ВОСХОЖДЕНИЕ 3 страница

А во главе Б-ского монастыря стоит одержимый самомнением и властолюбием старый священник. Бредовые раскольничьи измышления он противопоставил учению Церкви, обманом и запугиванием удерживает в подчинении своих одураченных и безвольных послушниц, вынуждает их распространять его «старческие откровения» об Антихристе и последних временах в среде многочисленных паломников этой древней исторической обители.

А если кто-то пытается от его духовной тирании освободиться, на того сразу падают проклятия, анафемы и наказания, вплоть до заключения в холодный подвал с крысами на хлеб и воду для «покаяния». Кто пытается остатки здравого смысла сохранить, сбегают. К нам на приход уже несколько таких беглянок каяться прибегали, много рассказали интересного...

На твой вопрос, почему сейчас такое оскудение настоящего благодатного старчества, что тебе сказать? Мне повезло, я еще нескольких настоящих старцев застал при их жизни, даже пообщаться счастье имел. С батюшкой Николаем на острове, со старцами Гавриилом и Селафиилом в Троицкой лавре, с несколькими в Печорах... У одного из них и спрашивал то же самое: отчего благодатных старцев сейчас так мало?

— И что он вам ответил? — не выдержал Анатолий.

— Старцев, сказал он, сейчас нет, есть только старики! А старцев нет, потому что нет послушников истинных, готовых своей воли отречься и волю Божью из уст старца принимать. Перевелись послушники, не дает Господь и старчества, больно себялюбивыми стали люди, даже церковные...

— Грустно как-то! — вздохнул Анатолий. — А я-то думал, что, может быть, хоть на Афоне настоящего старца увижу!

— Да, может, и увидишь, — утешил его Флавиан, — если на то воля Божья есть! Ты помолись так: «Господи! Если есть на то Твоя святая воля, сподоби меня встретиться с благодатным старцем! » Сказано в Евангелии: «просите, и дано будет». Если человек чего-то духовно правильного и для себя душеспасительного искренне хочет и у Бога просит — обязательно дает ему Господь! Проси, если считаешь, что для спасения души тебе встреча со старцем нужна, проси без сомнения...

— А и попрошу, батюшка, — решился Анатолий, — вот возьму и помолюсь, как вы сказали!

— Пришли! — прервал беседу грубый я. — Ксиропотам!

Перед нами поднялись стены монастыря.

Глава 5 Янис

Путь от Ксиропотама к Дафни, в отличие от пути к Ксиропотаму от Пантелеймона, шел все время под гору, спускаясь к побережью, причем по широкой, бетонированной не по-советски, автомобильной дороге, соединяющей Дафни и Кариес. Под гору идти было легче, но...

Весь путь по открытой дороге был основательно прожжен полдневным средиземноморским солнцем, а это, знаете ли, в июле ближе к пятидесяти по Цельсию! Даже я со своей поджарой комплекцией был близок к расплавлению, а уж что доводилось претерпевать «широкоформатному» Флавиану, страшно было и представить! Даже надоедливый Анатолий перестал мучить батюшку своими расспросами.

Слава Богу, хоть не так далеко было идти, не более полутора-двух километров! Но все равно, когда мы вошли на территорию порта, я всерьез боялся, не хватанул бы батюшку опять инфаркт или инсульт, выглядел он плоховато.

Орлиным взором углядев среди немногочисленных зданий на набережной небольшую таверну, я твердой рукой направил к ней наш отряд и, затащив Флавиана в глубь помещения, быстро усадил его на свободное место в углу. Затем кинулся к сидящему за столиком неподалеку седовато-курчавому греку, комплекцией почти не уступающему Флавиану, одетому в светло-голубую широкую футболку с лакостовским крокодильчиком на кармане и поношенные спортивные брюки с вытянутыми коленками. С солидностью, явно выдающей в нем хозяина заведения, он что-то вычислял на калькуляторе, делая пометки в лежащем перед ним блокноте.

— Please! Water! Как это по-гречески... Металлико неро! — вспомнил я изучавшийся мною в самолете словарь-разговорник.

— Вы можете говорить по-русски! — подняв голову, сверкнул веселыми глазами солидный грек. — Димитрий! — Он повернулся к стоящему за стойкой невысокому сухощавому парню. — Дай батюшке большую бутылку воды из холодильника!

— Без газа! — уточнил я.

— Пожалуйста, — также по-русски ответил Димитрий, доставая из холодильника большую запотевшую бутылку минеральной воды, — вот, стаканы возьмите! С вас один евро.

«Везде наши! » — отметил я про себя, доставая из кармана портмоне.

— Вы русские? — поинтересовался я у хозяина, напоив Флавиана и убедившись, что он, вероятно, все-таки выживет после нашего марш-броска под палящим солнцем.

— Почему русские? Мы греки, понтийские греки! Просто жили раньше в Советском Союзе, потому и говорим по-русски! — ответил мне он.

— А! Вы, наверное, тоже из Грузии! — вспомнив о Марии, предположил я.

— Почему из Грузии? — возмутился из-за стойки Димитрий. — Почему все считают, что все понтийские греки приехали из Грузии?

— Ну, — смутился я. — Мария на набережной, водитель Григорий, они из Грузии...

— Янис из Казахстана. — Димитрий показал рукой на хозяина заведения. — А я из Краснодарского края России! Но мы все — понтийские греки!

— Простите-извините, — поднял я руки, — я думал, что слово «понтийские» означает какой-то район в Грузии, где живут греки!

— Понтийские — значит морские, точнее, приморские, живущие около моря, — раздался голос Флави-ана. — Изначально так называли греков, живущих в городах-колониях на побережье Черного моря, по-гречески — Понта Эвксинского. А уж с побережья Черного моря они и расселились по всей территории бывшей Российской империи, впоследствии ставшей СССР.

— Это правильно, батюшка все правильно говорит! — закивал Янис.

— А то все заладили — Грузия, Грузия, — да я там и не был никогда! — удовлетворенно проворчал Димитрий.

— Вы не жалеете, что переехали сюда, в Грецию, — снова поинтересовался я, — все-таки жизнь пришлось начинать сначала, в новых условиях?

— Конечно не жалею! — удивился вопросу Янис. — Здесь хорошая жизнь, у меня бизнес хороший!

— Вы имеете в виду эту таверну? — уточнил я.

— Почему только таверну? — рассмеялся он. — У меня здесь маленькая гостиница есть, два катера скоростных как такси ходят! Надо будет по морю быстро куда-нибудь доплыть, обращайтесь! Звоните, и Янис вас из любого места на Афоне куда надо доставит!

— Вот! Это актуально! — зашевелился в углу Флавиан. — Янис! Вы разрешите записать ваш телефон?

— Конечно! Вот, возьмите. — Янис подал Флавиану листок с телефоном. Его небритое округлое лицо светилось довольством и самоуважением.

— А можно ли попросить... — Флавиан осторожно покосился на меня.

— Не можно, — отрезал я со сталью в голосе, — я тиран и самодур, поэтому никакого кофе тебе, батюшка, не будет! После такой прогулки по жаре! Да, мать Серафима...

— Все! Сдаюсь! Не надо про мать Серафиму! — грустно вздохнул Флавиан.

— То-то же! — победно резюмировал я. Янис и Димитрий заулыбались.

То было в прошлый визит. А нынче, подплывая к Дафни, я сразу увидел на пристани величественную фигуру с курчавой шевелюрой, в которой заметно прибавилось седины. Янис был в фиолетовой, слегка вылинявшей, футболке и тех же видавших виды спортивных штанах, однако достоинство, с каким он отдавал кому-то распоряжения, одновременно разговаривая по радиотелефону и держа под мышкой пакет, скорее соответствовало бы наличию на нем генеральского мундира и брюк с лампасами.

— Почетному генерал-губернатору Дафни наше почтение! — приветствовал его я, сойдя по трапу на набережную (Флавиан с Игорем, сидя в машине, ожидали своей очереди съехать с парома).

— Ну ты уж скажешь! — сверкнув веселыми глазами, изобразил смущение на своем широком небритом лице «генерал-губернатор». — Здравствуй, здравствуй!

— Пирожки слоеные с картошкой есть? — вопросил я.

— Есть! Конечно есть!

— А со шпинатом? И с луком?

— Все есть, дорогой! Заходи, там Димитрий за стойкой!

— Катера плавают? Как с клиентом?

— Хорошо с клиентом! Только успеваем поворачиваться!

— А экономический кризис?

— Какой кризис? Не знаю никакого кризиса! У меня здесь нет кризиса! — Янис мечтательно вздохнул. — Я тут хотел вертолет прикупить, хороших людей перевозить, даже Димитрия на летные права выучил! Не разрешили...

— Ну не беда! — утешил его я. — Можно не вертолет, другое что-нибудь, подводную лодку например...

— Подводную лодку? — поднял брови Янис. — Надо подумать...

Пока Игорь свез с парома на афонскую землю моего дорогого батюшку, я уже успел отовариться у Димитрия пакетом со слоеными пирожками: с картошкой, шпинатом, луком, сыром и с яблоками!

Пикап медленно пробрался сквозь толпу оживленно загружающихся на микро- и просто автобусы, а также в пикапы и джипы отнюдь не лощеного новорусского вида паломников и монахов с их рюкзаками, сумками и коробками. Дорога начала подниматься вверх, обогнула Ксиропотам, поползла дальше к Кариесу.

— Батюшка! Давайте заедем по дороге в Семионовскую келью, к нашим русским ребятам? — Игорь повернулся к Флавиану. — Тут недалеко, рядом с Кариесом!

— А кто эти ребята, Игорь? — поинтересовался Флавиан.

— Русские, иеромонах Херувим москвич, пятнадцать лет на Святой горе, иеродиакон Фома из Сибири, тоже более десяти лет здесь. А еще с ними сейчас монах Лука, старичок занятный, бывший сиромаха, год назад к ним прибился, тот и вовсе около тридцати лет на Афоне. Он уже и сам забыл, откуда он, или говорит, что забыл, но «г» у него конкретно украинское!

— Игорь! — вмешался я. — А что есть «сиромаха»?

— Бродячие монахи, Леша, бомжи, можно сказать, афонские, которые не живут в каком-то конкретном месте, монастыре, скиту или келье, а путешествуют по всему Афону от одной обители в другую, в основном по панегирам.

— Панегирам? — переспросил я.

— Панегир — это праздничная служба, — пояснил Игорь, — что-то вроде наших престольных праздников. В этот день, по афонской традиции, в обители, где панегир, обязательно принимают всех. Разместят, накормят, причем в панегиры и трапеза ставится праздничная, побогаче, чем обычно, даже с вином. Вот многие сиромахи этой традицией и пользуются, там подкормятся, тут выпьют за здравие насельников, здесь отоспятся, глядишь, и год прошел!

— А зимой-то как же? — удивился я.

— А что зимой, — ответил Игорь, — зимы здесь короткие, снег всего на несколько дней в году выпадает. Уж если у нас, в России, бомжи находят, как перезимовать, то тут это вообще не проблема! Бывалые сирома-хи всегда знают, где строительный вагончик пустует, где ничейная келья не сильно разрушена, где какой-нибудь келиот за харчи и кров работенку подбросит и т. д. и т п. А по теплу так тебе под любым кустомкелья!

— А чего же они в монастырях не живут? — продолжал удивляться я. — Там и стол, и кров, и молитва!

— Добавь еще и послушание, и терпение немощей братии, и жизнь не по своей воле, а по благословению! — добавил Флавиан.

— Так, батюшка, — поддержал его Игорь, — хотя есть и среди сиромахов истинные подвижники, которые саму идею сиромашества — «не иметь где главу преклонить» — в реальный подвиг претворяют. Такие сиромахи этот подвиг по благословению своих старцев несут, у них же и окормляются регулярно. Но я больше таких «подвижников» встречал, у кого психология бомжа: пусть быт неустроен, зато никому не подчиняюсь и никакой ответственности ни перед кем не имею! Сам себе монастырь!

— А что же этот Лука, он монах? Священник? — спросил Игоря Флавиан. — Какой он жизни?

— Да я его почти и не знаю! И сами ребята толком ничего сказать не могут — он добрый, не ленивый, не болтлив, все время улыбается, но не «блаженненький», глаза умные. Спит в бытовке на огороде, ковыряется все время на грядках и в теплице, ну и на подхвате, если чего надо — безотказен! На все службы ходит, сидит в уголке в стасидии, дремлет, ест мало, вина не пьет... Даже и не знаю, что еще сказать!

— Ну, кое-что ты уже сказал, — задумчиво протянул Флавиан.

—Только, батюшка, — встрепенулся Игорь, — хорошо бы по дороге к ним в Кариесе продуктовый магазин посетить, а то у ребят, под и, вас и угостить нечем, голодно живут!

— Как голодно? — удивился я.

— Элементарно голодно! Едят, почитай, одну траву с огорода, какая там у них сейчас по весне уже выросла! Спонсоров у них стабильных нет, был один, келью им хорошо отремонтировал, храмик келейный отреставрировал в лучшем виде да и разорился в кризис этот. Теперь они живут в евроремонте и едят траву с огорода. Иеродьякон Фома по дереву режет, как продастся в Кариесе что-нибудь из его рукоделья, у них праздник — хлеба купят, крупы какой-нибудь, масла. Так и живут!

— Вот дела! — поскреб затылок «постники воздержанец» Алексей (это я). — Как я теперь в Критикос зайду?

— Ногами, — ответил батюшка, — заворачивай, Игорек, к магазину!

Глава 6 Гун-фу-ча

— Вот эти кексы, кажется, свежие! — Я вытащил со стеллажа продуктовой лавки в Кариесе ароматно пахнущую упаковку. — Отче, берем?

— Зачем им кексы? Давай лучше блок консервов «Тунец в собственном соку» возьмем! — Игорь отобрал у меня выпечку. — Для ребят банка тунца это кастрюля супа на троих!

— Хорошо! Давай тогда два блока тунца, и блок горбуши, и еще осьминогов пару баночек в томатной заливке!

Словом, наш диспут завершился несколькими объемистыми пакетами с макаронами, крупами, консервами, бутылками с оливковым маслом и еще какими-то продуктами. Венцом стал свежемороженый упитанный октопус килограмма на полтора весом. Флавиан расплатился пластиковой картой, выданной ему перед отъездом Семеновым сыном (моим начальником) Гришей «на карманные расходы».

Приложившись к главе апостола Андрея в Андреевском скиту на выезде из Кариеса, мы двинулись в сторону Семионовской кельи. Покрутившись минут пятнадцать по серпантину вычищенных грейдером грунтовок, мы вынырнули из леса на небольшую полянку. В центре маленького огорода с подмосковного вида грядками и большой пленочной теплицей, посреди полянки, стояло приземистое двухэтажное здание. Пристроенная к нему небольшая церковка-экклесия была покрыта новой чешуйчатой крышей из серой каменной плитки.

— Приехали! — объявил Игорь, остановив машину против двери и вылезая из-за руля. — Вон они, батюшка, у теплицы! Пойдемте, я вас познакомлю!

— Пойдем! — отозвался Флавиан, вылезая из машины.

— Батюшка! — воззвал я. — Вы идите знакомьтесь, а я пока сумки разгружу, октопуса надо в морозильник убрать, пока не подтаял!

— Кухня в коридоре направо, вторая дверь, — сказал Игорь, уводя Флавиана к теплице.

— О'кей! — бодренько отозвался я и, нагрузившись пакетами, вошел в двери кельи.

Кухню я нашел сразу, из открытой второй справа двери мягко мурлыкало то ли радио, то ли что-то на него похожее на иностранном языке. Подойдя ближе к двери, я услышал:

— Ни ха о лао, дзынь, дзынь, дзынь! Сейчас мы будем пить лундзынь! Дзынь, дзынь, дзынь!

Встряхнув головой, я прислушался повнимательнее, не заходя в кухню.

— Ни ха о лао, дзынь, дзынь, дзынь! Сейчас мы будем пить лундзынь! Дзынь, дзынь, дзынь!

Пение было тихими нежным, я бы даже сказал — проникновенным.

Не укладывая в голове слышимое (мало ли, может, я уже стяжал такую афонскую харизму, что меня бесы звуковыми «прилогами» искушают! ), я просунул голову в дверной проем и осторожненько заглянул в помещение кухни, предполагая увидеть что-нибудь духовно опасное.

Увидел я нечто похожее на призрак — высокого худого монаха, в полинялом подряснике, безрукавке-полурясе, фетровой шапочке-капе и стандартном афонском поясе с большой круглой пряжкой. Луч света, проходящий сквозь полузашторенное окно, освещал его некими мистическими бликами.

Взгляд прищуренных, поблескивающих хитринкой глаз из-под густых черных бровей был устремлен на лежавшую перед ним на столе горку малюсеньких загадочных чашечек, плошечек и чайничков. Мистический монах любовно перетирал их полотенцем и, таинственно улыбаясь из-под черных усов над негустой, черной же бородкой, нежно мяукал:

— Ни хао лао, дзынь, дзынь, дзынь...

Мне стало как-то не по себе — мало ли какое искушение! — и я, тихонько поставив пакеты со снедью под двери, пятясь задом, удалился в недоумении.

Выйдя на улицу, я сразу же столкнулся нос к носу с подходящим к дверям Флавианом и тремя незнакомыми мне монахами, очевидно хозяевами кельи, сопровождаемыми Игорем, несущим оставшиеся в багажнике сумки.

Поклонившись и благословившись у настоятеля к е -льи иеромонаха отца Херувима, я заслонил собою дверь.

— Отцы! Там это... — Я запнулся, не зная, как описать свое видение. — Дзынь, дзынь, дзынь!

Флавиан удивленно поднял на меня брови.

— Словом, искушение! — выпалил наконец я. Отцы-агиориты переглянулись и рассмеялись.

— Это не искушение! — ответил отец Херувим. — Это Лао Ди — отец Димитрий, наш гость, духовник одного провинциального женского монастыря в России. Активно занимается апостольской проповедью употребления «правильного» китайского чая среди афонского монашества. И небезуспешно, обрел уже немало адептов! — Отцы снова рассмеялись. — Пойдем, он и вас с отцом Флавианом приобщит к своему «дао ча»!

— А-а-а! — протянул я. — А я подумал... Но я не стал говорить, о чем я подумал. А просто

смиренно отступил в сторону, пропуская в двери кельи отцов-агиоритов.

Знаете ли вы, что такое...

Нет, лучше так: «Лао Ди взял ча-ху и поставил его на чабань. Затем окатил ча-ху кипятком снаружи и внутри. Затем взял ча-хэ с улуном и всыпал улун в чах у. Затем залил улун в ча-ху кипятком и, закрыв ча-ху, опрокинул его в гундаобэй. Из гундаобэя (он же ча-хай) Лао Ди разлил улун по вэнсянбэям и покрыл их пинминбэями. Затем перевернул пинминбэй вверх вэнсянбэем, вынул вэнсянбэй и начал нюхать пар».

Это все называется гун-фу-ча, то есть, в переводе на русский язык, высокое искусство чаепития.

Вот чего я теперь знаю! Афон!

Словом, пока Игорь, стоя у плиты, занимался приготовлением тушеных овощей с креветками для всей братии и салата из зелени, принесенной тихим улыбчивым отцом Лукой, Лао Ди, он же иеромонах Димитрий, провел с Флавианом и насельниками кельи мастер-класс по китайскому чаепитию.

Сначала расставил на привезенном в подарок ке-лиотам чайном столике («чабань») чайничек из исин-ской глины («ча-ху»), плошку с отверстием сбоку для «знакомства с чаем» («ча-хэ»), кувшинчик, куда сливается чай из чайничка («гундаобэй, он же ча-хай») и несколько чайных пар, состоящих из высокого узкого стаканчика («вэнсянбэя») и широкой низкой пиалушки («пинминбэя»). Потом батюшка вкратце рассказал нам назначение каждого предмета и, заварив привезенный им же чай-улун, показал, как надо правильно вдыхать чайные пары из высокого стаканчика, а затем пить с а м чай из пиалушки.

Отцы улыбались, но нюхали, а мне понравилось! Особенно после разъяснения отца Димитрия, что в процессе вдыхания чайного пара из «вэнсянбэя» происходит не только наслаждение ароматом, но и полезная ингаляция носоглотки эфирными маслами, содержащимися в чайном пару, я просто почувствовал себя в глубине души уже почти «этническим китайцем»! Естественно, я сразу же записал адрес чайного магазина в Первопрестольной, где можно приобрести в придачу к чаю все необходимые аксессуары.

«Гун! Фу! Ча! » — звучит прямо как музыка! И чего это мой батюшка так ехидно улыбается, глядя на меня?

— Отче, а ты в каком женском монастыре подвизаешься? — поинтересовался отец Флавиан у Лао Ди.

— В Северо-Холмском монастыре в честь Иверской иконы Божьей матери, — смиренно ответил отец Димитрий, мягко улыбнувшись из-под усов.

— Иверской! — не удержавшись, воскликнул я. — Нашей, Афонской!

— Отец Димитрий уже спасен, — вставил слово иеродьякон Фома, — у нас здесь говорят, что священника, служащего в женском монастыре, ангелы вводят сразу в рай, минуя мытарства, так как свои мытарства такой священник уже прошел в женской обители!

Отец Димитрий опять смиренно улыбнулся.

— Отче, а сестер у вас в обители много? — вновь поинтересовался Флавиан.

— Чуть больше двадцати, — ответил отец Димитрий.

— Молодых много?

— Средний возраст за шестьдесят, мать настоятельница недавно подсчитала.

— Ого! — воскликнул отец Херувим. — Это же прямо дом престарелых!

— А мать игуменья у вас какая? — спросил Флавиан.

— А что, разве бывают разные? — удивился я, вспомнив нашу Т-скую игуменью, добрейшую мать Лидию, духовного друга отца Флавиана.

— Ох бывают! — вздохнул отец Димитрий. — Нынешняя игуменья слава Богу! А вот предыдущая была — беда...

— Накуролесила?

— Да уж! — опять вздохнул отец Димитрий. — Нынешняя матушка пятый год сестер реабилитирует, и то еще некоторые не до конца «оттаяли». Предыдущая настоятельница так им души перековеркала, что иные в психушке побывали после ее экспериментов, а иные чуть веру не потеряли. Да и ушло из монастыря немало...

— Зато ты, отче, наверное, при ней «жировал»? — хохотнул отец Херувим.

— А как же! — продолжая кротко улыбаться, ответил отец Димитрий. — В последние три года ее правления сестрам ко мне даже под благословение подходить запрещалось, не то что за советом или на исповедь.

— Подожди, отче, — откликнулся Флавиан, — а как же таинство покаяния у вас совершалось?

— Очень просто! Исповедоваться сестер игуменья заставляла самой себе, вроде святоотеческого «откровения помыслов», а ко мне те, кого она к причастию допускала, подходили лишь под епитрахиль для разрешительной молитвы.

— Однако! — вздохнул мой батюшка. — Нескучно у вас было!

— Слава Богу за все! — с улыбкой отозвался отец Димитрий. — Я за тот период многому научился, главное — внутрь себя глядеть и не осуждать никого, так что я той игуменье по большому счету благодарен даже. Бог весть, что бы со мной было, если бы меня там одним «елеем поливали»! Сестер вот тех жалко...

— Ну а нынешняя игуменья как ситуацию исправляет? — вновь спросил отец Херувим.

— Она правильно начала, со службы и с молитвы общей. Раньше у нас литургия только по воскресеньям и праздникам совершалась, как на сельском приходе каком-нибудь. Правило сестры по кельям читали, у кого еще силы после послушаний оставались, утренние молитвы с полунощницей и молебен перед чтимой Иверской иконой кое-как исполняли — да и то хорошо, если половина сестер на них приходила. Все равно сразу после полунощницы мать благочинная всех, кто в храме был, кроме регента, на послушания угоняла.

А сама игуменья на сестринские правила и вообще никогда не ходила, «келейно подвизалась». Она и на всенощных только к полиелею являлась, а после помазания уходила, самое большое — канон выстаивала. Да нередко и просто вместо службы разъезжала где-то по своим игуменским важным делам.

«Я ваша мать и кормилица! Вы, дуры неблагодарные, не знаете, скольких трудов мне вас, дур, содержать стоит! А мне еще и обитель восстанавливать надо», — это было ее обычное игуменское наставление.

— А реставрация-то хоть интенсивно шла? — поинтересовался Флавиан.

— Да где там! — вздохнул отец Димитрий. — Вроде и спонсоры возникали, и какие-то средства появлялись, а все как в песок уходило, стройка еле-еле шевелилась, а потом и спонсоры куда-то пропали. Сестры сами и кирпичи таскали, и на грядках по десять—двенадцать часов вкалывали, и в коровнике, и со свиньями...

— Что? — удивился отец Херувим. — У вас свиней при монастыре держали?

— Держали, — подтвердил отец Димитрий, — прямо на территории монастыря.

— Так монашки же свинину не едят! Понятно, коровы, молоко свое, творог, сметана, — продолжал удивляться скитоначальник, — но свиней-то зачем? Салом, что ли, торговать?

— И салом, и мясом, — кивнул отец Димитрий, — и «молочкой», всем торговали, прямо в воротах монастыря.

— Хм! Однако, — покрутил головой отец Херувим, — я еще понимаю, «молочкой»! Но мясокомбинат из монастыря устраивать... Чего-то я, наверное, отстал от жизни...

— Конечно, отстал, отче! — поддержал разговор Флавиан. — Это у вас тут, на Афоне, в церковных лавках только иконы да крестики, книжки духовные да иной церковный товар. А у нас в России-матушке в монастырях да и приходах некоторых чем только не торгуют! Не говоря уже про так называемые «православные ярмарки»...

У меня сосед был, молодой иеромонах отец Моисей, тот тоже чем только не торговал, хотя и приход у него не сказать чтобы уж совсем бедный был. При мне разговор был у него с одним бизнесменом, неверующим, которому отец Моисей совместный бизнес предлагал организовать на приходской земле. Выспрашивал он все у бизнесмена: «Какой лучше бизнес на этом участке сделать, чтобы побыстрее и побольше денег получить? » А бизнесмен посмотрел на отца Моисея и отвечает: «Быстрее и больше всего денег будет, батюшка, если на этом участке земли публичный дом для «новых русских» поставить, только я не уверен, что эти деньги будут вашему Богу угодны! » И не стал делать бизнес с отцом Моисеем.

— Забываем мы, монахи, прости нас Господи, — раздался вдруг тихий голос отца Луки, до этого м о л ч а сидевшего у краешка стола, — что кормит нас не бизнес, а Господь! Что главный наш «продукт» — молитва! Есть молитва — будет и содержание от Господа! Нет молитвы — хоть все спонсоры мира все свои деньги отдадут — не будет благоденствия в обители! Про пример нашего батюшки Афанасия Афонского позабыли!

— А что с ним было? — не удержавшись, спросил я.

— Да отправился он как-то, когда казна монастырская оскудела в Великой лавре, просить денег у императора в Костантинополь. Не дольше часа прошел он, как является ему Матерь Божия и спрашивает: «Куда идешь, Афанасий? » — «В Константинополь, к императору, денег для обители просить! » — смутившись, отвечает авва Афанасий. «А разве нет у тебя Царицы Небесной, что ты не у нее, а у земного царя помощи просить хочешь? А ну-ка, ударь по скале своим посохом! » Авва Афанасий в страхе ударил. Как забьет источник чистой воды из скалы! Смутился он совсем, пал ниц. «Иди в свой монастырь, Афанасий, и молись прилежно! А я своих монахов, если они усердно молятся, никогда бедствовать не оставлю! » — повелела ему Владычица.

Вернулся авва Афанасий в монастырь, а там уже корабль с зерном и другими продуктами на пристани разгружают. А источник тот, где Матерь Божья авву Афанасия вразумила, до сих пор обильно проистекает, церковка при нем есть и беседка для отдыха паломников, коли Бог даст — посетите!

— Посетим, батюшка? — обратился я к Флавиану.

— Постараемся, а там — как Бог благословит, — ответил он и вновь обратился к отцу Димитрию. — Ну а сейчас-то что изменилось в обители, отче?

— Многое изменилось, отче, слава Богу! — отозвался тот. — Новая игуменья, мать Елисавета, на второй день своего появления в обители пришла к нам в священнический домик, где мы обитаем с отцом Леонидом. Напоили мы ее «правильным» чаем, и она говорит: «Отцы, помогайте! Я хоть и в постриге двенадцать лет, но из них девять у владыки делопроизводителем в епархиальном управлении просидела, монастырскую «кухню» плохо знаю. Но раз владыка благословил после матери Фотинии положение исправлять, то хочу понять, с чего и как начинать правильней. А лучше вас, духовников, сестер и проблем с ними никто не знает, так что давайте дружить духовно! Мне еще только предстоит сестрам матерью стать, если сумею, а вы уже им «отцы», и вас они уважают и любят, нам с вами надо в единомыслии жить».

— Однако, разумное начало! — похвалил отец Херувим.

— Мы с игуменьей тогда пять часов просидели, все монастырские проблемы обсуждали, подходы к их решению вырабатывали, после чего она ряд кардинальных изменений в распорядок монастырской жизни внесла. Время послушаний пятью часами ограничила, из двадцати шести коров четыре самых лучших оставила для монастырской кухни, остальных вместе со свиньями соседнему фермеру продала.

Литургию благословила служить каждые среду, пятницу, субботу и воскресенье и на каждой литургии вместе с сестрами сама причащаться начала. Кроме того, каждый день утреннее и вечернее правило с сестрами в чреду на клиросе читает. Раньше конца правила и молебна с акафистом чтимой иконе сестер на послушание не отправляет, кроме кухонных По воскресным дням и праздникам «чин о панагии» ввела. «Неусы-паемую» Псалтирь возродила с чтеним синодиков.

Благословила нас, священников, на каждой литургии по две проповеди говорить — одну после Евангелия, на евангельскую тему, и вторую после отпуста, на житие святого дня или на тему праздника. Кроме того, по воскресным дням, сразу после вечерней трапезы, благословила нас с сестрами духовные беседы проводить о монашеской жизни, по Святым Отцам, по молитвенному опыту подвижников. Сама всегда на беседах присутствует, вопросы вместе с сестрами задает, причем не как начальствующая, а как равная.

И вообще за четыре с лишним года она еще ни на кого голоса не повысила, не наорала, как предыдущая, хотя сестры порой повод еще какой дают... Крест игуменский только на службы и выезд к начальству надевает, келейницы при себе не держит, чтобы наушников не плодить, «открывать помыслы» себе самой не принуждает: «Для этого у вас, сестры, батюшки есть».

Никаких «раздеваний» и прочих унизительных «сми-ряний» сестрам не устраивает, а если кому поклоны и благословит, то сама тут же рядом с наказанной сестрой становится и столько же поклонов кладет.

— Вы где такую «ангелоподобную святую» добыли?! — воскликнул отец Херувим.

— Владыка прислал, — смиренно ответил отец Димитрий.

— Повезло вашим сестрам, — отметил Флавиан.

— Бог милостив, — улыбнулся отец Димитрий, — «наказует и не умерщвляет», вразумляет и утешает. Теперь у нас в обители настоящим монастырем пахнет, а то была какая-то «исправительно-трудовая богадельня лагерного типа». Паломниц сейчас намного больше стало, уже три молодых девушки трудницами пришли. Благодетели как-то незаметно возникли, один из них стройку сам возглавил, процесс реставрации шустрей пошел. В общем, слава Богу за все!..

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒