Джеффри Линдсей. Деликатесы Декстера. Декстер – 5. Аннотация. Джеффри Линдсей. Деликатесы Декстера

Джеффри Линдсей

Деликатесы Декстера

Декстер – 5

Аннотация

Новые приключения неотразимого Декстера Моргана — «джентльмена-маньяка», который охотится исключительно на серийных убийц!

Недолго ему приходится радоваться семейной жизни и новорожденной дочке: долг зовет! Долг крови…

Молоденькая девушка похищена странной шайкой то ли готов, то ли вампиров, то ли попросту каннибалов, — и Декстеру предстоит приложить все свои таланты для поисков.

Но чем ближе он подбирается к преступникам, тем с более пристальным интересом они следят за ним. Прямо-таки с голодным интересом. Неужели Декстеру предстоит стать для них очередным обедом?..

Джеффри Линдсей

Деликатесы Декстера

Посвящаю, как всегда, Хилари

Глава 1

В этом отделении больницы я чувствовал себя как в другой, незнакомой мне стране. Она не напоминала мне поле боя, здесь не было ни хирургов в окровавленных одеждах, обменивающихся шуточками насчет отсутствующих частей тела, ни администраторов со сталью во взорах и планшетами в руках, ни старых пьянчужек в инвалидных креслах. И самое главное, в этом отделении отсутствовали толпы людей с широко распахнутыми от ужаса глазами, жмущихся другу к другу как овцы в ожидании вестей с той стороны двойных металлических дверей. Здесь не пахло кровью, дезинфицирующими средствами и страхом. Нет, здесь господствовали почти домашние запахи и цвета: теплые, пастельные в отличие от тусклых стен остальной части больницы, наводивших тоску и мысли о военном корабле. Не было здесь ни жутких сцен, ни пугающих звуков, ни отвратительных запахов, которые ассоциируются у меня с больницей, — совершенно ничего. Меня окружала лишь толпа мужчин, завороженно таращившихся в большое окно, и, к моему бесконечному удивлению, я оказался частью этой толпы.

Мы стояли, прижимаясь к стеклу, и радушно приветствовали каждого вновь пришедшего. Белого, черного, коричневого, латиноса, афроамериканца, азиата, креола — это не имело значения. Мы все были братьями. Никто не хмурил брови и не усмехался презрительно, никто не обращал внимания на случайные тычки в ребра, и, что самое странное, никто не помышлял о насилии над ближним. Даже я. Просто мы все толпились перед стеклом, заглядывая в удивительно безликое помещение.

Неужели все это — люди? Неужели это тот самый Майами, в котором я прожил столько лет? Или мы все каким-то загадочным образом оказались в мире Бизарро[1], где все счастливы, терпимы и добры?

Где эта вечно алчущая убийств толпа давно минувших дней? Где вооруженные до зубов, разгоряченные, полубезумные, готовые убивать друзья моей юности? Неужели все изменилось, исчезло, навеки сгинуло в потоке света из дальнего окна?

Что за чудное видение по ту сторону стекла превратило целый коридор нормальных злобных мужиков, готовых набить морду или свернуть шею любому, в кучку радостных идиотов?

Все еще не веря самому себе, я заглянул в окно. Это было там. Все еще там. Четыре аккуратных ряда крошечных розовых и коричневых копошащихся существ. Таких маленьких, сморщенных и абсолютно бесполезных на вид. Но именно они превратили ораву здоровых агрессивных людей в беспомощный полурастаявший студень. Более того, случилось еще кое-что, совершенно абсурдное и поразительное, во что невозможно поверить, величайшее волшебство: благодаря одному из этих крохотных розовых комочков наш Действительно Ужасный Декстер стал Благостным Задумчивым Существом. Это создание лежит под лампой дневного света, шевеля пальцами ног и не понимая произошедшего, не осознавая даже этих самых пальцев, поскольку оно воплощает собой Неосознанное. Но посмотрите, что оно натворило — такое бестолковое, ничего не знающее, нелепо копошащееся. Взгляните на это маленькое, мокрое, с кислым запахом чудо, которое изменило все.

Лили-Энн.

Три обычных коротких слога, звучащих так, будто они не имеют никакого значения, и все-таки связанных вместе и прикрепленных к крохотному комочку плоти, который шевелится там, на своем пьедестале, они совершили великое магическое деяние: Давно Покойный Декстер обрел сердце и превратился в существо, которое умеет чувствовать почти как человек.

Вот так: крохотное создание машет своей маленькой могучей ручкой, и Что-то Новое внутри Декстера отвечает на приветствие. Что-то двигается и ворочается в грудной клетке, стучит в ребра и заставляет лицо расплываться в улыбке. О небо, неужели это действительно чувства? Неужели я так низко пал за столь короткое время?

Вероятно, да. Вот опять.

Лили-Энн.

— Это ваш первый? — звучит голос у меня за спиной, и я оглядываюсь через левое плечо, быстро, как будто не хочу ни на секунду отрываться от зрелища за окном, и вижу коренастого латиноамериканца в джинсах и чистой рубашке из грубой ткани с вышитой на кармане надписью «Мэнни».

— Да, — отвечаю я, и он кивает.

— У меня трое, — говорит он с улыбкой, — и, знаете, это не надоедает.

— Конечно, нет. — Я опять смотрю на Лили-Энн. — Как это может надоесть?

Она шевелит другой рукой, а теперь обеими сразу. Какой замечательный ребенок.

— Два мальчика. — Он качает головой и добавляет: — И наконец девочка. — По голосу слышно, что эта мысль заставляет его улыбаться, и я кидаю на него еще один взгляд. Да, конечно, его лицо растянуто в гордой улыбке, которая выглядит почти такой же дурацкой, как и моя. — Мальчики бывают такими бестолковыми. Я так хотел, чтобы на этот раз родилась девочка, и вот… — Его улыбка становится еще шире, и мы стоим несколько минут в дружелюбном молчании, созерцая сквозь стекло наших умниц и красавиц.

Лили-Энн.

Лили-Энн Морган. ДНК Декстера, живущая и двигающаяся сквозь время к следующему поколению и дальше, в будущее, неся в себе мою сущность, оберегая ее от хватки смерти и стремясь вперед. Она аккуратно уложена в Декстеровы хромосомы, и при всем при этом выглядит замечательно. Или так кажется ее одуревшему от счастья отцу.

Все изменилось. Мир, в котором есть Лили-Энн Морган, мне совершенно незнаком: он чище, прелестнее, цвета ярче, грани не такие резкие. Все стало приятнее на вкус, даже «Сникерс» и кофе из автомата — все, что я съел за последние сутки. Шоколадка — это почти изысканное лакомство, а у кофе — вкус надежды. Поэтическое настроение впивалось в мой ледяной мозг и распространялось по всему телу, вплоть до кончиков пальцев, поскольку все вокруг выглядело новым и чудесным. Но вкус кофе — мелочь по сравнению со вкусом самой жизни, в которой теперь есть нечто прекрасное, и его нужно растить и защищать. Внезапно меня посетила бредовая мысль, что теперь, вероятно, больше не будет места безумному темному восторгу, который определял все, чем я был до того момента, когда Вселенная перевернулась. Вероятно, миру Декстера суждено погибнуть: из его пепла восстанет новый, раскрашенный исключительно в оттенки розового, мир. Астарая ужасная потребность резать агнцев, разбрасывая кости, проноситься сквозь ночи как кошмарная молотилка, засевая залитые лунным светом поля аккуратно упакованными объедками Темных Пиршеств Декстера, — может быть, пришло время отбросить это, позволить иссякнуть, исчезнуть окончательно.

У меня есть Лили-Энн, и я намерен измениться.

Я стану лучше.

Я хочу держать ее на руках, сажать к себе на колени и читать ей книжки доктора Сьюза[2] и истории про Кристофера Робина. Хочу расчесывать ей волосы, учить чистить зубы и заклеивать пластырем разбитые коленки. Обнимать ее в комнате, полной щенков под звуки «С днем рождения тебя» и наблюдать, как она вырастает во взрослую красавицу, пишет симфонии и находит лекарство от рака. И для этого я должен перестать быть тем, кем был раньше. Меня это устраивает, поскольку я понял одну важную вещь: я больше не хочу быть Темным Декстером.

Эта мысль не огорошила меня, а скорее показалась закономерным итогом. Всю жизнь я двигался в определенном направлении, и вот я здесь. Мне больше не нужно заниматься тем, что я делал. Этой потребности больше не существует, и сожалений — тоже. Теперь есть Лили-Энн, и этот козырь бьет все скрывающееся во тьме. Время двигаться дальше, время развиваться! Время оставить Старого Дьявола Декстера в придорожной пыли. С этой частью моей сущности покончено, а теперь…

А теперь в радостной мелодии Декстерова счастья явно слышится фальшивая нота. Что-то не в порядке. Прежняя жизнь, шурша чешуей, проскользнула в новый, окрашенный в розовое мир.

Кто-то наблюдает за мной.

Мягкий, почти насмешливый шепот внутри. Темного Пассажира забавляет выбранный момент. Но в его предупреждении, как всегда, есть смысл. Я поворачиваюсь, будто невзначай, с привычной фальшивой улыбкой на лице, и сканирую пространство. Старик в рубашке, заправленной в высоко подтянутые брюки, прислонился к автомату с содовой и закрыл глаза. Мимо, не замечая его, проходит медсестра.

Затем я смотрю направо, туда, где коридор разветвляется в виде буквы Т: с одной стороны — палаты, с другой — лифты. И вот он, как точка на экране моего радара, а точнее — след точки, поскольку все, что я могу заметить, — это половина его спины. Светлые брюки, зеленоватая рубашка в клетку, подошва кроссовки… и все. Никаких объяснений, зачем он наблюдал за мной, но я знаю: он это делал. И гнусная ухмылка Темного Пассажира подтверждает, как бы говоря: итак, от чего же ты собрался отказываться?

Мне не известно ни одной причины, по которой кого-то мог заинтересовать старина Декстер. Моя совесть чиста, то есть я всегда аккуратно убирал за собой. В любом случае моя совесть не более реальна, чем единорог.

Тем не менее кто-то совершенно точно наблюдал за мной, и это обеспокоило меня, поскольку я не мог придумать ни одного мало-мальски внятного объяснения, зачем кому-то приспичило наблюдать за Унылым-как-помои Декстером. Теперь я понимал — что бы ни угрожало Декстеру, оно становилось потенциальной опасностью и для Лили-Энн, а этого я уж никак не мог допустить.

Ну и, конечно, Пассажира забавляло, что минуту назад я воображал себя посреди поляны весенних цветов, я вдыхал их запах и отказывался следовать велениям плоти, а теперь был вновь готов убивать и жаждал этого. Но на этот раз не ради приятного времяпрепровождения. Нет, теперь все было по-другому: я должен защищать Лили-Энн. И даже сейчас, когда она живет на свете всего несколько минут, я готов вырвать глотку любому, кто приблизится к ней. С этой приятной мыслью я направился в конец коридора и посмотрел в направлении лифтов. Никого. Коридор был пуст.

Через несколько секунд, в течение которых я смотрел в пустоту и наслаждался молчанием в попытках вернуть на место отпавшую челюсть, проснулся мой сотовый. Звонила сержант Дебора — моя сводная плоть и кровь, моя сестренка-полицейский. Скорее всего ей хотелось поворковать по поводу появления на свет Лили-Энн и пожелать дорогому брату всего наилучшего. Естественно, я взял трубку.

— Привет!

— Декстер, — сказала она, — мы тут по уши в дерьме, и ты мне нужен. Приезжай прямо сейчас.

— Но прямо сейчас я не на службе. У меня отпуск по уходу за ребенком. — Однако прежде чем я смог заверить ее в том, что Лили-Энн красавица, с ней все хорошо, а Рита спит крепким сном, она продиктовала мне адрес и отключилась.

Я вернулся к окну и попрощался с Лили-Энн, которая в ответ довольно сердечно пошевелила пальцами ног, но ничего не сказала.

Глава 2

Дом, адрес которого дала мне Дебора, находился в старой части Коконат-Гроув, где отсутствовали высокие здания и посты охраны. Постройки здесь были небольшими, эксцентричной планировки, а кусты и деревья вокруг них превратились в буйные заросли, сквозь которые не проглядывалось ничего, кроме дороги. Улица, над которой нависал полог из разросшихся индийских смоковниц, оказалась такой ширины, что я едва смог проехать мимо дюжины или около того служебных машин, которые успели занять все парковочные места раньше меня. Мне удалось найти местечко рядом с разросшимся бамбуком в квартале от места преступления. Я вклинился туда и отправился в долгий обратный путь, таща на себе набор инструментов для исследования крови. Он казался намного тяжелее, чем обычно, но, возможно, мои силы высасывало расстояние, отделявшее меня от Лили-Энн.

Дом выглядел довольно скромно, и большую его часть скрывала буйная растительность. У него была плоская, слегка покатая крыша из тех, что были в моде лет сорок назад, а перед домом из бассейна с фонтаном торчал странно изогнутый кусок металла, бывший, за неимением лучших объяснений, скульптурой. Словом, типичное жилище в Олд-Коконат-гроув.

Я заметил, что некоторые из припаркованных поблизости машин имели отношение к гаражу ФБР, и, как следовало ожидать, зайдя в дом, я увидел парочку серых костюмов среди знакомой синей формы и рубашек-гуайавер пастельных тонов. Все собравшиеся разделились на группы и участвовали в некоем подобии броуновского движения: одни допрашивали очевидцев, другие собирали вещественные доказательства, большая же часть просто смотрела по сторонам в надежде углядеть нечто достаточно важное, чтобы оправдать поездку сюда и удовольствие постоять на месте преступления.

Дебору я обнаружил за беседой, которую вполне можно было бы назвать несколько напряженной. Впрочем, это не удивило бы тех, кто знает и любит мою сестру. Она стояла в компании двух «серых костюмов». Содержимое одного из них Оказалось мне знакомо. Специальный агент Бренда Рехт, которую натравил на меня сержант Доукс — мое проклятие — после неудавшейся попытки похищения моих приемных детей Коди и Эстор. Однако, даже вдохновляемая паранойей доброго сержанта, она не смогла найти ничего против меня. Это, впрочем, не уменьшило ее подозрений, поэтому возобновлять знакомство мне совершенно не хотелось.

Ее сопровождал мужчина, описание которого укладывалось в определение «среднестатистический федерал». Его серый костюм дополняли белая рубашка и начищенные до блеска ботинки. Федералам противостояли сержант Дебора, моя сестра, и незнакомый мне мужчина. Это был блондин около шести футов роста, мускулистый и до идиотизма красивый суровой мужественной красотой. Выглядело это так, будто Бог решил взять Бреда Питта и сделать его действительно симпатичным. Он задумчиво разглядывал торшер, в то время как Дебора рассерженно говорила специальному агенту Рехт что-то малоприятное. Когда я подошел ближе, она поймала мой взгляд, повернулась к специальному агенту Рехт спиной и сказала:

— А теперь уберите свои чертовы лапы с моего места преступления. Мне нужно делать свою работу.

Она потащила меня в глубь дома, бормоча под нос:

— Проклятые федералы.

После посещения родильного отделения меня переполняли любовь и понимание, и я спросил:

— Зачем они пришли?

— А зачем они обычно приходят? — огрызнулась Деб. — Они подозревают похищение, а это их юрисдикция. И вот теперь меня окружают эти придурки в этих дурацких дорогих ботинках и лишают возможности делать мою чертову работу, чтобы я могла выяснить, похищение это или нет. Сюда, — сказала она, быстро отстранившись от переживаний по поводу ФБР, и протолкнула меня в комнату в конце коридора.

Там находилась Камилла Фигг — медленно передвигалась на четвереньках по правой стороне комнаты, полностью игнорируя левую. Хорошая мысль, поскольку вся левая часть помещения была залита кровью так, будто здесь взорвалось какое-то крупное животное. Кровь все еще не высохла, и, глядя на ее влажное поблескивание, я почувствовал себя несчастным — ее оказалось слишком много для меня одного.

— И что, похоже это на чертово похищение? — требовательно спросила Дебора.

— Не слишком удачное разве что, — ответил я, глядя на огромное пятно крови. — Преступники забыли взять чуть ли не половину жертвы.

— Что ты можешь сказать по этому поводу?

Я посмотрел на Дебору, испытывая легкое раздражение от ее уверенности, будто я благодаря некоему инстинкту могу понять, что случилось, едва взглянув на место преступления.

— Для начала мне необходимо раскинуть карты, — сказал я. — Духам предстоит проделать долгий путь для разговора со мной.

— Скажи им, чтобы они поторопились, — ответила Дебора. — У меня над душой стоит весь департамент, не говоря о федералах. Ну же, Деке, ты точно можешь мне что-то сказать. Неофициально.

Взглянув на самое большое кровавое пятно, которое находилось в середине стены над кроватью и растекалось во всех направлениях, я сказал:

— Ну… Неофициально это больше похоже на последствия игры в пейнтбол, чем на похищение.

— Так я и знала, — заметила Дебора и нахмурилась. — Что ты имеешь в виду?

Я показал пальцем на красную кляксу на стене:

— Похитителю было нелегко нанести такую рану. Разве что он взял беднягу и швырнул об стену со скоростью около сорока миль в час.

— Ее, — проговорила Деб. — Не его.

— Все равно. Видишь ли, если ребенок достаточно маленький, чтобы вот так его можно было швырять, он потерял столько крови, что уже мертв.

— Ей восемнадцать. Почти девятнадцать.

— Тогда, если она обычных для своего возраста габаритов, я не уверен, что нам удастся поймать того, кто способен кинуть ее с такой силой. Когда ты начнешь в него стрелять, он может разозлиться и оторвать тебе руки.

Дебора все еще хмурилась.

— То есть ты хочешь сказать, что все это инсценировка.

— Кровь выглядит настоящей, — ответил я.

— И что это значит?

— Официально, — я пожал плечами, — слишком рано делать выводы.

— Не будь идиотом. — Она больно ткнула меня кулаком в руку.

— Больно, — сказал я.

— Так мне искать труп или девицу, которая сейчас сидит в торговом центре и смеется над копами-тупицами? Я имею в виду — откуда могло взяться столько крови.

— Ну… — начал я с надеждой, не желая задумываться над этим вопросом, — не факт, что это человеческая кровь.,

Дебора уставилась на пятна.

— Ясно. Ну да, она взяла чертову банку коровьей крови или еще какой-то дряни, швырнула ею об стену и сбежала. Девчонка пытается развести родителей на деньги.

— Неофициально, это возможно, — согласился я. — Во всяком случае, я попробую над этим поработать.

— Мне надо что-то сказать этим ублюдкам.

Я прочистил горло и постарался изобразить капитана Мэттьюза настолько достоверно, как только мог:

— Согласно результатам анализа и лабораторных исследований, существует большая вероятность, что место преступления может… эмм… не свидетельствовать о том, что преступление действительно имело место быть.

Дебора опять стукнула меня по руке, опять по тому же месту и в этот раз еще больнее.

— Сделай анализ этой чертовой крови, — приказала она, — и быстро.

— Я не могу делать это здесь, — возразил я, — мне надо взять образцы в лабораторию.

— Тогда бери их. — Она подняла кулак для еще одного болезненного тычка, и я могу гордиться скоростью, с которой покинул пределы ее досягаемости. Даже несмотря на то что чуть не врезался в того парня модельной внешности, который стоял рядом с Деборой во время беседы с федералами.

— Извиняюсь, — сказал он.

— О, — произнесла Дебора, — это Дик. Мой новый напарник. — Слово «напарник» она выговорила так, что оно прозвучало примерно как «геморрой».

— Ага, — отозвался Дик.

Он пожал плечами и отошел в сторону, откуда мог созерцать филейную часть Камиллы, дюйм за дюймом осматривавшей пол. Судя по взгляду, который кинула на меня Деб, ей хотелось многое сказать о своем напарнике, и скорее всего нецензурно.

— Дик недавно приехал из Сиракьюс, — продолжила моя сестра, и ее голосом можно было обдирать краску со стен. — Пятнадцать лет охранял там порядок, разыскивая угнанные снегоходы. — Дик опять пожал плечами, не глядя на нее. — И в качестве наказания за потерю предыдущего напарника он достался мне.

Дик поднял большой палец и наклонился, чтобы посмотреть, чем занята Камилла. Та немедленно покраснела.

— Ну что ж… — сказал я. — Надеюсь, его дела пойдут лучше, чем у детектива Каултера.

Каултера, предыдущего напарника Деборы, убили, пока она лежала в больнице. И, несмотря на то что его похороны вышли очень удачными, я был уверен: департамент тщательно наблюдал за моей сестрой, поскольку им обычно не нравились полицейские, неосторожно обращавшиеся со своими напарниками.

Дебора только покачала головой и пробормотала нечто неразборчивое, но содержавшее пару знакомых слогов. А поскольку я всегда стремлюсь радовать людей, пришлось сменить тему.

— А это кто? — спросил я, показывая на огромное пятно крови.

— Пропавшую девушку зовут Саманта Альдовар, — ответила Дебора, — восемнадцать лет. Ходит в школу для богатеньких детишек «Рэнсом Эверглейдс».

Я огляделся. Если не считать крови, комната выглядела совершенно обычно: письменный стол со стулом, далеко не новый ноутбук, зарядное устройство для айпода. На стене, которой посчастливилось избежать кровавых пятен, висел постер с задумчивым молодым человеком. Снизу было подписано «Тим Эдвард», и еще ниже «Сумерки». В шкафу хранилась неплохая, но не шикарная одежда. Ни комната, ни дом не свидетельствовали о том, что у их владельца хватало денег на обучение ребенка в дорогой школе, но в жизни случается многое, а документы из банка никто не развешивает на стенах специально для меня.

Может быть, Саманта инсценировала свое похищение, чтобы вытянуть из родителей деньги? Это было обычным делом, и, если пропавшую девушку постоянно окружали детки богатых родителей, она могла захотеть обзавестись джинсами от известного дизайнера. Дети, благослови их Господь, бывают очень жестокими. Особенно к тем, кто не может позволить себе свитер за пятьсот долларов.

Но в любом случае по комнате ничего нельзя было сказать. Мистер Альдовар вполне мог оказаться тайным миллиардером, способным слетать в Токио перекусить суши и во время полета скупить весь район. Но не исключено, что он человек с очень ограниченными возможностями и школа выплачивала Саманте какое-то пособие. Это сейчас являлось не главным. Важно оказалось понять значение этого жуткого пятна и привести все в систему.

Неожиданно я обнаружил, что Деб смотрит на меня, и, дабы избежать очередного покушения на мой трицепс, я кивнул ей и начал бурную деятельность. Я поставил свою сумку с инструментами на стол и открыл ее. Сверху лежала камера, и я сделал дюжину снимков пятна и стены вокруг него. Затем, вернувшись к своим инструментам, я надел латексные перчатки, взял ватную палочку и пробирку и осторожно подошел ко все еще поблескивавшей кляксе.

Найдя место, где слой крови был самым толстым и все еще влажным, я аккуратно воткнул в него палочку, собирая достаточное для хорошего образца количество этой мерзости. Потом аккуратно положил ее в пробирку, плотно закрыл и отошел в сторону. Дебора все еще смотрела на меня так, будто искала подходящее место для очередного тычка, но постепенно ее лицо смягчилось.

— Как там моя племянница? — спросила она, и жуткое кровавое пятно на стене превратилось в фон чудесного розового цвета.

— Она потрясающая. Все пальчики на месте, и она просто красавица.

На секунду на лице моей сестры возникло странное выражение — намного более мрачное, чем то, которое могла вызвать мысль об идеальной племяннице. Но прежде чем я смог понять, что это было, на ее лицо вернулось выражение сурового морского окуня, обычное для нее при исполнении.

— Отлично, — сказала Дебора, кивая на образец у меня в руке. — Сделай анализ. Срочно. Без перерыва на обед, — закончила она и отвернулась.

Я закрыл свою сумку с инструментами и последовал за Деб из спальни через коридор в гостиную, где расположился так, чтобы всем было видно, что он находится на месте преступления и вершит справедливость, недавно приехавший капитан Мэттьюз.

Дебора выругалась, но, сжав зубы, подошла к нему, вероятно, желая убедиться, что он не наступит на подозреваемого. Мне бы хотелось остаться и посмотреть, но зов долга оказался сильнее и я направился к двери на улицу, обнаружив у себя на пути специального агента Бренду Рехт.

— Мистер Морган, — проговорила она, наклонив голову и подняв бровь с таким видом, будто не была уверена, стоит ли обращаться именно так или же лучше использовать другое слово — к примеру, «обвиняемый».

— Специальный агент Рехт, — сказал я достаточно светским, учитывая ситуацию, тоном. — Что привело вас сюда?

— Сержант Морган — ваша сестра? — поинтересовалась она.

— Верно, — ответил я, хотя мой вопрос она проигнорировала.

Специальный агент Рехт посмотрела на меня, затем перевела взгляд в дальний угол комнаты, где Дебора разговаривала с капитаном.

— Ну и семейка, — изрекла она и прошла мимо меня к своему среднестатистическому напарнику.

У меня на языке вертелось несколько ответов, которые могли бы поставить ее на место, но, к несчастью, ее место в пищевой цепочке было значительно выше моего, и я просто кинул ей вслед:

— Удачного дня, — и направился к своей машине.

Глава 3

Анализ крови на принадлежность ее человеку по технологии был относительно простым и быстрым, поэтому я пренебрег указанием Деборы и все-таки остановился пообедать. Чтобы до конца быть справедливым, это оказался всего лишь сандвич навынос. К тому же я чуть не умер от голода в больнице, да еще меня вынудили покинуть Лили-Энн в мой выходной, так что один маленький кубинский сандвич не мог стать серьезной проблемой. Честно говоря, мне почудилось, будто его и вовсе не было, так как я прикончил его в машине, еще не съехав с шоссе 95. Тем не менее в свою лабораторию я вернулся в гораздо лучшем настроении.

Винс Мацуока находился в лаборатории и рассматривал что-то под микроскопом. Он взглянул на меня, когда я вошел, и моргнул несколько раз.

— Декстер, как там ребенок? — спросил он.

— Прекраснее не бывает, — ответил я, и это сочетание правды и поэтического преувеличения доставило мне больше удовольствия, чем следовало бы.

Вероятно, Винс не во всем оказался со мной согласен: он хмуро посмотрел на меня и сказал:

— Тебя не должно здесь быть.

— Ко мне обратились с просьбой почтить это место своим присутствием.

Он опять моргнул.

— A-а. Твоя сестра. — Винс покачал головой и вернулся к своему микроскопу. — Вон там свежий кофе.

Кофе действительно был похож на только что приготовленный, но то, из чего его сварили, определенно пролежало несколько лет в емкости с токсичными отходами, поскольку пить его оказалось невозможно. Впрочем, жизнь вообще череда испытаний, и выживает сильнейший, поэтому, пока я работал над образцом крови, мне пришлось влить в себя чашку мерзкого пойла. У нас в лаборатории есть несколько ампул противосыворотки, мне только и нужно было смешать ее с образцом крови и несколько раз встряхнуть пробирку. Я как раз закончил, когда зазвонил мой сотовый. Какое-то мгновение я совершенно иррационально надеялся, что это Лили-Энн, но тут же оказался перед неприкрытой реальностью — моя сестра. Не то чтобы Дебора действительно была неприкрытой.

— Ну что у тебя? — строго спросила она.

— Подозреваю, дизентерия из-за кофе.

— Не будь идиотом еще и ты, — сказала она, — мне достаточно федеральных.

— Боюсь, тебе придется их еще потерпеть, — произнес я, глядя на пробирку. Между образцом с места преступления и противосывороткой образовалась тонкая полоска преципитата. — По всей видимости, это человеческая кровь.

Дебора на мгновение умолкла, а затем сказала:

— Твою мать. Ты уверен?

— Карты никогда не лгут, — ответил я в такой манере, что мне позавидовала бы и опытная цыганка.

— Мне надо знать, чья это кровь.

— Ищи худого человека с усами. Он хромой, левша и носит черные ботинки с острыми носами.

Она немного помолчала.

— Мать твою, Декстер. Мне нужна твоя помощь, черт бы ее побрал.

— Дебора, это все, что я могу сделать с образцом крови.

— Но ты можешь хотя бы выяснить, принадлежит ли она Саманте Альдовар? — спросила она.

— Я могу провести еще один анализ и определить группу крови, — ответил я. — Поинтересуйся у родителей ее группой.

— Делай, — резко сказала она и повесила трубку.

Вы никогда не замечали, как трудно выжить в этом мире? Если ты ничего не смыслишь в своем деле, с тобой обходятся плохо, и в итоге ты теряешь работу, а если разбираешься чуть лучше, чем средний специалист, от тебя постоянно ждут чудес. Как обычно, в этой ситуации не может быть победителей. А если заикнешься об этом, не важно, насколько творчески изложишь свои жалобы, тебя тут же запишут в нытики и начнут избегать.

Честно говоря, я не против этого. Если бы Дебора оставила меня в покое, я бы сейчас был в больнице и любовался, как Лили-Энн развивает свои моторные навыки. Но я не мог себе позволить напрашиваться на то, чтобы меня оставили в покое навсегда. Не при таком состоянии экономики. Кроме того, мне необходимо думать о растущей семье. Поэтому с тяжелым вздохом смертельно уставшего человека я был вынужден вновь гнуть свою натруженную спину над рабочим столом.

День уже клонился к вечеру, когда я позвонил Деборе и сообщил:

— Это первая группа.

Я не ожидал цветистого выражения благодарности. Его и не последовало. Дебора просто фыркнула.

— Тащи свою задницу сюда, — сказала она и отключила связь.

Я отнес затребованный ею предмет в машину и поехал на юг, к Коконат-Гроув, к дому Альдоваров. Веселье все еще продолжалось, когда я добрался туда, но мое парковочное место у бамбука-переростка оказалось занято. Думая о том, скучает ли по мне Лили-Энн, я объехал вокруг квартала. Мне хотелось быть с ней, а не здесь — в темном и опасном мире кровавых брызг и очаровательного характера Деборы. Решено, я просто забегу, скажу Деб, что отбываю, и поеду в больницу. Разумеется, все это при условии, если я найду где припарковаться.

Спустя еще один круг мне наконец улыбнулась удача — место находилось в два раз дальше, чем утром, у большого мусорного контейнера во дворе маленького пустого дома. Мусорные контейнеры — это садовое украшение, которое недавно вошло в моду в южной Флориде, и теперь они появлялись повсюду как грибы после дождя. Когда дом отбирают за долги, приезжает команда с мусорным контейнером и сваливает в него все, что нашлось в доме, так, будто берет его за один угол и попросту вытряхивает содержимое. Изгнанные жильцы, ищут себе в качестве крыши над головой мост получше, банк продает дом за десятую часть стоимости, и все счастливы. Особенно фирма, сдающая внаем контейнеры.

Мне пришлось проделать долгий путь до Альдоваров от моего парковочного места с прелестным видом на помойку. Он оказался совсем не таким ужасным. Было довольно прохладно для Майами: температура не поднималась выше тридцати градусов, — и влажность не более, чем в парной, поэтому, когда я протолкнулся сквозь рой репортеров, собравшихся возле дома, на моей рубашке еще оставались сухие пятна.

Дебора стояла в группе людей, которая выглядела так, будто здесь проходил командный матч по реслингу. Гвоздем вечера, несомненно, должен был стать поединок Деб и агента Рехт. Они уже стояли нос к носу и обменивались довольно резкими замечаниями. Их напарники — соответственно Дик и Среднестатистический Федерал — как хорошие ведомые находились в стороне от основной пары, холодно глядя друг на друга. С другой стороны от Деборы с полубезумным видом стояла полная женщина средних лет, которая, казалось, не могла решить, что ей делать с руками. Она подняла их, затем опустила одну, потом обняла себя за плечи, потом вновь подняла левую руку так, что я мог заметить клочок бумаги, сжатый в ней. Она помахала им, затем снова опустила обе руки, и все это в течении трех секунд, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату и присоединиться к веселой компании.

— У меня нет времени на вас, Рехт, — оскалилась Деб, — и позвольте мне объяснить чтобы вы поняли: если я вижу столько крови, то речь идет о нападении и попытке убийства как минимум. — Она взглянула на меня и вновь повернулась к Рехт. — Так говорят мне мой эксперт и мой опыт.

— Эксперт? — произнесла Рехт с иронией федерального уровня. — Вы имеете в виду вашего брата? Это он ваш эксперт? — Слово «брат» она выговорила так, будто оно означало нечто живущее в пещере и питающееся отбросами.

— Вы можете предложить лучшего? — спросила Деб с настоящей злостью. Было очень приятно, что она меня защищает.

— Мне не нужны эксперты. Пропала девушка-подросток, — заявила Рехт в той же манере, — и, пока не доказано иное, это похищение.

— Извините, — попыталась вставить свое слово размахивающая руками женщина. Дебора и Рехт не обратили на нее никакого внимания.

— Чушь! — отрезала моя сестра. — Нет ни письма, ни телефонного звонка — ничего, кроме комнаты, залитой кровью. Это не похищение.

— Если это ее кровь, — заметила Рехт.

— Извините… Можно… Офицер… — Женщина настойчиво трясла своей бумажкой.

Дебора, злобно взглянув на агента Рехт, повернулась к ней и сказала:

— Да, миссис Альдовар.

Я посмотрел на женщину с интересом. Если она действительно мать пропавшей девушки, это объясняет ее странную жестикуляцию.

— Наверное, это… Вот… Я нашла, — проговорила миссис Альдовар и вновь беспомощно вскинула руки. Потом она опустила правую руку, оставив в воздухе левую, сжимавшую клочок бумаги.

— Что вы нашли, мэм? — спросила Дебора, оглядываясь на Рехт так, будто опасалась, что та сейчас бросится вперед и перехватит бумажку.

— Это… Вы попросили поискать… эм… медицинское заключение, — сказала она, задумчиво вертя листок в руках, — я нашла его. Здесь указана группа крови Саманты.

Дебора, словно всю жизнь была профессиональным баскетболистом, отточенным движением встала между миссис Альдовар и федералами, полностью лишив агента Рехт возможности увидеть, что написано на листочке, который она аккуратно и вежливо взяла у женщины.

— Спасибо, мэм, — поблагодарила Дебора, просматривая страницу. Через пару секунд она подняла глаза и уставилась на меня. — Ты сказал, первая группа.

— Верно, — подтвердил я.

Она ткнула пальцем в страницу:

— Здесь четвертая. Резус-фактор положительный.

— Дайте мне посмотреть, — потребовала Рехт, пытаясь проскользнуть вперед и добраться до листа, но Дебора блокировала ее попытки своей тыловой частью с эффективностью игрока НБА.

— Какого черта, Декстер? — произнесла Деб, будто группа крови не совпала по моей вине.

— Мне жаль. — Я и сам не знал, за что именно извиняюсь, но, судя по тону Деб, мне следовало это сделать.

— У этой девушки, Саманты, четвертая положительная группа, — задумчиво проговорила Дебора, — тогда у кого первая?

— Много у кого, — заверил ее я, — она очень распространена.

— Вы хотите сказать… — попыталась вступить в разговор миссис Альдовар, но Дебора продолжила:

— От этого никакого толку. Если это не ее кровь, тогда… Кто, черт бы его побрал, расплескал чужую кровь по стенам?

— Похититель, — встряла специальный агент Рехт, — стараясь замести следы.

Дебора повернулась к ней, и выражение ее лица представляло собой поразительное зрелище. Несколькими движениями лицевых мускулов и одной поднятой бровью она умудрилась сказать: «Как такое тупое существо умудряется завязывать себе шнурки и прикидываться нормальным человеком? »

— Скажите мне, — произнесла Дебора, оглядывая Рехт в притворном изумлении, — название «специальный агент» подразумевает некое специальное образование?

Новый напарник Деборы, Дик, издал что-то похожее на смешок, а Рехт покраснела.

— Дайте мне взглянуть на документ, — снова потребовала Рехт.

— Вы же окончили колледж, так? — светским тоном продолжила Дебора. — И ту крутую школу ФБР в Куонтико?

— Офицер Морган, — жестко произнесла Рехт, но Дебора только махнула в ее сторону бумажкой.

— Я сержант Морган, — ответила она, — и мне нужно, чтобы вы убрали своих людей с моего места преступления.

— Похищения находятся в моей юрисдикции… — начала Рехт, но Дебору уже понесло, и она оборвала ее без всяких усилий:

— Вы хотите сказать, похититель оставил на стене столько собственной крови, и ему все же хватило сил справиться с сопротивляющейся девушкой? Или он принес кровь в банке из-под майонеза и сказал: «Ты пойдешь со мной? Плюх! » — Дебора покачала головой и слегка усмехнулась. — Оба варианта кажутся мне неправдоподобными, специальный агент. — Она сделала небольшую паузу, но Рехт молчала, видя, как она разошлась. — Что кажется правдоподобным мне… девчонка посмеялась над нами, инсценировав собственное похищение. И если у вас есть доказательства, что я не права, вам лучше бы их предъявить.

— Предъявляйте, — сказал Дик с дурацким смешком, но никто, кроме меня, не обратил на него внимания.

— Как вам прекрасно известно… — начала Рехт, но ее вновь перебили. На этот раз новый напарник Деборы.

— Эй, — воскликнул он, и мы все повернулись к нему.

Он кивнул на пол:

— Дама упала в обморок.

И мы все повернулись в направлении его кивка.

Как он и сказал, миссис Альдовар лежала на полу без сознания.

Глава 4

Наступила долгая пауза, в течение которой все присутствующие не знали, что предпринять, но были полны решимости не предоставлять такую возможность противникам.

Деб и Рехт пожирали друг друга взглядами, Дик тяжело дышал, раскрыв рот, а я раздумывал, является ли помощь потерявшей сознание женщине моей служебной обязанностью в качестве эксперта лаборатории крови. Внезапно я услышал стук входной двери и какое-то оживление за моей спиной.

— Черт, — послышался мужской голос, — черт, черт, черт.

Поспорить с ним не представлялось возможности, но я тем не менее обернулся, чтобы окончательно прояснить для себя происходящее. К нам приближался мужчина средних лет, высокий, с мягким выражением лица. У него были коротко стриженные седые волосы и такая же борода. Он опустился на одно колено возле миссис Альдовар и взял ее за руку.

— Эмили? Дорогая? — Он поглаживал ее руку. — Ну же, приходи в себя, Эм.

Поскольку я всю жизнь работал бок о бок с первоклассными следователями и мне удалось кое-чему от них научиться, я сразу вычислил, что мужчина — мистер Альдовар. Моя сестра, видимо, тоже соображает довольно быстро, поскольку пришла к этому же ошеломительному заключению. Ей удалось оторвать взгляд от Рехт и внимательно посмотреть на мужчину на полу.

— Мистер Альдовар? — спросила она.

— Ну же, дорогая, — сказал он, судя по всему, не Деборе. — Да, я Майкл Альдовар.

Миссис Альдовар открыла глаза и поводила ими из стороны в сторону.

— Майкл? — пробормотала она.

Дебора опустилась на колени рядом с ними, придя к выводу, вероятно, что в сознании родители жертвы будут гораздо более интересными собеседниками, чем без него.

— Я сержант Морган, — представилась она, — расследую дело об исчезновении вашей дочери.

— У меня нет денег, — сказал он очень неожиданно для Деборы. — Я имею в виду, если потребуют выкуп. Она это знает. Саманта не может рассчитывать, что… Они уже звонили?

Дебора тряхнула головой, как будто освобождаясь от чего-то.

— Сэр, скажите, где вы были?

— На конференции в Роли. По медицинской статистике. Мне пришлось… Эмили позвонила и сказала, что Саманту похитили.

Дебора бросила быстрый взгляд на Рехт.

— Это не было похищением, — возразила она мистеру Альдовару.

Он застыл на мгновение, а потом посмотрел Деборе в глаза и спросил:

— Что вы хотите этим сказать?

— Могу я поговорить с вами, сэр? — вопросом на вопрос ответила она.

Мистер Альдовар посмотрел в сторону, а затем на свою жену.

— Давайте усадим мою жену в кресло, или что-нибудь в этом роде.

— Все в порядке, — пробормотала миссис Альдовар, — просто…

— Декстер, — Деб дернула головой в мою сторону, — принеси нюхательную соль или что-нибудь еще. Ты и Дик, помогите ей сесть.

Всегда приятно получить ответ на свой вопрос. Теперь я знал: помогать женщинам, падающим в обморок на месте преступления, входило в перечень моих служебных обязанностей.

Я присел на корточки рядом с миссис Альдовар, а Дебора отвела ее мужа в сторону. Дик нетерпеливо посмотрел на меня с видом большой красивой собаки, которая просит кинуть ей палочку.

— Слушай, у тебя есть эта нюхательная фигня?

Вероятно, весь мир считал Декстера Вечным Хранителем Нюхательной Соли. Не знаю, откуда взялся этот слух, но столкновения с реальностью он не выдерживал — никакой соли у меня не было.

К счастью, миссис Альдовар не желала ничего нюхать. Она схватила за руки нас с Диком и взмолилась:

— Помогите мне встать, пожалуйста.

Мы подняли ее на ноги. Я осмотрелся в поисках горизонтальной поверхности, не занятой представителями силовых структур, куда мы могли бы ее поместить, и заметил в соседней комнате обеденный стол со стульями.

Миссис Альдовар не так уж нуждалась в помощи, чтобы усесться.

Я обернулся на дверь, сквозь которую мы пришли. Специальный агент Рехт и ее среднестатистический спутник пробирались к ней, а Дебора, говорившая с мистером Альдоваром, старательно их не замечала. Эйнджел Батиста-неродственник стоял во внутреннем дворике у раздвижной стеклянной двери и посыпал стекло порошком для снятия отпечатков пальцев. И я знал, что дальше по коридору огромное кровавое пятно на стене все еще ожидало меня. Это был мой мир, мир насилия и крови. Моя личная и профессиональная жизнь связана с ним.

Но сегодня он утратил в моих глазах тот теплый розоватый свет, которым я столько лет наслаждался. Я не хотел находиться здесь и копаться в мусоре, оставшемся от чьего-то веселья; более того, у меня не возникало желания пойти и порезвиться самому. Меня интересовали другие вещи. На старую тропу я вернулся не по своей воле, а из сознания долга перед Деборой, но теперь единственное, к чему я стремилcя, — это мир красоты и чистых ярких цветов, мир Лили-Энн.

Дебора взглянула на меня, но, казалось, ничего не заметила и вернулась к беседе с мистером Альдоваром. Для нее я оставался декорацией, частью места преступления. Декстер в роли фона. Хватит, мне пора было возвращаться к Лили-Энн и прочим чудесам.

Избежав неприятных сцен прощания, я выскользнул наружу и пошел к своей машине, уютно устроившейся у мусорного контейнера. Было самое начало часа пик, волшебное время, когда каждый водитель чувствует себя обладателем права на любой ряд только на основании того, что ушел с работы пораньше. В прошлом я получал огромное удовольствие от вида столь неприкрытого презрения к жизни. Сегодня зрелище оставило меня равнодушным. Эти люди подвергали других опасности, чего я никак не мог допустить в мире, где мне скоро придется отвозить Лили-Энн в балетную школу. Я ехал осторожно, превышая скорость всего на десять миль в час, и это приводило других водителей в ярость. Они пролетали мимо меня, сигналя и показывая мне средние пальцы, но я упрямо придерживался своей безопасной скорости и вскоре добрался до больницы без особых происшествий.

Выйдя из лифта, я на секунду задержался, слушая тихий шепот из темных глубин подсознания Декстера. Именно здесь я почти увидел «кого-то», и ему зачем-то понадобилось наблюдать за мной. Мысль показалась мне настолько нелепой, что я только покачал головой и мысленно погрозил пальцем Пассажиру. И «кому-то», ну-ну. Я миновал памятное место и свернул за угол.

Все мои товарищи по дежурству у окна ушли, сменившись новой компанией, и Лили-Энн тоже не было видно сквозь стекло. На мгновение у меня от беспокойства отнялись ноги. Но разум взял верх. Естественно, прошло несколько часов. Никто не позволил бы ей лежать здесь в полном одиночестве так долго. Лили-Энн сейчас со своей матерью, которая скорее всего ее кормит. Я почувствовал укол ревности. Рита всегда будет занимать особое место в привязанностях Лили-Энн благодаря этой связи, к которой я не могу иметь никакого отношения.

Но, к счастью, я услышал мягкий насмешливый голос подсознания: «Ну же, Декстер, раз уж ты решил испытывать эмоции, стоит ли начинать с зависти к груди? Твоя роль ничуть не менее важна, ты должен быть уверенным любящим проводником для Лили-Энн на тернистом пути ее жизни». Я вынужден был согласиться. Кто лучше меня, всю жизнь пробиравшегося по извилистой тропе среди колючих растений, сможет помочь ей безопасно пройти сквозь чащу? У кого это может получиться лучше, чем у ныне-нормального-папочки-Декстера?

Все идеально укладывалось в схему: я оставался злодеем до этого момента, чтобы знать, как привести Лили-Энн к свету. Все выглядело совершенно логично, и, несмотря на свой опыт, который говорил, что идеальные схемы насквозь ошибочны, мне все же стало легко на душе. Вся моя жизнь была подчинена тайному Плану, и наконец Декстер узнал, в чем он заключался, и понял, какая роль отведена ему в этой игре. Теперь ясно, зачем я существую — не преследовать грешных, но наставлять праведных.

Чувствуя себя просветленным, я бодрой походкой прошел мимо сестринской к палате Риты. Она располагалась в конце коридора, где ей и положено было находиться. Лили-Энн крепко спала на груди у матери, а на прикроватном столике стоял большой букет роз. Мир оказался в полном порядке.

Рита открыла глаза и посмотрела на меня.

— Декстер, — спросила она, устало улыбнувшись, — где ты был?

— Меня вызвали на работу, — ответил я, и она непонимающе уставилась на меня.

— Работа… — сказала Рита и покачала головой. — Декстер, я… Здесь твой новорожденный ребенок.

В этот момент Лили-Энн слегка пошевелилась во сне — это у нее замечательно получилось.

— Да, я знаю, — попытался я успокоить Риту.

— Не понимаю… Как ты мог взять и уйти на работу? — Такого раздражения в ее голосе мне не доводилось слышать. — У тебя только что родился ребенок. И ты идешь на работу? В такой момент?

— Прости меня, — попытался я оправдаться, — я был нужен Деборе.

— И мне, — прошептала Рита.

— Мне очень жаль, — сказал я, и, как ни странно, это было правдой. — Я не знаю, как надо вести себя в таких случаях.

Она посмотрела на меня и вновь покачала головой.

— Я постараюсь научиться, — произнес я с надеждой.

Рита вздохнула и закрыла глаза.

— Ну хотя бы цветы, которые ты прислал, оказались действительно красивые, — сказала она, и где-то в темных закоулках подсознания Декстера зазвенел звоночек.

Естественно, я не посылал никаких цветов. Мне еще не хватало опыта в супружеском лицемерии, чтобы выдумать такое. Да и в голову не пришло, что откликнуться на срочный вызов на работу было ошибкой, а что уж говорить о попытке загладить свою вину цветами. Конечно, у Риты имелось много друзей, которые могли их прислать, и я знал нескольких, кто значился друзьями в теории, — даже Дебора в редкую сентиментальную минуту послала бы цветы, каким бы невероятным поступком это ни казалось. В любом случае в букете не просматривалось ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться.

Но я беспокоился. Сигнал тревоги в моем мозгу не умолкал, свидетельствуя, что все не так, как должно быть. Я сделал вид, будто хочу понюхать цветы, и прочитал прилагавшуюся к ним карточку В ней не было ничего необычного — просто небольшая бирка, на которой оказалось написано: «Поздравляю нас! » — и, ниже, синими чернилами: «Почитатель».

Откуда-то из тех глубин подсознания, где звучал сигнал тревоги, послышался нехороший смешок. Темный Пассажир находил происходящее забавным, и у него имелись причины для этого. О Декстере можно сказать много разного, но «почитатель» находится далеко не в первой десятке. Насколько мне известно, почитателей у меня не было. Все, кто знал меня достаточно хорошо, чтобы ими стать, уже мертвы, разрезаны на части и погребены в укромных местах. Так кто же мог подписаться подобным образом? К тому же, как мне известно из личного опыта, друг или член семьи написал бы на карточке свое имя в надежде получить благодарность за цветы. Строго говоря, обычный человек уже давно позвонил бы и спросил: «Ты получила мои цветы? Я хотел быть уверенным, поскольку они такие дорогие».

Ясно, раз Рита думала, что розы прислал я, никто не звонил. Кроме того, в них, кажется, не заключалось никакой угрозы.

Так почему я чувствовал, как тревога на крошечных ледяных лапках карабкается по моему позвоночнику? Отчего я был уверен, что мне и, следовательно, Лили-Энн угрожает какая-то неясная опасность? Я попробовал рассуждать логически, и это обычно получалось у меня неплохо. Конечно, сказал я себе, дело не только в цветах от незнакомца, но и в том, что я все-таки видел кого-то утром. Когда я поразмышлял над этим, то понял: объяснением моей тревоги является нечто вероятное, и оно может представлять какую-то опасность. А может и не представлять. В общем, что-то в этом роде.

Сформулированная таким образом ситуация заставила меня почувствовать себя неуютно.

Лили-Энн преследовал идиот.

И меня тоже.

Глава 5

Я провел час с Ритой, наблюдая как Лили-Энн спит, возится и ест. Строго говоря, не самое продуктивное времяпрепровождение, но это оказалось куда интереснее и приятнее, чем я мог себе вообразить. Вероятно, считать своего ребенка потрясающим — это разновидность эгоизма: мне никогда не нравились другие младенцы. Но даже если я и был эгоистом, сейчас меня это устраивало. Рита дремала. Когда Лили-Энн начинала толкаться, она просыпалась. Через несколько минут она вздрогнула, вновь открыла глаза и посмотрела на часы над дверью.

— Дети. — сказала она.

— Да, — откликнулся я, наблюдая, как Лили-Энн реагирует на ее голос, сжимая и разжимая руку.

— Декстер, ты должен забрать Коди и Эстор с дополнительных занятий.

Я моргнул. Это было действительно так. Занятия заканчивались в шесть, и женщина, которая их вела, через четверть часа становилась очень нервной. Часы показывали шесть десять. Я должен был это сделать.

— Хорошо, — сказал я и встал, неохотно отрываясь от созерцания младенца.

— Привези их сюда, — попросила Рита с улыбкой, — им надо познакомиться с новой сестренкой.

К выходу я шел, представляя себе удивительную сцену: Коди и Эстор осторожно входят в палату, и когда видят маленькое чудо — Лили-Энн, их лица озаряются любовью и восхищением. Я четко видел в своем воображении эту картину, переданную с талантом Леонардо да Винчи и Норманна Рокуэлла, вместе взятых. Я улыбался, пока шел к лифту. Улыбался настоящей улыбкой. Настоящей, не деланной, а непринужденной человеческой улыбкой. И, конечно, Коди и Эстор скоро будут точно так же улыбаться, глядя на свою сестренку, как и я понимая, что Темный Путь утратил свою привлекательность для них.

Коди и Эстор тоже обречены блуждать среди теней. Такие же монстры, как и я, брошенные во тьму жестокостью своего биологического отца. И я в своей извращенной гордости пообещал вести их по Пути Гарри, научить безопасности и соблюдению кодекса для того, чтобы стать хищниками, каким был я сам. Но появление Лили-Энн все изменило. Они тоже должны понять: мир теперь другой, и больше нет необходимости красться и убивать. И как мог я в этом прекрасном новом мире даже думать о том, чтобы помочь им рухнуть в эту страшную бездну смертельного удовольствия?

Я не мог. Все стало новым сейчас.

Я приведу их к свету, покажу им Путь Добра, и они вырастут порядочными людьми, или, во всяком случае, их подобием. Люди меняются, разве я сам не менялся прямо на глазах? Я уже обзавелся эмоциями и настоящей улыбкой, так что все возможно.

Итак, на волне настоящей человеческой уверенности в том, будто весь мир скоро будет усыпан цветами, я поехал за детьми. Их дополнительные занятия проходили в парке недалеко от нашего дома. На дорогах наступил час пик во всей своей смертоубийственной красе, и я внезапно понял, что заставляло водителей Майами вести себя так. Не злоба, как я полагал раньше, а нетерпение. Каждого из них дома ждал кто-то, кого они не видели весь долгий и унылый рабочий день. Естественно, им не нравилось, когда другой водитель задерживал их. У каждого из них дома была своя Лили-Энн, и, понятно, им не терпелось ее увидеть.

У меня закружилась голова от этой мысли. Впервые я почувствовал свое родство с этими людьми. Мы были вместе, целый океан человеческих существ, соединенных общей целью. Я обнаружил, что напеваю приятную мелодию и понимающе киваю головой, прощая проносившимся мимо меня водителям их поднятые средние пальцы.

Я добрался до парка, опоздав всего на несколько минут, и молодая женщина, в нетерпении стоявшая у двери, улыбнулась с облегчением, передавая мне Коди и Эстор.

— Мистер… эмм… Морган? — спросила она, роясь в сумочке. — Как поживает… эмм…

— С Лили-Энн все прекрасно, — ответил я, — очень скоро она будет на ваших уроках рисования пальцами.

— А миссис… эмм… Морган?

— Она отдыхает, — что, видимо, было правильным клише. поскольку она кивнула, опять улыбнулась и вставила ключ в замочную скважину.

— Ну хорошо, ребята, — сказала она, — до завтра. Пока! — И торопливо пошла к своей машине, припаркованной в противоположном конце стоянки.

— Хочу есть, — заявила Эстор, когда мы подошли к машине, — когда обед?

— Пицца, — произнес Коди.

— Сначала мы поедем в больницу, — возразил я, — чтобы вы могли познакомиться со своей новой сестренкой.

Эстор взглянула на Коди, Коди — на нее, и они оба посмотрели на меня.

— Младенец, — пробормотал Коди, качая головой. Он никогда не говорил больше двух-трех слов сразу, но мог ими выразить все, что угодно.

— Мы хотим сначала поесть, — возразила Эстор.

— Лили-Энн ждет вас. И ваша мама тоже. Садитесь в машину.

— Но мы голодные, — не успокаивалась Эстор.

— Вы не думаете, что знакомство с сестрой важнее? — поинтересовался я.

— Нет, — ответил Коди.

— Младенец никуда не уйдет, он вообще ничего не делает, кроме как лежит и, может быть, пачкает пеленки, — сказала Эстор. — А мы просидели здесь несколько часов и проголодались.

— Вы можете съесть шоколадку в больнице.

— Шоколадку?! — возмутилась Эстор так, будто я предложил ей падаль недельной давности.

— Мы хотим пиццу, — сказал Коди.

Я вздохнул. По всей видимости, розовые очки не заразны.

— Просто сядьте в машину, — попросил я.

Переглянувшись и мрачно посмотрев на меня, они это сделали.

По идее путь обратно должен быть таким же, как и дорога туда, но мне показалось, что он вдвое длиннее, поскольку Коди и Эстор всю дорогу хранили угрюмое молчание. Кроме тех моментов, когда мы проезжали мимо пиццерий. Тогда Эстор кричала: «Вон “У Папы Джона”», — или Коди спокойно произносил: «Домино». Я всю жизнь ездил по этим улицам, но никогда раньше не замечал, какой неотъемлемой частью цивилизации Майами стала пицца. Город был буквально завален ею.

Более слабый человек, конечно, не выдержал бы и притормозил у какого-нибудь из заведений, тем более что запах горячей пиццы каким-то образом проник в машину, несмотря на включенный кондиционер, а я ведь тоже не ел уже несколько часов. Мой рот начал наполняться слюной, и каждый раз, когда кто-нибудь из детей произносил «Пицца Хат», я испытывал огромное искушение остановиться и наброситься на большую пиццу со всеми начинками. Но Лили-Энн ждала, и я не был тряпкой. Сжав зубы, я ехал по узкому и прямому шоссе Дикси. Вскоре я снова оказался на парковке больницы и попытался заставить двух упирающихся детей войти в здание.

Весь путь через парковку они преодолели, едва волоча ноги. Один раз Коди даже остановился и начал оглядываться, будто его кто-то окликнул, и с большой неохотой согласился двигаться дальше, хотя до тротуара мы еще не дошли.

— Коди, — сказал я, — пойдем. Ты попадешь под машину.

Он проигнорировал мое замечание, разыскивая глазами что-то среди машин, и остановил взгляд на одной из них, припаркованной примерно в пятидесяти футах.

— Коди, — снова позвал я, пытаясь сдвинуть его с места.

Он слегка покачал головой:

— Парень-из-Тени.

Я почувствовал, как по спине бегут мурашки, и услышал шорох раскрывающихся кожистых крыльев. Парнем-из-Тени звали Темного Пассажира Коди, и, несмотря на его неопытность, пренебрегать им не стоило. Я остановился и посмотрел на маленькую красную машину, которая привлекла его внимание, пытаясь найти в ней то, что заставит моего внутреннего часового поднять тревогу. Пассажир, которого видно было только наполовину, сидел в машине и читал «Нью тайме», вторую по популярности еженедельную газету Майами. Кто бы он ни был, его, по-видимому, интересовала только передовица газеты, повествующая о прелестях массажных салонов нашего города.

— Этот парень следит за нами, — сказала Эстор.

Я подумал о предыдущем источнике тревоги — загадочных розах. Именно это заставило меня принять решение: если розы не пропитаны медленно действующим ядом, вокруг меня не было ничего по-настоящему опасного. Хотя не исключено, что человек в машине мог оказаться хищником — это же все-таки Майами. Ничто не вызвало у меня ощущения, что он интересовался нами.

— Этот парень читает газету, — заметил я, — а мы стоим посреди стоянки и тратим время. Пошли.

Коди медленно повернулся и посмотрел на меня, на его лице изумление смешивалось с раздражением. Я покачал головой и показал на здание больницы. Дети обменялись своими фирменными взглядами и посмотрели на меня с выражением, говорившим, что они разочарованы, но не удивлены моим недостойным поведением. Потом они одновременно повернулись и пошли к двери больницы. Коди три раза оборачивался посмотреть на машину. Взглянул на нее и я, но там не было ничего особенного, кроме человека с газетой, и в конце концов мы вошли внутрь.

Декстер — человек слова, и я повел их прямо к торговому автомату за обещанной шоколадкой. Но они опять погрузились в угрюмое молчание, глядя на автомат как на орудие пыток. Я начинал терять терпение — еще одно подлинно человеческое чувство. Теперь мне довелось испытать уже два, и я не могу сказать, что в данный момент это меня радовало.

— Ну, — предложил я, — выбирайте.

— Но мы ничего не хотим, — ответила Эстор.

— Лучше остаться голодными?

— Лучше пицца, — мягко сказал Коди.

Я почувствовал, как у меня начинают ходить желваки на скулах, но взял себя в руки и поинтересовался:

— Вы видите пиццу в этом автомате?

— Мама говорит, что слитком много сладкого приводит к диабету, — упиралась Эстор.

— А слишком много пиццы повышает уровень холестерина, — проговорил я сквозь сжатые зубы. — А немного поголодать пойдет вам на пользу, так что забудем о шоколадках и пойдем наверх. — Я протянул им руки и наполовину повернулся к лифту. — Ну же!

Эстор раздумывала, слегка приоткрыв рот, и мы постояли еще несколько долгих секунд. Наконец Коди сказал:

— «Кит-кат».

Молчание было нарушено. Я купил Коди его «Кит-кат», Эстор выбрала «Трех мушкетеров», и наконец после этой сцены, такой же долгой и болезненной, как полостная операция. мы вошли в лифт и направились к Лили-Энн.

Ло палаты Риты мы дошли, не произнеся ни слова о пицце и диабете, и это можно было рассматривать как чудо. В силу обычного человеческого оптимизма я полагал, что мы без приключений пройдем в дверь и окажемся перед Лили-Энн. Но Эстор встала перед дверью как вкопанная, и Коди плавно остановился вслед за ней.

— А что, если она нам не понравится? — спросила Эстор.

Я моргнул. Откуда это могло взяться?

— Как она может вам не понравиться? — изумился я. — Она чудесный младенец. Она ваша сестра.

— Наполовину сестра, — тихим голосом заметил Коди.

— У Дженни Баумгартен есть младшая сестра, и они постоянно дерутся, — сказала Эстор.

— Но вы не будете с ней драться. — Я пришел в ужас от этой мысли. — Она еще совсем маленькая.

— Я не люблю младенцев, — заявила Эстор, лицо которой принимало все более упрямое выражение.

— Этого полюбишь, — сказал я, и сам удивился своему приказному тону.

Эстор неуверенно посмотрела на меня, потом на своего брата. Воспользовавшись их замешательством, я скомандовал:

— Входите.

И, положив им обоим руки на плечи, втолкнул в дверь.

Картина не слишком изменилась за время моего отсутствия — это все еще была «Мадонна с Младенцем», на которой Лили-Энн лежала на груди у матери, придерживавшей ее рукой. Кода мы вошли, Рита открыла глаза и улыбнулась, а Лили-Энн слегка пошевелилась, но не проснулась.

— Познакомьтесь с сестрой, — сказала Рита.

— Вы оба только об этом и говорите, — ответила Эстор. Она продолжала стоять с капризным видом, пока Коди не оттолкнул ее и не подошел к кровати. Его голова оказалась на одном уровне с головой Лили-Энн, и он долго разглядывал ее с заметным интересом.

Эстор подошла поближе, казалось, больше интересуясь реакцией Коди, чем тем, кто ее вызвал. Мы наблюдали, как Коди вытянул палец и коснулся крошечного кулачка Лили-Энн.

— Мягкая, — сказал Коди и осторожно погладил ее по руке. Лили-Энн разжала кулак, и он позволил ей ухватить его за палец. Она сжала его, и, к удивлению всех присутствующих, Коди улыбнулся.

— Она меня поймала, — заметил он.

— Я хочу попробовать, — попросила Эстор и попыталась обойти его, чтобы попасть поближе к ребенку.

— Подожди своей очереди, — возразил он, и Эстор отошла назад, где подпрыгивала от нетерпения, пока Коди наконец не отнял у Лили-Энн свой палец и не пропустил ее. Эстор сразу же попыталась повторить то, что проделал Коди, и тоже улыбнулась, когда Лили-Энн схватила ее за палец. Следующие пятнадцать минут они по очереди играли в эту новую игру.

И целых полчаса мы не слышали ни слова о пицце.

Глава 6

Мне было очень приятно наблюдать, как трое детей — мои трое детей — сближаются. Но любой ребенок скажет вам, что, если вы наслаждаетесь жизнью в присутствии взрослых, окончание веселья — это только вопрос времени. И Рита, как единственный действительно взрослый человек в помещении, оправдала это утверждение. Где-то через полчаса она посмотрела на часы и произнесла ужасные слова:

— Ну хорошо. Вам завтра в школу.

Коди и Эстор обменялись красноречивыми взглядами, говорившим очень много без помощи звуков.

— Но, мама, — сказала Эстор, — мы играем с нашей новой сестренкой. — Она произнесла эту фразу так, будто она являлась непререкаемой цитатой и Рита не должна была возражать. Но Рита оказалась опытным игроком и только покачала головой.

— Вы можете поиграть с Лили-Энн завтра, — заметила она. — А сейчас Деке… папа должен отвезти вас домой и уложить в кровать.

Они оба посмотрели на меня так, словно я их предал. Я пожал плечами:

— По крайней мере там есть пицца.

Дети покидали больницу почти с такой же неохотой, с какой пришли, но у меня все же как-то получилось довести их до двери и усадить в машину. Вместо того чтобы вновь переживать ужасы предыдущего пути и падать в обморок от испарений пиццы, окутывавших город, я разрешил Эстор воспользоваться моим телефоном и заказать пиццу на дом. Едва мы приехали домой, как нам ее доставили. Коди и Эстор набросились на нее так, словно не ели месяц, а я счел себя счастливчиком, когда мне удалось урвать пару кусочков, не потеряв руку.

После еды мы смотрели телевизор, пока не пришло время идти спать, а затем предались знакомым ритуалам чистки зубов, надевания пижам и укладывания в постель. Было странно мне самому проводить эту церемонию. Я часто наблюдал за ней, но Верховной Жрицей Времени-Идти-Спать всегда оставалась Рита, и я испытывал глупый страх сделать что-то не так. Я вспомнил, как Рита в больнице, оговорившись, назвала меня «Декс-папочка». Я действительно теперь был папочкой Дексом, и все это стало моей обязанностью. Скоро я буду проделывать то же самое с Лили-Энн, проводя ее с братом и сестрой между предательскими мелями ночи к безопасной гавани кровати. Странно, но эта мысль показалась мне приятной. Честно говоря, она поддерживала меня все время, пока я не уложил Эстор и Коди и не потянулся к выключателю.

— Эй, — сказала Эстор, — ты забыл про молитву.

Я моргнул, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Но я ни одной не знаю.

— Тебе и не надо, — заметила она, — ты должен слушать нас.

Подозреваю, что любой, кто оказался в компании детей, рано или поздно почувствует себя законченным лицемером. Я, например, это ощутил, но тем не менее с торжественным выражением лица выслушал всю ту рифмованную бессмыслицу, которую они читали вслух каждый вечер. У меня почти не было сомнений: они не верили ни единому слову, — но это было частью ритуала и должно было исполняться. Всем стало легче, когда молитвы остались позади.

— Ну все, — сказал я, вставая и выключая свет, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Декстер, — отозвалась Эстор.

— Ночи, — тихо проговорил Коди.

Если бы все было как обычно, я бы еще час посмотрел телевизор, сидя вместе с Ритой внизу на диване, просто для маскировки. Но сегодня не было печальной необходимости притворяться, будто программы забавны или интересны, так что в гостиную я не вернулся. Вместо этого я пошел в маленькую комнату по другую сторону холла, которую Рита называла моим кабинетом. Там стоял компьютер, при помощи которого я выслеживал тех особенных персонажей, что заслуживали моего внимания, и маленький шкафчик, где я хранил кое-какие безобидные вещи вроде клейкой ленты и лески, рассчитанной на пятидесятифунтового тунца.

Еще там стоял небольшой шкафчик для бумаг, который я всегда держал запертым. В нем находились материалы, касавшиеся тех, с кем можно поиграть. Я сел за свой маленький стол и заглянул в шкафчик. В данный момент у меня оказалось в наличии не слишком много вариантов. Имелось две возможности, но в силу известных обстоятельств я ими не воспользовался и теперь не был уверен, воспользуюсь ли когда-нибудь. Я открыл папку. В ней лежали материалы на педофила-убийцу, которого дважды оправдывали из-за хорошего алиби. Я уверен, что смогу доказать его вину — естественно, не по закону, но в достаточном соответствии строгим стандартам моего приемного отца полицейского Гарри. Еще клуб на Саут-Бич, неоднократно указывавшийся как место, где в последний раз видели исчезнувших людей. Он назывался «Фэнг»[3] — совершенно идиотское название для клуба. В дополнение к сообщениям о пропавших, он фигурировал в документах Иммиграционной службы. В клубе отмечался необычайно высокий уровень текучести кадров среди кухонных работников, и кто-то заподозрил, что не все мойщики посуды сбегали обратно в Мексику из-за плохого вкуса местной воды.

Нелегальные иммигранты — это легкая добыча для разного рода хищников. Если кто-то из них пропадает, официального заявления не поступает — семья, друзья и работодатели боятся идти в полицию. И они исчезают, сколько — никто не знает, но, я думаю, достаточно для того, чтобы удивить даже жителей Майами. И кто-то в этом клубе определенно пользовался ситуацией. Скорее всего, по моему мнению, менеджер, так как он в любом случае знал о текучести кадров. Я пролистнул бумаги и нашел его имя: Джордж Кукаров. Он жил в очень хорошем месте недалеко от клуба — на Дилидо-Айлэнд. Удобно и для работы, и для развлечений. Можно свести баланс, нанять диджея, убить мойщика посуды и съездить пообедать домой. Я буквально видел, как все это устроено — удобно и аккуратно, и мне стало почти завидно.

Я отложил папку и задумался. Джордж Кукаров — менеджер ночного клуба, убийца. Все было совершенно ясно, настолько ясно, что гончая Декстера подскочила, поскуливая и дрожа от нетерпения броситься в погоню за лисой. И Пассажир, соглашаясь, раскрыл крылья с шорохом, в котором слышалось: «Да, это он. Сегодня, сейчас».

Через окно в комнату проникал лунный свет, и я чувствовал, как он вливается мне под кожу, прорезает себе путь глубоко внутрь и беспокоит темное озеро в моей сердцевине, заставляя сознание подкидывать мне удивительные мысли. Я представлял себе его, привязанного клейкой лентой к столу, корчащегося в холодном поту от того самого парализующего страха, который он заставлял испытывать… кто знает скольких. И я видел, как опускается мой старый надежный нож…

Но мысль о Лили-Энн неожиданно всплыла в моем сознании, и лунный свет перестал казаться мне таким уж ярким, умолк и тихий зов лезвия. Новая личность Декстера каркнула: «Больше никогда», — и луна зашла за пушистое серебряное облачко — Лили-Энн, нож скользнул в ножны, Декстер вернулся к своей жизни добропорядочного обитателя пригорода, а Кукаров унесся продолжать свои злодейства.

Темный Пассажир, разумеется, пытался сопротивляться, как и рациональная часть моего разума. «Подумай, Декстер, — мурлыкал он, — неужели мы можем оставить все эти развлечения хищников безнаказанными? Позволить монстрам бродить по улицам, когда в наших силах остановить их навсегда и при этом получить удовольствие? Неужели мы действительно проигнорируем этот вызов? »

Я вспомнил об обещании, которое дал в больнице. Я должен стать лучше. С Демоническим Декстером покончено, теперь я Декс-папочка, посвятивший себя благополучию Лили-Энн и остальной моей семьи. Впервые человеческая жизнь показалась мне чем-то редким и ценным, несмотря на бесчисленное множество этих жизней, подавляющее большинство которых ничем не могло доказать свою ценность. Но ради Лили-Энн я должен измениться, и я это сделаю.

Я уставился на лежавшую у меня на коленях папку. От нее исходило тихое, искушающее пение, умолявшее меня присоединиться, обещавшее, что в лунном свете мы вместе споем прекрасную песню. Но нет. Мой новорожденный ребенок, подобно опере, заглушил своей увертюрой это тихое пение. Твердой рукой я скормил бумаги шредеру и пошел спать.

* * *

Следующим утром я немного опоздал на работу, так как сначала отвез Коди и Эстор в школу. Раньше это всегда делала Рита. Но теперь, разумеется, все изменилось, настал год первый Золотого Века Лили-Энн. В обозримом будущем мне придется отвозить старших детей в школу. По крайней мере до тех пор, пока Лили-Энн не подрастет настолько, чтобы безопасно ездить в детском кресле. И если ради этого надо пожертвовать возможностью приходить на работу с первыми трелями малиновок, что ж, это не большая потеря.

Впрочем, жертва показалась мне несколько более серьезной, когда я наконец добрался до своего офиса и обнаружил, что кто-то другой, а не Добрый Декстер, принес пончики и от них уже осталась только помятая коробка в пятнах жира. Но зачем мне пончики, когда жизнь и так сладка? Я приступил к работе с улыбкой на устах и песней в сердце.

В этот раз не было никаких отчаянных звонков, призывающих меня устремиться на место преступления, и за первые полтора часа рабочего дня я успел сделать много бумажной работы. Я позвонил Рите и убедился, что с Лили-Энн все хорошо и ее не похитили пришельцы. Когда она сонным голосом ответила мне, я пообещал навестить их после обеда.

Я заказал кое-какие расходные материалы, заполнил несколько отчетов, наведя таким образом в своей профессиональной жизни почти полный порядок. Конечно, это не могло восполнить утрату пончиков, но я был доволен собой — Декстер считает порядок своим Долгом.

Когда около десяти на моем столе зазвонил телефон, мои глаза все еще застилала розовая пелена удовлетворения.

— Морган слушает! — радостно сообщил я в трубку и был вознагражден угрюмым голосом моей сестры Деборы.

— Где ты? — поинтересовалась она, не особенно вдаваясь в подробности. Если я говорил с ней по служебному телефону, длинным шнуром прикрепленному к моему рабочему столу, где я мог быть? Вероятно, сотовые телефоны действительно разрушают ткани мозга.

— Я тут, на другом конце провода, — ответил я.

— Встретимся на стоянке, — отрезала она и бросила трубку, прежде чем я успел возразить.

Я нашел Дебору возле ее служебной машины. Она раздраженно опиралась на капот и так злобно смотрела на меня, что я, по подсказке своего стратегического таланта, решил атаковать первым:

— С какой стати тебе пришло в голову встречаться здесь? У тебя есть прекрасный офис со стульями и кондиционером.

Она выпрямилась и полезла за ключами.

— В моем офисе завелись паразиты, — сказала она.

— Какие?

— Дик, — ответила она. — Этот сладенький сукин сын без капли мозгов не оставляет меня в покое.

— Он не может оставить тебя в покое. Он твой напарник.

— У меня крыша едет от этого, — заявила она. — Он притаскивает свою задницу на мой стол и сидит там, ожидая, что я втрескаюсь в него по уши.

Мое воображение нарисовало потрясающую картину: Дебора с треском врезается в своего напарника и оказывается по уши в нем. Но насколько бы яркой ни была картина, особого смысла в ней я не увидел.

— А с чего это тебе втрескиваться по уши в твоего напарника?

Она покачала головой:

— Может быть, ты не заметил, но он хорош собой до идиотизма. Если действительно не заметил, то ты единственный в этом здании. Включая самого Дика.

Конечно, я обратил на это внимание, но не понял, какое отношение его до неприличия смазливая физиономия имеет к предмету дискуссии.

— Ладно, — сказал я, — заметил. И что с того?

— Он уверен, что я наброшусь на него, как любая другая девица, — ответила она. — А меня тошнит от этого. Он тупее бревна, только и может, что сидеть на краю моего стола, ковыряться нитью в своих идеальных зубах и ждать моих указаний. Если бы мне пришлось терпеть это хотя бы на две секунды дольше, я бы вышибла ему мозги. Садись в машину.

Дебора никогда не умела скрывать своих истинных чувств, но это было слишком даже для нее, и некоторое время я просто стоял и смотрел, как она забирается в машину и заводит мотор. Она прибавила оборотов, а потом, чтобы до меня наконец дошло, что она торопится, включила сирену. Вой сигнала вырвал меня из раздумий и переместил в пассажирское кресло. Не успел я закрыть дверь, как она тронулась с места и мы выехали со стоянки на улицу.

— Не думаю, что он нас преследует, — сказал я, когда она вдавила педаль газа в пол.

Дебора не ответила, а лишь проскользнула мимо набитого арбузами грузовика и на большой скорости поехала прочь от участка и своего напарника.

— Куда мы едем? — поинтересовался я, вцепившись в подлокотник.

— В школу.

— В какую? — спросил я, пытаясь понять, не заглушил ли рев мотора большую часть сказанного.

— Школа для богатых детишек, в которую ходила Саманта Альдовар, — ответила она. — Как ее… «Рэнсом Эверглейдс».

Я моргнул. Мне не казалось, что этот пункт назначения из тех, куда следует так торопиться: правда, может быть, Дебора боялась опоздать на урок, — но тем не менее мы продолжали на опасной скорости нестись сквозь поток. В любом случае было приятно осознавать: если мы не перевернемся по дороге, то самое опасное, что может меня ждать, — это комок жеваной бумаги. А принимая во внимание экономическое положение подавляющего большинства учеников, это будет комок жеваной бумаги самого высокого качества, что не может не утешить.

Поэтому я лишь сжал зубы и крепко вцепился в подлокотники, пока Дебора пролетала по городу: свернула на Лежен-роуд и въехала в Коконат-Гроув. Налево — на шоссе номер один, направо — на Дуглас-роуд, налево — на Пойнсиана-авеню, и, переехав Мейн-хайвей, мы оказались у ворот школы за время, которое вполне тянуло на рекордное, если бы кто-нибудь следил за такими вещами.

Мы въехали в ворота из коралловых булыжников, и нас остановил охранник. Дебора показала ему свой значок, и он тщательно изучил его, прежде чем пропустить нас. Мы миновали ряд зданий и припарковались под огромной старой индийской смоковницей, на месте, которое, согласно надписи, было зарезервировано для М. Стоукс. Дебора выбралась из машины, я последовал за ней. По тенистой тропинке мы вышли на освещенное солнцем место и увидели перед собой то, что детьми считали школой для мажоров. Строения выглядели новыми и аккуратными, территория — чистенькой и ухоженной. Солнце светило здесь чуть ярче, чем снаружи, листья пальм покачивались более плавно, и казалось, сама природа благоволила богатеньким деткам.

Сбоку от площадки в центре кампуса стояло здание с галереей, где располагалась администрация школы. Мы вошли в холл и были вынуждены ждать заместителя директора по каким-то вопросам. Я вспомнил завуча из средней школы, в которой я учился: очень крупный мужчина, с выступающим, как у кроманьонца, лбом, напоминающим кулак, — и, надо сказать, оказался несколько удивлен, когда нас поприветствовала невысокая элегантная женщина.

— Офицеры, — сказала она приятным тоном, — меня зовут мисс Стейн. Чем могу помочь?

Дебора покачала головой:

— Мне необходимо задать вам несколько вопросов об одной из ваших учениц.

Мисс Стейн подняла бровь, давая нам понять, насколько необычной оказалась наша просьба. Полиция не имела обыкновения задавать вопросы, касающиеся ее учеников.

— Давайте пройдем в мой кабинет, — пригласила она и провела нас через холл в комнату с письменным столом, креслом и несколькими дюжинами грамот и фотографий на стенах.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила мисс Стейн, и Дебора, даже не взглянув на меня, заняла единственный пластмассовый стул, стоявший напротив письменного стола, вынудив меня поискать на стене участок, свободный от памяти в рамочках, к которому я мог бы прислониться.

— Итак, — сказала мисс Стейн. Она устроилась в кресле за своим столом и вежливо, но холодно взглянула на нас. — Что произошло?

— Пропала Саманта Альдовар, — ответила Дебора.

— Да. Разумеется, мы слышали об этом.

— Что вы можете о ней сказать?

Мисс Стейн нахмурилась:

— Я не могу дать вам информацию о ее оценках или о чем-либо подобном. Но она была хорошей ученицей. Пожалуй, выше среднего уровня.

— Она получала стипендию? — спросила Дебора.

— Это конфиденциальная информация, разумеется, — отрезала мисс Стейн. Дебора бросила на нее тяжелый взгляд, но он не возымел никакого действия. Вероятно, завуч привыкла к угрожающим взглядам богатых родителей. Определенно, это был тупик, и я решил вмешаться.

— Ее много дразнили? — спросил я. — Ну, вы понимаете, по поводу денег и прочего.

Мисс Стейн посмотрела на меня и улыбнулась снисходительной полуулыбкой.

— Судя по всему, вы предполагаете, что ее исчезновение вызвано финансовыми причинами, — сказала она.

— Вы не знаете, у нее был парень? — опять спросила Дебора.

— Не знаю, — ответила мисс Стейн, — и даже если бы знала, не уверена, что сказала бы вам.

— Мисс Стерн.

— Стейн.

Дебора отмахнулась:

— Нас не интересует поведение Саманты Альдовар. Нас интересует ее исчезновение. И если вы отказываетесь сотрудничать, то лишаете нас возможности найти ее.

— Не вижу, каким образом…

— Мы бы хотели найти ее живой, — предупредила Дебора, и я мог гордиться ее холодным и твердым тоном.

Мисс Стейн побледнела.

— Не знаю… — начала она. — Это личные данные, я действительно не знаю, как быть. Пожалуй, я смогу найти кого-нибудь из ее друзей.

— Это нам очень поможет, — одобрила Дебора.

— Думаю, ближе всего она дружит с Тайлер Спанос, — сказала мисс Стейн. — Но я должна буду присутствовать.

— Приведите Тайлер Спанос, мисс Стейн.

Мисс Стейн прикусила губу и направилась к выходу, растеряв большую часть уверенности, с которой она вошла сюда. Дебора откинулась назад на своем стуле и немного поерзала, пытаясь устроиться поудобнее. Это оказалось невозможным, и через некоторое время она сдалась, сев прямо и перекладывая ноги с одной на другую.

У меня затекло одно плечо, и я попробовал прислониться другим. Прошло несколько минут. Дебора пару раз взглянула на меня, но нам обоим было не о чем говорить.

Наконец мы услышали за дверью голоса, становившиеся все выше и громче. Это продолжалось где-то полминуты, а потом все снова стихло. И после нескольких показавшихся невероятно долгими минут, в течение которых Дебора опять перекладывала ноги с одной на другую, а я оперся на стену тем же плечом, что и раньше, в кабинет поспешно вошла мисс Стейн. Она все еще была бледна и уже совершенно не казалась счастливой.

— Тайлер Спанос не пришла сегодня в школу, — сообщила она, — как и вчера. Я решила позвонить ее родителям. — Она осеклась со смущенным видом.

— Она заболела? — попыталась ей помочь Дебора.

— Нет, она… — Мисс Стейн замолчала, закусив губу. — Они… Она работала над учебным проектом с другой ученицей, — продолжила она наконец, — и мне сказали, для того чтобы поработать над ним… они… она поехала пожить у второй девочки.

Дебора резко выпрямилась.

— У Саманты Альдовар, — закончила она, и это не было вопросом.

И все же мисс Стейн решила ответить.

— Да, — проговорила она, — вы правы.

Глава 7

С учетом законов, к которым может обратиться с целью защиты своих учеников от полицейского вмешательства любая школа, и влияния, которым обладали родители учеников «Рэнсом Эверглейдс», мы могли оказаться перед лицом серьезных трудностей при расследовании того, что теперь оказалось двойным исчезновением. Но школа решила не искать окольных путей и использовать кризис как средство усиления сплоченности коллектива.

Я огляделся и обнаружил, что количество стульев в кабинете не изменилось. Место, к которому я прислонялся, больше не казалось мне таким уж гостеприимным. Кроме того, я решил, что наш статус значительно возрос после того, как обнаружилась пропажа еще одной ученицы, и теперь я мог считать себя слишком важной персоной, чтобы вот так подпирать стенку. Помимо всего прочего, в этом кабинете было еще одно замечательное кресло.

Только я устроился на месте мисс Стейн, как зазвонил мой сотовый. Судя по тексту на экране, звонила Рита. Я ответил:

— Алло?

— Декстер, привет, это я, — сказала она.

— Я догадался, — сообщил я.

— Что? Не важно, слушай, — продолжила она, совершенно излишне, раз я уже и так ее слушал, — доктор говорит, что я уже могу ехать домой. Ты не мог бы забрать нас?

— Ты уже что? — пораженно переспросил я. В конце концов, Лили-Энн родилась только вчера.

— Готова, — терпеливо повторила Рита, — мы готовы ехать домой.

— Но еще рано, — сказал я.

— Доктор говорит, что не рано, — заверила она. — Декстер, я уже проходила через это.

— Но Лили-Энн… Она может подхватить что-то, или кресло в машине… — промямлил я и понял: меня переполнила паника при мысли, что Лили-Энн придется покинуть безопасные стены больницы, и заговорил в точности как Рита.

— Она в порядке, Декстер, и я тоже, — произнесла она. — И мы хотим домой, так что, пожалуйста, заезжай за нами. Хорошо?

— Но, Рита.

— Мы ждем. Пока. — Она повесила трубку, прежде чем я смог придумать вескую причину, по которой ей не следовало бы уезжать из больницы. Несколько секунд я просто смотрел на телефон, а потом мысль о том, что Лили-Энн должна очутиться в мире, полном бактерий и террористов, заставила меня лихорадочно действовать. Я сунул телефон в чехол и вскочил на ноги.

— Мне надо идти, — сообщил я сестре.

— Я поняла. — Она кинула мне ключи от машины. — Возвращайся как только сможешь.

Я поехал на юг в типичном стиле Майами, лавируя между потоками так, будто на дороге нет никаких полос. Обычный мой стиль вождения более прост — мне всегда казалось, что добраться до места назначения ничуть не менее важно, чем показаться крутым на дороге. Но сейчас у меня это получилось без особых усилий: я вырос здесь, и, помимо всего прочего, мне представлялось, что текущая ситуация требует от меня всей возможной поспешности и мужественной твердости. О чем Рита думала? Больше того, как она убедила врачей пойти на такое? Это выглядело бредом: Лили-Энн — крошечное, хрупкое, совершенно беззащитное создание, и кидать ее, не умеющую плавать, в бурное море жизни за пределами больницы было полным безумием и совершенно бесчеловечным поступком.

Я заехал домой за детским сиденьем. Конечно, я неделями тренировался, чтобы идеально справиться с ним, когда придет время, но оно наступило слишком рано, и, когда я попытался закрепить его ремнем безопасности, обнаружилось, что мои пальцы, обычно такие ловкие, превратились в ледяные и неуклюжие отростки. Я никак не мог просунуть ремень в щель на задней стенке кресла, все толкал, тянул и в конце концов порезал палец о пластик, а пока зализывал рану, вся конструкция окончательно развалилась.

И эта штука должна обеспечить безопасность? Разве оно могло защитить Лили-Энн, если так набросилось на меня? И даже если оно сработает как надо — хотя ничто никогда не работает как надо, — разве я смогу защитить Лили-Энн в таком опасном мире, как наш? Тем более так скоро после появления на свет — безумие отправлять ее домой, когда ей всего один день от роду. Типичное врачебное высокомерие и безразличие. Врачи всегда считают, будто они умнее всех, только потому, что не завалили органическую химию. Но они не могут знать всего — они не видели того, о чем мне так ясно говорил отцовский инстинкт. Еще слишком рано кидать Лили-Энн в холодный и жестокий мир, только для того чтобы сэкономить деньги страховой компании. Это не могло хорошо закончиться.

В конце концов я установил сиденье на место и устремился к больнице. Однако, несмотря на все мои совершенно логичные опасения, я не обнаружил ни Риту, уворачивающуюся от пуль под стенами больницы, ни Лили-Энн, играющую использованными шприцами в мусорном баке. Вместо этого Рита сидела в инвалидном кресле в холле, держа в руках аккуратный сверток с младенцем. Когда я вбежал внутрь, она взглянула на меня с широкой улыбкой:

— Привет, Декстер. Ты быстро.

— О, — произнес я, пытаясь убедить себя, что каким-то образом все действительно оказалось в порядке, — ну, честно говоря, я был не так далеко.

— Надеюсь, ты не собираешься везти нас домой с такой же скоростью, — заметила она. И раньше, чем я смог опровергнуть ее опасения и объяснить, что в любом случае ей еще рано покидать больницу, веселый молодой человек с длинными волосами подбежал к нам и схватил рукоятки Ритиного кресла.

— А вот и папочка! — воскликнул он. — Ну что, ребята, вы готовы идти?

— Да, это… Спасибо.

Парень моргнул и сказал:

— Ну и ладушки.

Затем он отпустил тормоз на колесе кресла и повез Риту к двери. И поскольку иногда даже мне приходится мириться с необходимостью, я вздохнул и последовал за ними.

В машине я забрал Лили-Энн у Риты и осторожно уложил ее в злобное кресло. К сожалению, почему-то навыки, наработанные в ходе практики со старым пупсом Эстор, оказались совершенно неприменимыми к настоящему ребенку. В итоге Рита была вынуждена помочь мне правильно пристегнуть Лили-Энн. За руль я сел, ощущая себя совершенно беспомощным, с двумя левыми руками. Бросив несколько обеспокоенных взглядов в зеркало заднего вида и убедившись, что кресло не загорелось и с Лили-Энн все в порядке, я направил машину к выезду со стоянки.

— Только не гони, — напомнила мне Рита.

— Да, дорогая, — отозвался я.

Домой я ехал медленно. Не настолько медленно, чтобы испытывать на себе гнев жителей нашего прекрасного города, но тем не менее верхнее ограничение скорости всегда было в пределах видимости. Каждый сигнал, каждый удар басов из колонок в проезжавших машинах, казался мне новым и опасным, а когда я остановился на светофоре, то обнаружил, что нервно рассматриваю стоящие рядом машины, будто в поисках наставленных на нас автоматов. И все же мы каким-то чудом добрались до дома. Расстегнуть ремни кресла Лили-Энн оказалось не так трудно, как застегнуть, и очень скоро она и Рита были внутри дома и удобно расположились на диване.

Я посмотрел на них обеих, и неожиданно все представилось мне не таким, как раньше, поскольку они впервые были вдвоем здесь, дома, и присутствие моего новорожденного ребенка в этих старых декорациях, казалось, только подчеркивало, какой новой, удивительной и хрупкой стала жизнь.

Я бессовестно терял время, впитывая это ощущение и упиваясь его невероятностью. Я потрогал пальчики Лили-Энн и провел тыльной стороной ладони по ее щечкам. Они были мягче, чем то, к чему я прикасался когда-либо в своей жизни, и мне казалось, что я могу кончиками пальцев ощутить запах ее новорожденное™ в этом мире. Рита прижимала ее к себе и улыбалась в полудреме, пока я гладил свою дочь, смотрел на нее и обнюхивал ее кожу. Наконец я взглянул на часы, обнаружил, сколько времени успело пройти, и вспомнил, что приехал сюда на чужой машине, хозяин которой способен словесно уничтожить человека за куда меньший проступок.

— Ты уверена, что все в порядке? — спросил я Риту.

Она открыла глаза и улыбнулась древней улыбкой, которую так хорошо умел передавать Леонардо, — улыбкой матери с чудо-ребенком.

— Со мной это уже бывало раньше, Декстер, — сказала она. — С нами все будет в порядке.

— Если ты уверена… — начал я в приступе недавно обретенной чуткости.

— Я уверена, — подтвердила она, и с большой неохотой я оставил их.

Вернувшись в «Рэнсом Эверглейдс», я отдал ключи от машины Деб и обнаружил, что ей предоставили комнату с видом на залив в старинном деревянном здании в качестве временного помещения для допросов. «Пагода» — так называлось здание — стояла на утесе над спортивной площадкой. Это шаткое деревянное строение, по внешнему виду которого нельзя было сказать, будто оно способно пережить хоть один летний шторм, простояло достаточно долго, чтобы стать исторической достопримечательностью.

Когда я вошел, Дебора беседовала с не в меру ухоженным молодым человеком и только кивнула мне, не перебивая его. Я устроился на стуле рядом с ней.

Остаток дня в ветхое старое здание по одному приходили ученики и преподаватели, чтобы рассказать нам о Саманте Альдовар и Тайлер Спанос. Все ученики, которых мы видели, оказались способными, привлекательными и воспитанными, а учителя — умными и преданными своей работе. Мне начала нравиться идея частных школ. Если бы только у меня была возможность в свое время учиться в месте вроде этого, кто знает, что бы из меня получилось. Возможно, вместо простого эксперта по брызгам крови, который выскальзывает по ночам из дому, чтобы убивать без угрызений совести, я стал бы врачом, физиком или даже сенатором, выскальзывающим по ночам из дома, чтобы убивать без угрызений совести. Очень грустно думать о несбывшихся возможностях.

Но частные школы дороги, много дороже того, что мог себе позволить Гарри. И даже если бы у него были такие деньги, еще вопрос, воспользовался бы он этой возможностью. Он всегда с подозрением относился к элитарности и верил в американские общественные институты. И даже в средние школы. Особенно в средние школы, поскольку там можно приобрести навыки выживания, которые, и он знал это, были мне необходимы.

Определенно этот набор навыков не помешал бы и двум пропавшим девушкам. К пяти, когда мы с Деб окончили опрос свидетелей, нам удалось выяснить кое-какие интересные вещи о них обеих, но ничего, что говорило бы об их способности выжить в дебрях Майами без кредитной карты и айфона.

Саманта Альдовар оставалась загадкой даже для тех, кто думал, будто хорошо ее знает. Все ученики были уверены: она получала стипендию, — но никого это особо не беспокоило. Все говорили, что она казалась тихой, милой, хорошо разбиралась в математике, и у нее не было парня. Никто и никогда не видел ее ни с кем подозрительным. Кроме Тайлер Спанос.

Тайлер же определенно считалась нелегким ребенком. И, учитывая все, что мы узнали, дружба между двумя девушками представлялась маловероятной. Если Саманту в школу и из школы подвозила мать на «хёндае» четырехлетней давности, то Тайлер ездила на своей машине — «порше». Если Саманту считали скромной и застенчивой, Тайлер слыла передвижной вечеринкой. У нее не было парня только потому, что она не могла ограничить себя кем-то одним.

Тем не менее за последний год между девушками возникла крепкая дружба, и их почти постоянно видели вдвоем: за ленчем, после школы и в выходные. Это представлялось не только непонятным, это тревожило Дебору больше, чем все остальные факты. Она спокойно слушала и задавала вопросы, сообщила всем постам номер и приметы машины Тайлер, и (с содроганием) отправила своего напарника Дика поговорить с семьей Спанос. И ни один из фактов не был причиной чего-то более серьезного, чем рябь на зеркальной глади Моря Деборы. Кроме странной дружбы между двумя девушками, почему-то производившей на нее такой же эффект, как бифштекс на спаниеля.

— В этом нет ни хрена смысла, — сказала она.

— Они подростки, — напомнил я ей, — они в принципе не делают ничего осмысленного.

— Нет, — запротестовала Дебора, — некоторые вещи всегда имеют смысл, особенно если мы говорим о подростках. Ботаники дружат с ботаниками, спортсмены и болельщики со спортсменами и болельщиками. Это никогда не меняется.

— Возможно, у них какой-то общий секрет? — предположил я, ненавязчиво поглядывая на часы, говорившие мне, что уже почти пора идти домой.

— Готова поклясться, это так, — сказала Деб. — И готова поклясться, когда мы выясним это, то поймем, где они.

— По-моему, никто здесь не догадывается ни о чем, — произнес я, пытаясь в это время придумать изящный способ отхода.

— Какого черта с тобой происходит? — резко спросила Дебора.

— То есть?

— Ты вертишься так, будто тебе надо в сортир.

— О… эмм… Честно говоря, — начал я, — мне пора идти, я должен забрать Коди и Эстор до шести.

Моя сестра уставилась на меня и долго не отрывала взгляда.

— В жизни бы не поверила, — выдала она наконец.

— Во что?

— Что у тебя будут жена, дети, ты станешь семейным человеком, с этим твоим…

Под «этим моим» она подразумевала мою темную сторону, мое прошлое как Декстера-Мстителя, одинокого воина в лунном свете. Ей пришлось столкнуться с моим альтер эго, и постепенно она смирилась с его существованием. Как раз в тот момент, когда я решил покончить с ним.

— Ну… Не думаю, что я бы сам в это поверил, но… — Я пожал плечами. — Так вышло: у меня есть семья.

— Ага, — сказала она и отвернулась, — и притом раньше, чем у меня.

Я наблюдал, как она возвращает своему лицу привычное сердитое выражение. Это заняло некоторое время, в течение которого она выглядела чудовищно беззащитной.

— Ты любишь ее? — неожиданно спросила она, резко поворачиваясь ко мне. Я моргнул от неожиданности. Дебора никогда раньше не задавала таких прямых и личных вопросов — в том числе поэтому мы так хорошо ладили. — Ты любишь Риту? — повторила она, не оставляя мне пространства для маневра.

— Я… Я не знаю, — осторожно ответил я, — я… эмм… привык к ней.

Дебора пристально посмотрела на меня и покачала головой.

— Привык к ней… Как будто она удобное кресло или что-то в этом роде.

— Не такое уж удобное, — заметил я, пытаясь внести немного юмора в разговор, принявший очень неприятное направление.

— Ты вообще чувствуешь любовь? — требовательно спросила Дебора. — Я имею в виду, ты способен на это?

Я подумал о Лили-Энн.

— Да, — ответил я, — думаю, что да.

Дебора несколько секунд, показавшихся мне невероятно долгими, изучала мое лицо. Но смотреть там было особо не на что, и она повернулась к окну в старой деревянной раме и уставилась на залив.

— Вот черт, — выругалась она, — езжай домой. Забирай детей и отправляйся к своей женушке-креслу.

Я не чувствовал себя человеком достаточно долго, но даже мне стало ясно, что не все в порядке в Королевстве Деборы, и я не мог расстаться с ней на этой ноте.

— Деб, что случилось? — спросил я.

Мышцы на ее шее напряглись, но она продолжала смотреть на воду вдалеке.

— Вся эта семейная хрень, — ответила она, — эти две девицы со своими чертовыми семьями. И твоя семья с чертовым тобой. Это всегда оказывается не так, как должно быть, это всегда неправильно, но у всех это есть. Кроме меня. — Она вздохнула и покачала головой. — А я действительно этого хочу — Она резко повернулась ко мне со злым выражением лица. — И никаких идиотских шуточек по поводу моих биологических часов. Ясно?

Вообще-то я умею, когда надо, быть действительно честным, к тому же поведение Деборы слишком поразило меня, чтобы я оказался способен шутить, не важно — по поводу биологических часов или чего-то другого. Тем не менее надо было что-то сказать. Я попытался подобрать подходящее, но не смог придумать ничего лучше, чем спросить ее о Кайле Чатски — мужчине, с которым она жила уже несколько лет. Когда-то я видел такой поворот по телевизору. Мне нравилось изучать сериалы для того, чтобы знать, как принято поступать в той или иной ситуации, и этот вариант казался мне подходящим.

— С Кайлом все в порядке? — спросил я.

Дебора фыркнула, но выражение ее лица смягчилось.

— Чертов Чатски. Он считает себя слишком старым, слишком потрепанным и бесполезным для такой симпатичной молодой штучки, как я. Постоянно говорит, будто я могу найти себе кого-нибудь получше. А если я отвечаю, что, может быть, мне и не надо никого лучше, он только качает головой с печальным видом.

Было очень интересно заглянуть в жизнь другого, кто был человеком значительно дольше, чем я, но у меня закончились идеи для конструктивной беседы и часы на моем запястье — не биологические — заставляли торопиться. В отчаянной попытке подобрать нужные слова, которые выражали бы сочувствие и в то же время говорили о моей потребности немедленно уйти, я смог сказать только:

— Ну… Я уверен, он хочет как лучше.

Дебора уставилась на меня и так долго не отводила взгляд, что я начал сомневаться в правильности найденного выхода. Потом она тяжело вздохнула и вновь повернулась к окну.

— Да, — сказала она, — я тоже верю, что он этого хочет.

Она смотрела на залив и молчала, но хуже любых слов оказался ее вздох.

Эту сторону личности моей сестры я до сих пор не знал, и продолжать знакомство мне не слишком хотелось. Я привык к уверенности Деборы, к ее гневу, к ее тычкам в предплечье. Видеть ее мягкой, уязвимой и жалеющей себя было чертовски неприятно. И хотя мне было ясно, что ее надо как-то утешить, я понятия не имел, с чего начать, и стоял, чувствуя себя очень неловко, до тех пор пока необходимость ехать домой не пересилила мое чувство долга.

— Мне жаль, Деб, но мне нужно забирать детей. — И, как ни странно, мне было действительно ее жаль.

— Ага, — ответила она не оборачиваясь, — поезжай к своим детям.

— Эмм… — заметил я. — Мне бы надо добраться до своей машины.

Дебора медленно повернулась и посмотрела на дверь здания, около которой ждала мисс Стейн. Затем она кивнула и встала.

— Ладно, — сказала она, — здесь мы закончили.

Она прошла мимо меня и молча направилась к машине, задержавшись лишь на секунду, чтобы сухо поблагодарить мисс Стейн.

Неловкое молчание длилось всю дорогу. Я чувствовал необходимость что-нибудь сказать, слегка разрядить обстановку, но мои недавние попытки привели к таким результатам, что больше не хотелось и пробовать. Деб въехала на стоянку около участка и припарковалась рядом с моей машиной. Она продолжала смотреть в лобовое стекло с тем же выражением печальной задумчивости, которое не сходило с ее лица всю дорогу. Я взглянул на нее, но она не обратила на меня внимания.

— Ну ладно, — сказал я наконец, — до завтра.

— Как это? — произнесла она, и я замер, наполовину открыв дверь.

— Как что? — спросил я.

— Когда ты в первый раз держишь на руках своего ребенка.

Мне не требовалось раздумывать, чтобы ответить.

— Потрясающе! — воскликнул я. — Совершенно невероятно. Это не похоже ни на что другое.

Она посмотрела на меня так, что я не понял: собирается она меня обнять или ударить. Но она не сделала ни того ни другого, а лишь покачала головой и сказала:

— Иди за своими детьми.

Я подождал, не скажет ли она еще чего-либо. Она молчала. Я выбрался из машины и, пока она медленно выезжала с парковки, смотрел ей вслед, пытаясь уяснить, что же на самом деле творится с моей сестрой. Но для того, кто стал человеком буквально недавно, эта задача оказалась непосильной. Я пожал плечами, сел в свою машину и поехал за Коди и Эстор.

Глава 8

Я ехал на юг по Олд-Катлер-роуд. Машин было много, но почему-то этим вечером в этой части города все вели себя вежливо. Мужчина в большом красном «хаммере» даже пропустил меня, когда дорога стала уже. Такого я никогда прежде не видел, и мне пришла в голову дикая мысль: террористы подсыпали что-то в местный водопровод, чтобы сделать всех жителей Майами мягкими и добрыми. Сначала я решил порвать со своей Темной стороной, потом Деб едва не расплакалась, и вот теперь человек на «хаммере» в разгар часа пик вежливо пропускает меня. Неужели это конец света?

Но никаких ангелов с пламенеющими мечами за время, потребовавшееся, чтобы доехать до парка, где скрывались Коди и Эстор, мне не встретилось. Мне удалось добраться до места буквально за минуту до шести. Та же самая молодая женщина ждала у двери, поигрывая ключами и едва не пританцовывая от нетерпения. Она чуть ли не швырнула детей мне и потом с искусственной улыбкой, сильно недотягивавшей до моих, бросилась к своей машине, припаркованной в дальнем конце стоянки.

Я усадил Коди и Эстор на заднее сиденье и сел за руль. Они молчали, даже Эстор, и, вспомнив теперь уже об отцовских обязанностях, я решил помочь им раскрыть свое сердце миру. С деланным весельем я спросил:

— День прошел хорошо?

— Энтони — настоящая задница, — сказала Эстор.

— Эстор, ты не должна говорить это слово. — Я был слегка шокирован.

— Даже мама говорит его, когда она за рулем, — заметила Эстор. — И я слышала его по радио в ее машине.

— В любом случае ты не должна его использовать, — повторил я. — Это плохое слово.

— Не надо так со мной разговаривать, — потребовала Эстор, — мне уже десять.

— Этого недостаточно, чтобы употреблять подобные слова. Вне зависимости от того, как я с тобой разговариваю.

— Так тебе все равно, что сделал Энтони? — возмутилась она. — Ты просто хочешь, чтобы я не говорила это слово?

Я сделал глубокий вдох и предпринял все возможные усилия, чтобы не протаранить машину впереди.

— И что же сделал Энтони? — поинтересовался я.

— Он сказал, что я несексуальная, — ответила Эстор, — потому что у меня нет сисек.

У меня отпала челюсть, и на какое-то время я забыл, что мне надо дышать. Я соображал с большим трудом, но надо было реагировать.

— Ну, я… эмм… — произнес я очень отчетливо, — я хочу сказать, мало у кого есть сиськи в десять лет.

— Он такой дебил, — сказала она мрачно и сладеньким голосом добавила: — Могу я говорить «дебил», Декстер?

Я открыл рот для ответа, но прежде чем успел произнести хоть звук, подал голос Коди:

— Нас кто-то преследует.

Рефлекторно я взглянул в зеркало заднего вида. При таком плотном движении было трудно понять, преследует ли нас кто-нибудь.

— Почему ты так думаешь, Коди? — спросил я. — Как ты это понял?

Я видел в зеркале, как он пожал плечами.

— Парень-из-Тени.

Я вздохнул. Сначала Эстор со своим арсеналом запрещенной лексики, а теперь Коди с Парнем-из-Тени. Определенно это был один из тех незабываемых вечеров, которые периодически приходится переживать родителям.

— Коди, даже Парень-из-Тени может иногда ошибаться.

Он покачал головой.

— Та же машина, — заметил он.

— Та же — это какая?

— Машина со стоянки у больницы, — перевела Эстор. — Красная. Ты сказал тогда, что парень в ней не смотрит на нас, хотя он смотрел. И теперь он едет за нами, а ты не веришь.

Мне импонирует, что я остаюсь разумным человеком даже в безумных ситуациях — вроде тех, что связаны с детьми, — но в данный момент, по-видимому, позволил их воображению слишком уж разгуляться и требовалось преподать детям небольшой урок. Кроме того, мне хотелось следовать решению перейти на солнечную сторону улицы. Рано или поздно я должен попробовать увести их от темных фантазий, и этот момент казался не хуже прочих.

— Ладно, — сказал я, — посмотрим, на самом ли деле он едет за нами.

Я перестроился в левый ряд и включил поворотник. Никто не последовал за нами.

— Вы кого-нибудь видите? — спросил я.

— Нет, — сварливо отозвалась Эстор.

Я свернул налево около небольшого торгового центра.

— А теперь за нами кто-нибудь едет?

— Нет, — ответила Эстор.

Я прибавил газу и свернул направо.

— Ну а теперь? Кто-то едет за нами?

— Декстер, — буркнула Эстор.

Я съехал с дороги перед маленьким, ничем не выделяющимся домом, заехал двумя колесами на траву и затормозил.

— Ну теперь? Есть кто-нибудь? — спросил я, стараясь не слишком злорадствовать из-за того, что мне удалось с таким успехом доказать свою точку зрения.

— Нет, — прошипела Эстор.

— Да, — сказал Коди.

Я повернулся к нему, чтобы высказать все, что думаю, и замер. Сквозь заднее окно машины я увидел, как к нам медленно приближается автомобиль, находящийся сейчас в нескольких сотнях футов от нас. Садящееся солнце давало достаточно света, и я смог разглядеть отблеск красного. Машина продолжала ползти к нам сквозь тени узкой дороги. И, будто разбуженный происходящим, Темный Пассажир раскрыл свои крылья и прошипел что-то предупреждающее.

Не успев даже подумать, я надавил на газ. Колеса оставили глубокие следы на газоне, и мне едва удалось избежать столкновения с почтовым ящиком, появившимся перед машиной как раз в тот момент, кода я повернулся обратно к лобовому стеклу. Автомобиль слегка занесло, когда мы выехали на дорогу.

— Держитесь, — сказал я детям. С чувством, близким к панике, я погнал вперед по улице и свернул направо к шоссе номер один.

Красная машина была позади нас, но к тому времени, когда мы добрались до шоссе, мне удалось оторваться, и я быстро свернул направо, чтобы скрыться в транспортном потоке. Я снова начал нормально дышать и успел сделать пару вдохов, пока пробирался через три ряда быстро ехавших машин в дальний левый. Я проскочил светофор уже после того, как загорелся красный, и полмили гнал на большой скорости, до тех пор пока не увидел свободное место на встречной полосе и не свернул сквозь него налево, на тихую улицу жилого района. Через два квартала я вновь повернул налево и теперь ехал параллельно шоссе. Улица оказалась тихой и плохо освещенной, мы были одни на дороге, не наблюдалось даже велосипедистов.

— Отлично, — сказал я. — Думаю, мы от него избавились.

В зеркале я видел, как Коди, обернувшись, посмотрел в заднее окно. Он поймал мой взгляд и кивнул.

— Но кто это был, Декстер?

— Какой-то псих, ничего особенного, — ответил я с куда большей уверенностью, чем ощущал на самом деле. — Бывают такие, которым нравится пугать незнакомых людей.

Коди нахмурился:

— Тот же парень, из больницы.

— Ты не можешь знать точно, — возразил я.

— Могу.

— Это просто совпадение. Два разных психа, — упорствовал я.

— Один.

— Коди… — начал я, но почувствовал, что прилив адреналина проходит и мне больше не хочется спорить. Когда он вырастет, то узнает, что Майами населен впечатляющим набором разнообразных хищников и психов, а также тех, кто совмещал в себе оба свойства. Не было никакой возможности выяснить, зачем кто-то нас преследовал, да и какое это имело значение. Он от нас отстал, и это главное.

Из предосторожности я добирался домой боковыми улочками, на случай если нас поджидали у шоссе. Кроме того, теперь, когда стемнело, на темных улицах между домами обнаружить преследователя было легче, чем под яркими оранжевыми фонарями трассы 1. Но обнаруживать оказалось некого. Только пару раз в зеркале заднего вида мелькнули фары машин местных жителей, которые возвращались домой.

Наконец мы добрались до улицы, ведущей к нашему небольшому бунгало. Я свернул на нее и доехал до перекрестка с трассой 1, тщательно осматриваясь по сторонам. Ничего подозрительного видно не было, дождавшись зеленого света я пересек шоссе и, свернув еще два раза, подъехал к дому.

— Ну хорошо, — сказал я, когда увидел нашу маленькую землю обетованную, — только не стоит ничего говорить маме. Она будет волноваться. Хорошо?

— Декстер, — произнесла Эстор, наклоняясь вперед и показывая на наш дом. Я проследил взглядом за ее вытянутой рукой и ударил по тормозам так, что у меня лязгнули зубы.

Маленькая красная машина оказалась припаркована прямо перед нашим домом, носом к нам. Фары были включены, и мотор работал. Я не мог видеть, что происходит внутри, но этого и не требовалось, чтобы почувствовать, как шумно бьет своими кожистыми крыльями и раздраженно шипит разбуженный Пассажир.

— Оставайтесь здесь. Двери не открывайте, — предупредил я детей и отдал Эстор свой сотовый. — Если что-то случится, звоните девять-один-один.

— А можно мне сесть за руль и уехать, если тебя убьют? — спросила она.

— Просто оставайтесь здесь, — повторил я и глубоко вздохнул, собирая тьму внутри себя.

— Я умею водить. — Эстор расстегнула свой ремень безопасности и попыталась пролезть вперед.

— Эстор, — резко сказал я, и в моем голосе послышалось эхо другого, холодного и властного, человека, — оставайся на месте, — снова повторил я, и она покорно вернулась на свое место.

Я медленно вышел и направился к красной машине. Внутрь заглянуть не представлялось возможности, а снаружи не было никаких признаков опасности — просто маленькая красная машина с работающим мотором и горящими фарами. Я почувствовал: Пассажир готов действовать, но не знает, что нужно делать. Мы могли столкнуться и с бензопилой, и с тортом в лицо.

Подходя ближе, я пытался составить план действий. План не складывался, так как я не знал, чего они хотят и даже кто они такие. Раз они знали, где я живу, это определенно не психи. Но кто это? У кого нашлись причины, поступать таким образом? У кого из живых, я имею в виду, поскольку многие из моих жертв с удовольствием навестили бы меня, но сейчас они не способны ни на что, кроме как разлагаться.

Стараясь быть готовым ко всему, даже к невозможному, я шел к машине. Не наблюдалось никаких признаков жизни внутри ее и никаких подсказок от Пассажира, кроме озадаченного и осторожного хлопанья крыльями.

И когда я оказался всего в десяти футах, стекло со стороны водителя опустилось, и я остановился. Несколько секунд ничего не происходило, а затем в окне показалось лицо — знакомое лицо с широкой фальшивой улыбкой.

— Мы хорошо повеселились! И, кстати, когда ты собирался сообщить мне, что я стал дядей?

Это был мой брат. Брайан.

Глава 9

Я не видел своего брата с того памятного вечера несколько лет назад, когда мы впервые со времен детства встретились в грузовом контейнере в порту Майами и он предложил мне помочь ему с вивисекцией нового товарища по играм. Однако, как бы странно это ни звучало, я отклонил предложение. Вероятно, это произошло потому, что он выбрал Дебору, и мертвая рука Гарри сжала мою душу, в существовании которой я не уверен. Я не мог причинить ей вред, хотя она в отличие от Брайана не являлась моей родственницей по крови.

Вообще-то он мой единственный кровный родственник, насколько я знал. Но, принимая во внимание, как мало я имел сведений о нашей не очень строгих правил матушке, всякое могло быть. Не исключено, что у меня имелось полдюжины единоутробных братьев и сестер, живущих в трейлерах в Иммокали. Однако более важным являлось то, что нас с ним объединяло одно общее свойство. Брайан был выкован в том же огне, который сделал меня Темным Декстером, и тоже отмечен потребностью развлекаться с ножом. К сожалению, он вырос без узды в виде Кодекса Гарри и спокойно упражнялся в своем искусстве на ком угодно, лишь бы этот кто угодно молодо выглядел и был женского пола. Когда наши пути в первый раз пересеклись, он как раз работал с проститутками Майами.

В последний раз я видел его уходящим вдаль пошатывающейся походкой с пулей в боку. Тогда я не мог ничего для него сделать, поскольку Дебора находилась рядом и очень хотела поговорить с ним в более официальной обстановке. По всей видимости, он смог добраться до врача, так как выглядел вполне здоровым, немного старше, конечно, но по-прежнему очень похожим на меня. Мы были примерно одного роста и сложения, и даже его лицо казалось грубоватой и потрепанной копией моего. Когда он посмотрел на меня из этой маленькой красной машины, я увидел в его глазах тот же холодный издевательский смех, что и в первый раз.

— Ты получил мои цветы? — спросил он, и я кивнул, продолжая двигаться к машине.

— Брайан, — сказал я, опираясь на капот, — ты неплохо выглядишь.

— Так же как и ты, мой дорогой братишка, — подхватил он, продолжая улыбаться. Он высунул руку в окно и похлопал меня по животу. — По-моему, ты поправился. Должно быть, твоя жена, — он выделил это слово, — хорошо готовит.

— Да, — ответил я, — она хорошо заботится обо мне. И о теле, и о… эмм… душе.

Мы оба усмехнулись, когда я упомянул об этом мифическом предмете. Я подумал, как хорошо, когда кто-то действительно понимает тебя. В тот вечер, когда мы встретились в первый и до сих пор единственный раз, я успел краем глаза увидеть завораживающую картину этого понимания и приятия, но только сейчас осознал, от чего именно отказался тогда. Вероятно, и он тоже, поскольку очутился здесь.

Но жизнь, конечно, гораздо более сложная штука, особенно когда речь идет о нас — обитателях Темной Башни, и во мне зашевелились подозрения.

— Что ты здесь делаешь, Брайан?

Он покачал головой с притворной грустью:

— Уже подозреваешь меня? Родную плоть и кровь?

— Ну… — сказал я. — Нет, серьезно. Принимая во внимание…

— Ты прав, — согласился он. — Но почему бы тебе не пригласить меня в дом? Мы можем продолжить разговор там.

Меня как будто окатили ледяной водой. Пригласить его внутрь? В мой дом, где на невинной монашеской постели спит моя вторая жизнь? Позволить кровавым брызгам запятнать белоснежный шелк моей маски? Идея казалась мне ужасной, и я почувствовал себя отвратительно. Кроме того, я никогда никому и словом не обмолвился о том, что у меня есть брат. И раз этим «никем» была Рита, она естественно, будет очень удивлена таким упущением. И все же: как я мог пригласить его в мир блинчиков Риты, дисков с диснеевскими мультиками и чистых простыней? Пригласить его, воплощение всего нечестивого, во Внутреннее Святилище Лили-Энн… Это абсолютно неправильно. Это святотатство, богохульство, насилие над…

Над чем? Разве он не был моим родным братом? Разве этот факт не должен быть важнее всех моих ханжеских доводов? Конечно, я мог доверять ему. Но во всем ли? Могли я доверить ему мою вторую личность, мою башню из слоновой кости, мою Лили-Энн, мой криптонит? [4]

— Не распускай слюни, братец, — сказал Брайан, прерывая мои панические размышления, — это так тебе не идет.

Все еще отчаянно барахтаясь в поисках решения, я вытер рукавом угол рта. Но прежде чем я смог произнести хоть слово, раздался звук сигнала моей машины, и, оглянувшись, я увидел Эстор, с капризным выражением лица смотревшую на меня сквозь лобовое стекло. Коди был рядом с ней и, как обычно, молча наблюдал. Я мог видеть, как Эстор крутится на своем месте и одними губами говорит:

— Ну же, Декстер.

Она просигналила опять.

— Твои приемные дети, — продолжил Брайан, — очаровательные маленькие создания, я уверен. Можно познакомиться с ними?

— Эмм… — произнес я как можно внушительнее.

— Ну что ты, Декстер. Я же не съем их. — Он издал странный смешок, который меня совершенно не успокоил.

В то же время я понял: он все-таки мой брат, — а Коди и Эстор отнюдь не беззащитны, и они не раз с успехом это доказывали. Ведь не случится ничего плохого, если они познакомятся со своим… эмм… приемным дядей?

— Хорошо, — согласился я и, помахав рукой Эстор, позвал их к себе. С весьма похвальной скоростью они выбрались из машины и подбежали к нам.

— Замечательно, — сказал он, — какие красивые дети.

— Это он красивый, — возразила Эстор, — а я просто миленькая, до тех пор пока у меня не вырастут сиськи. Вот тогда я стану сексуальной.

— Конечно, — одобрил Брайан и повернулся к Коди. — А ты, молодой человек, ты… — И он замер, встретившись с Коди взглядом.

Коди стоял, расставив ноги и вытянув руки по швам, и смотрел в глаза Брайану. Я слышал, как раскрываются кожистые крылья и два призрака приветствуют друг друга мрачным шипением. Дуэль их взглядов продолжалась несколько секунд, а затем Коди повернулся ко мне и сказал:

— Как я. Парень-из-Тени.

— Поразительно, — сказал Брайан, и Коди вновь посмотрел ему в глаза. — Что ты сделал, братец?

— Братец? — спросила Эстор, требуя себе равной доли внимания. — Он твой брат?

— Да, он мой брат, — ответил я ей и добавил, обращаясь к Брайану: — Я ничего не делал. Это их биологический отец.

— Он нас действительно здорово бил, — объяснила Эстор так, будто это в порядке вещей.

— Понимаю, — кивнул Брайан, — это и послужило Травматическим Опытом, который делает нас такими, какие мы есть.

— Пожалуй, так, — согласился я.

— И что ты делаешь с этим восхитительным нетронутым потенциалом? — спросил Брайан, не отрывая взгляда от Коди.

Я почувствовал себя очень неловко. До недавнего времени я планировал привести их на Путь Гарри, а теперь был совершенно убежден, что этого делать не следует. Так или иначе, мне не хотелось об этом говорить. Не сейчас, во всяком случае.

— Давай зайдем в дом, — предложил я. — Не хочешь чашечку кофе?

Брайан перевел свои пустые немигающие глаза с Коди на меня.

— С удовольствием, братец, — согласился он и, бросив на детей еще один взгляд, пошел к двери.

— Ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, — заметила Эстор.

— Как мы, — добавил Коди.

— Вы никогда не спрашивали, — парировал я, чувствуя странную необходимость защищаться.

— Ты должен был сказать, — настаивала Эстор, и Коди посмотрел на меня обвиняющим взглядом, будто я предал их доверие.

Но Брайан уже стоял у двери, и я был вынужден отвернуться от детей и пойти за ним. Они шли следом, продолжая злиться, и я понял: мне придется еще об этом услышать. Что я скажу Рите, когда она задаст мне тот же вопрос? А она непременно его задаст. То есть да, конечно, я никогда не говорил им о своем брате. Брайан был таким же, как я, но без ограничений, наложенных Гарри, поэтому он оставался, как говорится, Диким Декстером, и что я мог сказать о нем? Лучше всего я мог представить его фразой: «Это мой брат — спасайся кто может! »

В любом случае я не думал, что увижу его еще раз после той краткой и головокружительной встречи. Я даже не знал, выжил ли он. Он выжил, да. Но зачем он вернулся? Гораздо разумнее было бы оставаться как можно дальше от Майами и Деборы, которая его не забыла. Их встреча оказалась не из тех, которые легко забываются, и, помимо всего прочего, Дебора являлась тем человеком, который получает удовольствие, арестовывая таких, как Брайан.

Совершенно ясно: он появился здесь не из сентиментальной привязанности ко мне. Он не был сентиментальным и не имел привязанностей. Так почему же он здесь, и что мне с этим делать?

Брайан стоял у входной двери и смотрел на меня, подняв бровь. По всей видимости, первое, что мне следовало сделать, — это открыть дверь и впустить его. Так я и поступил. Он слегка поклонился мне и вошел. За ним последовали Коди и Эстор.

— Какой очаровательный дом, — сказал Брайан, оглядывая гостиную, — здесь все так по-домашнему.

На смятом покрывале дивана лежала груда DVD-дисков, на полу валялись носки, на кофейном столике — две пустые коробки из-под пиццы. Рита провела в больнице три дня, и, естественно, у нее еще не хватало сил на уборку. И хотя я сам люблю порядок вокруг себя, мне было не до того, чтобы его наводить. Поэтому дом выглядел далеко не лучшим образом. Откровенно говоря, жуткий бардак.

— Извини, — сказал я Брайану, — у нас… эмм…

— Да, я знаю. Радостное событие, — заметил он. — В жизни каждого должно быть место дому.

— Что это значит? — требовательно спросила Эстор.

— Декстер? — крикнула Рита из спальни. — Это… Ты не один?

— Это я.

— Здесь его брат, — сердито заметила Эстор.

Последовало молчание, сменившееся лихорадочным шуршанием, и наконец Рита вышла из спальни, все еще продолжая расчесывать волосы.

— Брат? — спросила она. — Но… — И она умолкла, глядя на Брайана.

— Миссис, — сказал Брайан с насмешливой радостью, острой как нож, — как вы красивы. У Декстера всегда была тяга к прекрасному.

Рита схватилась за голову:

— Боже мой, в каком я виде! И дом… Но, Декстер, ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, и это…

— Разумеется, — начал Брайан, — и я прошу прощения за доставленное вам неудобство.

— Но брат… — повторила Рита. — И ты никогда мне не говорил…

Я открыл рот, но не смог ничего сказать. Брайан некоторое время с наслаждением наблюдал за мной, и наконец сказал:

— Боюсь, это моя вина. Декстер думал, что я уже давно мертв.

— Да, так, — произнес я, чувствуя себя клоуном, играющим на сцене в испорченный телефон.

— И все-таки… — недоумевала Рита, продолжая с отсутствующим видом причесываться, — я хочу сказать, ты никогда… Ты говорил, что ты… То есть, как ты мог не…

— Это очень болезненно, — начал я, надеясь, что это сработает. — Я не люблю говорить об этом.

— И все-таки… — повторила Рита.

Несмотря на мое смутное представление о ситуации, с которой я столкнулся, мне было ясно: разговор не окончен. И, пытаясь вернуться на знакомую территорию, я выговорил единственно подходящую фразу, которую смог придумать:

— Может быть, выпьем по чашечке кофе?

— Ой, — сказала Рита, и раздраженное выражение ее лица сменилось виноватым, — мне жаль… Вы не хотели бы… Я имею в виду… да… садитесь.

Она бросилась к кушетке и принялась убирать с нее разнообразный мусор, не дававший сесть. Она делала это такими отточенными быстрыми движениями, что я начал гордиться ею.

— Вот так. — Она сложила мусор в кучу рядом с кушеткой и жестом пригласила Брайана сесть. — Пожалуйста, садитесь. И… Ой!.. Я Рита.

Брайан подошел к ней и грациозным галантным движением взял ее руку.

— Меня зовут Брайан, — представился он. — Но, пожалуйста, миссис, садитесь. Вам слишком рано вставать на ноги.

— О, — покраснела Рита, — но кофе. Я должна…

— Уверен, Декстер не настолько безнадежен, чтобы оказаться не в состоянии сварить кофе, — заметил Брайан, поднимая бровь, и Рита хихикнула.

— Мы не узнаем, если не позволим ему попытаться, — подхватила она и жеманно улыбнулась ему, садясь рядом с ним на кушетку. — Декстер, ты не мог бы? Три ложки на шесть чашек, и налей воду в…

— Думаю, справлюсь, — заверил я. И если мой голос звучал недовольно, я имел на это полное право. Оставив Брайана сидеть на кушетке рядом с моей женой, я поплелся на кухню варить кофе. Наливая воду в кофеварку, я слушал, как Пассажир складывает крылья и отступает. Но по ледяным извилинам предположительно могучего мозга Декстера метались тени сомнении и растерянности. Казалось, земля уходит у меня из-под ног. Я чувствовал себя беззащитным перед угрозой армий ночи, шедших на меня.

Зачем мой брат вернулся? И почему это заставляло меня чувствовать себя таким беззащитным?

Глава 10

Несколькими минутами позже я разлил кофе по чашкам, поставил их на поднос и захватил с собой сахарницу и пару ложек. Осторожно держа поднос, я подошел к двери, ведущей в гостиную, и остановился. Картина, открывшаяся моим глазам, представляла собой воплощение домашнего уюта и семейного счастья. Зрелище было прекрасным, кроме одной детали: там не осталось места для меня. Мой брат устроился на кушетке рядом с Ритой так, будто он всегда жил здесь. Коди и Эстор стояли в нескольких футах и смотрели на него с восхищением. Замерев в дверях, я созерцал все это с растущим ощущением беспокойства. Казалось странным видеть Брайана здесь, на моем диване, наблюдать, как Рита при разговоре наклоняется к нему, а Коди и Эстор на все это смотрят. Я чувствовал: происходит нечто нереальное, — и мне стало не по себе, как будто пришел на торжественную мессу в собор и обнаружил парочку, совокупляющуюся на алтаре.

Разумеется, Брайана все это совершенно не беспокоило. Вероятно, таким преимуществом обладают люди, неспособные что-либо чувствовать. Он сидел на моем диване, как будто вырос в этом доме. И словно для того, чтобы подчеркнуть тот факт, что он здесь больше к месту, чем я, обернувшись и увидев меня в дверях, он махнул рукой в направлении кресла рядом с диваном.

— Садись, братец, — пригласил он, — чувствуй себя как дома.

Рита резко выпрямилась, а Коди с Эстор повернулись ко мне.

— Ой, — сказала Рита, и мне показалось, в ее голосе прозвучала вина, — Декстер, ты забыл сливки. — И прежде чем кто-либо успел сказать хоть слово, она была на кухне.

— Ты все время называешь его «братец». Почему ты не зовешь его по имени? — спросила Брайана Эстор.

Брайан моргнул. Я почувствовал некоторое родство с ним — оказывается, не только меня Эстор могла лишить дара речи.

— Не знаю, — ответил он, — вероятно, это связано с тем, что наши отношения оказались сюрпризом для нас обоих.

Коди и Эстор синхронно повернули головы ко мне.

— Да, — подтвердил я, и это было истинной правдой. — Совершеннейшим сюрпризом.

— Почему? — снова спросила Эстор. — У многих есть братья.

У меня не было ни малейшего представления о том, как объяснить ей ситуацию, и я решил замять тему, поставив под нос на стол и садясь в кресло. И опять молчание прервал не я, а Брайан.

— У многих есть и семьи, — сказал он, — как у вас. Но у брата — Декстера — и у меня семьи не было. Мы… эмм… остались одни. При весьма неприятных обстоятельствах. — Он широко улыбнулся Эстор, и, я уверен, мне только померещилось настоящее чувство в его улыбке. — Особенно я.

— Что это значит? — продолжила расспросы Эстор.

— Я был сиротой, — ответил Брайана, — приемным ребенком. Я рос в целой куче семей, среди людей, которым не нравился. Они не хотели, чтобы я жил с ними, но получали деньги за то, что я у них оставался.

— А у Декстера был дом, — сказала Эстор.

Брайан кивнул:

— Да. А теперь у него есть еще один.

Я почувствовал, как на моем горле сомкнулись ледяные когти. Не знаю почему. Разумеется, в голосе Брайана не было никакой угрозы, но…

— Вы оба должны понять, как вам повезло, — заметил Брайан детям. — У вас есть дом и тот, кто вас понимает. — Он взглянул на меня и вновь улыбнулся. — А теперь их — двое. — И он жутковато и фальшиво подмигнул им.

— Это значит, ты останешься здесь? — спросила Эстор.

— Могу. — Улыбка Брайана стала еще шире. — Зачем же еще нужна семья.

Слова Брайана заставили меня попытаться что-нибудь предпринять.

— Ты уверен? — поинтересовался я, чувствуя, как неуклюже звучат мои слова. Тем не менее продолжил: — Я имею в виду, знаешь… эмм… Очень приятно видеть тебя здесь, и все такое, но есть определенный риск.

— Какой риск? — требовательно спросила Эстор.

— Я могу быть очень осторожным, — заметил Брайан, — мы оба это знаем.

— Видишь ли, сюда может прийти Дебора, — сказал я.

— Она не заходила сюда последние пару недель. — Он насмешливо поднят бровь. — Разве не так?

— Откуда ты это знаешь? — влезла Эстор. — И что плохого, если придет тетя Дебора?

Было очень интересно услышать про «пару недель». Теперь я знал точно, как долго Брайан наблюдал за нами. Мы не обратили внимания на реплику Эстор, потому как визит Деборы действительно мог кончиться очень «не так». Если бы она увидела Брайана здесь, наши дела оказались бы совсем плохи. Но он был прав: в последнее время Дебора не часто навещала нас. Я не знал почему, но в свете ее недавнего срыва можно предположить, как ей больно осознавать, что я успел обзавестись семьей раньше ее.

К счастью, появление Риты с молочником, полным сливок, и тарелкой печенья спасло меня от очередного урока на тему внутрисемейных взаимоотношений.

— Вот так, — сказала она, опуская свою ношу на стол и расставляя все в попытке достичь совершенной композиции. Несмотря ни на что, она оставалась Ритой Могущественной, Повелительницей домашних дел и всего связанного с кухней. — У нас есть немного того кофе с Ямайки, который так тебе понравился, — заметила она. — Ты сварил именно его?

Я молча кивнул, наблюдая, как она располагает все на кофейном столике.

— Я подумала, раз он так понравился тебе, вероятно, твой брат тоже его оценит. — Она подчеркнула слово «брат», и я понял: разговор на эту тему далеко не исчерпан.

— Пахнет восхитительно, — похвалил Брайан, — у меня уже слюнки текут.

Слова Брайана прозвучали совершенно искусственно, и я был уверен: Рита повернется к нему, подняв бровь и поджав губы, — однако вместо этого она покраснела.

— Вам с молоком? Или с сахаром? — спросила она, садясь на диван и протягивая Брайану чашку.

— Нет, — ответил он, улыбаясь мне, — чем чернее, тем лучше.

Рита повернула чашку ручкой к нему и положила рядом с ней небольшую салфетку.

— А Декстер любит сладкое, — сказала она.

— О, миссис, — восторженно произнес Брайан, — я могу сказать, что сладкое у него теперь есть.

Не знаю, какие невероятные испытания превратили Брайана в Источник Лести, который я имел удовольствие наблюдать сейчас у себя дома, но ему повезло, что он оказался не способен испытывать стыд. Я всегда гордился своим умением внушать доверие и быть приятным. Он определенно не учился ни тому ни другому. Наш вечер продолжался, мы выпили еще кофе, заказали пиццу, потому что мой брат, разумеется, не мог не остаться на ужин, а он все больше увлекался своими фальшивыми излияниями. Я ждал, когда его наконец поразит гром или раздастся голос с небес, который прикажет ему немножко прикрутить фитиль, как сказал бы Гарри. Но, как ни странно, чем более чудовищную лесть нес Брайан, тем более счастливой выглядела Рита. Даже Коди и Эстор наблюдали за ним с молчаливым восхищением.

И в довершение всех моих страданий, когда Лили-Энн подала голос из соседней комнаты и Рита принесла ее в гостиную, Брайан превзошел сам себя, восхваляя ее пальчики, ее носик, ее ножки и даже то, как она плакала. А Рита проглотила все эти искусственные восторги, улыбаясь и кивая, и даже расстегнула блузку, чтобы покормить Лили-Энн прямо при всех.

В общем, это оказался один из самых неприятных вечеров в моей жизни, с тех пор как… Честно говоря, с тех пор как мы в первый раз встретились с Брайаном. А хуже всего было то, что я ничего не мог с этим поделать, поскольку не понимал, что именно мне не нравится. В конце концов мы, как Рита сказала минимум три раза, одна семья. И нет ничего плохого в том, чтобы сидеть за столом и жизнерадостно врать друг другу. Разве не так проводят время все семьи?

Когда около девяти Брайан наконец собрался уходить, Рита и дети находились уже в абсолютном восторге от своего нового родственника — дяди Брайана. Их старый родственник — нервный и потрепанный Папа Декстер — был, пожалуй, единственным, кто чувствовал себя потерянным, раздраженным и неуверенным. Я проводил Брайана до двери, где Рита обняла его и попросила заходить к нам как можно чаще, а дети пожали ему руку, подлизываясь изо всех сил.

Конечно, у меня не было возможности поговорить с Брайаном наедине, поскольку весь вечер он был окружен восхищенной толпой. Так что я воспользовался шансом дойти вместе с ним до его машины, закрыв входную дверь перед носом у его поклонников. Перед тем как сесть в машину, он остановился и обернулся ко мне.

— Какая замечательная у тебя семья, братец. Идеальный дом.

— И я все еще не знаю, зачем ты здесь? — спросил я.

— Не знаешь? Разве это не очевидно? — вопросом на вопрос ответил Брайан.

— До рези в глазах. Но совершенно непонятно.

— Неужели так трудно поверить, что я тоже хочу иметь семью?

— Да. Трудно.

Он склонил голову набок и посмотрел на меня совершенно пустым взглядом.

— Но разве не это свело нас вместе в первый раз? — поинтересовался он. — Разве это не естественно?

— Может быть, — согласился я. — Но мы не семья.

— О да, ты прав, — сказал он со своими обычными театральными интонациями, — тем не менее я думал об этом и о тебе, моем единственном кровном родственнике.

— Это насколько нам известно, — заметил я и, к своему удивлению, услышал, что он произносит те же слова. Он широко улыбнулся, когда тоже понял это.

— Вот видишь, — заметил он, — с ДНК не поспоришь. Нам никуда не деться друг от друга, братец. Мы семья.

Эта мысль не раз высказывалась сегодняшним вечером, и слова Брайана все еще звучали в моих ушах, однако я отнюдь не чувствовал себя успокоенным. Спать я ложился с ощущением неприятных мурашек на спине.

Глава 11

Это была тяжелая ночь. Обрывки сна перемежались с омутами нервной липкой бессонницы. Я чувствовал надвигающуюся опасность, имени которой не знал, что-то страшное, скрывающееся во тьме. Мои опасения усиливало невысказанное беспокойство Пассажира, который впервые в жизни находился в замешательстве и чувствовал себя таким же неуверенным, как и я. Возможно, я смог бы загнать свои мысли в клетку и поспать несколько часов, но была еще Лили-Энн.

Милая, очаровательная Лили-Энн, сердце и душа Декстера-человека, как выяснилось, имела еще один талант, причем в нем она достигла куда больших успехов, чем в прочих, более приятных областях. У нее, по всей видимости, были легкие выдающегося объема и силы, и каждые двадцать минут в течение ночи ее посещало желание донести этот радостный факт до всех оказавшихся поблизости. По неприятному стечению обстоятельств это происходило, как только я начинал засыпать.

Риту, казалось, совершенно не беспокоил шум, и это не настраивало меня в ее пользу. Каждый раз, когда Лили-Энн кричала, она, не просыпаясь, говорила: «Декстер, принеси ее сюда», — и обе они засыпали, а затем Рита точно так же, не открывая глаз, говорила: «Отнеси ее обратно, пожалуйста», — и я осторожно нес младенца в кроватку, укладывал, аккуратно укрывал и про себя умолял поспать хотя бы часик.

Когда я возвращался в постель, сон не шел ко мне, несмотря на временную тишину. Терпеть не могу штампы, но я действительно ворочался с боку на бок всю ночь и ни на одном из них не чувствовал себя удобно. А если мне все-таки удавалось заснуть, я видел сны, и это были не самые приятные мгновения. Как правило, мне ничего не снится — вероятно, это как-то связано с наличием души, которой у меня нет, поэтому обычно по ночам я наслаждаюсь благословенным забытьем и подсознание меня не беспокоит.

Но в эту ночь Декстер видел сны, заставлявшие его покрываться холодным потом: Лили-Энн, сжимающая в крошечном кулачке нож; Брайан, падающий в озеро крови, на берегу которого Рита кормила грудью Декстера; Коди и Эстор, плывущие по этому озеру. Характерным для всей этой ерунды являлось отсутствие какого-либо смысла, но тем не менее где-то глубоко внутри я чувствовал себя очень неуютно и, выбравшись из кровати на следующее утро, ощущал усталость.

И все же мне удалось без посторонней помощи добраться до кухни, где Рита грохнула на стол передо мной кружку кофе без следа той заботы, с которой она накануне ухаживала за Брайаном. И как только в моей голове появилась эта недостойная мысль, Рита тут же прочитала ее.

— Брайан кажется таким хорошим парнем, — сказала она.

— Да, конечно, — согласился я, думая, что «казаться» и «быть» — разные категории.

— Детям он очень понравился, — продолжила она, усиливая мое беспокойство, которое не исчезло, несмотря на то что я, как всегда до первой чашки кофе, ничего не соображал.

— Да… эмм… — Я сделал большой глоток в надежде вернуть мой мозг в рабочее состояние достаточно быстро. — Но вообще-то он никогда не общался с детьми, и…

— Тогда нам всем повезло, — заметила Рита со счастливой улыбкой. — Он был женат когда-нибудь?

— Не думаю, — ответил я.

— Ты не знаешь? — резко спросила Рита. — Но, Декстер, он же твой брат.

Вероятно, причиной, по которой раздражение наконец смогло пробиться сквозь сонный туман, являлась вновь приобретенная человеческая чувствительность.

— Я знаю, что он мой брат. Не нужно постоянно напоминать мне об этом.

— Но ты должен был сказать, — возразила она.

— Но не сказал, — ответил я довольно логично, однако все еще раздраженно. — Так что, пожалуйста, смени пластинку.

Очевидно, у нее на этот счет было собственное мнение, но она благоразумно не стала его озвучивать. Тем не менее она не дожарила мою яичницу, а я с облегчением выскочил из дома, прихватив по пути Коди и Эстор. Но жизнь чертовски неприятная штука, и они, естественно, завели ту же песню, что и их мать.

— Как получилось, что ты никогда не рассказывал нам про дядю Брайана, Декстер? — спросила Эстор, когда я трогался с места.

— Я думал, он умер, — ответил я, и, надеюсь, мой голос ясно дал понять, что тема закрыта.

— Но ведь у нас нет дяди, — продолжила она. — У всех есть, кроме нас, а у Мелиссы целых два.

— Мелисса кажется мне поразительной личностью, — заметил я, пытаясь избежать столкновения с большим джипом, который без особых на то причин остановился посреди дороги.

— В общем, это здорово, что у нас теперь есть дядя, — подытожила Эстор. — И дядя Брайан нам нравится.

— Он крутой, — мягким голосом добавил Коди.

Конечно, очень хорошо, что им так понравился мой брат, и это должно было радовать меня, но не радовало. Более того, их восторги усилили напряжение, появившееся, когда я его увидел. Брайан задумал какую-to гадость, это так же точно, как то, что меня зовут Декстер, и пока я не узнаю, в чем дело, мне придется жить с этим чувством подстерегающей опасности. Оно никуда не делось, когда я высадил детей у школы и поехал на работу.

Как ни странно, сообщений о безголовых трупах, лежащих на улицах и наводящих ужас на туристов, не поступало. Но происходили еще более странные вещи: Винс Мацуока принес пончики. Принимая во внимание, во что превратилась моя семейная жизнь, это оказалось очень кстати. И, как мне думалось, заслуживало некоторой благодарности.

— Славьтесь, пончики, на благо принесенные, — поприветствовал я вошедшего Винса, который согнулся под тяжестью коробки.

— Славься, Декстерус Максимус, — ответил он. — Галлы шлют тебе дань.

— Французские пончики? — заинтересовался я. — Надеюсь, они не кладут туда петрушку?

Он открыл коробку, явив миру ряды блестящих, с масляными боками пончиков.

— Никакой петрушки и никакой начинки из улиток. Но баварский крем присутствует.

— Я внесу в Сенате предложение устроить триумф в твою честь, — сказал я, быстро хватая пончик. В мире, который построен на принципах любви, мудрости и сопереживания, это положило бы конец моим утренним злоключениям. Но, к сожалению, наш мир не таков, и только успели пончики с комфортом расположиться в моем желудке, как телефон на рабочем столе зазвонил, взывая к моему вниманию. И каким-то образом по тону его звонка я понял, кто со мной хочет поговорить.

— Что ты делаешь? — строго спросила Дебора, не поздоровавшись.

— Перевариваю пончик, — ответил я.

— Продолжишь в моем офисе, — отрезала она и бросила трубку.

Деборе наверняка известно, что спорить с тем, кто тебя не слышит, очень трудно, поэтому, не желая совершать чудовищное усилие и перезванивать, я направился в отдел убийств к столу Деборы. Этот, откровенно говоря, так называемый офис — скорее неогороженное пространство. Однако она, казалось, была не в настроении играть в слова, и я не стал предлагать ей.

Дебора сидела в своем кресле за столом и сжимала в руках нечто напоминавшее официальный отчет. Ее новый напарник Дик стоял у окна с выражением дурацкой радости на красивом до неприличия лице.

— Посмотри на это, — сказала Дебора, ударив по листам, которые держала в руке, тыльной стороной ладони. — Ты можешь поверить в это дерьмо?

— Нет, — признался я, — потому что отсюда не могу прочитать это дерьмо.

— Мистер Ямочка-на-Подбородке, — продолжила она, указывая на Дика, — разговаривал с семьей Спанос.

— Эй! — отозвался Дик.

— И он нашел мне подозреваемого, — сказала Дебора.

— Человека, представляющего интерес для расследования, — очень серьезно произнес Дик на хорошем официальном жаргоне. — Он не является подозреваемым.

— Он, мать его, единственная ниточка, которая у нас есть, и ты молчал всю ночь, — огрызнулась Деб. — А я должна читать об этом в чертовом отчете, мать его, в девять тридцать на следующее утро.

— Я должен был напечатать его, — объяснил Дик слегка обиженным тоном.

— Две девочки пропали, капитан хочет оторвать мне голову, пресса готова взорвать атомную бомбу, чтобы получить новости, а ты молча печатаешь отчет?

— Да ладно, какого черта, — сказал Дик, пожав плечами.

Дебора заскрежетала зубами. То есть она и вправду это сделала. Когда я читал о скрежещущих зубами людях в фантастических рассказах, то никогда не думал, что столкнусь с подобным в реальной жизни. Но тем не менее я стоял и пораженно наблюдал, как Дебора скрежещет зубами. Она хотела, видимо, сказать, что-то очень жесткое, но передумала и швырнула отчет на стол.

— Пойди принеси кофе, Дик, — приказала она наконец.

Дик выпрямился и, прищелкнув языком, указал пальцем на Дебору:

— Сливки и два кусочка сахара. — И побрел к кофеварке в дальнем конце коридора.

— Я думал, ты предпочитаешь черный кофе, — заметил я, когда Дик скрылся из виду.

— Если бы это был его последний косяк, я стала бы самой счастливой девчонкой на свете, — сказала она. — Пошли.

Она уже шла в направлении, противоположном тому, в котором скрылся Дик, и все мои возражения уже ничего не значили. Я со вздохом последовал за ней, размышляя, не называлась ли книжка, из которой Дебора почерпнула эту манеру, «Бульдозеры и их стиль управления».

Я догнал ее у лифта.

— Будет слишком, если я спрошу, куда мы идем?

— Тиффани Спанос, — пояснила она, второй раз стукнув кулаком по кнопке «вниз», — старшая сестра Тайлер. — И она еще раз ударила по кнопке.

Не сразу, но к приезду лифта я вспомнил.

— Тайлер Спанос, — произнес я, входя следом за Деборой в лифт, — девочка, которая пропала с… эмм… Самантой Альдовар.

— Да, — подтвердила Деб. — Недоумок поговорил с Тиффани Спанос о ее сестре. — Я понял, что недоумок — это Дик, и кивнул. — Тиффани утверждает, что Тайлер давно уже увлеклась всей этой готической мутью, а потом встретила на вечеринке парня, который оказался готом в квадрате.

Я, конечно, был далек от всякого рода молодежных субкультур, но все же знал, что готы — это модное течение для подростков с плохим цветом лица и на редкость отвратительным вариантом подростковых переживаний. Насколько мне известно, типичный образ гота подразумевал черную одежду и очень бледную кожу. При этом следовало слушать электронную музыку и печально смотреть DVD с «Сумерками». Было очень трудно представить все это возведенным в квадрат, но воображение Деборы с этим справилось.

— Могу я спросить, что значит «гот в квадрате»? — скромно спросил я.

Дебора зло посмотрела на меня:

— Парень вампир.

— Правда? — переспросил я, и, должен признаться, действительно был удивлен. — Здесь и сейчас? В Майами?

— Да, — подтвердила она. Двери лифта раскрылись, и она вышла. — У него даже зубы подпилены.

Я снова поспешил за ней.

— И мы едем навестить его? — спросил я. — Как его зовут?

— Влад, — ответила она. — Приметное имя, да?

— Влад, а что дальше? — поинтересовался я.

— Не знаю.

— Но ты знаешь, где он живет?

— Мы найдем его. — Она направилась к выходу, и я наконец решил, что с меня хватит. Я схватил ее за руку, и она свирепо уставилась на меня.

— Дебора, — спросил я, — какого черта мы сейчас делаем?

— Еще одна минута рядом с этой безмозглой горой мышц, и я свихнусь, — ответила она. — Я должна выбраться отсюда. — Она попыталась освободить руку, но я крепко ее держал.

— Я тоже готов в ужасе бежать от твоего напарника, — согласился я, — но мы сейчас будем искать то, не знаю что, и пойдем туда, не знаю куда. Так куда мы идем?

Она опять попыталась выдернуть руку из моей, и на сей раз ей это удалось.

— В интернет-кафе, — проговорила она, — я не дура.

Вероятно, дураком был я, поскольку, когда она резко распахнула дверь участка и пошла на стоянку, опять последовал за ней.

— Ты платишь за кофе, — сказал я довольно неуверенно, стараясь не отстать.

Ближайшее интернет-кафе находилось всего в паре кварталов, и уже очень скоро я сидел за клавиатурой с чашкой хорошего кофе и Деборой, нетерпеливо ерзавшей в районе моего локтя. Моя сестра прекрасно стреляла и, вне всякого сомнения, имела массу других блестящих достоинств, но в компьютерах она понимала ровно столько, сколько примерный бойскаут в журнале «Плейбой», и благоразумно доверяла всю высокотехнологичную работу мне.

— Хорошо, — сказал я, — можно поискать Влада, но…

— Косметическая стоматология, — бросила она. — Не будь идиотом.

Я кивнул. Умный ход. Она в отличие от меня была опытным следователем. Через пару минут я нашел несколько дюжин дантистов в районе Майами, каждый из которых занимался косметической стоматологией.

— Тебе распечатать? — поинтересовался я у Деб.

Она посмотрела на список и закусила губу так сильно, что ей самой мог вскоре понадобиться стоматолог.

— Нет, — сказала она, доставая свой сотовый, — у меня есть идея.

Вероятно, это был какой-то тайный план, поскольку со мной она не поделилась. Она набрала номер, стоявший на быстром вызове, и через несколько секунд я услышал:

— Это Морган. Дайте мне номер того судебного стоматолога.

Она сделала вид, будто пишет, показывая таким образом, что ей нужна ручка. Я нашел таковую рядом с клавиатурой и передал ей вместе с клочком бумаги, выуженным из ближайшей урны.

— Да. Доктор Гутман, так его зовут… Ага… — Она записала номер и отключила телефон.

Затем быстро набрала записанный номер. После минутной беседы с приемной Гутмана и, судя по тому, как Деб стучала носком ноги по полу, прослушивания музыки, врач взял трубку.

— Доктор Гутман, — сказала Дебора, — это сержант Морган. Мне нужно имя местного стоматолога, который может заточить человеку зубы так, чтобы тот выглядел как вампир.

Гутман что-то ответил, и, казалось, это удивило Дебору. Она схватила ручку и, записывая, проговорила:

— Ага, спасибо. — И закрыла телефон. — Он говорит, что в городе есть только один дантист, который может до такого додуматься. Доктор Лонофф. Он живет на Саут-Бич.

Я быстро нашел его в списке стоматологов.

— Рядом с Линкольн-роуд, — заметил я.

Дебора уже встала и шла к выходу.

— Ну? — позвала она, и верный Декстер последовал за ней.

Глава 12

Доктор Лонофф работал на первом этаже относительно старого двухэтажного здания в двух кварталах от торгового центра на Линкольн-роуд. Дом был подражанием стилю ар-деко, подобными зданиями в свое время застроили Саут-Бич. Недавно его отреставрировали и выкрасили в приятный светло-зеленый цвет. Мы с Деборой прошли мимо скульптуры, выглядевшей так, будто набор наглядных пособий по геометрии решил устроить оргию в ящике со скобяными изделиями, и направились ко входу со двора, где висела табличка, гласившая «Доктор Дж. Лонофф. ДЗХ[5]: косметическая стоматология».

— Думаю, мы пришли, — сказал я, пытаясь выглядеть как Дэвид Карузо в фильме «Место преступления Майами».

Дебора нехорошо посмотрела на меня и открыла дверь. На регистрации сидел очень худой, наголо обритый афроамериканец, увешанный пирсингом. На нем был малиновый хирургический костюм и толстая золотая цепь. Табличка на его столе гласила «Ллойд». Когда мы вошли, он поднял взгляд от стола, широко улыбнулся нам и произнес тоном, каким обычно предлагают устроить вечеринку:

— Здравствуйте! Чем могу помочь?

Дебора подняла свой значок и представилась:

— Сержант Морган. Полиция Майами-Дейд. Мне нужно поговорить с доктором Лоноффом.

Ллойд улыбнулся еще шире:

— Он сейчас занят с пациентом. Вы не могли бы подождать пару минут?

— Нет, — ответила Дебора, — он нужен мне сейчас.

Ллойд несколько сник, но продолжал улыбаться. У него были большие, очень белые зубы идеальной формы. Если это результат работы доктора Лоноффа, то он действительно хороший дантист.

— Вы можете сказать, в чем дело? — поинтересовался он.

— Дело в том, что, если доктор не будет здесь через тридцать секунд, я вернусь с ордером и проверю, как обстоит дело с расходом сильнодействующих средств.

Ллойд облизнул губы, несколько секунд подумал и поднялся.

— Я скажу ему, что вы здесь, — произнес он и исчез за углом.

Доктор Лонофф успел появиться за две секунды до конца отпущенного Деборой срока. Он выбежал из-за угла, вытирая руки бумажным полотенцем. Вид у него был измотанный.

— Какого черта? Что у меня не так с расходом лекарств?

Дебора наблюдала за ним, пока он не остановился прямо перед ней. Для стоматолога он выглядел слишком молодо — на вид ему было около тридцати — и, строго говоря, казался чересчур накачанным, как будто, вместо того чтобы лечить кариес, пропадал в тренажерном зале.

Дебора, вероятно, тоже так подумала. Осмотрев его с ног до головы, она спросила:

— Вы доктор Лонофф?

— Да, — ответил он, все еще раздраженно.

Дебора снова достала значок.

— Сержант Морган. Полиция Майами-Дейд. Мне нужно поговорить с вами об одном из ваших пациентов.

— Что вам действительно нужно сделать, — сказал он с уверенностью врача, говорящего с пациентом, — так это перестать изображать из себя штурмовой отряд и объяснить, в чем дело. Меня ждет пациент.

Я увидел, как Дебора изменилась в лице, и, зная ее, приготовился к тяжелому разговору: она откажется что-либо сообщить ему, поскольку это тайна следствия, а он не пожелает дать ей доступ к информации о пациентах, потому что это врачебная тайна, они будут препираться до тех пор, пока у одного из них не останется козырей. А у меня будет время понаблюдать за зрелищем, пребывая в недоумении по поводу возможного перерыва на обед.

Я уже собирался поискать стул и устроиться почитать «Гольф дайджест», но Дебора удивила меня. Она набрала в грудь побольше воздуха и сказала:

— Доктор, я ищу двух пропавших девушек, и единственная зацепка — парень, зубы которого заточены так, что он выглядит как вампир. — Она вздохнула еще раз и посмотрела ему в глаза. — Мне нужна ваша помощь.

Если бы потолок исчез и в небе появился хор ангелов, поющих что-нибудь сентиментальное в стиле кантри, я бы удивился не больше. Вот так раскрываться и выглядеть беспомощной было очень странно для Деборы, и я подумал, не стоит ли подыскать ей хорошего психоаналитика. Вероятно, доктор Лонофф пришел к такому же выводу, так как он несколько секунд смотрел на нее, в недоумении моргая, а затем повернулся к Ллойду.

— Я не имею права этого делать, — проговорил он с растерянным видом, из-за чего стал выглядеть еще моложе, — все записи конфиденциальны.

— Я знаю, — кивнула Дебора.

— Вампир? — спросил Лонофф, вытягивая губы в трубочку. — С клыками? Вот здесь?

— Да, — ответила Дебора, — как у животного.

— Я ставлю специальные коронки, — гордо заявил Лонофф. — Их для меня делает один парень из Мексики, настоящий художник. Потом я их устанавливаю как обычные коронки, и результат, должен сказать, выглядит впечатляюще.

— И много желающих? — Дебора выглядела удивленной.

— Около двух дюжин.

— Молодой парень, — сказала Дебора, — не старше двадцати.

— Трое или четверо таких. — Лонофф задумчиво поджал губы.

— Он называет себя Влад.

Лонофф улыбнулся и покачал головой:

— Никого с таким именем. Но не удивлюсь, если они все так себя называют. Я хочу сказать, имя Влад популярно в этой среде.

— А что, у среды много адептов? — не выдержал я. Мысль о толпе вампиров в Майами меня слегка настораживала. По эстетическим причинам, помимо всего прочего. Вся эта черная одежда. Как в Нью-Йорке в прошлом году.

— Да. Хватает. Но не всем нужны клыки, — произнес Лонофф с сожалением. — Тем не менее у них есть свои клубы, тусовки и так далее. Это довольно многочисленное течение.

— Мне нужен только один из них, — сказала Дебора, и я услышал отголосок ее былой нетерпеливости.

Лонофф посмотрел на нее и кивнул. Мышцы на его шее инстинктивно напряглись, и воротник едва не лопнул. Он пожевал губами и, неожиданно приняв решение, сказал:

— Ллойд, помоги найти в наших записях то, что им нужно.

— Считайте, я уже сделал, доктор, — ответил Ллойд.

Лонофф протянул руку Деборе:

— Удачи вам… сержант?

— Да, — сказала Дебора, отвечая на рукопожатие.

Лонофф задержал ее руку в своей несколько дольше, чем следовало, и я подумал, что Деб возмутится, когда он улыбнулся и предложил:

— Знаете, я могу исправить вам прикус.

— Спасибо, — ответила Дебора, отбирая руку, — но мне он нравится.

— Ага. Ну ладно. — Он положил руку на плечо Ллойду и сказал: — Помоги им. У меня пациент. — И, бросив полный тоски взгляд на прикус Деборы, развернулся и исчез в глубине кабинета.

— Там, в компьютере. — Ллойд показал на свой стол, и мы последовали за ним. — Мне понадобятся кое-какие параметры.

Дебора моргнула и посмотрела на меня с таким видом, будто Ллойд обратился к ней на незнакомом языке. Впрочем, в какой-то степени так оно и было, поскольку она не знала компьютерного. Мне пришлось прервать неловкую паузу и спасти ее.

— Моложе двадцати четырех, — сказал я, — мужчина. Острые клыки.

— Круто, — отозвался Ллойд и застучал по клавишам.

Дебора нетерпеливо наблюдала за ним. Я отвернулся и принялся разглядывать приемную. У дальней стены рядом со стойкой для журналов стоял большой аквариум с соленой водой; он показался мне слегка перенаселенным, но, может быть, рыб это устраивало.

— Нашел, — провозгласил Ллойд, и я повернулся к нему как раз в тот момент, когда принтер выплюнул лист бумаги. Ллойд схватил его и протянул Деборе, которая жадно уставилась на него. — Здесь всего четверо, — добавил он с тем же сожалением, что и Лонофф, и я задумался, не получает ли он проценты с каждого клыка.

— Твою мать, — выругалась Деб, продолжая просматривать список.

— В чем дело? — спросил я. — Тебе нужны еще имена?

Она постучала пальцем по листку.

— Первый в списке. Тебе о чем-нибудь говорит фамилия Акоста?

— О том, что у нас проблемы, — кивнул я.

Джо Акоста был важным человеком в правительстве города. Он принадлежал к тому типу чиновников старой школы, которые пользовались таким же влиянием, какое имели госслужащие в Чикаго лет пятьдесят назад. Если наш Влад действительно его сын, нам грозила перспектива утонуть в дерьме.

— Может быть, это другой Акоста, — сказал я с надеждой.

Дебора покачала головой:

— Адрес его. Черт.

— Может быть, это не он, — встрял желающий помочь Ллойд.

Дебора смотрела на него всего секунду, но за это время его широкая улыбка исчезла, будто она ударила его в пах.

— Пошли, — позвала она меня и вихрем вылетела в дверь.

— Спасибо за помощь, — поблагодарил я Ллойда, но он всего лишь кивнул с таким видом, будто Деб вытянула из него всю радость.

К тому времени, когда я ее догнал, Дебора уже сидела в машине с работающим мотором.

— Ну, — сказала она сквозь открытое окно, — садись.

Я забрался внутрь и не успел закрыть дверь, как Деб тронулась с места.

— Знаешь, — предложил я, застегивая ремень безопасности, — может, оставим Акосту напоследок? Вполне возможно, это не он.

— Тайлер Спанос учится в «Рэнсом Эверглейдс», — возразила она, — а значит, тусуется со сливками общества. Чертовы Акоста — сливки общества. Это он.

Было трудно спорить с ее логикой, и я умолк, наблюдая, как она едет по спокойным дорогам позднего утра.

Мы доехали до дамбы Макартура, по ней — до шоссе 836, приведшего нас на Лежен, где свернули налево — в Корал-гейблс. Дом Акосты находился в той части района, которая, будь она построена сегодня, оказалась бы отгорожена от внешнего мира высоким забором. Дома здесь были большими, и многие из них, как дом Акосты, в испанском стиле — из больших блоков кораллового известняка. Газон перед домом выглядел как площадка для гольфа. Дом соединялся галереей с двухэтажным гаражом.

Дебора припарковалась перед домом, выключила мотор и задержалась на минуту. Я увидел, как она набирает в грудь воздух, и подумал, не продолжается ли у нее то странное состояние, которое заставило ее быть такой эмоциональной и мягкой.

— Ты уверена, что хочешь это сделать? — спросил я.

Она посмотрела на меня, и я не увидел той суровости и сосредоточенности, которая была так характерна для нее.

— Я хочу сказать, ты же понимаешь: Акоста может здорово испортить тебе жизнь. Он чиновник.

Она быстро пришла в себя, будто от пощечины, и на ее скулах заиграли знакомые желваки.

— Да хоть сам Иисус, — огрызнулась она. Было очень приятно видеть, как к ней возвращается прежняя ядовитость.

Она вышла из машины и пошла по тротуару к входной двери. Я отправился за ней и нагнал, когда она нажимала на звонок. Ответа не последовало, и Дебора начала нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. В тот момент, когда она подняла руку, чтобы позвонить еще раз, дверь резко распахнулась и на нас уставилась невысокая коренастая женщина в униформе горничной.

— Да? — Горничная говорила с сильным центральноамериканским акцентом.

— Мы можем увидеть Роберта Акосту?

Женщина нервно облизнула губы, ее глаза бегали из стороны в сторону. Она вздрогнула и покачала головой.

— Что вы хотите от Бобби? — спросила она.

Дебора подняла значок, и горничная шумно втянула воздух.

— Мне нужно задать ему кое-какие вопросы, — сказала Деб. — Он дома?

Горничная с трудом сглотнула, но ничего не сказала.

— Мне просто надо с ним поговорить, — продолжала Дебора, — это очень важно.

Горничная опять сглотнула, и ее взгляд скользнул куда-то за наши спины. Деб повернулась и посмотрела в том же направлении.

— Гараж? — спросила она, поворачиваясь обратно. — Он в гараже?

Наконец горничная кивнула:

— El garaje[6], — сказала она тихо и очень быстро, как будто боялась, что ее услышат. — Бобби vive en el piso segundo[7].

Дебора посмотрела на меня.

— В гараже. Бобби живет на втором этаже, — перевел я. Несмотря на то что она родилась в Майами, в школе Деб выбрала французский.

— Сейчас он там? — спросила она горничную.

Та дернула головой в знак согласия:

— Сгео que si[8]. — Она облизнула губы еще раз и каким-то судорожным движением закрыла дверь, сумев при этом не хлопнуть ею.

Дебора посмотрела на закрытую дверь и покачала головой.

— Чего она так испугалась?

— Депортации, — предположил я.

Она фыркнула:

— Акоста не станет нанимать нелегалов. Он может выдать грин-карду кому угодно.

— Может, она боится потерять работу.

Дебора посмотрела на гараж:

— Ага. А еще, может быть, она боится Бобби Акосты.

— Ну… — начал я, но Дебора сорвалась с места и завернула за угол дома до того, как я успел произнести еще что-нибудь. Я догнал ее у подъездной дорожки. — Она скажет Бобби, что мы здесь, — сказал я.

Дебора пожала плечами:

— Это ее работа.

Она остановилась у ворот гаража.

— Должна быть еще одна дверь. Может быть, лестница.

— Давай посмотрим за углом, — предложил я, но не успели мы пройти и двух шагов, как раздался грохот и ворота гаража начали открываться. Я слышал приглушенное урчание, доносящееся изнутри и становившееся все громче, по мере того как ворота открывались. И когда они поднялись настолько, что стало возможным заглянуть внутрь, я увидел источник звука — мотоцикл. Худой парень лет двадцати сидел на байке с работающим вхолостую мотором и смотрел на нас.

— Роберт Акоста? — окликнула его Дебора, шагнула вперед и потянулась за значком.

— Чертовы копы, — сказал тот, прибавил оборотов и рванул с места, совершенно определенно целясь в Дебору. Она едва успела отскочить с пути мотоцикла, который спустя мгновение оказался уже на дороге и стал удаляться на большой скорости. К тому времени как Деб поднялась на ноги, он уже исчез из виду.

Глава 13

За время моей работы в Майами-Дейд я неоднократно слышал выражение «дождь из дерьма», но, скажу честно, наблюдать воочию данный метеорологический феномен мне не приходилось до того момента, когда Деб пришло в голову объявить в розыск единственного сына высокопоставленного чиновника. Через пять минут у дома рядом с машиной Деборы стояли три полицейские машины и фургон службы новостей, а через шесть ей позвонил капитан Мэттьюз. За две минуты их общения я не услышал от Деборы ничего, кроме «да, сэр» и «нет, сэр», и к концу разговора ее зубы были сжаты настолько плотно, что я засомневался, сможет ли она когда-нибудь снова есть твердую пищу.

— Твою мать, — сказала она сквозь зубы, — Мэттьюз отменил розыск.

— Мы знали, что так и будет.

Деб кивнула. Ее взгляд скользнул мимо меня в направлении дороги, и она выругалась.

Я посмотрел в ту же сторону и увидел Дика. Он выбирался из машины, одновременно подтягивая штаны и улыбаясь женщине, которая стояла возле фургона новостей и причесывалась, готовясь к съемке. Она замерла на минуту и удивленно взглянула на него. Дик кивнул ей и прогулочным шагом направился к нам. Женщина посмотрела ему вслед, облизнула губы и продолжила расчесываться с удвоенным рвением.

— Строго говоря, он твой напарник, — заметил я.

— Строго говоря, он безмозглая скотина, — парировала Дебора.

— Эй, — начал Дик, подходя к нам, — капитан сказал, что я должен присматривать за тобой, чтобы больше не было таких косяков.

— Как, интересно, ты опознаешь косяк, когда увидишь его? — огрызнулась Деб.

— Ой, ну знаешь, — ответил он, пожимая плечами, и оглянулся на журналистку. — Я имею в виду, не говори с прессой, или что-то в этом роде, ладно? — И он подмигнул Деборе. — В любом случае теперь я всегда буду рядом. Помни об этом.

Я ожидал, что она выдаст очередь из семи убийственных замечаний, которые заставят Дика упасть замертво прямо на месте и помять ухоженный газон семейства Акоста, но Деб, судя по всему, уже узнала эту новость от капитана и, как хороший солдат, была готова исполнить приказ. Субординация победила, и Дебора, бросив один долгий взгляд на Дика, сказала:

— Ну ладно. Пойдемте проверим остальных из списка. — И смиренно пошла к машине.

Дик опять подтянул штаны и посмотрел ей вслед.

— А, ну ладно, — произнес он и пошел за ней.

Журналистка задумчиво смотрела ему в спину до тех пор, пока продюсер не суНул ей в руки микрофон.

Меня на одной из патрульных машин подвез до Майами-Дейд коп по фамилии Виллоуби, который, как оказалось, был помешан на «Майами-хит[9]. Я многое узнал о разыгрывающих защитниках и о чем-то еще под названием «пик-н-ролл». Уверен, полученная информация была невероятно ценной и когда-нибудь мне пригодится, но тем не менее был счастлив выбраться из машины в послеполуденную жару и дотащиться до моего маленького кабинета.

Там я и провел в компании моих инструментов большую часть оставшегося рабочего дня. Я даже успел сходить и пообедать в новой забегаловке неподалеку, которая специализировалась на фалафеле. К сожалению, помимо этого, она специализировалась на темных волосах, плавающих в соусе, и это не обрадовало мой желудок. Я занялся повседневной лабораторной работой, заполнил кое-какие бумаги и наслаждался одиночеством, когда Дебора забрела ко мне. Она держала в руках толстую папку и выглядела такой же расстроенной, как и мой желудок. Ногой она выудила из угла стул и, сгорбившись, села на него. Все это — не говоря ни слова. Я положил бумагу, с которой работал, и отдал все свое внимание ей.

— Выглядишь потрепанно, сестренка.

Она кивнула, глядя на свои руки:

— Это был длинный день.

— Ты проверила остальных из списка Лоноффа? — спросил я, и она опять только кивнула. Желая помочь ей с социальной адаптацией, я добавил: — Ты ездила с напарником?

Она подняла голову и злобно посмотрела на меня.

— С этим чертовым идиотом, — сказала она и снова сгорбилась.

— Что он сделал? — поинтересовался я.

Она пожала плечами.

— Ничего. Он не так ужасен в рутинной работе. Задает все положенные вопросы.

— Тогда что с тобой, Деб?

— Они забрали моего подозреваемого, Декстер, — сказала она, и меня вновь поразил ее беззащитный тон. — Мальчишка Акоста что-то знает, я уверена. Может быть, и не он прячет этих девочек, но ему известно, кто это делает. И мне не позволяют поговорить с ним. — Она погрозила двери кулаком. — Ко мне даже приставили этого недоумка Дика в качестве няньки, они хотят быть уверены, что я не расстрою чиновника.

— Ну… — предположил я, — может быть, Бобби Акоста ни в чем и не виноват.

Дебора показала зубы. Если бы она не выглядела такой несчастной, это сошло бы за улыбку.

— Он виноват как черт знает кто! — воскликнула она и кивнула на папку, которую держала в руке. — У него такой послужной список, что ты не поверишь. И это уже без тех фактов, которые вычеркнули, пока он был несовершеннолетним.

— Ну это не делает его виновным и сейчас.

Дебора наклонилась вперед, и мне показалось, она хочет ударить меня делом Бобби Акосты.

— Черта с два не делает, — сказала она и, к счастью для меня, открыла папку, вместо того чтобы запустить ее мне в голову. — Нападение. Покушение на убийство. Нападение.

Крупная автомобильная кража. — Она виновато посмотрела на меня, произнося последнюю фразу. — Его дважды арестовывали, когда кто-то умирал при невыясненных обстоятельствах, и это было как минимум убийство по неосторожности, но оба раза отец выкупал его. — Она закрыла папку и хлопнула по ней рукой. — И это далеко не все. Но каждый раз все заканчивалось одинаково: отец выкупал его, несмотря на кровь на руках. — Она покачала головой. — Это очень трудный ребенок. Он убил как минимум двоих, и у меня нет абсолютно никаких сомнений: он знает, где эти девушки, если еще не убил.

Деб, конечно, была права. Не только потому, что прошлые преступления обязательно означают сегодняшнюю вину, нет, я почувствовал, как Пассажир заинтересованно пошевелился во сне, как задумчиво поднялись его брови, когда Дебора читала список преступлений Бобби. Прежний Декстер совершенно определенно добавил бы имя Бобби Акосты к списку вероятных товарищей по играм. Но Декстер-2 не занимался подобными вещами. Вместо этого я только сочувственно кивнул.

— Может быть, ты и права.

Дебора вскинула голову.

— Может быть? Я права. Бобби Акоста знает, где девочки. И я, мать твою, не могу до него даже дотронуться из-за его отца.

— Ну… — начал я, прекрасно понимая, что ничего нового не скажу, и поэтому произнес: — Ты не можешь бороться с правительством.

Дебора несколько секунд безо всякого выражения смотрела на меня.

— С ума сойти, — удивилась она, — сам придумал?

— Ну же, Деб, — признаю, мой голос прозвучал несколько раздраженно, — ты знала, что так и случится, оно и случилось, так в чем дело?

Она резко выдохнула, сложила руки на коленях и опустила взгляд. Это было гораздо хуже, чем резкий ответ, которого я ожидал.

— Не знаю, — сказала она, — может быть, дело не в этом. — Она повернула руки ладонями вверх и посмотрела на них. — Может быть, это… Не знаю. Да всё.

Если мою сестру действительно беспокоило всё, то легко понять, почему она пребывает в таком несчастном состоянии. Наверное, трудно не сломаться под грузом ответственности за всё. Но мой опыт общения с людьми подсказывал: если кто-то жалуется на всё, это означает, что его беспокоит одно маленькое и конкретное нечто. И я знал: в случае с моей сестрой дело обстояло именно так, пусть и казалось, будто она в самом деле отвечает за всё. Ее грызло и заставляло вести себя таким образом совершенно определенное нечто. И, припомнив разговор о ее бойфренде, я решил, что знаю, в чем дело.

— Это Чатски?

Она вскинула голову.

— В каком смысле? Думаешь, он бьет меня? Или изменяет?

— Нет, что ты, — сказал я, заслоняясь рукой, на случай если ей придет в голову ударить меня. Я знал: он не посмеет изменить ей, — а мысль о том, что кто-то может бить мою сестру, казалась смешной.

— Нет, я имею в виду вчерашний разговор. Об этих, как их, биологических часах.

Она опять повесила голову и уставилась на руки, сложенные на коленях.

— Ага. Я это сказала, да. — Она покачала головой. — Ну что, это все еще правда. И чертов Чатски даже не хочет говорить на эту тему.

Я посмотрел на свою сестру и вынужден был признать, что мои эмоции характеризовали меня не с лучшей стороны, поскольку моей первой мыслью после услышанных от нее откровений было: «Вау! Я действительно сочувствую настоящему человеку с настоящей человеческой проблемой». Поскольку постепенное превращение Деб в жалеющий себя студень затронуло какие-то человеческие струны в самой моей глубине, за дверью, недавно открытой появлением Лили-Энн. И я обнаружил, что для ответа мне не надо вспоминать подходящие слова из какого-нибудь сериала. Я действительно сопереживал, и это казалось поразительным.

И, почти не задумываясь, что делаю, я встал и подошел к ней. Положив руку на плечо, я сказал:

— Мне очень жаль, сестренка. Я могу чем-нибудь помочь тебе?

Естественно, Дебора напряглась и сбросила мою руку. Она встала и посмотрела на меня с выражением, только наполовину напоминавшим ее обычный оскал.

— Для начала перестань вести себя как мать Тереза. Господи, Деке, что в тебя вселилось?

И прежде чем я смог хоть как-то объяснить свое поведение, она вышла из кабинета и скрылась из виду.

— Рад был помочь, — сказал я ей в спину.

Может быть, я просто был новичком в стране эмоций, чтобы действительно понимать и вести себя соответственно. Или Деб требуется время, чтобы привыкнуть к новому, способному сопереживать Декстеру. Но мысль о злодее или нескольких злодеях, отравивших водопровод Майами, обретала все большее правдоподобие.

Когда я уже собирался уходить, мир стал еще более странным. Зазвонил мой сотовый, я взглянул на него и, увидев имя Риты, взял трубку.

— Алло?

— Декстер, привет. Это… эмм… я.

— Конечно, — сказал я ободряюще.

— Ты все еще на работе? — спросила она.

— Как раз собираюсь уходить.

— О, хорошо, потому что… Я имею в виду… если… вместо того чтобы забирать Коди и Эстор… — сказала она. — Потому что сегодня не нужно.

Я мысленно перевел фразу и понял: по какой-то причине я не должен сегодня забирать детей.

— О… А почему?

— Просто… Их там уже нет, — ответила она, и пока я пытался осмыслить эту новость, мне на секунду показалось, что с ними произошло нечто ужасное.

— Что? Где они? — с трудом пробормотал я.

— О, — сказала она, — твой брат забрал их. Брайан. Он решил сводить их в китайский ресторан.

Какие интересные переживания я начал испытывать благодаря превращению в человека. В данный момент, к примеру, я от удивления лишился дара речи. Я чувствовал, как волна за волной на меня накатывают мысли и чувства: гнев, изумление, подозрение, мысли о том, что же все-таки замышлял Брайан, почему Рита на это соглашается и как поведут себя Коди и Эстор, когда вспомнят свою неприязнь к китайской кухне. Но какими бы многочисленными и разнообразными ни были мои мысли, я оказался не в состоянии произнести что-либо членораздельное. И пока я пытался хоть что-то выговорить, Рита сказала:

— Мне надо идти: Лили-Энн плачет, — и повесила трубку.

Мне показалось, что я стоял и прислушивался к тишине всего несколько секунд, но, наверное, прошло довольно много времени, поскольку я почувствовал сухость во рту из-за того, что долго держал его открытым, а рука, сжимавшая телефон, вспотела. Я закрыл рот, убрал телефон и отправился домой.

Час пик был в самом разгаре, когда я направился на юг и, как ни странно, по дороге не заметил никаких случаев насилия, ни выстрелов, ни лихачей, выписывавших виражи на дороге, никто даже не грозил кулаком другим водителям. Машины в пробке ползли, как обычно, но, казалось, никто не возражал. Я подумал о необходимости с утра почитывать гороскоп — возможно, тогда бы я понимал, что происходит. Вероятно, где-то в Майами люди, обладающие тайным знанием — друиды скорее всего, — кивали головами и шептали: «Да, Юпитер находится в заходящей луне Сатурна» — и наливали себе еще по чашечке травяного чая или прогуливались в своих пробковых сандалиях.

Или, может быть, это группа вампиров, на которую охотится Деб. Как это называется? Стая? Возможно, если достаточное их количество заточит себе зубы, наступит новая эра гармонии и счастья для всех нас. Или по крайней мере для доктора Лоноффа, стоматолога.

Я провел спокойный вечер дома, у телевизора, с Лили-Энн на руках. Она много спала, особенно у меня на руках, и я старался не отпускать ее. Мне казалось, таким образом она показывает мне свое доверие. С одной стороны, я надеялся, что она это перерастет, поскольку нельзя так доверять окружающим. С другой — это наполняло меня ощущением чуда и решимостью защищать ее от всех других чудовищ, прячущихся в ночи.

Неожиданно для себя я обнаружил, что постоянно обнюхиваю голову Лили-Энн. Определенно странное поведение, но, судя по всему, вполне нормальное для моей новой человеческой сущности. Это был замечательный запах, не похожий ни на один. Почти незаметный. Его нельзя назвать ни сладким, ни затхлым, но он чем-то похож и на то, и на другое, и на что-то еще, и вообще ни на что. Я понюхал и не мог определить, на что он похож, а потом понюхал еще раз, поскольку мне так захотелось, и неожиданно ощутил новый аромат, легко идентифицируемый, который исходил из области подгузника.

Менять подгузники не так страшно, как звучит, и я был не против этого. Конечно, это не та работа, которую я избрал бы для себя в качестве постоянного занятия, но в случае с Лили-Энн смена подгузника не причиняла мне особых страданий. В некотором роде мне даже доставило удовольствие оказать ей такую личную и необходимую услугу. Приятно было видеть, как Рита, коршуном кинувшаяся к нам в желании убедиться, что я случайно не сварил ребенка, остановилась, увидев мою спокойную уверенность. И, когда я закончил, она взяла Лили-Энн с пеленального столика и поблагодарила меня, а я почувствовал тепло от сознания своей нужности.

Я вернулся к телевизору и, пока Рита кормила Лили-Энн, несколько минут смотрел хоккей. Зрелище меня разочаровало: во-первых, «Пантеры» уже проигрывали три гола, а во-вторых, на поле не было драк. Эта игра привлекала меня честной и достойной похвалы жаждой крови, которую проявляли игроки. Но теперь я внезапно понял, что не должен одобрять такие вещи. Меняющий Подгузники Папочка Декстер решительно настроен против насилия и не одобряет игры вроде хоккея. Вероятно, мне стоило обратить внимание на боулинг. Он казался чудовищно скучным, но в нем не лилась кровь и он был уж точно более захватывающим, чем гольф.

Прежде чем я принял какое-либо решение, вернулась Рита с Лили-Энн.

— Ты не хотел бы помочь ей срыгнуть, Декстер? — спросила она с улыбкой Мадонны — Мадонны, изображаемой на картинах, а вовсе не той, которая носит затейливые бюстгальтеры.

— Ничего так не хотел бы, — ответил я. И как ни странно, я говорил правду. Я повесил на плечо маленькое полотенце и взял на руки Лили-Энн лицом к нему. И почему-то не было ничего ужасного в том, что она издала несколько тихих звуков и на полотенце вытекло немного молока. Я мысленно поздравлял ее с каждой отрыжкой, пока наконец она не успокоилась. Тогда я повернул ее лицом к себе и начал осторожно укачивать, прижав к груди.

В таком виде меня и застал Брайан, когда около девяти привез Коди и Эстор. Строго говоря, это оказалось немного слишком, поскольку в девять им полагалось ложиться, а теперь они не могли добраться до кроватей, не опоздав как минимум на пятнадцать минут. Но Риту это почему-то не беспокоило, и было видно, что дети хорошо провели вечер. Я не стал возмущаться, не желая показаться неблагодарным. Даже Коди улыбался, а я мысленно сделал себе заметку о необходимости выяснить, в какой китайский ресторан Брайан водил его, чтобы добиться такой реакции.

С Лили-Энн на руках я был ограничен в свободе действий, но пока Рита контролировала бурную деятельность детей, надевавших пижамы и чистивших зубы, смог обменяться парой дружеских фраз с братом.

— Они выглядят так, будто хорошо провели время.

— О да, — ответил он со своей жуткой искусственной улыбкой, — они оба — замечательные дети.

— Они ели спринг-роллы? — спросил я, и лицо Брайана стало озадаченным.

— Спринг? О, они попробовали все, что я им предложил, — сообщил он с такой неприкрытой радостью, что мне стало совершенно ясно: мы говорим не о еде.

— Брайан… — начал я, но меня прервало появление Риты.

— О, Брайан, — сказала она, забирая у меня Лили-Энн, — не представляю, что ты сделал, но дети действительно замечательно провели время с тобой. Я никогда их такими не видела.

— Это было удовольствием и для меня, — заверил он, и по моей спине пробежал ледяной холод.

— Не посидишь с нами несколько минут? — пригласила его Рита. — Я сварю кофе, или бокал вина…

— О нет, — сказал он, — спасибо, миссис, но мне действительно нужно идти. Верите или нет, но у меня назначена встреча сегодня.

— О! — воскликнула Рита, виновато краснея. — Я надеюсь, ты не… Я имею в виду, с детьми, когда тебе нужно… Не надо было…

— Все в порядке, — ответил Брайан так, будто фраза Риты имела смысл, — у меня достаточно времени. Но, как ни прискорбно, я вынужден откланяться.

— Хорошо, — успокоилась Рита. — Если ты уверен, что… И я не могу высказать, какя тебе благодарна, потому что…

— Мама! — позвала ее Эстор из дальнего конца холла.

— Ой… Извини, но… Спасибо тебе большое, Брайан. — И она поцеловала его в щеку.

— Не за что. Я был очень рад помочь, — произнес Брайан.

Рита улыбнулась и поспешила к детям.

Брайан и я посмотрели друг на друга. Я очень многое хотел ему высказать, но все это было слишком неопределенным, чтобы начинать разговор.

— Брайан, — снова начал я и опять не смог продолжить.

Он улыбнулся своей жуткой фальшивой улыбкой.

— Я знаю, но меня действительно ждут. — Он открыл дверь и обернулся ко мне. — Они действительно исключительные дети. Спокойной ночи, братец.

Он вышел и скрылся в ночи, оставив мне воспоминание о его жуткой улыбке и неприятное чувство, словно происходит нечто очень неправильное.

Глава 14

Меня очень интересовало, что же все-таки произошло, когда Брайан гулял с детьми, но Рита уложила их до того, как мы успели пообщаться. Я вынужден был лечь спать не получив ответа, а утром Рита все время находилась рядом. Ее отсутствие стало непременным условием для разговора: если произошло что-то помимо китайского ресторана, Рите не следовало об этом знать. Однако я достаточно хорошо знал Брайана, поэтому не сомневался — детям велели молчать. Впрочем, теперь мне кажется, я его совершенно не знал. То есть, наверное, я мог предположить, о чем он думает и как действует в тех или иных обстоятельствах, но не больше. Кто он, что собой представляет? Чего хочет от жизни, кроме как время от времени весело поигрывать с ножом? Я не имел ни малейшего понятия об этом, и, несмотря на все свои размышления на эту тему за завтраком и по дороге на работу, так ничего и не придумал.

К счастью для моей самооценки, мне не дали достаточно свободного времени, чтобы переживать из-за собственной неспособности понять родного брата: когда я приехал на работу, весь второй этаж, где располагались лаборатории, бурлил с таким безумным оживлением, какое могло вызвать только очень серьезное преступление. Камилла Фигг — упитанная дама-эксперт, которой сильно за тридцать, — пронеслась мимо меня, сжимая в руках свою коробку с инструментами, и даже не покраснела, когда задела мою руку. А когда я зашел в лабораторию, Винс Мацуока вприпрыжку носился по ней, складывая свою сумку.

— У тебя есть пробковый шлем? — спросил он.

— Нет. Глупый вопрос.

— А может понадобиться, — сказал он, — мы едем на сафари.

— Опять Кендалл?

— Эверглейдс. Там вчера была действительно дикая вечеринка.

— Хорошо, белый господин, я прихвачу спрей от комаров.

Всего час спустя я выбрался из машины Винса и оказался на обочине шоссе 41 в Эверглейдс, всего в паре миль от Фотимайл-Бенд. Мы с Гарри ходили в походы сюда, когда я был подростком, и у меня остались приятные воспоминания об этих местах и о нескольких небольших зверьках, внесших вклад в мое воспитание.

Помимо полицейских машин, припаркованных на обочине, на грунтовой парковке поблизости стояли два больших фургона, к одному из которых был прицеплен небольшой трейлер. Стайка из пятнадцати мальчиков-подростков и трех мужчин в форме бойскаутов неуверенно толклась около фургонов. Я заметил двух детективов, беседовавших с ними. У дороги стоял коп в форме и следил, чтобы проезжавшие машины не останавливались. Винс тронул его за плечо.

— Эй, Розен, — спросил Винс, — что такое со скаутами?

— Они нашли это. Приехали сюда в поход утром, — ответил Розен, прибавив: — Не останавливайтесь, — водителю, сбавившему скорость из любопытства.

— Что нашли? — продолжал Винс.

— Моя задача — прогонять эти чертовы машины, — кисло заметил Розен, — ваша — возиться с трупами. Не останавливайтесь, продолжайте движение! — прокричал он очередным зевакам.

— Куда нам идти? — поинтересовался Винс.

Розен показал в дальний конец парковки и отвернулся. Думаю, если бы я регулировал движение, пока кто-то другой возился с трупами, мне тоже было бы невесело.

Мы пошли в указанном направлении мимо скаутов. Возможно, они и нашли что-то действительно ужасное, но испуганными или шокированными не казались — напротив, хихикали и толкали друг друга плечами, будто у них был какой-то свой праздник, и я на секунду пожалел, что в свое время не стал бойскаутом. Возможно, мне дали бы значок за успехи в утилизации частей тела.

Мы шли по тропинке, ведущей через лес на юг, потом сворачивавшей на запад, и в конце концов пришли на поляну. К тому моменту, когда мы туда добрались, Винс взмок и тяжело дышал, но мне не терпелось увидеть то, что мягкий шепот моего подсознания счел достойным внимания.

Однако на первый взгляд смотреть оказалось не на что, кроме большой вытоптанной площадки, окружавшей яму для костра и, слева от костра, небольшой кучки того, что я не мог толком разглядеть из-за пышных форм Камиллы Фигг. Что бы это ни было, оно заставило Пассажира зашелестеть кожистыми крыльями, и я пошел вперед с некоторой долей заинтересованности, забыв на мгновение о своем отказе от Темных Удовольствий.

— Привет, Камилла, — сказал я, — что у нас тут?

Она тут же вспыхнула, но это было ее обычной реакцией на разговор со мной.

— Кости, — тихо произнесла она.

— А не могут они принадлежать свинье или козе?

Она решительно покачала головой и рукой в перчатке подняла то, в чем я опознал человеческую плечевую кость.

— Не могут, — сказала она.

— Ну ясно, — согласился я. Темный Пассажир издал свистящий смешок, когда я заметил следы обугливания на кости. Было непонятно, пытались ли сжечь останки после смерти, чтобы избавиться от улик, или…

Я оглядел поляну. Земля оказалась утоптана до ровной поверхности, повсюду виднелись отпечатки ног. Все свидетельствовало о большой вечеринке, а интуиция мне подсказывала, что она не имела отношения к бойскаутам. Они приехали только сегодня утром, и у них не было времени на нечто подобное. Поляна выглядела так, будто по ней несколько часов активно двигалась масса народу. Эти люди, очевидно, ходили, прыгали и напивались здесь до буйного состояния.

Закрыв глаза и прислушавшись к тихому змеиному шипению моего внутреннего голоса, я почти лицезрел большую компанию, собравшуюся здесь на праздник, и одинокую жертву, лежащую связанной возле костра. И не пытку, а казнь, совершенную одним человеком, пока все остальные смотрели и развлекались. Как такое вообще может быть?

Пассажир ответил, усмехнувшись. Да, сказал он, возможно. Более чем. Танцы, песни, флирт. Много пива, много еды. Очаровательное старомодное барбекю.

— Слушай, — спросил я Камиллу, открывая глаза, — на костях есть что-нибудь похожее на следы от зубов?

Камилла вздрогнула и посмотрела на меня с выражением лица, которое можно было охарактеризовать как испуганное.

— Откуда ты знаешь? — изумилась она.

— Так, удачная догадка, — ответил я, но, кажется, не убедил ее, поэтому пришлось добавить: — Есть мысли насчет пола жертвы?

Она задержала взгляд на мне еще на секунду и, кажется, только после этого расслышала вопрос.

— Эмм… — сказала она, нервно повернувшись к костям. Указав пальцем на одну из самых крупных, она ответила: — Судя по тазовому поясу, это женщина. Вероятно, молодая.

Что-то щелкнуло в мощном суперкомпьютере Декстерова мозга, и небольшая карточка выпала из его принтера. На ней было написано: «Молодая женщина».

— Эмм… Спасибо, — произнес я, отходя, чтобы поразмыслить над этой информацией. Она молча кивнула и вернулась к костям.

Я снова огляделся. Там, где тропа терялась в болоте, стоял лейтенант Кин, болтавший с человеком из Департамента законодательного надзора Флориды — ФБР на уровне штата, если можно так выразиться. Рядом с ними я обнаружил одного из самых крупных людей, которых когда-либо видел. Он был чернокожим, ростом около шести с половиной футов и весил никак не меньше пятисот фунтов. При этом не производил впечатления такого уж жирного — вероятно, из-за свирепого взгляда. Но раз уж парень из ДЗНФ разговаривал с ним и не звал подкрепление, я был вынужден признать, что он, видимо, здесь на своем месте, хотя и не понимал зачем. Если бы он представлял шерифа или власти графства Броуард, я бы его знал или хотя бы слышал разговоры о таком гиганте.

Но как бы интересно ни было смотреть на настоящего великана, этого оказалось недостаточно, чтобы надолго отвлечь мое внимание, и я перевел взгляд дальше. На другой стороне поляны стояли несколько детективов. Я пошел туда и задумчиво принялся разбирать свои инструменты. Я знал о пропавшей молодой девушке и тех, кто ее искал. Но что делать с этим знанием? Конечно, в политике я не чувствовал себя как рыба в воде, хотя неплохо в ней разбирался — в конце концов, это почти мое старое хобби только с воображаемыми ножами вместо настоящих. Но меня это не интересовало. Тщательно рассчитанное маневрирование и заранее подготовленные удары ножом в спину казались мне такими очевидными и бессмысленными, что это меня совершенно не заводило. Однако я знал: в таком месте, как полицейский департамент Майами-Дейд, политические навыки были совершенно необходимы. А у Деборы они напрочь отсутствовали. Если она и добивалась чего-то, то только благодаря твердости и успехам в работе.

В последнее время Дебора, увлекшаяся нытьем и самокопанием, оказалась настолько непохожа на себя, что могла и не выдержать в противостоянии, которое явно носило политический характер. Здесь работал другой детектив, и забрать у него дело мне представлялось довольно трудной задачей, даже если бы она была в своей лучшей форме. Но я думаю, для того чтобы прийти в себя, ей как раз и требовался хороший вызов. Возможно мне следовало бы позвонить ей и рассказать все — спустить с привязи адских гончих и позволить щепкам лететь в разные стороны. Эта странная метафора еще больше убедила меня в правильности моего решения. Я отошел на пару шагов от компании полицейских и достал телефон.

Дебора не сразу взяла трубку — это показалось мне очень необычным для нее. Когда я был уже готов сдаться, она ответила:

— Что?

— Я на месте преступления в Эверглейдс, — сказал я.

— Молодец.

— Деб, я считаю, жертву убили, приготовили и съели на глазах у толпы.

— Ужасно, — ответила она без особого энтузиазма.

— Я упомянул, что жертвой была молодая девушка?

Она умолкла.

— Деб? — позвал я.

— Еду, — ответила она с определенной долей прежнего задора, и я удовлетворенно убрал телефон. Но прежде чем я смог вернуться к работе, где-то за моей спиной раздался матерный вопль и град выстрелов. Я упал на землю и попытался спрятаться за своим набором инструментов. Это оказалось непросто, поскольку он был не больше коробки для завтраков. Но я спрятался так тщательно, как только смог, и осторожно выглянул из-за своего укрытия, ожидая увидеть бегущую на нас толпу воинов-маори с высунутыми языками и направленными на нас копьями. То, что мне пришлось наблюдать на самом деле, выглядело не менее занятным.

Офицеры, недавно спокойно стоявшие неподалеку, заняли боевые позиции и отчаянно палили по кустам. Вопреки всем полицейским инструкциям на их лицах не стыло холодное и непреклонное выражение. Вместо этого они выглядели перепуганными, с выпученными от ужаса глазами. Один из детективов вынул из пистолета пустую обойму и теперь пытался дрожащими руками запихнуть в него новую, а остальные, впав в боевое безумие, продолжали стрелять.

Куст, который они расстреливали, судорожно затрясся, и я увидел блеск чего-то изжелта-серебристого. Оно только один раз сверкнуло на солнце и исчезло, но офицеры продолжали стрелять еще несколько секунд, пока лейтенант Кин не подбежал к ним с криком:

— Какого хрена вы творите, идиоты?!

— Лейтенант, клянусь Богом, — сказал один из них.

— Змея, — подал голос шорой, — охренеть какая большая.

— Змея! — воскликнул Кин. — Мне растоптать, что ли, ее для вас?

— У вас такие большие ноги? — поинтересовался третий. — Это бирманский питон, около восемнадцати футов длиной.

— О, черт, — прошептал лейтенант. — Они охраняются?

Я понял, что все еще лежу, и поднялся на ноги как раз в тот момент, когда подошел человек из ДЗНФ.

— Вообще-то они надеются на вознаграждение за голову этой зверюги, — сказал он, — если, конечно, хоть кто-то из вас, метких стрелков, в нее попал.

— Я попал в нее, — мрачно сказал третий полицейский.

— Ага, щас, — возразил ему кто-то. — Ты в стену-то не попадешь без оптического прицела.

Чернокожий гигант прошел к кусту и заглянул под него. Он повернулся к компании «метких» стрелков и покачал головой. Развлечение закончилось, я поднял свой чемоданчик с инструментами и пошел обратно к костру.

Там было потрясающее количество кровавых брызг, и некоторое время я увлеченно занимался работой, превращая проклятую дрянь в информацию. Она не успела свернуться, вероятно, из-за влажности воздуха, но большая ее часть впиталась в землю, поскольку дождя давно не было и земля оставалась довольно сухой. Я взял пару хороших образцов для дальнейшей работы в лаборатории и попытался понять, что здесь могло случиться.

Главное пятно крови натекло в одном месте, совсем рядом с костром. Я разбрызгал реактив концентрическими кругами вокруг кострища, но все, что я нашел, — это отдельные следы примерно в шести футах, вероятно, принесенные туда на чьих-то подошвах. Я отметил это место в смутной надежде добыть внятный отпечаток ноги, и вернулся к главному пятну. Кровь вытекала из жертвы, а не брызнула фонтаном, как это бывает, когда перерезают горло. И поскольку вокруг не было других следов, вероятно, Дело ограничилось одной раной. Так делают, когда спускают кровь из туши оленя. Никто из толпы не подбегал к жертве, чтобы ударить ее ножом. Это было неторопливое, осознанное убийство — в прямом смысле слова забой на мясо, осуществленный одним человеком, очень сдержанным и деловым. Я обнаружил, что, несмотря на все это безумие, восхищаюсь его профессионализмом. Сдерживать себя подобным образом нелегко. Особенно перед толпой, которая скорее всего подбадривала его пьяными выкриками и грубыми предложениями. Это впечатляло, и я работал не торопясь, так сказать, с ответным профессионализмом.

Я стоял, опустившись на одно колено, и заканчивал изучать последний гипотетический след, когда до меня донеслись звуки разговора на повышенных тонах, угрозы малоприятных ампутаций интимного свойства и заявления, выдававшие плохое знакомство говорившего с человеческой анатомией. Это могло означать только одно. Я поднялся и посмотрел в ту сторону. Естественно, так и было.

Приехала Дебора.

Глава 15

Это была хорошая драка, как всегда в таких случаях, и продолжалась бы она намного дольше, если бы не вмешательство агента ДЗНФ. Его фамилия Чемберс, и я много слышал о нем. Он буквально встал между Деборой и другим детективом — крупным мужчиной по фамилии Беррис, — положив одну руку ему на грудь, а вторую он вежливо держал в воздухе перед Деборой.

— Хватит, — сказал Чемберс.

Беррис заткнулся сразу же. Я видел, как Дебора набрала воздуха в грудь, чтобы ответить, но Чемберс посмотрел ей в глаза. Она ответила на его взгляд и предпочла смолчать.

Впечатление оказалось сильным, я отошел подальше, откуда открывался лучший вид на Чемберса: наголо выбритая голова, невысокий рост. Но когда он повернулся и я увидел его лицо, даже без предупреждения от Пассажира понял, почему Деб прикусила язык. У него были глаза стрелка, такие, как у представителей закона с Дикого Запада на старых фотографиях. Смотреть в них — все равно что заглядывать в два холодных пистолетных ствола. С обладателями таких глаз не спорят.

— Слушайте, — начал он, — мы хотим раскрыть это дело, а не устраивать из-за него драку — Беррис кивнул, Дебора промолчала. — Дайте экспертам закончить работу и идентифицировать жертву. Если анализы покажут, что девушка ваша, — сказал он, глядя на Деб, — это ваше дело. Если нет, — он повернул голову к Беррису, — оно ваше. Наслаждайтесь. До этого момента, — он посмотрел Деборе в глаза, и, к ее чести, она выдержала взгляд, — вы ведете себя тихо и не мешаете Беррису работать. Хорошо?

— Мне нужен доступ, — мрачно произнесла она.

— Доступ, — сказал Чемберс, — не контроль.

Деб посмотрела на Берриса, тот пожал плечами и отвел взгляд.

— Хорошо, — согласился он.

Таким образом битва при Эверглейдс завершилась счастливо для всех, кроме, разумеется, Деятельного Декстера, поскольку «доступ» Деб поняла как возможность ходить за мной хвостом и засыпать меня вопросами. Несмотря на почти полное окончание работы, появление тени не облегчило мою жизнь. Особенно такой агрессивной тени, как Дебора, постоянно готовой наградить меня одним из своих весьма болезненных тычков в предплечье, если мой ответ ее почему-то не устраивал. Рассказывая ей все, что я заметил, и делясь своими предположениями, я разбрызгивал реактив в поисках следов крови на последних оставшихся необследованными участках. Этот спрей мог сделать видимыми самые крошечные капельки, даже намек на присутствие крови, и при этом не повредить ДНК образца.

— Что там? — требовательно спросила Дебора. — Что ты нашел?

— Ничего, — ответил я. — А ты стоишь на отпечатке ноги.

Она виновато отступила в сторону, и я полез в сумку за фотоаппаратом. Достав его, я поднялся и, повернувшись, врезался прямо в Дебору.

— Деб, прошу тебя, я действительно не могу работать, когда ты ходишь за мной хвостом.

— Ладно, — согласилась она со мной и медленно отошла на другую сторону костровой ямы.

Я как раз делал последний снимок основного пятна крови, когда услышал, что Дебора зовет меня.

— Деке, — крикнула она, — иди сюда и неси свой спрей.

Я посмотрел в ее сторону. Рядом с ней на коленях стоял Винс Мацуока и собирал какие-то образцы. Я схватил свой реактив и присоединился к ним.

— Побрызгай здесь, — сказала Дебора, и Винс покачал головой.

— Это не кровь, — возразил он, — не тот цвет.

Я взглянул на то, что он рассматривал. На земле, там, где начиналась буйная растительность, была вмятина, как будто здесь стояло нечто тяжелое. Листья завяли, словно от высокой температуры, и на них, как и на земле, виднелись небольшие коричневые пятна.

— Брызгай, — повторила Дебора.

Я посмотрел на Винса, он пожал плечами:

— У меня уже есть чистый образец. Но это не кровь.

— Ладно, — сказал я и брызнул немного реактива на один из кустов.

Почти сразу же мы увидели слабое голубоватое свечение.

— Не кровь? — ядовито усмехнулась Дебора. — Тогда что это за хрень?

— Черт, — пробормотал Винс.

— В этом не так уж много крови, — сказал я. — Свечение очень слабое.

— Но в этом есть кровь? — строго спросила Дебора.

— Ну да, есть, — подтвердил я.

— Значит, это какая-то непонятная хрень, в которой есть кровь?

Я взглянул на Винса.

— Ну да, — согласился он, — похоже на то.

Дебора кивнула и посмотрела по сторонам.

— Итак, у вас вечеринка, — сказала она и, ткнув пальцем в сторону костровой ямы, продолжила: — И вон там у вас лежит жертва. А здесь, с другой стороны веселья, у вас находится «это». — Она зло посмотрела на Винса. — И в «этом» есть кровь. — Она повернулась ко мне. — И что же «это»?

Мне не стоило удивляться тому, что «это» неожиданно стало моей проблемой, но я тем не менее удивился.

— Деб, полегче, — сказал я.

— Полегче? — возмутилась она. — Не сейчас. Мне нужно одно из твоих фирменных Предсказаний. Немедленно.

— Предсказаний? — переспросил Винс. — Я знаю одну гадалку, она предсказывает судьбу по картам.

— Заткнись, красотка, — бросила ему Деб. — Ну так что, Декстер?

Отступать было некуда; закрыв глаза, я сделал глубокий вдох и прислушался.

Почти сразу же я получил ответ от Пассажира, пребывавшего в очень веселом настроении.

— Чаша для пунша, — сказал я, резко открыв глаза.

— Что? — переспросила Дебора.

— Это чаша с пуншем, — повторил я, — для вечеринки.

— Пунш с человеческой кровью? — уточнила Дебора еще раз.

— Пунш? — Винс не верил своим ушам. — Деке, твою мать, ты чертов псих.

— Спокойно, — сказал я с невинным видом, — я его не пил.

— Ты съехал с катушек, — присоединилась к обсуждению Дебора.

— Деб, слушай, — продолжил я, — вдалеке от костра на земле след. — Я опустился на колени рядом с Винсом и указал ей на вмятину в грязи. — Здесь стоял какой-то тяжелый предмет, из которого что-то выплескивалось, и вокруг него масса следов. Ты можешь не называть его пуншем, если тебя это нервирует, но определенно какой-то напиток.

Дебора уставилась на показанную мной вмятину, перевела взгляд на костер на другой стороне поляны и потом опять на землю у себя под ногами. Она медленно покачала головой, села на корточки рядом со мной и сказала:

— Чаша для пунша. Твою мать.

— Ты чертов псих, — повторил Винс.

— Ага, — сказала Деб, — но, думаю, он прав. — Она поднялась на ноги. — Спорю на дюжину пончиков, что ты найдешь в этой дряни следы наркотиков, — произнесла она с заметной ноткой удовлетворения в голосе.

— Я проверю, — ответил Винс. — Я знаю хороший тест на экстази. — Он посмотрел на нее своим жутким призывным взглядом и добавил: — Не хочешь провести анализ на экстази со мной?

— Нет, спасибо, — ответила она. — У тебя для этого карандаш коротковат. — Она отвернулась и пошла прочь, прежде чем он смог ответить ей чем-нибудь из своего арсенала плохих шуток. Я последовал за ней. Всего через три шага я понял: с ней что-то очень не так, — и, осознав это, остановился как вкопанный, взял ее за плечи и развернул к себе.

— Деб, — сказал я, удивленно глядя на сестру, — ты улыбаешься.

— Ага, — ответила она, — мы сейчас доказали, что это мое дело.

— В каком смысле?

Она ткнула меня в предплечье. Возможно, она сделала это от радости, но мне все равно было больно.

— Не будь идиотом. Кто у нас пьет кровь?

— Больно, — сказал я. — Бела Лугоши? [10]

— Да, он. И все остальные вампиры вслед за ним. Тебе произнести слово «вампир» по буквам?

— И что… Ой!

— Да, ой, — передразнила она. — У нас есть парень, косящий под вампира, — Бобби Акоста. А теперь мы нашли следы целой вампирской, мать ее, вечеринки. По-твоему, это совпадение?

По-моему, это не было совпадением, но моя рука болела слишком сильно, чтобы я мог вот так сразу согласиться с Деборой.

— Посмотрим.

— И увидим, — торжествовала она. — Забирай свои вещи, я подвезу тебя до участка.

Когда мы вернулись к цивилизации, совершенно определенно наступило время ленча, но никакие намеки на Деб не действовали и мы доехали до участка без остановок, несмотря на то что шоссе 41 пересекается с Калле-Очо[11] и мы могли заехать в любой из множества отличных кубинских ресторанов. Даже мысль о них заставляла мой желудок урчать, и мне казалось, будто я чувствую запах платанос[12], жарящихся на сковородке. Но для Деборы колеса правосудия уже завертелись, неумолимо прокладывая путь к обвинительному приговору, который сделает мир более безопасным, а это значило: бедняга Декстер должен пожертвовать своим обедом на благо общества.

Таким образом, тяжкий путь обратно к лабораториям криминалистики проделал очень голодный Декстер. И каждый его шаг был отравлен требованиями сестры как можно скорее установить личность девушки, погибшей в Эверглейдс. Я достал свои образцы, сел в кресло и задумался в поисках ответа на животрепещущий вопрос: стоит ли мне вернуться на Калле-Очо или лучше просто пойти в кафе «Релампаго», которое куда ближе и где предлагались отличные сандвичи.

Как все жизненно важные вопросы, этот не имел простого решения, и я долго размышлял, взвешивая все варианты. Что лучше: поесть быстро или хорошо? Если я выберу быстрое удовлетворение желаний, не будет ли это свидетельствовать о моей слабой воле? И почему именно кубинская кухня? Почему, к примеру, не барбекю?

В этот момент мне в голову пришла мысль, которая заставила растерять большую часть аппетита. Из девушки в Эверглейдс сделали барбекю, и почему-то меня очень беспокоил этот факт. Я не мог избавиться от картин, которые рисовало мое воображение: бедная девушка, связанная и медленно истекающая кровью, разгорающееся все выше пламя, завывающая толпа и шеф-повар, поливающий ее соусом. Я почти ощутил запах жарящейся плоти, что заставило все мысли о гора vieja[13] покинуть мою голову.

Неужели именно такой теперь должна стать моя жизнь? Как я смогу делать мою работу, если буду испытывать сочувствие к жертвам, которых вижу каждый день? Хуже того, как я смогу выполнять мою работу, которая встает между мной и моим обедом?

Мои дела были чертовски плохи, и на несколько минут я предался жалости к себе любимому. Декстер в депрессии — абсурдное зрелище. Я, отправивший на тот свет несколько дюжин, заслуживавших этого, Оплакивал гибель одной ничего не значащей девочки только потому, что убивший ее не дал мясу пропасть понапрасну.

Нелепость. И все-таки мощная машина по имени Декстер требовала хоть какого-нибудь топлива. Я убрал подальше печальные мысли и зашагал по коридору к торговым автоматам. Скудный выбор закусок, обнаруженный за стеклом, меня не порадовал. В больнице «сникерс» казался манной небесной. Здесь он выглядел Божьей карой. Ничто другое также не привлекло мое внимание и не пообещало наслаждения. Несмотря на яркие обертки и развеселые слоганы, все это — упаковки, наполненные консервантами и химическими красителями, пахнущие ароматизаторами, идентичными натуральным и вызывающими аппетит не больше, чем набор юного химика.

Но меня звал долг и надо было хоть что-нибудь съесть, чтобы работать с достаточной эффективностью. Я выбрал самое безобидное из всего ассортимента — крекеры с начинкой из неизвестной субстанции, притворяющейся арахисовым маслом. Я скормил автомату деньги и нажал на кнопку Упаковка выпала, и, наклонившись за ней, я почувствовал, как небольшое существо в глубоком подвале замка Декстера открыло дверь и выглянуло наружу. Я на секунду застыл, не разгибаясь, и прислушался. Однако не услышал ничего, только хлопал на ветру крошечный флаг, предупреждавший меня, что все обстоит не так, как хотелось бы. Я медленно и осторожно выпрямился и обернулся.

Позади не было совершенно ничего: ни маньяка с ножом, ни грузовика с отказавшими тормозами, мчащегося прямо на меня, ни гиганта в тюрбане, размахивающего кинжалом, — ничего. Тем не менее голосок, шептавший предупреждения, не умолкал.

Судя по всему, Пассажир играл со мной. Вероятно, он был раздражен моим отказом кормить и развлекать его.

— Заткнись, пожалуйста, — попросил я его, — оставь меня в покое.

Он продолжал ухмыляться, но я не обращал на него внимания и шел своей дорогой.

Но стоило мне выйти в коридор, как я наткнулся на сержанта Доукса. Вернее, большую его часть.

Доукс всегда ненавидел меня. Еще до того, как сумасшедший врач отрезал ему кисти рук, ступни и язык. Я не смог его вовремя вытащить, но, хочу сказать, я действительно пытался, однако обстоятельства сложились не в мою пользу и прямым следствием этого оказалась потеря Доуксом нескольких очень ценных частей тела. И все же он ненавидел меня и до этого. Доукс был единственным полицейским из всех, кого я встречал, подозревавшим, кто я на самом деле. Я не давал ему повода, у него не имелось против меня никаких улик, но каким-то образом он просто это знал.

И вот он стоял здесь на своих протезах и сверлил меня взглядом, в котором чувствовался яд тысячи кобр. На секунду я пожалел, что сумасшедший врач не вырезал ему и глаза, но быстро осознал, какая это недобрая, неподходящая мысль для нового человечного Декстера, и прогнал ее, а вместо этого дружелюбно ему улыбнулся:

— Сержант Доукс, приятно видеть вас в добром здравии.

Доукс никак не отреагировал на мое приветствие, и только продолжал смотреть на меня, а я перевел взгляд на отливающие серебром металлические клешни, заменявшие ему руки. У него не было при себе коробки размером с ноутбук, при помощи которой он говорил. Вероятно, он хотел оставить свободными обе клешни, чтобы оказалось удобнее душить меня, или скорее всего тоже хотел купить что-нибудь в торговом автомате. А поскольку язык у него отсутствовал, его попытки заговорить без синтезатора речи стали бы весьма печальным зрелищем, сопровождавшимся потоком нечленораздельных звуков. Он, вероятно, не хотел выглядеть глупо и просто злобно смотрел, пока наконец предчувствие встречи с привидением меня не покинуло.

— Ну ладно, — сказал я, — было очень приятно поговорить с вами. Желаю хорошо провести день. — И я направился обратно в свою лабораторию, оглянувшись на Доукса всего один раз: он продолжал сверлить мою спину убийственным взглядом.

«Я же предупреждал», — злорадно прошептал Пассажир, но я просто помахал Доуксу и продолжил путь в лабораторию.

Когда Винс и все остальные вернулись, у меня во рту все еще оставался неприятный привкус крекеров.

— Офигеть, — сказал Винс, заходя в кабинет и кидая на пол свою сумку, — кажется, я сгорел на солнце.

— Что у тебя было на обед? — поинтересовался я.

— Один из копов съездил в «Бургер кинг», — удивленно ответил он. — А что?

— И ты не потерял аппетит при мысли, что там зажарили и съели ту девушку?

Винс выглядел еще более удивленным.

— Нет, — сказал он, медленно покачав головой. — Я съел двойной воппер с сыром и жареную картошку. С тобой все в порядке?

— Да, просто хочу есть, — ответил я, и он удивленно посмотрел на меня. Но вместо того чтобы сидеть и продолжать игру в гляделки, я вернулся на свое место и занялся работой.

Глава 16

Звонок телефона разбудил меня еще до рассвета, я перекатился на бок, чтобы посмотреть на часы на прикроватном столике. До отвращения весело выглядевшие цифры на них показывали 04: 47. Я успел проспать целых двадцать минут с прошлого плача Лили-Энн, и мне совершенно не был нужен будильник. Вопреки здравому смыслу я надеялся, что она не успела проснуться от звонка, но все-таки схватил телефон.

— Алло?

— Ты нужен мне как можно раньше, — заявила моя сестра. Ее голос звучал бодро, несмотря на время, и это было едва ли не хуже, чем кошмарно ранний подъем, который она мне устроила.

— Дебора, — ответил я осипшим после сна голосом, — до «раньше» еще два с половиной часа.

— Мы идентифицировали твой образец ДНК, — сказала она, совершенно игнорируя мой весьма остроумный, несмотря на ранний час, ответ. — Это Тайлер Спанос.

Я отчаянно заморгал, пытаясь привести свой мозг хотя бы в относительное рабочее состояние.

— Девушка из Эверглейдс? — переспросил я. — Это была Тайлер Спанос?

— Да, — подтвердила Дебора. — Утром они собирают оперативную группу. Чемберс будет координировать действия, но меня назначили главным следователем. — Я расслышал в ее голосе радостное возбуждение.

— Это здорово, — поздравил ее я. — Но зачем тебе нужен я в такую рань?

Она понизила голос, словно боялась, что кто-то ее услышит.

— Мне нужна твоя помощь, Деке. Это становится серьезным делом, и я не могу позволить себе его продолбать. И тут, понимаешь, возникают вопросы расстановки сил.

Она слегка прочистила горло и сказала тоном капитана Мэттьюза:

— Так что ты в оперативной группе будешь отвечать за криминалистику.

— Мне нужно отвезти детей в школу, — попытался протестовать я, но тут рядом со мной раздалось мягкое шуршание.

Рита положила руку мне на плечо и сказала:

— Я сама могу отвезти детей.

— Тебе рано садиться за руль, — возмутился я, — Лили-Энн еще слишком маленькая.

— С ней все будет в порядке, — заверила Рита, — и со мной тоже. Декстер, я все это уже проходила. И первые два раза безо всякой помощи.

Мы никогда не говорили о бывшем муже Риты — биологическом отце Коди и Эстор, — но я знал о нем достаточно и верил, что помощи от него и вправду было не слишком много. У Риты имелся опыт. И, честно говоря, она совершенно не выглядела больной. Однако я, естественно, больше волновался за Лили-Энн.

— Но сиденье, — жалобно возразил я.

— Все в порядке, Декстер, правда, — сказала Рита, — делай свою работу.

Я услышал в трубке нечто похожее на фырканье.

— Передай Рите мою благодарность, — сказала Дебора. — Увидимся. — И она повесила трубку.

— Но… — попытался я возразить тишине в трубке.

— Одевайся, — напомнила Рита и еще раз повторила: — С нами все будет в порядке. Правда.

У нашего общества есть много законов, призванных защищать женщин от грубой мужской силы, но когда две женщины решают, что им необходимо объединиться против мужчины, у него обычно не остается никаких шансов, и приходится только подчиниться. Вероятно, однажды мы изберем президентом сердобольную женщину, которая примет соответствующие законы, но до тех пор мужчины будут беспомощными жертвами. Я встал и отправился в душ. К тому моменту, когда я оделся, Рита уже приготовила сандвич с яичницей и кофе в серебристой походной кружке, чтобы я мог позавтракать в машине.

— Постарайся сделать свою работу как можно лучше, — сказала она с усталой улыбкой. — Я надеюсь, вы поймаете этих людей.

Я удивленно посмотрел на нее.

— Это было в новостях. Они сказали, что… что бедную девочку съели. — Она вздрогнула и глотнула немного кофе. — В Майами, в наше время. Я не… Я хочу сказать, людоеды? Их целая компания? Как это возможно… — Она покачала головой и, прежде чем поставить кружку, сделала еще один глоток. К своему удивлению, я увидел слезы в ее глазах.

— Рита…

— Я знаю… — Она стерла слезу тыльной стороной ладони. — Это просто гормоны, я уверена, потому что… И я на самом деле не… — Она всхлипнула. — Дело в ребенке. А тут чья-то чужая дочка. Иди, Декстер, это важно.

Я пошел. Не могу сказать, что я успел до конца проснуться, к тому же я все еще страдал от психологической атаки, которую устроили Рита и Деб, но я пошел. И как ни странно, сказанное Ритой поразило меня едва ли не больше, чем ее слезы. Людоеды. Глупо, но до этого момента я не думал о ситуации в таких выражениях. Нет, Декстер не дурак, и я знал: бедную девочку съели люди, а люди, которые едят других людей, именно так и называются. Но совместить эти факты и сказать: Тайлер Спанос съели людоеды — было страшно. Это делало случившееся частью повседневной реальности, о чем странно даже подумать. Я догадывался: мир полон плохих людей. Строго говоря, я сам один из них. Но веселая компания, собравшаяся на вечеринку на открытом воздухе и съедающая при этом свежезажаренную девушку? Это делало их настоящими людоедами, современными людоедами, живущими вот-прямо-здесь-в-Майами людоедами. И возникло такое ощущение, будто уровень отвратительности мира заметно повысился.

Впрочем, это делало жизнь несколько более замысловатой, чем прежде. Как будто бы книжка страшных сказок вдруг ожила. Сначала вампиры, теперь людоеды. Жизнь в Майами становилась все интереснее. Может быть, мне попадется навстречу кентавр, или дракон, или даже честный человек.

Я ехал на работу в темноте по почти пустым улицам. На небе булыжником висела луна, ругавшая меня за мою праздность.

— Возьмись за работу, — шептала она, — порежь что-нибудь на кусочки.

Я показал ей средний палец и продолжил путь.

Один из залов для совещаний на третьем этаже отвели под штаб оперативной группы Деб, и когда я вошел, там уже вовсю кипела работа. Чемберс, агент ДЗНФ с бритой головой, сидел за большим столом, заваленным папками, лабораторными отчетами, картами и одноразовыми стаканчиками из-под кофе. Перед ним лежало шесть или семь мобильников, и еще по одному он в данный момент разговаривал.

К сожалению для всех заинтересованных лиц, за исключением, возможно, призрака президента Гувера в домашнем халате, парящего над собравшимися, рядом с Чемберсом сидела специальный агент Бренда Рехт. На кончике ее носа располагались очень дорогие очки, которые она сдвинула еще ниже, чтобы посмотреть на меня поверх них с достаточным неодобрением. Я улыбнулся ей и принялся рассматривать комнату. В дальнем ее конце стоял незнакомый мне мужчина в форме Национальной гвардии и чернокожий великан, которого я видел на месте преступления. Он одарил меня тяжелым взглядом; в ответ я коротко кивнул и пошел дальше.

Дебора инструктировала двух детективов с участка Майами-Дейд; рядом с ней сидел ее напарник Дик и чистил зубы нитью. Она подняла на меня взгляд и поманила к себе. Я как раз взял стул и устроился за ее столом, когда один из детективов — парень по имени Рой Альварес — перебил ее.

— Эй, послушай, — сказал он, — не нравится мне все это. Я хочу сказать, этот парень большая шишка в администрации. И тебя уже один раз отзывали.

— Все изменилось, — ответила Дебора, — у нас здесь такое убийство, какого еще не видывали в Майами, и пресса сходит с ума.

— Ага, — не успокаивался Альварес, — но ты же знаешь, что этот чертов Акоста только и ждет случая оторвать кому-нибудь яйца.

— Не беспокойся, — сказала Дебора.

— Тебе легко говорить. У тебя отрывать нечего.

— Это ты так думаешь, — вступил второй детектив, по фамилии Худ, здоровенная дубина, которого я немного знал, — у нее их вдвое больше, чем у тебя.

— Твою мать, — произнес Альварес.

Дик фыркнул. Непонятно, был ли это смех или просто небольшой кусочек еды, извлеченный нитью, попал ему в нос.

— Просто пойди и найди Бобби Акосту, — резко сказала Деб, — или я избавлю тебя от беспокойства за сохранность яиц. — Она зло посмотрела на него, а он, пожав плечами, глянул в потолок, будто спрашивая, за какие грехи его так наказывают. — Начни с мотоцикла. — Она заглянула в папку, которую держала на коленях. — Это красный «сузуки-хаябуса». Ему примерно год.

Дик присвистнул. Альварес переспросил:

— Красный что?

— «Хаябуса», — ответил Дик с подобающей случаю степенью уважения на лице. — Очень крутой мотоцикл.

— Я понял, — произнес Альварес.

Дебора повернулась к Худу:

— Ты займись машиной Тайлер Спанос. Это «порше» 2009 года. Синего цвета. С откидным верхом. Она должна где-то всплыть.

— Вероятно, в Колумбии, — сказал Худ, и не успела Дебора открыть рот, чтобы высказать все, что она о нем думает, добавил: — Да, я знаю. Я найду ее, если она еще здесь. — Он пожал плечами. — Только толку от этого.

— Эй, — вмешался Дик, — кто-то должен делать скучную работу.

Худ посмотрел на него с усмешкой.

— Ага, Дик. Я в курсе.

— Итак, — громко сказал Чемберс, и все взгляды обратились на него с такой синхронностью, будто он нажал на какую-то кнопку, — попрошу минуту внимания.

Он встал и отошел туда, откуда мог видеть всех собравшихся.

— Во-первых, я хотел бы поблагодарить майора Нельсона, — он кивнул человеку в форме Национальной гвардии, — и детектива Уимса из полиции племени микуссуки. Великан приветственно поднял руку и, как ни удивительно, улыбнулся публике.

Я слегка толкнул Дебору и прошептал:

— Смотри и учись, Деб. Это политика.

Она ткнула меня локтем в бок и прошипела:

— Заткнись.

Чемберс тем временем продолжал:

— Эти джентльмены находятся здесь, поскольку это дело превращается в проблему высшего уровня, новость мирового масштаба, и нам может понадобится их помощь. У нас есть связи в Эверглейдс, — сказал он, опять кивнув Уимсу, — и нам понадобится все возможное содействие в том, чтобы следить за дорогами по всему штату.

Майор Нельсон даже не моргнул.

— А что здесь делает федералка? — спросил Худ, показывая на специального агента Рехт, и Чемберс на секунду остановил на нем взгляд.

— Представитель ФБР находится здесь, — осторожно произнес он, — так как мы ищем группу, и если это организованная группа, возможно, этническая, они должны об этом знать. Кроме того, мы все еще не нашли одну девушку и, вполне вероятно, это все-таки похищение. Откровенно говоря, дело очень запутанное, и вам повезло, что здесь нет никого из Казначейства, Комиссии по урегулированию иностранных требований и Военно-морской разведки.

— Да, сэр, — сказал Худ с саркастической усмешкой. Чемберс смотрел на него до тех пор, пока Худ не начал ежиться под его взглядом.

— Итак, — продолжил Чемберс, — сержант Морган возглавляет расследование в Майами. Если что-то будет обнаружено в другом месте, обращайтесь сначала ко мне.

Дебора кивнула.

— Вопросы? — сказал Чемберс, оглядывая собравшихся. Все молчали. — Хорошо. Сержант Морган расскажет вам, что мы имеем на данный момент.

Дебора встала и прошла к тому месту, где стоял Чемберс, и он сел, уступая позицию ей. Деб откашлялась и приступила к изложению информации по делу. На нее было больно смотреть: она никогда не считалась хорошим оратором, знала об этом и невероятно смущалась. Мне всегда казалось, что она чувствовала себя не очень уверенно в теле красивой женщины, поскольку ее характер больше подошел бы Грязному Гарри. Она терпеть не могла, когда на нее смотрят. Так что для всех, кому она была дорога, то есть, вероятно, в настоящий момент только для меня, стало испытанием наблюдать, как она спотыкается на каждом слове, постоянно откашливается и хватается за полицейские штампы как утопающий за соломинку.

Но все когда-нибудь заканчивается, даже самые неприятные вещи, и после долгого и мучительного выступления Деб сказала:

— Вопросы? — Она оглянулась на Чемберса и покраснела, как будто испугалась, что он обидится за использование его фразы.

Детектив Уимс поднял руку.

— А что делать нам в Эверглейдс? — спросил он неожиданно тихим и высоким голосом.

Дебора откашлялась. Опять.

— Знаете… Вы просто расскажите людям. Если кто-нибудь что-то увидит или если эти люди, понимаете… решат устроить новую вечеринку. Может быть, там была еще одна, о которой мы не знаем, место, где могли остаться какие-то улики. — Она опять кашлянула, и я подумал, не предложить ли ей какое-нибудь лекарство.

К счастью для ее образа крутого полицейского, Чемберс решил, что с Деборы хватит. Он встал до того, как Деб окончательно потеряла самообладание, и сказал:

— Хорошо. Вы все знаете, что нужно делать. И держите рот на замке. Прессе и так уже слишком весело, а я не хочу предоставлять им лишний повод для радости. Ясно?

Все кивнули, даже Дебора.

— Хорошо. А теперь давайте ловить плохих парней.

Собрание закончилось. Заскрипели отодвигаемые стулья, зашуршали по полушаги, заговорили полицейские. Все встали и разбрелись по маленьким группкам, обсуждая услышанное. Все, за исключением майора Нельсона из дорожно-патрульной службы, который просто напялил фуражку на коротко стриженную голову и вышел из комнаты таким шагом, будто услышал играющий неподалеку марш.

Великан из полиции племени микуссуки неторопливо подошел к Чемберсу. Специальный агент Рехт осталась сидеть в одиночестве и с неодобрением следила за происходящим. Худ поймал ее взгляд и покачал головой.

— Твою мать, — сказал он, — терпеть не могу федералов.

— Да, это их очень беспокоит, — поддержал его Альварес.

— Морган, я серьезно, — обратился Худ к Деборе, — мы можем как-нибудь оттоптать хвост федеральной стерве?

— Конечно, — сказала Деб серьезным тоном, означавшим, что у кого-то проблемы. — ТЫ можешь найти чертову девицу, поймать чертова убийцу и проделать эту чертову работу так, чтобы она не нашла повода сделать ее за тебя. — Она оскалилась, но это вряд ли можно было назвать улыбкой, хотя Бобби Акоста ее, вероятно, одобрил бы. — Ну как, Ричард? Сделаешь?

Худ посмотрел на нее, покачал головой и выругался.

— Ты был прав, — сказал ему Альварес, — она мужик, и даже больше, чем ты и я.

— Твою мать, — повторил Худ, оглядываясь в поисках того, на ком можно было бы отыграться. — Ну а ты, Дик?

— Что я? — спросил тот.

— А что делаешь ты?

Дик пожал плечами.

— Да знаешь, — начал он, — капитан велел мне торчать здесь, с Морган.

— Ого, — восхитился Альварес, — это опасно.

— Мы напарники, — ответил Дик со слегка обиженным видом.

— Будь осторожен, Дик, — предупредил его Худ, — Морган не церемонится со своими напарниками.

— Ага, — добавил Альварес, — она, как бы это сказать, их иногда теряет.

— Вы хотите, чтобы я вас за ручку отвела в отдел транспортных средств, идиоты? Или вы перестанете думать задницей и включите голову хотя бы для того, чтобы самим найти дорогу?

— Иду, босс. — Худ встал и направился к двери. Альварес последовал за ним.

— Будь осторожен, Дик, — бросил он на прощание.

Дик, слегка нахмурившись, посмотрел ему в спину. Когда дверь за ними обоими закрылась, он спросил:

— Почему они прикалываются? Потому что я новенький или что? — Дебора сделала вид, будто не слышит его, и он обратился ко мне: — Не понимаю почему. Что я не так сделал? А?

Мне нечего было ему сказать, кроме очевидного факта: копы, как любые стайные животные, имеют обыкновение набрасываться на того члена стаи, который чем-то выделяется или проявляет слабость. А Дик, со своей невероятно смазливой физиономией и несколько ограниченными умственными способностями, оказался и тем и другим и представлял собой прекрасную жертву. Тем не менее я подумал, что объяснить ему это и обойтись без неприятных моментов будет нелегко, поэтому просто улыбнулся:

— Уверен, они успокоятся, когда ты покажешь, на что способен.

Он покачал головой.

— Как я что-то кому-то покажу? — спросил он, указывая кивком на Деб. — Я вынужден ходить за ней как какая-то гребаная тень.

Он посмотрел на меня с таким видом, будто ждал ответа, и мне пришлось сказать:

— Ну, я уверен, тебе обязательно представится шанс проявить инициативу.

— Инициативу… — повторил он, и на мгновение мне показалось, что сейчас придется объяснять ему значение этого слова. Но, к счастью для меня, он только покачал головой с мрачным видом и произнес: — Твою мать.

Но прежде чем мы успели обсудить все тонкости высказанного им соображения, к нам подошел Чемберс и положил руку Деборе на плечо.

— Ну все, Морган, — сказал он, — вы знаете, что надо делать. Внизу, через полтора часа.

Деб посмотрела на него с выражением, наиболее всего похожим на страх.

— Я не могу, — ответила она. — Я хочу сказать, я думала, вы собирались… Не можете ли вы сами?

Чемберс отрицательно покачал головой с нехорошей улыбкой, делавшей его похожим на злого и очень опасного гоблина.

— Не могу. Расследование возглавляете вы. Я всего лишь координатор. И ваш капитан настаивает на том, чтобы это были именно вы. — Он еще раз похлопал ее по плечу и ушел.

— Твою мать, — сказала Дебора, и я подумал, что это единственное, о чем все присутствующие могут говорить этим утром. Она пригладила волосы, и я заметил, как дрожит ее рука.

— В чем дело, Деб? — спросил я, не представляя, что может заставить мою железную сестру дрожать как осиновый лист.

Она набрала в грудь побольше воздуха и расправила плечи.

— Пресс-конференция. Они хотят, чтобы я говорила с журналистами. — Она сглотнула и облизнула губы, как будто внутри у нее все пересохло. — Твою мать, — повторила она.

Глава 17

Что мне нравится в моей работе, так это разнообразие дел, которыми мне приходится заниматься. Иногда я работаю со сложным и дорогим оборудованием и провожу анализ образцов в соответствии с последним словом науки, а иногда просто таращусь целыми днями в микроскоп. Если не меняется род деятельности, меняется окружающая обстановка, когда я выезжаю на место преступления. Конечно, преступления тоже бывают весьма разнообразными, начиная от банально зарезанных жен и заканчивая действительно интересно выполненными потрошениями.

Но за всю свою богатую событиями карьеру мне никогда не приходилось использовать свою научную подготовку и острый ум для того, чтобы помочь моей перепуганной сестре подготовиться к пресс-конференции. И должен сказать, до сих пор мне действительно везло, поскольку если бы я получал такие задания регулярно, то, вероятно, подумал бы о том, чтобы распрощаться с криминалистикой и подыскать себе работу учителя физкультуры в средней школе.

Дебора затащила меня в свой кабинет, покрывшись при этом очень портившим ее холодным потом. Она села, встала, походила взад и вперед, опять села и начала заламывать руки. А для повышения и без того зашкаливающего коэффициента раздражения, она принялась повторять словосочетание «твою мать» на разные лады, пока я не заподозрил, что она окончательно утратила способность к осмысленной речи.

— Деб, — наконец сказал я, — если это все, что ты желаешь сообщить прессе, капитан очень расстроится.

— Твою мать, — повторила она. И я задался вопросом, не стоит ли отвесить ей пощечину. — Декстер, ну что мне говорить?

— Все, что угодно. Только не «твою мать», — ответил я.

Она встала и подошла к окну, все еще заламывая руки.

Каждая девочка когда-нибудь в жизни хотела стать актрисой, или танцовщицей, или еще каким-то образом выступать перед публикой. Каждая, но не Дебора. Все, чего она когда-либо хотела от жизни, даже в нежном возрасте, — это значок и пистолет. При помощи тяжкого труда, въедливого разума и весьма болезненных тычков в предплечье она добилась своей цели. И вдруг обнаружилось, что, для того чтобы удержаться, ей нужно сделаться актрисой. Слово «ирония», возможно, прозвучит банально, но ситуация вызывала как минимум кривую усмешку.

Помимо прочего, от новой, человечной натуры Декстера, возникшей благодаря появлению на свет Лили-Энн, требовалось проявить себя, поскольку без моей помощи Дебора способна доказать всем только то, что спонтанное возгорание действительно возможно. Когда мне надоело наблюдать за ее страданиями, я встал со своего ветхого старого стула, подошел к ней и сказал:

— Деб, это так просто, что получается даже у капитана Мэттьюза.

Кажется, она опять чуть не сказала «твою мать», но вовремя спохватилась и только закусила губу.

— Я не могу, — проговорила она. — Все эти люди… И журналисты… И камеры. Я просто не могу, Декстер.

Было приятно видеть, что она пришла в себя настолько, чтобы видеть разницу между людьми и журналистами, но мне определенно еще было над чем поработать.

— Ты можешь это, Дебора, — твердо сказал я. — И это окажется гораздо проще, чем ты сейчас думаешь. Вполне вероятно, тебе даже понравится.

Она заскрипела зубами, и, уверен, ткнула бы меня в руку, если бы ее мысли не были заняты другим.

— Можешь продолжать дышать, — разрешила она мне.

— Это просто, — повторил я. — Мы напишем небольшой текст, и все, что тебе нужно будет сделать, — это прочитать его вслух. Как будто ты защищаешь работу в школе.

— Я всегда проваливалась на защитах, — буркнула она.

— Тогда я тебе не помогал, — сказал я с куда большей уверенностью, чем ощущал на самом деле. — Так что давай, мы сейчас сядем и все напишем.

Она заскрипела зубами и сжала ладони еще на несколько секунд, в течение которых казалось, будто она собирается выпрыгнуть из окна. Но поскольку это был всего лишь третий этаж, да и окна не открывались, она отвернулась и тяжело опустилась в кресло.

— Хорошо, — проговорила она сквозь стиснутые зубы, — давай.

Есть небольшой набор полицейских клише, которых обычно достаточно, чтобы информировать прессу о чем угодно. Именно по этой причине такой говорящий костюм, как капитан Мэттьюз, сумел достичь успеха и получить свое звание. И все это благодаря способности запомнить штампы и, стоя перед камерой, выдать их в правильном порядке. Это даже нельзя назвать навыком, тут требовалось не больше таланта, чем для простейшего карточного фокуса.

Тем не менее у Деборы не было и этой малости. И пытаться донести до нее, как все это делается, было сложнее, чем объяснить слепому, что такое радуга. Это был отвратительный опыт, и к началу конференции я оказался таким же взмокшим и вымотанным, как и моя сестра. Когда мы увидели комнату, до отказа наполненную истекающими слюной хищниками, никому из нас не стало легче. На секунду Дебора замерла на месте с занесенной для следующего шага ногой. Тут как будто кто-то щелкнул переключателем — все репортеры повернулись к ней и, как обычно, начали выкрикивать вопросы, раздался треск фотоаппаратов. Увидев хмурую Дебору со стиснутыми зубами, я набрал в грудь побольше воздуха.

«Она справится», — подумал я, с некоторой долей гордости за свою работу наблюдая за сестрой, поднимающейся на кафедру.

Разумеется, моя гордость растаяла, как только Дебора открыла рот, и в течение пятнадцати минут я наблюдал самый жалкий спектакль, какой приходилось когда-либо видеть. Было неприятно смотреть на выступление Деборы перед полной комнатой полицейских. Но зрелище Деборы, пытающейся сделать заявление на пресс-конференции, стало настолько мучительной пыткой, что, уверен, парни в черных капюшонах, работавшие в свое время на инквизицию, вздрогнули бы и отказались принимать в этом участие. Дебора запиналась, заикалась, заливалась холодным потом и хромала от одной аккуратно сформулированной фразы к другой, будто признавалась в изнасиловании ребенка. Когда она наконец закончила заявление, над которым я так долго работал, в комнате наступила тишина, длившаяся несколько секунд. А затем репортеры набросились на Дебору с жестокостью почуявших кровь пираний. Все, что происходило до этого, показалось милой детской игрой по сравнению с их яростной атакой. И я видел, как Дебора аккуратно оборачивает вокруг шеи метафорическую веревку и висит между небом и землей, качаясь на ветру, пока не пришло спасение в лице капитана Мэттьюза. Достаточно настрадавшись за время пресс-конференции, он вышел вперед и сказал:

— Больше никаких вопросов. — Он не то чтобы сбросил Дебору с кафедры, но стало очевидно, как ему хотелось именно этого.

Капитан одарил яростную толпу тяжелым взглядом, и показалось, будто ему удалось подчинить ее силе своего мужественного облика. Репортеры действительно немного успокоились.

— Итак, — сказал он после небольшой паузы, — члены семьи, — он прикрыл рот кулаком и прокашлялся, заставив меня задуматься, не заразился ли он от Деборы, — мистер и миссис Альдовар хотели бы сделать краткое заявление. — Он кивнул и сделал приглашающее движение рукой.

Выглядевший совершенно потерянным мистер Альдовар подвел свою жену к микрофону. Она казалась истощенной и постаревшей на несколько лет, но, представ перед толпой, взяла себя в руки, оттолкнула поддерживающую руку мужа и достала лист бумаги. Невероятно, но в этот момент умолкли даже журналисты.

— Я хотела бы обратиться к человеку или людям, которые забрали нашу девочку. — Она остановилась и, последовав общему примеру, откашлялась. — Нашу Саманту. У нас не так уж много денег, но все, что у нас есть, и то, что мы сможем достать, — ваше. Только, пожалуйста, не причиняйте вреда нашей девочке, пожалуйста. Только… — Больше она ничего не смогла выговорить. Она закрыла лицо руками, и листок упал на землю. Мистер Альдовар обнял ее и посмотрел на толпу так, будто все они знали, где Саманта, но отказывались говорить.

— Она хорошая девочка, — зло сказал он. — Нет никакой причины… Пожалуйста, — продолжил он более мягким тоном, — пожалуйста, отпустите ее. Что бы вам ни было нужно, отпустите ее. — Его лицо исказилось, и он отвернулся.

Капитан Мэттьюз вышел вперед и одарил аудиторию еще одним суровым взглядом.

— Итак, — сказал он, — у всех у вас есть фотография этой девочки — Саманты. Мы просим помочь нам распространить ее, и если люди, то есть граждане, увидят ее, пусть позвонят на нашу «горячую линию». У вас есть этот номер.

И давайте распространять фотографию и номер, чтобы вернуть девушку. Живой.

Он окинул собравшихся лучшим из своих взглядов — уверенным и мужественным, прямо в объективы фотоаппаратов. После чего произнес:

— Благодарю вас за помощь. — Постояв за кафедрой еще немного, чтобы фотографы могли сделать еще по одному снимку его мужественного лица, на котором было написано умение приказывать, он произнес: — Это все. — И отошел.

Вполне предсказуемо комната тут же наполнилась хаосом громких голосов. Мэттьюз махнул рукой и обернулся, чтобы сказать что-нибудь утешительное Альдоварам. Все действительно закончилось. Я протолкался сквозь толпу к Деборе, получив и раздав по дороге несколько чувствительных тычков в ребра. Она стояла в стороне, сжимая и разжимая кулаки. Ее лицо уже не казалось таким бледным, но вид у нее все еще был встрепанный, как будто ее только что разбудили и ей снились кошмары.

— Если мне придется делать это еще раз, — сказала она сквозь зубы, — я сдам свой чертов значок.

— Если ты еще раз попытаешься это сделать, — ответил я, — Мэттьюз заберет его у тебя сам.

— О, черт. Все было настолько плохо?

— Не настолько, — заверил я ее, — а еще хуже.

Думаю, мое мрачное состояние не позволило мне предсказать ближайшее будущее, и Деб наградила меня сильным тычком в руку. С одной стороны, я обрадовался, увидев, что она немного отошла после испытания. С другой — это было зверски больно.

— Спасибо за поддержку, — сказала она. — Давай выбираться отсюда. — Она развернулась и начала сердито проталкиваться сквозь толпу. Я последовал за ней, потирая руку.

Странные существа эти журналисты. Они должны быть невероятно высокого мнения о себе, чтобы оставаться способными делать свою работу, и, вероятно, те, кто видел, каким печальным зрелищем было выступление Деборы, оказались особенно самоуверенными. Судя по всему, они действительно были убеждены, что, если сунуть ей в нос микрофон и выкрикнуть вопрос, она немедленно сдастся под натиском их белоснежной улыбки и выдаст ответ. К великому сожалению для их самооценки, Дебора, несмотря ни на какие препятствия, продолжала продвигаться вперед, отбивая все, чем они пытались преградить ей путь, и отталкивая тех, у кого хватало наглости встать у нее на дороге. И тем не менее репортеры, которые ясно видели, как она обходилась с их коллегами, были настолько самонадеянны, что пытались проделать то же самое и очень удивлялись полученному результату.

Поскольку я следовал за Деборой, некоторые из журналистов заинтересованно посматривали на меня, но моя годами отрабатывавшаяся маскировка была слишком хороша, чтобы они могли пробиться сквозь нее. Поэтому пресса сочла меня тем, чем я и хотел казаться — совершенным ничтожеством, у которого нет ответа ни на один из интересующих их вопросов. Таким образом, относительно не пострадав, если не считать тычка Деборы в руку, я выбрался с пресс-конференции и дошел, вслед за моей сестрой, до штаба оперативной группы на третьем этаже.

Где-то по дороге к нам присоединился Дик, который просочился за нами в дверь и встал там, прислонившись к стене. Кто-то успел включить кофеварку, и Дебора налила себе кофе в пластиковый стаканчик. Она отхлебнула немного и поморщилась.

— Это еще хуже, чем гадость из автомата.

— Мы могли бы сходить позавтракать, — предложил я с надеждой.

Деб поставила стаканчик на стол и села.

— У нас слишком много работы. Сколько сейчас времени?

— Восемь сорок пять, — отозвался Дик, и Дебора кисло посмотрела на него, будто это время ее не устраивало. — Что такого? — спросил он. — Столько и есть.

Дверь распахнулась, и вошел детектив Худ.

— Я так хорош, что сам себя боюсь, — сказал он, с важным видом подходя к нам и падая на стул около Деборы.

— Напугай и меня, Ричард, — ответила Дебора. — Что там у тебя?

Худ вытащил из кармана лист бумаги и развернул его.

— В рекордные сроки, — доложил он, — синий «порше» 2009 года с поднимающимся верхом, владелец — Тайлер Спанос. — Он щелкнул пальцем по листку. — Парень, который держит мастерскую, мне задолжал. Я отпустил его в прошлом году. Это стало бы его третьей ходкой, так что сейчас он решил меня отблагодарить. — Он еще раз щелкнул по бумажке. — Машина в мастерской по покраске в Опа-Лока. Я отправил туда патрульную машину, и они задержали ребят, которые ее перекрашивали, — два парня с Гаити. Разве я не молодец?

— Езжай к ним, — сказала Дебора, — я хочу знать, кто продал им машину, и мне все равно, какими способами ты это выяснишь.

Худ плотоядно улыбнулся.

— Офигеть, — сказал он. — Иногда я люблю свою работу. — С неожиданной легкостью он выскользнул из кресла и вышел, насвистывая «И восходит солнце» «Битлз».

Когда дверь за ним закрылась, Дебора сказала:

— Наша первая находка. И она у нас — по милости этого идиота.

— Находка? Ну не знаю, — отозвался Дик. — Там уже, наверное, никаких отпечатков или чего-то такого.

Деб посмотрела на него так, что я бы на его месте немедленно забился под стол.

— Кто-то оказался дураком, Дик, — заметила она, выделив слово «дураком». — Им надо было бы утопить где-нибудь машину, но они решили срубить денег и продали ее. А когда мы найдем, кто именно ее продал…

— Мы найдем девушку, — закончил Дик.

Дебора посмотрела на него чуть ли не с умилением.

— Правильно, Дик, — сказала она, — мы найдем девушку.

— Ну ладно, — закончил он.

Дверь опять распахнулась, и вошел детектив Альварес.

— Тебе это понравится, — сказал он, и Дебора уставилась на него.

— Ты нашел Бобби Акосту?

Альварес отрицательно покачал головой.

— С тобой хочет поговорить семья Спанос.

Глава 18

Если человек, который вошел первым, и был мистером Спаносом, то, значит, двадцативосьмилетний бодибилдер с собранными в хвост волосами и подозрительным вздутием под мышкой стал отцом в десять лет, но это казалось чересчур даже для Майами. Однако кем бы этот человек ни был, выглядел он очень внушительно и комнату осмотрел, включая и нас с Диком, очень тщательно. Завершив осмотр он, высунул голову в коридор и кивнул.

Следующий вошедший лучше вписывался в образ отца девушки-подростка. Это был средних лет мужчина в золотых очках, небольшого роста, слегка полноватый и начинающий лысеть. Его усталое лицо покрывал пот, а рот оставался полуоткрыт, как будто он постоянно хватал им воздух. Нетвердой походкой он вошел в комнату, беспомощно огляделся и остановился перед Деборой, недоуменно моргая и тяжело дыша.

За ним быстрыми шагами следовала женщина. Она выглядела моложе его и на несколько дюймов выше ростом. У нее были светлые волосы с рыжеватым отливом и слишком много хороших украшений. За ней появился еще один молодой бодибилдер, на этот раз с «ежиком» вместо хвоста. Он нес среднего размера алюминиевый чемоданчик.

Женщина уверенно прошла к столу Деборы, взяла стул и подвела к нему мистера Спаноса.

— Сядь, — сказала она, — и закрой рот.

Мистер Спанос взглянул на нее, поморгал еще немного и позволил усадить себя, хотя рта так и не закрыл.

Женщина огляделась, обнаружила у стола для совещаний еще один стул и села рядом с мужем. Она посмотрела на него и покачала головой, прежде чем обратить свое внимание на Дебору.

— Сержант… Морган? — сказала она так, будто была не уверена в том, что правильно называет фамилию.

— Да, — ответила Дебора.

Женщина посмотрела на мою сестру так, словно надеялась на немедленное превращение ее в Клинта Иствуда. Этого не случилось, и она поджала губы, набрала в грудь воздуха и сказала:

— Я Дафна Спанос. Мать Тайлер.

Дебора кивнула:

— Сочувствую вашей утрате.

Мистер Спанос всхлипнул. Это был громкий хлюпающий звук, которого Деб совершенно не ожидала, судя по тому, что она уставилась на него так, точно он запел.

— Перестань, — сказала ему Дафна Спанос, — ты должен собраться.

— Моя девочка, — всхлипнул он, и стало совершенно ясно: собираться в ближайшее время он не намерен.

— Она и моя девочка, черт бы тебя побрал, — зашипела Дафна. — Все. Прекрати реветь.

Мистер Спанос уставился на носки своих ботинок и покачал головой, но по крайней мере перестал издавать хлюпающие звуки. Вместо этого он глубоко вздохнул, закрыл глаза, выпрямился как мог и повернулся к Деборе.

— Вы отвечаете за поиски этих зверей, — сказал он, — которые убили мою девочку.

Я ожидал очередных всхлипываний, но он стиснул зубы и дело обошлось сбившимся дыханием.

— У нас оперативная группа, — ответила ему Деб. — Это команда, составленная из офицеров различных подразделений…

Он отмахнулся:

— Меня не интересует группа. Мне сказали, что главная здесь вы. Это так?

Дебора бросила взгляд на Альвареса, который смотрел в потолок с удивительно невинным видом.

— Так, — ответила она.

Мистер Спанос несколько секунд рассматривал ее.

— Почему не мужчина? — спросил он наконец. — Это из-за политкорректности во главе расследования оказалась женщина?

Я видел, как Альварес изо всех сил старается удержать себя в руках. Деборе не надо было прикладывать усилий, она привыкла к подобного рода замечаниям, хотя это не означало, что они ей нравились.

— Я возглавляю расследование, так как я — лучшая и это заслужила. Если вам не по душе, мне очень жаль.

Спанос посмотрел на нее, качая головой.

— Не нравится мне это, — проговорил он, — здесь должен быть мужчина.

— Мистер Спанос, — сказала Дебора, — если вам есть что сказать, говорите. Если же нет, вы только отнимаете у меня время, я должна ловить убийцу. — Она пристально посмотрела на него, и под ее взглядом он утратил часть своей уверенности. Он обратил свой взор на жену, еще сильнее поджавшую губы, та кивнула, и Спанос повернулся к мистеру Хвосту.

— Очисти комнату, — приказал он, и тот направился к Дику.

— Отойди от него! — рявкнула Дебора, и Хвост застыл на месте. — Никто не покинет комнату. Это полицейский участок.

— У меня есть кое-что предназначенное только для ваших ушей, — сказал Спанос. — Я хочу обсудить это в конфиденциальной обстановке.

— Я коп, — ответила Дебора. — Если вам нужна конфиденциальность, идите к адвокату.

— Нет, это только для вас, главы расследования, не для остальных ребят.

— Так у нас не делается.

— Только на этот раз, — нетерпеливо произнес Спанос, — ради моей девочки.

— Мистер Спанос.

Миссис Спанос наклонилась к Деборе.

— Пожалуйста, — сказала она, — это займет не больше минуты. — Она поймала руку Деб и сжала ее. — Это очень важно для расследования.

Она заметила, что Дебора теряет уверенность, и сжала ее руку еще раз.

— Это поможет вам найти их, — прошептала она тоном искусительницы.

Дебора отняла руку и задумчиво посмотрела на них обоих. Потом подняла глаза на меня. Признаюсь, мне было интересно, и я просто пожал плечами.

— Ваши люди пусть подождут в коридоре, — наконец сказала она, — я отошлю двоих наших.

Спанос отрицательно покачал головой:

— Нет. Только вы и мы. Это семейное дело.

Дебора кивком указала на меня.

— Мой брат останется.

Мистер и миссис Спанос посмотрели в мою сторону.

— Ваш брат, — проговорил мистер Спанос и перевел взгляд на жену. Та кивнула. — Пусть остается.

— Макензи, — обратился мистер Спанос к парню с «ежиком» и протянул руку. Тот подошел к нему и отдал чемоданчик. — Вы с Гарольдом подождете снаружи, — сказал мистер Спанос, и оба качка уверенными шагами вышли за дверь. — Сержант? — обратился Спанос К Деб, и та махнула рукой Дику.

— Дик, Альварес, присмотрите за этими двумя в коридоре.

— Я должен приглядывать за тобой, — возразил Дик, — капитан велел.

— Выметайся. На две минуты.

Дик упрямо смотрел на нее, но Альварес положил ему руку на плечо.

— Пошли, приятель. Босс приказал выйти — значит, надо выйти.

Дик выставил подбородок, и в течение нескольких секунд выглядел в точности как мужественный герой шоу, идущего по телевизору в субботу утром.

— Две минуты, — произнес он, будто желая сказать еще что-то, но ничего не смог придумать, а лишь повернулся и вышел. Альварес одарил Деб издевательской улыбкой и последовал за ним.

Дверь закрылась. Несколько секунд никто не двигался. Наконец мистер Спанос хмыкнул и положил на колени Деборе алюминиевый чемоданчик.

— Откройте, — потребовал он.

Дебора недоуменно уставилась на него.

— Ну давайте, открывайте его. Он не взорвется.

Она задержала взгляд на Спаносе еще ненадолго, а потом посмотрела на чемоданчик. Его удерживали в закрытом состоянии два замка, она медленно открыла их и, бросив еще один взгляд на Спаноса, откинула крышку.

Заглянув внутрь, Дебора будто окоченела. Ее рука замерла без движения на крышке, а на лице застыло неопределенное выражение. Придя в себя, она одарила супругов Спанос самым ледяным из виденных мной взглядов.

— Какого черта? — спросила она сквозь зубы.

Возможно, какие-то человеческие чувства были моим новым приобретением, но любопытство таковым не являлось, и я наклонился взглянуть. Мне не потребовалось долго изучать содержимое чемоданчика, чтобы понять, какой именно черт там находился.

Деньги. Много денег.

Судя по верхнему слою, чемоданчик был набит пачками стодолларовых банкнот, перемотанных банковской лентой. Их было много, так много, что я не представлял, как Спанос вообще смог его закрыть, разве что мистер Хвост стоял в это время на крышке.

— Полмиллиона долларов, — сказал Спанос, — наличными. Отследить невозможно. Я доставлю их куда скажете. В банк на Каймановых островах, куда угодно.

— И что мне нужно сделать? — спросила Дебора безо всякого выражения. Если бы мистер Спанос знал ее также, как я, он бы занервничал.

Но Спанос ни о чем не догадывался, и, казалось, ее вопрос придал ему уверенности. Он улыбнулся. Не то чтобы это было похоже на счастливую улыбку, скорее он пытался доказать, что его лицо еще способно принимать это выражение.

— Почти ничего, — ответил он. — Только… — Он поднял руку. — Когда вы найдете зверей, убивших мою девочку… — Его голос задрожал, и он умолк, вытирая о рукав очки. Надев их, он прокашлялся и продолжил, глядя на Дебору: — Когда вы их найдете, первым об этом узнаю я. И все. Позвоните мне на десять минут раньше, чем кому-то еще. Всего один звонок. И деньги ваши.

Дебора пристально посмотрела на него. Он ответил ей тем же и на несколько секунд перестал быть хныкающим и всхлипывающим человеком, став мужчиной, который точно знает, чего хочет, и точно знает, как это получить.

Я посмотрел на пачки во все еще открытом чемоданчике. Полмиллиона долларов. Это казалось огромной суммой. Меня никогда по-настоящему не привлекали деньги — в конце концов, я же не пошел учиться на юриста, — они всегда казались мне тем средством, которое обычные люди используют, чтобы доказать друг другу свою исключительность. Но сейчас, когда я смотрел на аккуратные ряды в чемоданчике, они представлялись мне чем-то вроде шкалы социального статуса. Я видел уроки танцев для Лили-Энн и полный курс колледжа, прогулки верхом и новые платья, услуги стоматолога и поиски ракушек на пляже на Багамах. И все это лежало здесь, в этом чемоданчике, и подмигивало мне своими хитрыми зелеными глазами, как будто спрашивало: а почему бы и нет? Кому от этого будет хуже?

Внезапно я понял: молчание чересчур затянулось и стало неудобным. Я оторвал глаза от счастливого будущего Лили-Энн и взглянул в лицо Деборе. Незаметно, чтобы его выражение изменилось, как и выражения лиц Спаносов. Но в конце концов Дебора набрала в грудь воздуха, опустила чемоданчик на пол и посмотрела в глаза мистеру Спаносу.

— Заберите, — приказала она и толкнула чемоданчик в его сторону ногой.

— Это ваше, — сказал он, качая головой.

— Мистер Спанос, давать взятку офицеру полиции — это тяжкое преступление.

— О чем вы? — произнес он. — Это подарок.

— Возьмите это, и убирайтесь.

— Всего лишь один телефонный звонок. Неужели это такое уж преступление?

— Я очень сочувствую вашему горю, — медленно проговорила Дебора, — и если вы заберете чемодан и уйдете прямо сейчас, я забуду, что это вообще имело место быть. Но если он останется здесь, когда войдут другие офицеры, я отправлю вас в тюрьму.

— Понимаю, — произнес Спанос, — вы не можете сейчас ничего обещать, но возьмите мою визитку, позвоните мне, когда найдете их, и деньги ваши. — Он бросил ей визитную карточку, но Дебора встала и карточка упала на пол.

— Идите домой, мистер Спанос. И заберите этот чемоданчик. — Она прошла мимо него и открыла дверь.

— Просто позвоните мне, — сказал он ей в спину, но его жена опять проявила больше практичности.

— Не будь идиотом. — Она наклонилась к чемоданчику и сильным ударом по крышке заставила его закрыться за секунду до того, как Дик, Альварес и оба телохранителя вошли в комнату. Миссис Спанос отдала чемоданчик парню с «ежиком» и встала. — Пойдем, — велела она своему мужу.

Он взглянул на нее и повернулся к Деборе, стоявшей у двери.

— Позвоните мне, — повторил он.

Дебора придерживала дверь открытой.

— До свидания, мистер Спанос, — сказала она.

Он еще ненадолго задержал взгляд на ней, а затем жена просто взяла его за локоть и вывела наружу.

Деб закрыла дверь и с шумом выдохнула. Потом развернулась и прошла обратно к своему креслу. Альварес с ухмылкой наблюдал за ней. Она посмотрела ему в лицо до того, как он успел стереть с него улыбку.

— Охренеть, как смешно, Альварес, — огрызнулась она.

Дик подошел к ней и прислонился к стене в том же месте, где стоял раньше.

— Сколько? — спросил он.

Дебора удивленно подняла на него глаза.

— Ты о чем?

— Я спрашиваю — сколько? Сколько было в том чемоданчике? — Он пожал плечами.

Она покачала головой.

— Полмиллиона.

Дик фыркнул:

— Гроши. Парень в Сиракьюзе предлагал моему приятелю Джерри Козански два лимона, а это было всего лишь изнасилование.

— Фигня, — вмешался Альварес. — Несколько лет назад один торговец наркотиками предложил мне три миллиона за наркошу, который украл его машину.

— Три миллиона, и ты не взял? — удивился Дик.

— Ага, — ответил Альварес, — я надеялся на четыре.

— Хватит, — вмешалась Дебора, — мы и так потеряли много времени. — Она ткнула пальцем в сторону Альвареса. — Мне некогда заниматься твоей хренью. Мне нужен Бобби Акоста. Пойди и найди его.

Когда Альварес не спеша удалился, я подумал, что полмиллиона долларов и в самом деле не такая уж большая сумма, когда речь идет о целиком съеденной дочери. И, конечно, ничего не случится, если принять от Спаносов такие гроши за мелочь вроде телефонного звонка. Но Дебора, по-моему, не испытывала никакого искушения сделать это, и даже Дик вел себя так, будто это было чем-то забавным и обыденным и такие вещи происходили каждый день.

Судя по всему, Деб оказалась с ним согласна. Она выпрямилась и посмотрела на меня.

— Давайте делать свою работу, — сказала она. — Я хочу знать все об этой дряни, которую мы нашли в Эверглейдс. Ты назвал ее пуншем. Там есть кровь, но и еще кое-что, и это кое-что может оказаться уликой.

— Хорошо, — отозвался я. — А чем займетесь вы с Диком?

Она посмотрела на меня, изобразив тот кислый как уксус взгляд, которым она недавно одарила Дика.

— Мы, — произнесла она с отвращением, гармонировавшим с выражением ее лица, — проверим три последних имени из списка, который дал нам стоматолог. Парней с вампирскими клыками. — Она опять взглянула на Дика и, стиснув зубы, отвела взгляд. — Вполне возможно, кому-нибудь из них что-то известно. Черт бы их всех побрал! Один из этих мальчишек наверняка что-то знает, и мы из него это вытянем.

— Хорошо, — тихо ответил Дик.

— Ну ладно, — сказал я, — тогда я прогуляюсь до лаборатории и займусь работой.

— Ага. Иди, — напутствовала меня Дебора.

И я ушел, оставив свою сестру с ее бесполезным напарником.

Глава 19

Когда я вошел в лабораторию, Винс Мацуока уже развил бурную деятельность.

— Эй, — поприветствовал он меня, — я провел свой анализ на экстази. С образцом той дряни из Эверглейдс.

— Прекрасно, — ответил я, — именно это я и хотел тебе предложить.

— В общем он положительный, но там явно есть еще что-то. И много. — Он пожал плечами и беспомощно опустил руки. — Оно органического происхождения, но это все, что я могу сказать.

— Не бойся, настойчивость поможет нам в поисках, топ fré re[14].

— Это французский? — спросил он. — Опять? Ты долго собираешься строить из себя француза?

— Пока сюда не доберутся пончики, — ответил я с надеждой.

— Они сегодня никуда не собирались, так что zoot alours, — сказал Винс, вероятно не подозревая, что сказанное не имело смысла ни на каком языке, не говоря уж о французском. Но в мои обязанности не входило поучать его, поэтому я оставил без внимания его замечание и мы вернулись к работе над образцом каннибальского пунша.

К обеду мы провели все анализы, которые позволяло оборудование нашей маленькой лаборатории, и выяснили пару бесполезных вещей. Во-первых, основой для напитка послужил один из популярных энергетиков. Во-вторых, жидкость действительно содержала кровь, и, несмотря на ее маленький объем и сильное повреждение образца, с некоторой долей вероятности можно сказать, что кровь принадлежала нескольким людям. Однако последний ингредиент — неопознанная органическая субстанция — так и остался загадочным.

— Ладно, — сказал я, — давай сделаем по-другому.

— Как? — отозвался Винс. — Попробуем вызвать духов?

— Примерно. Как насчет метода индукции?

— Ладно, Шерлок, — ответил он, — в любом случае это интереснее, чем работать на хроматографе.

— Есть себе подобных противоестественно, — проговорил я, пытаясь заставить себя думать как участник вечеринки, но Винс помешал мне войти в транс.

— Что? — спросил он. — Ты шутишь? Ты что, не учил историю в школе? Каннибализм — это самая что ни на есть естественная вещь.

— Не в двадцать первом веке и не в Майами, — не согласился я. — Что бы по этому поводу ни писали в «Инквайер».

— И тем не менее это вопрос культуры.

— Разумеется. И у нас есть очень сильный культурный запрет на поедание себе подобных, который им нужно было как-то преодолеть.

— Ну. Они уже пьют кровь, и перейти к следующему этапу им вряд ли так уж трудно.

— Итак, мы имеем толпу, — продолжал я, пытаясь заткнуть Винса и представить себе картину в деталях. — И эта толпа накачана энергетическим напитком, экстази и совершенно ошалела от зрелища. Кроме того, вероятно, играет какая-нибудь вводящая в транс музыка… — Я остановился, услышав себя.

— Что? — переспросил Винс.

— Вводящая в транс. Чего не хватает, так это средства ввести толпу в состояние восприимчивости. Того, что в сочетании с музыкой и всем остальным поможет преодолеть им все культурные запреты.

— Марихуана, — предложил Винс, — меня всегда после нее пробивает на хавчик.

— Вот дерьмо, — сказал я, кое-что вспомнив.

— Нет, от дерьма такого не будет. Да и на вкус оно не очень.

— Не хочу даже думать о том, откуда ты знаешь его вкус, — перебил я Винса. — Где та книжка с бюллетенями Агентства по борьбе с наркотиками?

Я нашел ее, это была большая тетрадь на стальных кольцах, в которую мы собирали интересную информацию, присланную агентством. Полистав ее несколько минут, я добрался до нужной страницы.

— Вот оно!

Винс посмотрел на строчку, которую я указывал.

— Salvia divinorum[15], — произнес он. — Ты уверен?

— Уверен, — ответил я, — если говорить с позиций чистой индуктивной логики.

Винс задумчиво кивнул.

— Может, тебе следовало сказать «элементарно! »?

— Это относительно новая штука, — сказал я Деборе.

Она сидела за своим столом в штабе оперативной группы, а Винс, Дик и я стояли позади нее. Я наклонился и постучал пальцем по странице.

— В графстве Дейд сальвия объявлена вне закона только пару лет назад.

— Я знаю, что за хрень эта сальвия, — огрызнулась она, — и никогда не слышала, чтобы она имела какой-то другой эффект, помимо того, что лишала людей способности соображать минут на пять.

Я кивнул:

— Именно. Но мы не знаем, что она может делать в больших дозах и особенно в смеси со всем прочим.

— Насколько нам известно, — добавил Винс, — она ничего не делает. Может быть, кто-то просто решил для крутизны подмешать ее.

Дебора пристально посмотрела на Винса.

— Ты хоть примерно представляешь, какой фигней это звучит?

— Один парень в Сиракьюзе курил ее, — встрял Дик. — Так он попытался смыть себя. — Он заметил, что мы удивленно уставились на него, и пожал плечами. — Ну, в унитаз.

— Если бы я жила в Сиракьюзе, я бы тоже себя смыла, — заметила Дебора.

Дик поднял обе руки, пытаясь дать понять, что мы можем реагировать как угодно, но он сделал все от него зависящее.

— Эмм… — сказал я в мужественной попытке вернуть нас к теме обсуждения, — смысл не в том, зачем они использовали сальвию, а в том, что ее все-таки использовали. Принимая во внимание размер толпы, они использовали прорву сальвии. И, вероятно, не один раз. А если кто-то закупает ее в таких количествах…

— Мы легко найдем дилера, — напомнил о себе Дик.

— Я в состоянии догадаться, — злобно ответила Дебора. — Дик, иди в отдел нравов и возьми у сержанта Файна список дилеров, торгующих сальвией.

— Уже иду, — ответил Дик и подмигнул мне. — Иногда надо проявлять инициативу, да? — Он наставил на меня палец и сделал вид, что нажимает на курок. — Бум, — произнес он с улыбкой и поплелся к двери, где едва не налетел на Худа.

Тот увернулся и подошел к нашей небольшой компании, широко и малопривлекательно ухмыляясь.

— Ты стоишь лицом к лицу с великим человеком, — сказал он Деб.

— Я стою лицом к лицу с двумя задротами и одним недоумком, — ответила она.

— Мы не задроты, — возмутился Винс, — мы в худшем случае ботаники.

— Сейчас оценишь, — заметил Худ.

— Что оценю, Ричард? — кисло поинтересовалась Дебора.

— Я привез тех парней с Гаити. Они гарантированно поднимут тебе настроение.

Худ открыл дверь и помахал стоявшим в коридоре.

— Сюда, — крикнул он и придержал дверь, пропуская мимо себя группу людей.

Первые двое вошедших были чернокожими и очень худыми. Руки у них оказались скованы наручниками за спиной, и их подталкивал коп в форме. Один из них слегка хромал, а другой мог похвастаться опухшим глазом, который почти не открывался. Коп осторожно подвел их к Деборе. Худ опять высунулся в коридор и крикнул:

— Эй, Ник! Сюда!

Спустя несколько секунд вошел еще один человек.

— Николь, — сказал человек Худу, — не Ник. — Худ ухмыльнулся, и человек покачал головой, приводя в движение гриву блестящих темных волос. — Строго говоря, для тебя я мисс Рикман. — Она посмотрела ему в глаза, но Худ просто продолжал ухмыляться. В итоге она сдалась и подошла к нам. Это была высокая, стильно одетая женщина. В одной руке она держала большой альбом для набросков, в другой — несколько карандашей.

Я узнал в ней художника-криминалиста. Дебора приветственно кивнула:

— Привет, Николь. Как дела?

— Сержант Морган, — ответила она, — приятно будет рисовать кого-нибудь живого. — Она подняла бровь. — Он все еще жив, не правда ли?

— Надеюсь, — сказала Дебора. — Он моя единственная надежда спасти девочку.

— Хорошо, — кивнула Николь, — тогда попробуем. — Она положила свой альбом и карандаши на стол, скользнула в кресло и принялась готовиться к работе.

Тем временем Дебора пристально рассматривала пленников Худа.

— Что с ними произошло? — поинтересовалась она.

Худ с невинным видом пожал плечами.

— Ты о чем? — спросил он.

Дебора уставилась на Худа. Он пожал плечами еще раз и привалился к стене. Ей ничего не оставалось, кроме как вновь обратить внимание на пленников.

— Bonjour[16], — сказала она.

Никто ей не ответил: они продолжали созерцать свои ноги, пока не услышали покашливание Худа. В этот момент тот из них, у которого заплыл глаз, резко поднял голову и взглянул на него, явно нервничая. Худ кивнул на Дебору, и пленник повернулся к ней, пытаясь что-то очень быстро говорить на креольском.

Из каких-то непонятных романтических соображений Дебора в школе учила французский, и теперь в течение нескольких секунд это давало ей надежду, что она сможет понять парня. Он успел протараторить довольно длинный текст, когда она наконец покачала головой и взмолилась:

— Je nais comprends[17]… Я не помню, как это по-французски. Декстер, найди переводчика.

Второй парень, тот, который хромал, наконец поднял голову.

— Не нужно, — произнес он. У него был сильный акцент, но его оказалось понять проще, чем Дебору, когда она пыталась говорить по-французски.

— Хорошо, — ответила Дебора, — а что насчет твоего друга?

Больная Нога пожал плечами:

— Я могу говорить и за своего двоюродного брата.

— Ладно. Мы хотим, чтобы вы описали парня, который продал вам «порше». Это был парень?

Он пожал плечами еще раз.

— Мальчик.

— Хорошо, — сказала Дебора, — мальчик. Как он выглядел?

И снова он пожал плечами.

— Blanc[18]. Молодой…

— Насколько молодой? — перебила его Дебора.

— Не могу сказать. Но достаточно взрослый, чтобы бриться, поскольку он этого не делал три-четыре дня…

— Хорошо, — повторила Дебора и нахмурилась.

Николь наклонилась к ней.

— Давайте я, сержант.

Деб задумчиво посмотрела на нее и кивнула.

Николь улыбнулась ребятам с Гаити.

— У вас очень хороший английский, — заговорила она. — Я задам вам несколько простых вопросов, хорошо?

Больная Нога с подозрением посмотрел на нее, но она продолжала улыбаться и он пожал плечами:

— Ладно.

Николь начала задавать вопросы, которые казались мне, мягко говоря, расплывчатыми. Я наблюдал за ней с интересом, поскольку слышал, будто она хороша в своем деле. Сначала мне показалось, что слухи о ее профессионализме сильно преувеличены. Она задавала вопросы вроде «Что в его внешности вам запомнилось? », и когда Больная Нога отвечал, она кивала, царапала что-то в альбоме и произносила: «Ага, правильно». Она заставила его дать полное описание визита неизвестного в их гараж с «порше» Тайлер, о чем они говорили с ним, и так далее во всех деталях. Я совершенно не мог понять, как на основании всего этого можно нарисовать чей-то портрет, и, судя по всему, Дебора была того же мнения. Она почти сразу же начала нервно ерзать, а по мере развития беседы все чаще покашливала, будто собиралась вставить слово. И каждый раз при этом покашливании оба свидетеля начинали нервничать.

Но Николь не обращала на нее никакого внимания и продолжала задавать свои безнадежно общие вопросы. Постепенно я начал осознавать, что у нее получилось добыть очень неплохое описание. В этот момент она перешла к более частным вопросам.

— А какой у него был овал лица? — спросила она.

Свидетель посмотрел на нее непонимающим взглядом.

— Овал… что?

— Отвечай, — сказал ему Худ.

— Я не знаю, — смутился тот, и Николь злобно посмотрела на Худа. Он ухмыльнулся и вновь прислонился к стене. Она повернулась к Больной Ноге.

— Давайте я покажу вам несколько примеров. — Она достала большой лист, на котором были нарисованы несколько овалов. — Какой-нибудь из них напоминает вам форму его лица? — опять спросила она, и арестованные наклонились, чтобы повнимательнее изучить лист.

Брат Больной Ноги что-то тихо сказал ему. Тот кивнул и указал:

— Этот. Наверху.

— Этот? — переспросила Николь, указывая на один из овалов карандашом.

— Да, — подтвердил он, — этот.

Она кивнула и начала рисовать быстрыми и уверенными штрихами, прерываясь только на то, чтобы задать вопрос и показать картинку: какой у него был рот, уши, их форма. И так далее, пока на бумаге не начало проступать вполне определенное лицо. Дебора притихла и позволила Николь спокойно расспрашивать обоих мужчин. После каждого вопроса они тихо совещались на креольском, тот, который говорил по-английски, отвечал, а его брат подтверждал правильность сказанного кивком. Все это: двое в наручниках, тихо переговаривающиеся на креольском, и как по волшебству проступающее лицо — было поразительным зрелищем, и мне стало грустно, когда оно закончилось.

Но все же оно подошло к концу. Николь подняла альбом так, чтобы арестованные могли изучить получившийся портрет, и тот из них, который не говорил по-английски, согласно закивал.

— Это он, — сказал его брат и внезапно широко улыбнулся Николь. — Как магия. — Он произнес «мажия», но смысл был ясен.

Дебора до этого момента сидела в кресле, предоставив Николь возможность спокойно работать. Теперь она поднялась со своего места, обошла стол и заглянула в альбом.

— Сукин сын, — сказала она и подняла взгляд на Худа, который все еще прохлаждался поблизости с мерзкой ухмылочкой на лице. — Дай мне ту папку. Вон ту, с фотографиями.

Худ подошел к дальнему краю стола, где рядом с телефоном грудой были сложены папки. Он успел просмотреть первые пять или шесть, когда Дебора начала терять терпение:

— Быстрее, черт бы тебя побрал.

Худ кивнул, поднял одну из папок и принес ей.

Дебора рассыпала стопку фотографий по столу, быстро просмотрела их и, вытащив одну, протянула ее Николь.

— Неплохо, — сказала она, наблюдая, как художница сравнивает фото со своим наброском. Николь кивнула.

— Да, неплохо, — согласилась художница и посмотрела на Дебору с улыбкой. — Я молодец, черт побери. — Она кинула фото Деборе, которая схватила его и показала арестованным.

— Этот человек продал вам «порше»?

Парень с заплывшим глазом кивнул и сказал «Oui»[19] еще до того, как она успела задать вопрос. Зато его брат устроил целое представление: он пристально рассматривал фотографию, наклоняя ее для более детального изучения. В конце концов и он тоже сказал:

— Да. Точно. Это он.

Дебора посмотрела на них и еще раз спросила:

— Вы уверены? Оба?

И они оба решительно кивнули.

— Воп, — сказала Деб, — tré s beaucoup bon[20].

Ее собеседники улыбнулись, и тот, у которого заплыл глаз, сказал что-то по-креольски.

Дебора посмотрела на его брата в ожидании перевода.

— Он просит вас говорить по-английски, чтобы он мог вас понять, — перевел он, улыбаясь еще шире.

Винс с Худом сдавленно фыркнули.

Однако Дебора слишком радовалась успеху, чтобы позволить такой мелочи испортить ей настроение.

— Это Бобби Акоста, — сказала она, глядя на меня. — Попался, маленькая сволочь.

Глава 20

Коп в форме увел арестованных в камеру предварительного заключения. Николь собрала вещи и ушла. Дебора опять села в свое кресло и уставилась на фотографию Бобби Акосты. Винс дернул плечом и посмотрел на меня, будто спрашивая: «И что дальше? » Дебора взглянула на него.

— Ты все еще здесь? — спросила она.

— Нет, я ушел минут десять назад.

— Убирайся.

— В твоем бардаке? — не сдавался Винс.

— Пойди и убей себя об стену, — сказала Деб, и Винс вышел, издав на прощание один их своих жутких искусственных смешков. Дебора смотрела ему в спину, а я, зная ее, догадывался, что сейчас произойдет, и не удивился, когда оно все-таки случилось.

— Ладно, — сказала она секунд через тридцать после ухода Винса, — пошли.

— О, — попытался я притвориться, будто не предвидел этого, — хочешь сказать, что не собираешься ждать своего напарника, как того требуют правила участка и специальное указание капитана Мэттьюза?

— Шевели задницей.

— А что делать моей заднице? — спросил Худ.

— Можешь пойти и сесть ею на плиту, — ответила Дебора, выпрыгивая из кресла в направлении двери.

— Что сказать твоему напарнику? — крикнул Худ ей вслед.

— Пусть поговорит с дилерами. Пошли, Деке.

Внезапно до меня дошло, что я провел слишком много времени, покорно следуя повсюду за моей сестрой, но, к сожалению, не придумал, как прервать эту практику, поэтому и сейчас пришлось поступить так же.

Дебора ехала по скоростной дороге Долфин, а затем на шоссе 95 свернула на север. Она не была расположена делиться информацией, но не требовалось большого ума, чтобы понять, куда мы направляемся, и я просто для поддержания разговора спросил:

— Ты каким-то образом догадалась, как поймать Бобби Акосту, пока рассматривала его фото?

— Ага, — очень сердито ответила она — у нее всегда были проблемы с сарказмом. — Вообще-то догадалась, а что?

— С ума сойти, — сказал я и задумался. — Список зубного? Ты имеешь в виду ребят с вампирскими клыками?

Дебора кивнула, объезжая потрепанный пикап с фургоном на прицепе:

— Ты прав.

— Разве вы с Диком не пообщались со всеми?

Она повернулась ко мне — не сказать чтобы это было хорошей идеей на скорости девяносто миль в час.

— Кроме одного, — ответила она. — И это именно тот, кто нам нужен. Я знаю.

— Следи за дорогой, — предупредил я, и она последовала моему совету как раз вовремя, чтобы успеть объехать бензовоз, водитель которого ни с того ни с сего решил сменить ряд.

— То есть ты думаешь, что последний из списка может сказать нам, где скрывается Бобби Акоста?

— У меня было такое чувство с самого начала, — сказала она, одним пальцем поворачивая руль, чтобы перестроиться в крайний правый ряд.

— Поэтому ты оставила его напоследок? — спросил я, глядя, как нас подрезает пара мотоциклистов.

— Ага, — ответила она, возвращаясь в средний ряд.

— Ты хотела нагнать драматизма?

— Дело в Дике, — пояснила Дебора, и, к моей радости, я заметил, что она смотрит на дорогу. — Он просто… — Она осеклась, а затем выпалила: — Он приносит несчастья.

Я всю жизнь провел рядом с копами, и, думаю, ее остаток пройдет в той же компании, особенно если меня в конце концов поймают, поэтому я знаю, что их суеверность дает о себе знать в самые неожиданные моменты. Тем не менее от моей сестры я подобного не ожидал.

— Приносит несчастья? — переспросил я. — Деб, может, мне позвать сантеро[21]? Он принесет в жертву курицу, и тогда, может быть…

— Я знаю, как это звучит, черт бы его подрал, — сказала она, — но какие тут еще могут быть объяснения?

Я мог придумать массу объяснений, но высказывать их сейчас было бы не очень умно, поэтому я позволил ей продолжить.

— Ладно, возможно, это мои тараканы. Но мне в этом деле нужно немного удачи. Время идет, а девочка… — Она осеклась, как будто не могла продолжить из-за охвативших ее эмоций. Я удивленно посмотрел на нее: эмоции? У сержанта Стальное Сердце?

Дебора не обратила на меня внимания, только покачала головой.

— Да, знаю, — сказала она, — мне не следует принимать это так близко к сердцу. — Она пожала плечами и приняла сердитый вид, и я вздохнул с облегчением. — Думаю, что я стала какая-то… Не знаю… Странная.

Я вспомнил события последних дней и понял: она права. Моя сестра в последнее время была настолько чувствительной и уязвимой, что я ее не узнавал.

— Да, пожалуй, — согласился я. — Как думаешь, в чем дело?

Дебора тяжело вздохнула, и это тоже было ей несвойственно.

— Я думаю… Не знаю. Чатски говорит, это последствия раны. — Она покачала головой. — Что-то вроде послеродовой депрессии, всегда бывает плохо после тяжелой травмы.

Я кивнул. Это имело смысл. Дебору недавно пырнули ножом, и она едва не погибла от потери крови, и умерла бы, если бы «скорая» приехала на пару секунд позже. Разумеется, Чатски — ее гражданский муж — знал, о чем говорит. До того как стать инвалидом, он был кем-то наподобие офицера разведки, и его тело представляло собой впечатляющую коллекцию шрамов.

— Даже если так, — сказал я, — ты не должна позволять этому делу забираться к тебе в душу. — Я приготовился к тычку кулаком в плечо, поскольку обсуждение этой темы являлось верным способом его заслужить, но Деб еще раз меня удивила.

— Я знаю, — тихо ответила она, — но не могу ничего поделать. Она еще совсем девочка. Ребенок. Хорошие оценки, любящая семья, и тут эти парни… каннибалы.

Она съехала в мрачное и задумчивое молчание, резко контрастировавшее с тем фактом, что мы на большой скорости ехали по шоссе с плотным движением.

— Все это сложно, Декстер, — сказала она наконец.

— Похоже на то, — согласился я.

— Мне кажется, я сочувствую девочке, — продолжила она, — может быть, потому, что она так же беззащитна сейчас, как и я. — Она уставилась на дорогу, но, похоже, не видела ее, и это было не очень приятно. — И все остальное до кучи. Не знаю.

Может быть, это оказалось как-то связано с тем, что я находился в плохо управляемой машине, несущейся по загруженной дороге на дикой скорости, но я не совсем ее понял.

— Что остальное? — спросил я.

— Да знаешь, — начала она, хотя я, совершенно очевидно, не мог этого знать, — вся эта семейная хрень. Я имею в виду… — Она неожиданно нахмурилась и злобно зыркнула на меня. — Если ты скажешь хоть слово Винсу или кому-нибудь еще о моих биологических часах, я тебя убью. Клянусь, я это сделаю.

— Но они идут? — спросил я, чувствуя себя несколько удивленным.

Дебора попыталась испепелить меня взглядом, но затем, к счастью для моей жизни и здоровья, посмотрела на дорогу.

— Да, — сказала она, — думаю, идут. Я действительно хочу завести семью, Деке.

Возможно, я мог бы сейчас произнести нечто утешительное, основываясь на своем опыте. К примеру, будто ценность семьи серьезно преувеличена, а дети всего лишь специальные устройства, созданные для того, чтобы мы все преждевременно старились и лишались рассудка. Но вместо этого я вспомнил Лили-Энн, и неожиданно мне захотелось, чтобы у моей сестры тоже была семья и она смогла бы почувствовать все, что сейчас учился чувствовать я.

— Ясно, — проговорил я.

— Твою мать, вот же поворот, — прошипела Дебора, выворачивая руль. Этим она уничтожила создавшееся настроение и выбила у меня из головы все мысли. Знак, который промелькнул, как мне показалось, в паре дюймов от моей головы, свидетельствовал о том, что мы направляемся в Норт-Майами-Бич, район скромных домиков и магазинчиков, мало изменившийся за последние лет двадцать. Очень странное место для каннибала.

Дебора сбросила скорость и вклинилась в поток на съезде, тем не менее она все еще двигалась слишком быстро. Мы проскочили несколько кварталов на восток, еще несколько на север и доехали до шести или семи кварталов, обнесенных живой изгородью, и туда оказалось невозможным проехать ни по одной из дорог, кроме как по главной улице. Это было обычной практикой в этой части города. Предполагалось таким образом снизить уровень преступности, но я не слышал, чтобы это срабатывало.

Мы проникли в эту маленькую общину, через два квартала Деб съехала на траву возле скромного бледно-желтого дома и остановилась.

— Здесь, — сказала она, глядя на лист бумаги. — Его зовут Виктор Чапин. Двадцать два года. Дом зарегистрирован на миссис Артур Чапин шестидесяти трех лет. Она работает в центре.

Я посмотрел на домик. Он выглядел слегка выцветшим и вполне обычным. Никаких черепов на палках, расставленных по периметру, никаких пентаграмм на стенах — ничего, что говорило бы, будто в этом доме поселилось зло. На подъездной дорожке расположился «мустанг», выпущенный лет десять назад. Это был просто приличный домик в пригороде.

— Он живет с мамой? — спросил я. — Разве людоедам это позволено?

Дебора покачала головой:

— Этому, видимо, можно. — Она открыла дверь. — Пошли.

Она выбралась из машины и быстро пошла к двери. Я не мог не вспомнить, как я точно так же сидел в машине, когда она подошла к другой двери и получила удар ножом, поэтому быстро вылез и присоединился к ней как раз в тот момент, когда она нажимала на звонок. Мы услышали, как внутри дома раздалась замысловатая мелодия, очень пафосная, хотя я не мог в точности определить, что именно.

— Неплохо, — сказал я, — кажется, это Вагнер.

Дебора покачала головой и нетерпеливо постучала ногой по бетонному крыльцу.

— Может быть, они оба на работе? — предположил я.

— Нет. Виктор работает в ночном клубе, на Саут-Бич. Место называется «Фэнг». Они открываются только в одиннадцать.

Я почувствовал, как в самом темном и глубоком подвале моей души что-то шевельнулось. «Фэнг». Я слышал это название. Но где? В одной из баек Винса о его ночных похождениях? В «Нью-таймс»? Я не мог толком вспомнить, и это начисто выпало из моей головы, когда Дебора оскалилась и снова ударила по кнопке звонка.

Внутри опять зазвучала музыка, но в этот раз на самом потрясающем аккорде раздался крик:

— Вашу мать! Иду!

Через несколько секунд дверь распахнулась. Человек, который, по всей видимости, и был Виктором Чапином, стоял в проеме, придерживая дверь, и сердито таращился на нас. Темноволосый, худой, около шести футов ростом, в пижамных штанах и майке-алкоголичке. Видно было, что он несколько дней не брился.

— Чего вам? — враждебно спросил он. — Я сплю.

— Виктор Чапин? — осведомилась Дебора, и, видимо, ее официальный тон затронул что-то в его сонном мозгу, так как он замер и посмотрел на нас с опаской. Его глаза бегали от меня к Деборе и обратно, он быстро облизнул губы, и я успел заметить одно из творений доктора Лоноффа.

— Что вам… В чем дело?

— Вы Виктор Чапин? — повторила Дебора.

— Вы кто? — требовательно спросил он.

Дебора полезла за жетоном. Как только стало ясно, что это действительно значок, Чапин выругался и попытался захлопнуть дверь. Рефлекторно я выставил в проем ногу, и как только дверь отскочила от нее, бросился за ним в глубь дома.

— Задняя дверь! — крикнула Дебора, рванув в ее направлении. — Стой здесь! — И она завернула за угол.

Я услышал хлопок двери и крик Деборы, приказывающей Чапину остановиться, затем все стихло. Мне в голову опять полезли воспоминания о недавно полученном ею ударе ножом и о той унылой беспомощности, с которой я наблюдал, как она истекает кровью на тротуаре. У Деб не было объективных причин думать, будто Чапин действительно рванул к задней двери; он вполне мог побежать за огнеметом. Возможно он пытается убить ее прямо сейчас. Я заглянул в полумрак внутри дома, но ничего не увидел и не услышал ни звука, за исключением шума кондиционера.

Я подождал. Потом подождал еще немного. Ничего не происходило, и ничего нового я не услышал. Вдалеке взвыла сирена. Над головой пролетел самолет. Неподалеку кто-то взял гитару и начал петь «Авраам, Мартин и Джон».

Как раз в тот момент, когда я понял, что не могу больше этого выносить и должен сходить и посмотреть на происходящее с другой стороны дома, я услышал недовольный голос, и в поле моего зрения появился Виктор Чапин, который шел наклонившись, с руками, скованными за спиной наручниками. Дебора, идущая позади, вела его к машине. На коленях его штанов были пятна от травы, одна щека заметно покраснела.

— Вы не можете! Вашу мать! Адвоката! Дерьмо! — Возможно, это был какой-то особый каннибальский сленг, но на Деб он не произвел никакого впечатления. Она просто толкнула его вперед и, когда я подбежал к ним, посмотрела на меня с самым счастливым выражением лица, на какое была способна.

— Твою мать! — произнес Чапин, обращая на меня всю силу своего красноречия.

— Именно так, — согласился я.

— Какого хрена! — завопил он.

— Садись в машину, Виктор, — сказала Дебора.

— Вы не можете. Куда вы меня везете?

— В полицию, Виктор, — ответила она.

— Мать вашу, вы не можете просто так взять и забрать меня.

Дебора улыбнулась ему. Я встречал не так уж много вампиров, но, думаю, ее улыбка выглядела более пугающей, чем та, на которую были способны кровососы.

— Виктор, ты оказал сопротивление сотруднику полиции и попытался убежать от меня. Это значит, я, твою мать, могу просто так взять и забрать тебя, — сказала она. — И я просто так возьму и заберу тебя, а ты ответишь на кое-какие вопросы или не увидишь солнца очень и очень долго.

Он открыл рот, будто собирался что-то сказать, но какое-то время оказался способен только глотать воздух. Его миленькие остренькие клычки больше не выглядели такими уж внушительными.

— Какие вопросы, — спросил он.

— Был в последнее время на стоящих вечеринках? — поинтересовался я.

Я часто читал о том, как у героя от лица отхлынула вся кровь, но никогда раньше ничего подобного не видел. Разве что в буквальном смысле в те ночи, когда выходил поиграть. Виктор стал белее, чем его майка, и, прежде чем Дебора успела неодобрительно посмотреть на меня, выпалил:

— Клянусь Богом, я этого не ел.

— Чего не ел, Виктор? — мягко спросила Дебора.

Его всего трясло.

— Они убьют меня, — пробормотал он. — Господи, черт, они убьют меня.

Дебора бросила на меня взгляд, полный радости и триумфа. Она положила руку на плечо Виктора и осторожно подтолкнула его к машине.

— Садись, Виктор, — сказала она.

Глава 21

Пока мы ехали к следственному изолятору, Дебора по большей части молчала. Она попыталась позвонить Дику, но безуспешно: он не отвечал ни на вызов по рации, ни на звонок мобильного. Деб оставила ему у диспетчера сообщение с просьбой присоединиться к нам, и весь остальной путь мы проделали в молчании. Если, конечно, можно так назвать ситуацию, когда мы вынуждены были слушать продолжительный монолог, состоящий главным образом из весьма однообразного мата. Чапина приковали к заднему сиденью — в полицейских машинах есть кольца на полу, предназначенные специально для этой цели, — и всю поездку из-за наших спин доносилось его злобное бормотание и угрозы, щедро пересыпанные известными словами. Что касается меня, я обрадовался, когда мы наконец добрались до места, но Деб, наверное, не отказалась бы ехать вечно. Каждый раз, когда она оглядывалась на Чапина, на ее лице появлялось выражение, напоминающее улыбку, и она просто светилась от удовольствия, выводя его из машины.

К моменту, когда мы закончили заполнять бумаги, Виктор уже с удобством расположился в комнате для допросов, и Чемберс из ДЗНФ приехал взглянуть на нашу добычу. Мы стояли и смотрели на Чапина, который сложил руки на столе и наклонился так, что его голова была всего в нескольких дюймах от наручников.

— Отлично, — сказал Чемберс. — Я надеюсь, мне не надо напоминать, чтобы вы действовали строго по инструкции. — Дебора озадаченно посмотрела на него, и он продолжил: — Вы отлично поработали, Морган, заполучили действительно хорошего подозреваемого, и если мы сделаем все как надо, при небольшом везении мы пришьем этому парню пару подкупов.

— Мне плевать на обвинение, — отрезала она. — Я хочу вернуть девушку.

— Все мы этого хотим, — заметил Чемберс, — но было бы неплохо закрыть этого парня.

— Послушайте, — вспылила Дебора, — тут не идет речь о политике или пиаре.

— Знаю, — согласился Чемберс, но Деб не останавливалась.

— Я поймала парня, который что-то знает. И вот он сидит, насмерть перепуганный, чувствуя себя одиноким и беззащитным. Он готов сломаться. И я, мать его, собираюсь его дожать.

— Морган, вы должны исполнять свою работу как положено, и…

Дебора ополчилась на Чемберса так, будто это он прятал Саманту Альдовар.

— Моя работа — найти девушку, — сказала она, ткнув его в грудь указательным пальцем. — И эта сволочь расскажет мне, как ее отыскать.

Чемберс спокойно взял руку Деборы и медленно, но уверенно опустил ее. Он положил ладонь ей на плечо и, наклонившись к ее лицу почти вплотную, произнес:

— Я надеюсь, он скажет нам все, что мы хотим знать. Но вне зависимости от этого вы будете играть по правилам и не позволите чувствам взять верх и все испортить. Хорошо?

Дебора попыталась испепелить его взглядом, он ответил ей тем же. Несколько показавшихся мне очень долгими секунд они молча смотрели друг на друга, не мигая и даже не дыша, — это было противостояние ее гнева и его холодной уверенности. Зрелище — потрясающее, и я мог бы наблюдать за ними целый день хотя бы для того, чтобы узнать, кто победит. Но, принимая во внимание положение вещей, я решил прервать слишком затянувшуюся паузу и прочистил горло, так чтобы ни у кого не осталось сомнений в искусственности моего кашля.

— Эмм… — сказал я, и они оба посмотрели на меня, — неприятно перебивать вас, — я кивнул на Чапина, сидевшего за стеклом, — но темпус некоторым образом фугит, вам не кажется?

Они уставились на меня, и мне показалось, что одна половина моего лица замерзла, а вторая — расплавилась. Чемберс поднял бровь и перевел взгляд на Деб, она кивнула, и молчание завершилось.

— Где ваш напарник? — спросил Чемберс. — Он должен присутствовать на допросе.

Дебора покачала головой.

— Он не берет трубку, — ответила она, — а я не могу ждать.

— Ладно, — сказал Чемберс, — я займу его место. — Он повернулся ко мне, взгляд его ледяных голубых глаз ощущался почти как удар. — Ты оставайся здесь, — приказал он, и мне не захотелось с ним спорить.

Сквозь стекло я видел, как они вошли в комнату для допросов. Благодаря динамику я слышал все, что там происходило, но слушать было в общем-то нечего.

Дебора произнесла:

— Ты даже не представляешь, в какой ты заднице, Чапин. Но он не взглянул на нее. Она встала в трех футах от него, скрестила руки на груди и спросила:

— Что ты имел в виду, когда признался, что «этого не ел»?

— Мне нужен адвокат, — сказал Чапин.

— Похищение, убийство и людоедство, — продолжила Дебора.

— Это Влад. Это все Влад.

— Влад заставил тебя? Ты имеешь в виду Бобби Акосту? Чапин поднял голову и посмотрел на Деб. Его рот был открыт от ужаса и растерянности. Он повторил:

— Мне нужен адвокат.

— Выдай нам Бобби и получишь поблажку. Иначе… Получается около пятисот лет тюрьмы, — проговорила Деб, — конечно, если ты не получишь смертный приговор.

— Мне нужен адвокат. — Он перевел взгляд с Деборы дальше, туда, где стоял Чемберс. — Мне нужен адвокат, — повторил он и тут же вскочил на ноги и закричал: — Мне нужен чертов адвокат!

Следующие пару минут события продолжали развиваться, но в совершенно неконструктивном ключе. Чапин требовал адвоката все громче и громче, и, за исключением некоторых не очень приличных выражений, это все, что он сказал. Чемберс пытался его успокоить и усадить, а Дебора стояла, сложив на груди руки, и сверлила его взглядом. Когда Чапин был наконец-то усажен на стул, Чемберс взял ее за руку и вывел из комнаты.

Я нагнал их в коридоре как раз вовремя, чтобы услышать, как он произносит:

— …и вы, черт побери, прекрасно знаете: мы должны ему предоставить адвоката.

— Твою мать, Чемберс, — взорвалась Дебора, — я могу повозиться с бумагами и продержать его здесь двадцать четыре часа!

— Он попросил адвоката. — Чемберс говорил так, будто объяснял маленькому ребенку, почему нельзя есть сладкое перед обедом.

— Вы убиваете меня, — сказала Дебора, — и ту девушку тоже.

Я впервые за все это время увидел на лице Чемберса тень злости. Он шагнул к Деб, и я уже решил, что сейчас стану свидетелем нового покушения на жизнь моей сестры, поэтому напрягся и приготовился в случае чего броситься между ними. Но Чемберс глубоко вздохнул, положил обе ладони ей на плечи и сказал:

— Ваш подозреваемый потребовал адвоката, и закон вынуждает нас предоставить ему такового. Немедленно. — Он посмотрел ей в глаза, она ответила тем же. Чемберс убрал руки с ее плеч и отвернулся. — Я найду ему общественного защитника, — произнес он и скрылся из виду в дальнем конце коридора.

Дебора смотрела ему в спину, и, очевидно, в голове у нее при этом не было ничего хорошего. Она взглянула в окно комнаты для допросов: Чапин склонился над столом в той же позе, что и перед началом.

— Твою мать. Чертов Чемберс. — Она покачала головой. — Этого не произошло бы, если бы придурок Дик был здесь.

— Он был бы здесь, если бы ты не постаралась от него избавиться.

— Иди в жопу, Декстер, — сказала она и ушла в том же направлении, что и Чемберс.

Судебная система Майами изрядно перенаселена, однако в той ее части, где живут общественные защитники, плотность населения оставляет желать лучшего. Это одна из причин, по которой Декстер уже много лет откладывает деньги на черный день. Конечно, крупные дела имеют приоритет, но их тоже слишком много, и человеку, имеющему шансы получить обвинение в убийстве, надо быть готовым заплатить адвокату из собственного кармана, так как институт общественных защитников — в свое время приют идеалистов — превратился в перевалочный пункт на пути молодых юристов, надеющихся сделать карьеру. Для того чтобы привлечь их внимание, нужно громкое дело.

И, судя по всему, наше дело было действительно громким, поскольку меньше чем через час молодая женщина, исходя из внешних данных — недавняя выпускница Стетсоновского юридического колледжа, появилась, чтобы представлять интересы Виктора Чапина. На ней был стильный брючный костюм, похожий на последний наряд Хилари Клинтон, в руках — кейс, стоивший, вероятно, больше, чем моя машина, и даже по походке чувствовалось, она представляет собой живое воплощение американской законности. Она внесла себя в комнату для допросов, села напротив Чапина и, укладывая свой кейс на стол, резко сказала охраннику:

— Я хочу, чтобы все микрофоны и записывающие устройства в этой комнате были выключены. Немедленно.

Охранник — пожилой человек, который выглядел так, будто его ничто не волновало с тех пор, как Никсон подал в отставку, — пожал плечами.

— Ага, хорошо, щас, — сказал он, вышел в холл, повернул выключатель, и динамик умолк.

Позади меня кто-то выругался, и я предположил, что вернулась моя сестра. Я оглянулся, и действительно — Дебора вглядывалась горящими глазами в комнату, из которой теперь не доносилось ни звука. Я не был уверен, что она будет со мной разговаривать: ведь я не выполнил ее указание и так и не побывал там, куда она меня послала, поэтому продолжил смотреть шоу «за стеклом». Впрочем, смотреть было не на что: новоиспеченный адвокат Чапина наклонилась к нему и в чем-то быстро убеждала несколько минут. Он смотрел на нее со все возрастающим интересом, и в конце концов начал говорить. Она вытащила блокнот и стала записывать, а затем задала ему несколько вопросов, на которые он отвечал со все большим оживлением.

Через десять или пятнадцать минут госпожа адвокат встала и направилась к двери. Дебора перехватила ее на выходе из комнаты. Та окинула мою сестру взглядом, в котором не было и тени одобрения.

— Вы сержант Морган? — спросила она, и от звука ее голоса предметы вокруг покрылись инеем.

— Да, — мрачно ответила Дебора.

— Вы произвели арест? — поинтересовалась адвокат таким тоном, будто спрашивала, не изнасиловала ли Деб маленького ребенка.

— Да. А вы, простите?

— Деуанда Хупл, общественный защитник, — ответила адвокат. Судя по ее манере, все вокруг должны были знать это имя. — Я думаю, нам необходимо отпустить мистера Чапина.

Дебора покачала головой:

— Я так не думаю.

Мисс Хупл продемонстрировала комплект зубов высочайшего качества, однако я бы поостерегся называть это улыбкой.

— Ваше мнение по этому поводу не имеет значения, сержант Морган, — сказала она. — Все очень просто, это можно сказать самыми простыми словами. У. Вас. Нет. Дела.

— Эта мразь — людоед, — огрызнулась Дебора. — И он знает, где находится пропавшая девушка.

— Боже мой, — удивилась мисс Хупл. — Полагаю, у вас есть доказательства.

— Он пытался сбежать, — довольно хмуро произнесла Дебора. — И сказал, что он «этого не ел».

Хупл подняла брови.

— Он не сказал, чего именно? — Ее голос сочился медом и здравым смыслом.

— Контекст был ясен, — ответила Деб.

— Сожалею. Но мне неизвестны законы, в которых говорилось бы о контексте.

Хорошо зная свою сестру, я понимал: сейчас последует взрыв. И будь я мисс Хупл, уже отступал бы, прикрывая голову руками. Дебора вздохнула поглубже и процедила сквозь сжатые зубы:

— Мисс Хупл. Ваш клиент знает, где находится Саманта Альдовар. Спасение ее жизни кажется мне довольно важным.

Но улыбка мисс Хупл стала еще шире.

— Ничто не может быть важнее Конституции. Вам придется отпустить его.

Дебора посмотрела на нее, и я заметил, как она почти дрожит от усилия сдержать себя. Трудно представить себе ситуацию, более располагающую к хорошему удару кулаком в нос, и моя сестра крайне редко игнорирует подобные побуждения. Но она боролась с собой — и победила.

— Мисс Хупл, — сказала она наконец.

— Да, сержант?

— Когда нам придется объяснять родителям Саманты, что их дочь мертва, а этот парень мог бы спасти ее, но нам пришлось его отпустить, вы пойдете со мной.

— Это не моя работа, — отрезала мисс Хупл.

— Я тоже обычно этим не занимаюсь, — ответила Дебора, — но вы сейчас сделали так, что в этот раз мне придется.

Хупл нечего было на это ответить, и Дебора просто развернулась и ушла.

Глава 22

Я ехал домой в час пик с обычной черепашьей скоростью и пребывал в глубокой задумчивости. Одновременно произошло столько странного, что я растерялся: Саманта Альдовар и людоеды в Майами, странное поведение Деборы и внезапное появление моего брата Брайана. Но, вероятно, самым странным во всей этой ситуации оказался новый Декстер, которому приходилось отвечать на все эти вызовы. Он больше не был коварным Мастером Темных Удовольствий, теперь он поразительным образом превратился в Человека-Папочку, Защитника Малышей и Семейных Ценностей.

Но все-таки я проводил свое время вдали от семьи, преследуя плохих парней и разыскивая девушку, которую даже не знал. Естественно, работа есть работа, но могли я оправдать те часы, которые пробыл вдали от своего новорожденного ребенка с целью помочь Деборе в ее — будто по Фрейду — поиске семьи? Нет ли тут некоторого противоречия?

И, что было еще более странным и тревожным, мне становилось плохо от этих мыслей. Я, Темный Мертвый Декстер, не просто что-то ощущал, я чувствовал себя плохо. Это действительно пугало. Я одобрительно поглаживал себя по голове в связи с этой трансформацией, но на самом-то деле я превратился из Веселого Мясника в очередного вечно отсутствующего дома родителя — всего лишь другой вид преступления. Помимо того что я в последнее время никого не убил, гордиться было нечем.

Я чувствовал, как меня захлестывают стыд и вина. Так вот как это бывает у настоящего человека. У меня трое замечательных детей, и все, что у них есть, — это я. Но они заслуживают намного большего. Им нужен отец, который находится рядом, направляет их шаги и учит жизни, а им достался тот, кого, по всей видимости, интересуют в первую очередь поиски чужой дочери. Это ужасно, это не по-человечески. Я не переродился — я остался чудовищем, но сменил амплуа.

А старшие — Коди и Эстор? Они все еще предаются темным мечтам. Они ждут, что я научу их охотиться во тьме. И я не только обманул их ожидания, хуже, я даже не попытался увести их с этого пути. Вина наслаивается на вину: мне нужно провести с ними действительно много времени, вернуть их к свету, показать радости жизни, которые нельзя добыть при помощи ножа. И для этого я должен быть с ними, но это у меня никак не получается.

Однако, может быть, еще не все потеряно и я смогу добиться успеха в их воспитании. В конце концов, разве сам я не изменился, просто захотев этого? Разве я не вырвался из кокона порока и не являюсь теперь обычным человеческим отцом? Да, потребовалось время, чтобы научиться быть человеком, не говоря уже о том, чтобы стать родителем, и я был еще новичком. В конце концов, надо отдать мне должное: возможно, мне и необходимо многое узнать, но ведь я стараюсь. И дети многое готовы простить. Если я начну прямо сейчас и сделаю нечто особенное, чтобы они поняли: все изменилось, и теперь у них появился Настоящий Отец. И они примут мои старания с радостью и уважением.

Придя к этому решению, я сразу почувствовал себя лучше. Декс-папочка оказался снова в седле. И словно в подтверждение моих мыслей о том, что все вновь возвращалось к порядку, установленному мудрым и милосердным Мирозданием, неподалеку появилась вывеска огромного магазина игрушек. Не колеблясь, я въехал на стоянку, припарковался и вошел в магазин.

Я огляделся, и ассортимент не внушил мне энтузиазма: бесконечные ряды игрушек, посвященных насилию, будто я попал в магазин, предназначенный для детей прежнего Декстера. Здесь были мечи, ножи, лайтсейберы, автоматы, бомбы, пистолеты и винтовки, стреляющие пластиковыми шариками и шариками с краской, ракеты, которыми можно взорвать своего друга или его город, — ряд за рядом учебные тренажеры для смертельных забав. Ничего удивительного, что наш мир полон злобы и насилия, ничего удивительного, что в мире есть такие, каким был я. Раз мы внушаем детям, будто убийство — это весело, стоит ли удивляться тем из них, которые усваивают урок?

Я бродил по этой фабрике смерти, пока не наткнулся на маленький отдел, над которым висела вывеска «Развивающие игры», — несколько полок с предметами для рукоделия, наборами для юных химиков и физиков, настольные игры. Я тщательно осмотрел полки, пытаясь найти подходящее ситуации. Это должно быть развивающим, но не скучным или интересным исключительно ботаникам, и не стать забавой только для одного. Мне нужно было нечто такое, что могло развлечь всех нас.

В конце концов я остановился на игре под названием «Лучший ученик». Один должен задавать вопросы, а другие отвечать по очереди. Именно то, что нужно: она объединит нашу семью, мы узнаем много нового и получим удовольствие от процесса. Коди даже придется говорить целыми предложениями. Да, то, что нужно.

По дороге к кассе я наткнулся на стеллаж говорящих книг с кнопками, на которые нужно нажимать, чтобы текст сопровождался звуками. Там было несколько сказок, и я сразу же подумал о Лили-Энн. Какой замечательный способ приучить ее к чтению. Я мог бы читать ей текст, а она нажимала бы на кнопки. Слишком хорошая возможность, чтобы ею пренебречь, и я взял три самых многообещающих.

Я дошел до кассы и расплатился. Игра обошлась мне почти в двадцать долларов с учетом налога, но я чувствовал, что она того стоила и деньги потрачены не впустую.

Было уже темно, когда я свернул на улицу, ведущую к дому. Три четверти одинокой луны сползали к горизонту и с тоской звали меня, делая грустные, но игривые предложения, касавшиеся того, чем Декстер мог бы заняться в такую ночь.

— Мы знаем, где живет Чапин, — шептала луна. — Мы можем сделать так, что от него останутся одни клыки, а кроме того, заставим его рассказать нам много интересного.

На секунду я поддался этому влечению, позволил сладкому темному приливу, подобравшемуся к моим ногам, подхватить меня. Но потом почувствовал вес купленной игры и книг, и это вытащило меня из волн лунного света на твердый берег Земли Нового Декстера. Довольно. Я больше не буду слушать призывный голос луны. Несколькими резкими словами я заставил Пассажира вернуться на его место в глубине холодной кладовой. «Убирайся», — сказал я, и, по-рептильи зашипев, он уполз. Он должен понять, что я ему больше не товарищ. Я стал Дексом-папочкой — человеком, который вечерами возвращается домой, соскучившись по Лили-Энн и всем простым и невинным радостям семейной жизни. Теперь я добытчик, проводник и защитник от любого зла. Теперь я Декс-папочка — скала, на которой будет построено будущее Лили-Энн, и в доказательство этого факта у меня был при себе «Лучший ученик».

Подъезжая к дому, я увидел машину Брайана и понял, что, судя по всему, я еще и Деке-Дурак, так как у меня не было ни малейшего представления о том, зачем мой брат снова здесь. И какова бы ни была причина, мне она не нравилась. Мой брат олицетворял то, с чем я намерен навсегда порвать, и мне не хотелось, чтобы хоть какое-то подобие этого приближалось к Лили-Энн.

Я медленно обошел вокруг машины Брайана и поймал себя на мысли, что смотрю на нее как на потенциальную опасность. Глупо, конечно. Взрывные устройства не в его стиле, он предпочитал хороший удар ножа, так же как и я прежде. Но для меня это кончилось, и не важно, какие желания одолевали меня, когда я подошел к двери и услышал радостные детские крики. Из всех абсурдных вещей, с которыми я столкнулся в последнее время, факт, что я испытывал раздражение, тревогу и даже обыкновенную человеческую злость только из-за того, что дети хорошо проводят время без меня, был хуже всего.

Поэтому в дом вошел совершенно сбитый с толку Декс-папочка. Первое, что я увидел, оказалась моя маленькая семья в полном составе и брат, сидящие перед телевизором: Рита с Лили-Энн на руках устроилась на одном конце дивана, Брайан — на другом, Эстор посередине. Все они широко улыбались. Коди стоял между диваном и телевизором и держал в руках какой-то серый пластиковый предмет, которым он, подпрыгивая, размахивал перед экраном. Компания на диване явно болела за него.

Когда я вошел, все взгляды на долю секунды обратились ко мне, но тут же вновь вернулись к экрану. Все, кроме Брайана. Мой брат смотрел на меня, и его поддельная улыбка становилась все шире и шире, по мере того как он наблюдал за моими неудачными попытками понять, что же происходит в моей собственной гостиной.

Очередной всплеск одобрительных криков с дивана закончился протяжным «ууу…», и Коди, помрачнев, отскочил от экрана.

— Хорошая попытка, Коди, — сказал Брайан, по-прежнему не отрывая взгляда от меня, — действительно очень хорошая.

— Я набрал много очков, — произнес Коди невероятно длинную для себя речь.

— Да, — согласился Брайан. — Давай посмотрим, сможет ли твоя сестра побить этот рекорд.

— Еще как смогу! — крикнула Эстор, вскакивая на ноги и размахивая в воздухе другим куском пластика. — Я сделаю тебя, Коди!

— Никто не хочет объяснить мне, что здесь происходит? — поинтересовался я и понял, как жалко это прозвучало.

— О, Декстер, — сказала Рита так, будто я был чем-то на редкость невыразительным, что она видела впервые в жизни, — Брайан просто… Твой брат купил детям приставку «WII», и это очень… Но не может же он просто так… — продолжила она, отворачиваясь от меня, чтобы взглянуть на экран. — Я хочу сказать, она же такая дорогая, и… Ты можешь у него спросить? Потому что… Хороший выстрел, Эстор. — Рита слегка подпрыгивала, так что голова Лили-Энн качалась из стороны в сторону. Было ясно: я могу снять с себя всю одежду, облить себя бензином и поджечь, и это вряд ли заметит кто-нибудь, кроме Брайана.

— Это очень полезно для них, — сказал мне Брайан с улыбкой, позаимствованной у Чеширского кота. — Хорошее упражнение для развития двигательных навыков. Кроме того, — добавил он, пожав плечами, — это чертовски весело. Тебе тоже стоит попробовать, братец.

Я посмотрел на неестественно широкую деланную издевательскую улыбку брата и услышал зов луны, обещавшей исполнение желаний. Отвернувшись от него, я увидел, как моя семья безудержно радуется новому опыту. Внезапно коробка в моих руках — «Лучший Ученик», почти двадцать долларов с учетом налога — показалась мне такой же тяжелой и бесполезной, как старая железная бочка, набитая рыбьими головами. Я уронил ее на пол, и передо мной замелькали картинки, изображающие, как Декстер в слезах выбегает из комнаты, чтобы упасть лицом вниз на кровать и оплакать свое разбитое сердце.

Но, к счастью для моего имиджа твердого, но заботливого отца, эта картина выглядела так смешно, что я просто глубоко вздохнул и нагнулся за свертком.

На диване не осталось для меня места, и я прошел мимо теплой компании, расположившейся на нем. Они изогнулись так, чтобы не пропустить по моей вине ни одной секунды героической битвы Эстор с видеомонстрами. Я положил свое приобретение на пол и неудобно уселся в удобном кресле. Брайан смотрел на меня, я чувствовал это, но не стал отвечать на его взгляд. Вместо этого я сосредоточился на том, чтобы создать и поддерживать впечатление вежливой заинтересованности. Через некоторое время он отвел глаза и переключился на наблюдение за экраном. Что до остальных присутствующих, то меня для них словно бы и не существовало.

Я наблюдал, как Коди и Эстор сменяют друг друга у своей новой дорогой игрушки. Почему-то, невзирая на их оживление, я не мог разделить их энтузиазм. Они взялись за другую игру, которая подразумевала совершение убийств при помощи ножа, а не пистолета, но даже вид лезвия не заставил мое сердце замереть. Конечно, они выглядели такими счастливыми, что только самый отъявленный брюзга мог возражать против подобного времяпрепровождения. Исходя из этого мне стоило добавить к списку моих качеств «отъявленного брюзгу». Декстер Морган — сотрудник лаборатории крови; перевоспитавшийся маньяк; в настоящее время работает занудой. Еще немного, и я оказался бы рад визиту Деб. Отчасти потому, что это вынудило бы Брайана уйти, но в первую очередь мне хотелось сказать ей: «Вот этого ты хочешь? Семья, дети — ага! » И я бы горько усмехнулся, подчеркивая переменчивость семейного счастья.

— О, — очень громко завопила Эстор, и Коди подскочил, чтобы занять ее место. Мне стало ясно: на самом деле совершенно не важно, что я делаю, — я никогда не смогу заслужить их одобрения и предложить им действительно нечто забавное. Они не просто непостоянны в своих привязанностях, они лишены человеческих чувств и привязанностей. Как котята. Маленькие хищники, внимание которых легко привлечь какой-нибудь блестящей безделицей. И что бы я ни делал, мне никогда не удастся пробиться сквозь скорлупу их равнодушия к происходящему вокруг.

А потом они вырастут. Кем? Убийцами с мертвыми глазами, притворяющимися людьми, вроде Брайана и меня, готовыми в любой момент нанести друг другу удар в спину? Они проживут свое детство как маленькие нерассуждающие носители хаоса, а к тому времени, когда созреют для понимания того, чему я хочу их научить, они станут слишком взрослыми и, возможно, не пожелают измениться. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить меня отказаться от новообретенной человечности, выскользнуть на залитую лунным светом улицу, найти кого-нибудь и разобрать на части. Без тщательных поисков, без утонченности совершить спонтанный и очищающий акт жестокости. Именно так, как поступал Брайан.

Я посмотрел на брата, уютно устроившегося на моем диване с моей женой, окруженного моими детьми, которые радовались ему больше, чем когда-либо смогут обрадоваться мне. Этого он хотел? Стать мной, но быть лучше, чем я? Во мне поднималось какое-то чувство, нечто среднее между раздражением и гневом, и я решил сегодня же поговорить с ним, потребовать объяснений и заставить прекратить это. А если он не прислушается — что ж, придется обратиться к Деборе.

Вечер продолжался. Я мрачно сидел в кресле с вежливой и совершенно фальшивой полуулыбкой, еще полчаса смотрел на драконов и волшебные кулаки и слушал счастливые вопли. Кажется, даже Лили-Энн все это нравилось, и я чувствовал, что меня предали все. Она моргала и размахивала своими крошечными кулачками каждый раз, когда Эстор вскрикивала. Это вызывало у нее больше энтузиазма, чем что-либо другое, за исключением еды. Наконец, когда понял, что больше не могу притворяться, я кашлянул и спросил:

— Рита, какие у тебя планы на ужин?

— Что? — переспросила она, не отводя взгляда от полностью захватившего ее экрана. — Ты… О, Коди! Прости, Декстер. Ты что-то сказал?

— Я спросил, — ответил я максимально внятно, — какие У Тебя Планы На Ужин?

— Ах да, конечно, — проговорила она не поворачиваясь. — Мне нужно только… Ой! — воскликнула она испуганно, и на этот раз ее страх был связан не с событиями на экране, а с тем, что она обнаружила, взглянув на часы. — О Господи, уже восемь. И я даже… Эстор, накрывай на стол! О Господи, вам ведь завтра в школу!

С некоторым удовлетворением я наблюдал, как Рита соскочила с дивана, сунула Лили-Энн мне в руки и бросилась на кухню, приговаривая по дороге:

— Боже мой… Оно подгорело, о чем я… Коди, достань ножи и вилки! Я никогда раньше… Эстор, не забудь, что дядя Брайан ужинает с нами!

За этим последовала серия звуков, свидетельствовавших о том, что Рита возится с кастрюлями и сковородками и пытается вернуть жизнь в нормальную колею.

Коди и Эстор обменялись взглядами, в которых ясно читалось нежелание покидать мир экрана даже для того, чтобы поесть. По-прежнему не говоря ни слова, они посмотрели на дядю Брайана.

— Ну давайте, — сказал он с отвратительной деланной веселостью, — вы должны слушаться маму.

— Я хочу поиграть еще, — запротестовал Коди, произнеся при этом гораздо больше слогов, чем я привык от него слышать.

— Конечно, хочешь, — ответил Брайан, — но прямо сейчас ты не можешь. — Он широко улыбнулся детям, и мне было видно, как он старается показать свое сочувствие им, но выглядело это совершенно неубедительно, значительно хуже, чем получалось у меня. Тем не менее Коди и Эстор купились. Они переглянулись, кивнули и отправились на кухню помогать матери накрывать на стол.

Брайан посмотрел им вслед и повернулся ко мне. Он поднял бровь и сделал вид, будто чего-то ждет. Естественно, он не знал, о чем я собирался говорить с ним, но, набрав в грудь воздуха и открыв рот, я понял, что и сам не смогу сказать это. Я ощущал свое право обвинять его, но в чем? Он купил моим детям дорогую игрушку, а я — дешевую. Он сводил их попробовать китайскую кухню, а возможно, и что-то более запретное. Он пытался занять мое место, когда у меня не хватало времени на нем находиться. Я подозреваю, прежний Декстер с его мертвым сердцем сказал бы нечто вроде: «Что бы там ни было, прекрати это». Но новый просто не может выразить словами все эти тонкости — чувства, — которые бурлили внутри меня. И чтобы еще более осложнить мое положение, Лили-Энн издала булькающий звук, и моя рубашка оказалась покрыта пахнущей кислым молоком кашицей детской рвоты.

— Боже, — произнес Брайан с сочувствием, таким же искренним, как и все прочие его эмоции.

Я встал и на вытянутых руках понес Лили-Энн в спальню. На пеленальном столике лежала стопка полотенец, предназначенных для этой цели. Я схватил два: одно — чтобы вытереть рубашку, а другое — чтобы сберечь от Лили-Энн ее остатки.

Вернувшись в кресло я повесил полотенце на плечо и уложил Лили-Энн лицом на него, слегка похлопывая ее по спинке. Брайан посмотрел на меня, и я открыл рот, чтобы высказать ему свои соображения.

— Ужин готов, — провозгласила Рита, врываясь в комнату с большим подносом в руках, одетых в рукавицы. — Я боюсь, оно… Я хочу сказать, оно на самом деле не подгорело… Только немного суховато, и… Эстор, положи рис в синюю миску. Коди, сядь.

Ужин прошел довольно весело, по крайней мере если говорить только о Видеовоинах. Рита все время извинялась за цыпленка в апельсиновом соусе, и для этого, следует признать, у нее были причины. Цыпленок — одно из ее фирменных блюд, но в этот раз она его совершенно высушила. Однако Коди и Эстор ее смущение показалось забавным, и они начали довольно жестоко дразнить ее.

— Сухое, — сказал Коди после ее третьего извинения, — не как обычно. — И он ухмыльнулся Брайану.

— Да, я знаю, но… Мне очень жаль, Брайан.

— О, что вы. Очень вкусно. Не думайте об этом, миссис, — успокоил ее Брайан.

— Не думай об этом, мама, — повторила за ним Эстор, и они с Коди рассмеялись. В таком ключе и продолжался ужин. Когда он закончился, дети бросились убирать со стола, подгоняемые обещанием побыть еще пятнадцать минут в компании новой игрушки перед сном. Рита унесла Лили-Энн сменить подгузник, и ненадолго мы с Брайаном остались за столом одни. Это был подходящий момент для разговора начистоту, и я не мог его упустить. Я наклонился к нему.

— Брайан, — начал я.

— Да? — Он поднял бровь, ожидая продолжения.

— Зачем ты вернулся? — спросил я, стараясь, чтобы это не прозвучало как обвинение.

Он посмотрел на меня с видом удивленного мультяшного героя.

— Ну как же, для того чтобы быть со своей семьей, разумеется. Для чего же еще.

— Не знаю, для чего еще, — сказал я, раздражаясь еще больше, — но подозреваю, все не так просто.

Он покачал головой:

— Почему ты так думаешь, братец?

— Я знаю тебя, — ответил я.

— Вряд ли, — произнес он, пристально глядя мне в глаза. — Ты знаешь очень мало, и я думал… О, черт, — воскликнул он, когда из его кармана послышались звуки «Полета Валькирий».

Он достал из кармана сотовый и взглянул на экран.

— Боже. Боюсь, я вынужден бежать. Как ни приятно говорить с тобой, но сейчас уместнее будет извиниться перед твоей Женой.

Он быстро встал и ушел на кухню. Оттуда раздались его цветистые изъявления благодарности и извинения за столь поспешный уход.

Вся семья вышла проводить его, но я сумел преградить им дорогу и решительно закрыл дверь перед их носами.

— Брайан, — сказал я, когда мы остались одни, — мы недоговорили.

Он остановился и повернулся ко мне.

— Да, братец, — ответил он, — что может быть лучше старой доброй болтовни. Нам нужно наверстать упущенное. Скажи мне, как продвигаются поиски той пропавшей девушки?

Я покачал головой.

— Я не это имел в виду. — Я твердо намеревался довести начатое до конца и вытащить правду на свет. Но из его мобильного опять послышалась исступленная вагнеровская музыка. Он взглянул на экран и отключил телефон.

— В следующий раз, Декстер. Мне действительно нужно идти.

И прежде чем я смог возразить, он осторожно похлопал меня по плечу и поспешил к своей машине.

Я смотрел, как он уезжает, и единственным утешением мне служил тот факт, что плечо, по которому он хлопал меня, было все еще влажным от рвоты Лили-Энн.

Глава 23

Я стоял и смотрел вслед машине Брайана, пока ее задние фонари не скрылись из виду окончательно. К сожалению, мое плохое настроение не уехало вместе с братом. Оно обвивалось вокруг меня и все выше поднимало голову, по мере того как лунный свет вливался в меня и смешивался с раздражением. Я снова услышан змеиное шипение в глубинах моего подсознания. Сладким как мед, льстивым голосом рептилия делала разные заманчивые предложения. «Пойдем с нами, — шептала она, и в ее словах не было ничего, кроме здравого смысла. — Пойдем погуляем в ночи. Поиграй с нами, и тебе станет лучше».

Но я твердо стоял обеими ногами на новообретенном берегу отцовства и смог оттолкнуть от себя это искушение. Оно никуда не делось, волнами прибоя его принесло обратно, и лунный свет потянул меня к себе с новой силой. Я на мгновение закрыл глаза, чтобы не видеть его, и подумал о Лили-Энн. О Коди, Эстор и подобострастном восторге, с которым они встречали моего брата. Тут же во мне разгорелся новый маленький костерок раздражения. Я постарался затоптать его и вспомнил о Деборе, о том, как глубоко она несчастна. Она была так рада, что ей удалось изловить Виктора Чапина, и выглядела так жалко, когда ей пришлось его отпустить. Я хотел видеть ее счастливой. Я хотел, чтобы и дети стали счастливыми. Мерзкий голосок просочился наверх откуда-то из глубин моего подсознания и сказал: «Мне известно, как сделать их счастливыми. И ты тоже это знаешь».

Несколько секунд я прислушивался. Внезапно с легким щелчком картина сложилась, все встало на свои места. Мир обрел четкие и ясные очертания, и я буквально увидел самого себя, уходящего в ночь с мотком клейкой ленты и ножом…

И снова я изо всех сил оттолкнул это от себя. Картина вновь распалась на осколки. Я вздохнул и открыл глаза. Луна все еще висела в небе и с надеждой смотрела на меня, но я упрямо тряхнул головой. У меня достаточно сил, чтобы ее побороть. Я решительно отвернулся от ночных теней и быстро зашагал к дому.

Рита наводила порядок на кухне, Лили-Энн что-то бормотала, лежа в кроватке, а Коди и Эстор уже вернулись на диван и продолжили играть в «WII». Подходящее время для того, чтобы начать разговор, выложить все, как оно есть, растоптать угольки влияния Брайана и направить этих детей к выходу из тьмы. Это должно быть сделано. И я это сделаю. Я направился от двери прямо к Коди и Эстор и встал между ними и экраном телевизора. Они подняли взгляды и, кажется, заметили меня — впервые за вечер.

— Уйди, — возмутилась Эстор. — Нам не видно.

— Нам надо поговорить, — сказал я.

— Нам надо поиграть в «Дрегон блэйд», — возразил Коди, и мне не понравилось, как прозвучал его голос. Я посмотрел на него, на Эстор, и оба они ответили мне взглядами, исполненными высокомерия и сознания собственной правоты. Я не выдержал, наклонился и выдернул приставку из розетки.

— Эй! — вскрикнула Эстор. — Из-за тебя мы проиграли. Нам придется начинать все с первого уровня.

— Не придется, — успокоил я их. — Я собираюсь выкинуть вашу игрушку.

Их рты распахнулись одновременно, как по команде.

— Это нечестно, — произнес Коди.

— О честности речь не идет, — сказал я. — Вопрос в том, что правильно.

— Бред какой-то, — возразила Эстор. — Если это правильно, значит, и честно, а ты говоришь, что… — Она явно собиралась продолжать, но притихла, увидев выражение моего лица. — Что? — спросила она.

— Вы терпеть не можете китайскую кухню, — твердо произнес я.

Два ничего не выражающих взгляда устремились на меня. Затем они переглянулись, и я будто услышал эхо своих слов. Даже мне это показалось бессмысленным.

— Я имею в виду вашу прогулку с Брайаном, — пояснил я, и их глаза вновь обратились ко мне, — с дядей Брайаном.

— Мы поняли, что ты имеешь в виду, — сказала Эстор.

— Вы сказали своей матери, что пошли в китайский ресторан, — продолжал я. — Вы соврали.

Коди покачал головой, а Эстор ответила:

— Это он придумал. Мы говорили, что надо сказать про пиццу.

— В этом случае вы бы тоже соврали.

— Но, Декстер, ты же говорил нам, — принялась она оправдываться, — маме не надо знать… нуты понимаешь… обо всем этом. И мы должны врать ей.

— Нет, — не согласился я, — вы должны прекратить это делать.

Я наблюдал, как на их лицах возникает выражение крайнего удивления. Коди потрясенно покачал головой. Эстор возмутилась:

— Но это не… То есть ты не можешь вот так… Что ты имеешь в виду? — Впервые в жизни она говорила точь-в-точь как ее мать.

Я сел на диван между ними.

— Что вы делали в тот вечер? — спросил я, — Когда дядя Брайан сказал, что повел вас в китайский ресторан?

Они переглянулись, и между ними состоялся долгий разговор, в течение которого никто не произнес ни слова. Потом Коди вновь посмотрел на меня.

— Бродячая собака, — признался он.

Я кивнул и почувствовал, как во мне поднимается ярость. Брайан взял их на прогулку и нашел бродячую собаку, чтобы они могли учиться и пробовать свои силы на ней. Я ожидал услышать нечто подобное, но когда это прозвучало и мои ожидания подтвердились, я был возмущен аморальностью случившегося. И страшно разозлился и на брата, и на детей. Но, как ни странно, даже сейчас, когда я вталкивал себя в высокую башню оскорбленной праведности, тихий и неприятный голос нашептывал мне, что это я, а не Брайан, должен был дать им первый урок. Это моя рука должна направлять неуверенные удары их ножей, мой мудрый и спокойный голос должен объяснять, как ловить, резать и убирать за собой игрушки.

Я тряхнул головой, чтобы вернуться к реальности и позволить голосу здравого смысла быть услышанным. Все это полнейший абсурд, я здесь для того, чтобы вывести их из тьмы, а не учить наслаждаться ею.

— То, что вы сделали, — неправильно, — сказал я. Они недоуменно посмотрели на меня.

— В каком смысле? — спросила Эстор.

— В том, — ответил я, — что вы должны это прекратить.

— О, Декстер, — взмолилась Рита, которая ворвалась в комнату, вытирая руки кухонным полотенцем, — не позволяй им продолжать игру. Завтра в школу. Господи, посмотрите на время, а вы еще не… Ну давайте, оба, готовьтесь ко сну.

Она в мгновение ока заставила их встать и выйти из комнаты. Коди обернулся, прежде чем мать вытолкала его в холл, и я увидел на его лице смесь недоумения, раздражения и обиды.

Прислушиваясь к звукам возни из ванной комнаты, я обнаружил, как скриплю зубами от злости и разочарования. Все шло не так. Я пытался объединить мою маленькую семью, но обнаружил, что мой брат опередил меня в этом. Когда я попытался поговорить с ним, он сбежал, прежде чем я успел сформулировать свои претензии. И стоило мне приступить к исполнению своего тяжкого долга и начать уводить детей в сторону от зла, как меня прервали в самый важный момент. Теперь дети злились на меня, жена не обращала никакого внимания, а сестра завидовала. И при этом я не имел ни малейшего понятия о планах моего брата.

Я, как только мог, пытался стать новым, добропорядочным и благопристойным главой семьи, которым мне и следовало быть, но все мои старания оканчивались тем, что меня сбивали с пути и смеялись надо мной. Я чувствовал себя совершенно раздавленным. Раздражение нарастало, превращаясь в гнев, а гнев трансформировался во что-то иное. Озером ледяной кислоты бурлило во мне презрение к Брайану, Рите, Деборе, Коди, Эстор и всем прочим слюнявым идиотам этого бессмысленного мира.

И в первую очередь к самому себе — Декстеру-Дурачку, который так хотел радоваться солнышку, нюхать цветочки и смотреть, как радуги пляшут в небесах прелестного розового оттенка, но при этом умудрился забыть, что солнце очень часто прячется за тучами, у цветов есть шипы, а радугу невозможно поймать. Во сне можно увидеть что угодно, в том числе самые невозможные вещи, но все они имеют обыкновение исчезать, когда ты просыпаешься. Способ, благодаря которому я в этом убедился, был не из приятных, и с каждым новым повторением пройденного я чувствовал, как жизнь все глубже втаптывает меня в землю. Все, чего мне сейчас хотелось, — это схватить кого-нибудь за горло и сжать руки.

Монотонное жужжание Риты и детей, которые читали молитвы наверху, донеслось до меня. Я все еще не знал слов молитвы, и это было очередным напоминанием того факта, что на самом деле я никакой не Декс-папочка, и, вероятно, никогда им не буду. Я надеялся стать первым на свете тигром, избавившимся от черных полос, но оказался всего лишь бродячим котом, вынужденным питаться на помойке.

Я встал, мне нужно было двигаться, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, укротить все эти дикие и странные чувства, прежде чем они утащат меня в пучину идиотизма.

Я отправился на кухню, где посудомоечная машина уже трудилась, ликвидируя все воспоминания об ужине. Прошел мимо холодильника, пощелкивавшего устройством для приготовления льда, в коридор у задней двери, где стояли стиральная машина и сушилка для белья. Все окружавшее меня, все в этом доме было чистым и функциональным, все это оборудование для производства блаженного уюта находилось на своих местах и делало ровно то, что от него требовалось. Все здесь соответствовало ожиданиям — за исключением меня. Я не вписывался в интерьер ни этого, ни какого-либо другого дома. Мое место было в лунном свете, играющем на лезвии остро заточенного ножа. Моей музыкой стало успокаивающее потрескивание разматываемого скотча и приглушенные стоны грешников, радующихся встрече с их рассоздателем.

А я отказался от всего, отказался от того, чем являлся на самом деле, пытаясь втиснуть себя в рамки картины, которой никогда не существовало. С тем же успехом можно было поместить демона на обложку «Сатердей ивнинг пост». Я не добился ничего и только выставил себя полнейшим идиотом. И не стоит удивляться, что Брайан сумел переманить к себе моих детей. Мне никогда не удастся заставить их покинуть Темную сторону, если я не стану являть собой образец торжествующей добропорядочности.

Но, принимая во внимание количество зла в мире, как я могу позволить себе перековать свой сияющий меч на тусклое и скучное орало? Мне надо еще очень много сделать, сколько плохих мальчиков нужно научить новой игре, игре по правилам Декстера. Что говорить, если в моем собственном городе обнаружилась компания людоедов? Неужели я могу спокойно сидеть на диване с вязаньем, пока они творят свои гнусности над беззащитными Самантами Альдовар? В конце концов, она тоже чья-то дочь, и кто-то любит ее так же, как я Лили-Энн.

Эта мысль стала последней каплей, разрушившей плотину и позволившей горячей волне гнева затопить мое сознание, сметая на своем пути все, чем я пытался ее сдержать. На месте Саманты могла оказаться Лили-Энн. Когда-нибудь это может произойти, а я не сделал ничего, чтобы ее защитить. Дурак, витающий в облаках. Меня атаковали со всех сторон, а я просто позволял этому продолжаться. Я разрешил хищникам разгуливать на свободе и искать себе добычу, и если они однажды придут за Лили-Энн или за Коди и Эстор — виноват буду я. В моих силах защитить мою семью от мерзостей этого мира, а я делаю вид, будто хорошие мысли смогут отогнать дракона, рычащего прямо у моего подъезда.

Я стоял у задней двери и через окно вглядывался в темноту во дворе. На небе сгустились облака, скрыв луну и погрузив землю в абсолютный мрак. Вот так на самом деле и выглядит реальный мир: тьма, скрывающая полянку, покрытую пожухлой травой и грязью. И выхода нет. И не будет — ни для кого и никогда. Мир состоит из тьмы, разложения и грязи. Пытаясь убедить себя, что в нем есть и кое-что еще, ты не получишь ничего, кроме горя. И с этим ничего не поделаешь. Совершенно ничего.

Сквозь просвет в облаках пробился тонкий луч луны, прорезавший тьму, и присвистывающий шепот в моем мозгу прошелестел: «Кое-что можно…»

И это единственное, имевшее сейчас смысл в целом мире.

— Я скоро вернусь, — сказали мы Рите, сидевшей на диване с младенцем на руках, — я кое-что забыл на работе.

— Вернешься? — удивленно вскрикнула она. — Ты хочешь сказать, что… Но ночь на дворе.

— Да, — ответили мы и позволили ледяному оскалу появиться на нашем лице при мысли о гостеприимной бархатной тьме за порогом.

— Ладно, но ты не… Не может это подождать до утра? — спросила она.

— Нет, — ответили мы, и в нашем голосе прозвучали отголоски радостного безумия. — Оно не может подождать, я должен закончить это сегодня ночью.

По нашему лицу было видно, что это правда. Рита нахмурилась, но не смогла ничего возразить, кроме:

— Ну, я надеюсь, что ты… Ой, ведро с грязными подгузниками полное, и… Ты не мог бы взять пакет с собой? — Она поднялась и бросилась в холл.

Поверхность кислотного озера во мне опять заволновалась, но Рита вернулась через несколько секунд, держа в руках пакет с мусором. Она сунула его мне в руки и проговорила:

— По дороге, если… Тебе действительно надо туда идти? То есть ты не задержишься слишком надолго? Потому что… Я хочу сказать, езжай осторожно, но…

— Это не займет много времени, — заверили ее мы. Нетерпение захлестнуло нас, и мы быстро вышли за дверь в гостеприимную темноту, манившую нас тонкими пальцами лунного света, пробивавшегося сквозь облака, и обещавшую чудесную ночь, которая позволит забыть все жалкие и печальные попытки притвориться тем, чем мы не были и никогда не сможем стать. Мы поспешно кинули мусорный пакет на пол перед задним сиденьем рядом с нашими игрушками и сели в машину.

Мы поехали на север по почти свободной дороге. В направлении работы, как и обещали, но не той работы, на которую мы ходим днем, связанной с сидением в офисе и беспорядком. Нас ждало куда более интересное задание, обещавшее вырвать нас из рутины и подарить наслаждение.

Мы ехали на север, мимо аэропорта, потом свернули на съезд, ведущий к Норт-Майами-Бич, и сбросили скорость, позволив нашей памяти вести нас к одному маленькому, выкрашенному в бледно-желтый цвет домику в скромном районе.

«Клуб открывается только в одиннадцать», — вспомнили мы слова Деборы. Осторожно проехав мимо дома, мы увидели, что в окнах и перед дверью горит свет, а на подъездной дорожке стоит машина, которой раньше там не было. Машина матери, конечно, — днем она ездила на ней на работу. Ближе к дому, полускрытый тенью, стоял «мустанг». Чапин находился дома. Еще не было десяти, а до Саут-Бич отсюда не так уж долго ехать. Он, должно быть, наслаждается незаслуженной свободой и думает, будто в его маленьком мирке все снова в порядке. Нас это совершенно устраивало. Мы успели вовремя и ощущали холодную и приятную уверенность: мы не будем разочарованы.

Мы объехали вокруг квартала и убедились, что все нам благоприятствует. Тихо и безопасно. Маленькие домики, чистенькие и хорошо освещенные, были застегнуты на все пуговицы, чтобы защититься от острых как бритва клыков ночи.

Мы поехали дальше. В четырех кварталах отсюда стоял дом с мусорным контейнером, устроившимся в его заросшем дворе. Именно это мы и искали. В окнах соседних домов света не было, за исключением одного, расположенного в двух домах от него. Место выглядело спокойным, и дом с мусорным контейнером идеально подходил для наших целей — закрытый, пустой, ожидающий, что к нему придут с новыми мечтами и стремлениями. И он скоро дождется, хотя мечты будут не слишком радужными. В квартале отсюда мы нашли сломанный фонарь и припарковались под ним, рядом с кустами. Мы медленно выбрались из машины, наслаждаясь предвкушением приятных хлопот по подготовке правильного окружения для того, что должно произойти. И оно произойдет очень скоро…

Задняя дверь пустующего дома была скрыта от любопытных глаз, и она быстро без единого звука открылась. Дом оказался пуст и темен, за исключением кухни, где окно в крыше позволяло потокам лунного света литься на разделочный стол, и когда мы обнаружили это, шепот в нашем подсознании превратился в восторженное пение. Добрый знак, эта ночь — для нас, все так и должно быть. Эта комната — идеальное место для нашего дела, и словно для того, чтобы еще больше подчеркнуть, будто все к лучшему в этом худшем из миров, на столе мы увидели наполовину полную коробку мешков для мусора.

Теперь надо было торопиться — время не ждет, но и аккуратностью нельзя жертвовать. Разрезав швы мусорных пакетов, мы превратили их в пластиковые полотнища и аккуратно застелили ими разделочный стол, пол вокруг него, стены поблизости — все, куда могла долететь отвратительная красная капля, оставшаяся незамеченной в пылу игры. Вскоре комната оказалась готова.

Мы набрали в грудь воздуха. Мы тоже готовы.

Короткая прогулка до маленького желтого домика. Руки у меня свободны, сейчас мне ничего не требуется, за исключением небольшой петли из лески, рассчитанной на пятидесятифунтового тунца. Идеальная вещь, чтобы заставить следовать за собой, к примеру, непослушного товарища по играм. Тихий свист — и они чувствуют, каклегкая и мощная петля укладывается у них на горле. Они так удивляются, когда она начинает говорить с ними и произносит: «Пойдем с нами. Пойдем и узнаем, на что ты способен». И они идут, поскольку у них нет другого выхода. А мир вокруг становится темнее, свет меркнет, и свой последний вздох они сделают, корчась от боли, но не раньше и не позже, чем мы захотим этого.

Но если он будет слишком сильно извиваться или вздумает дышать, а не начнет в ужасе прислушиваться к безумному ритму собственного сердца, тихий шепот нейлоновой петли предупредит: «Видишь? Мы отняли у тебя голос и дыхание. А очень скоро отнимем и еще многое, очень многое. Мы заберем у тебя все и ввергнем обратно в прах и тьму, а кроме того, в несколько аккуратных мусорных пакетов».

При этой мысли наше дыхание участилось, и мы ненадолго остановились, чтобы успокоиться, позволить ледяным пальцам ночи расслабить напряженные нервы и подготовить их к первым осторожным мгновениям наслаждения.

Собраться: еще один вдох, и мы станем холодными и уверенными, обретем предельную ясность мысли и позволим иметь значение для нас только одному несомненному факту — это случится. Сегодня. Сейчас.

Наши глаза распахиваются навстречу пейзажу, состоящему из теней, и мы с ледяным спокойствием и готовностью ко всему осматриваем каждый островок темноты в поисках движения, в поисках самого незначительного признака, говорящего о том, что за нами наблюдают. Мы не видим никого — ни животное, ни человека, ни другого такого же, как мы. Никто не шевельнулся во тьме, мы — единственные, мы вышли на охоту сегодня ночью. Так и должно быть. Мы готовы.

Один осторожный шаг за другим, вокруг квартала назад, к скромному желтому домику, мы идеально делаем вид, будто просто прогуливаемся. Мы осторожно проскальзываем мимо и прячемся в кустах у соседнего дома. Мы ждем. Ни один звук не пытается нам помешать, ничто не движется поблизости и не затаилось вместе с нами. Мы одни, мы сокрыты, мы готовы и подбираемся ближе — тихо и осторожно, а вот и выцветшая желтая стена. Мы глубоко вздыхаем и превращаемся в безмолвную тень среди теней.

Еще ближе, так же тихо и осторожно, все идет как нужно, и вот мы уже у задней двери «мустанга».

Мы открываем замок — презренная маленькая тварь не сделала ничего, чтобы усложнить нам задачу, — тихо и осторожно скользим на заднее сиденье. Мы растворяемся в темноте на полу машины и ждем.

Секунды, минуты — время идет, и мы ждем. Ожидание — это легко, естественно, это неотъемлемая часть охоты. Мы тихо и размеренно дышим, реальность вокруг нас свернулась холодными кольцами в ожидании того, что должно произойти.

И оно начинается.

Крик в отдалении. Дверь открывается, и мы слышим конец долгого спора.

— Адвокат сказал, так надо! — говорит он своим мерзким голосом. — А сейчас я на работу, ясно?

Он захлопывает дверь и поспешно идет к «мустангу». Он что-то бормочет своим гнусным голоском, пока открывает дверь и запрыгивает на водительское сиденье. Когда он включает зажигание и запускает мотор, тени позади него извергают темную фигуру, и мы быстро и бесшумно накидываем ему на шею нейлоновую петлю, которая отнимает у него способность мыслить и дышать.

— Молчи и не двигайся, — произносим мы жутким голосом другого. Он дергается и замирает как статуя. — Слушай внимательно, делай, как мы говорим, и проживешь немного дольше. Ясно?

Он судорожно кивает. Его глаза вытаращены от ужаса, лицо постепенно синеет от нехватки воздуха. Мы показываем ему, как это — не иметь возможности дышать, маленький экскурс в его ближайшее будущее, в его приближающуюся вечность бескрайней тьмы, где уже не будет места дыханию.

Мы слегка усиливаем натяжение, просто даем понять, что мы можем потянуть намного сильнее, тянуть, пока все не закончится прямо здесь и сейчас. Его лицо становится еще темнее, глаза начинают вылезать из орбит и наливаются кровью…

…и мы возвращаем ему способность дышать, разжимаем руку и позволяем петле немного ослабнуть. Совсем ненадолго, только для того, чтобы его пересохший рот смог глотнуть немного воздуха. И мы вновь затягиваем петлю, лишая его способности дышать и говорить.

— Ты принадлежишь мне, — говорим мы ему, и в нашем голосе нет ничего, кроме холодной правды.

Он осознает, какое будущее его ожидает, и на секунду забывает, что не может дышать. Он вскидывает руки, и мы усиливаем натяжение.

— Довольно, — приказываем мы, и наше ледяное шипение тут же останавливает его.

Мы ввергаем его гадкий маленький мирок во тьму. На этот раз ненадолго, так, чтобы, когда мы ослабим натяжение петли, у него появилась надежда. Крохотная, хрупкая надежда, сотканная из лучей лунного света, надежда, которая проживет ровно столько, сколько он будет оставаться послушным и тихим, до тех пор пока не затихнет навечно.

— Езжай, — говорим мы, слегка дергая петлю, и вновь позволяем ему дышать.

Какое-то время он не двигается, и мы тянем за петлю.

— Ну, — говорим мы, и он судорожно дергается, чтобы показать нам свою готовность услужить, и трогается с места. Мы медленно выезжаем с подъездной дорожки и удаляемся от маленького светло-желтого дома, от его ничтожной грязной жизни и приближаемся к темным радостям его будущего, которому будет посвящена эта лунная ночь.

Взявшись за нейлоновую удавку, мы ведем его в пустой дом, быстрыми и осторожными шагами сквозь темноту к комнате, которую для него приготовили. В комнату со стенами, оклеенными пластиковой пленкой, где серебряные стержни лунного света пронзают окно в потолке и освещают разделочный стол так, будто это алтарь в соборе, посвященном боли. Именно этим он и является: здесь храм страдания, и сегодня мы священник, мы исполняем обряды, и мы проведем его через все этапы ритуала к его последнему просветлению и исходу, к Божественному милосердию.

Мы останавливаем его у стола и позволяем немного подышать, совсем недолго, так, чтобы он успел понять, что его ожидает. Его страх усиливается, когда он осознает все происходящее, и он, выворачивая шею, смотрит на нас в надежде, что это чья-то грубая шутка.

— Эй, — произносит он своим искалеченным горлом.

В его глазах медленно проступает понимание, и он трясет головой так, как только позволяет ему удавка.

— Ты ведь тот полицейский, — говорит он, и в его глазах расцветает надежда, и она слышится в его новом хриплом голосе, когда он скрипит: — Ты тот чертов коп, который был вместе с этой ненормальной полицейской сучкой. Ты в такой заднице. Твою мать, я сделаю все, чтобы ты сел, ты, кусок дерьма…

Мы снова затягиваем петлю, на этот раз очень сильно, и его грязное карканье прерывается, и вновь его мир погружается во тьму. Он бессильно царапает нейлон до тех пор, пока не забывает, для чего предназначены его пальцы. Его руки падают как плети, он опускается на колени, а я тяну все сильнее и сильнее, и наконец его глаза закатываются и он мешком оседает на пол.

Мы принимаемся за работу: перекладываем его на разделочный стол, срезаем с него одежду, связываем клейкой лентой, полностью лишая подвижности, — и все это надо проделать до того, как он придет в себя. Скоро он возвращается в сознание. В ужасе он хлопает веками, его руки слегка подергиваются под лентой, пока он привыкает к положению, в котором ему придется провести остаток жизни. Его глаза открываются еще шире, и он изо всех сил старается пошевелиться, но не может. Мы наблюдаем, как нарастает его страх, а вместе с ним — наша радость. Это то, чем мы являемся. Это то, для чего мы предназначены — дирижировать балетом тьмы и боли, и наше выступление назначено на эту ночь.

Музыка становится громче, и мы ведем его туда, где начинается очаровательный танец Конца Всего. Нам знакомы эти резкие, пахнущие страхом движения, совершаемые под аккомпанемент треска клейкой ленты и испуганных всхлипов. И мой быстрый, острый и уверенный нож танцует под знакомую музыку лунного света, которая становится все громче и громче, пока не гремит финальный аккорд наслаждения, и радость, радость, радость заполняет собой наш мир.

Перед самым концом мы ненадолго останавливаемся. Сомнение крошечной отвратительной рептилией пробралось в сияние нашей радости и расположилось там, искажая чистый свет удовольствия. Мы опустили взгляд на него, все еще дергающегося с выпученными от ужаса глазами. От ужаса, вызванного тем, что уже произошло, и уверенностью в том, что его ожидает нечто еще более ужасное.

«Мы почти закончили, — слышится шепот из моего подсознания, — не останавливайся сейчас…»

И мы не останавливаемся, мы не можем остановиться. Мы делаем передышку и смотрим на существо, которое дергается под нашим ножом. С ним почти кончено, его дыхание слабеет, но он все еще пытается вырваться из пут, и последний пузырек надежды пытается прорваться к поверхности сквозь темную толщу ужаса и боли. Мы должны кое-что выяснить, прежде чем заставим этот пузырек лопнуть. Нужна одна маленькая деталь, чтобы картина получила свое завершение и мы могли открыть шлюзы, позволив нашему наслаждению затопить все.

— Ну, Виктор, — наше ледяное шипение наполнено счастьем, — как на вкус была Тайлер Спанос?

Мы отдираем ленту с его губ, но он слишком глубоко погружен в настоящую боль, чтобы заметить это. Он глубоко и медленно дышит, и его глаза встречаются с моими.

— Так какова она была на вкус? — произносим мы, и он кивает, принимая то, что должно случиться.

— Прекрасно, — говорит он хрипло, зная, что у него осталось время только на правду, — лучше, чем все остальные. Это было… прикольно.

Он закрывает глаза, и когда открывает вновь, я вижу на их поверхности крохотную надежду.

— Теперь вы меня отпустите? — спрашивает он хриплым голосом с интонациями потерянного мальчика, хотя прекрасно знает, какого ответа следует ожидать.

Вокруг нас раздается хлопанье крыльев, и мы практически не слышим самих себя, когда произносим:

— Да. Можешь уходить.

Мы оставили «мустанг» Чапина позади магазина «Счастливая семерка» за три четверти мили от дома. Ключ зажигания остался в замке — вряд ли кто-то сумеет удержаться от искушения, и скорее всего уже к утру машина будет перекрашена и погружена на борт судна, идущего в Южную Америку. Нам пришлось действовать чуть поспешнее, чем хотелось бы, но теперь мы чувствовали себя куда лучше, и я даже напевал какую-то песенку, когда выбирался из своей верной машины и шел к дому.

Я тщательно вымылся, чувствуя, как наслаждение постепенно оставляет меня. Деб будет немного счастливее, хотя, конечно, я ничего ей не расскажу. Чапин заслужил право сыграть главную роль в сегодняшнем маленьком спектакле, и мир теперь стал чуточку лучше.

Как, впрочем, и я. Я стал спокойнее, освободился от напряжения и теперь готов встретиться лицом к лицу со всеми безумными событиями последних дней. Да, действительно, я пытался покончить со всем этим и потерпел неудачу, но это всего лишь маневр, без которого нельзя было обойтись, и я приложу все усилия к тому, чтобы больше не оступиться. Всего один шаг назад, всего один раз — что в этом такого? Никто не бросает курить сразу. Зато теперь я чувствую себя куда более собранным и спокойным, и подобное не повторится. Все, вопрос исчерпан, можно возвращаться в овечью шкуру, и на этот раз — навсегда.

Но даже в то время, когда эта идея пыталась укрепиться в новой, солнечной личности Декстера, я чувствовал, как высокомерно щелкает когтями Пассажир, и почти услышал его мысль: «О да, конечно… До следующего раза…»

Моя реакция поразила нас обоих: гнев неожиданно вспыхнул во мне, и я мысленно закричал на него: «Нет! Нет! Никакого следующего раза! Убирайся! » И я действительно хотел, чтобы он убрался, — это было так очевидно, что он ошеломленно замолчал. И я услышал, как нечто большое и кожистое сползает по лестнице. Он ушел. Я набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. Чапин был последним, всего лишь маленькой задержкой на моем новом пути в будущее Лили-Энн. Это больше не повторится. И для уверенности я еще раз добавил: «Держись от меня подальше! »

Ответа не последовало: я услышал только, как хлопнула дверь в одной из высоких башен замка Декстера. Я продолжил оттирать руки и заглянул в зеркало, висевшее над раковиной. На меня смотрел другой, новый человек. Все кончено, все действительно кончено, я больше не вступлю на этот темный путь.

Я вытерся, сложил одежду в корзину с грязным бельем и на цыпочках прошел в спальню. Когда я осторожно забрался под одеяло, на часах было 02: 59.

Сразу же после того как я провалился в сонную тьму, пришли сны. В них я вновь стоял над Чапином, занеся нож для последнего удара, но это уже был не Чапин, а Брайан. Брайан, связанный клейкой лентой, лежал передо мной. Он улыбнулся мне такой широкой и фальшивой улыбкой, что ее было видно даже через кусок ленты, закрывавший его рот. Я поднял нож выше и вижу: рядом со мной стояли Коди и Эстор. Они направили на меня пластмассовые джойстики от «WII» и остервенело нажимали на кнопки. Я почувствовал, как они управляют моими движениями, опустил нож и отвернулся от Брайана, затем направил нож на себя, вот уже лезвие коснулось моего горла, но в этот момент раздался ужасный крик. Я обернулся и обнаружил Лили-Энн, привязанную к столу клейкой лентой, ее крошечные ручки тянулись ко мне…

…И Рита толкает меня локтем со словами:

— Декстер, пожалуйста, просыпайся.

В конце концов я просыпаюсь. На часах 03: 28, и Лили-Энн действительно плачет.

Рита тихо простонала:

— Твоя очередь.

И она перекатилась на другой бок, накрыв голову подушкой.

Я встал, чувствуя себя так, будто мои ноги сделаны из свинца, и поковылял к кроватке. Лили-Энн размахивала ручками и ножками, и на одно ужасное мгновение мне показалось, будто мой сон все еще продолжается. Я остановился как идиот, ожидая, что все прояснится. Но в этот момент очаровательное личико Лили-Энн изменилось, сигнализируя о готовности вложить все свои силы в крик максимально возможной громкости, и я потряс головой, избавляясь от остатков сна. Дурацкий сон. Впрочем, все сны дурацкие.

Я взял Лили-Энн на руки и аккуратно уложил на пеленальный столик, бормоча какие-то глупости для того, чтобы ее успокоить; исходя из моего охрипшего со сна горла, они звучали отнюдь не утешительно. Но она затихла, когда я поменял ей подгузник и сел с ней в кресло-качалку рядом с пеленальным столиком, затем слегка поерзала и заснула. Ощущение опасности, навеянное идиотским сном, мало-помалу уходило, и я качался в кресле и что-то мурлыкал, получая от этого куда большее удовольствие, чем следовало бы. Когда Лили-Энн крепко заснула, я отнес ее в кроватку и аккуратно уложил, подоткнув вокруг нее одеяло так, что получилось уютное маленькое гнездышко.

Но только я забрался в свое собственное гнездо, как зазвонил телефон. Лили-Энн тут же принялась опять плакать, и Рита сказала:

— Господи Иисусе, — что было для нее более чем необычно.

У меня не было сомнений в том, кто может звонить мне в этот час. Разумеется, Дебора, спешащая сообщить мне, что произошло нечто ужасное, требующее моего немедленного присутствия. И конечно, я буду чувствовать себя виноватым, если не выпрыгну немедленно из постели и не откликнусь на ее зов. На секунду я задумался о возможности не отвечать: в конце концов, она взрослая женщина, пора бы научиться самостоятельности, — но долг и привычка взяли верх, в чем им помог и тычок локтем в бок от Риты.

— Возьми трубку, Декстер, ради Бога, — сказала она, и я был вынужден подчиниться.

— Слушаю, — ответил я, стараясь, чтобы мой голос звучал достаточно недовольно.

— Ты нужен мне здесь, Деке, — произнесла Дебора. В ее голосе явственно слышалась усталость и что-то еще — следы той боли, которая мучила ее последнее время. Но я успел устать от этой песни.

— Мне жаль, Дебора, — сказал я твердо, — но мой рабочий день окончен и я должен быть здесь, с семьей.

— Они нашли Дика, — сказала она с такой интонацией, что мне расхотелось слушать продолжение. — Он мертв. Декстер. Мертв и частично съеден.

Глава 24

Хорошо известна истина, гласящая, что копы быстро черствеют душой. Истина настолько избитая, что ее можно услышать даже по телевизору. Копы каждый день сталкиваются с жестокостью, с чудовищными и дикими явлениями; в этой ситуации ни один человек не сможет работать и оставаться в своем уме. Поэтому им приходится учиться ничего не чувствовать и с непроницаемым лицом взирать на все те удивительные вещи, которые люди творят друг с другом. Все копы пользуются подобным приемом, но, вероятно, копы Майами преуспели в этом больше всех в Штатах, принимая во внимание, сколько у них возможностей для практики.

Из-за этого особенно странно приезжать на место преступления и видеть мрачные и потрясенные лица полицейских, стоящих по периметру. Еще хуже пролезть под ленту и увидеть, как асы-криминалисты — Винс Мацуока и Эйнджел Батиста-не-родственник — молча стоят в стороне и смотрятся бледно. Обычно они считали извлеченную на свет человеческую печень хорошим поводом посмеяться, и то, что перекрыло поток их шуточек, должно было выглядеть действительно чудовищным.

Между каждым копом и смертью лежит толстая броня бесчувственности, однако, если жертвой оказывается другой коп, этот толстый мозолистый слой прорывается и чувства выплескиваются наружу, как древесный сок весной. Даже если это коп, на которого всем было плевать, вроде Дика Слейтера.

Его тело выбросили позади небольшого театра на Линкольн-роуд, среди груды старых досок, холста и бочки, доверху набитой пакетами с мусором. Он лежал на спине в довольно театральной позе, на нем не было рубашки, а его руки сжимали деревянный кол, торчавший из груди в районе сердца.

На его лице застыла маска боли, вероятно вызванной процессом забивания кола, но это совершенно точно был Дик. Его оказалось легко узнать, хотя лицо и руки были частотно съедены, а следы зубов оставались видны даже с расстояния в десять футов. Стоя над тем, что еще недавно являлось весьма надоедливым и до смешного привлекательным напарником моей сестры, даже я почувствовал укол жалости.

— Мы нашли это, — сказала неожиданно появившаяся за моим плечом Деб. В руках она держала пакет для вещественных доказательств, в котором лежал лист обычной белой бумаги. Угол листа оказался испачкан уже запекшейся кровью. Я взял у нее пакет и посмотрел внимательнее. На бумаге крупным затейливым шрифтом было напечатано: «Он плохо себя вел, и его съели». Этот лист мог выйти из любого принтера.

— Не знал, что людоеды отличаются таким умом, — произнес я. Дебора уставилась на меня, и тихое отчаяние, с которым она боролась все это время, сумело пробиться на ее лицо.

— Ага, — ответила она, — это очень смешно. Особенно для кого-то вроде тебя, кто увлекается подобными вещами.

— Деб, — сказал я, оглядываясь, чтобы понять, не подслушал ли нас кто-нибудь. В пределах слышимости не было никого, но, судя по выражению ее лица, это вряд ли взволновало бы ее.

— Именно поэтому ты мне и нужен, Декстер, — продолжила она, повысив голос, и в ее интонациях слышались громы и молнии. — У меня закончилось терпение, опять нет напарника, у Саманты Альдовар истекает время, и я должна понять, твою мать, что здесь происходит. — Она сделала паузу, вздохнула и сказала: — И что же наконец надо сделать, чтобы поймать этих уродов и посадить их за решетку. — Она ткнула меня пальцем в грудь и добавила уже спокойнее, но ничуть не менее убедительно: — Сейчас твой выход, ты, — она ткнула меня в грудь еще пару раз, — должен войти в свой транс, поговорить со своим духом-проводником, достать свою доску для спиритизма — в общем, сделать то, что делаешь обычно. — С каждым слогом она продолжала тыкать в меня пальцем. — И-ты-должен-сделать-это-сейчас.

— Дебора, — возразил я, — честно говоря, это не так просто.

Моя сестра была вторым после Гарри человеком, кому я рассказал о Темном Пассажире, и, думаю, она мало что поняла из моего неуклюжего описания чего-то похожего на шепот, общающегося со мной из подсознания. Да, он не раз подкидывал мне неплохие идеи, но Деб, вероятно, представляла его кем-то вроде темного Шерлока Холмса, которого я мог вызывать по собственному желанию.

— Сделай так, чтобы оказалось просто, — сказала она и направилась к территории, огороженной желтой лентой.

Совсем недавно я считал, что мне очень повезло иметь семью. И вот в течение одного только вечера я наткнулся на пренебрежение со стороны моей жены и детей, на попытку моего брата занять мое место, и, наконец, моя сестра выдернула меня среди ночи из дома для того, чтобы я оправдывал ее невероятные ожидания. Мое дорогое семейство, я с удовольствием отказался бы от тебя за хороший пончик с джемом.

Тем не менее, раз уж я все равно здесь, надо попробовать. Я глубоко вздохнул и попытался избавиться от всех новоприобретенных эмоций. Положив сумку с инструментами на землю, я опустился на колени рядом с изуродованным телом Дика Слейтера, чтобы внимательно рассмотреть раны, которые почти наверняка были нанесены человеческими зубами. На них запеклась кровь — это говорило о том, что куски плоти вырывали, пока его сердце еще билось. То есть его съели заживо.

Полосы запекшейся крови пересекали его обнаженную грудь, начинаясь в том месте, где торчал кол, — значит, он был жив, когда его вбивали. Вероятно, кровь пропитала его рубашку, и поэтому они избавились от нее. Или, может быть, им просто понравились мышцы его пресса. Это объясняло, почему они оказались несколько раз надкушены.

Вокруг укусов на животе виднелись коричневые следы — это не было похоже на кровь, — и я сразу вспомнил то, что мы нашли в Эверглейдс, — коктейль из экстази и сальвии. Я дотянулся до своей сумки, достал инструменты для сбора образцов и соскоблил немного коричневого вещества.

После этого я перешел к осмотру раны на груди и рук, вцепившихся в деревянный кол. Рассматривать было почти нечего: кусок дерева, который мог взяться откуда угодно. На руках под несколькими ногтями виднелось какое-то темное вещество, вероятно, попавшее туда во время драки.

Пока я пытался понять, что это, просто разглядывая, я действительно вел себя как темный Шерлок Холмс и попусту терял время. Остальные члены команды криминалистов разберутся с этим гораздо лучше, чем я, вооруженный одними глазами. В чем я действительно нуждался, так это в одном из моих озарений, позволявших мне проникнуть в извращенный разум тех, кто мог убить Дика подобным образом. И Дебора ожидала от меня именно этого. Раньше мне всегда удавалось увидеть больше, чем другим криминалистам, поскольку мой разум сам был вполне извращенным.

Но теперь? Когда я так изменился, превратившись в Декса-папочку? Начал игнорировать Пассажира и даже посмел сделать ему выговор? Способен ли я на это по-прежнему?

Я не знал и, честно говоря, не особо хотел выяснять, однако сестра не оставила мне выбора — почему-то во всем, что связано с семьей, мне приходится выбирать между невозможным и неприятным.

Поэтому я закрыл глаза и прислушался в ожидании того, что голос прошепчет мне какой-нибудь намек.

Ничего: ни шелеста кожистых крыльев, ни оскорбленного презрения, ни даже требования отстать. Пассажир молчал, будто его вообще не существовало.

«Ну давай, — сказал я про себя, обращаясь в сторону его логова, — хватит дуться».

Наконец я услышал шорох — от меня отмахнулись как от чего-то не стоящего внимания.

«Пожалуйста…» — подумал я.

Некоторое время ответа не было, потом я услышал такой звук, будто змея презрительно фыркнула, затем — шорох складываемых крыльев и эхо собственного голоса: «Держись от меня подальше».

После этого вновь наступила тишина, точно он повесил трубку.

Я открыл глаза. Мертвый Дик по-прежнему лежал на своем месте, а у меня оказалось не больше соображений, как и почему это произошло, чем до начала моего спиритического мини-сеанса. И стало совершенно ясно: если я хочу что-то придумать, мне придется потрудиться.

Я оглянулся. Дебора стояла примерно в тридцати футах позади меня и зло смотрела мне в спину, явно ожидая чуда. Мне нечего было сказать ей. Я не знал, что меня ожидает, но моя беспомощность явно заслуживала чего-то более мучительного, чем обычный тычок в плечо.

Что ж, научными исследованиями займутся другие, осматривать каждый сантиметр территории не было времени, а Пассажир решил обидеться на меня и взять отпуск. Оставалось надеяться только на удачу. Я огляделся. Вокруг тела не нашлось отпечатков обуви, сделанной на заказ дня левши, никто не уронил коробок спичек с редкой символикой или визитку, и Дик, по всей видимости, нигде не записал кровью имя своего убийцы. Я перевел взгляд дальше и наконец увидел нечто привлекшее мое внимание: груда мешков с мусором состояла сплошь из полупрозрачных желтых пакетов для строительного мусора, однако один из них, в середине, оказался белого цвета.

Скорее всего это ничего не значило. Возможно, у уборщиков закончились другие пакеты или кто-то принес сюда свой мусор из дома. Тем не менее, раз уж я решил полагаться на удачу, мне следовало рискнуть. Я поднялся на ноги, пытаясь вспомнить имя римской богини удачи. Фортуна? Впрочем, не важно, скорее всего она говорит только на латыни.

Осторожно, не желая повредить улики, которые, возможно, оставались на земле, я приблизился к мусорной куче и снова опустился на корточки рядом с пакетом. Он оказался меньше других в груде — обычный пакет для кухонного мусора, такими пользуются все. К тому же он был практически пустым. Зачем кому-то пришло в голову выбрасывать пакет, в котором так мало мусора? Если бы в конце рабочего дня — это понятно, но поверх него лежали еще три или четыре. Вероятно, его выкинули одновременно с ними или кто-то засунул его сюда позже. Но почему бы просто не бросить пакет сверху? Не потому ли, что его пытались спрятать и впопыхах сделали это небрежно?

Я достал из кармана ручку и осторожно ткнул ею в пакет. Что бы там ни лежало, оно легко поддавалось нажатию. Ткань? Я нажал сильнее и увидел темно-красные пятна на том, что лежало внутри. Я вздрогнул. Это совершенно точно была кровь. И несмотря на продолжающееся молчание Пассажира, я понял: она не принадлежала работнику театра, порезавшемуся машиной для приготовления поп-корна.

Я поднялся на ноги и посмотрел по сторонам в поисках сестры, и обнаружил ее на прежнем месте, она не оставила попыток просверлить меня взглядом.

— Дебора, посмотри на это.

Она быстро подошла ко мне, и мы оба опустились на корточки рядом с грудой пакетов.

— Смотри, — сказал я, — этот пакет отличается от остальных.

— Охренеть, — ответила она. — Ничего лучшего ты не придумал?

— Нет. — Я еще раз ткнул ручкой в пакет, и вновь сквозь белый пластик стали видны жуткие красные пятна. — Что ж, вероятно, это случайность.

— Твою мать, — произнесла она с большим чувством. Затем встала на ноги и крикнула поверх мусорной баррикады: — Мацуока, иди сюда! — Винс ответил ей взглядом оленя, выбежавшего на дорогу перед машиной, и она еще громче крикнула: — Шевелись!

Он наконец-то сдвинулся с места и подошел к нам.

Стандартные процедуры не так уж принципиально отличаются от ритуалов, поэтому я всегда находил их умиротворяющими. Я люблю занятия, у которых есть определенные правила и установленный порядок. Тогда мне не нужно готовить набор фальшивых реакций для всякого рода неожиданностей. Я могу просто расслабиться и идти проверенным путем. Но в этот раз обычные действия казались унылыми и бессмысленными. Мне хотелось разорвать пакет, и неожиданно для себя я обнаружил, что меня невероятно раздражает неторопливая методичность, с которой Винс наносит порошок для снятия отпечатков пальцев на весь мусорный ящик, на стену за ним и на каждый пакет, лежащий поверх белого. Нам пришлось осторожно поднимать эти пакеты руками в перчатках, покрывать их порошком, исследовать под обычным и ультрафиолетовым светом. Потом мы их осторожно открывали и осматривали содержимое. Мусор, отходы, всякая дрянь. К тому времени, когда мы добрались до белого пакета, мне хотелось закричать и бросить чем-нибудь в голову Винсу.

Но мы все же добрались до него, и разница стала очевидной, как только Винс посыпал его своим порошком.

— Чисто, — сказал он, удивленно таращась на меня. Все другие пакеты были покрыты мозаикой из смазанных отпечатков. Этот же оказался чист, будто его только что достали из коробки.

— Резиновые перчатки, — проговорил я, и мое терпение закончилось. — Давай открывай его.

Винс взглянул на меня так, будто я сделал ему не очень пристойное предложение.

— Открывай его! — повторил я.

Он пожал плечами и принялся осторожно развязывать пакет.

— Ты такой нетерпеливый, Кузнечик. Тебе нужно научиться ждать. Все дается тому, кто…

— Просто открой этот чертов пакет, — сказал я. И удивился сам себе еще больше, чем Винс, который просто пожал плечами еще раз и положил завязку в пакет для вещественных доказательств. Обнаружив, что наклоняюсь над ним чуть больше, чем следовало бы, я выпрямился и наткнулся на голову Деборы, смотревшей через мое плечо. Она даже не моргнула, только автоматически встала так же, как я.

— Давай быстрее, — сказала она.

— Ребята, вы, часом, не родственники? — поинтересовался Винс. Но, прежде чем я успел его пнуть, он открыл пакет и осторожно сунул руку внутрь. С ужасающей медлительностью он вытащил на свет то, что там лежало.

— Это рубашка Дика, — сказала Дебора, — вчера днем он был в ней.

Она повернулась ко мне, и я кивнул. Это действительно была его рубашка — бежевая гуайабера с принтом из светло-зеленых пальм. Но сейчас на ней был новый узор — жуткие впитавшиеся завитки крови, которая, будучи извлеченной из закрытого пакета, все еще оставалась влажной.

Медленно и осторожно Винс вытянул окровавленную рубашку из пакета, и что-то со звоном упало на землю и укатилось в направлении задней двери здания. Дебора выругалась и прыгнула, чтобы поймать предмет, который остановился в нескольких футах от нас. Я последовал за ней и, поскольку на мне были перчатки, поднял его.

— Покажи, — потребовала Дебора, и я протянул ей ладонь с предметом.

Он не представлял собой ничего такого уж особенного и напоминал фишку из казино — круглую со слегка вырезанными, как у шестеренки, краями, только черного цвета, с выгравированным на одной стороне символом. Символ напоминал цифру 7, длинное плечо которой пересекала линия.

— Что это за хрень? — спросила Деб, непонимающе уставившись на символ.

— Так иногда рисуют семерки в Европе, — предположил я.

— Ладно, — согласилась она, — и какого черта эта твоя европейская семерка значит?

— Это не семерка, — сказал Винс. Он почти прижался к нам сзади и сейчас смотрел через плечо Деборы. Мы оба обернулись к нему. — Это «Эф» курсивом, — продолжил он таким тоном, будто озвучивал совершенно очевидную вещь.

— Откуда ты знаешь? — сурово спросила Деб.

— Я видел его раньше. Когда ходил поразвлечься.

— Поразвлечься? — переспросила Дебора.

— Ну это, — ответил Винс, — ночная жизнь на Саут-Бич. Там я видел такие штуки.

Он посмотрел на черный жетон и, протянув руку между нами, ткнул в символ затянутым в резиновую перчатку пальцем.

— Это буква «Эф».

— Винс, — начал я, в силу врожденной вежливости удерживаясь от того, чтобы осторожно взять его обеими руками за шею и сдавливать, пока глаза не вылезут из орбит, — если ты знаешь, что это такое, прошу, скажи нам до того, как Дебора тебя застрелит.

Он нахмурился и поднял обе руки ладонями вверх.

— Ладно-ладно. Господи… — Он еще раз постучал пальцем по черному кружку. — Это входной жетон клуба «Фэнг». — Он поднял глаза и улыбнулся. — Знаете такой клуб?

Название вызвало в моей памяти какой-то смутный образ, но, прежде чем я понял, что это, Винс опять начал говорить:

— Без этой штуки внутрь не попасть. А получить их очень трудно. Это закрытый клуб. Он работает всю ночь, когда остальные закрываются, и я слышал, будто там проходят действительно дикие вечеринки.

Дебора посмотрела на жетон, точно хотела заставить его заговорить.

— И как эта штука попала к Дику? — задумчиво спросила она.

— Может, он часто бывал на вечеринках, — предположил Винс.

Деб посмотрела на него и перевела взгляд на тело.

— Ага, — сказала она, — похоже, последняя была действительно прикольной. — Она повернулась к Винсу. — До какого часа это место работает?

Винс пожал плечами:

— Вроде всю ночь. Это вампирский клуб, ну, «Фэнг». И он закрытый, только для членов клуба. Поэтому они могут работать всю ночь.

Дебора кивнула и схватила меня за руку.

— Пошли, — позвала она.

— Куда пошли?

— А ты как думаешь? — огрызнулась она.

— Нет, погоди, — запротестовал я. Это казалось бессмыслицей.

— Как жетон попал в рубашку Дика?

— Что ты имеешь в виду?

— У этой рубашки нет карманов, и это не совсем та вещь, которую сжимают в руке, избавляясь от трупа. Значит, кто-то положил его в пакет. Нарочно.

Дебора застыла на месте. Кажется, она даже не дышала.

— Он мог просто упасть… — начала она, но не договорила, осознав, насколько глупо это звучит.

— Не мог, — сказал я. — Ты сама в это не веришь. Кто-то хочет, чтобы мы пришли в этот клуб.

— Хорошо, — отозвалась она, — тогда пойдем.

Я покачал головой.

— Деб, не сходи с ума. Это ловушка.

Она стиснула зубы, и ее лицо приобрело упрямое выражение.

— Саманта Альдовар находится в этом клубе, — сказала Дебора. — Я должна вызволить ее оттуда.

— Ты не знаешь, где она.

— Она там, — проговорила Деб сквозь зубы, — я знаю.

— Дебора…

— Твою мать, Декстер. Это единственная ниточка, которая у нас есть.

Опять я оказался единственным, кто видел несущийся на нас поезд, у которого отказали тормоза.

— Ради Бога, Деб. Это слишком опасно. Кто-то положил эту штуку в пакет для того, чтобы затащить нас в клуб. Это либо ловушка, либо попытка запутать следы.

Но Дебора просто тряхнула головой и потащила меня к выходу из огороженной зоны.

— Мне плевать. Других следов у нас нет.

Глава 25

Клуб находился на Оушен-драйв в районе Саут-Бич. В том месте, которое телевизионщики всегда снимают, когда хотят показать блеск и гламур ночной жизни Майами. Каждый вечер тротуары здесь заполняют люди, красивые тела которых не скрывает даже минимум одежды.

Они гуляют и катаются на роликах мимо отелей в стиле арт-деко, излучающих неоновый свет и громкую музыку. Потоки людей втекают и вытекают из этих зданий. Вероятно, это самое гламурное броуновское движение, какое только можно представить. Несколько лет назад все эти здания были дешевыми отелями, привлекавшими только пенсионеров, которые едва могли ходить и мечтали лишь о том, чтобы умереть под солнцем Майами. Теперь комнаты, когда-то сдававшиеся за пятьдесят долларов, стоили в два раза больше, а изменения состояли в том, что постояльцы стали красивее, а само здание успело засветиться в телевизоре.

Даже в это время на тротуарах еще оставались люди, но это были всего лишь объедки большого пиршества, то есть те, кто слишком усердно развлекался и сейчас не мог вспомнить, как добраться домой, или же не желал мириться с ходом времени и заканчивать с удовольствиями, даже несмотря на то что все клубы уже закрыты.

Все, кроме одного: клуб «Фэнг» находившийся в другом конце квартала, не был так же темен и тих, как все остальные здания, несмотря на свой фасад, выглядевший непривычно сдержанно для здешних мест. Сияние зачерненных ламп освещало относительно небольшую вывеску, на которой готическим шрифтом было написано «Фэнг». И начальная буква оказалась точно такой же, как на черном жетоне, который мы нашли вместе с рубашкой Дика. Под ней в тени была дверь, выкрашенная в черный цвет и утыканная рядами гвоздей, как на картинках из детских книжек, изображающих средневековые замки.

Дебора не стала утруждать себя поисками места для парковки, а просто остановилась у бордюра и выпрыгнула из машины прямо в редеющую толпу. Я выбрался вслед за ней, но она успела пройти довольно далеко, прежде чем я ее догнал. Когда мы подошли к двери, я ощутил ритмичное биение где-то глубоко в складках моего мозга. Этот звук раздражал, но от него нельзя было скрыться. Он, казалось, исходил откуда-то изнутри и требовал, чтобы я немедленно что-то сделал, но не давал никаких конкретных указаний. Он упорно бился вдвое быстрее, чем сердце, но превратился в слышимый звук, только когда я подошел вплотную к двери.

На ней была маленькая табличка, золотые буквы на которой, выполненные тем же шрифтом, что и «Эф» на жетоне и большая вывеска наверху, гласили: «Закрытый клуб». На Дебору это определенно не произвело впечатления. Она схватилась за ручку и повернула ее. Дверь не поддалась. Она толкнула ее плечом, но та оставалась закрытой.

— Разреши мне, — сказал я, протискиваясь мимо нее, и нажал на небольшую кнопку, расположенную под табличкой.

Деб дернула углом рта, но ничего не сказала.

Через пару секунд дверь открылась, и на мгновение я утратил представление о реальности. Человек, открывший дверь и сейчас смотревший на нас, оказался практически двойником Ларча — дворецкого из старого сериала про семейку Адамс. Он был почти семи футов ростом, очень худым и носил классический костюм дворецкого с визиткой. Но, к счастью, его громкий голос с сильным кубинским акцентом вернул меня в реальность.

— Ви звонили? — спросил он.

Дебора подняла жетон. Ей пришлось держать его в вытянутой руке, для того, чтобы Ларч его разглядел.

— Полиция, — сказала она, — впустите нас.

Ларч вытянул длинный узловатый палец и указал на табличку на двери.

— У нас закритый клуб.

Дебора пристально посмотрела на него, и, несмотря на то что он был на два фута выше ее и лучше одет, он вынужден был немного сдать назад.

— Впустите меня, — сказала Дебора, — а не то я вернусь с ордером на обыск и приведу с собой La migra[22]. И тогда ты пожалеешь, что родился на свет.

Не знаю, от чего было больше пользы: от упоминания миграционной службы или от волшебного взгляда Деборы, — но он отошел в сторону и придержал дверь, чтобы мы смогли пройти. Дебора убрала значок и ураганом пронеслась мимо швейцара.

Внутри клуба ритмичный звук, который так раздражал меня снаружи, превратился в совершенно невыносимый гул. С мучительным ритмом сливался пронзительный электронный аккорд из двух нот, они не сочетались друг с другом и соединялись в несколько повторявшихся еще и еще тактов. Через каждые два или три таких повтора низкий, искаженный компьютером голос шептал что-то о нечестивых удовольствиях. Он очень напоминал тот голос, которым разговаривал Пассажир.

Мы прошли небольшой холл в направлении, откуда раздавался чудовищный шум, и я заметил блики, похожие на огни стробоскопов, с разницей в том, что свет исходил из зачерненных ламп. Раздался крик, и свет окрасился багровым, огни бешено засверкали, и с началом новой, еще более жуткой «песни» свет вспыхнул ярко-белым, а затем вновь вернулся к ультрафиолету. Ритм не менялся, но вместе с двумя пронзительными нотами они сложились в новый порядок и на этот раз сопровождались оглушительным скрипом, который, вероятно, издавала плохо настроенная электрогитара, звук которой был пропущен через компьютер. Голос раздался вновь, и на этот раз слова можно было различить.

— Пейте! — произнес он, и в ответ раздались воодушевляющие крики.

Когда мы добрались до двери, низкий голос расхохотался на манер злодеев из старых фильмов. И в этот момент мы увидели интерьер клуба.

Декстер никогда не был любителем вечеринок — большие сборища обычно заставляют меня радоваться, что я не подвержен многим человеческим слабостям. Но раньше мне ни разу не приходилось видеть настолько замечательной иллюстрации того факта, почему проводить время в веселой компании не так хорошо, как кажется. И даже Дебора замерла на месте в тщетной попытке осмыслить происходящее.

Через густой дым от горящих благовоний был виден зал, набитый молодыми, моложе тридцати лет, людьми, одетыми в черное. Они с остекленевшими глазами в исступлении дергались и извивались в ритме жуткой музыки, и лампы высвечивали их флюоресцирующие клыки.

Справа от меня находилась платформа, и в ее середине на двух крутящихся тумбах стояли две черноволосые женщины. Их бледная кожа отливала зеленью, когда на нее попадал свет. Они были одеты в черные платья с высокими воротниками и вырезом в виде ромба между грудями. Одежда облегала их тела так, что казалась нарисованной на коже. Тумбы располагались очень близко, и время от времени лица женщин соприкасались, и тогда они нежно проводили кончиками пальцев по щекам друг друга.

Три бархатные портьеры висели вдоль стены. Одна из них скользнула в сторону, и я увидел нишу, в которой находился немолодой человек. Одной рукой он вытирал рот, а другой держал за руку юную девушку. На секунду вспышка ламп высветила темное пятно на ее плече: внутренний голос подсказал мне, что это кровь, — но девушка улыбнулась своему спутнику, прижалась к его плечу, и они вместе вышли из ниши на танцпол.

В дальнем конце зала находился фонтан, из которого лилась темная жидкость, подсвеченная цветными лампами, пульсировавшими в такт музыке. За фонтаном в синем луче стоял не кто иной, как Бобби Акоста. Он держал в руках огромный золотой кубок, украшенный гигантским красным камнем, и наполнял из него стаканы проходивших мимо него танцоров. Он улыбался шире, чем следовало бы, очевидно, желая продемонстрировать окружающим произведение стоматологического искусства, сделанное доктором Лоноффом. Он поднял кубок над головой и окинул комнату восторженным взглядом; к несчастью, среди собравшихся он заметил Дебору. Он застыл на месте от ужаса, его рука задрожала, и содержимое кубка выплеснулось. Столпившиеся вокруг него люди нетерпеливо подносили стаканы и чуть ли не прыгали на месте, но Бобби никак не реагировал на них и видел только Дебору. Наконец он выронил кубок и рванул к черному ходу. Дебора выругалась и побежала за ним, лавируя между танцорами. У меня не было иного выхода, кроме как последовать за ней в толпу бешено извивающихся людей.

Танцоры плотной толпой двигались в одном направлении, и Дебора хотела пробиться сквозь них напрямик, чтобы попасть в коридор, куда скрылся Бобби Акоста. Нас хватали те, мимо кого мы пробирались. Худая рука с накрашенными черным лаком ногтями поднесла к моему лицу бокал и плеснула чем-то мне на грудь. Я проследил взглядом и обнаружил, что рука принадлежит стройной девушке в футболке с надписью «Тим Эдвард». Она призывно облизнула покрытые черной помадой губы. В этот момент меня сильно толкнули сзади, и я повернулся к моей сестре. Большой парень с совершенно отсутствующим взглядом, одетый в плащ поверх голого торса, пытался разорвать блузку на Деб. Она остановилась на мгновение только для того, чтобы найти точку опоры и получше врезать ему в челюсть, после чего продолжила путь. Несколько человек рядом с нами радостно закричали и принялись толкаться сильнее; все остальные услышали их, и в мгновение ока толпа, ритмично выкрикивая что-то вроде «Хай! Хай! Хай! », начала выдавливать нас к выходу, к двери, охраняемой Ларчем, через которую мы вошли.

Дебора пыталась сопротивляться, и я видел по ее губам, что она вспоминает все свои любимые ругательства, но от этого не было толку. Нас медленно вытолкали с танцпола, и когда мы оказались там, откуда пришли, пара сильных рук схватила нас за плечи и как маленьких детей вытащила в холл.

Я оглянулся, чтобы посмотреть на наших спасителей, и увидел двух на редкость здоровенных парней: белого и чернокожего. Фрачные рубашки без рукавов обнажали их не в меру развитые мышцы. Длинные блестящие волосы чернокожего были собраны в хвост, перевязанный чем-то похожим на бусы из человеческих зубов. Белый оказался выбрит наголо и носил в одном ухе большую золотую серьгу в виде черепа. Оба они выглядели вполне способными оторвать нам головы, если бы кто-то решил им это поручить.

Рядом с ними появился человек, от которого вполне могло исходить подобное поручение. Если привратник был Ларчем, то сейчас нашим взорам предстал сам Гомес Адамс: сорок лет, темные волосы, костюм в полоску, кроваво-красная роза в петлице и тоненькие усики. Но это был очень рассерженный Гомес. Он ткнул пальцем Деборе в плечо и сказал, пытаясь перекричать музыку:

— У вас нет права здесь находиться! Это злоупотребление властью; мои адвокаты ухватят вас за задницу.

Он глянул на меня и отвел взгляд, но тут же, будто спохватившись, посмотрел более пристально. Наши глаза встретились, и температура вокруг нас, казалось, упала на несколько градусов. Шелестя кожистыми крыльями, Пассажир поднялся со своего места и прошептал предупреждение. Между нами возник призрак некой черной рептилии, и в моем мозгу сложилась забытая головоломка. Я вспомнил, где видел название клуба — в недавно уничтоженной папке со списком кандидатов в товарищи по играм. И теперь я зная, что за хищник стоит передо мной.

— Джордж Кукаров, я полагаю?

Я заметил, как Дебора изумленно взглянула на меня, но на фоне встречи двух шипевших друг другу предупреждения Пассажиров это не имело значения.

— Кто ты, черт бы тебя побрал, такой? — спросил Кукаров.

— Я с ней. — И хотя это прозвучало безобидно, фраза содержала послание другому хищнику, и оно говорило: «Держись от нее подальше, или будешь иметь дело со мной».

Кукаров пристально посмотрел мне в глаза, и послышалось низкое почти рычание двух невидимых чудовищ. Но в этот момент Дебора сказала:

— Прикажи этим идиотам убрать от меня руки. Я офицер полиции.

Взгляд Кукарова метнулся в ее сторону, и встреча хищников была на этом закончена.

— У вас, вашу мать, нет никакого права здесь находиться, — прошипел он. И для того чтобы добиться большего эффекта, закричал: — Это закрытый клуб, и вас никто не приглашал.

— У меня есть причины полагать, что в этом помещении было совершено тяжкое преступление, — ответила Дебора с той же громкостью, но с куда большим чувством.

— У вас есть ордер? — огрызнулся он. — Нет у вас никакого ордера.

Дебора закусила губу.

— Мои адвокаты съедят вас заживо.

Белый вышибала счел это невероятно забавным, но Кукаров зыркнул на него, и тот был вынужден немедленно стереть ухмылку с лица и вернуться к созерцанию пространства перед собой.

— А теперь выметайтесь из моего клуба! — рявкнул Кукаров и указал на дверь.

Вышибалы двинулись с места и, ухватив нас за локти, чуть ли не отнесли к выходу. Ларч открыл дверь, и они выбросили нас на тротуар. Мы оба сумели удержать равновесие, но это стоило нам больших усилий.

— И держитесь от меня подальше, мать вашу! — проорал Кукаров.

Прежде чем дверь закрылась, я успел увидеть широкую улыбку Ларча.

— Похоже, ты ошибся, — хмыкнула моя сестра.

Она говорила так спокойно, что я начал тревожиться, не ушибла ли она все-таки голову. Насколько я знал, меньше всего ей нравилось, когда авторитет ее значка подвергался сомнению, а ее саму откуда-нибудь выталкивали. Только что ее постигли оба этих несчастья, но она стояла на тротуаре и отряхивалась как ни в чем не бывало. Я был так поражен, что не сразу понял смысл сказанного ею. А когда понял, мне он не понравился.

— Ошибся? — переспросил я, чувствуя, что наш разговор выглядит как-то странно. — В каком смысле ошибся?

— Разве кого-нибудь вышвыривают из ловушек? — спросила она. — И какой запутанный след приводит к паре вышибал, которые в две минуты выкидывают нас обратно на тротуар?

— Ну… — произнес я.

— Черт, Декстер! Там что-то происходит!

— Строго говоря, там много чего происходит, — признал я, и она стукнула меня кулаком по руке. Приятно видеть ее возвращение в форму, но, с другой стороны, было больно.

— Я серьезно! — настаивала она. — Или кто-то облажался и этот жетон попал в пакет случайно, а это звучит по-идиотски, или… — Она сделала паузу, но я уже понял, что имелось в виду. Это «или» действительно существовало, но какого рода? Я вежливо подождал продолжения, однако его не последовало, поэтому оказался вынужден сказать это сам.

— Или кто-то, связанный со всем этим, хочет обратить наше внимание на происходящее, но так, чтобы никто этого не заметил.

— Да, — согласилась она и повернулась к черной двери, словно бы хотела прожечь ее взглядом. Дверь сохраняла спокойствие. — И это значит, тебе придется туда вернуться.

Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. После некоторых раздумий пришлось признать: мне послышалось что-то не то.

— Прости, что ты сказала? — переспросил я, как ни странно, несколько дрожащим голосом.

Деб схватила меня за плечи и встряхнула.

— Ты пойдешь обратно в клуб, — сказала она, — и выяснишь, что они там прячут.

Я вырвался из ее хватки.

— Деб, эти мордовороты убьют меня. Честно говоря, справится и один.

— Поэтому ты пойдешь туда позже, — проговорила она так, будто высказывала какую-то разумную мысль, — когда клуб закроется.

— О, замечательно, — согласился я, — то есть я не просто влезу туда, куда меня не просили, и получу по морде, это будет вторжение со взломом, и у них будет право застрелить меня. Замечательная идея, Дебора.

— Декстер, — произнесла она, буравя меня таким взглядом, какого я давно у нее не видел, — Саманта Альдовар внутри. Я знаю это.

— Ты не можешь этого знать.

— Но я знаю. Я чувствую. Черт, ты же не думаешь, что у тебя одного на свете есть внутренний голос? Саманта Альдовар там, внутри, и у нее истекает время. Если мы отступим, они убьют ее и съедят. Если мы будем тратить время на получение судебного разрешения и войдем внутрь с отрядом спецназа, мы ее уже не найдем. Я знаю это. Сейчас она там, внутри, Деке. Я никогда в своей жизни не была так в чем-то уверена.

Это звучало убедительно, если не считать пары незначительных тонкостей: к примеру хотелось бы услышать, откуда именно она это знала, и, кроме того, план имел один большой недостаток.

— Деб, — сказал я, — если ты так уверена, почему бы не пойти и не получить ордер как положено. Почему именно я должен туда лезть?

— Я не успею. У меня нет достаточных оснований, — возразила она. Приятно было узнать, что она все еще в своем уме. — А тебе я доверяю, — продолжила она.

Деб похлопала меня по груди, и я ощутил прикосновение влажной ткани. Опустив глаза, я увидела на рубашке коричневое пятно и вспомнил девушку, которая пролила на меня свой напиток.

— Смотри, — сказал я, указывая на пятно, — это та же дрянь, что мы нашли в Эверглейдс: сальвия с экстази.

И для того чтобы показать мою способность играть с ней на равных, продолжил:

— Я знаю, что это та же самая дрянь. И она нелегальная. Так что у тебя есть достаточное основание.

Но она уже печально качала головой.

— Полученное незаконным способом, — возразила она. — А кроме того, пока мы доберемся до судьи, будет слишком поздно искать Саманту. У нас есть только один выход, Декстер.

— Тогда иди сама.

— Я не могу. Я потеряю работу, если меня поймают; может, даже попаду за решетку. А тебя только оштрафуют, и я заплачу штраф.

— Нет, Деб. Я не буду этого делать.

— Ты должен, Деке.

— Нет, — уперся я, — ничего я не должен.

Глава 26

Именно так я и оказался через несколько часов в машине Деборы, стоявшей недалеко от входа в клуб. Мы наблюдали за дверью. Некоторое время смотреть было не на что. Люди небольшими компаниями просачивались наружу и уходили прочь или забирались в машины и уезжали. Я не заметил, чтобы кто-то превратился в летучую мышь или отбыл вдаль на метле. На нас никто не обратил внимания, но Дебора решила припарковаться в другом месте — в тени грузовика службы доставки. Ей, по всей видимости, оказалось нечего сказать, а я все еще находился в дурном настроении.

Ее дело, ее предчувствия, но самую идиотскую часть плана придется исполнять мне, хотя я не разделял ее уверенности в том, что именно так нужно поступить. И тем не менее, будучи ее братом — приемным, — я вынужден был помогать ей. Я не взываю к справедливости — жизнь в принципе несправедливая штука, — но действительность должна соответствовать хоть какой-то логике. Я лезу из кожи вон на работе и в быту, чтобы стать одним из людей, я следую правилам, стараясь быть своим парнем. И все равно, несмотря на все усилия, крайний всегда я.

В любом случае спорить оказалось бесполезно. Если я откажусь забираться в клуб, это сделает Дебора. Она права: как давший присягу офицер, она тут же попадет за решетку, если ее поймают, в то время как мне не грозит ничего страшнее общественных работ. А уж с тем, чтобы собирать мусор в парке или учить детишек из гетто вязать, я как-нибудь справлюсь. Кроме того, Деб слишком недавно валялась в реанимации с ножевым ранением, чтобы я мог позволить ей рисковать, — уверен, она догадывалась об этом. В общем, в окно должен лезть Декстер.

Перед самым рассветом вывеска над клубом погасла, из двери вышла толпа людей, и на полчаса все замерло. Вдалеке над океаном небо начало светлеть, неподалеку запела, демонстрируя полное непонимание ситуации, птица. На Оушен-драйв появился первый бегун, прогромыхал мимо грузовик службы доставки. Наконец черная дверь распахнулась и наружу вышел Ларч в компании обоих вышибал; за ними последовали Бобби Акоста и пара работников клуба, которых я до этого не видел. Через несколько минут показался сам Кукаров. Он запер дверь и сел в «ягуар», припаркованный за полквартала от клуба. Машина, вопреки всему, что я когда-либо слышал о «ягуарах», завелась сразу же, и он скрылся в сиянии рассвета, направляясь к Мортише и спокойному дню в полумраке склепа.

Я взглянул на Дебору, но она лишь покачала головой; пришлось подождать еще немного. Из-под воды показался оранжевый палец солнечного света, и внезапно начался новый день. Три молодых человека, одетые в минимум купальных костюмов, прошли мимо нас в направлении пляжа, громко разговаривая по-немецки. Я задумчиво наблюдал восход, и в приступе оптимизма, вызванном, вероятно, рассветом, решил, что мои шансы увидеть его еще раз равны примерно трем к одному.

— Ну хорошо, — наконец произнесла Дебора, и я повернулся к ней, — пора.

Я посмотрел на дверь клуба. Если и пора что-то делать, так это ложиться спать, но никак не лезть в логово чудовища, только не днем, — Декстеру нужны тени, темнота, поблескивание лунного света, а не ясное утро в Городе Симпатичных Девушек. Тем не менее у меня, как обычно, не было выбора.

— Внутри могут быть люди, — сказала Дебора, — охранник или еще кто-нибудь. Поэтому будь осторожен.

Я не счел возможным отвечать на подобные предупреждения, а только набрал в грудь побольше воздуха, стараясь всколыхнуть тьму на дне моего подсознания и разбудить Пассажира.

— Телефон с тобой? — спросила она. — Если что-то случится или ты ее найдешь и она окажется под охраной, звони девять-один-один и сматывайся оттуда. Все просто.

— Но все-таки немного сложнее, чем сидеть в машине, — заметил я, и в моем голосе прозвучало раздражение. Помимо всего прочего, Деб сейчас никак не хотела хоть немного помолчать. И как прикажете договариваться со своим Пассажиром, когда кто-то рядом жаждет поболтать?

— Ладно, — продолжила она, — просто будь осторожен. Это в общем-то все, что я хочу сказать.

Мне стало ясно, что светская беседа не собирается прекращаться, поэтому я взялся за ручку двери и произнес:

— Уверен, все будет в порядке. Что такого опасного может ждать меня в логове вампиров и каннибалов, которые уже похитили и убили несколько человек?

— Господи, Декстер, — взмолилась Дебора, но я не собирался ее жалеть.

— В конце концов, у меня есть сотовый телефон. Если они меня поймают, я могу пригрозить им эсэмэской.

— Твою мать, — выругалась она.

Я открыл дверь машины.

— Багажник, — сказал я.

— Что? — Она недоуменно моргнула.

— Открой багажник, — повторил я.

Дебора раскрыла рот, но я был уже снаружи на пути к багажнику. Замок щелкнул, и я, подняв крышку, нашел монтировку и положил ее в карман, прикрыв выступающую рукоять рубашкой. Закрыв багажник, я подошел к окну со стороны водителя, Дебора опустила его.

— Прощай, сестренка, скажи маме, что я умер героем.

— Ради Бога, Декстер, — возмутилась она. Но я уже ушел и только расслышал, как она вполголоса обеспокоенно выругалась.

Честно говоря, я надеялся, что задача окажется такой легкой, как Дебора хотела ее представить. Пробраться внутрь для человека моих скромных способностей не составит труда — мне приходилось вламываться не в один дом, предаваясь моему невинному увлечению, и многие из них выглядели куда более неприступными, чем этот. Кроме того, в них жили настоящие чудовища, а не безобидные чудики в хеллоуинских костюмах. При свете ясного утра, который заливал сейчас Саут-Бич, было очень трудно принимать всерьез вчерашнюю вечеринку.

Вызвать Пассажира оказалось на удивление тяжело. Мне были жизненно необходимы его наставления, его невидимый плащ внутренней темноты — все, что мог дать только он. Но, по всей видимости, его обида никуда не делась, хотя он и дал себе труд захлопать крыльями в знак предупреждения там, в клубе. Я перешел дорогу и остановился, закрыв глаза и держась за телефонный столб.

«Эй! Есть кто-нибудь живой? » — подумал я в направлении логова Пассажира.

Кто-то там определенно пребывал, но все еще не желал принимать посетителей. Я услышал тихое и осторожное шуршание крыльев, будто он устраивался поудобнее в ожидании новостей.

«Ну давай же», — подумал я.

Никакого ответа.

Я открыл глаза. По Оушен-драйв ехал грузовик, в кабине очень громко звучала сальса. Это было все, что я в данный момент услышал, — мне предстояло проделать всю работу в одиночку.

Ну что же, раз уж наступили трудные времена и все такое. Я сунул руки в карманы и неторопливо пошел вокруг здания, делая вид, будто мне некуда спешить и я просто глазею по сторонам. Офигеть, только посмотрите на эти пальмы. У нас в Айове таких нету.

Я прогулялся вокруг дома, внимательно осматривая его и стараясь выглядеть обычным зевакой. Судя по всему, впечатлять своим Невинным Видом мне оказалось некого, но в таких делах излишнее усердие не помешает и я поизображал туриста еще минут пять. Здание занимало весь квартал, и я обошел его со всех сторон. Уязвимое место было достаточно очевидным: в узком и коротком переулке у противоположной от двери клуба стены стоял мусорный бак. Он располагался рядом с дверью, которая, вероятно, вела на кухню, и закрывал ее от взглядов любого, кроме тех, кто находился бы прямо в переулке.

Вынув руку из правого кармана, я «случайно» рассыпал горсть монет и, наклонившись, стал собирать их, тщательно осматриваясь. Меня никто не мог видеть, если только этот кто-то не засел неподалеку на крыше с биноклем. Я оставил тридцать семь центов на тротуаре и зашел в переулок.

В узком пространстве между домами было темно, но даже полумрак не заставил Пассажира пойти на контакт, и к мусорному баку я подошел в полном одиночестве. Я быстро пробрался к задней двери и тщательно ее обследовал. На ней я обнаружил два засова, что оказалось неприятным сюрпризом. Я бы открыл их, если бы у меня имелось достаточно времени и мой набор специальных инструментов. Но у меня не было ни того ни другого, а монтировка не могла мне помочь в этом деле. О двери следовало забыть, и это вынуждало меня войти другим, менее цивилизованным способом.

Взглянув вверх, я увидел над дверью ряд окон, на расстоянии пяти или шести футов друг от друга. До второго справа от меня оказалось легко дотянуться, если встать на мусорный бак, и достаточно ловкий человек смог бы забраться в него без особых проблем. Декстер хорошо двигается, и, если мне удастся открыть окно, это будет просто.

У мусорного бака имелось две крышки, расположенных рядом, и одна из них оставалась открытой. Я положил руку на закрытую… Внезапно нечто вырвалось изнутри и с жуткими завываниями пролетело мимо моего уха. Я застыл в ужасе и далеко не сразу понял, что это была кошка, грязная и определенно побывавшая во многих боях, но она сумела приземлиться в нескольких футах от меня на все четыре лапы, выгнула спину и зашипела, как и положено хорошей хеллоуинской кошке. Я огляделся, и мне на какую-то секунду показалось, будто в клубе опять зазвучала музыка, но я быстро осознал, что это всего лишь мое бешено бьющееся сердце. Кошка повернулась и ушла по переулку. Я облокотился на бак, чтобы отдышаться, и услышал, как Пассажир снизошел до злорадного смешка.

Несколько секунд мне пришлось потратить на то, чтобы прийти в себя, а затем я должен был убедиться, что случившееся не повторится, поэтому заглянул в мусорный бак. Судя по всему, там оставался только мусор — добрый знак. Я влез на закрытую крышку и взглянул в направлении выхода из переулка; убедившись, что на меня никто не смотрит, дотянулся до окна и толкнул его. Рама шевельнулась. Хорошие новости: по крайней мере теперь я знаю, что она не заколочена намертво и не запечатана слоем застывшей краски.

Я не видел верх окна, но, судя по всему, сигнализации не было. Еще одна хорошая новость, но ничего удивительного. Многие пытаются сэкономить немного денег, убедив самих себя, будто влезть в их дом можно только через первый этаж. Стало приятным узнать, что и вампиры бывают прижимистыми.

Я потянулся за монтировкой и чуть не выронил, едва достав из кармана. Не удержи я ее, она упала бы на крышку мусорного бака с грохотом, который перебудил бы всю округу. Я обнаружил, что мои руки стали скользкими от пота. Это нечто новенькое. Раньше я всегда, что бы ни случалось, сохранял ледяное спокойствие, но сейчас, оказавшись между обиженным Пассажиром и шипящей кошкой, изрядно перенервничал. В том, что я вспотел, не было ничего странного — в конце концов, это Майами, но чтобы Декстер Бесстрашный взмок от страха? Это очень плохой знак, и я вынужденно взял небольшую паузу, чтобы отдышаться, прежде чем просуну монтировку между рамой окна и подоконником.

Используя монтировку как рычаг, потянул за рукоятку вниз. Сначала осторожно, но поскольку окно не двигалось, я тянул все сильнее и сильнее. Я остерегался дергать слишком сильно, опасаясь, что рама не выдержит и стекло разобьется с таким шумом, будто я уронил дюжину монтировок на крышку мусорного бака. Секунд десять я давил на ручку, и уже решил попробовать что-нибудь еще, как окно со щелчком съехало наверх. Я застыл, ожидая, не раздастся ли вой сигнализации, крики или другой шум, свидетельствующий о том, что в доме кто-то есть. Ничего; я подтянулся, проскользнул в окно и закрыл его за собой.

Забравшись внутрь, я очутился в коридоре, который заканчивался слева от меня и вел направо, заворачивая за угол. Здесь была только одна дверь с засовом, но без ручки; я осторожно подошел к ней, легонько толкнул, и она поддалась. За ней оказалось совершенно темно, но по запаху чистящего средства и мочи я предположил, что это туалет. Я шагнул внутрь, нащупал на стене выключатель и щелкнул им. Это действительно был небольшой туалет с раковиной, одним унитазом и шкафчиком, встроенным в стену. Исключительно для соблюдения методики я заглянул в шкафчик, где не нашел ничего компрометирующего, кроме туалетной бумаги. Больше здесь негде было спрятать человека — живого или мертвого. Я выключил свет и вернулся в коридор.

Прокравшись до угла, я остановился и медленно и осторожно огляделся. Коридор был пуст, его освещала единственная тусклая лампа. Дальше виднелись две двери и, кажется, лестница в дальнем конце.

Я завернул за угол и подошел к первой двери слева от меня. Осторожно повернув ручку, я открыл ее и вошел внутрь, одновременно закрывая за собой дверь и нащупывая выключатель. Загоревшийся свет оказался еще более тусклым, чем от лампы в коридоре, но его было достаточно, чтобы понять, куда я попал — в комнату для частных вечеринок. Слева на стене висел плазменный телевизор, напротив него располагался длинный низкий диван, перед которым стоял кофейный столик. За диваном виднелась барная стойка с верхом из зеленого мрамора и маленький холодильник под ней. Дальнюю стену скрывал тяжелый занавес из красного бархата.

В баре стояло не так уж много бутылок — там оказалось гораздо больше сосудов, выглядевших как лабораторные стаканы. Я взял один в руку — это действительно был стакан фирмы «Пирекс»[23]. На его боку виднелась надпись, выгравированная золотыми буквами: «Национальный банк крови».

Бархатный занавес на стене скрывал еще одну дверь. Я открыл ее, придерживая штору, и заглянул внутрь: небольшой чулан, в котором не было ничего, кроме метлы, швабры, ведра и пакета тряпок. Я захлопнул дверь и вернул занавес на место.

Следующая дверь в коридоре располагалась по правой стороне. Она оказалась закрыта, и я решил сначала проверить другую, в левой стене, которая была незапертой и скрывала за собой еще одну комнату для частных вечеринок, точно такую же, как первая.

Оставалась закрытая дверь. Здравый смысл подсказывал: то, что действительно заслуживает моего внимания, находится под замком, этот замок должен быть надежным, и я не смогу открыть его, не оставив следов. Кроме того, там, вероятно, стоит сигнализация. Я задумался, что важнее: остаться незамеченным или искать Саманту Альдовар и не обращать внимания на все остальное. Мы не обсудили этот вопрос с Деборой, а теперь он неожиданно обрел важность. После минуты напряженных раздумий я решил: раз я пришел сюда за Самантой, то искать ее следует везде, и в первую очередь там, куда хозяева заведения не хотят пускать посторонних, к примеру — за этой запертой дверью.

Итак, вернув свою смелость на подобающее ей место, я взял монтировку и принялся трудиться над закрытой дверью.

Я старался действовать как можно тише и оставлять поменьше следов, но с первым мне удалось справиться несколько лучше, и ко времени, когда я открыл дверь, она выглядела так, будто пережила атаку стаи взбесившихся бобров. Но все же я ее открыл и смог войти внутрь.

В том, что касалось тайн и секретов, комната могла разочаровать кого угодно, за исключением разве что бухгалтера. По всей видимости, это была контора клуба. Здесь стоял большой деревянный стол с компьютером и шкафчик для бумаг с четырьмя ящиками. Компьютер оставили включенным, и я решил покопаться в недрах жесткого диска. Там нашлось несколько финансовых отчетов, говоривших о неплохой доходности заведения, и вордовские документы — официальные письма членам и кандидатам в члены клуба. Еще там оказался большой файл под названием «шабаш. wpd», защищенный паролем, но его алгоритм был старым и я мог бы взломать его за пару минут. Однако пары минуту меня как раз и не было, поэтому я просто отметил факт наивности этих вампиров и продолжил поиски.

Больше ничто не привлекло моего внимания: мне не не далось ни файла под названием «Саманта.jpg», ни того, что могло бы указать мне направление поисков. Я покопался в ящиках стола и шкафчика для бумаг, но не нашел ничего интересного и там.

Прекрасно. Значит, я надругался над дверным косяком без внятных причин. Не то чтобы я и вправду чувствовал себя виноватым, но потраченного времени стало жаль — надо было уже думать о завершении спасательной операции и выбираться отсюда: в любой момент может нагрянуть команда уборщиков или Кукаров вздумает вернуться и полюбоваться на дверь своего кабинета.

Я вышел из офиса, закрыл дверь и направился к лестнице. Очевидно, что необходимости заниматься поисками в тех местах клуба, где бывало много людей, не существовало.

Невозможно представить, будто каждый из посетителей клуба увлекался людоедством — несколько сотен людей попросту не смогут долго хранить такой секрет. И если Саманта действительно где-то здесь, ее прячут в месте, скрытом от глаз большинства завсегдатаев.

Придя к этому выводу, я спустился по лестнице и прошел через танцпол не останавливаясь и не осматриваясь по сторонам. В дальнем конце зала, около возвышения, на котором вчера стоял Бобби с кубком, начинался небольшой коридор, и я свернул в него. Он вел к кухне и задней двери, видом которой снаружи я уже успел насладиться. Кухня оказалась очень скромной: маленькая плита, микроволновка, раковина и металлический стеллаж, на котором стояли кастрюли и лежало несколько очень симпатичных ножей. В дальнем конце виднелась металлическая дверь, по всей видимости, ведущая в большой холодильник. Больше здесь не было ничего, даже чулана для продуктов.

Скорее из желания не пропустить ничего, чем из каких-либо других побуждений, я направился к холодильнику. На уровне глаз в его двери было небольшое окошко, закрытое толстым стеклом, и, к своему удивлению, я обнаружил внутри свет. Я всегда думал, что свет в холодильниках выключается, как только дверь закрывается, так что из любопытства уткнулся носом в стекло и заглянул внутрь.

В ширину холодильник был примерно шесть футов и восемь в длину. Вдоль каждой стены виднелись ряды полок, большая часть которых оказалась заставлена большими, примерно на галлон, емкостями. У задней же стены я увидел предмет, который далеко не каждый день найдешь в холодильнике, — старую раскладушку.

Еще более неожиданным стало то, что раскладушка стояла здесь не просто так. На ней, завернувшись в одеяло, сидел сверток, напоминавший молодое человеческое существо женского пола. Она опустила голову и не двигалась, но внезапно медленно, как будто под действием наркотиков или сильной усталости, подняла ее и наши глаза встретились.

Это была Саманта Альдовар.

Не раздумывая я схватился за ручку двери и потянул. Она не была заперта снаружи, хотя я заметил, что изнутри ее открыть невозможно.

— Саманта, — окликнул я ее, — с тобой все в порядке?

Она устало улыбнулась.

— Все прекрасно, — ответила она, — уже пора?

Я не понял, что она имела в виду, поэтому просто отмахнулся.

— Я здесь, чтобы спасти тебя, — сказал я, — вернуть домой, к родителям.

— С какой стати? — спросила она, и я решил, что ее действительно чем-то накачали. Это было рационально: под воздействием наркотиков люди обычно ведут себя тихо, и их гораздо проще сторожить, — но при таком раскладе мне, видимо, придется выносить ее отсюда на руках.

— Сейчас, — сказал я, — подожди секунду.

Я огляделся в поисках того, чем можно было бы подпереть дверь, и остановился на пятигаллонной кастрюле, свисавшей с сушилки над плитой. Я схватил ее, поставил между дверью холодильника и косяком и вошел внутрь.

Мне потребовалось сделать только пару шагов, чтобы понять, чем заполнены все эти емкости.

Кровь.

Каждая банка наполнена кровью. Какое-то время я смотрел на кровь и не мог пошевелиться. Но я собрался с силами, глубоко вздохнул, и мир вновь обрел ясность. Это всего лишь жидкость, она тщательно заперта, она не вырвется наружу и никому не навредит. Самое важное сейчас — забрать отсюда Саманту. Я преодолел оставшееся до раскладушки расстояние и наклонился к ней.

— Пойдем, — сказал я, — я отвезу тебя домой.

— Не хочу, — ответила она.

— Знаю, — мягко произнес я, уверенный, что имею дело с типичным проявлением «стокгольмского синдрома». — Пойдем.

Я взял ее за плечи и помог встать с раскладушки. Она не сопротивлялась, я закинул ее руку себе на плечо, и мы пошли к двери и к свободе.

— Подожди, — сказала она. — Моя сумка. На кровати.

Она сняла руку с моего плеча и взялась за полку. Я направился к раскладушке. Сумки я не увидел, зато услышал лязг. Саманта выбила кастрюлю с ее места и сейчас закрывала дверь холодильника.

— Стой! — крикнул я, чувствуя себя идиотом. Думаю, Саманта тоже сочла меня таковым, поскольку она и не собиралась останавливаться, и, прежде чем я успел до нее добежать, захлопнула дверь и обернулась ко мне с выражением полупьяного триумфа на лице.

— Я же говорила, — заявила она мне, — я не хочу домой.

Глава 27

Внутри холодильника было холодно. Кто-то может подумать, что это очевидно, но от очевидности теплее не становится, и я начал дрожать, как только прошел шок, вызванный предательством Саманты. Итак, было холодно, маленькая комнатка оказалась уставлена банками с кровью, и выйти из нее, как выяснилось, невозможно, даже если вновь прибегнуть к помощи монтировки. Я попытался разбить стеклянное оконце в двери холодильника в дюйм толщиной, усиленное металлической проволокой, — так низко я пал под влиянием паники. Но даже если бы мне удалось его разбить, в получившееся отверстие я смог бы просунуть разве что одну ногу.

Естественно, я попытался дозвониться до Деборы по сотовому, и не менее естественно, что в герметичный металлический ящик с толстыми стенами сигнал не проходил. Я понял, насколько они толстые, когда, прекратив свой бесплодный труд над окошком, согнул монтировку, пытаясь открыть дверь. Некоторое время я занимался простукиванием стен, но и это принесло столько же пользы, как если бы я решил что-нибудь спеть. Монтировка согнулась еще сильнее, ряды банок с кровью, казалось, стали угрожающе надвигаться на меня, и у меня сбилось дыхание, а Саманта просто сидела, с улыбкой наблюдая за мной.

И раз уж речь зашла о Саманте — почему она сидит здесь с этой самодовольной улыбкой Моны Лизы на лице? Не может же она не знать, что в не столь далеком будущем ей придется оказаться закуской? И несмотря на это, когда я прискакал за ней на белом коне, сверкая доспехами, она закрыла дверь и оставила нас обоих в ловушке. Это наркотики, которыми ее определенно здесь накормили? Или она просто утратила связь с реальностью и могла надеяться, что С ней не случится того, что произошло с ее лучшей подругой Тайлер Спанос?

Постепенно, по мере того как меня покидало желание барабанить по стенам, сменявшееся необходимостью основательно подрожать, Саманта начала занимать меня все больше и больше. Она не обращала ни малейшего внимания на мои жалкие и довольно комичные попытки вырваться из огромного стального ящика при помощи куска дрянного железа — жестянки, если сравнивать его с материалом, из которого сделаны стены. Нет, она просто сидела и улыбалась, полуприкрыв глаза, даже когда я сдался и сел рядом с ней, позволив холоду добраться до моих костей.

Эта улыбка начинала меня раздражать. Пожалуй, такое выражение лица можно увидеть у агента по недвижимости, принявшего чересчур много снотворного, чтобы расслабиться после удачной сделки: оно выражало полнейшее удовлетворение собой, всеми своими поступками и миром, который, по ее мнению, был создан именно для нее. Я начал жалеть, что ее не съели первой.

В общем, я сидел рядом с ней, дрожал и пытался отвлечься от жутковатых мыслей о Саманте. Она и без того вела себя достаточно плохо, а кроме того, ей, видимо, и в голову не приходило поделиться со мной одеялом. Я попытался не думать о ней — это очень непросто, когда ты заперт в маленькой каморке с тем, о ком пытаешься забыть, — но я действительно старался.

Я посмотрел на банки с кровью. Они все еще вызывали у меня легкую тошноту, но по крайней мере отвлекали от мыслей о предательстве Саманты. Так много этой жуткой липкой дряни… Я отвел глаза и наконец нашел взглядом участок гладкого металла, не заслоненный кровью и Самантой, на который можно было спокойно смотреть.

Интересно, что Дебора собирается делать? Конечно, очень эгоистично с моей стороны, я понимаю, но моя судьба начинала все больше меня беспокоить. Полагаю, я уже изрядно задержался, и она, скрипя зубами, сидит в машине, барабанит пальцами по рулю, смотрит на часы и думает, не слишком ли рано принимать какие-либо меры, и если не рано, то какие именно меры следует принять. Эта мысль слегка приподняла мое настроение, и дело не в том, что она обязательно что-то сделает, а в том, что и ей сейчас приходится нервничать. Поделом. Пусть она скрипит зубами до тех пор, пока ей не понадобится помощь дантиста. Возможно, она сходит к доктору Лоноффу.

Единственно из беспокойства и невозможности чем-то заняться, а не потому, что я еще на что-то надеялся, я достал сотовый и попытался опять дозвониться до Деборы. Сигнал не проходил.

— Он не будет здесь работать, — медленно произнесла Саманта не в меру довольным голосом.

— Я в курсе, — ответил я.

— Тогда перестань.

Я новичок в вопросах человеческих эмоций, но даже мне было ясно: чувство, которое вызывала у меня она, называется раздражением на грани отвращения.

— Это именно то, что сделала ты, — поинтересовался я, — сдалась?

Она покачала головой и издала что-то похожее на тихий смешок.

— Ну уж нет, — сказала она, — только не я.

— Тогда, ради Бога, объясни, что все это значит. Почему ты заперла меня здесь, а сейчас просто сидишь и ухмыляешься?

Она повернулась и, кажется, только теперь по-настоящему обратила на меня внимание.

— Как тебя зовут? — спросила она.

У меня не имелось причин не отвечать ей. Строго говоря, причин не влепить ей пощечину у меня тоже не оказалось, но с этим можно было подождать.

— Декстер, — ответил я, — Декстер Морган.

— Ого, — удивилась она, издав еще один неприятный смешок, — странное имечко.

— Да, — согласился я, — совершенно бредовое.

— В любом случае, Декстер, есть у тебя что-нибудь такое, чего тебе по-настоящему хочется?

— Мне бы хотелось выбраться отсюда.

Она покачала головой:

— Нет, что-то такое… Совершенно, я не знаю, запретное. Понимаешь? Что-то действительно плохое. Но тебе этого все равно хочется. Тебе даже поговорить об этом не с кем, но иногда ты не можешь думать ни о чем другом.

Я подумал о Темном Пассажире, и он слегка зашевелился, как будто напоминая, что ничего подобного не случилось бы, если бы я прислушался к нему.

— Нет, ничего подобного, — ответил я.

Она посмотрела на мета долгим взглядом, приоткрыв рот, но не переставая улыбаться.

— Ну ладно, — проговорила она, будто зная, что я лгу, но это не имело значения. — А у меня есть. Я имею в виду, мне действительно кое-чего хочется.

— Мечты — это замечательно, — сказал я, — но не проще ли будет их осуществить, если мы выберемся отсюда?

Она покачала головой:

— Эмм… нет. В том-то и дело, именно поэтому я должна оставаться здесь. Или, понимаешь, меня никогда не…

Она как-то странно прикусила губу и опять покачала головой.

— Что? — переспросил я. Ее попытки прикинуться скромницей вызывали у меня острое желание пересчитать ей зубы. — Тебя никогда не… что?

— Мне трудно об этом говорить. Даже сейчас. — Она нахмурилась, и я счел это очень приятной переменой. — У тебя нет какого-нибудь секрета, который… с которым ты ничего не можешь поделать, но тебе стыдно за него?

— Естественно, — ответил я, — я как-то посмотрел целый сезон «Американского идола».

— Ну, такое есть у всех, — отмахнулась она с таким выражением лица, будто проглотила лимон. — Все делают что-нибудь подобное. Я говорю о другом… Понимаешь, люди хотят вписаться в общество, быть как все. А если внутри тебя есть то, что делает тебя… Ты знаешь, это неправильно, это странно, так ты никогда не станешь как все, но ничего не можешь с этим поделать — тебе действительно этого хочется. Это причиняет боль. И, может быть, заставляет усерднее пытаться слиться с толпой. В моем возрасте это особенно важно.

Я посмотрел на нее с некоторым удивлением. Я успел забыть, что ей восемнадцать и, по слухам, она была способным ребенком. Вероятно, действие наркотиков ослабло и она радовалась возможности с кем-то поговорить впервые за долгое время. Какова бы ни оказалась причина, но она наконец продемонстрировала наличие некоего внутреннего мира. Одной пыткой стало меньше.

— Не думаю, — ответил я, — что это остается важным всю жизнь.

— Но это намного больнее, — сказала она. — Когда ты молод и весь мир вокруг тебя — вечеринка, на которую тебя пригласили.

Она отвела взгляд, уставившись не на банки с кровью, а на голую стальную стену.

— Ясно, — сказал я, — понимаю, о чем ты.

Она взглянула на меня, призывая продолжать.

— В твоем возрасте я тоже был другим. Мне пришлось потратить много сил, чтобы научиться притворяться таким, как все.

— Ты это говоришь, чтобы я тебе доверилась.

— Нет, — возразил я, — это правда. Мне пришлось учиться вести себя как крутые ребята, притворяться, будто я и сам крутой, и даже смеяться я тоже учился.

— Что? — переспросила она с очередным неприятным смешком. — Ты не умеешь смеяться?

— Теперь умею.

— Давай проверим.

Я придал своему лицу лучшее из имевшихся у меня счастливых выражений и очень правдоподобно усмехнулся.

— Неплохо! — одобрила Саманта.

— Годы практики, — скромно ответил я. — Сначала это выглядело довольно жутко.

— Ага, ясно, — сказала она, — я все еще продолжаю учиться. Но мой случай намного сложнее, чем научиться смеяться.

— Это подростковый эгоцентризм. Ты думаешь, в твоем случае все сложнее, потому что это твой случай. Но, честно говоря, быть человеком — это тяжелый труд, особенно если ты себя таковым не ощущаешь.

— Я ощущаю, — тихо ответила она, — но совсем, совсем не таким, как все.

— Ну хорошо, — сказал я. Должен признать, она меня заинтриговала. Кто бы мог подумать: она, оказывается, личность. — Но в этом нет ничего плохого. И, возможно, если немного подождать, выяснится, что это, наоборот, хорошо.

— Ага, — согласилась она.

— Но у тебя не получится подождать, если ты отсюда не выберешься. Остаться здесь — это постоянно решать временную проблему.

— Как мило, — ответила она.

Она опять начала вести себя в прежней манере, и это очень не понравилось моему благоприобретенному человеческому «я». Она только начала казаться интересной, и я сам начал раскрываться. Она стала мне нравиться, и я даже посочувствовал ей, но вот она опять нацепила свою маску подростка, который-все-знает-лучше. Мне захотелось взять ее и встряхнуть.

— Ради Бога, — взмолился я, — неужели ты не понимаешь, зачем ты здесь? Эти люди собираются изжарить тебя и съесть.

Она опять отвела взгляд.

— Ага, — сказала она, — я знаю. Это то, чего я хочу. Ома вновь смотрела на меня широко раскрытыми влажными глазами. — Это и есть мой секрет.

Глава 28

Забавно даже думать, сколько звуков может услышать человек, который воображает, будто сидит в абсолютной тишине. К примеру, стук моего сердца, который отдавался в ушах, рядом со мной — тяжелый вздох Саманты, и, кроме этого, металлическое жужжание, издаваемое вентилятором, который гонял холодный воздух по нашей коробке. Я даже различил, как что-то, скорее всего таракан, возится на куске бумаги под раскладушкой.

Но самым громким звуком в этом шуме были заглушившие все остальное последние слова Саманты. Они носились по нашей каморке, отражаясь от предметов и преломляясь, пока даже отдельные их слоги не превратились для меня в полную бессмыслицу. Я повернул голову и посмотрел на нее.

Саманта сидела без движения, неприятная улыбка вернулась на ее лицо. Она сгорбилась и смотрела прямо перед собой, не столько избегая встречаться со мной взглядом, сколько ожидая дальнейших событий. В конце концов я не смог больше этого выносить.

— Извини, — начал я, — когда я сказал, что они собираются тебя съесть, и ты ответила, будто ты в курсе… Какого черта ты имела в виду?

Она не отвечала некоторое время, но наконец ее улыбка растаяла и лицо приобрело выражение мечтательной задумчивости.

— Когда я была совсем маленькая, — наконец заговорила она, — моего отца постоянно не бывало дома, он уезжал на конференции или куда-то еще, но, возвращаясь, он читал мне сказки — чтобы оправдаться за свое отсутствие, наверное. Волшебные сказки. Дочитав до места, где великан или ведьма кого-нибудь едят, он… Как бы это сказать… Он делал вид, что ест мою руку или ногу. И, понимаешь, я хочу сказать, я была совсем ребенком, и мне это нравилось, я просила: «Еще, еще! » — и он повторял, а я смеялась как ненормальная, и…

Саманта замолчала и откинула прядь со лба.

— Через некоторое время, — продолжила она гораздо спокойнее, — я начала взрослеть, и… — Она покачала головой, волосы упали на лоб, и она опять откинула их. — Я поняла: больше всего мне нравились не сами сказки… а отец, жующий мою руку. И чем больше я об этом думала, тем больше осознавала, что мне нравится сама идея, будто меня кто-то ест. Какая-то ведьма, или, я не знаю, кто угодно, медленно, очень медленно жарит мое тело, отрезает от меня маленькие кусочки и ест меня, и ей… это действительно нравится. Нравлюсь я, и вкус моего мяса, и…

Она сделала глубокий вдох и вздрогнула, но не от страха.

— А потом… Потом началось половое созревание и все, что с этим связано. И все остальные девочки постоянно болтали о чем-то вроде: «Ой, вот с этим парнем я бы сделала все, что угодно, и разрешила бы ему все, что он захочет». А я никак не могла въехать в их восторги и постоянное обсуждение парней, и… Все, о чем я могла думать и чего могла хотеть, — это быть съеденной.

Она принялась ритмично раскачиваться, и ее голос стал низким и хриплым.

— Я хочу, чтобы меня заживо поджарили на медленном огне и я могла видеть, как все эти люди жуют меня и облизываются, а потом возвращаются еще за кусочком, пока…

Она опять вздрогнула и поплотнее завернулась в одеяло. Я мучительно пытался придумать, что сказать: вопрос, не ходила ли она к специалисту, был, наверное, несколько неуместным, — но, кроме междометия из лексикона Деборы, ничего не шло на ум.

— Твою мать, — произнес я.

— Ага, я в курсе, — ответила она.

Кроме этого, сказать было в общем-то нечего, но я вспомнил, что власти города платят мне за проведение расследований, поэтому спросил:

— А Тайлер Спанос?

— Что? — переспросила Саманта.

— Вы были подругами, — продолжил я, — но на первый взгляд, у вас ничего общего.

Она кивнула, и ее мечтательная улыбка вернулась на место.

— Да. Ничего, кроме этого.

— Это была ее идея?

— Нет, что ты. Эти люди собираются здесь уже я не знаю сколько лет. — Она кивнула на банки с кровью. — Тайлер, она немножко сумасбродная. — Саманта пожала плечами и исправилась: — Была немножко сумасбродной. Она встретила этого парня на вечеринке.

— Бобби Акосту?

— Бобби, Влада, не важно. И он попытался произвести на нее впечатление, чтобы, не знаю, подцепить ее. И он сказал: «Я из компании, которая ест людей». А она говорит: «Съешь меня». Он решил, будто она ничего не поняла, и сказал: «Нет, я имею в виду, мы действительно их едим». А Тайлер говорит: «Да, я поняла. Можете съесть меня и мою подругу».

Саманта опять вздрогнула и обняла себя за плечи, продолжая раскачивается взад-вперед.

— Мы говорили с ней о том, чтобы найти кого-нибудь в этом роде. Искали на яху-группах в Интернете и вообще. Но там в основном всякая чушь и порнуха, и в любом случае как можно доверять тому, с кем познакомилась в Интернете? И вот появляется этот парень и говорит: «Мы едим людей». — Она еще раз вздрогнула, на этот раз сильнее. — Тайлер пришла ко мне и сказала: «Ты не поверишь, что случилось вчера вечером». Она это часто говорила, и я ответила: «Да ладно, что на этот раз? » И она рассказала мне про Влада и его компанию…

Саманта прикрыла глаза и облизнула губы.

— Это было похоже на сон, — сказала она, — я имею в виду, слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Я сначала ей не поверила. Тайлер, она… она была немного странной. Парни это видели и говорили ей всякое, лишь бы затащить в постель. Я уверена, она принимала экстази или что-то в этом роде. Как я могла ей поверить? Но она сводила меня на встречу с Владом, и он показал нам кое-какие фотографии и еще кое-что. Тогда я поняла: это именно то, что мы искали.

Саманта посмотрела мне в глаза и откинула волосы со лба. У нее были хорошие волосы — пепельно-каштановые, чистые и блестящие. Она выглядела как обычная девушка-подросток, которая рассказывает сочувствующему взрослому о происшествии на уроке французского. Но только до тех пор, пока не начала говорить дальше.

— Я всегда знала, что когда-нибудь это сделаю. В смысле найду кого-нибудь, кто меня съест. Но я думала, это случится позже. Не знаю, после колледжа или… — Она пожала плечами. — Но вот он появился, и мы с Тайлер решили: зачем ждать? Зачем тратить деньги родителей на колледж, когда я могу получить то, чего хочу, и без этого, прямо сейчас? Так мы и сказали Владу: «Да, хорошо, мы согласны».

Он отвел нас к главе их компании. — Она улыбнулась. — И вот я здесь.

— А Тайлер уже нет.

Саманта кивнула.

— Ей всегда везло. Вот и в этот раз ее забрали первой. — Она улыбнулась еще шире. — Но Я буду следующей. Уже скоро.

Ее очевидное стремление последовать за Тайлер в котел начисто избавило меня от служебного рвения. Мне оказалось нечего сказать. Саманта просто наблюдала за мной и ждала, как я буду реагировать. И, надо согласиться, впервые в жизни я сам этого не знал. Какое выражение лица принято делать, когда кто-то говорит тебе, будто всю жизнь мечтал быть съеденным? Попробовать шок? Недоверие? Как насчет оскорбленной невинности? Я уверен: эта тема никогда не поднималась в тех фильмах и сериалах, которые я изучал. И несмотря на лестное мнение некоторых людей о моем уме и изобретательности, сейчас в голову мне не приходило ничего хоть мало-мальски подходящего.

Итак, я уставился на нее, а она на меня. Прекрасная сцена: абсолютно нормальный женатый мужчина с тремя детьми, который в силу сложившихся обстоятельств получает удовольствие, убивая людей, и абсолютно нормальная восемнадцатилетняя девушка, которая ходит в хорошую школу, любит «Сумерки» и мечтает, чтобы ее съели, сидят в промышленном холодильнике на кухне вампирского клуба на Саут-Бич. В последнее время я старался сделать свою жизнь максимально возможным подобием нормальной, но если нормальное выглядит именно так, я предпочел бы что-нибудь иное. Если не принимать во внимание Сальвадора Дали, не думаю, будто человеческий разум мог выдумать что-то более странное.

Наконец и взаимное сверление друг друга взглядом стало казаться слишком странным даже для таких закоренелых нелюдей, как мы. Одновременно моргнув, мы отвели глаза.

— В любом случае, — сказала она, — это не имеет никакого значения.

— Что не имеет значения? — спросил я. — Желание быть съеденной?

Она пожала плечами и в этом момент выглядела до странности обычным подростком.

— Да все. Я хочу сказать, они скоро придут.

Я почувствовал, как по спине побежали мурашки.

— Кто придет? — поинтересовался я.

— Кто-нибудь из шабаша, — ответила она, — ну, из той компании, которая ест людей.

Я вспомнил о файле под названием «Шабаш», который видел в компьютере. Лучше бы я скопировал его и убежал домой.

— Откуда ты знаешь?

Она пожала плечами.

— Они должны меня кормить. Три раза в день, ну, как положено.

— С чего это? — спросил я. — Раз уж они все равно собираются тебя убить, зачем им об этом беспокоиться?

Она одарила меня взглядом, который нельзя было перевести иначе чем: как-можно-быть-таким-идиотом.

— Они собираются меня есть, а не убивать, — сказала она, — и им совершенно не хочется, чтобы я заболела и стала тощей. Я должна быть, не знаю, упитанной. С жирком. Для вкуса.

Принимая во внимание мое хобби и мою работу, я могу похвастаться крепким желудком, но на этот раз его ждало настоящее испытание. Сама мысль, что эта девушка ест три раза в день по изрядной порции для улучшения вкуса своего мяса, оказалась слишком экстравагантной для того, чтобы обдумывать ее до завтрака, и я отвернулся от Саманты.

К счастью для моего аппетита, мой разум решило посетить практическое соображение.

— Сколько их придет? — спросил я.

Она посмотрела на меня и отвела взгляд.

— Не знаю. Обычно двое. На случай если я, не знаю, передумаю и захочу сбежать, но… — Она посмотрела на меня и опустила глаза. — Я думаю, в этот раз с ними придет Влад, — сказала она наконец, и эта мысль отнюдь не делала ее счастливой.

— Почему ты так думаешь?

Она покачала головой, но не подняла взгляда.

— Когда подошла очередь Тайлер, — проговорила она, — он начал приходить с ними. И он, я не знаю, делал с ней… разное. — Она облизнула губы, но продолжала смотреть в пол. — Это было не просто, я не знаю… Не секс. Я имею в виду — не обычный секс. Он… эмм… Он причинял ей боль, ей было действительно очень больно. По-другому, он, видимо, не может кончить. И… — Она вздрогнула и наконец подняла глаза. — Я думаю, они поэтому кладут в мою еду какую-то дрянь вроде транквилизаторов. Чтобы я была, не знаю, тихой и спокойной, потому что иначе… — Она опять отвела взгляд. — Может быть, он не придет.

— Но как минимум два парня придут? — уточнил я.

Она кивнула:

— Да.

— Они вооружены? — спросил я, и она непонимающе посмотрела на меня. — Ну, ножи, пистолеты, гранатометы? У них есть какое-нибудь оружие?

— Не знаю, — ответила она. — Но у меня было бы.

Мне кажется, я тоже вооружился бы на их месте, а еще, пусть это звучит не слишком милосердно, я подумал, что постарался бы заметить, вооружены ли те, кто меня охраняет. С другой стороны, я никогда не воспринимал себя в качестве будущего банкета, а это, наверное, несколько меняет восприятие.

Значит, их будет двое, они скорее всего вооружены, и раз уж мы в Майами, то, вероятно, пистолетами. И, возможно, с ними придет Бобби Акоста, который, как богатый мальчик, скрывающийся от правосудия, скорее всего тоже окажется не с голыми руками. При этом я находился в маленькой комнатке, где негде спрятаться. И кроме того, здесь была Саманта, которая скорее всего закричит, если я попытаюсь застигнуть их врасплох. С другой стороны, у меня чистое сердце и погнувшаяся монтировка.

Не то чтобы давно, но с некоторых пор я понял: изучив ситуацию как следует, почти всегда можно найти способ увеличить свои шансы. Я встал и оглядел комнату в надежде, что кто-нибудь забыл на полке автомат. Я даже заставил себя прикоснуться к банкам и посмотреть за ними, но мне не повезло.

— Эй, — окликнула меня Саманта, — если ты думаешь, я не знаю… Учти, я не хочу, чтобы меня спасали.

— Замечательно, — сказал я, — а я хочу.

Я посмотрел на нее, она по-прежнему сидела на раскладушке, закутавшись в одеяло.

— Я не хочу, чтобы меня съели, — продолжил я, — у меня есть своя жизнь, семья. У меня дома новорожденная дочка, и я хочу снова ее увидеть. Я хочу наблюдать, как она будет расти. Хочу читать ей сказки.

Саманта слегка вздрогнула, и на ее лице появилось неуверенное выражение.

— Как ее зовут? — спросила она.

— Лили-Энн.

Саманта отвернулась, но я видел, что она борется с сомнением, и решил подтолкнуть ее в нужном направлении.

— Саманта, — начал я, — как бы ты ни хотела распорядиться своей жизнью, ты не имеешь права принуждать к этому и меня.

Я чувствовал себя невероятным лицемером, выступая с подобной проповедью, но на кону стояло слишком многое, чтобы об этом задумываться, кроме того, я упражнялся в лицемерии всю сознательную жизнь.

— Но… я хочу этого, — проговорила она, — то есть я всю жизнь…

— Ты хочешь этого настолько, что готова убить меня? — продолжил я. — Ты сейчас делаешь именно это.

Она посмотрела на меня и быстро отвела взгляд.

— Нет. Но…

— Да, «но», — сказал я, — но если мне не удастся пройти мимо тех ребят, которые тебя кормят, я буду мертв, и ты это знаешь.

— Но я не могу вот так отказаться от этого.

— Тебе и не нужно, — заверил я ее, и она внимательно посмотрела на меня. — Все, что от тебя требуется, — это позволить мне сбежать, а ты можешь оставаться здесь.

Она закусила нижнюю губу и несколько секунд раздумывала.

— Не знаю, — проговорила она наконец. — Я хочу сказать, как я могу доверять тебе? Откуда мне знать, что ты не… не знаю… Не позовешь полицию и они не вломятся сюда, чтобы меня спасти?

— К тому времени, когда я смогу вернуться сюда с полицейскими, — ответил я, — тебя уже увезут в другое место.

— Ну да. — Она медленно кивнула. — Но откуда мне знать, что ты не попытаешься, я не знаю, вытащить меня отсюда? Чтобы вроде как спасти от самой себя?

Я опустился перед ней на одно колено. Это отдавало дешевой театральностью, я в курсе, но она была подростком и я имел все основания думать, что она купится.

— Саманта, — сказал я, — от тебя требуется лишь дат мне возможность попробовать. Не делай ничего, и я не буду вытаскивать тебя отсюда против твоей воли. Даю тебе слово чести.

Не грянул гром, не раздался в отдалении демонический хохот, и несмотря на то что в последнее время меня одолевали неприятные эмоции, я не почувствовал стыда. Уверен, я казался очень убедительным. Честно говоря, я думаю, это было лучшим шоу в моей жизни. Разумеется, об искренности не было и речи, но, с учетом обстоятельств, я вполне мог бы пообещать покатать ее на своей «летающей тарелке», лишь бы это помогло мне выбраться.

Саманта выглядела убежденной больше чем наполовину.

— То есть… Не знаю… Я хочу сказать, то есть мне надо просто сидеть здесь и ничего не говорить? Это все?

— Это все, — сказал я.

Я взял ее за руку и посмотрел в глаза.

— Пожалуйста, Саманта. Ради Лили-Энн.

Совершенно бессовестно, знаю, но, к собственному удивлению, я обнаружил, что действительно так считаю и, что еще хуже, что почувствовал в уголках глаз скапливающуюся влагу. Возможно, Станиславский меня бы одобрил, но сейчас это только мешало зрению и было совершенно неуместно.

Хотя, по всей видимости, очень эффективно.

— Хорошо, — сказала она, сжав мою руку, — я не скажу ни слова.

Я пожал ее руку в ответ.

— Спасибо, — произнес я, — от Лили-Энн.

Может быть, это тоже выглядело излишне театрально, но я с трудом представлял, как положено себя вести в такой ситуации. Я встал и взял монтировку. Возможно, она и не была таким уж эффективным оружием, но лучше хоть что-то. Я подошел к двери и постарался втиснуться рядом с косяком так, чтобы меня не увидели через окошко, я выбрал ближайшую к ручке сторону — дверь открывалась наружу, — и первым они увидят противоположный угол. Мне оставалось только надеяться, что они ничего не заметят и, заглянув внутрь и увидев Саманту, сидящую на раскладушке, войдут в комнату, ничего не подозревая. Тогда, если мне повезет, это будет легко — раз-два, и Декстер на свободе.

Я провел, скорчившись в своем углу, уже минут пять, когда сквозь толстую дверь послышались голоса. Я глубоко вздохнул и постарался стать еще меньше и незаметнее. Саманта в ответ на мой вопросительный взгляд, облизнула губы, но тем не менее утвердительно кивнула. Я ответил ей тем же и сразу услышал, как поворачивается ручка. Дверь распахнулась.

— Привет, свинка, — произнес кто-то с очень гадким смешком. — Хрю-хрю.

В дверь вошел мужчина с красной нейлоновой сумкой-термосом в руках. Я опустил ему на голову монтировку, и он упал вперед, не издав ни звука. Со скоростью смазанной маслом молнии я перешагнул через него и бросился в дверной проем, готовый ко всему…

Кроме встречи с огромным кулаком, который уже летел в мое лицо. Он отбросил меня обратно, и я успел только мельком заметить огромную фигуру бритоголового вышибалы, который прижал меня за горло к стене, и услышать крик Бобби Акосты:

— Убей эту сволочь!

Кулак размером с рояль ударился мне в подбородок, и наступила темнота.

Глава 29

Я был далеко отсюда, в неведомом пространстве, где крошечные искры света пронзали бесконечный океан тьмы, в котором дрейфовал Декстер, поскольку его свинцовые ноги и руки оказались совершенно неспособны двигаться. Я испытывал неприятную внутреннюю опустошенность и легкость. Очень долго все, что я чувствовал, было лишь ощущением бытия, но наконец пришедший издалека звук добрался до меня и принес на своей спине идею, которая воплотилась в одном ясном и чистом восклицании: «Ау! » И я понял: это не какое-то таинственное заклинание, которое следует использовать при медитации, и не название утраченной земли, о которой говорится в Библии, но, строго говоря, единственное, что полностью отображало состояние Декстера выше плеч.

— Ау!

— Декстер, ну давай просыпайся, — прозвучал тихий женский голос, и я почувствовал, как прохладная ладонь легла мне на лоб.

Я не имел ни малейшего понятия о том, кому принадлежали голос и рука, но, честно говоря, этот вопрос терял свою важность перед океаном боли, разлившейся в моей голове, и тем фактом, что я не мог повернуть шею.

— Декстер, пожалуйста, — настаивал голос. Прохладная ладонь похлопала меня по щеке с намного большим усилием, чем принято в обществе. Каждый хлопок заставлял очередное «ау» прокатиться по моей голове, и наконец я нашел в себе силы совладать с руками и пошевелил одной, чтобы убрать терзающую меня ладонь.

— Ауу, — произнес я вслух, и это прозвучало как донесшийся издалека крик большой и очень усталой птицы.

— Ты живой, — снова возник голос, и чертова рука вернулась, чтобы опять похлопать меня по щеке. — Я действительно беспокоилась.

Мне показалось, я уже слышал этот голос, но не мог вспомнить, где именно. Впрочем, если учесть, что в голове у меня полыхал стог сена, этот вопрос был не первостепенной важности.

— Ауу! — взвыл я еще раз, вложив в это междометие несколько больше чувства. Я не мог ни подумать, ни сказать что-либо еще, но не расстраивался из-за этого, поскольку «ау» идеально отображало текущее положение вещей.

— Ну давай же, — сказали мне, — открывай глаза, Декстер, ну.

Я задумался. Слово «глаза» было мне определенно знакомо. Оно имело какое-то отношение к… как его, зрению? И они находятся где-то неподалеку от лица, если не прямо на нем. Это было похоже на правду, и я почувствовал, как внутри меня затеплилась радость. Я угадал правильно. Хороший мальчик.

— Декстер, пожалуйста, — продолжал настаивать женский голос, — открывай глаза, ну.

Я почувствовал, как ее рука подбирается к моей щеке, чтобы похлопать по ней еще немного. При мысли об этом в моем мозгу вспыхнула идея — глаза можно открыть вот так. Я попробовал. Правый раскрылся сразу же, левый дернулся несколько раз, прежде чем распахнуться навстречу неясной картине мира. Я немного поморгал, чтобы сфокусировать зрение, и добился своего, но легче от этого не стало.

Примерно в футе над моим нависало лицо. Его нельзя было назвать неприятным, и я был совершенно уверен, что вижу его не в первый раз. Оно принадлежало молодой девушке, которая, по всей видимости, выглядела чем-то обеспокоенной в данный момент. Но пока я моргал и пытался вспомнить, где же я видел это лицо, оно расплылось в улыбке.

— С возвращением, — сказала она, — ты заставил меня поволноваться.

Я моргнул еще раз. Это оказалось тяжким трудом, и было, пожалуй, единственным, что я мог делать. Думать при этом я уже не мог, поэтому моргание пришлось прекратить.

— Саманта, — прокаркал я, очень порадовав себя этим. Да, к лицу прилагалось это имя. А само лицо было так близко к моему, поскольку моя голова лежала у нее на коленях.

— Она самая, — подтвердила Саманта. — Рада, что ты снова с нами.

Реальность постепенно просачивалась в мой пульсирующий болью мозг: Саманта, людоеды, холодильник, огромный кулак… С некоторым трудом, но мне все же удалось собрать обрывки воспоминаний в связную картину. И она оказалась куда страшнее головной боли. Я снова закрыл глаза и взвыл.

— Да, это я уже слышала, — сказала Саманта. — У меня нет аспирина или чего-нибудь еще, но это может помочь. На вот.

Я почувствовал, как она шевельнулась, и открыл глаза. Она держала большую пластиковую бутылку и открывала ее.

— Глотни, — предложила она, — медленно. Только немного, а то захлебнешься.

Я глотнул. Вода оказалась прохладной, и у нее был слабый привкус, который я не смог распознать. Только сейчас я почувствовал, как у меня пересохло горло.

— Еще, — попросил я.

— Пей понемногу, — предупредила Саманта, позволяя мне сделать еще один маленький глоток.

— Хорошо. Я хотел пить.

— Надо же, — удивилась она, — четыре слова подряд. Ты и вправду приходишь в себя.

— Можно, я еще немного выпью? — попросил я. — Это целых пять слов.

— И вправду, — произнесла она с такой интонацией, будто ее безумно радовал мой вновь обретенный талант складывать слова в предложения. Она поднесла бутылку к моим губам, чтобы я мог сделать еще глоток. Кажется, вода помогла мышцам моей шеи расслабиться, и головная боль слегка уменьшилась, а вместе с ней и нарастающее ощущение, что все идет не совсем так, как следовало бы.

Решив осмотреться, я повернул голову. И тут же был вознагражден острой вспышкой боли, пронзившей шею от плеч до самого темени. Но теперь я смог увидеть значительно большую часть мира, чем занимали лицо и рубашка Саманты, и это зрелище не внушало оптимизма. Над нами горела люминесцентная лампа, освещавшая зеленую стену. На месте, где, по здравому смыслу, должно быть расположено окно, виднелся лишь кусок некрашеной доски. Больше я ничего не мог увидеть, не пошевелив головой, а этого мне делать категорически не хотелось, принимая во внимание боль, которой сопровождалась предыдущая попытка.

Осторожно я вернул голову в исходное положение и попробовал начать думать. Я не узнавал место, в котором оказался, но по крайней мере это был не холодильник. Неподалеку слышался металлический звук, и любой, кто хоть сколько-нибудь прожил во Флориде, понял бы, что это кондиционер. Но ни он, ни доска на окне не сообщили мне ничего важного.

— Где мы? — спросил я у Саманты.

Она сделала глоток воды.

— В трейлере, где-то в Эверглейдс, точнее не знаю. У одного из членов шабаша здесь есть около пятидесяти акров земли, и на них стоит эта штука, трейлер. Он здесь охотится. И они привезли нас сюда, чтобы, как это сказать, совсем изолировать. Никто нас не найдет в этом месте.

Ее голос звучал весело, но под конец, вспомнив, что должна чувствовать некоторую вину, она попыталась утопить ее еще в одном глотке воды.

— Как? — сказал я голосом, который опять походил на карканье, и потянулся за бутылкой. Глоток, который я сделал на этот раз, был больше предыдущих. — Как они вынесли нас из клуба, чтобы никто этого не заметил?

Она взмахнула рукой, и от ее движения моя голова дернулась — крошечное движение, но оно сопровождалось изрядной болью.

— Они закатали нас в половики, — ответила она, — пара ребят в комбинезонах вынесли их на улицу и погрузили в фургон с надписью «Химчистка Гонсалеса». В нем нас сюда и привезли. Все просто.

Она улыбнулась, дернув плечом, и глотнула еще воды.

Я задумался. Если Дебора все еще была на своем посту, то два свертка, которые вынесли из клуба, не могли не возбудить в ней определенных подозрений. И, зная Деб, я понимал: заподозрив что-то, она выскочила бы из машины с пистолетом на изготовку и остановила бы их на месте. Значит, она этого не видела. Но почему? Неужели она решила бросить меня, своего дорогого брата, на произвол судьбы? Судьбы, которая была хуже смерти, хотя и включала в себя данный пункт? Я не думал, что она на это способна. Не по собственной воле, во всяком случае. Я глотнул воды и решил обдумать этот вопрос подробнее.

Она бы не оставила меня по доброй воле. С другой стороны, вызвать подмогу она тоже не могла — ее напарник погиб, а сама она в этот момент уже вышла за пределы компетенции полиции и, откровенно говоря, Уголовного кодекса штата. Так что же она могла предпринять?

Я сделал еще глоток воды. Бутылка уже наполовину опустела, но мне показалось, будто вода несколько облегчила мою головную боль. Не то чтобы голова совсем прошла, но это было уже не так страшно. Я хочу сказать, боль означала, что я все еще жив и, как кто-то сказал, «там, где есть жизнь, есть и надежда». Кто же это? Может, Саманта знает? Но когда я открыл рот, чтобы спросить, она как раз вновь приложилась к бутылке, а я вспомнил, что думал о том, как моя сестра могла допустить, чтобы я оказался здесь, и о ее дальнейших действиях.

Забрав у Саманты бутылку, я выпил еще немного. Дебора не оставит меня вот так. Конечно, нет. Она ведь любит меня. Тут мое сознание затопила неожиданная мысль — я ведь тоже люблю ее. Я глотнул еще воды. Любовь — интересная штука. Странно понимать такое в моем возрасте, но всю жизнь меня окружало столько любви, начиная с моих приемных родителей — Гарри и Дорис. Им совершенно не обязательно было меня любить, ведь я не являлся их ребенком, и тем не менее они меня любили. Как и многие другие, всю мою жизнь, до этого самого момента, когда сейчас у меня есть и Деб, и Рита, и Коди с Эстор, и Лили-Энн. Прекрасная, потрясающая, чудесная Лили-Энн, совершенное воплощение любви. Но и все остальные тоже любили меня, каждый по-своему.

Саманта взяла бутылку и отпила из нее. В этот момент на меня снизошло потрясающее прозрение. Даже Саманта проявила это чувство ко мне. Она доказала это, рискуя всем, что имело для нее значение, всем, о чем она мечтала, только для того, чтобы дать мне возможность сбежать! Разве это не проявление высшей любви?

Я выпил еще воды, и меня охватило удивительное ощущение: меня окружают все эти замечательные люди. Люди, которые продолжают меня любить несмотря на мои действительно ужасные поступки. Но какого черта? Я ведь прекратил, разве нет? Разве я не пытался сейчас начать новую жизнь, наполненную любовью и ответственностью за ближнего в мире, который внезапно превратился в место, полное счастья и чудес?

Саманта схватила бутылку и отхлебнула из нее, потом она вернула ее мне, и я с наслаждением допил все. Эта вода была самой вкусной, какую я когда-либо пил. Или, возможно, я просто начал больше ценить окружающий мир. Да. Мир — это на самом деле совершенно потрясающее место, и я являюсь его неотъемлемой частью. Так же как и Саманта. Что за потрясающий человек Саманта! Ведь она позаботилась обо мне, хотя и не обязана была это делать. И продолжала заботиться! Она выхаживала меня и гладила мое лицо с чувством, которое нельзя назвать иначе, как любовью. Что за потрясающая девушка! И она хотела быть съеденной. С ума сойти, на меня снизошло откровение: еда — это любовь, и желать стать ею — еще один способ выказать другим свою любовь. И Саманта выбрала этот путь, так как была настолько переполнена любовью, что не могла выразить ее в какой-то другой, не столь радикальной форме! Потрясающе!

Я заглянул ей в глаза с новым чувством. Она чудесный щедрый человек. И, несмотря на боль в шее, я должен был показать ей, что понимаю ее и восхищаюсь тем, какой она прекрасный, замечательный человек. Я поднял руку и погладил ее по щеке. Ее кожа была мягкой, теплой, и под ней пульсировала жизнь. Она посмотрела на меня с улыбкой и вновь положила руку мне на лицо.

— Ты такая красивая, — сказал я, — то есть слово «красивая» не выражает всего, о чем я говорю, может быть, в поверхностном смысле, только если иметь в виду нечто внешнее. В нем нет настоящей глубины того, что я называю красивым. Особенно в твоем случае. Понимаешь, я лишь сейчас понял, что именно ты делаешь, всю эту суету с желанием быть съеденной. То есть да, внешне ты тоже красивая, но это не то, о чем я хочу сказать. Только не думай, будто я тебе в этом отказываю: я понимаю, как это важно для девушки. Для женщины. Тебе восемнадцать, ты уже взрослая женщина. Это видно, поскольку ты приняла решение, что тебе делать со своей жизнью. И не собираешься сворачивать со своего пути, а это действительно взрослое решение, и я уверен: ты понимаешь все его последствия. Человек становится взрослым, когда научается принимать решения, осознавая их последствия и необратимость. И я восхищаюсь тобой. А еще ты, как я уже сказал, действительно очень, очень красивая.

Ее рука погладила мое лицо, а потом скользнула по моей шее под воротник рубашки и погладила мне грудь.

— Я понимаю, о чем именно ты говоришь, и ты первый из тех, кого я знаю, кто действительно понял значение всего этого для меня…

Она убрала руку с моей груди, чтобы взмахнуть ею в воздухе, указывая на то, что нас окружало, а я потянулся за ней и вернул ее на место, так как мне были приятны прикосновения Саманты и хотелось постоянно ощущать их. Она улыбнулась и снова погладила меня по груди.

— Это не просто понять, я знаю. Именно поэтому я никогда не думала о возможности с кем-то поговорить об этом, и именно поэтому я большую часть жизни провела в одиночестве, да, пожалуй, всю жизнь, откровенно говоря. Разве кто-то смог бы меня понять? Я имею в виду, если бы я кому-то сказала: «Я хочу, чтобы меня съели», — тут же началась бы всякая чушь про психиатров, и никто больше не считал бы меня нормальной, а я — абсолютно нормальная, и все это считаю нормальным выражением…

— Любви, — закончил я за нее.

— Ты понимаешь! — воскликнула она, и ее рука скользнула ниже, мне на живот, а потом вернулась на грудь.

— Господи, я знала, что ты это поймешь! Тогда, в холодильнике, я сразу почувствовала: в тебе есть то, чего нет в других. И я стала надеяться, что, возможно, мне удастся хоть раз до того, как это произойдет, поговорить откровенно с кем-нибудь, кто не станет смотреть на меня как на больного урода.

— Нет, никогда, ты ведь такая красивая, — сказал я. — Не знаю, как вообще можно про тебя такое подумать.

— Я не об этом, — попыталась возразить она.

— Я знаю, но нас делают такими, какие мы есть, наши внутренние побуждения. И нельзя думать, будто понял кого-то, если не учитывать все тонкости. А что касается тебя, то никто, если только он не полный идиот, не может, глядя на твое лицо, не подумать: «Что за невероятный человек» — и не увидеть твой прекрасный внутренний мир, который еще лучше, чем внешняя оболочка.

И поскольку я хотел, чтобы Саманта поняла все, а словами выразить это было невозможно, я притянул ее лицо к себе и поцеловал.

— Ты прекрасна и внешне и в душе, — сказал я.

Она улыбнулась потрясающе теплой и ласковой улыбкой, и я тут же поверил, что все будет хорошо.

— Ты тоже, — произнесла она и поцеловала меня.

На этот раз поцелуй длился дольше и вызывал чувство, которое было новым для меня и, по всей видимости, для нее тоже, но никто из нас не хотел останавливаться, пока она не вытянулась рядом со мной на полу трейлера, не прерывая поцелуя. Наконец она оторвалась от меня и сказала:

— Кажется, они что-то добавили в воду.

— Не думаю, что это имеет значение, — ответил я. — То, что мы начали понимать, не может быть вызвано какой-то дрянью в воде, поскольку это исходит от нас, из самого нашего естества, и это все правда. Я знаю: ты чувствуешь то же, что и я.

Я поцеловал ее, и она ответила на поцелуй, но неожиданно прервала его и положила обе ладони мне на щеки.

— В любом случае, — сказала она, — даже если что-то и было в воде, это ничего не значит. Я всегда думала о том, как это важно, я имею в виду любовь, и, понимаешь, не только та, которую испытывают, но и та, которой занимаются. И я подумала, мне уже восемнадцать, и, пока я все еще здесь, мне надо разок попробовать это. Как ты думаешь?

— По крайней мере разок, — согласился я.

Она улыбнулась и закрыла глаза, и мы попробовали. Больше, чем разок.

Глава 30

— Хочу пить, — сказала Саманта, и ее слова прозвучали как нытье.

Не скажу, чтобы мне это было приятно, но я промолчал. Я тоже испытывал жажду. Какой смысл об этом говорить? Нам обоим хотелось пить, и уже довольно давно. Вода закончилась. Совсем. Но жажда была наименьшей из моих проблем. У меня болела голова, я оказался заперт в трейлере где-то в Эверглейдс и только что сделал то, что не в состоянии был понять. Ах да, еще меня собирались убить в ближайшее время.

— Я выгляжу полной дурой, — пожаловалась Саманта.

И на этот раз мне тоже было нечего сказать. Теперь, когда действие добавленного в воду наркотика закончилось, мы оба ощущали себя дураками, но ей оказалось тяжелее принять тот факт, что наше поведение диктовалось наркотиками. По мере того как мы приходили в себя, Саманта сначала почувствовала неуверенность, затем начала нервничать и в конце концов чуть не дошла до истерики, собирая по всему трейлеру предметы своего гардероба, которые мы с таким энтузиазмом разбросали. В ее исполнении это выглядело очень неловко, но я тоже решил одеться.

Вместе со штанами ко мне вернулась некоторая способность трезво мыслить. Я встал и осмотрел трейлер. Это не отняло много времени — в длину он оказался не больше тридцати футов. Все окна были тщательно заколочены трехдюймовыми досками. Я постучал по ним, затем налег на них всем своим весом. Доски даже не шевельнулись. Они явно были укреплены чем-то снаружи.

Дверь имелась всего одна — с ней повторилась та же история, что и с досками. Даже когда я с разбегу ударился об нее плечом, это не привело ни к какому результату, разве что у меня еще сильнее заболела голова. Впрочем, теперь к ней присоединилось и плечо. Я сел, желая немного прийти в себя. В этот момент Саманта принялась ныть. Теперь, когда она была одета, у нее возникла уверенность в том, что она имеет право жаловаться на все, и это не ограничивалось проблемой воды. По отвратительной прихоти природы или в силу банального невезения, тембр ее голоса превосходно резонировал с болью, пульсировавшей в моей голове. Каждая жалоба Саманты заставляла очередную волну боли прокатываться по несчастному серому веществу, заполнявшему мой череп.

— Здесь… воняет, — сказала она.

Здесь действительно не слишком приятно пахло — смесью застарелого пота, мокрой псины и плесени. Но какой смысл обсуждать вещи, которые все равно не можешь изменить?

— Могу принести тебе надушенный платочек, — сказал я, — он остался в машине.

Она отвела глаза.

— Не нужно так ехидничать.

— Пожалуй. Но выбраться отсюда мне действительно нужно.

Она не взглянула на меня и не удостоила ответом, что в данный момент являлось благословением. Я закрыл глаза и попытался усилием воли прогнать боль, бьющуюся в голове. У меня ничего не получилось, и через несколько минут мое занятие прервала Саманта.

— Я хотела бы, чтобы этого не случилось, — произнесла она.

Я открыл глаза. Она все еще смотрела в сторону, в пустой угол. Там не было совершенно ничего, но, вероятно, он оказался в ее вкусе.

— Прости, — сказал я.

Она пожала плечами, продолжая смотреть в угол.

— Ты не виноват, — продолжала она, и, несмотря на абсолютную истинность высказывания, с ее стороны это выглядело изрядной жертвой. — Я знала, они что-то добавили в воду. Они всегда так делают. — Она опять пожала плечами. — Я раньше никогда не принимала экстази.

— Я тоже, — заметил я. — Ты думаешь, это был он?

— Уверена, — ответила Саманта, — то есть Тайлер мне говорила. Она принимает помногу. Принимала… — Она покачала головой, и я увидел, что ее щеки залились краской. — Не важно. Она говорила, что экстази заставляет тебя желать прикасаться ко всем и… желать, чтобы прикасались к тебе.

Если это и в самом деле был экстази, описание действия казалось совершенно правильным. Я подумал, что мы либо приняли слишком много, либо это очень сильный наркотик, и почти покраснел при воспоминании обо всем произошедшем. Быть чуть более человеком — одно, но мое поведение находилось далеко за пределами допустимого и простиралось в область человеческого безмозглого идиотизма. Вероятно, эту дрянь стоило назвать по-другому. «Секстази», к примеру. Сейчас, вспоминая случившееся, я был рад во всем обвинить наркотик. Мне бы не хотелось думать, будто я способен вести себя как герой комикса.

— Ну ладно, нужно же попробовать, — закруглилась Саманта, все еще смущаясь, — не скажу, что мне будет этого не хватать. Ничего особенного.

Я не слишком хорошо разбираюсь в так называемых постельных разговорах, но, по-моему, такую разновидность честности они не подразумевают. Из того, что известно мне, следовало бы сделать друг другу по паре комплиментов, даже если оба уверены: случившееся — ошибка. Полагаю, текст мог быть следующим: «Это было прекрасно. Давай не будем портить память о случившемся попытками его повторить», или «у нас всегда будет наш Париж». В данном случае «у нас всегда будет наш ужасный вонючий трейлер на болоте». Может быть, это не очень подходило, но она могла хотя бы попытаться. Вполне вероятно, Саманта хотела таким образом отомстить мне за то неудобное положение, в котором оказалась, или, возможно, это соответствовало истине и она, как любой подросток, не знала, что таких вещей говорить нельзя.

В любом случае ее слова в сочетании с моей головной болью пробудили во мне ехидство, о существовании которого я и не подозревал.

— Ничего особенного, ты права, — согласился я.

Она посмотрела на меня взглядом, который можно было бы назвать злобным, но промолчала и через некоторое время отвернулась. Я еще разок потянулся, потер шейные мышцы и встал.

— Должен же быть способ отсюда выбраться, — проговорил я, обращаясь в первую очередь к самому себе, но, разумеется, она не могла не ответить.

— Не должен, — сказала она. — Они всегда держат людей здесь, и никто еще не выбирался.

— Если они находились под воздействием наркотиков, то могли и не пробовать.

Она прикрыла глаза, покачала головой, показывая таким образом степень моей глупости, и отвернулась. Может быть, я и вправду дурак, но не настолько, чтобы сидеть и ждать, пока меня съедят, не пытаясь сбежать.

Я еще раз прошелся по трейлеру из конца в конец. Ничего нового не появилось, но я осмотрел все тщательнее, чем в прошлый раз. Из мебели здесь были только нары, устроенные в дальнем конце и, по всей видимости, служившие кроватью. На них лежал тонкий туристский матрас, накрытый жалкого вида серой простыней. Я стянул матрас на пол, под ним оказался квадратный кусок доски, закрывавший отверстие. Вынув доску, я обнаружил ящик, где находилась тощая подушка в наволочке, весьма напоминавшей простыню. По всей видимости, ящик занимал всю ширину трейлера, хотя я мало видел в полутьме.

Кроме подушки, в ящике лежал кусок деревянного бруска длиной полтора фута. Один его конец сужался, и вся стесанная часть оказалась покрыта грязью. На другом виднелись зарубки и канавка, по всей видимости, протертая веревкой. Эта деревяшка, вероятно, использовалась как кол, ее вбивали в землю, и, видимо, что-то привязывали к ней. В верхний конец был воткнут старый погнувшийся гвоздь, которым скорее всего распутывали веревку. Я вынул кол из ящика и положил его рядом с подушкой. Больше я, как ни старался, ничего найти не смог. Однако когда я нажал на дно ящика, оно поддалось, а надавив сильнее, я был вознагражден звуком гнущихся металлических листов.

Бинго. Я нажал еще сильнее, и металл погнулся так, что это стало заметно. Я залез в ящик обеими ногами. Мне с трудом, но все же хватило места, и я принялся прыгать как можно выше. Это производило громкий шум, и где-то на седьмом прыжке Саманта решила подойти и посмотреть на происходящее.

— Что ты делаешь? — поинтересовалась она. Поразительно глупый и действующий на нервы вопрос.

— Убегаю, — ответил я и подпрыгнул еще раз.

Она немного понаблюдала за мной, а потом покачала головой и громко, чтобы я точно мог ее расслышать, сказала:

— Я не думаю, что так ты сможешь выбраться.

— Металл здесь довольно тонкий. Не такой, как на полу.

— Дело в прочности на разрыв. Это вроде поверхностного натяжения в чашке с водой. Мы проходили на физике.

Я восхитился уроками физики, где изучают прочность на разрыв пола трейлера, через который кто-то пытается сбежать от людоедов, а затем застыл в прыжке. Что, если она права? В конце концов, в «Рэнсом Эверглейдс» учат многим вещам, о которых не узнать из программы общеобразовательной школы. Я вылез из ящика и посмотрел, чего мне удалось достигнуть к настоящему моменту. Не многого. Металл заметно погнулся, но не настолько, чтобы внушать серьезную надежду.

— Они будут здесь задолго до того, как ты закончишь, — сказала Саманта. И кто-нибудь не слишком милосердный мог бы решить, будто она злорадствует.

— Может быть, — согласился я, и тут мой взгляд упал на найденную в ящике деревяшку. Я не сказал «ага! », но момент был из тех, которые в комиксах обозначают загоревшимися в голове лампочками. Я взял деревяшку и вытащил из нее старый гвоздь, затем пристроил его шляпку в трещине на заостренном конце кола и нацелил в середину проделанного в полу углубления. Со значением посмотрев на Саманту, я ударил колом со всей силой, на какую оказался способен.

Было больно, и в моей руке появилось три занозы.

— Ха! — прокомментировала мой успех Саманта.

Говорят, что за спиной каждого успешного мужчины стоит женщина. Немного изменив фразу применительно к ситуации, можно сказать: за спиной каждого пытающегося сбежать Декстера стоит действующая ему на нервы Саманта. Ее радость при виде моих неудач вдохновляла меня, как ничто другое. Я снял ботинок, надел его на верхний конец деревяшки и постучал по нему в порядке эксперимента. Теперь стало далеко не так больно, и я вполне мог проделать отверстие в полу ящика.

— Сама ты «ха», — сообщил я Саманте.

— Твое дело, — сказала она и вернулась на свое место в середине трейлера.

Я вновь принялся за работу, заключавшуюся в методичных ударах по носку моего ботинка. Через пару минут я прервался, чтобы оценить успехи. Вмятина стала намного глубже, и на металле появились признаки усталости. Острие гвоздя вошло в металл, и через несколько минут я вполне мог проделать небольшое отверстие. Еще через две минуты звук ударов изменился, и я вытянул кол, чтобы посмотреть на результат моих усилий.

В полу появилась маленькая дырка, через которую был виден солнечный свет. Еще немного времени и работы, и я смогу проделать дыру побольше и сбежать.

Я просунул конец кола в отверстие так глубоко, как только мог, и принялся стучать по нему еще сильнее, чем раньше. Деревяшка медленно уходила все глубже, и неожиданно провалилась сразу на несколько дюймов. Я перестал стучать и принялся раскачивать кол взад и вперед, растягивая металл и расширяя отверстие. Я качал его, дергал и даже, надев ботинок, пнул несколько раз. В течение двадцати минут металл сопротивлялся, но наконец я проделал себе ход наружу.

Некоторое время я просто смотрел на дыру в полу. Я устал, у меня болели все мышцы, и пот лил с меня ручьем, но зато я был всего в шаге от свободы.

— Я пошел, — крикнул я Саманте, — это твой последний шанс сбежать.

— Пока, — откликнулась она, — счастливо прогуляться.

Это прозвучало несколько грубо после всего, что мы пережили вместе, но, вероятно, большего от нее нельзя было добиться.

— Постараюсь, — сказал я и, забравшись в ящик, просунул обе ноги в проделанный лаз. Мои ступни коснулись земли, я протиснул в дыру все остальное тело. Отверстие оказалось очень узким, и я чувствовал, как мои брюки и рубашка цепляются за металлические края и рвутся. Я поднял руки над головой, продолжая продвигаться, и через несколько секунд находился уже снаружи и сидел на мокрой земле Эверглейдс. Мои брюки постепенно пропитывались болотной жижей, но это было куда приятнее, чем сидеть на полу трейлера.

Я сделал глубокий вдох. Наконец-то я оказался на свободе, несмотря на то что находился внутри сложенного из бетонных блоков фундамента высотой в несколько футов, на котором и был установлен трейлер. В фундаменте имелось два проема: рядом с дверью трейлера и напротив нее. Я перекатился на живот и подполз ко второму. И как раз в тот момент, когда моя голова высунулась наружу и я решил, будто смогу с легкостью убраться отсюда, огромная рука схватила меня за волосы.

— Это уже слишком, гаденыш, — прорычал кто-то, и я почувствовал, как меня поднимают на ноги, с перерывом на удар головой о стену трейлера.

Сквозь вспыхнувшие в моей и так пострадавшей голове огни я увидел своего старого знакомого — бритоголового вышибалу из клуба. Он отбросил меня к стене трейлера и прижал к ней за горло, точно так же как в холодильнике.

Через его плечо я разглядел, что трейлер стоит на небольшой поляне, окруженной пышной растительностью Эверглейдс. С одной стороны поляны находился канал, и тучи комаров жужжали в воздухе и с удовольствием устраивались на нас. Где-то закричала птица. По тропинке от края поляны к нам подошел Кукаров — менеджер клуба — в сопровождении двух гнусного вида личностей. Одна из личностей держала в руках сумку-термос, другая — кожаный чехол для инструментов.

— Ну что, свинка, — сказал Кукаров, омерзительно улыбнувшись. — И куда же это мы собрались?

— Я записан на прием к стоматологу, — ответил я, — и мне никак нельзя его пропустить.

— А придется, — отозвался Кукаров, и вышибала ударил меня по щеке ладонью. В сочетании с имевшимися повреждениями пощечина оказалась куда больнее, чем я мог предположить.

Люди, которые хорошо меня знают, скажут вам: Декстер никогда не выходит из себя. Но тут я решил, что с меня хватит. Я пнул вышибалу в пах, с достаточной силой, чтобы тот отпустил меня. И он согнулся пополам с такими звуками, будто его рвало. Ну а поскольку мне это удалось так просто, я повернулся к Кукарову, изготовившись к драке.

Но у того в руках оказался пистолет, нацеленный мне прямо между глаз. Большой и дорогой пистолет, на вид, я бы сказал, «магнум» тридцать седьмого калибра. Палец Кукарова лежал на курке, а тьма в его глазах была еще гуще, чем в дуле пистолета.

— Ну давай, — сказал он, — попробуй.

Предложение звучало заманчиво, но я решил отказаться и поднял руки вверх. Секунду он просто наблюдал за мной, а затем отошел назад на несколько шагов, не спуская с меня глаз, и крикнул остальным:

— Свяжите его и объясните, что он не прав, но постарайтесь не испортить мясо. Кабанчик нам тоже пригодится.

Один из них схватил меня и довольно болезненно заломил руки за спину, второй принялся разматывать скотч и уже успел стянуть мои запястья несколькими слоями, когда я услышал лучшую музыку в своей жизни — вой сирен и пробивающийся сквозь него голос Деборы:

— Это полиция. Вы окружены. Бросайте оружие и ложитесь на землю лицом вниз.

Двое помощников Кукарова отскочили от меня и с открытыми ртами уставились на своего хозяина. Вышибала все еще стоял согнувшись, и его тошнило. Кукаров оскалился.

— Я убью эту мразь! — крикнул он. Я видел, как он поднял пистолет, и палец на курке напрягся.

Выстрел прорезал воздух, и Кукарову снесло полголовы. Он немного покачался, как будто его тянули в разные стороны веревками, и рухнул на землю.

Двое людоедов тут же легли, как было приказано, и даже вышибала плюхнулся лицом вниз. Дебора выбежала из кустов, окружавших поляну, и подбежала ко мне. За ней следовали как минимум дюжина полицейских, несколько тяжело вооруженных ребят из спецназа и детектив Уимс — чернокожий великан из полиции племени микуссуки.

— Декстер, — окликнула меня Дебора. Она схватила меня за руки и заглянула в лицо. — Деке, — повторила она.

Было приятно видеть на ее лице некоторое беспокойство. Она похлопала меня по плечу и почти улыбнулась — редкость для нее. Но, оставаясь собой, Деб не могла не испортить впечатления.

— Где Саманта? — спросила она.

Я посмотрел на сестру. У меня раскалывалась голова, на мне болтались лохмотья разорванных штанов, мое горло и лицо болели после невежливого обхождения вышибалы, мне было стыдно за то, что я недавно сотворил, руки все еще оставались связанными за спиной, и, помимо всего прочего, мучила жажда. Меня только что избили, похитили, накачали наркотиками, опять избили и наставили на меня очень большой пистолет, и никто за все это время не услышал от меня ни единой жалобы. Но Деб могла думать только о Саманте, которая была сыта, сидела в удобном помещении с кондиционером, кстати, по своей воле — более того, она сама туда напросилась, — и при этом ныла из-за каких-то мелких проблем, пока я пытался справиться с сыпавшимися мне на голову несчастьями, к которым теперь прибавились и тучи комаров, пользующихся моим беспомощным положением.

Но конечно, Дебора — это моя семья, к тому же мои руки по-прежнему находились за спиной, поэтому даже речи не могло быть о том, чтобы ее ударить.

— Я в порядке, сестренка, — произнес я, — спасибо, что спросила.

Как обычно, мой сарказм остался незамеченным. Она схватила меня за плечи и встряхнула.

— Где она? — повторила Деб. — Где Саманта?

Я со вздохом сдался.

— В трейлере. С ней все в порядке.

Дебора на секунду задержалась на мне взглядом, а потом вихрем унеслась в сторону двери трейлера. Уимс последовал за ней, и я услышал громкий треск. По всей видимости, он сорвал дверь с петель. Через секунду он прошел мимо меня, неся дверь за ручку одной рукой. За ним следовала Дебора, обнимавшая Саманту за плечи. Она вела девушку к машине и бормотала что-то вроде:

— Я нашла тебя, теперь все будет в порядке.

Саманта, раздраженная до предела, горбилась и требовала оставить ее в покое.

Я огляделся. Несколько полицейских в жилетах без особой нежности надевали наручники на ребят Кукарова. Все постепенно успокаивалось. За исключением девяти миллионов комаров, которые обнаружили мою ничем не прикрытую голову и развили бурную деятельность. Я попытался отогнать их, но со связанными за спиной руками это было, разумеется, невозможно. Я попробовал потрясти головой, но это тоже не помогло, хотя вызвало такой взрыв боли, что больше не стоило и пробовать, даже если бы это было верным средством. Попытка подвигать локтями тоже не увенчалась успехом. Комары, думаю, в это время смеялись надо мной и радостно облизывались, приглашая на пир своих друзей.

— Извините, не мог бы кто-нибудь из вас развязать меня? — спросил я.

Глава 31

И все-таки мне удалось избавиться от скотча на запястьях. В конце концов, я находился посреди толпы полицейских, и не могли же они, поклявшиеся защищать закон, оставить меня связанным, как будто я какой-нибудь… Впрочем, строго говоря, я действительно какой-нибудь, но ведь я искренне пытался не быть таковым. И поскольку они не знали всей правды, я мог позволить себе надеяться, что рано или поздно кто-то сжалится и развяжет мне руки. Этим кем-то оказался детектив Уимс — гигант из полиции племени. Он подошел ко мне, посмотрел на мои страдания с очень широкой улыбкой на очень широком лице и покачал головой.

— Почему ты стоишь тут с перемотанными скотчем руками? — поинтересовался он. — Тебя больше никто не любит?

— Думаю, просто не я в данный момент являюсь объектом первостепенной важности, — ответил я, — комары, впрочем, так не считают.

Он расхохотался высоким и не в меру веселым смехом, смеялся несколько секунд — слишком долго, на взгляд человека, руки которого связаны скотчем. Я как раз собрался сказать ему что-нибудь резкое, но он вытащил из кармана огромный складной нож и раскрыл его.

— Ну что, хочешь снова убивать мух? — спросил он и сделал ножом жест, означавший, что мне надо повернуться.

Я рад был повиноваться, и он тут же приложил лезвие к скотчу. Нож, по всей видимости, был очень острым — я не почувствовал никакого давления. Скотч разлетелся на части. Я вернул руки в естественное положение и отодрал с них остатки ленты. Вместе с ней я отодрал и большую часть волос с запястий, но, поскольку первым же ударом убил у себя на шее шесть комаров, жалеть об этом не приходилось.

— Спасибо большое, — поблагодарил я Уимса.

— Не за что, — ответил он. — Нехорошо так связывать людей.

Он рассмеялся собственной шутке, а я улыбнулся ему одной из своих лучших фальшивых улыбок в благодарность за его доброту.

— Именно так, — сказал я, — очень смешно.

Возможно, мои слова оказались недостаточно изящны, но я действительно был ему благодарен; к тому же моя голова болела слишком сильно, чтобы произвести на свет нечто лучшее.

Впрочем, это не имело значения, поскольку Уимс уже потерял ко мне интерес. Он застыл без движения с лицом, поднятым вверх, и полуприкрытыми глазами, будто прислушивался к голосу, зовущему его откуда-то издалека.

— Что случилось? — спросил я.

Он ответил не сразу.

— Дым, — произнес он, покачав головой, — кто-то жжет там костер без разрешения. — Он дернул подбородком в сторону самого сердца Эверглейдс. — Очень плохо в это время года.

Я не смог учуять ничего, кроме обычного для Эверглейдс запаха влажной земли, а еще пота и намека на запах пороха, который все еще висел в воздухе, но, разумеется, я не собирался спорить со своим спасителем. В любом случае мне пришлось бы общаться с его спиной, так как он уже развернулся и направился прочь с поляны. Я проводил его взглядом, растирая запястья и верша свою жуткую месть комарам.

Больше вокруг трейлера смотреть было не на что. Копы уже отводили людоедов прочь, к ужасам предварительного заключения. Лично я надеялся, что эти ужасы окажутся достаточно кошмарными. Спецназовцы стояли группой вокруг одного из своих — вероятно, того, кто отстрелил Кукарову лицо. У него был вид человека, у которого падает уровень адреналина в крови и наступает шок от осознания содеянного. Его коллеги заботливо наблюдали за ним.

В любом случае пришла пора Декстеру двигать отсюда. Но моя проблема заключалась в отсутствии собственного транспорта. Надежда на доброту незнакомцев — весьма зыбкая вещь, надежда на помощь семьи зачастую оборачивается еще худшими последствиями, но в данный момент это было оптимальным вариантом, и я пошел искать Дебору.

Моя сестра обнаружилась на переднем сиденье своей машины. Она пыталась окружить Саманту Альдовар сочувствием и заботой, но у нее получалось плохо. Эта задача была бы сложной для Деборы даже в том случае, если бы Саманта согласилась ей подыграть, но она, естественно, не желала этого делать. События неумолимо приближались к тупику.

— Не буду я в полном порядке, — как раз говорила Саманта. — Зачем вы продолжаете мне это твердить, будто я умственно отсталая?

— Ты пережила большое потрясение, Саманта, — сказала Деб. Она явно пыталась выразить сочувствие и успокоить ее, но я почти слышал кавычки в начале и конце предложения: казалось, будто она читала выдержки из «Руководства по оказанию помощи спасенным заложникам». — Но теперь все закончилось.

— А я не хочу, чтобы это заканчивалось, черт бы вас побрал.

Я сел в машину и закрыл дверь, Саманта повернулась ко мне.

— Ты скотина, — поприветствовала она меня.

— Я ничего не сделал, — ответил я.

— Ты приволок их сюда. Ты все это подстроил.

Я покачал головой:

— Нет. Понятия не имею, как они нас нашли.

— Ну конечно, — ехидно протянула она.

— И вправду, — повернулся я к Деб, — как вы нас нашли?

Дебора пожала плечами.

— Чатски приехал составить мне компанию, пока я наблюдала за клубом. Когда приехал фургон из химчистки, он прикрепил на него маячок.

Логично. У гражданского мужа Деб, Чатски, полуотставного оперативника разведки, вполне могли оказаться подходящие игрушки.

— В общем, они вынесли вас из клуба и увезли, мы немного подождали и поехали следом. Когда мы все добрались до болота, я вызвала спецназ. Честно говоря, я очень надеялась поймать и Бобби Акосту, но ждать было уже нельзя. — Дебора обернулась к Саманте. — В первую очередь мы должны были спасти тебя, Саманта.

— Да вашу ж мать, я не хотела, чтобы меня спасали, — сказала Саманта. — Когда это до вас дойдет?

Деб открыла рот, но Саманта продолжила:

— А если вы еще раз скажете, что со мной все будет в порядке, я, ей-богу, закричу.

Честно говоря, стало бы легче, если бы она закричала. Я настолько устал от ее язвительности, что готов был закричать сам, и моя сестра не сильно отстала от меня в этом. Но, вероятно, Деб все еще не могла избавиться от иллюзии, будто спасла от чудовищных вещей несчастную жертву, поэтому в попытке сдержать себя и не придушить Саманту она сжала кулаки так, что костяшки побелели. Дебора все еще держалась.

— Саманта, — сказала она очень осторожным тоном, — совершенно естественно, ты растеряна и не можешь разобраться в своих чувствах прямо сейчас.

— Вы даже не представляете себе, насколько я прямо сейчас могу это сделать, — заверила ее Саманта. — В данный момент я чувствую, как вы меня откровенно достали, и хотела бы, чтобы вы меня никогда не находили. Это тоже совершенно естественно?

— Да, — ответила Дебора, хотя оказалось нетрудно заметить, что ее тон слегка отдавал сомнением. — Часто бывает, что жертва начинает чувствовать эмоциональную привязанность к своим похитителям.

— Вы говорите так, будто выучили книгу наизусть, — сказала Саманта.

Я не мог не восхититься ее проницательностью, хотя от ее тона хотелось заскрипеть зубами.

— Я посоветую твоим родителям найти хорошего специалиста.

— Да, замечательно, — отозвалась Саманта, — только в психи меня еще не записывали.

— Тебе станет лучше, если ты сможешь кому-то рассказать обо всем произошедшем с тобой.

— Да, точно, я не могу дождаться этой возможности, — ответила Саманта и посмотрела на меня. — Я хочу рассказать обо всем, поскольку кое-что из произошедшего было, знаете ли, совершенно против моей воли, и думаю, всем будет очень интересно об этом послушать.

Я почувствовал себя так, будто меня облили ледяной водой. Не столько из-за сказанного ею, сколько вследствие того, что она обращалась ко мне. Нельзя было не понять, о чем она говорит, но неужели она действительно расскажет, как мы проводили время под воздействием экстази, и заявит, будто это оказалось против ее воли? Я не ожидал от нее такого поступка. В конце концов, это слишком личное, и, честно говоря, я тоже не давал своего согласия. Я не подмешивал наркотики в воду и совершенно точно не собирался этим хвастаться.

У меня появилось неприятное ощущение, будто я куда-то проваливаюсь, когда смысл ее угрозы начал доходить до меня. Если она заявит, что все произошло без ее согласия, строго говоря, случилось изнасилование, хотя подобные вещи никогда не входили в сферу моих интересов, я уверен, суд посмотрит на меня с ничуть не большим одобрением, чем если он узнает о некоторых моих увлечениях. Прозвучи слово «изнасилование», и никакие оправдания мне не помогут, какими бы умными и во всех отношениях замечательными они ни были. И разве можно осудить тех, кто ей поверит: взрослый мужчина, запертый с молодой девушкой, никто никогда ни о чем не узнает — картина говорит сама за себя. Невозможно не поверить и так же невозможно оправдать, даже если я и был в тот момент уверен, что скоро умру. Я никогда не слышал, чтобы защита обвиняемого по делу об изнасиловании строилась на смягчающих обстоятельствах, и был уверен: это не сработает.

Не важно, что я скажу, даже если Декстер в своем красноречии превзойдет человеческие возможности и заставит мраморную богиню правосудия расплакаться, мое слово все равно будет против ее, а я тот, кто воспользовался беспомощностью жертвы похищения. Мне ясно, что обо мне подумают. В конце концов, я тоже злорадно смеялся над новостями о взрослых женатых мужчинах, терявших семью и работу, переспав с молоденькой девицей, а это именно то, что сделал я. Даже если мне удастся убедить всех окружающих, будто наркотики вынудили меня на этот поступок, а сам я не виноват, со мной все будет кончено. Секс с девушкой-подростком под воздействием наркотиков больше тянул на заголовок «желтой» газеты, чем на оправдание.

К тому же никто из когда-либо живших на земле адвокатов не смог бы защитить меня перед Ритой. Я все еще многого не понимал в человеческом поведении, но смотрел достаточно сериалов, чтобы осознать один момент. Рита, возможно, и не поверит, будто я насильник, но это не будет иметь для нее значения, даже если я скажу, что меня связали по рукам и ногам, накачали наркотиками, а потом заставили заниматься сексом под угрозой пистолета. Она разведется со мной и воспитает Лили-Энн сама. А я останусь один, на улице, без жареной свинины, без Коди и Эстор, и у меня не будет даже Лили-Энн, чтобы найти хоть в ком-то утешение, — экс-папочка Деке.

Ни работы, ни семьи — ничего. Она, вероятно, отберет даже мои ножи. Чудовищно, невероятно, кошмарно. Все, что было для меня важным, летело к чертям, вся моя жизнь оказалась вытряхнутой в мусорный контейнер. И все это из-за подсыпанных наркотиков? Это более чем несправедливо. Вероятно, какие-то из этих мыслей отразились на моем лице, поскольку Саманта, все еще глядевшая на меня, принялась согласно кивать.

— Да, — сказала она, — подумай об этом.

Я посмотрел на нее и действительно подумал об этом. Кроме того, я задался вопросом, нельзя ли хоть разок разобраться с тем, кто только собирается что-то совершить. Предупредительные игры, так сказать.

Но, к счастью для Саманты, прежде чем я успел потянуться за клейкой лентой, Дебора решила вернуться к роли доброго избавителя невинной жертвы.

— Ладно, — сказала она, — все это может подождать. А сейчас давай лучше отвезем тебя домой, к родителям.

Дебора положила руку Саманте на плечо. Естественно, та немедленно ее стряхнула, как какое-то мерзкое насекомое.

— Отлично, — ответила она, — дождаться не могу.

— Пристегни ремень, — сказала ей Дебора и, как будто вспомнив о чем-то незначительном, обернулась ко мне: — Думаю, ты можешь поехать с нами.

Я уже хотел сказать, чтобы она не беспокоилась, я вполне могу остаться здесь и покормить комаров, но вовремя вспомнил, что с сарказмом у нее всегда были некоторые проблемы, поэтому просто кивнул и пристегнулся.

Дебора вызвала диспетчера и сообщила ему:

— Альдовар у меня, я везу ее домой.

Саманта вполголоса выругалась, и Деб посмотрела на нее с выражением, напоминавшим нервный тик, которое, вероятно, должно было выглядеть как сочувственная улыбка. Затем она тронулась с места, и следующие полчаса с небольшим у меня была возможность в деталях вообразить, как вея моя жизнь рассыпается на миллион осколков. Картина оказалась невероятно грустной: Деклассированный Декстер, лишенный любовно созданной маскировки и всех прочих удобств, выброшенный нагишом в холодную ночь. И самое неприятное — я не видел способа избежать этого. В холодильнике я вынужден был на коленях умолять Саманту просто ничего не делать и предоставить мне возможность сбежать, а ведь тогда она не была враждебно настроена. Теперь, когда она злилась на меня, я никак не мог убедить ее промолчать, разве что и вправду зарезать. Ее невозможно даже вернуть людоедам. Кукаров мертв, остальные арестованы или в бегах — ее попросту некому будет съесть. Картина скорбная, но ясная: мечты Саманты пошли прахом, она обвиняла в этом меня и страшно отомстит, а я ничего не смогу ей противопоставить.

Не то чтобы я так уж любил иронию, но не заметить ее количество в сложившейся ситуации становилось трудно. Неужели, после всех моих развлечений, погубить меня должны обиженная девица и бутылка воды? Это была такая тонкая шутка, что только французы смогли бы оценить ее по достоинству.

Чтобы подчеркнуть справедливость моих предчувствий и собственную решимость, Саманта каждые несколько миль долгого скорбного пути к ее дому поворачивалась ко мне и пыталась испепелить меня взглядом. И в подтверждение того, что даже в самой худшей из шуток концовка всегда бывает интересной, как только мы свернули к дому Альдоваров, Дебора выругалась. Я наклонился вперед и сквозь лобовое стекло увидел перед их домом настоящую ярмарку.

— Чертов сукин сын, — сказала она, ударив ладонью по рулю.

— Кто? — поинтересовался я. Должен признаться, я был рад, что плохо не только мне.

— Капитан Мэттьюз, — прорычала она, — как только я сообщила диспетчеру, он собрал тут всю эту чертову прессу, чтобы обнять Саманту перед камерой и еще раз похвастаться своим чертовым подбородком.

Разумеется, как только Дебора остановилась перед домом Альдоваров, капитан Мэттьюз как по волшебству возник рядом с дверью пассажира, помог все еще мрачной Саманте выбраться из машины под сверкание вспышек и восхищенные крики орды репортеров. Капитан обнял ее за плечи и властным жестом велел толпе расступиться и дать им пройти — момент, который должен быть отмечен в анналах иронии. Ведь именно Мэттьюз их сюда и вызвал, и именно для того, чтобы они увидели этот момент, а теперь делал вид, будто хочет, чтобы все они ушли, пока он будет утешать Саманту. Я был настолько восхищен его талантом, что за целую минуту только два или три раза вспомнил о своем мрачном будущем.

На Дебору спектакль произвел куда меньшее впечатление. Она шла в кильватере Мэттьюза и злобно ухмылялась, отбрасывая с дороги каждого репортера, которому не хватило ума убраться с ее пути. Выглядела она так, будто ее собирались пытать. Я последовал сквозь толпу за этой веселой компанией до самой двери, где уже стояли мистер и миссис Альдовар, ожидавшие возможности поприветствовать свою блудную дочь объятиями, поцелуями и слезами. Сцена выглядела невероятно трогательной, и капитан Мэттьюз исполнил свою роль так блестяще, словно репетировал несколько месяцев. Он встал рядом с семьей и широко улыбнулся всхлипывающим родителям и хмурящейся Саманте. Наконец, увидев, что внимание репортеров начинает ослабевать, он вышел вперед и поднял руку.

Перед тем как обратиться к толпе, он наклонился к Деборе и сказал:

— Не беспокойся, Морган. В этот раз я не заставлю тебя ничего говорить.

— Да, сэр, — проговорила она сквозь зубы.

— Просто постарайся выглядеть скромной, но гордой своим поступком, — проинструктировал он Деб, похлопал ее по плечу и улыбнулся ей под щелканье затворов.

Дебора оскалилась в ответ, и он повернулся к толпе.

— Я говорил вам, что мы ее найдем, — прорычал он, пытаясь казаться образцом мужественности, — и мы ее нашли! — Он обернулся к Альдоварам, и фотографы смогли запечатлеть его в качестве их защитника. Затем он развернулся к толпе и произнес речь, восхвалявшую его заслуги. Разумеется, он ни слова не сказал ни о страшной жертве, которую принес Декстер, ни о рвении Деборы, но нельзя же было ожидать от него так много. Речь предсказуемо затянулась, но в конце концов Альдовары вошли в дом, журналистам надоел капитанский подбородок, и Дебора, за руку оттащив меня к машине, довезла до дома.

Глава 32

Дебора молчала, пока мы ехали к шоссе Дикси, где свернули на юг к моему дому, но постепенно рассерженное выражение покинуло ее лицо, а руки на руле немного расслабились.

— В любом случае, — произнесла она наконец, — самое главное, что мы нашли Саманту.

Моя сестра обладала восхитительной способностью находить «самое главное» в любом вопросе, но я был обязан указать ей на ошибку, так как она забыла упомянуть меня.

— Саманта не хотела, чтобы ее нашли. Она хочет быть съеденной.

Дебора покачала головой:

— Никто не может этого хотеть. Вероятно, она это сказала, поскольку у нее в голове сейчас черт знает что и она идентифицирует себя с ублюдками, которые ее похитили. Но желать, чтобы ее съели? — Она состроила кислую гримасу и покачала головой. — Брось, Деке.

Я мог бы сказать ей о своей уверенности, и она убедилась бы в этом, если бы поговорила с Самантой хоть пять минут. Но коль скоро Дебора пришла к какому-то решению, то без письменного приказа высокопоставленного полицейского чиновника она не передумает. А я, честно говоря, сомневаюсь, что мне удастся таковой достать.

— Кроме того, — продолжила она, — сейчас она дома с родителями, и они наверняка постараются найти ей психолога или еще что-нибудь сделать. Для нас сейчас самое главное — покончить с этим: найти Бобби Акосту и остальных членов банды.

— Шабаша, — поправил я ее, отчасти из-за собственного занудства. — Саманта говорит, будто они называют себя шабашем.

Дебора нахмурилась:

— Я думала, шабаш — это ведьмы.

— Видимо, людоеды тоже.

— Я не думаю, что группу мужиков можно назвать шабашем, — уперлась Деб, — это могут быть только ведьмы. Женщины, понимаешь.

После всего пережитого сегодня у меня не было сил спорить. К счастью, время, проведенное с Самантой, не прошло зря, и у меня наготове был хороший ответ.

— Твое дело, — сказал я.

Дебору это устроило, и, обменявшись еще несколькими бессодержательными репликами, мы наконец доехали до моей улицы. Дебора высадила меня перед домом, и я не мог больше думать ни о чем, кроме как о счастье возвращения в свой дом.

Меня ждали, и почему-то мне это показалось неожиданным и трогательным. Дебора позвонила Рите и предупредила ее о моем позднем возвращении, заверив, что со мной все в порядке. Лично мне это представлялось проявлением крайне бесчувственной самоуверенности. Но Рита смотрела новости, а журналисты сделали нашу историю главной темой сегодняшнего вечера. Впрочем, как они могли устоять? Людоеды, пропавшая девушка-подросток, перестрелка в Эверглейдс — идеальный сюжет. Нам уже звонили с кабельного канала и предлагали продать права на историю.

Несмотря на уверения Деборы, Рита каким-то образом узнала, что я находился в гуще событий, был в смертельной опасности и проявил себя настоящим героем. Она встретила меня у дверей в таком взволнованном состоянии, в каком я никогда ее не видел.

— О, Декстер, — всхлипнула она, прежде чем обнять меня и начать осыпать поцелуями. — Мы так… Это было в новостях, я там тебя видела, после того как позвонила Дебора, — сказала она и поцеловала меня еще раз. — Дети смотрели телевизор, и Коди вдруг сказал: «это Декстер», — и я посмотрела… Это были новости, — пояснила она, вероятно, с целью напомнить мне, что я не выступал в качестве приглашенной звезды в мультике «Губка Боб». — Господи, — продолжила она, прервавшись, чтобы вздрогнуть и спрятать у меня на груди голову по самые плечи, — ты ведь не обязан делать такие вещи, — высказала она весьма справедливую мысль, — ты ведь просто криминалист… у тебя нет пистолета, и это не… Как так можно… Но твоя сестра сказала, и по телевизору подтвердили, что там были людоеды, и ты был у них, и ты нашел девушку, я знаю, это очень важно, но, Господи, это же людоеды. Мне даже подумать страшно, ведь они могли тебя… — Поток слов наконец прервался — вероятно, от нехватки воздуха, — и Рита принялась сосредоточенно рыдать у меня на груди.

Я воспользовался передышкой и окинул довольным взглядом свое маленькое королевство. Коди и Эстор сидели на диване и смотрели на нас с одинаковыми выражениями отвращения к такому эмоциональному поведению. Рядом с ними сидел мой брат Брайан и улыбался всем присутствующим вместе и каждому в отдельности жутковатой улыбкой. Лили-Энн лежала в своей колыбельке рядом с диваном; завидев меня она тепло меня поприветствовала, пошевелив пальчиками. Все вместе представляло собой идеальную картину семейного уюта, которую можно озаглавить «Возвращение героя». Несмотря на то что я не слишком радовался присутствию у себя дома Брайана, не было ни одной причины, по которой ему не следовало бы здесь находиться. Кроме того, любая доброжелательность заразна, даже такая неестественная, на какую способен мой брат, и воздух оказался наполнен прекрасным ароматом, от которого слюна начинала выделяться в неимоверных количествах, — ароматом, который свидетельствовал о наличии в доме одного из чудес современного мира — жареной свинины, приготовленной Ритой.

Дороти[24] права: нет места лучше дома.

Думаю, если бы я сказал Рите, что она уже достаточно повсхлипывала, вышло бы грубо, но сегодня мне пришлось пройти через многое, включая голод, а запах, наполнявший дом, сводил меня с ума, и экстази на его фоне выглядел невинно. Жареная свинина Риты — это произведение искусства, способное заставить статую сойти с пьедестала и облизнуться. Поэтому, после того как смог освободиться и высушить плечо, я поблагодарил ее и направился прямиком к столу, лишь на секунду задержавшись, чтобы пересчитать все пальчики на руках и ногах Лили-Энн и убедиться, что все они на месте.

Мы сидели за столом в полном составе и выглядели как идеальный семейный портрет, и я подумал, насколько обманчивыми могут быть картины. Во главе стола, разумеется, Декс-папочка, настоящее чудовище, которое пытается притворяться человеком. По левую руку от него — Брайан, еще худший монстр, и он пребывает в мире со своей природой. Напротив него художник мог бы изобразить свежие личики невинных детей, мечтающих стать такими же, как их злой дядюшка. На лицах всех присутствующих застыли тщательным образом изготовленные маски милейших, человечнейших существ. Сюжет вполне мог быть использован Норманном Рокуэллом, особенно в подходящем для черного юмора настроении.

Обед продолжался без каких-либо происшествий. Тишину прерывали преимущественно звуки причмокивания, стоны удовольствия и Лили-Энн, требующая немедленного кормления. Вероятно, она тоже не устояла перед запахом жареной свинины. Рита время от времени нарушала молчание не очень логичными замечаниями, выражавшими заботу, и не умолкала, пока кто-нибудь не просил добавки. Это мы все проделали по несколько раз. Все, за Исключением Лили-Энн, разумеется. По мере того как обед извилистым путем гостеприимства постепенно подходил к концу и мы готовились в очередной раз доказать, что в нашем доме фраза «вчерашняя жареная свинина» не имеет смысла, я понял, как счастлив вернуться в свое гнездышко в целости и сохранности.

Ощущение сытого удовольствия не покинуло меня и после обеда, когда Коди и Эстор кинулись к «WII» поиграть в нечто, предполагавшее убийство толп монстров жуткого вида, а я устроился на кушетке с Лили-Энн, пока Рита наводила порядок на кухне. Брайан сел рядом со мной. Некоторое время мы рассеянно наблюдали за детьми; наконец Брайан нарушил молчание.

— Ну что? — произнес он. — Можно считать, ты пережил встречу с шабашем?

— Судя по всему, да, — ответил я.

Он кивнул и бросил одобрительное замечание Коди, уничтожившему какого-то особо мерзкого монстра.

Повернувшись ко мне, он спросил:

— И что, поймали главу шабаша?

— Это Джордж Кукаров. Застрелен на месте преступления.

— Управляющий тем клубом, как его, «Фэнг»? — удивился Брайан.

— Да, — ответил я, — и, должен признать, это был очень хороший и своевременный выстрел.

Брайан задумался ненадолго.

— Мне всегда казалось, что главой шабаша должна быть женщина, — произнес он наконец.

Второй раз за вечер со мной пытались спорить по этому поводу, и мне это слегка надоело.

— Это уже не моя проблема, — сказал я. — Дебора и ее оперативная группа переловят всех, кто остался.

— Вряд ли, если она по-прежнему будет считать Кукарова главным, — возразил Брайан.

Лили-Энн издала негромкий, но очень влажный звук, и я почувствовал, как ее рвота просачивается сквозь полотенце и впитывается в мою рубашку. Сама она тут же склонила голову и немедленно уснула.

— Брайан, — произнес я, — у меня был очень тяжелый день, который я провел в компании этих людей. Мне плевать, кто глава этого чертова шабаша: мужчина, женщина или двухголовый монстр с планеты Нардон. Это проблемы Деборы. Я больше не хочу иметь с этим дела. Кстати, а ты-то почему так беспокоишься?

— Я? — переспросил он. — Я не беспокоюсь. Но ты мой младший братишка; разве я могу не интересоваться твоими делами?

Уверен, я нашел бы какой-нибудь остроумный ответ, но Эстор не дала мне на это времени, издав душераздирающее «нет! ». Мы оба рывком обернулись к экрану телевизора, успев как раз вовремя, чтобы увидеть, как маленькую фигурку с золотыми волосами, представлявшую на экране Эстор, съедает какое-то чудовище. Коди тихо, но торжествующе усмехнулся и поднял свой джойстик. Игра продолжилась, я засмотрелся на нее и забыл о ведьмах, шабашах и странном интересе, который питал к ним мой брат.

Тем временем вечер неумолимо шел к завершению. Я стал широко и громко зевать, и, несмотря на смущение, не смог прекратить. Естественно, страшные испытания, пережитые мною, наконец-то брали свое. А кроме того, я уверен, в жареную свинину Рита подмешивает триптофан или что-то вроде него. Вероятно, дело именно в сочетании, но какова бы ни была причина, скоро всем стало ясно: Декс-папочка едва стоит на ногах — готовится присоединиться к Лили-Энн в стране снов.

Как раз в тот момент, когда я собирался покинуть приятную компанию, некоторые представители которой все равно не заметили бы моего ухода, судя по их увлеченности игрой, из сотового Брайана полилось крещендо[25] «Полета валькирий». Он извлек телефон из чехла и, нахмурившись, посмотрел на экран. Почти сразу же он вскочил с места и произнес:

— Черт. Боюсь, я должен немедленно идти, хотя здесь так хорошо.

— Могло бы быть, — пробормотала Эстор, — но пока еще не настолько.

Брайан улыбнулся ей широкой и насквозь фальшивой улыбкой.

— Для меня, Эстор, — сказал он, — это семья. Но, — он улыбнулся еще шире, — долг зовет и мне нужно идти на работу.

— Уже ночь, — произнес Коди, не поднимая глаз.

— Да, — согласился Брайан, — но иногда я вынужден работать по ночам.

Он бросил на меня счастливый взгляд, и на секунду мне показалось, что он сейчас подмигнет. Мое любопытство тут же вытеснило желание спать.

— А что у тебя за работа? — поинтересовался я.

— В сфере обслуживания, — ответил он. — Но мне действительно надо идти.

Он похлопал меня по плечу, не отмеченному Лили-Энн, и сказал:

— Я уверен, тебе нужно выспаться после всех потрясений.

Я зевнул еще раз, и это сделало все мои попытки возразить бессмысленными.

— Думаю, ты прав. Я тебя провожу.

— Не нужно, — остановил меня Брайан и направился на кухню. — Рита? Спасибо тебе еще раз за очередной потрясающий обед и прекрасный вечер.

— О, — сказала Рита, выходя из кухни и вытирая руки, — но еще так рано и… Не хочешь кофе? Или, может быть…

— Увы, — ответил он, — я должен бежать с телеграфной скоростью.

— Что это значит, — спросила Эстор, — что за «телеграфная скорость»?

Брайан подмигнул ей.

— Это значит, очень быстро. — Он повернулся к Рите и неуклюже обнял ее. — Большое спасибо, миссис, и доброй ночи.

— Мне так жаль, что… То есть это поздновато для работы, и ты… Может, тебе найти новую? Эта, честно говоря…

— Я знаю, — сказал Брайан, — но эта работа прекрасно мне подходит и позволяет использовать все мои навыки.

Он взглянул на меня, и я почувствовал, как меня начинает мутить. Я знал только один навык, которым он обладал в совершенстве, и вряд ли кто-то стал бы ему за это платить.

— Кроме того, — продолжал он, обращаясь к Рите, — у этой работы есть масса достоинств, а сейчас мне действительно нужно на нее идти. В общем, до свидания, друзья, — произнес он, подняв руку в знак, вероятно, дружеского прощания, и направился к двери.

— Брайан, — сказал я, обращаясь к его спине, но вынужден был замолчать, поскольку зевота одолевала меня.

Он обернулся, подняв бровь.

— Декстер?

Я попытался вспомнить, что именно хотел сказать, но зевота продолжала выдавливать из меня способность связно мыслить и кроме: «Ничего. Доброй ночи», — я ничего не смог произнести.

Его лицо расплылось в очередной фальшивой улыбке не лучшего свойства.

— Спокойной ночи, брат, — сказал он. — Поспи немного.

С этими словами он открыл дверь и ушел в темноту.

— Что ж, — заметила Рита, — Брайан действительно стал членом семьи.

Я кивнул и почувствовал, что шатаюсь, как будто кивок каким-то образом нарушил мое равновесие и, кивнув еще раз, я вполне мог упасть лицом вниз.

— Да, разумеется, — произнес я, и, конечно, не зевнуть в конце фразы оказалось выше моих сил.

— О, Декстер, бедняжка… Ты должен немедленно лечь — ты, наверное… Вот так, дай мне ребенка, — засуетилась Рита.

Она бросила полотенце в направлении кухни и устремилась ко мне, чтобы забрать Лили-Энн. В моем обескровленном состоянии мне было трудно даже поверить, будто кто-то способен перемещаться с такой скоростью. Но я не успел и глазом моргнуть, а Рита уже уложила Лили-Энн в колыбельку и начала подталкивать меня по коридору к двери спальни.

— Ну вот, — сказала она, — теперь ты примешь хороший горячий душ. И я думаю, тебе нужно как следует выспаться. Не могут же они ожидать… После того, что тебе пришлось преодолеть.

Я слишком устал, чтобы отвечать. Мне хватило сил доковылять до душа, прежде чем свалиться в постель. Я чувствовал на себе грязь и кровь этого жуткого дня, но, несмотря на это, не уснуть в душе было тяжким испытанием, и на подушку я упал с ощущением почти сверхъестественного наслаждения. Я закрыл глаза, натянул на себя простыню…

И, разумеется, не смог заснуть. Я лежал в кровати с закрытыми глазами и чувствовал, что на другой стороне подушки притаился крепкий здоровый сон, который наотрез отказывался идти ко мне. Коди и Эстор в гостиной продолжали играть в «WII», теперь, по настоянию Риты, сообщившей им о моих попытках уснуть, чуть тише. И я собрался, правда, но безуспешно.

Мысли медленно двигались по извилинам моего мозга, как солдаты на параде, снятом замедленной съемкой. Я думал о тех четверых в гостиной — моем маленьком семействе. Эта мысль все еще казалось безумной. Декс-папочка, добытчик и защитник. Еще большим безумием было то, что мне это нравилось.

Я подумал о брате. Мне все еще оставалось непонятно, чего он хочет, зачем продолжает сюда приходить. Может ли быть, что ему действительно хочется обзавестись семейными связями? В это трудно поверить, но не труднее, чем в то, что я когда-либо смогу сказать «прощай» темным удовольствиям и погрязну в простых семейных радостях. Вполне вероятно, Брайану тоже хочется простого человеческого тепла. И он тоже ощущает потребность быть иным.

И может быть, мне, трижды хлопнув в ладоши, удастся вызвать фею Динь-Динь. Во всяком случае, это допустимо. Но Брайан провел на темном пути всю свою жизнь, и он вряд ли способен измениться. По крайней мере сильно. У него должна быть иная причина пытаться влезть в мое семейное гнездо. Сомневаюсь, будто он имеет намерение причинить вред моей семье, но я буду наблюдать за ним, пока не пойму, что именно ему здесь понадобилось.

И разумеется, я вспомнил о Саманте и ее угрозе все рассказать. Была ли это действительно угроза или она так выражала недовольство фактом своего освобождения, оставшись живой и несъеденной? А если она действительно сообщит всем искаженную, пропитанную мстительностью версию случившегося? В тот момент, когда прозвучало ужасное слово «изнасилование», все и навсегда изменилось, и далеко не к лучшему. Теперь мне предстоит стать Делом Декстера, которое поступит в машину неправосудия и будет перемолото ее колесами. Чудовищно и совершенно несправедливо. Никто из тех, кто меня знал, не смог бы назвать Декстера озабоченным, истекающим слюной чудовищем. Я всю жизнь был чудовищем совершенно другой специализации. Но люди предпочитают верить штампам, даже если они не соответствуют истине. А взрослый мужчина, запертый вместе с девушкой-подростком, — это штамп. Я действительно ни в чем не виноват, но кто мне поверит? Я принял наркотик не по своей воле. Неужели она покарает меня за это, ведь я и сам оказался жертвой? Трудно сказать наверняка, но я был уверен: она может это сделать. И уничтожить этим всю мою тщательно выстроенную жизнь.

Но что мне делать? Я не мог окончательно избавиться от мысли, будто ее смерть все решит, а ведь я даже мог бы склонить ее к сотрудничеству, пообещав откусить от нее несколько кусочков. Я, разумеется, не стал бы совершать подобную мерзость, но если небольшая ложь сделает ее чуть более счастливой, я готов соврать.

В любом случае до этого никогда не дойдет. Как бы глупо это ни звучало, но я не смогу убить Саманту, вопреки обоюдному нашему желанию. Не то чтобы у меня наконец отросла совесть, просто это оказалось бы слишком против Кодекса Гарри, да и опасно, учитывая, что сейчас она находилась в центре внимания. Нет, я должен придумать другой способ спасти себе жизнь.

Но какой? Ничего подходящего не приходило мне в голову; сон, впрочем, тоже не шел. И только тяжкие мысли топали своими свинцовыми ногами по ненадежному полу моей измученной головы. Шабаш. Какая разница, кто его возглавлял — мужчина или женщина? Кукаров мертв, и от шабаша ничего не осталось.

За исключением Бобби Акосты. Может быть, мне удастся найти его и скормить ему Саманту? А потом отдать его Деборе? Все порадуются.

Деб совершенно точно нуждалась в положительных эмоциях. Она очень странно вела себя в последнее время. Это что-то серьезное? Или просто последствия ножевого ранения?

Кстати, о ножах. Неужели я действительно навсегда брошу свои темные удовольствия? Ради Лили-Энн?

Лили-Энн… Я задумался о ней. Надолго, как мне показалось. И неожиданно наступило утро.

Глава 33

Я воспользовался советом Риты и проспал допоздна. Первое, что я услышал проснувшись, были звуки дома, в котором никого нет: подтекающий душ где-то вдалеке, работающий кондиционер и посудомоечная машина в кухне, меняющая режим. Я полежал несколько минут, наслаждаясь относительным покоем и ощущением сладкой усталости, разлившейся по всему телу от головы до пят. Вчера был тот еще денек, и, честно говоря, мне очень повезло, что я его пережил. Моя шея все еще не обрела подвижность, но головная боль прошла и я чувствовал себя намного лучше, чем следовало бы. До тех пор пока не вспомнил о Саманте.

Теперь я продолжал лежать в постели и размышлял, смогу ли придумать то, что заставит ее молчать. Шансов убедить ее было очень мало. Однажды, в холодильнике клуба, мне удалось это сделать, взобравшись на такие вершины красноречия, на каких раньше бывать не приходилось. Получится ли у меня повторить это? И подействует ли мое красноречие на этот раз? Не уверен, и пока я оценивал свои возможности, в мою голову влезла избитая строчка о «языках ангельских и человеческих». Не помню, чем именно там все закончилось, но думаю, что плохо. Не стоило мне вообще читать Шекспира.

Открылась входная дверь, и в дом быстро вошла Рита, отвозившая детей в школу. Она, миновав гостиную, прошла в кухню, издав по пути все те звуки, какие обычно сопровождают человека, желающего передвигаться бесшумно и никого не беспокоить. Я услышал, как она тихо разговаривает с Лили-Энн, меняя ей подгузник. Потом она вернулась на кухню и через несколько секунд там прокашлялась, затем ожила кофеварка. Вскоре запах свежего кофе пробрался в спальню, и я почувствовал себя несколько лучше. Я находился дома, с Лили-Энн, и все было в порядке. По крайней мере пока. Не сказать, чтобы это ощущение можно назвать рациональным, но, судя по моему опыту, чувства никогда таковыми не бывают, поэтому можно наслаждаться теми из них, которые получше, пока можно. Их не так уж много, и они обычно долго не длятся.

Я наконец сел на край постели и осторожно размял затекшую шею. Это не слишком помогло, но все равно сегодня было уже не так больно. Я встал — это оказалось неожиданно сложнее, чем обычно. Ноги не гнулись и слегка ныли, но я доковылял до душа и в течение десяти долгих минут наслаждался роскошью теплой воды, струящейся по телу. Благодаря этому тот Декстер, который вышел из ванной, оделся и отправился на кухню, где, судя по звукам, кипела работа, оказался уже обновленным и почти нормальным Декстером.

— О, Декстер, — поприветствовала меня Рита, откладывая в сторону лопаточку и целуя меня в щеку, — я услышала, как ты пошел в душ, и подумала… Ты не против блинчиков с голубикой? Мне пришлось взять мороженую ягоду, она не совсем… Но как ты себя чувствуешь? Потому что если ты… Я могу приготовить тебе яичницу, а блинчики заморозить для… Сядь, дорогой, ты выглядишь измученным.

Она усадила меня в кресло, и я заверил ее в полной лояльности к блинчикам, которые и вправду оказались замечательными. Я съел слишком много, убеждая себя, будто заслужил это, и стараясь не слушать ехидный внутренний голос, напоминавший мне, что завтрак дома вполне может быть последним, если я не позабочусь о Саманте.

После завтрака я довольно долго сидел в кресле и пил кофе чашку за чашкой в тщетной надежде, что он выполнит данное в рекламе обещание и наполнит меня энергией. Это был очень хороший кофе, но даже он не смог окончательно смыть мою усталость, и я разрешил себе еще немного побездельничать дома. Я посидел с Лили-Энн на руках. Она срыгнула на меня, и я задумался: как странно, что это не вызывает у меня неприятных ощущений. Потом она уснула у меня на руках, и я посидел с ней еще немного, тем более мне это нравилось.

Но в конце концов зов долга сумел-таки до меня достучаться, и я уложил Лили-Энн, поцеловал Риту и направился к двери.

Движение было не очень плотным, и я позволил себе поразмышлять, пока ехал по шоссе Дикси, но когда свернул на шоссе Пальметто, у меня возникло неприятное чувство, что дела обстоят не так уж и хорошо. Пришлось включить могучий мозг Декстера в полную силу и заставить его искать проблему. Поиск занял очень мало времени, но благодарить за это следовало не силу моей логики, а силу запаха, исходившего откуда-то из-за моей спины — вероятно, с заднего сиденья машины. Это был жуткий запах какой-то мерзости, которая уже давно здесь гнила, разлагалась и становилась все мертвее и мертвее, и я не мог понять, что это. Но оно издавало кошмарный запах, и он становился хуже с каждой секундой.

Я не видел ничего позади себя, сидя за рулем, даже наклонив зеркало, и по дороге на север сосредоточенно размышлял, пока школьный автобус не вынудил меня вновь обратить внимание на дорогу. В Майами даже при таком движении не стоит слишком отвлекаться, и я опустил окно и сосредоточился на том, чтобы добраться до работы живым.

Когда я припарковался на стоянке возле участка, запах вновь напомнил о себе, и я задумался. В последний раз я ездил на своей машине перед тем, как началась вся эта история с Самантой, а до этого…

Чапин.

Я ездил поиграть со своим приятелем Виктором Чапином и потом вез в машине то, что осталось после игры, упакованным в пакеты для мусора. Не может ли быть, что какой-то кусочек вывалился и все еще находился здесь, медленно разлагаясь в разогретом салоне машины, простоявшей весь день на солнле? И именно он источал этот отвратительный запах? Невероятно. Я всегда был так осторожен. Но что еще могло быть? Вонь казалась кошмарной и становилась все хуже, подогретая моей паникой. Я обернулся и увидел…

Пакет для мусора. Каким-то образом я оставил один в машине. Но это невозможно. Я никогда бы не поступил так глупо, так безответственно.

Если не учитывать мою торопливость в ту ночь, как я спешил закончить все побыстрее и лечь наконец в постель. Из-за бестолковой лени, которая помешала мне полноценно мыслить, я оказался в таком положении — на парковке полицейского участка с полным пакетом нарезанной человечины в машине. Я поставил машину на ручной тормоз и вылез посмотреть. К тому моменту, когда я сел на корточки у задней двери, пот уже катился градом по моему лицу и спине.

Да, мусорный пакет. Но как такое могло случиться? Как он попал сюда, если все его собратья ехали в багажнике, а затем…

А затем рядом с моей остановилась другая машина. Я почувствовал, как меня охватывает полнейшая паника, и сделал глубокий вдох. Это не проблема, во всяком случае — не для меня. Кто бы это ни был, я весело поздороваюсь с ним, и он войдет в здание, а я увезу отсюда этот пакет Чапина внарезку. Ничего особенного, я всего лишь старый добрый Декстер из лаборатории крови, и в этом участке нет никого, кто думал бы иначе.

Никого, кроме человека, который выбрался из подъехавшей машины. Вернее, если быть совсем точным, двух третей человека. У него не было кистей и ступней. А также языка, и он носил с собой маленький ноутбук, чтобы иметь возможность разговаривать, и, пока я пытался нормально дышать, он раскрыл его и принялся печатать, не отрывая от меня взгляда.

— Что у тебя в пакете? — поинтересовался при помощи компьютера сержант Доукс.

— В пакете? — переспросил я. Должен признать, это было не лучшим моим выступлением.

Доукс бросил на меня испепеляющий взгляд, и было ли дело в том, что он ненавидел меня и подозревал правду, или я действительно выглядел сомнительно, сидя на корточках и тыкая пальцами в пакет с останками, не знаю. Но я заметил, как в его глазах вспыхнул жуткий огонь, и прежде чем я смог что-либо предпринять, кроме как щелкнуть челюстью, Доукс дернулся в мою сторону, выбросил вперед свою металлическую клешню и схватил пакет.

Прямо на глазах у меня, наблюдавшего за ним с ужасом, отчаянием и нарастающим ощущением собственной смертности, он положил свой компьютер на крышу машины, открыл пакет, с торжествующим оскалом сунул туда клешню и извлек жуткий, чудовищно грязный, разлагающийся подгузник.

Пока наблюдал, как торжество на лице Доукса сменяется отвращением, я вспомнил. Когда убегал встретиться с Чапином, Рита сунула мне в руки пакет с грязными подгузниками, а я в спешке забыл его выкинуть. А потом погиб Дик, меня похитили, произошла та жуткая история с Самантой, и мне стало совершенно не до этого. Но по мере возвращения памяти я почувствовал, как меня переполняет счастье, особый, приятный вкус которому придавал тот факт, что Лили-Энн — удивительное, чудесное дитя, королева подгузников, моя замечательная Лили-Энн — не только спасла мент, но и унизила при этом Доукса.

Жизнь была прекрасна. Отцовство снова оказалось захватывающим приключением.

Я встал и широко улыбнулся Доуксу.

— Я знаю, это вполне тянет на токсичные отходы, — сказал я, — и, возможно, нарушает ряд городских постановлений. — Я протянул руку за пакетом. — Но прошу вас, сержант, не нужно меня арестовывать. Даю слово, что захороню эти отходы как положено.

Доукс перевел взгляд с подгузника на меня, и на его лице отразилось выражение такого отвращения и злобы, что на секунду оно показалось мне опаснее открытого пакета с подгузниками. Затем он отчетливо произнес:

— Нгугглггуггок.

И разжал клешню, в которой держал пакет. Тот упал на тротуар, и через секунду за ним последовал подгузник, который Доукс держал в другой клешне.

— Нгугглггуггок? — переспросил я. — Это где-то в Скандинавии?

Но Доукс сгреб свой серебристый компьютер с крыши машины, повернулся спиной ко мне и грязным подгузникам и тяжело зашагал с парковки на своих протезах.

Я почувствовал невероятное, полнейшее облегчение, глядя в его удаляющуюся спину, и, когда он исчез в дальнем конце парковки, сделал глубокий вдох. Это было большой ошибкой, учитывая то, что лежало у меня под ногами. Кашляя и утирая слезящиеся глаза, я нагнулся, запихнул подгузник обратно, завязал пакет и отнес его к мусорному контейнеру.

К тому моменту, когда я добрался до своего стола, было уже половина второго. Я немного повозился с лабораторными отчетами, провел обычный тест на спектрометре и, несмотря на страдания, залил в себя чашку отвратительного кофе. Покончив с этим, я обнаружил, что часы уже показывали четыре тридцать. Я уже радовался тишине и покою, которые сопровождали мой первый рабочий день после неволи, как в кабинет вошла Дебора, на лице которой застыло жуткое выражение. Я не мог определить причин его возникновения, но было ясно: случилось нечто очень плохое и она приняла это близко к сердцу. А поскольку я знаю Дебору всю жизнь и понимаю, как устроена ее голова, я сразу предположил, что выражение ее лица предвещает проблемы для Декстера.

— Добрый день, — сказал я с улыбкой, надеясь, что, если буду достаточно весел, проблема, в чем бы она ни заключалась, исчезнет сама по себе.

— Саманта Альдовар, — сказала моя сестра, глядя сквозь меня, и ко мне вернулись все страхи прошедшей ночи. Я понял: Саманта все рассказала и Дебора приехала арестовать меня. Моя антипатия к девушке усилилась: она не могла даже немного подождать, чтобы дать мне прийти в себя и придумать какой-нибудь выход. Такое впечатление, будто в ее язык вмонтировали спусковой механизм и он начал болтать, едва Саманта вдохнула воздух свободы. Естественно, она принялась нести чушь еще до того, как за ней закрылась дверь ее дома, и теперь со мной все было кончено. Я был готов, уничтожен совершенно, обесчещен. Я тут же почувствовал вкус горечи, и меня охватила паника. Как жаль, что девичья скромность больше не в цене.

Тем не менее сделанного не воротишь, и Декстеру не осталось ничего, кроме как играть по правилам. Я набрал в грудь побольше воздуха и, приготовившись взглянуть фактам в лицо, сказал:

— Это была не моя вина.

Произнеся это, я принялся собираться с расползавшимися мыслями и готовиться к первому раунду Защиты Декстера.

Но Дебора только моргнула и недоуменно нахмурилась.

— Какого черта ты имеешь в виду, — поинтересовалась она, — в чем ты не виноват? Разве об этом кто-то… Да как это вообще может быть твоей виной?

В очередной раз я почувствовал себя так, будто всем вокруг заблаговременно выдали текст роли, а я вынужден импровизировать.

— Я хотел сказать… Не важно, — произнес я в надежде получить хотя бы намек на то, какой должна быть моя реплика.

— Твою мать, Господи, Деке, почему ты думаешь, что речь всегда идет о тебе?

Вероятно, я мог бы ответить «поскольку я тем или иным образом всегда оказываюсь в гуще событий, и обычно не по своей воле, а потому что ты меня туда запихиваешь», но здравый смысл победил.

— Извини, Деб, — сказал я. — Что случилось?

Она несколько секунд просто смотрела на меня, а затем покачала головой и тяжело опустилась в кресло.

— Саманта Альдовар, — повторила она. — Она опять пропала.

Я много лет тренировался, пропуская на свое лицо только те выражения, которые считал нужными. В этот раз я особенно хорошо понял всю пользу этих тренировок, поскольку мне хотелось кричать и петь от радости. Но я этого не сделал, более того, скрыл свое желание под маской шока и обеспокоенности, и это было, несомненно, одним из самых потрясающих образцов актерского мастерства последнего десятилетия.

— Не может быть, — сказал я, на самом деле думая: «Я очень надеюсь, что не только может, но так и есть».

— Она не пошла в школу сегодня, — сказала Дебора, — осталась дома, чтобы прийти в себя. Ей действительно пришлось многое пережить. — Моей сестре, по всей видимости, не приходило в голову, что мне пришлось вынести еще больше, но никто не совершенен. — В общем, около двух ее мать вышла в магазин. Недавно она вернулась и обнаружила, что Саманты нет. — Дебора покачала головой. — Она оставила записку: «Не ищите меня, я не вернусь». Она сбежала, Деке. Она просто взяла и сбежала.

Мне сильно полегчало от этой новости, и я сумел даже справиться с желанием напомнить: «Я же говорил тебе». В конце концов, Деб отказалась верить мне, когда я сказал, что Саманта пошла в логово людоедов по своей воле, более того, с радостью. Ну а поскольку это правда, совершенно очевидно, она попробует сбежать при первой же возможности. Не могу назвать эту мысль слишком благородной, но я искренне надеялся, что она хорошо спряталась.

Дебора тяжело вздохнула и снова покачала головой.

— Я никогда не слышала, чтобы «стокгольмский синдром» доходил до того, что жертва убегала обратно к тем, кто ее похитил.

— Деб, — сказал я, и на этот раз ничего не мог с собой поделать, — я говорил тебе. Это не «стокгольмский синдром», она действительно хочет быть съеденной. Это ее мечта.

— Чушь, — сердито произнесла Дебора, — никто не может такого желать.

— Тогда почему она сбежала? — спросил я, и она смогла только покачать головой и опустить взгляд.

— Я не знаю, — ответила Деб. Она уставилась на свои руки, сложенные на коленях, будто ответ мог быть написан на костяшках, а потом неожиданно выпрямилась. — Это не имеет значения, — продолжила она, — важно определить, куда она пошла. — Дебора посмотрела на меня. — Как думаешь, куда она могла пойти, Деке?

Честно говоря, мне было все равно, где она, лишь бы оставалась там подольше, но тем не менее требовалось что-то ответить.

— Как насчет Бобби Акосты? — спросил я, и это имело смысл. — Вы его уже нашли?

— Нет, — буркнула она и пожала плечами, — но он не может скрываться вечно. Мы привлекли к этому делу слишком много внимания. Кроме того, — она подняла обе ладони, — у его семьи есть деньги и влияние, и они хотят выяснить, смогут ли вытащить его.

— И смогут? — поинтересовался я.

Дебора опять принялась разглядывать свои костяшки.

— Может быть, — произнесла она. — Черт. Да, скорее всего. У нас есть свидетели, которые могут связать его с машиной Тайлер Спанос, но толковый адвокат съест этих парней с Гаити без хлеба. Еще он пытался убежать от меня, но это тоже не много. Все остальное только догадки и слухи, так что… Да, твою мать, он может уйти. — Она кивнула своим словам и опять уставилась на руки. — Да. Несомненно, Бобби Акоете ничего не будет, — тихо закончила она. — Опять никто не ответит за это… — Она снова вернулась к изучению собственных рук, а когда подняла голову, на ее лице застыло выражение, какого я у нее никогда прежде не видел.

— Что случилось? — спросил я.

Дебора прикусила губу.

— Может быть, — произнесла она и отвела взгляд, — не знаю…

Она набрала в грудь побольше воздуха, посмотрела мне в глаза и сказала:

— Может быть, есть способ что-нибудь… не знаю. Может быть, ты возьмешься что-то сделать?

Я поморгал и с трудом удержался, чтобы не проверить, по-прежнему ли под нашими креслами есть пол. Невозможно, казалось, не понять, что она предлагает. Для Деборы я был способен только на два поступка, и она определенно предлагала мне не упражнения по криминалистике на Бобби Акосте.

Дебора осталась единственным человеком на свете, кто знал о моем хобби. Я думал, она приняла это, хотя и без особого восторга, но никак не ожидал, что она предложит мне поиграть с кем-нибудь. Это оказалось далеко за пределами всего, что я знал о своей сестре. Сама мысль, что нечто подобное может случиться, никогда не приходила мне в голову, и я был совершенно ошарашен.

— Дебора, — произнес я, и по моему голосу стало слышно, насколько я шокирован, но она наклонилась вперед, как только могла, рискуя вывалиться из кресла, и заговорила, понизив голос:

— Бобби Акоста убийца, — резко произнесла она, — и он выйдет сухим из воды, опять, поскольку у его семьи есть деньги и влияние. Это неправильно, и ты это знаешь. Именно для этого тебя растил отец.

— Послушай, — попытался я вставить слово, но она еще не закончила.

— Черт, Декстер, я старалась понять тебя, папу и то, для чего он все затеял. И теперь я понимаю, ясно? Я точно знаю, как рассуждал папа. Потому что я коп, как и он, и каждый коп однажды сталкивается с таким Бобби Акостой, с тем, кто совершает убийство и остается на свободе, даже если ты делаешь все от тебя зависящее. И ты не можешь уснуть, ты скрипишь зубами, тебе хочется закричать и задушить кого-нибудь, но твоя работа — есть это дерьмо, и ты ничего, ничего не можешь изменить. — Она встала, уперлась кулаком в мой стол, и ее лицо сейчас было всего в шести дюймах от моего. — До определенного момента, — продолжила она, — до того момента, когда папа решил эту проблему, разобрался во всем этом чертовом бардаке. — Она ткнула меня пальцем в грудь. — И это решение — ты. А сейчас ты нужен мне, чтобы сделать то, чего хотел от тебя папа, — позаботиться о Бобби Акосте.

Деб сверлила меня взглядом несколько секунд, пока я лихорадочно искал ответ. Несмотря на заслуженную репутацию человека, который не лезет за словом в карман, сказать мне было нечего. Нет, правда. Я изо всех сил стараюсь стать другим человеком, начать новую, нормальную жизнь, но именно из-за этого меня накачали наркотиками, вынудили участвовать в оргии, избили и едва не съели каннибалы, а теперь моя сестра, присягнувшая защищать закон, офицер полиции, всю жизнь выступавшая против того, что было мне дорого, требует от меня убить человека. Я задался вопросом, не лежу ли я до сих пор где-то в Эверглейдс, связанный и накачанный наркотиками, а все происходящее — галлюцинация. Мысль показалась мне очень умиротворяющей, но в животе у меня урчало от голода, а то место, куда пришелся тычок Деборы, болело, и я осознал, к несчастью, что все это является неприятной реальностью и мне надо как-то выбираться из этого положения.

— Дебора, — осторожно сказал я, — мне кажется, ты немного расстроена…

— Ты, черт бы тебя побрал, прав. Я расстроена. Я рисковала своей задницей, чтобы вернуть Саманту Альдовар домой, а теперь она опять сбежала, и я готова поспорить: сейчас она у Бобби Акосты, которому это сойдет с рук.

Разумеется, если бы Деб сказала, что рисковала моей задницей, чтобы вернуть Саманту, это больше соответствовало бы действительности, но сейчас было не самое лучшее время влезать с замечаниями, и в любом случае, думаю, она права насчет Бобби Акосты. Саманта оказалась замешана в это из-за него, и он последний из оставшихся на свободе, кто мог бы помочь ей осуществить свою мечту. Решение этого вопроса обещало выход из тупика. Если, конечно, мне удастся перевести разговор на обсуждение возможностей поиска Акосты.

— Думаю, ты права, — сказал я, — Акоста втянул ее в это. Саманта скорее всего пошла к нему.

Дебора все еще не садилась и смотрела на меня горящими глазами, а на щеках цвели красные пятна.

— Отлично, — произнесла она, — я найду ублюдка. А потом…

Иногда короткая передышка и смена темы разговора — это все, о чем ты мечтаешь, и для меня наступил именно такой момент. Я мог только надеяться, что к тому времени, когда мы найдем Бобби Акосту, Деб немного успокоится и поймет: скормить подозреваемого Декстеру не самое мудрое решение. Может быть, она сама его застрелит. Во всяком случае, я временно сорвался с крючка.

— Хорошо, — сказал я, — как ты собираешься его искать?

Дебора выпрямилась и пригладила волосы.

— Я поговорю с его отцом. Он должен понимать, что лучше всего для Бобби — прийти в участок в сопровождении адвоката.

Это почти наверняка разумно, но Джо Акоста — богатый и могущественный мужчина, а моя сестра — жесткая и упрямая женщина. Думаю, их беседа прошла бы куда более гладко, если бы хоть у одного из них имелось какое-нибудь представление о такте. У Деборы его не было никогда — вероятно, она и слова-то такого не слышала. А судя по репутации Джо Акосты, ему пришлось бы покупать такт, если бы в нем возникла нужда. Таким образом, оставался я.

Я встал.

— Я пойду с тобой.

Она несколько секунд задумчиво смотрела на меня, и казалось, станет возражать исключительно из-за дурного характера. Но она кивнула.

— Хорошо, — сказала Дебора и направилась к двери.

Глава 34

Как и все, кто живет в Майами, я много читал о Джо Акосте в газетах. Казалось, он был чиновником целую вечность, но и до этого информация о нем периодически просачивалась в прессу. Это одна из тех историй, которые можно читать, чтобы вернуть себе веру в человечество, — история о том, как простой мальчик добился успеха. Вернее, в данном случае простой chico[26] добился buena[27].

Джо Акоста приехал в Майами из Гаваны на одном из первых «Рейсов свободы». Он был молод и хорошо вписался в американское общество, но остался в достаточной мере gusano[28] и занял высокое положение среди кубинской диаспоры, добившись большого успеха. Он сосредоточился на недвижимости в период бума в восьмидесятые и вложил все свои деньги в один из первых проектов к югу от Саут-Майами. Все распродали в первые же шесть месяцев, и строительная компания Акосты стала одной из самых крупных в южной Флориде, а проезжая по городу, можно наблюдать его логотип практически на любой стройке. Он оказался успешен до такой степени, что даже последний финансовый кризис его не слишком затронул. Разумеется, он не полностью зависел от строительного бизнеса, так как всегда мог рассчитывать на зарплату в шесть тысяч долларов в год, которую получал, будучи чиновником.

Около десяти лет назад Джо во второй раз женился, и даже развод не смог его потопить: он продолжал жить на широкую ногу и оставался публичной фигурой. Его фотографии с женой часто появлялись в колонках светской хроники. Вторая супруга Акосты была красавицей из Англии и автором нескольких техно-поп-песенок, известных в девяностые. Когда публика наконец поняла, насколько ужасна ее музыка, она переехала в Майами, нашла Джо, а вместе с ним — устроенную жизнь жены богатого мужа.

Мы застали Акосту в его офисе на Брикелл-авеню. Ему принадлежал весь верхний этаж одного из недавно построенных небоскребов, которые превратили Майами в нечто похожее на гигантское зеркало, прилетевшее из открытого космоса и разбившееся на длинные зазубренные осколки, которые воткнулись в землю в разных местах. Мы миновали охранника в холле и в хай-тековом лифте поднялись наверх. Из окон невероятно стильной приемной Акосты, отделанной сталью и кожей, открывался вид на залив. И это замечательно, так как у нас оказалась масса времени и возможностей насладиться этим видом, поскольку Акоста вынудил нас прождать его целых сорок пять минут. В конце концов, зачем иметь такое влияние, если ты не можешь им воспользоваться, чтобы заставить полицейских почувствовать себя не в своей тарелке?

Это прекрасно сработало, по крайней мере в отношении Деборы. Я сел и принялся пролистывать пару дорогих журналов о спортивной рыбалке, но Деб ерзала, сжимала и разжимала кулаки, стискивала зубы, перекладывала ноги с одной на другую и барабанила пальцами по подлокотнику кресла. Честно говоря, она выглядела так, будто ждет открытия аптеки, сжимая в руке рецепт на метадон.

Через некоторое время я почувствовал, что не могу сосредоточиться на блестящих картинках, изображавших неприлично богатых мужчин, обнимавших одной рукой полуодетую модель, а другой большую рыбу, и отложил журнал.

— Деб, ради Бога, перестань ерзать. Ты протрешь кресло насквозь.

— Этот сукин сын заставляет меня ждать, поскольку что-то замышляет.

— Этот сукин сын занятой человек, — сказал я, — и, кроме того, богатый и влиятельный. Не говоря уже о том, что он догадывается, зачем мы здесь. А это значит, он может заставить нас ждать столько, сколько ему захочется. Поэтому расслабься и наслаждайся видом. — Я взял журнал и протянул ей. — Ты уже читала этот номер «Cigar Aficionado»[29]?

Деб отшвырнула журнал со звуком, который в стерильной и сдержанной обстановке приемной прозвучал неестественно громко.

— У него есть еще пять минут, — прорычала она.

— А что потом? — поинтересовался я. Она не ответила, по крайней мере вслух, но от взгляда, которым меня одарила, вполне могло бы свернуться молоко, если бы таковое находилось поблизости.

Мне так и не удалось выяснить, что она собиралась сделать через пять минут, так как я успел только три с половиной минуты понаблюдать, как моя сестра скрипит зубами, когда дверь лифта открылась и мимо нас продефилировала элегантная дама высокого роста даже без каблуков. Ее платиновые волосы были короткими, вероятно, для того, чтобы не скрывать огромный бриллиант, висевший у нее на шее на толстой золотой цепи. Его оправа напоминала египетский крест, но оказалась заострена наподобие кинжала. Женщина окинула нас цепким взглядом и подошла к секретарю.

— Мюриел, — сказала она с ледяным британским акцентом, — позаботьтесь о кофе, пожалуйста.

Не останавливаясь, она прошла мимо секретаря и вошла в офис Акосты, закрыв за собой дверь.

— Это Алана Акоста, — шепнул я Деб, — жена Джо.

— Я знаю, кто это, черт бы тебя побрал, — огрызнулась она и вновь принялась сосредоточенно скрипеть зубами.

Мне стало ясно: Дебору не трогают мои скромные попытки утешить ее и порадовать, поэтому я схватился за следующий журнал. Этот был посвящен одежде, которую нужно носить, отправляясь кататься на яхте. Каждый костюм стоил примерно столько же, сколько небольшая страна. Но мне не дали достаточно времени, чтобы выяснить, чем шорты за двадцать тысяч долларов лучше тех, которые продаются в «Уолмарте» за пятнадцать долларов.

— Сержант Морган? — сказала секретарь, и Дебора подпрыгнула так, будто сидела на большой стальной пружине. — Мистер Акоста примет вас.

— Очень, твою мать, своевременно, — пробормотала себе под нос Деб, но, думаю, Мюриэл услышала ее. Во всяком случае, когда мы — Дебора и я в ее кильватере — пронеслись мимо ее стола, она проводила нас снисходительной улыбкой.

В кабинете Джо Акосты можно проводить съезды республиканской партии. Одну из стен занимал самый большой плазменный телевизор, какой я когда-либо видел, на противоположной висела картина, место которой было в музее под вооруженной охраной. Здесь имелся бар, оборудованный мини-кухней, зона для переговоров с парой диванов и несколько кресел, которые, судя по их виду, приехали из старого английского клуба и стоили больше, чем мой дом. В одном из них с чашкой кофе расположилась Алана Акоста. Нам кофе она не предложила.

Джо Акоста сидел за массивным столом из стекла и стали, за его спиной стена из тонированного стекла превращала залив Бискейн в деталь интерьера, как будто это было фото охотничьего домика Джо. Несмотря на тонированное стекло, вечерний свет, отражавшийся от воды, наполнял комнату сверхъестественным сиянием.

Акоста поднялся, когда мы вошли, и свет из окна окружил его ярким ореолом, так что нельзя было взглянуть на него не жмурясь. Я тем не менее посмотрел, и, должен сказать, выглядел он впечатляюще.

И дело, конечно, не в сложении. Акоста оказался худым человеком аристократического вида, с темными волосами и глазами, одетый, по всей видимости, в очень дорогой костюм. Он не был высокого роста, и, я уверен, его жена, надев туфли на высоких каблуках, возвышалась над ним на целый фут. Но сила его личности, вероятно, являлась таковой, что сглаживала эту разницу в росте. А может быть, сила его денег. Как бы это ни называлось, он этим обладал. Он посмотрел на нас из-за стола, и я ощутил неожиданное желание встать на колени или хотя бы поклониться до земли.

— Сожалею, что заставил вас ждать, сержант, — сказал он. — Моя жена тоже изъявила желание присутствовать. — Он взмахнул рукой в направлении зоны для переговоров. — Давайте сядем там, где мы сможем спокойно поговорить.

Он вышел из-за стола и сел в кресло напротив Аланы.

Дебора поколебалась некоторое время, и я заметил, — что она выглядит несколько неуверенно, как будто до нее только сейчас дошло, кому она бросает вызов — человеку, который не так уж далеко в табели о рангах отстоит от Бога. Но она набрала в грудь воздуха, расправила плечи и твердым шагом направилась к дивану. Деб села, и я устроился рядом с ней.

Диван, по всей видимости, был устроен также, как цветок венерина мухоловка. Опустившись на него, я тут же увяз в мягких подушках, и, пока боролся за право сидеть прямо, мне пришло в голову, что это было сделано специально, — еще один фокус, которым Акоста пользовался для оказания влияния на людей, вроде ярко освещенного окна за письменным столом. Дебора пришла к тому же выводу, судя по ее стиснутым зубам. Она с усилием подтянулась вперед, чтобы неудобно устроиться на самом краю дивана.

— Мистер Акоста, — начала она, — я хочу поговорить с вами о вашем сыне.

— В чем дело? — поинтересовался Акоста. Он удобно устроился в кресле, положив ногу на ногу, на его лице застыло выражение вежливой заинтересованности.

— Саманта Альдовар, — сказала Деб, — и Тайлер Спанос.

Акоста улыбнулся:

— Роберто нравится девушкам. Я даже не пытаюсь следить за этим.

Дебора выглядела рассерженной, но, к счастью для всех нас, она сумела удержать себя в руках.

— Я уверена, вы в курсе. Тайлер Спанос была убита, а Саманта Альдовар исчезла. И я думаю, ваш сын знает что-то об этих девушках.

— Почему вы так думаете? — спросила Алана, сидевшая напротив мужа. Еще один фокус: мы были вынуждены крутить головами так, будто смотрим соревнования по настольному теннису.

Но Дебора все равно повернулась к ней.

— Он знает Саманту, — ответила она, — и есть свидетели, которые утверждают, что он продал им машину Тайлер. Это угон с отягчающими обстоятельствами и соучастие в убийстве. И это только начало.

— Мне неизвестно, что были выдвинуты какие-либо обвинения, — произнес Акоста, и мы оба повернули головы к нему.

— Пока нет, — сказала Дебора, — но это вопрос ближайшего времени.

— Тогда, вероятно, нам следует пригласить адвоката, — предложила Алана.

Дебора бросила на нее быстрый взгляд и повернулась к Акосте.

— Я хотела сначала поговорить с вами. До того как за дело возьмутся юристы.

Он кивнул, будто ожидал от полиции такого уважения к своим деньгам.

— Почему? — спросил он.

— У Бобби серьезные проблемы, — сказала Дебора, — и, думаю, он это знает. Лучшим вариантом для него стало бы прийти в мой офис в сопровождении адвоката и сдаться.

— Это избавило бы вас от работы, не правда ли? — снисходительно улыбнулась Алана.

Дебора пристально посмотрела на нее.

— Я не против работы, — произнесла она, — и в любом случае его найду. А когда я это сделаю, ему придется тяжко. Если он будет сопротивляться аресту, он может пострадать. — Она посмотрела на Акосту. — Для него же лучше будет явиться самому.

— А почему вы думаете, будто я знаю, где он? — поинтересовался Акоста.

Дебора посмотрела на него и перевела взгляд на окно.

— Если бы это был мой сын, — сказала она, — я бы знала, где он находится. Или хотя бы как это выяснить.

— У вас нет детей, верно? — спросила Алана.

— Нет, — ответила Деб. Повисла неловкая пауза, в течение которой Дебора молча смотрела на Алану, а затем повернула голову к ее мужу. — Он ваш сын, мистер Акоста. Если вы знаете, где он, и не скажете, когда я выдвину обвинения, это превратится в укрывательство подозреваемого.

— Вы полагаете, я способен выдать полиции своего собственного сына? — резко спросил он. — Вы полагаете, это достойный поступок?

— Да, — ответила Дебора.

— Слуга закона должен соблюдать его, несмотря ни на что, — произнес я голосом диктора «Новостей». Акоста посмотрел на меня с таким гневом, что я почти физически ощутил его. Я пожал плечами. — Можете сформулировать это лучше, если хотите.

Он не стал пытаться, а просто задержал на мне взгляд еще ненадолго. Мне нечего было скрывать, и я ответил ему тем же. В конце концов он повернулся к Деборе.

— Я не буду стучать на своего собственного сына, сержант, — прошипел он. — И мне не важно, что он, по вашему мнению, сделал.

— По моему мнению, он замешан в убийстве, распространении наркотиков и кое в чем похуже. И это не в первый раз.

— С этим покончено, — сказал Акоста, — все это в прошлом. Алана занялась его воспитанием.

Деб взглянула на Алану, которая еще раз снисходительно улыбнулась ей.

— С этим не покончено, — не уступала Дебора. — Более того: все стало гораздо хуже.

— Он мой сын, — произнес Акоста. — И он всего лишь ребенок.

— Он чудовище, — возразила моя сестра, — а не ребенок. Он убивает людей и ест их.

Алана фыркнула, но Акоста побледнел и попытался что-то сказать. Деб ему не позволила.

— Он нуждается в помощи, мистер Акоста. Психиатры, психотерапевты и все прочее в этом роде. Он нуждается в вас.

— Черт бы вас побрал, — сказал Акоста.

— Если вы позволите этому продолжаться, он может пострадать. Но если он придет сам…

— Я не выдам полиции своего родного сына, — повторил Акоста. Он определенно боролся с собой, но все же побеждал.

— Но почему? — спросила Дебора. — Вы прекрасно знаете, что вытащите его, вы же делали это раньше. — Она говорила очень жестко, и Акоста, казалось, был удивлен. Он посмотрел на нее и приоткрыл рот, но ничего не сказал, и Дебора продолжила ледяным, жестким тоном: — С вашими деньгами и вашими связями вы получите лучших адвокатов штата. Бобби выйдет из зала суда, отделавшись выговором. Это несправедливо, но реальность такова, и мы оба это знаем. Ваш сын останется на свободе так же, как все прошлые разы. Но только в том случае, если он сдастся добровольно.

— Это вы так говорите, — возразил Акоста, — но жизнь переменчива. И в любом случае, чем бы все ни закончилось, я окажусь человеком, который предал собственного сына, — он зло посмотрел на меня, — за лозунг. — Он вновь повернулся к Деборе. — Я не стану этого делать.

— Мистер Акоста, — попыталась она возразить, но он жестом вынудил ее замолчать.

— Тем более, — сказал он, — я не знаю, где он сейчас.

Они посмотрели друг на друга, и мне стало ясно: эти двое не умеют уступать. Они тоже вскоре это поняли. Дебора медленно покачала головой и с усилием поднялась с дивана. Секунду она стояла, глядя сверху вниз на Акосту, а затем кивнула.

— Хорошо, — сказала она, — будь по-вашему. Спасибо, что уделили нам время.

Она повернулась и направилась к двери. Прежде чем я выбрался из объятий плотоядного дивана, рука Деборы уже лежала на дверной ручке. Когда я наконец поднялся на ноги, Алана Акоста тоже встала из своего кресла. Ее движение оказалось настолько неожиданным и живописным, что я застыл на полпути, наблюдая, как она встает во весь свой внушительный рост, а затем плавно скользит мимо меня к Акосте.

— Так скучно, — пожаловалась она.

— Ты поедешь домой? — спросил он.

Она наклонилась и клюнула его в щеку. Египетский крест, украшенный огромным бриллиантом, качнулся вперед и тоже стукнул его по щеке.

— Да, — ответила она, — увидимся вечером.

Она поплыла к двери. Я, внезапно осознав, что пялюсь на нее, встряхнулся и пошел следом.

Дебора стояла у лифта, скрестив руки на груди и нетерпеливо постукивая по полу носком ботинка. По всей видимости, не задумываясь о том, насколько неловкой оказалась ситуация, Алана Акоста плавно подошла к ней и встала рядом. Дебора посмотрела на нее. Ей пришлось вывернуть шею, чтобы заглянуть в лицо Алане, но она с этим справилась. Алана ответила на ее взгляд безо всякого выражения и отвела глаза, когда прозвенел звонок и двери лифта раскрылись. Алана вошла внутрь, и Дебора, скрипя зубами, была вынуждена последовать за ней, не оставляя мне никакого выхода, кроме как втиснуться между ними в надежде, что я смогу предотвратить поножовщину.

Но драки не произошло. Двери закрылись, лифт заскользил вниз, и прежде чем Дебора успела сложить руки на груди поудобнее, Алана взглянула на нее и сказала:

— Я знаю, где Бобби.

Глава 35

Мы не сразу нашлись с ответом. Это был один из тех случаев, когда слова повисают в воздухе и все знают значение каждого из них по отдельности, но не сразу могут связать их, чтобы придать им тот смысл, который кажется правильным. Лифт продолжал двигаться вниз. Я поднял взгляд на Алану. Мои глаза оказались примерно на уровне ее подбородка, и мне открывался хороший обзор на ее ожерелье. Подвеска действительно представляла собой египетский крест, как я и подумал. Слегка более вытянутый, он заканчивался острием, которое вполне могло проколоть кожу. Я подумал, не заработала ли она из-за него парочку шрамов. И хотя я не разбирался в бриллиантах, этот вблизи выглядел настоящим и был очень велик.

Разумеется, Дебора, у которой не было такого вида на украшение, пришла в себя первой.

— Какого черта вы хотите этим сказать? — поинтересовалась она.

Алана посмотрела на нее сверху вниз. Разумеется, с высоты своего роста она не могла поступить иначе, но дело было не только в этом. Она смотрела на Деб снисходительно, как на что-то забавное, с таким видом, который могут напускать на себя только англичане. Наконец она ответила:

— А что бы вы хотели услышать, сержант?

Слово «сержант» прозвучало в ее устах как название какого-то занятного насекомого. Разумеется, это не могло укрыться от моей сестры. Она вспыхнула.

— Мне интересно, это такой способ развлечься? Посмотреть, как мы, маленькие людишки, будем дергаться? Это такая игра? — спросила Дебора. — За каким чертом вам говорить, будто вы знаете, где он, когда мы обе понимаем, что вы не расскажете нам?

Алану еще больше позабавили слова Деб.

— А с чего вы взяли, что я вам не расскажу?

Дебора шагнула в сторону и ударила по большой красной кнопке. Лифт дернулся и остановился, снаружи раздался звонок.

— Послушайте, — сказала Дебора, прямо в лицо — или, точнее, в шею — Алане, — у меня нет времени на идиотские игры. Есть девушка, ее жизнь в опасности, и я уверена: она у Бобби Акосты, или он по крайней мере знает, где она, и я должна ее найти до того, как с ней случится беда. Если вы знаете, где Бобби, скажите. Сейчас. Или вы отправитесь со мной в участок по обвинению в сокрытии преступления.

Алану эта угроза не впечатлила. Она улыбнулась, тряхнула головой и, наклонившись через плечо Деборы, нажала на кнопку. Лифт вновь поехал.

— Честное слово, сержант, — произнесла она, — не нужно грозить мне вашими цепями и плетками. Я с радостью все расскажу.

— Тогда хватит ходить вокруг да около.

— Джо принадлежит место, которое очень нравится Бобби, — продолжила Алана. — Это довольно большой участок — площадью больше сотни акров, — и там никто не бывает.

— Где? — спросила сквозь зубы Дебора.

— Вы слышали о «Пиратском береге»?

Дебора кивнула. Я тоже знал это место. «Пиратский берег» в свое время считался самым большим парком развлечений в южной Флориде, мы оба бывали там в детстве, и это нам очень нравилось. Конечно, тогда мы, провинциалы, не знали ничего лучшего. Только когда не в меру агрессивная мышь[30] открыла свое заведение к северу от нас, мы поняли, какой банальщиной был «Пиратский берег». К подобному мнению пришло и все остальное население южной Флориды, и парк вскоре закрылся. Но у меня еще оставались воспоминания об этом месте.

— Он закрылся много лет назад, — сказал я, и Алана взглянула на меня.

— Да, — подтвердила она, — он обанкротился и много лет никому не был нужен. Джо купил его за копейки. Это очень хорошее вложение. Но он ничего с ним не сделал. Бобби любит туда ездить. Иногда он включает аттракционы для своих друзей.

— Почему вы думаете, будто он там? — спросила Деб.

Алана пожала плечами — элегантный жест, которым она в очередной раз напомнила нам наше место.

— Мне кажется, в этом есть смысл, — сказала она так, словно не была уверена, знакомо ли Деборе это слово, — там никого нет, парк расположен в стороне от города. Ему там нравится. А еще там есть старый дом сторожа, который он велел отремонтировать. — Она улыбнулась. — Думаю, он возит туда девушек.

Лифт дернулся и остановился. Двери раскрылись, и с дюжину человек начало просачиваться внутрь.

— Проводите меня до машины, — сказала Алана поверх толпы и пошла сквозь нее в полной уверенности, что люди растворятся в воздухе при ее приближении. Как ни странно, именно так и произошло.

Мы с Деборой последовали за ней. Далеко не с той же легкостью, и я, к примеру, получил локтем по ребрам от женщины средних лет, а потом вынужден был остановить дверь лифта рукой, прежде чем попал в относительно свободное пространство холла. Деб и Алана уже успели пересечь его и быстро шли в направлении крытой парковки. Мне пришлось поторопиться, чтобы нагнать их.

Я поравнялся с ними, когда они уже проходили в дверь парковки, и услышал конец вопроса, заданного Деборой в довольно раздраженном тоне:

— …предполагаете, что я вам поверю?

Алана быстро шла вперед.

— Потому, моя милая, — сказала Алана, — что Бобби ставит под угрозу все плоды моего труда.

— Труда? — переспросила Дебора. — Не слишком ли сильно сказано?

— О, уверяю вас, это тяжелый труд. С самого начала, с моей музыкальной карьеры. — Она произнесла эти слова так, будто они были названием глупой и скучной книги. — Поверьте мне, это тяжелая работа, особенно если у тебя нет таланта. — Она тепло улыбнулась Деб. — И большей частью она заключается в том, чтобы трахаться с очень неприятными людьми, разумеется. Надеюсь, вы поверите, что это не так уж легко.

— Полагаю, намного сложнее, чем выдать полиции собственного сына, — заметила Дебора.

— Приемного сына, — сказала Алана, нисколько не смутившись. Она пожала плечами и остановилась у ярко-оранжевого «феррари» со съемной крышей, стоящего под знаком «Парковка запрещена». — Мы с Бобби никогда особо не ладили, что бы Джо ни думал по этому поводу. И в любом случае, как вы тонко подметили, если с деньгами и влиянием Джо ничего не случится, Бобби спокойно уйдет из зала суда. Но если ситуация продолжит развиваться, мы можем потерять все. Тогда для Бобби настанут тяжелые времена, Джо забросит бизнес, пытаясь его вытащить, а мне придется искать себе новый источник средств к существованию. А это будет непросто — боюсь, мои лучшие времена уже прошли.

Дебора мрачно посмотрела на меня, и я тоже нахмурился. Сказанное Аланой имело смысл, особенно для того, кто не придавал значения человеческим чувствам, как я раньше. Это была работа ледяного стерильного разума, нечеловеческого, но ясного. И вполне вписывалось в известное нам об Алане. И все-таки… Что-то здесь было не так. Может быть, дело было в том, как именно она все это подавала, но, вполне вероятно, существовало и еще кое-что, чего я не мог понять, однако картина не складывалась.

— А что вы будете делать, если Джо узнает о вашем поступке? — поинтересовался я.

Она посмотрела на меня, и я понял, в чем дело. В ее глазах мелькнуло что-то темное с перепончатыми крыльями — показалось всего на секунду, прежде чем снова скрыться за завесой ледяного веселья.

— Я заставлю его простить меня, — сказала она, и уголки ее губ поднялись кверху в чудесной фальшивой улыбке. — Кроме того, он ничего не узнает. Ведь так? — Она повернулась к Деборе. — Пусть это будет наш маленький секрет, хорошо?

— Я не могу сохранить это в секрете, — ответила она, — я должна буду вызвать оперативную группу в «Пиратский берег», люди узнают.

— Тогда вы должны ехать одни, — сказала Алана, — проверить анонимное сообщение. Так это называется? Вы поедете одни, не сказав никому. А когда вернетесь с Бобби, никого не будет интересовать, как вы его нашли.

Дебора пристально посмотрела на Алану, и я был совершенно уверен: она сейчас скажет, что все это просто смешно и речи быть не может о подобном нарушении всех правил и норм, а кроме того, это слишком опасно, — но Алана усмехнулась и подняла бровь. Теперь это был уже не вопрос, а вызов. И для большей убедительности, так, чтобы даже Деб это поняла, Алана сказала:

— Вы ведь, разумеется, не боитесь одного мальчика. У вас такой миленький пистолет, в конце концов, а он совершенно безоружен.

— Дело не в этом, — попыталась возразить Деб.

Веселье покинуло лицо Аланы.

— Не в этом, — произнесла она. — Дело в том, что вы должны ехать одни, иначе поднимется большой шум и Джо узнает о моем предательстве, а я, честно говоря, не хочу рисковать. И если вы будете настаивать на том, чтобы устроить там какое-нибудь чертово сражение, я скажу Бобби и он будет в Коста-Рике раньше, чем вы сможете хоть что-нибудь предпринять.

Черные крылья еще раз показались в ее глазах, но она тут же усилием воли вернула на лицо улыбку, впрочем не слишком приятную на этот раз.

— Как там говорят? Делай по-моему, или скатертью дорожка?

Я мог придумать массу вариантов, не включавших в себя беспрекословное следование правилам, установленным Аланой. И мне совершенно не нравилась идея ехать в пустынное и опасное место и пытаться поймать там Бобби без какой-либо серьезной поддержки только на основании утверждения Аланы, будто он один и безоружен. Но, по всей видимости, Дебора была сделана из другого теста, поскольку она посмотрела Алане в глаза и кивнула.

— Хорошо, — сказала Деб, — я сделаю по-вашему. И если Бобби там, я не обязана рассказывать Джо, откуда мы это узнали.

— Прекрасно, — сказала Алана.

Она открыла дверь «феррари», скользнула на водительское сиденье и включила мотор. Для того чтобы произвести впечатление, она пару раз прибавила оборотов так, что толстые бетонные стены гаража задрожали. Она одарила нас последней улыбкой — ледяной и страшной, — и я снова увидел в ее глазах бьющиеся черные крылья. Потом она закрыла дверь, тронулась с места и с ревом исчезла.

Дебора задумчиво смотрела ей вслед, и у меня оставалось немного времени, чтобы прийти в себя после встречи с внутренним миром Аланы. Я был удивлен, поскольку не ожидал найти хищника в такой красивой шкуре. Тем не менее это соответствовало реальности. Все, что я знал об Алане, характеризовало ее как безжалостное и весьма эффективное существо. Определенно она должна была оказаться особенным человеком.

Во всяком случае, это объясняло, почему она предала Бобби Акосту. Именно так и должна поступить самка дракона, защищающая свое золотое гнездо, завоеванное в тяжкой борьбе. Одним рассчитанным ударом она обезопасила свое сокровище и избавилась от соперника. Потрясающее мастерство, моя темная половина не могла ею не восхититься.

Деб отвернулась от удаляющегося «феррари» и направилась к двери, ведущей обратно в холл.

— За дело, — бросила она через плечо.

Мы быстро прошли сквозь холл на Брискелл-авеню, не обменявшись ни словом. Дебора припарковалась на запрещенном участке, заехав на бордюр, — прекрасный образчик полицейского на парковке. Мы забрались в машину, но, несмотря на спешку, она не сразу завела мотор. Вместо этого она положила руки на руль и хмуро опустила голову.

— Что случилось? — поинтересовался я через некоторое время.

Она покачала головой.

— Что-то здесь не так.

— Думаешь, Бобби там нет? — спросил я ее.

Она состроила недовольную гримасу, не глядя на меня.

— Я просто не доверяю этой стерве.

Я ее понимал. Мое краткое знакомство с истинной сущностью миссис Акоста убеждало в том, что она станет действовать только во благо собственных интересов. Каковы могут быть последствия для окружающих, ее беспокоило меньше всего. Но втайне от мужа помочь нам поймать Бобби вполне соответствовало ее интересам.

— Не обязательно ей доверять, — сказал я, — она заботится только о себе.

— Заткнись, пожалуйста, — предложила она, и я заткнулся. Она побарабанила пальцами по рулю, пожевала губы, потерла лоб. Я пожалел об отсутствии у меня таких хороших привычек, позволяющих убить время. Мне не нравилась сама идея вдвоем ехать ловить Бобби Акосту. Он не выглядел особо опасным, но, с другой стороны, многие так же думали обо мне — и посмотрите, чем они кончили.

Бобби мог не представлять смертельной опасности, но в самой ситуации оказывалось слишком много неизвестного и зависящего от воли случая. И кроме того, будем до конца честными, я был уверен: появись я опять во главе команды спасателей, Саманта точно не станет молчать.

С другой стороны, я прекрасно осознавал: позволить Деборе идти в одиночку я не могу. Это нарушит все правила, которые я установил для себя в ходе своей безнравственной жизни. И, к собственному удивлению, я обнаружил, что Новый Декстер — отец Лили-Энн — не лишен чувства ответственности. Я испытывал желание защитить Дебору, не допустить, чтобы с ней случилась беда. И если она собирается рискнуть, я должен быть рядом.

Очень непривычное ощущение: с одной стороны, я беспокоился за Дебору и чувствовал потребность уберечь ее от опасности, а с другой — испытывал явное желание устранить из моей жизни угрозу Саманты. Обе противоположности с одинаковой силой притягивали меня к себе. Не означает ли это, что я застрял как раз посередине между Темным Декстером и Дексом-папочкой? Темный Папочка? Интересный вариант.

Дебора выдернула меня из моей задумчивости, хлопнув обеими ладонями по рулю.

— Черт. Я просто не могу ей доверять, мать ее.

Мне полегчало. Здравый смысл явно брал верх.

— Так ты не едешь? — спросил я.

Дебора покачала головой и завела мотор.

— Нет, — сказала она, — разумеется, еду. — Она тронулась с места и выехала на дорогу. — Но я не собираюсь ехать одна.

Вероятно, мне следовало намекнуть ей, поскольку я сидел рядом, что она не одна. Но машина уже мчалась с бешеной скоростью, и я начал опасаться за свою жизнь, поэтому только покрепче затянул ремень безопасности.

Глава 36

Мне всегда казалось, что люди, разговаривающие по телефону, сидя за рулем и двигаясь на большой скорости, страдают неким серьезным психическим заболеванием.

Дебора принадлежала к ним, но семья есть семья и я промолчал, когда она вытащила сотовый. Мы неслись по шоссе 1-95, и она одной рукой придерживала руль, а второй набирала номер. Судя по тому, что она нажала всего одну кнопку, он стоял на быстром наборе, и я почти сразу догадался, кому она решила позвонить. Это незамедлительно подтвердилось.

— Алло, — сказала она, — это я. Ты знаешь, где «Пиратский берег»? Да, на севере. Хорошо, встретимся у центральных ворот. Как можно быстрее. Захвати с собой какое-нибудь железо. Люблю тебя.

На свете очень мало людей, которых Дебора любит, и еще меньше тех, кому она готова в этом признаться, поэтому я абсолютно точно знал, с кем именно она разговаривала.

— Чатски встретит нас там? — спросил я.

Она кивнула, убирая телефон в чехол.

— Подмога, — произнесла она. К счастью для моего рассудка, она взялась за руль обеими руками и сосредоточилась на лавировании между машинами. До того места, где, открытые всем ветрам, покоились останки «Пиратского берега», было двадцать минут езды на север, но Дебора преодолела это расстояние за двенадцать, слетев на съезд и дорогу, ведущую к воротам парка, с такой скоростью, которая, на мой взгляд, находилась далеко за гранью разумного. Честно говоря, Чатски наверняка еще не приехал и мы могли бы двигаться намного медленнее, все равно пришлось бы торчать там черт знает сколько, но Деб не убирала ногу с педали газа до тех пор, пока не показались ворота, и только тогда затормозила и съехала на обочину.

Моей первой реакцией стало облегчение. Не столько потому, что я доехал сюда с Деб и выжил, как от того, что Роджер — пират двадцати футов ростом, которого я помнил с детства, — все еще стоял на своем посту, охраняя ворота. Большая часть когда-то покрывавшей его яркой краски стерлась. Время и погода лишили его попугая, раньше сидевшего у него на плече, и сабля оказалась наполовину обломанной. Но его повязка оставалась на месте, а в уцелевшем глазу все еще светилась злая усмешка. Я выбрался из машины и посмотрел на своего старого друга. Ребенком я всегда ощущал нечто общее между мной и Роджером. В конце концов, он был пиратом, и значит, плавал на большом корабле и резал на части всех, кого хотел. Тогда мне это казалось идеальной жизнью.

Тем не менее я испытывал странное чувство, стоя сейчас в его тени и вспоминая, каким когда-то был парк и что для меня значил пират Роджер. Мне показалось, я должен оказать ему некие почести, несмотря на его потрепанный вид. Я пристально посмотрел на него и сказал:

— Ааррргхх.

Он не ответил, но Деб бросила на меня удивленный взгляд.

Я отошел от Роджера и стал смотреть сквозь забор из сетки, окружавший парк. Солнце садилось, и в последних его лучах разглядеть можно было не много: нагромождение вывесок и аттракционов, которые я так хорошо помнил, выцветших и пришедших в негодность после стольких лет пребывания под жестоким солнцем Флориды. Надо всем возвышалась совершенно непиратского вида башня, которая когда-то называлась Главная Мачта. От нее отходило полдюжины металлических перекладин, на конце каждой из которых висел вагончик, забранный решеткой. Я никогда не понимал, какое отношение эта конструкция имеет к пиратам, сколько бы флагов на ней ни висело. Но Гарри, каждый раз, когда я его спрашивал об этом, просто гладил меня по голове и говорил, что хозяева делают на этом большие деньги, и в любом случае подниматься наверх в этом аттракционе было весело. Оттуда открывался хороший вид, и если закрыть один глаз и тихонько сказать «йо-хо-хо», становилось возможным забыть, что все сооружение выглядит таким современным.

Башня покосилась на левую сторону, и все вагончики, за исключением одного, либо отсутствовали, либо оказались разбиты. Но поскольку я не планировал сегодня забираться наверх, то счел это не важным.

С того места, где я стоял, больше ничего не было видно, но так как у меня все равно не оказалось другого занятия, кроме как ждать Чатски, я позволил тоске по прошлому пробраться в мое сердце. Интересно, есть ли до сих пор вода в канале, проходящем через парк? Раньше по нему ходило пиратское судно, гордость и радость пирата Роджера — грозный корабль «Возмездие». По обоим бортам у него торчали пушки, которые на самом деле стреляли. На берегу реки находился аттракцион, где тебя сажали в бревно и сплавляли по водопаду. За ней, в дальнем конце парка, располагалась полоса препятствий. Связь между ней и пиратами всегда оставалась для меня тайной, но Деб ее любила. Интересно, помнит ли она?

Я взглянул на сестру Она расхаживала взад и вперед перед воротами, бросая взгляды то на дорогу, то на парк. Время от времени она останавливалась и складывала руки на груди, а потом снова срывалась с места. Было ясно: она сейчас лопнет от переживаний, — и я решил, что самое время ее немного успокоить и обменяться детскими воспоминаниями. Когда она в очередной раз прошла мимо меня, я окликнул ее.

— Дебора, — сказал я, и она резко обернулась.

— Что?

— Помнишь полосу препятствий? Она тебе нравилась.

Она уставилась на меня так, будто я предложил ей спрыгнуть с башни.

— Господи Иисусе, — произнесла она, — мы здесь не для того, чтобы предаваться идиотским воспоминаниям. — Она повернулась и пошла к дальней стороне ворот.

Очевидно, мою сестру не захватили теплые воспоминания детства, как меня. И я засомневался, не становится ли она менее человечной, в то время как во мне просыпается все больше и больше человеческих черт. Но ее странная и очень человеческая задумчивость, проявлявшаяся в последнее время, говорила об обратном.

В любом случае Дебора, по-видимому, была убеждена, что проводить время скрежеща зубами и мечась, как зверь в клетке, намного веселее, чем предаваться воспоминаниям о наших детских забавах на «Пиратском берегу». Поэтому я решил дать ей вволю натоптаться и еще пять минут, пока не приехал Чатски, всматривался в темноту за забором.

Он наконец появился, припарковавшись рядом с машиной Деборы, и выбрался наружу с металлическим чемоданчиком, который положил на капот своей машины. Деб подлетела к нему и одарила его своим обычным теплым приветствием.

— Где тебя черти носили? — поинтересовалась она.

— Ну что, — сказал Чатски и потянулся, чтобы поцеловать ее, но она оттолкнула его и схватила чемоданчик. Чатски пожал плечами и кивнул мне. — Привет, приятель.

— Что ты привез? — спросила Деб.

Чатски забрал у нее чемоданчик и раскрыл его.

— Ты просила привезти железо. Я не знал, что именно тебе нужно, поэтому привез кое-что на выбор. — Он достал штурмовую винтовку со складывающимся прикладом. Лучшее от «Хеклера и Коха», — произнес он, поднимая ее и укладывая на капот. За ней он вынул пару винтовок поменьше. — Милые малыши «узи», — сказал он, тепло похлопав по одной из них стальным крюком, заменявшим ему левую руку, и достал два автоматических пистолета. — Стандартная модель, калибр девять миллиметров, девятнадцать патронов в магазине. — Он взглянул на Дебору. — Любой из них намного лучше, чем та дрянь, которую ты с собой таскаешь.

— Это папин, — сказала Дебора, но при этом взяла один из пистолетов.

Чатски пожал плечами.

— Это револьвер сорокалетней давности. Он мой ровесник, и в этом нет ничего хорошего.

Дебора вынула обойму из пистолета, передернула затвор и заглянула в патронник.

— У нас тут не высадка в чертовой Нормандии, — сказала она и вбила обойму на место, — я возьму этот.

Чатски кивнул:

— Ага, хорошо. — Он потянулся мимо нее к чемоданчику. — Возьми запасную обойму.

Дебора покачала головой.

— Если мне понадобятся еще патроны, значит, я все просрала и умерла.

— Может быть, — не стал спорить Чатски. — На что нам рассчитывать, кстати?

Деб заткнула пистолет за пояс штанов.

— Не знаю, — ответила она, — нам сказали, что он здесь один.

Чатски поднял бровь.

— Белый мужчина, двадцать два года, — объяснила она, — пять футов десять дюймов, сто пятьдесят фунтов, темные волосы. Но, ей-богу, Чатски, я не имею ни малейшего понятия, здесь ли он, действительно ли он один, и я не верю той сучке, которая дала нам эту информацию.

— Ясно. Хорошо, что ты меня позвала, — кивнул он одобрительно. — Раньше ты пошла бы одна с пугачом твоего отца.

Он повернулся ко мне.

— Деке? Я знаю, ты не любишь пушки и насилие. — Он улыбнулся и пожал плечами. — Но я не хочу, чтобы ты шел с голыми руками, приятель. — Он кивнул на небольшой арсенал, разложенный на капоте. — Как насчет знакомства с моим корешем? — сказал он, крайне неудачно пытаясь подражать Аль Капоне.

Я подошел взглянуть. Честно говоря, я и вправду не люблю пистолеты — от них слишком много шума и грязи, к тому же они портят все удовольствие, — но на этот раз я пришел не развлекаться.

— Если ты не против, я возьму второй пистолет. И запасную обойму.

Ну уж коли мне придется воспользоваться пистолетом, это действительно будет вынужденной мерой, а девятнадцать лишних пуль весят немного.

— Ага, хорошо, — согласился он. — Ты уверен, что знаешь, как им пользоваться?

Это была маленькая шутка, только между нами. Маленькая, поскольку только Чатски находил ее смешной. Он прекрасно знал, что я способен управиться с пистолетом, но я решил ему подыграть и поднял пистолет за дуло.

— Думаю, его надо держать так и целиться вот так, — сказал я.

— Отлично, — одобрил Чатски, — яйца себе не отстрели, ладно?

Он взял штурмовую винтовку и перекинул ее ремень через плечо.

— Я возьму эту маленькую красотку, и если вечер закончится высадкой в Нормандии, буду готов поговорить с фрицами. — Он взглянул на винтовку с тем же выражением теплой привязанности, с каким я смотрел на пирата Роджера; очевидно, их объединяли счастливые воспоминания.

— Чатски, — окликнула его Дебора.

Он резко повернул голову к Деб, будто она застукала его за просмотром порнухи.

— Ладно, — отозвался он, — какой у тебя план?

— В ворота. Рассредоточиться и идти в дальний конец парка, там была служебная зона. — Она взглянула на меня, и я кивнул:

— Да, я помню.

— То есть дом сторожа расположен в той стороне, — продолжила она, — и там Бобби Акоста. — Она указала пальцем на Чатски: — Ты будешь прикрывать меня справа, Декстер — слева.

— Что? — переспросил Чатски. — Ты не можешь вот так выломать дверь и проникнуть туда. Ты спятила.

— Я прикажу ему выйти. Так, чтобы он думал, будто я одна. Тогда мы посмотрим, что произойдет. Если это ловушка, вы, ребята, прикроете мне спину.

— Ага, — процедил Чатски, — но ты все равно останешься на открытом месте.

Она раздраженно отмахнулась:

— Со мной все будет в порядке. Я думаю, девушка, Саманта Альдовар, тоже там. И не пытайся прикидываться Рембо.

— Ага, — сказал он, — а что с этим парнем, Бобби? Ты хочешь взять его живым?

Дебора задержала на нем взгляд чуть дольше, чем следовало.

— Конечно, — проговорила она наконец. Прозвучало это не слишком убедительно. — Пошли. — Она развернулась и твердым шагом направилась к воротам.

Чатски посмотрел ей вслед, затем взял пару запасных обойм, сунул их в карман и забросил чемоданчик в машину.

— Пошли, приятель, — сказал он. Затем повернулся и посмотрел на меня долгим и неожиданно влажным взглядом. — Не допусти, чтобы с ней случилась беда, — произнес он, и в первый раз за все время нашего знакомства я увидел на его лице нечто похожее на человеческое чувство.

— Не допущу, — ответил я, несколько смутившись.

Он сжал мое плечо.

— Хорошо. — Он задержал на мне взгляд еще на мгновение, а затем повернулся и последовал за Деборой.

Она стояла у ворот и пыталась дотянуться сквозь сетку до замка.

— Тебе напомнить, что ты пытаешься незаконно проникнуть на территорию частного владения? — поинтересовался я.

Хотя это действительно было так, но меня куда больше волновала перспектива еще раз встретиться с Самантой и выпустить ее в мир, готовый внимать ее сенсационным историям.

Однако Деб потянула замок и он раскрылся. Она взглянула на меня.

— Замок был открыт, — произнесла она так, будто выступала на суде. — Кто-то проник в парк, вероятно, незаконно, и скорее всего с целью совершить тяжкое преступление. Мой долг вмешаться.

— Да, все так, только подожди секунду, — сказал Чатски. — Если мальчишка здесь прячется, почему замок открыт?

Я с трудом удержался от того, чтобы броситься ему на шею, и ограничился только замечанием:

— Он прав, Деб. Это ловушка.

Она нетерпеливо тряхнула головой.

— Мы знали, что скорее всего так и окажется, поэтому я и взяла с собой вас двоих.

Чатски нахмурился, но не сдвинулся с места.

— Мне это не нравится.

— Тебе это и не должно нравиться, — отрезала Деб. — Более того, тебе и не обязательно это делать.

— Я не позволю тебе пойти одной, — не уступал он, — и Декстер тоже.

При нормальном положении вещей я, вероятно, дал бы Чатски в морду за предложение в очередной раз рискнуть нежной шкурой Декстера в этой опасной ситуации. Но в данных обстоятельствах я вынужденно согласился с ним. Только на этот раз. Было очевидно: в этой авантюре должен участвовать тот, у кого есть хоть немного здравого смысла. И, окинув взглядом собравшихся, я не мог предложить на эту роль никого, кроме себя.

— Да, — согласился я, — не позволю. Кроме того, мы всегда можем вызвать подкрепление, если станет жарко.

Вероятно, я сказал именно то, чего не стоило произносить ни в коем случае. Дебора яростно посмотрела на меня, а затем подошла ко мне и остановилась в четверти дюйма от моего лица.

— Отдай мне телефон.

— Что?

— Быстро! — рявкнула она и протянула руку.

— Это совсем новый блэкберри, — попытался возразить я, но было очевидно: я либо отдам ей телефон, либо лишусь способности пользоваться рукой.

— И ты, Чатски, — сказала она, шагнув к нему. Он пожал плечами и отдал ей телефон.

— Плохая идея, детка.

— Я не хочу, чтобы кто-то из вас, идиоты, запаниковал и провалил всю затею.

Она подошла к машине, бросила телефоны, и свой тоже, на сиденье и вернулась к нам.

— Дебби, послушай, насчет телефонов, — попытался воззвать к ее разуму Чатски, но она оборвала его:

— Черт бы тебя побрал, Чатски, я должна это сделать, и я должна это сделать так, как считаю нужным, а не думать о необходимости зачитывать права и тому подобном дерьме. Если тебя это не устраивает, заткнись и иди домой, — она дернула цепь на воротах, — а я пойду внутрь, чтобы найти Саманту и поймать Бобби Акосту.

Она сорвала замок с цепи и пинком открыла ворота. Они распахнулись с душераздирающим скрипом. Дебора окинула нас огненным взглядом.

— Увидимся, — сказала она и бросилась внутрь.

— Деб. Эй, Дебби, постой, — окликнул ее Чатски.

Она уверенным шагом шла в глубь парка, не обращая на него ни малейшего внимания. Чатски вздохнул и повернулся ко мне.

— Ну ладно, парень, — сказал он, — у меня правый фланг, у тебя левый. Пошли.

И он вошел в ворота вслед за Деборой.

Вы когда-нибудь обращали внимание: сколько бы мы ни говорили о свободе, всегда оказывается, что у нас ее нет? Мало чего на свете мне хотелось меньше, чем следовать за моей сестрой в парк, где для нас явно была приготовлена ловушка, и даже если все пройдет хорошо, лучшее, на что я мог рассчитывать, — это на возможность предоставить Саманте Альдовар разрушить мою жизнь. Если бы у меня оставался выбор, я бы сейчас сел в машину Деборы и уехал в Калле-Очо, чтобы съесть стейк паломилла и запить его иробиро.

Но как и все в мире, что хорошо выглядит, свобода — всего лишь иллюзия. У меня было ее не больше, чем у человека, привязанного к электрическому стулу, которому сказали, будто он имеет полную свободу оставаться живым, пока не включат ток.

Я поднял глаза на пирата Роджера, чья улыбка внезапно показалась мне весьма гнусной.

— Хватит ухмыляться, — сказал я и последовал за моей сестрой и Чатски в парк. Он промолчал.

Глава 37

Уверен: все мы смотрели достаточно старых фильмов и знаем — разумные люди избегают заброшенных парков развлечений, особенно когда солнце клонится к закату. Жуткие вещи скрываются в подобных местах, и любой, кто сюда забредает, обрекает себя тем самым на ужасный конец. Вероятно, у меня слишком тонкая душевная организация, но «Пиратский берег» показался мне куда более жутким местом, чем все, что я видел не в кино. Я практически слышал эхо злодейского хохота, висящее в воздухе над темными остовами зданий и аттракционов, и мог различить в нем едкую насмешку, как будто годы забвения сделали это место жестоким и коварным и оно ждало возможности понаблюдать, как со мной случится какая-нибудь беда.

Дебора, вероятно, достаточно поверхностно ознакомилась с плохими триллерами. Казалось, будто ее не беспокоила атмосфера, и она быстро шла в глубь парка, держа пистолет наготове. А выглядела при этом так, словно направлялась в магазин — отстрелить немного грудинки. Мы с Чатски нагнали ее в сотне футов от ворот, и она едва взглянула на нас.

— Разделимся, — бросила она.

— Полегче, Деб, — сказал Чатски, — дай нам достаточно времени, чтобы проработать фланги. — Он посмотрел на меня и кивнул налево. — Иди медленно и осторожно вокруг аттракционов, приятель. Заглядывай за сараи, навесы, осматривай все места, где кто-нибудь может прятаться. Крадись и оглядывайся. Держи глаза и уши открытыми, присматривай за Дебби и будь осторожен.

Он повернулся к Деборе.

— Деб, послушай, — начал он, но она отмахнулась пистолетом.

— Просто продолжай делать свое дело, Чатски, ради Бога.

Он пристально посмотрел на нее.

— Будь осторожна, — сказал он, повернулся и пошел направо. Несмотря на высокий рост и отсутствие ноги — вместо одной ноги у него был протез, — я видел, как ловко он скользит между деревьями, и мне чудилось, будто закатные тени смывают с него годы и раны. Он выглядел прекрасно смазанной машиной, тенью среди теней; все его движения, казалось, отработаны до автоматизма. Я порадовался, что он, его винтовка и опыт здесь.

Но прежде чем я успел начать петь гимн морских пехотинцев, Дебора толкнула меня и зло зыркнула.

— Какого хрена ты ждешь? — поинтересовалась она.

Я с большим удовольствием прострелил бы себе ногу и отправился домой, но пришлось повернуть налево и углубиться в густеющую тьму.

Мы крались через парк в самых лучших полувоенных традициях — потерянный в стране плохих триллеров патруль. Надо отдать должное Деборе: она была очень осторожна. Она незаметно передвигалась от одного укрытия к другому, часто поглядывая направо, в сторону Чатски, и налево — на меня. Ее все труднее становилось разглядеть, так как солнце уже совсем село, но это означало и то, что им тоже непросто увидеть нас. Кем бы они ни были.

Таким манером мы проскочили всю первую часть парка, мимо бывших сувенирных лавочек, и наконец приблизились к первому из старых аттракционов — карусели. Она свалилась и лежала, накренившись набок. Карусель выглядела потрепанной и выцветшей, кто-то отрубил головы лошадкам и выкрасил их флуоресцентной краской. Это оказалось самым печальным зрелищем, какое мне приходилось когда-либо видеть. Я обошел ее, держа пистолет наготове, и заглянул за все достаточно большие, чтобы за ними мог спрятаться людоед, предметы.

У дальней стороны карусели я остановился и посмотрел направо. Деб было почти невозможно различить в сгущающейся тьме. Она вошла в тень одной из больших опор, поддерживавших канатную дорогу, пересекавшую парк. Чатски я вовсе не видел: там, где он мог находиться, стоял ряд покосившихся домиков, окаймлявших площадку для картинга. Хорошо, если он там настороже и способен за себя постоять. И коль скоро оттуда что-то выпрыгнет и крикнет «бу! », хотелось бы, чтобы его встретил Чатски со своей штурмовой винтовкой.

Но я не мог разглядеть его, и Дебора тоже у меня на глазах растворялась в темноте, углубляясь в парк. Подул легкий теплый ветерок, и я ощутил запах ночи Майами: гниющая зелень и выхлопные газы с легким привкусом соли. Ветер не принес ничего необычного, но я почувствовал, как волоски у меня на загривке встают дыбом, и услышал тихий шепот, исходящий из самого дальнего подземелья замка Декстера, а на его бастионах раздался шорох кожистых крыльев. Это послужило явным сигналом надвигающейся опасности, здесь и сейчас что-то случилось, и было бы неплохо оказаться где-нибудь в другом месте. Я застыл рядом с безголовой лошадью, оглядываясь в поисках причины беспокойства Пассажира.

Но ничего не увидел и не услышал. Дебора исчезла в темноте, и в пределах видимости все как будто замерло, за исключением пластикового пакета, шевелившегося на ветру. Мой желудок тем не менее свело, и на этот раз не от голода.

Пистолет неожиданно показался мне маленьким и бесполезным, и я вдруг понял, что больше, чем сделать следующий вдох, я хочу убежать из парка, и чем быстрее, тем лучше. Пассажир мог обидеться на меня, но он ни за что не позволил бы мне рисковать собой, и, главное, он никогда не ошибался, тем более сейчас, когда так ясно высказал свои соображения. Я обязан был вытащить Дебору отсюда, прежде чем что-то произойдет.

Но что ее смогло бы убедить? Она вбила себе в голову, будто должна спасти Саманту и притащить Бобби в участок за шкирку, и просто не стала бы меня слушать, даже если бы мне удалось объяснить, откуда я знаю, что наши дела плохи. Но пока я нервно сжимал пистолет, меня избавили от необходимости принимать решение. Прогремел оглушительный звук удара, огни начали загораться по всему парку, а потом земля задрожала, раздался душераздирающий скрип ржавого металла, и я услышал хриплый стон…

Наверху, над моей головой, канатная дорога пришла в движение.

Я потратил долгую драгоценную секунду на то, чтобы удивленно пялиться вверх и представлять, какие ужасы могут оттуда пролиться на мою голову. В следующий жуткий момент коварный альтруизм завладел мной, и я повернул голову направо в поисках Деборы. Ее не было видно. Из вагончика канатной дороги надо мной раздался выстрел, за которым последовал скрипучий звук — радостный крик охотника, заметившего добычу. Это пробудило мой инстинкт самосохранения, и я нырнул в поисках укрытия под карусель. В спешке я ударился носом обо что-то большое и твердое — это оказалось отрубленной пластиковой головой одной из лошадок. К тому времени, когда я пробрался мимо, выбросив ее наружу, скрип наверху прекратился.

Я подождал. Больше ничего не происходило. Выстрелы не гремели. Артиллерийский огонь тоже никто не открывал. Зажигательные бомбы не сыпались со свистом из вагончиков канатной дороги. Ничего не было слышно, кроме звука старого ржавого троса, с усилием проходившего через блоки. Я подождал еще немного. Что-то защекотало мой нос. Я стер это, и на моей руке появилось пятно крови. Несколько секунд я, замерев, смотрел на него, не в силах двигаться, мой мир сократился до этого маленького пятнышка бесценной жидкости из жил Декстера. К счастью, мой разум вернул себе способность функционировать, я вытер руку о штаны и выбросил это из головы. Видимо, это случилось, когда я бросился в укрытие и ударился носом. Ничего серьезного. У нас у всех есть внутри кровь. Фокус в том, чтобы там ее и удерживать.

Я осторожно поменял позицию, откуда мог выглянуть наружу, не подвергая себя опасности, передвинул лошадиную голову так, чтобы она меня прикрывала, и устроил на ней пистолет. Справа от меня, над тем местом, где я в последний раз видел Дебору, проезжало то, что когда-то было вагончиком канатной дороги. От него ничего не осталось, за исключением той части, которая крепилась к тросу, и куска металлической трубы, бывшего, вероятно, частью сиденья. Безумно раскачиваясь, оно проехало мимо меня. За ним ко мне подполз следующий вагончик, и, несмотря на то что от него осталось намного больше, у него отсутствовали боковые стены и он оказался пуст. Мимо проскрежетало еще несколько сломанных вагончиков. Только один из них с виду находился в достаточно хорошем состоянии, чтобы в нем мог кто-нибудь ехать, но и он пропрыгал мимо меня, ничего не выдав. Я начал чувствовать себя немного глупо, лежа под пластиковой лошадкой, покрытой осыпающейся позолотой и флуоресцентной краской, и целясь в покореженные и совершенно пустые вагончики канатной дороги. Следующий потрепанный, заброшенного вида вагончик проплыл над моей головой — и опять ничего. Тем не менее я совершенно определенно слышал кого-то там наверху, и предупреждение от Пассажира было вполне отчетливым. Где-то в парке, среди напоминавших о беззаботном детстве останков «Пиратского берега», притаилась опасность. И она знала, что я здесь.

Я сделал глубокий вдох. Разумеется, Бобби был здесь, и, судя по звукам, не один. Но в этих ветхих вагончиках не могло поместиться больше двух или трех человек. И если мы продолжим действовать в соответствии с первоначальным планом, то втроем вполне сможем изловить нескольких бестолковых детишек.

Беспокоиться не о чем. Продолжаем ровно дышать, следуем плану — и как раз успеем домой к ужину. Я пополз назад, к краю карусели, и уже был одной ногой на земле, когда сзади, от главных ворот, раздался первобытный звук, крик племени, преследующего добычу, и я скользнул обратно под защиту моей безголовой лошади.

Через несколько секунд послышались веселые голоса, топот многочисленных ног, и я выглянул, чтобы увидеть, как мимо меня идет компания из восьми — десяти человек. Они были преимущественно возраста Бобби Акосты, такие же, как те чудовища с ясными глазами, которых мы видели в клубе «Фэнг». Впрочем, скорее всего это были те же самые чудовища. На них были стильные пиратские костюмы, которые, я уверен, понравились бы Роджеру. Они быстро прошли мимо и, судя по их приподнятому настроению, направлялись на вечеринку. Возглавлял их длинноволосый вышибала из клуба, державший наготове меч довольно опасного вида.

Я следил за ними из-за своего обезглавленного пони до тех пор, пока они не скрылись из виду и звук их шагов не растаял вдали. Мысли, крутившиеся в моей голове, были не самого веселого рода. Соотношение сил явно изменилось, и вся ситуация выглядела теперь совершенно по-другому. Я не слишком общительный человек по своей природе, но, кажется, настало подходящее время, чтобы разыскать моих спутников и постараться выжить в экстремальных условиях.

Я подождал еще немного, убедился, что никто не отстал от компании, а затем покинул Свою лошадиную голову и осторожно протиснулся к краю карусели. Насколько мне было видно, они ушли, и парк вполне мог быть совершенно пуст. Впереди справа стояло здание, которое я опознал. Я провел в нем несколько унылых часов моего детства, в течение которых пытался понять, почему это должно быть весело. Но если оно согласится меня укрыть, я прощу ему украденные часы. В общем, бросив последний взгляд на все еще пустой вагончик, я скатился с карусели и бросился к дому аттракционов.

Снаружи здание выглядело плохо. Его когда-то разрисованные стены совершенно выцвели, и от росписи остались только следы — я едва смог разобрать сцену радостного ограбления небольшого города веселой компанией пиратов. Ее утрата, несомненно, оказалась большой потерей для мирового искусства, но это не являлось моей основной проблемой в данный момент. Перед домом горела тусклая лампа, и я вынужден был, полуприсев, обойти его, стараясь не выходить из тени. Таким образом я очутился в противоположной стороне от места, где в последний раз видел Дебору, но мне было необходимо найти новое укрытие. Если кто-то сидел в вагончике, он определенно видел, как я барахтаюсь на карусели, и мне нужно было поскорее уйти.

Я осторожно обошел дом аттракционов. Задняя дверь безжизненно висела на одной петле, на ней все еще виднелась половина таблички. Выцветшие красные буквы ясно заявляли, что здесь «ной вы». Я остановился у двери, держа пистолет наготове. Честно говоря, я не думал, будто кто-то будет прятаться внутри среди зеркал. Это слишком избито, должна же и у людоедов быть хоть какая-то гордость. В любом случае от этих зеркал было мало проку даже в их лучшие дни. Что уж говорить о теперешнем моменте, когда они вряд ли отражают больше света, чем моя подметка. Но рисковать не хотелось, поэтому я прошел мимо двери, пригнувшись, держа пистолет нацеленным в глубь дома. Там оставалось тихо. Я переместился к следующей лужице темноты.

У дальнего угла здания я опять остановился и осторожно выглянул из-за него. По-прежнему ничего. Может ли быть так, что меня никто не ищет? Я вспомнил фразу, которую часто говорила моя приемная мать Дорис: «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним». В моем случае это было похоже на правду, я провел много времени в бегах, но до сих пор за мной никто не гонялся. Тем не менее я совершенно точно знал: они все еще в парке, — и единственным разумным решением в моем случае было бежать, спасая свою шкуру. Но точно так же я знал, что моя сестра откажется уходить без Саманты Альдовар и Бобби Акосты, а я не мог оставить ее одну.

Я услышал огорченное бормотание Пассажира и почувствовал, как ветер, поднятый его крыльями, пронизывает меня насквозь. Разум вместе со здравым смыслом поднялись на цыпочки и закричали, приказывая мне бежать к выходу. Но я не мог. Только с Деборой.

Так что я сделал глубокий вдох, задумавшись на секунду о том, сколько еще вдохов мне осталось, и поспешил к следующему клочку тени. Когда-то это было аттракционом для самых маленьких детей с большими закрытыми машинками, которые медленно ездили по кругу, если кто-то поворачивал колесо в центре. Осталось только две, но и их время не пощадило. Я юркнул в тень одной из них — синей — и ненадолго прижался к земле. Компания веселящихся пиратов растворилась в темноте, и в пределах видимости не было никого, кто обратил бы внимание на мои передвижения в стиле рака-отшельника. Я вполне мог идти через парк строевым шагом во главе духового оркестра и жонглировать живыми броненосцами.

Но рано или поздно нам придется встретиться, и при текущем положении вещей мне бы хотелось увидеть их первым, поэтому я встал на четвереньки и выглянул из-за машинки.

Я добрался до конца площадки с аттракционами для самых маленьких детей, и теперь мне был виден канал, по которому раньше плавал пиратский корабль. В нем все еще было полно воды, но далеко не самого приятного цвета, какой можно себе представить. Даже отсюда я видел ее жуткий серо-зеленый оттенок. Между мной и каналом находилось три опоры канатной дороги. На каждой из них висели фонари, но только на одной они излучали свет — на той, которая оказалась справа от меня, там, где я в последний раз видел Дебору. Прямо передо мной лежало темное открытое пространство, за которым был следующий кусочек безопасности — пальмовая роща на утесе над водой, в ней вряд ли могли бы спрятаться несколько взводов вооруженных до зубов боевиков, ожидающих встречи со мной. Но другого укрытия не наблюдалось, поэтому я выскочил из-за машинки и, пригнувшись, побежал туда.

Оказаться без защиты было ужасно, и мне показалось, я несколько часов бежал по открытому, лишенному теней пространству, пока не достиг рощицы. Я остановился у первой пальмы в безопасности, которую обеспечивал ее ствол, и опять забеспокоился по поводу того, что ожидало меня под деревьями. Я обнял дерево и заглянул в глубь зарослей. Между пальмами разросся густой подлесок, и, поскольку он почти полностью состоял из острых шипов и колючих ветвей, мне не хотелось прятаться там. С моего места я видел достаточно и понял, что среди кустов никто не скрывается, да и сам я не испытывал желания оставлять на их ветках куски своей плоти. Я немного отошел от ствола и уже собрался искать новое укрытие.

Но в этот момент со стороны реки раздался звук, который нельзя было ни с чем спутать, — пушечный залп. Я обернулся в направлении звука: под хлопанье разорванных парусов и скрип поломанного рангоута из-за поворота показалось пиратское судно.

Это казалось всего лишь мертвой оболочкой того, чем оно было прежде. Мертвой и разлагающейся. Куски дерева торчали из корпуса. Ветхие остатки его парусов печально бились на ветру, и от развевавшегося на мачте Веселого Роджера осталось меньше половины, но корабль все еще гордо скользил по воде, точно так, как я помнил из детства. Три его обращенные ко мне пушки выдохнули еще один анемичный залп. Я понял намек и нырнул в хитросплетения кустов под пальмами.

Что выглядело верхом неудобства минуту назад, теперь стало благословенным укрытием, и я принялся протискиваться в самую гущу подлеска. Почти сразу же я запутался в растительности и напоролся на шипы. Попытавшись отползти от растения, которое так злобно на меня напало, я наткнулся на пальму с острыми, как пила, листьями. К тому времени, когда я сумел освободиться, у меня было несколько глубоких кровоточащих порезов на руках и разорванная рубашка. Но жалобы еще никому не помогали и, по всей видимости, ни у кого поблизости не имелось лейкопластыря, так что я пополз дальше.

Дюйм за дюймом я продвигался через подлесок, оставляя все новые и новые маленькие, но оттого не менее ценные кусочки Декстера на ветвях плотоядных кустов, пока наконец не добрался до дальнего края рощи, где спрятался за веером из листьев маленькой пальмы и только тогда взглянул на канал. Вода в нем забурлила, будто взбаламученная чьей-то гигантской рукой, а затем успокоилась и снова медленно и уверенно потекла, словно настоящая река, а не пруд в виде кольца.

Тем временем гордость «Пиратского берега», ужас семи морей, проклятый корабль «Возмездие» остановился у старого гниющего причала, который вдавался в канал чуть правее меня. Вода опять забурлила и снова потекла спокойно. «Возмездие» слегка качнулся, но остался на своем месте. И несмотря на отсутствие его грозной команды, на борту все же был как минимум один пассажир.

Саманта Альдовар, крепко привязанная к грот-мачте.

Глава 38

Саманта не напоминала тех пассажиров, которых я встречал на борту «Возмездия» в дни моей юности. У нее не было при себе ни сахарной ваты, ни пиратской шляпы. Она тяжело повисла на веревках, которыми оказалась привязана к мачте, и, судя по ее виду, находилась без сознания или даже мертва. Из моего убежища на маленьком утесе мне открывался неплохой вид на палубу. Рядом с Самантой стояла большая решетка для барбекю, накрытая крышкой, из-под которой поднималась струйка дыма. Рядом я разглядел большой пятигаллонный котел на подставке и маленький столик, на котором знакомо поблескивали под светом лампы некие предметы, которые я не мог разглядеть в подробностях.

Все замерло, за исключением половины Веселого Роджера на мачте. На палубе не было никого, кроме Саманты. Но кто-то еще находился на борту. Несмотря на наличие большого штурвала на носу корабля, я знал: судно управляется из рубки. Внизу размещалась еще и кают-компания, где когда-то продавали напитки. Кто-то должен быть здесь, тот, кто управляет кораблем. Но сколько их? Один Бобби Акоста? Или достаточное количество его приятелей людоедов, чтобы усложнить ситуацию для хороших парней, в том числе и для меня?

Флаг хлопал на ветру. В небе пролетел самолет, идущий на посадку в аэропорту Форт-Лодердейл. Судно слегка покачивалось на волнах. И внезапно Саманта наклонила голову на другую сторону, пушки выдохнули еще один анемичный залп, и дверь каюты резко распахнулась. На палубу поднялся Бобби Акоста с пиратским платком на голове и совершенно непиратским пистолетом системы «Глок» в поднятой руке.

Он закричал и выстрелил два раза в воздух. Небольшая, веселого вида компания высыпала на палубу вслед за ним. Они были примерно его возраста, парни и девушки, одетые в пиратские наряды. Они направились к котлу, стоявшему возле Саманты, и принялись наполнять кружки из него.

Глядя, как беззаботно они развлекаются, я снова начал обретать надежду, что все не так плохо. Да, их было пятеро, а нас трое, но они явно уступали нам в весовых категориях, и они накачивались тем, что, я уверен, было наркотическим пуншем, который так им нравился. Через несколько минут все они окажутся под кайфом, одуревшими и не будут представлять никакой опасности. Где бы ни была остальная часть компании, с этими справиться будет легко. Мы втроем выйдем из укрытия и возьмем их. Тогда Дебора получит то, зачем пришла, и мы сможем улизнуть и позвать на помощь, а Декстер вернется домой строить подобие нормальной жизни..

Только я это подумал, как дверь каюты распахнулась и на палубу выскользнула Алана Акоста.

За ней следовали длинноволосый вышибала из клуба и трое гнусного вида мужчин, вооруженных дробовиками.

Краски мира вновь померкли, и все вокруг стало выглядеть опасным.

Темный Пассажир предупреждал меня, когда мы стояли у ее «феррари», — Алана хищник. Теперь, увидев ее, я понял: она здесь главная, — и мой брат оказался прав: главой шабаша являлась женщина. И этой женщиной была Алана Акоста. Она не просто приготовила для нас ловушку, она пригласила нас на обед. И если мне не придет в голову никакой гениальной мысли, я стану одним из блюд.

Алана подошла к фальшборту и стала вглядываться в парк между мной и тем местом, где, как я думал, должна скрываться Дебора, затем крикнула в темноту:

— Пила-пила, лети как стрела! — Она развернулась к своей шайке и кивнула. Те с готовностью наставили ружья на Саманту. — А не то! — веселым голосом прокричала Алана.

По всей видимости, ее бредовое замечание об инструментах было фразой из детской игры, означавшей, что мы можем безопасно выйти. Она, вероятно, считала нас детьми, и детьми не слишком развитыми, так как думала, будто мы послушно покинем наши тяжким трудом найденные укрытия и бросимся в ее хищные объятия. Только полнейший недоумок способен на это.

Но пока я устраивался поудобнее, готовясь к долгой игре в кошки-мышки, справа от меня раздался крик, и, к моему ужасу, из-за деревьев показалось Дебора. Она была настолько одержима идеей спасти Саманту — второй раз! — что не сочла нужным потратить хотя бы пару секунд на размышления по поводу последствий своего поступка. Она попросту выскочила из укрытия, бросилась к кораблю и взбежала на причал, чтобы сдаться. Я видел, как она с гордым видом стоит под моим утесом. Затем она решительным движением вытащила из-за пояса пистолет и бросила его на землю.

Алане определенно понравилось шоу. Она подошла ближе, откуда ей было удобнее окинуть Деб торжествующим взором, затем повернулась к вышибале и что-то ему сказала. Он с усилием перекинул ветхий трап через борт и опустил его на причал.

— Иди сюда, милая, — проворковала Алана, — вот трап.

Дебора не двинулась с места и посмотрела ей в лицо.

— Не трогайте девочку.

Лицо Аланы расплылось в широкой улыбке.

— Но она хочет, чтобы мы ее трогали. Как ты не видишь?

Дебора тряхнула головой.

— Не трогайте ее, — повторила она.

— Давай обсудим это, — предложила Алана, — поднимайся на борт.

Дебора посмотрела на нее, но вместо человека увидела радующуюся добыче рептилию. Она опустила голову и ступила на трап. Тут же ее схватили двое лакеев с ружьями. Они заломили ей руки за спину и связали скотчем. Мерзкий голосок где-то внутри меня заметил, что это вполне справедливо, поскольку недавно она спокойно пережила событие, когда то же самое проделывали со мной. Впрочем, более человеколюбивые мысли быстро поставили его на место, и я принялся размышлять, как освободить сестру.

Алана, разумеется, не намеревалась позволять мне этого. Она немного постояла, вглядываясь в парк, а затем поднесла сложенные рупором руки ко рту и прокричала:

— Я совершенно уверена, твой очаровательный друг где-то там. — Она повернулась к Деборе, которая молча стояла рядом, опустив голову. — Мы видели его на карусели, милочка. Где этот ублюдок?

Дебора не шевельнулась. Алана, вежливо улыбаясь, подождала еще немного и громко крикнула:

— Хватит стесняться! Мы не можем начать без тебя.

Я остался на месте, застыв без движения среди шипов.

— Ну ладно, — весело воскликнула Алана. Она обернулась к слугам, и один из них вложил ей в руки ружье. Меня охватило беспокойство куда более болезненное, чем шипы: если она собирается застрелить Деб… Но она в любом случае ее убьет. Почему я должен предоставить ей возможность убить заодно и меня? Однако я не могу позволить ей причинить вред Деб.

Не соображая, что делаю, я поднял пистолет. Это была очень хорошая, точная модель, и с этого расстояния мои шансы попасть в Алану равнялись одному к пяти. Примерно таковы же были шансы, что я попаду в Деб или в Саманту. Но пока я размышлял, пистолет поднимался все выше, будто сам собой.

Разумеется, если бы все происходило в справедливом мире, этого никогда не случилось бы. Но поскольку наш мир не таков, на стволе блеснул свет от одного из немногих оставшихся в парке фонарей, и Алана заметила этот блик. Она передернула затвор достаточно ловко, чтобы не оставалось сомнений в ее умении стрелять, подняла ружье к плечу, направив его почти прямо на меня, и выстрелила.

У меня была всего секунда, и я едва успел нырнуть за ближайшую пальму. Но даже там я почувствовал ветер от пролетевшей мимо картечи, разорвавшей листву в том месте, где я только что прятался.

— Так-то лучше! — обрадовалась Алана, и ружье грохнуло еще раз. Ствол дерева, за которым я прятался, исчез. — Ку-ку!

Несколько секунд назад я разрывался между двумя вариантами развития событий: оставить мою сестру в опасности или сунуть голову в петлю. Неожиданно принять решение стало намного проще. Если Алана так и собиралась снимать выстрелами одно дерево за другим, мое будущее выглядело печально в любом случае. Исходя из того, что непосредственная опасность исходила от выстрелов, разумнее всего казалось сдаться и положиться на мой выдающийся интеллект, который вновь поможет мне спастись из плена. Кроме того, Чатски со своей винтовкой все еще находился на свободе, а пара любителей с дробовиками в подметки не годилась такому профессионалу, как он.

Принимая во внимание все это, выбор у меня был невелик, но ничего другого не оставалось. Я встал, прячась за деревом, и закричал:

— Не стреляйте!

— Чтобы испортить мясо? — крикнула в ответ Алана. — Разумеется, мы не будем. Но покажи нам свою улыбку, — сказала она, — и высоко поднятые руки. — Она взмахнула ружьем, на случай если я недостаточно быстро понял, что она имела в виду.

Как я уже говорил, свобода — это иллюзия. Каждый раз, когда мы говорим, будто у нас есть выбор, это значит, мы попросту не видим дуло ружья, направленное нам в пупок.

Я положил пистолет на землю, поднял руки и вышел из-за дерева.

— Замечательно! — прокричала Алана. — А теперь иди ко мне через лес и речку, поросеночек.

Это показалось мне более обидным, чем могло бы. Я хочу сказать, когда тебя называют «поросеночком», это не так уж страшно на фоне всего прочего. Это лишь минутное унижение среди множества куда более серьезных несчастий, и, вероятно, моя новообретенная человеческая чувствительность виной тому, что я почувствовал себя обиженным. Но ей-богу, «поросеночек»? Я, Декстер? Чисто вымытый, в хорошей форме и закаленный, как стальной клинок, в горниле перипетий моей нелегкой жизни? Я возмутился и мысленно послал Чатски просьбу осторожно стрелять в Алану, чтобы она успела помучиться перед смертью.

Но, разумеется, при этом я медленно спускался к каналу, держа руки поднятыми над головой.

На берегу я остановился и поднял глаза на Алану и ее ружье. Она помахала им, чтобы подбодрить меня.

— Ну же, иди сюда, — сказала она, — давай прогуляйся по доске, старик.

С оружием не спорят, и я ступил на трап. В моем мозгу крутился рой невозможных идей: прыгнуть в канал и заплыть под корабль, оказавшись вне досягаемости ружья Аланы? А что потом? Задержать дыхание на несколько часов? Поплыть вниз по течению и привести подмогу? Продолжить посылать мысленные сообщения и дождаться помощи от военизированной команды телепатов? В общем-то мне ничего не оставалось, кроме как подняться по трапу на борт «Возмездия». Так я и поступил. Старый алюминиевый трап шатался под ногами, и мне пришлось держаться за потертую веревку, шедшую вдоль его левой стороны. Один раз я поскользнулся, и был вынужден вцепиться в нее — вся конструкция при этом опасно накренилась. Но все когда-нибудь кончается, и намного быстрее, чем иногда хотелось бы, я оказался на палубе лицом к лицу с тремя ружейными стволами, направленными на меня. Но страшнее и холоднее, чем их черные дула, были пустые голубые глаза Аланы Акосты. Пока остальные связывали мне руки за спиной, она стояла слишком близко и смотрела с интересом, который мне очень не нравился.

— Замечательно, — сказала она, — будет весело. Не могу дождаться начала. — Она повернулась в сторону ворот парка. — Где он?

— Скоро будет, — ответил Бобби, — у меня его деньги.

— Лучше бы ему поторопиться, — произнесла Алана и снова повернулась ко мне. — Я не люблю, когда меня заставляют ждать.

— Я не против, — попытался принять участие в разговоре я.

— Я действительно хотела бы уже начать, — продолжила Алана, — время поджимает.

— Не трогайте эту девушку, — снова сказала Дебора, на этот раз сквозь зубы.

Алана устремила свой взгляд на нее. Было очень приятно лишиться ее внимания, но я подозревал, что для моей сестры это могло плохо закончиться.

— Мы так кудахчем над этой маленькой свинкой, прямо как настоящая наседка, — проговорила Алана, подходя к Деборе. — Отчего это мы так, сержант?

— Она всего лишь девочка, — ответила Дебора, — ребенок.

Алана улыбнулась. Это была: широкая улыбка, открывавшая миру множество ровных белоснежных зубов.

— Но, кажется, она знает, чего хочет, — сказала она. — И если мы хотим того же самого, кому от этого плохо?

— Она не может этого хотеть, — не уступала Дебора.

— Но она хочет именно этого, солнышко, — возразила Алана, — некоторые из них этого хотят. Они хотят, чтобы их съели. Так же сильно, как я хочу их съесть. — Ее улыбка выглядела почти искренней. — Так можно даже поверить в доброго Бога, не правда ли?

— Она просто ребенок с бардаком в голове. Это пройдет, у нее есть любящая семья и целая жизнь впереди.

— Ты хочешь сказать, что я сейчас расплачусь перед красотой описанной тобой картины, раскаюсь и отпущу ее? — промурлыкала Алана. — Как же иначе? Семья, Боженька, цветочки, щеночки… Как мило выглядит, наверное, твой мир, сержант. Но для нас он немного темнее. — Она взглянула на Саманту. — Разумеется, в этом есть своя прелесть.

— Пожалуйста, — взмолилась Дебора. Она была в отчаянии и выглядела такой беззащитной, какой я никогда ее не видел. — Отпустите ее.

— Мне не нравится эта идея, — решительно произнесла Алана, — и, честно говоря, за всеми этими переживаниями я слегка проголодалась.

— Нет, — страшным тоном прошипела Дебора, — черт бы тебя побрал, нет!

— Боюсь, что все-таки да, — сказала Алана, глядя на Дебору с выражением играющего с добычей хищника.

Двое охранников удерживали сопротивляющуюся Деб на месте. Алана некоторое время наблюдала за борьбой, явно наслаждаясь зрелищем. Затем, продолжая искоса следить за Деборой, она подошла к Саманте и нерешительно подняла нож.

— С разделкой у меня всегда было плохо, — сказала она. Бобби и его компания столпились вокруг нее, хихикая от возбуждения, как подглядывающие за чем-то для них не предназначенным дети. — Поэтому мне и приходится мириться с опозданиями этого наглого ублюдка. Он очень, очень хорош в этом. Просыпайся, свинка. — Она ударила Саманту ладонью по щеке, и та подняла голову и открыла глаза.

— Пора? — сонно спросила она.

— Я хочу перекусить, — ответила ей Алана, но Саманта улыбнулась. По ее сонной радости было видно, что ее опять накачали наркотиками, но теперь это оказался скорее всего не экстази.

— Здорово, — проговорила она.

— Ну давай, — сказал Бобби.

Алана улыбнулась ему, а затем схватила Саманту за руку так быстро, что я почти ничего не увидел, кроме сверкнувшего лезвия, и прежде чем я успел моргнуть, она отхватила большую часть трицепса девушки.

Саманта издала звук, напоминавший нечто среднее между стоном и ворчанием. Это не было звуком боли или удовольствия, скорее и тем и другим, звуком мучительного наслаждения. Меня бросило в дрожь от этого, и волоски у меня на загривке встали дыбом. Дебора в приступе ярости отбросила одного из своих охранников на палубу и выбила ружье у второго. Она продержалась до того момента, когда длинноволосый охранник обрушил ей на голову свой огромный кулак, и она рухнула на пол без сознания, как тряпичная кукла.

— Отнесите доброго сержанта вниз, — приказала Алана, — и сделайте так, чтобы она нас не побеспокоила.

Двое прислужников схватили Деб и утащили ее в каюту. Мне очень не понравилось, как безжизненно она висела между ними, и, не осознавая, что делаю, я шагнул в ее сторону. Но прежде чем я смог сделать еще что-нибудь, огромный вышибала поднял оброненное ружье и уперся его дулом мне в грудь. Я был вынужден просто стоять и беспомощно наблюдать, как они утаскивают мою сестру.

Когда вышибала заставил меня развернуться к Алане, она снимала крышку с гриля и укладывала на решетку кусок Саманты. Он зашипел, и от него пошла струйка пара.

— О, — простонала Саманта, — о, о. — Она слегка закачалась на веревках.

— Переверни его через пару минут, — приказала Алана Бобби и обратилась ко мне. — Ну, поросеночек, — произнесла она, ущипнув меня за щеку — не так, как это сделала бы любящая бабушка, скорее как привередливый покупатель, выбирающий вырезку. Я попытался отпрянуть, однако это не так-то просто, когда огромный парень тычет тебе в спину ружьем.

— Почему вы так меня называете? — поинтересовался я. Это прозвучало более дерзко, чем следовало бы, хотя мою позицию в данный момент было трудно назвать сильной. Если, конечно, не принимать в расчет мое моральное превосходство.

Вопрос, видимо, позабавил Алану. Она схватила меня за обе щеки и с теплой улыбкой покачала мою голову из стороны в сторону.

— Потому что ты — мой поросеночек, — ответила она, — и я собираюсь полностью проглотить тебя, мой дорогой. — Ее глаза загорелись, и Пассажир обеспокоенно забил крыльями.

Я бы хотел сказать, что бывал и в худших передрягах, но всегда выбирался целым и невредимым, однако это было бы ложью. Мне не вспомнилось ни единого момента за всю мою жизнь, когда я чувствовал бы себя таким беззащитным. Я опять оказался связан и совершенно беспомощен, мне в спину упиралось ружье, а с другой стороны стояло еще более опасное существо. Что касается моих спутников, то Дебора находилась в лучшем случае без сознания, а Саманту медленно поджаривали на углях. Тем не менее у меня оставался еще один козырь в рукаве. Я знал: Чатски на свободе, вооружен и опасен и никогда не даст в обиду Деб, а за компанию и меня. Если я смогу заставить Алану болтать достаточно долго, он придет и спасет нас.

— У вас есть Саманта, — сказал я, пытаясь заставить свой голос звучать так, будто я говорю с позиций здравого смысла, — ее вполне хватит на ужин.

— Да, но она хочет быть съеденной, — ответила Алана, — а сопротивление улучшает вкус мяса. — Она бросила взгляд на Саманту, которая снова тихо застонала. Ее глаза расширились и горели иступленным светом. Она не отрываясь смотрела на гриль.

Алана улыбнулась и похлопала меня по щеке.

— Ты нам должен, милый. Сбежав, ты доставил нам столько неприятностей. И в любом случае нам нужен кабанчик. — Она нахмурилась. — Правда, ты выглядишь слишком жилистым. Надо было бы позволить тебе помариноваться несколько дней. Но времени нет, а я бы не отказалась от хорошей отбивной из мужчины.

Признаю, что выбрал не самое лучшее время для любопытства, но в создавшейся ситуации мне было все равно, о чем говорить, лишь бы наша беседа продолжалась, поэтому я спросил:

— В каком смысле «нет времени»?

Она посмотрела на меня безо всякого выражения, и это выглядело еще неприятнее, чем ее фальшивая улыбка.

— Последняя вечеринка, — ответила она, — а потом, боюсь, мне придется снова бежать. Так же как я была вынуждена покинуть Англию, когда власти решили, будто у них пропадает слишком много нелегальных иммигрантов. Так же как сейчас здесь. — Она опечаленно покачала головой. — А мне только начал нравиться вкус мяса гастарбайтеров.

Саманта хрипло застонала, и я посмотрел в ее сторону. Рядом с ней стоял Бобби и медленно водил кончиком ножа по ее полуобнаженной груди, как будто вырезал что-то на дереве. Его лицо было в дюйме от ее, и он улыбался так, что от его улыбки завяли бы розы.

Алана вздохнула и покачала головой.

— Не играй с едой, Бобби, — мягко сказала она, — вернись к приготовлению мяса. Переверни его, дорогой.

Он посмотрел на Алану, неохотно положил нож и вилкой на длинной ручке перевернул жарящийся кусок плоти. Саманта застонала.

— И поставь что-нибудь под рану, — велела Алана, кивая на увеличивающуюся лужу крови, натекшей из руки Саманты, — палуба похожа на бойню.

— Я тебе не какая-нибудь дебильная Золушка, — ответил Бобби, — прекрати строить из себя злую мачеху.

— Может быть, и нет, но давай попробуем быть немного аккуратнее?

Он пожал плечами, и мне стало очевидно: они привязаны друг другу так сильно, как только могут быть близки два хищника. Бобби взял из ящика под грилем кастрюлю и подставил ее под руку Саманты.

— Я действительно занялась его воспитанием, — продолжила Алана, и в ее голосе прозвучало нечто похожее на гордость. — Он не имел понятия о том, как все делается, и его отец потратил целое состояние, чтобы спрятать концы в воду. Джо просто не мог этого понять, бедный ягненочек. Он воображал, будто дал Бобби все. Но он не смог дать ему главного, чего Бобби хотелось больше всего. — Она улыбнулась, демонстрируя все свои сверкающие зубы. — Это, — произнесла она, указывая на Саманту, ножи, кровь на палубе. — Стоило ему один раз попробовать человечину и ощутить силу, которую она может дать, как он научился быть осторожным. Этот маленький мрачный клуб — «Фэнг» — его идея. Неплохой способ набирать новичков в шабаш, отделяя каннибалов от вампиров. А кухонная прислуга оказалась замечательным источником мяса.

Она нахмурилась.

— Нам следовало бы ограничиться нелегалами. Но я так привязалась к Бобби, а он так мило умолял. Обе девушки, кстати говоря, тоже. — Она тряхнула головой. — Глупо с моей стороны.

Когда она повернулась ко мне, на ее лице вновь играла широкая улыбка.

— С другой стороны, в этот раз у меня намного больше денег, чтобы начать все заново. И кое-какое знание испанского я тоже сумею использовать. Куда теперь? В Коста-Рику? В Уругвай? Туда, где на все вопросы принимают ответ в долларах.

Сотовый Аланы пискнул, и это на секунду озадачило ее.

— Тебе придется еще меня послушать. — Она взглянула на экран. — А, наконец-то, — произнесла она. Алана отвернулась и сказала в трубку несколько слов, выслушала то, что ей говорили, ответила и убрала телефон. — Сезар, Антуан, — позвала она прислугу с ружьями. Они подбежали на зов. — Он здесь, но… — Алана наклонилась к ним и сообщила им что-то еще, чего я не смог расслышать. Что бы это ни было, Сезар улыбнулся и кивнул. Алана подняла голову и взглянула на теплую компанию у гриля. — Бобби, — велела она, — иди с Сезаром, ему пригодятся лишние руки.

Бобби ухмыльнулся, взял Саманту за руку и занес нож.

— Не паясничай, милый, — сказала Алана, — беги помоги Сезару.

Бобби отпустил руку Саманты, она безжизненно упала, и девушка снова тихо застонала. Сезар и Антуан в компании Бобби и его приятелей сошли по шаткому трапу на берег и скрылись в парке.

Алана смотрела им вслед.

— Скоро начнем. — Сказав, она отвернулась от меня и подошла к Саманте. — Ну как мы поживаем, маленькая свинка?

— Пожалуйста, — слабым голосом проговорила Саманта, — умоляю, пожалуйста.

— Что «пожалуйста»? — переспросила Алана. — Хочешь, чтобы мы тебя отпустили? Гм…

— Нет, — ответила девушка, — нет.

— Ясно, ты не хочешь, чтобы мы тебя отпускали. Тогда чего же ты хочешь, милая? — проворковала Алана. — Что-то мне ничего не приходит в голову. — Она взяла один из очень острых на вид ножей. — Возможно, так я смогу помочь тебе объясниться, поросеночек.

И она принялась вонзать нож в торс Саманты, не очень глубоко, но с неотвратимостью машины, что делало пытку еще более ужасной. Саманта закричала и попыталась вывернуться, но веревки делали это невозможным.

— Так тебе нечего мне сказать, дорогая? Совсем нечего? — спросила Алана, когда Саманта наконец повисла на веревках, истекая жуткой алой жидкостью из слишком большого для одного человека количества ран. — Ну что ж, я дам тебе время подумать.

Алана положила нож на стол и повернулась к грилю.

— О, черт, боюсь, оно подгорело, — сказала она и, удостоверившись, что девушка смотрит на нее, взяла вилку с длинной ручкой и выбросила кусок мяса За борт.

Саманта из последних сил издала вопль отчаяния и бессильно повисла на своих путах. Алана посмотрела на нее с весельем в глазах и повернулась ко мне.

— Ты следующий, старина, — сказала она со змеиной улыбкой и отошла к борту.

Честно говоря, ее уход меня порадовал. Шоу оказалось довольно тяжелым для зрителей. Помимо того что не слишком люблю смотреть, как мучают ни в чем не повинную жертву, я понимал: Алана пыталась произвести на меня впечатление. Мне не хотелось быть следующим, и я не желал становиться едой. А придется, если Чатски не доберется сюда в ближайшее время. Я был уверен: он там, в темноте, ходит кругами, пытаясь подобрать лучшее направление для атаки, чтобы увеличить свои шансы, совершает какой-то хитрый и смертоносный маневр, на который способны только такие закаленные в боях воины, как он. И скоро он ворвется сюда под свист выстрелов. Но все же мне очень хотелось, чтобы он поторопился.

Алана все смотрела в сторону ворот. Казалось, она задумалась, и меня это устраивало. Во всяком случае, так у меня появилось время поразмышлять о моей бесцельно прожитой жизни. Очень грустно, что все вот так заканчивается, сейчас, когда я еще не успел совершить ничего важного: не записал, к примеру, Лили-Энн в школу танцев. Как она будет без меня? Кто будет учить ее ездить на велосипеде, читать сказки?

Саманта снова тихо застонала, и я взглянул на нее. Она медленно и судорожно билась в путах, как игрушка с подсевшими батарейками. Ее отец тоже читал ей сказки. Вероятно, мне не стоило повторять его опыт. Во всяком случае, Саманте его забота сослужила плохую службу. Впрочем, при настоящем положении вещей мне все равно не придется никому ничего читать. Дебора. Я надеялся, что с ней все в порядке. Несмотря на ее странное поведение в последнее время, она оставалась стойкой и живучей, но получила сильный удар по голове и выглядела совершенно безжизненно, когда ее тащили вниз.

Внезапно Алана воскликнула:

— Ага!

Я обернулся посмотреть. Группа людей появилась в луже света, отбрасываемого одним из работающих фонарей. Это была новая компания жаждущей развлечений молодежи в пиратских костюмах, и я задумался: сколько же еще людоедов может скрываться в Майами? Они возбужденно и бестолково двигались, как стая чаек, размахивая пистолетами, мачете и ножами. В центре группы я различил троих: Сезара — человека, которого Алана послала в парк, Антуана — второго телохранителя и Бобби. Они тащили волоком еще одного мужчину, который, по всей видимости, находился без сознания. За ними шел человек в черном одеянии с капюшоном, скрывавшим его лицо.

Человек, которого волокли телохранители, запрокинул голову, свет от фонаря упал ему на лицо, и я смог разглядеть его между бестолково толпящимися людоедами.

Это был Чатски.

Глава 39

Эйнштейн утверждал, что наше ощущение времени всего лишь фикция. Не буду притворяться, что когда-либо считал себя гением, способным это осознать, но сейчас впервые в жизни на меня снизошла хотя бы тень прозрения. Когда я увидел лицо Чатски, мир остановился. Времени больше не было. Я почувствовал себя запертым в мгновении, которое будет длиться вечно, или, возможно, персонажем живописного полотна. Силуэт Аланы, замершей у фальшборта старого аттракциона в виде пиратского корабля, ее лицо, застывшее в хищной улыбке, пять неподвижных фигур в пятне света под фонарем: Чатски с безжизненно запрокинутой головой, Бобби, тянущий его за руки, и странная фигура в капюшоне с ружьем Сезара в руках. Вокруг них — компания пиратов, которые стояли в карикатурно угрожающих позах. Никто не двигался. Я не слышал ни звука. Все остановилось и превратилось в картину под названием «Конец надежды».

Затем неподалеку, в той стороне, где была полоса препятствий, раздалась музыка, тот же ужасный, вызывающий головную боль ритм, что и в клубе. Кто-то вскрикнул, и время вновь пошло. Сначала медленно, а потом разогналось до обычной скорости. Алана отвернулась от борта, Саманта застонала, раздалось хлопанье Веселого Роджера на мачте, ему вторил невероятно громкий стук моего сердца.

— Ты кого-то ждал? — поинтересовалась Алана светским тоном. — Боюсь, он вряд ли сможет тебе помочь.

Эта мысль уже побывала у меня в голове. Как, впрочем, и несколько других, но ни одна из них не предложила ничего ценного, а лишь сообщила о том, что подвалы замка Декстера затапливает безнадежность. И эта новость звучала довольно истерично. Я все еще чувствовал висящий в воздухе аромат жарящейся на гриле плоти, и мое воображение с готовностью рисовало сюжет: незаменимого, единственного в своем роде Декстера, подрумянивающегося над углями. В сценарии, написанном по голливудским законам, именно сейчас в мою голову должна была бы прийти замечательная идея, которая помогла бы мне освободиться, схватить ружье и вырваться из плена.

Но, по всей видимости, моя история была другого рода, и мою голову не посетило ничего, кроме не слишком полезной, но неотвязной мысли: вот сейчас меня убьют и съедят. Выхода я не видел и даже не мог справиться с бесполезной истерикой, чтобы подумать о чем-то еще, кроме одного — вот оно. Конец игры, все кончено, впереди — только тьма. Я — такой замечательный — исчезну навсегда. Ничего не останется, кроме груды обглоданных костей и брошенных внутренностей, и где-то, возможно, несколько близких мне людей сохранят смутные воспоминания о человеке, которым я притворялся. Даже не обо мне настоящем, что особенно обидно. Да и то помнить они будут недолго. Жизнь пойдет своим чередом без замечательного, великолепного Декстера. И хотя это совершенно неправильно, выхода нет. Конец, все кончено, finito[31].

Странно, что я не умер от жалости к самому себе прямо у всех на глазах, но если бы от этого умирали, вряд ли кто-нибудь доживал бы до четырнадцати лет. Я выжил и увидел, как они затаскивают Чатски по шаткому трапу на палубу. Человек в капюшоне с ружьем Сезара встал у гриля, откуда он мог держать под прицелом нас обоих. Бобби и Сезар подтащили Чатски к ногам Аланы и опустили его. Он упал лицом вниз и остался лежать безжизненной подрагивающей грудой. Из его спины торчало два дротика, что объясняло дрожь. Каким-то образом они смогли обойти его и выстрелить из полицейского парализатора, а затем оглушили ударом по голове. Вот тебе и помощь профессионала.

— Какой здоровый детина, — произнесла Алана, слегка толкая его ногой, — твой друг?

— Вроде того, — мрачно сказал я. В конце концов, я рассчитывал на его помощь, а он считался специалистом в таких вещах.

— Ну что, — задумчиво проговорила она, разглядывая Чатски, — он нам не нужен. В нем одни шрамы.

— Вообще то мне говорили, что где-то в глубине он может быть очень нежным, — произнес я с надеждой, — намного нежнее меня.

— Ооох, — простонал Чатски, — ооох, твою мать.

— Ни фига себе у него челюсть, — одобрительно присвистнул Сезар, — я его и вправду хорошо приложил. Он должен быть все еще в отключке.

— Где она? — спросил Чатски, продолжая дрожать. — С ней все в порядке?

— Нет, правда, я хорошо его приложил. Я знаю, я умею драться, — сказал Сезар, ни к кому не обращаясь.

— Она здесь, — ответил я, — без сознания.

Чатски сделал огромное усилие, вероятно, причинившее ему сильную боль, и перекатился так, чтобы ему было лучше меня видно. Я посмотрел в его глаза — они покраснели, и в них застыло страдание.

— Мы все просрали, приятель, — сказал он, — все.

Я не счел нужным комментировать столь очевидное заявление, и Чатски, опять устало выругавшись, сник на палубе.

— Оттащите его к сержанту Морган, — велела Алана, и Сезар с Бобби опять подхватили Чатски, подняли его на ноги и втащили в каюту. — Все остальные, — продолжила распоряжаться она, — бегите к полосе препятствий и проследите за тем, чтобы костер горел. Можете развлекаться. — Она кивнула Антуану: — Прихвати чашу для пунша.

Кто-то издал радостный вопль, и двое «пиратов» схватили котел на пять галлонов за ручки. Человек в капюшоне осторожно обошел их, продолжая держать ружье нацеленным на меня, пока пираты спускались по трапу и удалялись в парк. Когда они скрылись, я вновь оказался под ледяными струями взгляда Аланы.

— Ну что ж, — сказала она, и хотя я знал, что она не способна испытывать эмоции, в ее словах слышалась темная и страшная радость, исходящая от чешуйчатого монстра внутри ее, — вернемся к нашему кабанчику. — Она кивнула вышибале, и тот отступил к фальшборту, не опуская ружье. Алана шагнула ко мне.

Стояла весенняя ночь во Флориде, и температура была под восемьдесят градусов[32], и все же, когда она подошла, я почувствовал ледяной обжигающий ветер, проникший в самые глубины замка Декстера, и Пассажир поднялся на своих лапах и закричал в бессильной злобе. Мои кости покрылись трещинами, вены высохли, и весь мой мир сократился до пристальных и безумных глаз Аланы.

— Что ты знаешь о кошках, милый? — промурлыкала она. Вопрос выглядел риторическим, да и, кроме того, мое горло неожиданно слишком пересохло, чтобы я мог ответить. — Ты знаешь, они так любят играть со своей едой. — Она нежно погладила меня по щеке, а потом, не меняя выражения лица, влепила пощечину. — Я могла часами наблюдать за ними. Они так мучают свою маленькую мышку, ты видел когда-нибудь? Знаешь, почему они это делают, милый?

Она провела длинным, накрашенным красным лаком ногтем по моей груди, к плечу и руке, порезанной острым пальмовым листом. Алана нахмурилась, увидев раны.

— Знаешь, это, к сожалению, не просто жестокость. Хотя, я думаю, без нее все же не обошлось. — Она провела ногтем по одному из порезов. — Но дело в том, что от мучений в организме маленькой мышки вырабатывается адреналин.

Алана вонзила ноготь в нежную плоть пореза, и я подскочил от острой боли. Она задумчиво кивнула.

— Или, в нашем случае, в организме маленькой свинки. Тело зверенка трясется от страха, а по сосудам течет кровь с адреналином. И знаешь, милый? Адреналин чудесным образом делает любое мясо нежным.

В такт словам она вонзала ноготь в рану, все глубже и глубже, поворачивала его, разрывая и так поврежденную плоть. И, несмотря на боль и мучительный вид зрелища, я не мог отвести глаз от драгоценной крови Декстера, потоками льющейся из раны.

— Так что, если с едой поиграть, она действительно становится вкуснее. То есть можно совместить потрясающее развлечение и пользу. Природа полна чудес, не правда ли?

Она вонзила ноготь особенно глубоко и посмотрела на меня с жуткой застывшей улыбкой. В отдалении послышался смех «пиратов», пришедших на вечеринку; у мачты опять застонала Саманта, на этот раз значительно тише. Я повернулся к ней. Она потеряла много крови, и кастрюля, которую Бобби подставил под ее руку, была переполнена. Когда я увидел переливающуюся через край кровь, меня замутило, и воображение нарисовало мне картину моей собственной крови, вытекающей из ран на палубу, и липкой красной гадости, которой мы вместе с Самантой покроем здесь все. У меня закружилась голова, и я почувствовал, как проваливаюсь в багровую тьму.

Но меня не желали отпускать. Новый укол боли вернул меня на палубу ветхого подобия пиратского корабля к ногам вполне реальной и очень элегантной людоедки, пытающейся проткнуть ногтем мою руку. Мне казалось, она вот-вот проколет артерию, и тогда кровь будет повсюду. Единственное, что радовало: туфли Аланы будут безнадежно испорчены — не сказать, что достаточно внушительно для предсмертного проклятия, но больше ничего не оставалось.

Алана сильнее вцепилась в мое предплечье, ее ноготь еще глубже вонзился в мою мышцу, и на секунду мне захотелось закричать от боли, но в этот момент дверь каюты распахнулась и на палубу поднялись Бобби и Сезар.

— Сладкая парочка, — ухмыльнулся Бобби. — Он, знаешь: «Дебби, Дебби», — а она ничего, все еще валяется в отключке, а он снова: «Господи, Господи, Дебби».

— Это очень забавно, — сказала Алана, — но, я надеюсь, он нам не помешает, милый?

Сезар кивнул:

— Он никуда не денется отсюда.

— Прекрасно, — одобрила Алана, — тогда почему бы вам двоим не пойти на вечеринку? — Она посмотрела на меня из-под полуопущенных век. — Я останусь здесь еще ненадолго, хочу развеяться.

Уверен: Бобби сказал что-то в ответ, и, как ему, вероятно, показалось, нечто остроумное, я также уверен: они с Сезаром прогромыхали вниз по трапу и отправились на вечеринку, но ничего этого я уже не помню. В тот момент все силы моего мозга ушли на построение ужасных картин нашего с Аланой совместного будущего. Она стояла рядом и не мигая смотрела на меня; сила ее взгляда была такова, что, казалось, он может разрезать плоть не хуже ножа.

К сожалению, она решила не полагаться в сложном деле приготовления нежного бифштекса только на свои глаза. Медленно, словно дразня меня, она повернулась к столу, где поблескивал в ожидании начала веселья ряд ножей. Человек в черном стоял рядом со столом. Все это время дуло его ружья ни на дюйм от меня не отклонялось. Алана посмотрела на ножи и задумчиво погладила подбородок.

— Столько интересных вариантов, — проговорила она. — Так жаль, что времени слишком мало, чтобы сделать все как следует. Хотелось бы действительно узнать тебя. — Она с сожалением покачала головой. — Знаешь, у меня совсем не было времени на того красавца полицейского, которого ты послал. Я успела только немного попробовать, прежде чем его пришлось прикончить. Спешка убивает удовольствие, тебе не кажется?

Итак, Дика убила она. И я не мог не слышать в ее словах эхо собственных размышлений, посещавших меня во время ночных развлечений. Честно говоря, в такой момент это было как-то несправедливо.

— Но, — сказала Алана, — думаю, мы с тобой поладим в любом случае. Пожалуй, начнем с этого.

Она взяла большой и очень острый на вид нож, похожий на хлебный. Определенно с его помощью она сможет неплохо развлечься. С ним в руках она повернулась ко мне, подняв нож, сделала шаг в мою сторону и замерла.

Ее глаза шарили по мне, и, очевидно, она проигрывала в уме все то, что собиралась сделать. Может быть, у меня слишком живое воображение, или мой скромный опыт позволил мне разгадать ее намерения, но я мог предсказать каждое ее движение, каждый надрез, который она собиралась сделать. Пот пропитал мою рубашку и струйками потек по лицу, я услышал, как лихорадочно бьется в ребра мое сердце, будто хочет вырваться на свободу и убежать.

Нас разделяло расстояние в десять футов, но разумы наши переплелись в па-де-де из классического балета крови. Алана растягивала момент предвкушения удовольствия, и я почувствовал, что мои потовые железы истощили запас влаги, а распухший язык прилип к нёбу. В конце концов она шагнула вперед.

— Вот так, — тихим гортанным голосом произнесла она.

Вероятно, что-то есть в этой идее приверженцев нью-эйдж, будто нарушенное равновесие имеет свойство восстанавливаться. Я сейчас не о том, что мне предстояло после стольких лет катания наконец-то повозить саночки. Нет, речь не об этом. Я имею в виду, что этим вечером я успел увидеть, как время замедляется и останавливается, а вот теперь, едва Алана с занесенным ножом повернулась ко мне, оно, время, для восстановления справедливости включило высшую передачу, и все, что случилось, произошло одновременно, словно в каком-то дерганом быстром танце.

Сначала раздался оглушительный грохот, и огромный вышибала с длинными волосами взорвался. Его торс буквально исчез в кошмарном веере алых брызг, а все остальное с выражением немого возмущения на лице перелетело через борт. Он исчез с такой скоростью, словно рука всемогущего монтажера вырезала его из этой сцены.

Затем, почти одновременно с полетом вышибалы, Алана развернулась, широко открыв рот, и с занесенным ножом кинулась на человека в черных одеждах, который передернул затвор ружья и следующим выстрелом лишил ее руки вместе с ножом. Он передернул затвор еще раз так быстро, что это выглядело почти невероятным, и застрелил последнего из охранников. Тот даже не успел ничего предпринять. Алана осела к ногам Саманты, охранник ударился о фальшборт и перелетел через него, и все стихло на палубе грозного корабля «Возмездие».

А затем театральная зловещая фигура в черных одеждах еще раз передернула затвор и направила дымящийся ствол прямо на меня. На секунду мир снова застыл. Я посмотрел на темную маску, заглянул в еще более темный провал дула и задумался: неужели я настолько достал Кого-то Наверху? Что я такого сделал, чтобы меня пригласили к столу, так богато сервированному различными видами смерти? Нет, правда, сколько смертей, одна ужаснее другой, может угрожать относительно невинному человеку в течение вечера? Неужели в мире нет справедливости? Не той, на которой специализируюсь я, разумеется.

Одно за другим — меня били, угощали пощечинами, протыкали, пытали, угрожали ножами, обещали съесть, заколоть и застрелить. Все, мне надоело. Хватит с меня. Я даже толком не пострадал от такой чудовищной несправедливости — меня переполнял адреналин, мое мясо было уже таким нежным, что дальше некуда, и покончить со всем этим было бы чуть ли не облегчением. Всякому терпению приходит конец, и Декстер дошел до точки, когда он больше не может этого выносить.

Я поднялся на ноги, преисполненный благородной решимости выступить вперед, чтобы достойно и мужественно встретить свою смерть, но жизнь приготовила мне еще один неожиданный поворот.

— Ну, — сказал человек в черном, — кажется, я опять вынужден спасать твою шкуру.

Он поднял ружье, и я понял, что мне знаком этот голос.

Я точно его знал, и теперь не понимал, радоваться мне, плакать или сейчас меня стошнит. Но прежде чем я смог выбрать один из вариантов, он развернулся и выстрелил в Алану, которая медленно и мучительно ползла к нему, оставляя за собой широкий кровавый след. Выстрел почти в упор подбросил ее над палубой и разрезал пополам. Оба по-прежнему элегантных фрагмента упали на палубу совершенно неэлегантной кучей.

— Мерзкая сучка, — сказал Брайан, опуская ружье, отбрасывая капюшон и снимая маску, — хотя платила хорошо, и работа мне подходила. Я ведь и вправду хорошо управляюсь с ножами.

Я не ошибся, я действительно знал этот голос.

— Честно говоря, я был уверен, что ты все понял. Я дал тебе столько подсказок — черный жетон в пакете и все остальное.

— Брайан, — произнес я и добавил одно из самых идиотских замечаний в своей жизни: — Ты здесь.

— Разумеется, я здесь, — ответил он, улыбаясь своей жуткой искусственной улыбкой, которая в этот раз выглядела чуть более естественной. — Зачем же еще нужна семья?

Я прокрутил в голове события последних дней: сначала Дебора вытащила меня из того трейлера в Эверглейдс, теперь вот он.

— Судя по всему, — сказал я, — семья нужна для того, чтобы спасать от людоедов.

— В таком случае, — ответил Брайан, — я к твоим услугам.

И неожиданно его фальшивая улыбка показалась мне искренней и теплой.

Глава 40

Любой человек, знакомый со штампами, знает: даже из самой неприятной ситуации есть выход. Среди грозы всегда блеснет луч надежды; на этот раз спасительным лучом оказался набор прекрасных, хорошо заточенных ножей, и Брайан с легкостью освободил мои руки. Отрывать скотч от запястий мне показалось не так уж и больно — вероятно, потому, что все волоски оттуда я вырвал в прошлый раз. Тем не менее это вряд ли можно назвать удовольствием, и мне пришлось потратить некоторое время на растирание запястий. Судя по всему, слишком много времени.

— Братец, ты не мог бы заняться массажем в другой раз? — поинтересовался Брайан. — Нам нельзя задерживаться, — кивнул он в направлении трапа.

— Я должен забрать отсюда Дебору, — сказал я.

Брайан театрально вздохнул.

— Что у тебя с этой девушкой? — спросил он.

— Она моя сестра.

Он покачал головой.

— Ясно, только давай побыстрее. Парк кишит этими людьми, а нам, я думаю, не стоит с ними встречаться.

Мы вынуждены были пройти мимо грот-мачты, и, несмотря на требование Брайана поторопиться, я задержался около Саманты, предпринимая все усилия не наступить в лужу крови справа от нее. Она выглядела невероятно бледной и больше не раскачивалась и не стонала, поэтому я поначалу решил, что она уже умерла, но все-таки потрогал пульс у нее на шее. Сердце билось, но очень слабо. Когда я до нее дотронулся, она открыла глаза. Глазные яблоки двигались из стороны в сторону — кажется, она не могла сфокусировать взгляд и, совершенно точно, меня не узнавала. Она опустила веки и пробормотала что-то, но я не смог толком разобрать и вынужден был наклониться ближе.

— Что ты сказала?

— Я… была… вкусной? — хрипло прошептала она.

Я задумался на секунду, но все же понял, о чем она.

Нас учат необходимости говорить правду, но, по моему опыту, гораздо приятнее, когда тебе скажут то, во что тебе хочется верить. Обычно это далеко не одно и то же, но если тебе придется напороться на горькую правду потом, что ж, такова жизнь. Для Саманты в любом случае не существовало никакого «потом», и я попросту не мог быть настолько жестоким и сказать ей правду.

Я наклонился к ее уху и прошептал то, что она так хотела услышать:

— Вкуснее не бывает.

Она улыбнулась и закрыла глаза.

— Честно говоря, мне не кажется, что у нас есть время для мелодрамы, — сказал Брайан, — во всяком случае, если ты действительно хочешь спасти эту свою сестру.

— Ты прав, — согласился я, — прости.

Я оставил Саманту без особого сожаления, задержавшись только для того, чтобы прихватить со столика один из отличных ножей Аланы.

Мы нашли Дебору под прилавком бывшего киоска в кают-компании старого пиратского корабля. Они с Чатски были привязаны к большим трубам, ведущим к несуществующей теперь раковине. Их руки и ноги оказались обмотаны скотчем. Чатски, надо отдать ему должное, почти освободил одну руку. Единственную руку, если быть откровенным, но его успех нельзя не признать.

— Декстер! — воскликнул он. — Господи, как я рад тебя видеть. Она еще дышит, надо вытащить ее отсюда. — Он заметил Брайана, прячущегося за моей спиной. — Эй! Это тот парень, который подстрелил меня.

— Все в порядке, — не слишком убедительно пробормотал я, — эмм… на самом деле он…

— Это была случайность, — перебил меня Брайан, словно боялся, что я представлю его полным именем. Он снова надел капюшон, скрыв лицо. — В любом случае я вас всех спас, так что давайте побыстрее выбираться отсюда, пока еще кто-нибудь не пришел.

Чатски пожал плечами.

— У тебя есть нож? — спросил он.

— Разумеется. — Я склонился над ним, но он нетерпеливо качнул головой.

— Ну же, Деке, черт бы тебя побрал, сначала Дебора.

Я подумал, человек с одной ногой и рукой, который лежит привязанным к трубе, не имеет права отдавать приказы таким тоном. Но времени разбираться не было, и я опустился на колени рядом с Деборой. Я срезал скотч с ее запястий и пощупал пульс. Он был ровным и сильным. Оставалось надеяться, что она просто без сознания. Здоровая и крепкая, если она не получила какой-нибудь действительно серьезной травмы, с ней все будет в порядке. Но мне очень хотелось, чтобы она пришла в себя и сказала мне об этом лично.

— Ну же, хватит страдать фигней, приятель, — произнес Чатски тем же раздраженным тоном, и я перерезал веревку, которой она была привязана к трубе, и скотч на ее щиколотках.

— Нам надо торопиться, — тихо сказал Брайан, — ты уверен, что его тоже надо брать?

— Охренеть как смешно, — огрызнулся Чатски, но я знал, мой брат не шутит.

— Боюсь, что да, — ответил я. — Дебора очень расстроится, если мы его оставим.

— Тогда, ради Бога, перережь его веревки, и пошли.

Брайан подошел к двери каюты и выглянул наружу, держа ружье наготове. Я освободил Чатски, и он поднялся на ноги. На ногу, чтобы быть точным. Секунду он стоял и смотрел на Дебору. Брайан нетерпеливо кашлянул.

— Все в порядке, — сказал Чатски, — я понесу ее. Помоги мне, Деке.

Он кивнул на Деб. Вместе мы подняли ее и взвалили на плечо Чатски. Казалось, он совершенно не заметил веса, только перехватил ее поудобнее и пошел к двери, так, будто собрался в поход, прихватив только небольшую сумку с едой.

На палубе он ненадолго задержался у Саманты, что заставило Брайана зашипеть от нетерпения.

— Это та девушка, которую Дебби так хотела спасти? — спросил он.

Я взглянул на брата, который едва не прыгал на одной ноге от желания уйти отсюда, затем перевел взгляд на сестру, свисавшую с плеча Чатски.

— Да, это она.

Чатски слегка переместил центр тяжести Деборы, чтобы дотронуться до горла Саманты настоящей рукой. Несколько секунд он прислушивался к пульсу, а затем печально покачал головой.

— Слишком поздно, — произнес он, — она умерла. Дебби очень расстроится.

— Мне очень жаль, — напомнил о себе Брайан, — можем мы идти наконец?

Чатски взглянул на него и пожал плечами, отчего Дебора слегка соскользнула вниз. Он поймал ее — к счастью, не своим железным крюком, — устроил поудобнее и сказал:

— Да, пошли.

И мы поспешили к трапу.

Спускаться по нему оказалось непросто, учитывая, что единственной рукой Чатски придерживал Дебору и мог хвататься за веревку только своим крюком. Но мы справились и, оказавшись на твердой земле, направились к воротам.

Я задумался, есть ли моя вина в смерти Саманты. Честно говоря, я все равно не мог ничего сделать, чтобы ее спасти, я себя-то спасти не сумел, а это куда важнее лично для меня, однако все равно было не по себе, вот так оставлять ее тело. Возможно, это из-за крови, которая всегда выбивала меня из колеи. Или вследствие моей привычки всегда очень аккуратно убирать за собой. Разумеется, я переживал ее трагическую и бессмысленную смерть, но, признаться, мне стало немного легче от того, что она вышла из игры без каких-либо усилий с моей стороны. Я оказался в безопасности, моя жизнь могла вернуться в свою колею, ей больше не угрожали судебные заседания пикантной тематики. Нет, в целом все обстояло неплохо: Саманте удалось исполнить свое желание, по крайней мере частично. Плохо то, что мне хотелось насвистывать от радости, а это, конечно же, не совсем правильно.

Внезапно меня настигло озарение — я чувствовал себя виноватым! Я, Давно Мертвый Декстер, Король Бесчувственных. Я барахтался в этом разъедающем душу, пожирающем время, более чем человеческом чувстве — вине. И все потому, что глубоко внутри я был счастлив, что безвременная смерть молодой женщины послужила моим эгоистичным интересам.

Неужели я обзавелся душой?

Неужели Железный Дровосек наконец получил сердце?

Это невозможно, невообразимо, смешно даже подумать об этом. И тем не менее именно об этом я думал. Вероятнее всего, это правда: рождение Лили-Энн, сделавшее меня Дексом-папочкой, и прочие события последних недель убили того Танцующего с Тенями Декстера, которым я был. Может быть, последние часы ужаса, лишающего разума, под нечеловеческим взглядом ледяных голубых глаз Аланы сыграли свою роль и вызвали к жизни то, что назревало. Вполне возможно, теперь я был совершенно новым существом, готовым стать счастливым, чувствующим человеком, который может смеяться и плакать, не притворяясь, и смотреть фильмы, не задумываясь о том, как актеры будут выглядеть привязанными к столу. И теперь я рожденный заново Декстер, готовый наконец занять место в мире людей?

Это все были, конечно, невероятно занимательные вопросы, но размышления над ними едва не стоили мне жизни. Пока я удивлялся произошедшим во мне переменам, не замечая ничего вокруг, мы дошли до площадки для картинга. К этому времени я немного обогнал остальных, но был погружен в собственные мысли и совершенно слеп к окружающему миру. Я обошел сарайчик на углу площадки и чуть не наступил на двух хорошо напраздновавшихся «пиратов», которые стояли на коленях у машинки тридцатилетнего возраста и пытались ее завести. Они подняли на меня глаза и глупо заморгали. Рядом с ними стояли две большие кружки с пуншем.

— Ой, — сказал один из них, — это же мясо.

Он потянулся к своему ярко-красному пиратскому кушаку, но мы никогда не узнаем, что он хотел достать: какое-нибудь оружие или конфету. К счастью для меня, Брайан вышел из-за сарайчика вовремя и застрелил его, а пришедший следом Чатски пнул второго в горло так, что я услышал только звук ломающегося кадыка, и он рухнул на спину, хрипя и хватаясь за глотку.

— Надо же, — Брайан посмотрел на Чатски с определенной симпатией, — в тебе, оказывается, есть кое-что, помимо симпатичной мордашки.

— Ага, я ничего, правда? — спросил Чатски. — Это бывает полезно. — Его голос звучал слегка уныло для того, кто сбежал целым и невредимым с людоедского пира, но, вероятно, встреча с электрошокером не улучшает настроения.

— Декстер, ей-богу, — повернулся ко мне Брайан, — ты бы смотрел, куда наступаешь.

Мы дошли до главных ворот без происшествий, и это было неплохо. Потому что рано или поздно наше везение могло закончиться и нам встретилась бы компания «пиратов», достаточно трезвых, чтобы доставить кучу неприятностей. Я не знал, сколько зарядов осталось в ружье, позаимствованном Брайаном, но вряд ли так уж много. Разумеется, нога Чатски осталась еще способна на пинки, но мы не могли надеяться, что следующие плохие парни будут так же любезны и нападут на нас, стоя на четвереньках. В общем, я обрадовался, когда мы вышли за ворота и подошли к машине Деб.

— Открой дверь, — потребовал Чатски.

Я потянулся к ручке двери со стороны водителя.

— Заднюю дверь, Декстер, — огрызнулся он. — Господи Иисусе.

Я не стал делать ему замечаний, он был слишком стар и сварлив, чтобы чему-то научиться, тем более сегодняшняя неудача не могла не отразиться на его и без того небезупречных манерах.

— Да твою же мать, — продолжил Чатски.

Я обернулся и увидел, как Брайан поднял бровь.

— Что за манеры.

— Мне нужен ключ, — сказал я.

— В заднем кармане, — ответил Чатски. На секунду я задумался. Глупо. В конце концов, он жил с моей сестрой уже несколько лет. Но все-таки я был сильно удивлен, как хорошо он знает ее: ему известно даже, где она носит ключи от машины. Внезапно я понял: он знал ее так, как мне никогда не удастся — все ее маленькие привычки, детали домашней жизни, — и это заставило меня на секунду застыть. Разумеется, этот поступок нашел отклик у общественности.

— Ну же, приятель, ради Бога, думай головой, а не задницей, — сказал Чатски.

— Декстер, пожалуйста, — присоединился к нему Брайан, — нам действительно нужно отсюда выбираться.

Вероятно, моей судьбой этой ночью было стать мальчиком для битья, куском бесполезной протоплазмы. Но любые протесты только отняли бы время, которого и так оказалось катастрофически мало. Кроме того, мнение этих двоих немедленно исключалось из числа предметов, подходящих для обсуждения. Я подошел к Чатски с той стороны, где на его плече висела Деб, вытащил ключи из заднего кармана ее штанов и открыл дверь машины. Чатски уложил ее на сиденье.

Он принялся проводить быстрый медицинский осмотр, что оказалось для него не так уж просто, с одной-то рукой.

— Фонарь, — сказал он через плечо.

Я достал большой полицейский фонарь Деборы с переднего сиденья и держал его, пока Чатски поднимал ей веки и проверял реакцию зрачков на свет.

— Кхм, — кашлянул Брайан, стоявший за нашими спинами, — если вы не возражаете, я бы предпочел исчезнуть. — Он улыбнулся вновь своей прежней искусственной улыбкой и кивнул на север. — Моя машина в полумиле отсюда, у торгового центра. Я избавлюсь от ружья и этого идиотского плаща, а потом навещу тебя. Давай завтра к ужину?

— Прекрасно, — ответил я, и, верите или нет, вынужден был бороться с желанием его обнять. — Спасибо, Брайан, — сказал я вместо этого, — спасибо огромное.

— Не за что, — ответил он, улыбнулся на прощание и ушел в темноту.

— С ней все будет в порядке, приятель, — произнес Чатски. Я обернулся и увидел, что он все еще сидит на корточках у открытой двери машины и держит Деб за руку. Он выглядел невероятно усталым. — С ней все будет хорошо, — повторил он.

— Ты уверен?

— Уверен, — кивнул он. — Отвези ее в больницу: пусть проверят еще раз, — но с ней все в порядке, не благодари меня и… — Он отвел глаза и замолчал. Он молчал так долго, что мне стало не по себе. В конце концов, мы решили выбираться отсюда. Неужели он не мог найти другого места для раздумий?

— Ты не поедешь с нами в больницу? — поинтересовался я, больше для того, чтобы сдвинуть ситуацию с места, чем получить его в качестве помощника.

Он не шевельнулся и продолжал молчать, глядя в глубь парка, откуда ночной бриз еще приносил звуки шумного веселья и отупляющий ритм музыки.

— Чатски, — окликнул я его, чувствуя нарастающее беспокойство.

— Я облажался, — сказал он, и, к моему ужасу, по его щеке скатилась слеза, — по-крупному облажался. Я подвел ее, когда она во мне нуждалась. Ее могли убить, а я не смог остановить их, и…

Он судорожно вздохнул, по-прежнему не поднимая на меня глаз.

— Я обманывал себя, приятель. Я слишком стар для нее, и во мне нет ни хрена хорошего ни для нее, ни для кого-то другого. Ни для… — Он поднял свой крюк и положил голову на него, опустив глаза на протез. — Ей нужна семья. Глупо заводить ее со мной. Я старик. Я калека. У меня слишком много проблем. И я даже не в состоянии ее защитить или хотя бы… Не я ей нужен. Я просто бесполезный старый неудачник.

Из парка донесся взрыв визгливого женского смеха, и этот звук вернул Чатски к реальности. Он качнул головой, сделал еще один глубокий вдох, на этот раз не такой судорожный, и посмотрел на Дебору. Он надолго прижался губами к ее руке, закрыв глаза, и наконец поднялся на ноги.

— Отвези ее в больницу, Декстер, — сказал он, — и передай, что я люблю ее. — Твердым шагом он направился к своей машине.

— Эй, — окликнул я его, — ты же не собираешься…

Вероятно, он не собирался. Он проигнорировал мое восклицание, сел в машину и уехал.

Я не стал терять время и провожать его взглядом. Так безопасно, как это можно было сделать при помощи привязного ремня, я устроил Деб на заднем сиденье и сел за руль. Отъехав на значительное расстояние — что-то около пары миль, — я остановился на обочине и потянулся за телефоном. Впрочем, по здравом размышлении я решил воспользоваться телефоном Чатски, который все еще лежал там, куда Деб его кинула. Его скорее всего будет сложнее отследить. Я набрал номер.

— Девять-один-один слушает, — ответил оператор.

— Отправить бы вам прям щас своих парней в этот, как его, «Пиратский берег», — сказал я голосом стареющего деревенщины.

— Сэр, уточните причину вызова.

— Я был в армии, — сказал я, — пару раз был в Ераке, и могу понять, когда стреляют. И там, мать его, стреляют.

— Сэр, вы хотите сказать, что слышали выстрелы?

— Не только слышал. Зашел и глянул, и там мертвецы везде валяются. Десять, двадцать трупов, и народ пляшет вокруг них как на гулянке.

— Вы видели десять трупов, сэр? Вы уверены?

— А потом кто-то откусил от одного и начал есть, а я сбежал. Не видел такого в жизни, а я был в Багдаде.

— Они… съели тело, сэр?

— Отправьте туда спецназ, и побыстрее, — сказал я, отключил телефон и тронулся с места. Может быть, они и не переловят всех, но поймают достаточно, чтобы составить представление о произошедшем там. Им хватит материала и на Бобби Акосту. Может быть, в этом случае Деб не будет так горевать из-за Саманты.

Я свернул на I-95 и поехал в направлении Джексоновской больницы. Можно было и не ехать так далеко, но если ты полицейский в Майами, то рассчитываешь на Джексоновскую больницу и ее лучшее в стране травматологическое отделение. И раз Чатски заверил меня, будто визит окажется всего лишь профилактикой, я хотел, чтобы она была осуществлена специалистами.

Итак, я ехал на юг с максимальной скоростью, на какую осмелился. Первые минут десять все было тихо, но у поворота на скоростное шоссе Долфин я услышал первые сирены, потом еще, и достаточное количество машин с мигалками, чтобы отразить вторжение пришельцев, пронеслось мимо меня. За ними следовали машины со спутниковыми тарелками и символикой местных новостных служб на бортах. Вероятно, они тоже направлялись в «Пиратский берег». Через некоторое время после того, как шум стих вдалеке, я услышал шорох на заднем сиденье. Дебора выругалась. Не сказать, чтобы это меня сильно удивило.

— С тобой все в порядке, Дебора, — прокомментировал я ее возвращение, вытягивая шею, чтобы заглянуть в зеркало заднего вида. Она лежала, сложив руки на груди, и на ее лице застыло выражение паники.

— Мы едем в Джексон, но просто на всякий случай. Беспокоиться не о чем, ты в порядке.

— Саманта Альдовар? — спросила она.

— Ну, — ответил я, — ей не повезло.

Я опять заглянул в зеркало. Деб закрыла глаза и потерла живот.

— Где Чатски?

— Как тебе сказать, — промямлил я, — честно говоря, не знаю. Я хочу сказать, с ним все в порядке. То есть он не ранен. Велел передать тебе, что любит, и уехал, но…

Большой грузовик подрезал меня, несмотря на то что я ехал по полосе, не предназначенной для грузовых машин, и мне пришлось уходить в сторону и тормозить. Когда я опять заглянул в зеркало, ее глаза были все еще закрыты.

— Он ушел, — сказала она, — он решил, что подвел меня, и сделал благородный жест, бросив тогда, когда он мне особенно нужен.

Сама мысль, будто Чатски может быть хоть кому-то нужен, не говоря уж о том, что «особенно», казалась мне маловероятной, но я подыграл сестре.

— Сестренка, с тобой все будет в порядке, — сказал я, пытаясь подобрать правильные слова. — Тебя посмотрят в Джексоне, но я уверен: волноваться не о чем и уже завтра ты появишься на работе, а дальше — как обычно, и…

— Я беременна, — оборвала она меня.

Я не нашелся с ответом.

Эпилог

Чатски действительно ушел. Дебора оказалась права. Через несколько недель стало ясно, что он не вернется, и разыскать его она не смогла. Она пыталась, разумеется, со всем усердием очень упрямой женщины и, по совместительству, очень хорошего полицейского. Но Чатски провел жизнь в секретных операциях, и плавал так глубоко, что сети Деборы не могли его достать. Мы даже засомневались, была ли Чатски его настоящей фамилией; возможно, он уже и сам не знал. В общем, он исчез так, будто его никогда и не существовало.

Дебора оказалась права и насчет всего остального. Скоро все заметили, что брюки стали ей тесноваты, а обычные простые рубашки сменились свободными предметами одежды ярких расцветок, которые обычно она не надела бы даже для того, чтобы посетить вытрезвитель. Дебора была беременна и намеревалась рожать вне зависимости от наличия Чатски рядом.

Сначала я беспокоился, что ее статус незамужней матери повлияет на положение на работе: копы обычно довольно консервативны, — но, вероятно, я отстал от времени. Согласно новой редакции Семейных Ценностей, забеременеть без мужа не считалось чем-то плохим, если не делать аборт, и репутация Деборы даже улучшалась по мере роста ее живота.

Предположительно, беременный детектив способен вызвать достаточно сочувствия и убедить кого угодно в виновности подозреваемого, — но на слушании по вопросу о залоге адвокаты сумели сыграть на том, что Джо недавно потерял жену: мачеха Бобби, которая воспитала его и так много для него значила, трагически покинула сей мир. Они невероятным образом забыли упомянуть о занятии, которому она предавалась в момент гибели: пытки и убийство нескольких ни в чем не повинных людей — к примеру, единственного и неповторимого Декстера. Судья назначил залог в пятьсот тысяч долларов, что было мелочью для семьи Акоста, и Бобби радостно выбежал из зала суда прямо в объятия любящего отца, как мы и предсказывали.

Дебора пережила это легче, чем я ожидал. Она выругалась пару раз, но, в конце концов, это Дебора, и в общем-то она не сказала ничего страшнее, чем:

— Ну, твою мать, маленькая мразь и на этот раз отделается.

Высказавшись, она посмотрела на меня, и мне не оставалось ничего другого, кроме как согласиться с ней.

Бобби оставили на свободе до суда, который мог быть назначен через несколько лет, принимая во внимание калибр адвоката, которого нанял его отец. К тому времени все занятные газетные заголовки вроде «Карнавал каннибалов» или «Кровавые флибустьеры» забудутся, и деньги Джо с легкостью сведут обвинения к охоте в не сезон, а наказание — к двадцати часам общественных работ. Горькая пилюля для нас с Деборой, но такова жизнь на службе у этой шлюхи — правосудия Майами, однако ни на что другое мы не рассчитывали.

В общем, жизнь вернулась в свою колею, и ход ее измерялся увеличением талии Деборы, заполненностью ведра для подгузников Лили-Энн и визитами дяди Брайана по пятницам в качестве украшения нашей недели. Пятница стала идеальным днем для встреч с ним — кроме всего прочего, в этот день Деб ходила на занятия для будущих матерей, и, таким образом, шансы на ее внезапный приход, который очень смутил бы моего брата, уменьшились. С технической точки зрения он действительно пытался ее убить несколько лет назад, и я знал, она не из тех, кто склонен прощать людям их ошибки. Брайан планировал провести здесь еще какое-то время — вероятно, ему понравилась роль дядюшки и старшего брата. Кроме того, Майами, разумеется, его родина, и он верил, что даже при текущем состоянии экономики сможет найти здесь работу, которая соответствовала бы его навыкам. Сейчас у него имелось достаточно денег, чтобы продержаться на плаву еще какое-то время. Каковы бы ни были ее прочие недостатки, талант Алана умела вознаграждать довольно щедро.

К моему удивлению и неприятному беспокойству, спустя какое-то время к удобным и размеренным ритмам моей удобной и размеренной жизни в качестве обычного человека начал примешиваться еще один. Я начал замечать, как сзади за шею меня кто-то подергивает, поначалу очень мягко, ненавязчиво. Я, конечно, не о физической шее и вообще не о физических ощущениях. Просто… что-то стояло позади меня… и?

Я оборачивался и озадаченно всматривался в пустоту, но ничего не видел и относился без внимания к этому чувству как к игре воображения или проблеме с нервами после всего, что мне пришлось пережить. В конце концов, бедняжке Декстеру и впрямь пришлось нелегко. Любой станет нервным после таких физических и моральных испытаний. Все предельно ясно, абсолютно нормально, говорить здесь не о чем. Я старался тут же забыть об этом, и мой жизненный цикл, состоящий из работы, игр с детьми, телевизора, сна и снова работы, возобновлялся до следующего раза, когда я внезапно останавливался, чем бы ни был занят, и прислушивался к безмолвному голосу.

Так продолжалось несколько месяцев. Моя жизнь становилась все скучнее и скучнее, а Деб все больше и больше, пока не доросла до того, чтобы назначить дату вечеринки по поводу появления моего будущего племянника на свет. Я сидел с приглашением в руке и размышлял о том, какой бы подарок преподнести ей в честь радостного события, когда меня вновь позвал неслышимый голос. На этот раз, обернувшись, я увидел его источник в окне.

Луна.

Полная, яркая, очаровательная луна нахально заглядывала ко мне в окно.

Зовущая, манящая, сияющая, улыбающаяся мне, прекрасная, яркая луна своим змеиным голосом, сотканным из стали и теней, шептала нежные глупости, тихо повторяла два слога моего имени своим прежним голосом, наводившим мысли о тьме и почерневших от страха или предвкушения наслаждения глазах, таким знакомым, таким успокаивающим голосом. Как ни странно, я соскучился по нему.

Здравствуй, старый друг.

Вновь я услышал, как где-то в темных подвалах моего разума шуршат, раскрываясь, кожистые крылья. А веселый шепот Пассажира предлагает забыть месяцы пренебрежения друг другом и отметить новую встречу.

Пришло время, говорит он, слегка взволнованный тем, что может случиться. Сейчас самое время.

Я думал, с этим покончено, шорох крыльев Пассажира и свист ножа больше не прозвучат в моей жизни, но ошибался. Я все еще чувствовал это притяжение, ощущал, как манит меня к себе эта толстая кроваво-красная луна, висящая, гнусно ухмыляясь, в моем окне, как искушает она меня совершить то, что я должен. И сделать это немедленно.

Сейчас.

Какие-то маленькие, еще не успевшее толком повзрослеть части моей новой человеческой личности попытались протестовать, утверждая, что я не могу, не имею права, не должен, у меня есть обязанности перед семьей. Я держал в руке одно из них — приглашение. Скоро на свет появится новый Морган, новая жизнь, о которой надо заботиться, — это не та обязанность, к которой можно подходить без должной ответственности. Только не в этом жестоком и опасном мире. Но этот жаркий шепот все громче: так оно и есть, мир соткан из опасностей и жестокости, это правда. Поэтому мы поступаем очень благородно, делая его немного лучше, по маленькому кусочку за один раз. И прекрасно, когда мы одновременно можем выполнить этот свой долг и совместить его с семейными обязательствами.

Да, эта мысль постепенно вползает в мое сознание, блестя твердой чешуей своей безупречной логики. Это действительно так, истинная правда, и картина нашей жизни становится четкой и аккуратной, все прежде лежавшие неопрятной кучей кусочки мозаики выстраиваются в идеальном порядке. В любом случае у меня есть обязанности перед семьей и этот голос, прекрасная призывная песня сирены, он слишком громко взывает ко мне, чтобы я мог ему отказать.

Мы идем к пыльному шкафу в моем кабинете и складываем кое-какие вещи в спортивную сумку.

Потом мы заходим в гостиную, где Рита и дети смотрят телевизор, и на руках у Риты спит Лили-Энн.

Я замираю, глядя на нее, уткнувшуюся лицом в теплую грудь матери, и на несколько долгих секунд это зрелище оказывается сильнее, чем голос взывающей ко мне луны.

Но мы делаем следующий вдох и вместе с воздухом в нас вливается музыка этой прекрасной ночи, и мы вспоминаем: это ради нее мы собираемся сделать то, что должны. Ради Лили-Энн, ради всех Лили-Энн, чтобы мир, в котором они растут, стал хоть немного лучше. Мы вспоминаем это, и к нам возвращается наша хищная радость, а за ней — ледяное самообладание. Мы наклоняемся и целуем в щеку мою жену.

— Мне нужно сходить по делам ненадолго, — говорим мы, очень хорошо подражая голосу Декстера-человека.

Коди и Эстор настороженно выпрямляются, когда слышат нас, широко распахнутыми глазами они смотрят на спортивную сумку, но мы бросаем на них только один взгляд, и они хранят молчание.

— Что? А… Но ведь… Хорошо, если ты… Ты не мог бы купить молока по дороге? — говорит Рита.

— Молока, — отвечаем мы, — хорошо.

Мы выходим на улицу, провожаемые восхищенными взглядами Коди и Эстор, которые знают, куда мы собрались. Сразу же нас окутывает теплое покрывало отливающего металлом лунного света, нависшее над этой Ночью Долга и Необходимости. Оно укрывает нас и бережет для того, что мы сделаем сегодня ночью, обязаны сделать. Мы скользим во тьме за человеком, который будет лучшим подарком для нашей сестры, намереваясь исполнить желание, о котором знаем только мы. За тем, кого только мы можем ей подарить.

За Бобби Акостой.

[1] Планета, упоминающаяся в комиксах издательства «DC Comics»; представляет собой полную противоположность Земле. — Здесь и далее примеч. пер.

[2] Теодор Сьюз Гейзель — американский детский писатель и мультипликатор.

[3] От англ. fang — клык.

[4] Вымышленный минерал внеземного происхождения, фигурировавший в серии комиксов о Супермене; отличался способностью причинять вред неуязвимому для любого оружия главному герою.

[5] Доктор зубной хирургии — ученая степень.

[6] В гараже (исп. ).

[7] Бобби живет на втором этаже (исп. ).

[8] Думаю, что да (исп. ).

[9] Баскетбольная команда Майами.

[10] Американский актер венгерского происхождения, прославившийся ролью вампира Дракулы.

[11] Район Майами, где проживает много кубинских эмигрантов.

[12] Жареные бананы — кубинское блюдо.

[13] Блюдо карибской кухни; говядина, тушеная с овощами под соусом.

[14] Дружище (фр. ).

[15] Вид растений из рода шалфей, обладает галлюциногенным действием.

[16] Добрый день (фр. ).

[17] Я не понимаю (искаж. фр. ).

[18] Белый (фр. ).

[19] Да (фр. ).

[20] Хорошо, очень хорошо (искаж. фр. ).

[21] Жрец синкретической религии Сантерия, соединившей в себе христианство и африканские верования.

[22] Бюро по контролю за соблюдением иммиграционного и таможенного законодательства (исп. ).

[23] Фирма, производящая лабораторную посуду.

[24] Главная героиня сказки Ф. Баума «Волшебник страны Оз».

[25] В музыке — нарастание силы звучания.

[26] Мальчик (исп. ).

[27] Успех (исп. ).

[28] Приспособленец (исп. ).

[29] «Любитель сигар» (исп. ) — популярный в Америке журнал о сигарах.

[30] Микки-Маус.

[31] Кончено (исп. ).

[32] Около +26 градусов по Цельсию.