого мага. Шариссар подобрал бурдюк и потряс его, надеясь услышать внутри желанное бульканье. Ему надо выпить. Нет. Ему надо напиться до беспамятства, до темноты, до хмельного омута, в котором не будет ничего, кроме белесого тумана. Он больше не мог так. Не мог жить, ощущая эти чувства, раздирающие его, сводящие с ума, лишающие сил. Ему было плохо от бесконечного сопротивления, от желания, от тоски. Он не хотел это чувствовать. Не хотел! — Лея, — губы прошептали сами, не подчиняясь воле паладина. — Кошечка. Прошу тебя. Ты нужна мне… Ты нужна мне! Рык взорвался в тишине комнаты и затих, не оставив даже эхо. Шариссар сжал ладони в кулаки. И замер. Втянул воздух. Медленно обернулся. Лея спала на спине, в том самом сером платье, и даже в обуви. Словно прилегла на несколько минут, и провалилась в сон, незаметно для себя. Шариссар бесшумно поставил бурдюк и скользнул к кровати. Остановился, всматриваясь в лицо девушки. Она выглядела такой хрупкой, в темных волосах появились белоснежные пряди. Ее косы растрепались, и один завиток лежал на щеке. Паладин протянул руку, ощущая непреодолимое желание коснуться его, намотать на палец, ощутить мягкость ее волос. И снова замер. Как только ее сознание выскользнет из объятий Бога Сновидений, Лея вновь вернется в свой мир. Снова исчезнет. Опять оставит его! «Не отпущу… Моя. Моя!!! » — слова пришли в голову раньше, чем он понял их смысл. Шариссар переместил ладонь, расположил ее надо лбом девушки. И потянул на себя черную силу Оххарона. Паладин не был магом, он был воином, но связь с сердцем и темнотой позволяла использовать некоторые заклинания. И сейчас он оплетал Лею паутиной сна, глубокого, крепкого, приказывал спать… и видеть сны. — Лишь сны, кошечка, — медленно он опустился на кровать рядом с ней. Постель прогнулась под его весом, но девушка не проснулась. И тогда Шариссар, наконец, дотронулся до выбившийся прядки. Потом передвинул руку, коснулся щеки. Лея слегка вздохнула, и паладин наклонился, желая ощутить на губах ее вдох. Он не понимал себя и своих поступков, но думать об этом не хотел. Он желал быть с ней. Хотя бы так… Пальцы паладина невесомо прошлись по щеке девушке, обрисовали скулу и остановились у губ. Теплое дыхание согрело его ладонь. Он коснулся нижней губы Леи, провел. Девушка во сне повернула голову и облизала губы, задев кончиком языка его пальцы. И Шариссар почти застонал от этого невинного прикосновения. Он опустил руку и расстегнул маленькую пуговичку на ее платье. Продолжая смотреть ей в лицо. Не отрываясь. Потом еще одну. И еще. Его дыхание уже обжигало горло и клыки царапали губу. Шариссар опустил голову и лизнул ей шею. Провел языком до яремной впадинки. И ниже. В вырез ее серого платья. Еще ниже, отодвигая зубами край простой сорочки, и приказывая себе не раздирать ее в клочья. Лишь отодвинуть, обнажая полную грудь. Стянуть до розовых сосков, коротко втянуть воздух и накрыть ртом эту желанную горошину. У Леи вырвался из губ стон, и Шариссар глухо зарычал, изо всех сил сдерживая себя. Его губы и язык ласкали грудь Леи, а руки скользили по ее бедру, приподнимая платье. Чулок не было, и паладин провел ладонью от колена до бедра, чувствуя, что долго так не выдержит. Он оторвался от ее груди и посмотрел в лицо Леи. Щеки девушки покраснели, а губы чуть приоткрылись. — Лишь сон… — прошептал Шариссар, поднимаясь ладонью до местечка между сомкнутых ножек. — Очень… сладкий… сон… Не просыпайся… Не уходи от меня… Не уходи. Ее ресницы дрожали, сознание пыталось сбросить оковы наложенных чар, но Шариссар не позволял. — Не отпущу… — Он коротко вздохнул и накрыл ее губы, продолжая ласкать девушку, нежно прикасаться к ее телу, заставляя себя не торопиться, не сжимать изо всех сил, не будить, хотя его тело превратилось в один пульсирующий нерв, а кровь сменилась на жидкое и необузданное желание. Его бедра уже двигались, неосознанно пытаясь прижаться еще теснее! Он желал вновь ощутить то, что он почувствовал в Обители Искры. И сдерживаться становилось все сложнее, все мучительнее, почти невозможно… Шариссар целовал, проводил языком по бархату ее кожи, впитывал ее вкус и запах, и рычал, потому что хотел большего. Он скользнул ладонью по внутренней стороне бедра Леи, тронул кончиком пальцев средоточие ее женственности. Девушка прерывисто вздохнула, а сам паладин застонал, ощутив влагу на своих пальцах. Это доводило его до помешательства, и он жадно облизал ладонь, хмелея от вкуса и понимая, что сейчас сорвется. Ему хотелось разбудить ее. Увидеть ее разноцветные глаза. И то выражение, которое появится в них, когда он до конца войдет в ее тело. Ему нужно было увидеть это — настолько, словно от этого зависела его жизнь! Многоликий Мрак! Да, это все, что ему было нужно — видеть ее глаза во время их близости, видеть то выражение любви и наслаждения, что было на лице Леи в Обители Искры. — Лея… Клыки случайно царапнули ей губу, и паладин ощутил каплю ее крови во рту. Внутри взорвалось невыносимо яркое желание, он задышал, пытаясь хоть немного усмирить то, что происходило с ним. Но это было почти то же самое, что сдержать извержение проснувшегося вулкана. Все его существо, все инстинкты и все чувства требовали обладания. Требовали и молили, рыча и воя от нетерпения. Присвоить, вбиться, взять. Сделать своей. Навсегда. Его метка на спине обжигала огнем, усиливая связь с каждым новым прикосновением, с каждым вдохом, каждой лаской. Он целовал ее губы, почти не понимая, что уже трется об нее, словно зверь, предвкушая этот момент блаженства. Момент погружения… «Моя, моя, моя! » — внутри билось лишь это, заглушая голос разума. Шариссар дернулся в сторону и завис над Леей, с хрипами втягивая воздух. Злость понимания отрезвила, обожгла, словно раскаленный хлыст Карающих. Что он творит?! Он готов залезть на нее, пока Лея спит?! Он? В армии случается всякое. Насилие — не редкость, звери доказывают свою силу, и спорить с этим трудно. Но то, что неприемлемо ни в каком виде — это насилие над Бездушными. Теми, кого возвращают к жизни Поднимающие, и порой эти тела вполне красивы, и служат достаточно долго. К тому же — покорны и беззащитны. А ведь он делает почти то же самое. Конечно, Лея жива и просто спит, но она не здесь. Не с ним. Он лишь берет ее тело, в то время как сознание… его ненавидит. Неужели он согласен уже даже на это? Шариссар скатился с кровати, сжал голову руками. Если кто-то из солдат совершил бы подобное, он отправил бы того в загоны на растерзание. И одичавшие звери сделали бы провинившегося кормом. В лучшем случае. А в худшем… Вот худшего стражи боялись так, что предпочитали не злить командующего. Он повернул голову. Его собственное тело корчилось от неудовлетворенного желания, в паху все болело, даже дышать было трудно. Он ощущал на губах вкус Леи, ее аромат дразнил паладина, а звериная сущность билась, требуя взять, заклеймить, не отпускать… Или этого требовала его человеческая часть? Или он просто врет себе, оправдываясь желаниями зверя? Разве зверю не все равно, в каком виде брать женское тело? Шариссар же хотел ответа, желал, чтобы Лея в его руках дрожала от страсти и понимала, с кем разделяет эту страсть. Он грезил, чтобы она смотрела на него, когда паладин будет врезаться в ее нежное тело, вбиваться до основания и диких хрипов. Он хотел снова услышать ее «люблю»… Злость сменилась яростью, и Шариссар встал, провел рукой, стирая заклинание сна. — Просыпайся! — его голос ударил хлыстом в тишине комнаты. Лея вздрогнула, ее ресницы задрожали чаще, и она… открыла глаза. Разноцветные и сонные, они уставились на Шариссара, еще не понимая, что происходит. — Ты?! — она выдохнула лишь одно слово, но в нем было столько боли и ненависти, что паладин отшатнулся. Лея приподнялась на локтях, осматривая себя с недоумением и страхом. Расстегнутое платье, задранный подол, незнакомую комнату… — Кошечка, — он завис над ней, не зная, что надо сказать, не понимая, как остановить. Хотел сказать, чтобы не уходила, хотел попросить прощения или крикнуть, что она нужна ему. Но наткнулся на яростный взгляд, обжигающий сильнее огненной плети. Замах он, конечно, увидел, но сдерживать не стал. Позволил ей ударить — сильно, больно, хлестко. Ударить его по лицу открытой ладонью, так, как не бил паладина никто и никогда. Пощечина — обидная и горькая, удар по гордости и самолюбию. — Не смей. Ко мне. Прикасаться. Никогда! Слова прозвучали так же резко, обожгли яростью и ненавистью. Воздух между ними сгустился, стал тяжелым и сухим, раздирающим горло. Он так и нависал над Леей, опираясь на кулаки возле ее головы, смотрел в разноцветные глаза, чувствовал ее тепло. Они были так близко друг к другу, совсем рядом, протяни руку, — и вот она, Лея, его дикая кошечка… И так далеко. Словно предательство способно отбросить дальше, чем грани миров, будто ненависть разделяет надежнее барьера из пространства и времени. Он чувствовал на губах ее дыхание и понимал, что сейчас Лея еще дальше от него, чем была в своем мире. И она дернулась назад, желая отстраниться, уйти, сбежать, стать недосягаемой для него, и сделать Шариссар ничего не успел. Легкий женский вдох замер на его губах вместе с последним «ненавижу» и исчез. Вместе с Леей. Кровать вновь стала пустой. Проклятый смрадный кантаххар! Его жизнь снова стала пустой и никому не нужной. Даже ему. Шариссар выгнулся, понимая, что обращается в зверя, и уже не сопротивляясь этому. Оставаться человеком становилось слишком тяжело. * * *

Элея Я открыла глаза вновь посреди ночи. Облизала губы. Выдохнула. Сердце стучит набатом, губы болят, а тело… В теле томление и слабость, сладкая и тревожная нега. И сон. Снова этот сон. В котором Шариссар яростно целует меня, и я чувствую его шелковый и влажный язык, сплетающийся с моим. Я знаю вкус его поцелуев — дурманящий, терпкий, лишающий разума. Я не хочу этого, но не могу сопротивляться. Проклятый Темный! Прошлую ночь я провела урывками, боясь этих снов. Но в эту провалилась в сновидения, стоило лишь прилечь на кровать — усталость взяла своё, и вот снова все повторилось. Не хочу, не хочу думать о нем! Не хочу вспоминать! Но как не думать, когда в моем сне он рядом, целует меня, прикасается? Я чувствую его тяжесть и ласки, заставляющие мое тело выгибаться, плавиться, подчиняться ему. Только все это было не сном. Я закусила губу, подивившись её чувствительности. Кажется, губы распухли… Провела рукой по своему платью. Пуговицы расстегнуты от горла до талии. Подол задран и смят. Кожа горит. И еще… Я провела ладонью между ног и вскочила, как ошпаренная кошка. — Пресветлая Искра… — простонала я, сползла по стене. Что он со мной делал? Даже сейчас я горела в огне желания и хотела… вернуться. Вернуться к нему. Я издала шипение, от злости свело горло, а пальцы сомкнулись, желая ощутить рукоять плети. Я встала, слегка качнувшись, содрала с себя серое платье и бросила его в угол. Схватила свои влажные штаны и рубашку, без одежды пробежала по коридору в купальню. Там с остервенением намылила кожу, смывая с себя чужие прикосновения, желая содрать их вместе с кожей. Руки тряслись так, что я не могла вытереться. — Ничего, — в тишине комнаты слова прозвучали слишком громко. Юркие саламандры, лениво наблюдающие мои хаотичные действия, порскнули в свои каменные норки. — Ничего. Я тебе устрою сон. Надолго запомнишь. * * *

Шариссар Однажды каждый из тех, кто способен к обороту, испытывает искушение не возвращаться в человеческую форму. Зверем быть легче. Зверь не ведает жалости или страха. Его не мучают сомнения или желания. Шариссар уже испытывал это — желание стать зверем, чтобы не думать и не вспоминать. Давно, в первые два года после оборота. В годы, проведенные в рабстве. Он обернулся в первый раз слишком рано, всего в тринадцать — разум таким образом прятался от жестокой реальности. И именно это спасло жизнь Шариссару. Захватчики посчитали, что он будет им интересен… Тогда его возвращала в человеческое тело боль. Постоянная, мучительная, непрекращающаяся боль. Его мучители развлекались, наблюдая бесконечную смену его ипостасей: из человека в зверя, из зверя в человека… он застревал на середине, теряя сознание от мук и радуясь этому… Сейчас никто не посмел бы причинить боль высшему паладину Оххарона. Никто не смог бы его остановить или сдержать. Сейчас он стал тем, кого боятся и ненавидят в трех сопредельных империях. На землях Ящеров и Двуликих Равнинников имя дарей-рана стало именем Бога Бездны, самым проклинаемым на территориях от ледников белых до ледников красных. Его ненавидели и боялись, зная, что высший паладин мрака не остановится никогда: он живет войной, и он принесет победу Оххарону. По его приказу над городами установили сети, в которых сгорали крылья Ящеров. Перекрыли каналы, снабжающие водой равнины. И согнали в плен бесчисленное множество врагов. Ящеры все еще сопротивлялись. Равнины были почти полностью выжжены. А скоро та же участь постигнет и Пятиземелье. И не было в Шариссаре ни жалости, ни раскаяния. Оххарон будет процветать, как могучая и несокрушимая Империя, у которой не останется врагов. А если и останутся… Он живет долго. И проживет еще дольше. Его тело почти бессмертно, а душа давно погребена под руинами прошлого. А сердце… Сердце принадлежит Оххарону. Королева права. В жизни Шариссара была только война, и он не думал, что станет с ним, если она закончится. Что он почувствует? Свободу? Возможно… Не ради этого ли он столько веков убивает? Чтобы стать свободным? Зверь остановился на краю скалы, рассматривая камни, срывающиеся в пропасть из-под его ног. Его шерсть была в крови, хотя он плохо помнил, кого рвали клыки и когти. Зверь лег, положил морду на влажные лапы, закрыл глаза. Запах крови бил в ноздри, и за ним тот единственный и желанный — женский — был почти неуловим. И зверь скулил, желая вновь почувствовать его. А потом завыл. Зверь мог позволить себе то, чего не мог человек. * * *