Катарсис. Говард Лавкрафт. Память

Катарсис

Однажды Джин, пребывающий в лучах Луны, обратился к Демону

Долины с такой речью: " Я стар и многого не помню. Скажи мне, как

выглядели, что совершили и как называли себя те, кто воздвиг эти

сооружения из Камня? " И Демон отвечал: " Я - Память, и знаю о

минувшем больше, нежели ты. Но и я слишком стар, чтобы помнить

все. Те, о ком ты спрашиваешь, были столь же загадочны и

непостижимы, как воды реки Век. Деяний их я не помню, ибо они

продолжались лишь мгновение. Их внешность я припоминаю смутно и

думаю, что они чем-то походили вон на ту обезьянку в ветвях. И

только имя запомнилось мне навсегда, ибо оно было созвучно

названию реки. Человек - так звали этих созданий, безвозвратно

канувших в прошлое".

Говард Лавкрафт. Память

Тени движущиеся вокруг меня постепенно расплываются, затрудняя обзор и заслоняя собою свет, превращая его в истинную и первозданную тьму. Сгущаясь, они словно обволакивает мое тело, проникая в самые глубины души, крепясь там, разрывая призрачную плоть самого моего Я, тягучей и зловонной жижей впиваются в сознание, заставляя бунтующий разум принять покой и тишину вечного Ничто.

Сжатые в кулак пальцы, кажется, уже способны продавить плоть ладоней, но сколь бы не было велико мое желание сражаться, рассудок уже сдался — стальные оковы сжимающие плоть имеют гораздо более значительный запас крепости, нежели ослабленное и израненное тело.

Глаза открыты, и, устремляя взор вверх, я вижу обличия тех, кто склонился надо мной. Маски из проржавевшего железа, лабораторные халаты, но даже под этой ветхой одеждой можно различить тьму их лиц, неестественную, и от того еще более отталкивающую.

Взор устремляется дальше, к растрескавшейся краске зеленоватых выцветших стен, мясницким крюкам, свисающим на тяжелых цепях с потолка, и уж к совсем неуместному здесь, неизвестно как сохранившемуся плакату гласящему – «не болтай! Строго храни военную и государственную тайну».

Вид двух воинов сидящих на лавочке и обсуждающих какую то далекую и уже архаичную государственную тайну кажется сейчас смешным, столь нелепо этот осколок древности смотрится в реальном мире, столь глупо, столь отвратительно и зло, как насмешка над окружающей действительностью. Пожалуй знай я какие то тайны — непременно бы их рассказал. Реализм — мое второе имя. А я не понаслышке знаю что под изощренными пытками плоть способна растекаться, словно пластилин, принимая нужный образ… нет людей способных умолчать на допросах — есть плохие пыточных дел мастера. Ну, или некачественные препараты, это уже как кто решит вести диалог с допрашиваемым.

Если бы все упиралось только в это... Но лица за ржавыми масками и поблекшими от времени медицинскими халатами находятся подле меня не для допросов. Их цели иные.

- Ян? – слово эхом рикошетя от закопченных и потрескавшихся стен, выводит меня из раздумий перетекших в полутранс. Игла, вставленная в вену и подсоединенная к армейской капельнице, начинает жечь руку. Отступившая на миг тьма вновь ледяной изморозью устремляется от места укола все выше. И цель ее — мой разум.

— Ян? – голос звучит как колокол. Часовня — это мой мозг, а звон металла раздающийся в нем – рокот бурь грядущих событий Мой личный апокалипсис и конец бытия.

- Зрачки еще реагируют на свет… пока… объект скоро перейдет в пограничное состояние, увеличьте дозу препарата, – слова — лишь звон набата, звучащего уже в какой то иной, совершенно ненужной вселенной. Боль, тоска, ненависть – все остается там. В другом, покинутом и забытом мире.

Постепенно все рассеивается, как только что закончившийся и стершийся из памяти сон, но происходит это словно наоборот. Реальность гаснет. Мрак с новой силой, будто бы почувствовав падение сопротивления, стремится наверстать упущенное, мощным порывом заполоняет образовавшийся вакуум сознания.

— Ян? – голос уже далеко, но наклонившаяся ближе ржавая маска видна все еще отчетливо. Рука, обтянутая медицинской перчаткой, сжимает пластик моего паспорта, окровавленный и обугленный. – Оставь страхи позади. Наука не стоит на месте. Все развивается, все меняется. Ручеек становится рекой, река — морем. Мир грезит войной, Ян, но жить ему осталось недолго. Спасти его, спасти несмотря ни на что: на пролитую кровь, на безумцев, возомнивших себя богами — вот истинная цель...

Голос убаюкивает и растворяет. Маска постепенно отдаляется, или это я отдаляюсь от нее? Проваливаюсь? В холодный пластик стола к которому прикован? Или дальше – в грязную мозаику монотонного кафеля и все ниже, ощущая падение в глубину земной плоти? Я еще слышу слова:

- Только наука спасет мир. Преображение, адаптация организмов, изменение видов. Вот спасение...

Чередой размытых образов передо мной проносится прошедшая жизнь. Видения из детства, полные ярких красок, где все в мире было в диковинку, а самая заурядная лужа казалась океаном и новым испытанием, которое просто необходимо преодолеть. Цветущие деревья и пение птиц. О, их замысловатые трели запомнились мне навсегда. В последствии я видел птиц уже гораздо реже...

Отрочество - крах старых идеалов, растоптанных окованным железом сапога отрядов зачистки, истерзанные шквальным огнем тела неестественной, красновато черной массой лежащие на окровавленных камнях.

Юность – скитание в новом, уже не столь ярко размалеванном мире. Радужные краски по большей части сменяются багровыми и серыми тонами. зла, проросшие в моей душе, расцветают буйными хищными побегами, а сочащийся с ядовитых бутонов сок сжигает последние остатки юношеского идеализма. Бутоны распускаются, превращаясь в оскаленные в немом крике лица.

Жизнь проносится вереницей обрывочных картинок...

Юность пролетает стремительно, уступая место той части моей жизни, которую можно считать истинной на данный момент...

... Я вижу обугленные остовы зданий. Искореженные и выгоревшие корпуса машин образуют некий лабиринт из завалов, рассекая улицы проржавевшими линиями металлических скелетов.

Нас пятеро, и мы идем из одного покинутого кластера в другой, расхищая руины и нерукотворные курганы некогда величественных поселений, обирая невесть как сохранившиеся трупы. Мы мародеры.

Когда очередная команда зачистки войдет в восставший, либо зараженный кластер, — самые ценные трофеи исчезнут. А чуть позже всплывут в ломбардах и лавках старьевщиков. Наиболее предприимчивые из сержантов и офицеров всегда найдут способ получить прибавку к жалованию, оставляя таким скитальцам как мы лишь объедки. Но все же иногда леность или отсутствие должного количества времени берут свое. И тогда, в самых, порой, неожиданных местах могильников можно найти поистине ценные вещи. Хотя случается и так, что ты будешь рад и не слишком поношенной паре сапог, стянутых с ног давно остывшего трупа. Остатки еды, какие-то ресурсы, предметы роскоши, одежда, оружие – все найдет свое применение. Ведь что бы живые продолжали жить, мертвые должны делиться своими богатствами. Иногда я задумываюсь о том, что мы слишком похожи на ворон, слетающихся на трупное пиршество в поисках еды и блестяшек. Так же как и они, мы начинаем склевывать труп городского пепелища с самого лакомого и манящего – с остекленевшего навечно глаза: сверкающих на солнце ампул, патронов и любимых аристократией драгоценных бирюлек.

Рыская от одного города-погоста к другому, мы продаем и меняем свои находки в еще живых поселениях, прекрасно понимая, что и эти, наполненные детским смехом улицы, когда-нибудь опустеют, явив миру обугленное и мертвое нутро. Свет солнца станет красным, и тогда очередной кластер поглотит огонь и смерть. По этим некогда милым улочкам пройдут сапоги; сначала кованные и блестящие, втаптывая еще живую и сочащуюся кровью плоть в дорожную пыль – тяжелые сапоги команд зачистки территории, а затем, на уже остывшей золе, появятся отпечатки наших ног. Подобные нам пройдут везде. Рано или поздно. Уже в дальнейшем, время поглотит само воспоминание о кластере, постепенно превращая его в свалку металла, а еще позднее - в заросшее искалеченными деревьями и кустарниками бурьяны.

Мы продолжаем идти через пространство и время. По заброшенным улочкам городов, под палящим солнцем и проливным дождем, мы идем только вперед и нас как всегда пятеро. Кто-то умирал, но, как ни удивительно, его место всегда занимал новый член группы. Одни приходили сами, других, обезумевших от голода и страха, или воющих в слепой ненависти к проклинаемой ими вселенной, находили мы,. Разные идеалы, разные мерила справедливости и нравственности, но как итог – всегда один и тот же выбор – идти вместе с нами.

Светившее недавно солнце скатывается за пелену тяжелых облаков, цвета плавленного свинца, по округе пролетают первые порывы морозного ветра. Пыль, толстым слоем облепившая каменные руины, срывается с места, начиная кружиться в танце вихрей миниатюрных смерчей. Я поднимаю голову к небу и чувствую, как что-то холодное опускается на мое лицо. Снег. Пока еще редкие снежинки начинают, медленно вращаясь, опускаться на остывающую землю. Небо наливается прохладой и белой пылью, которую она стремиться немедленно отринуть, исторгнуть из себя всю эту стужу.

- Впереди движение, – голос одного из моих спутников эхом отражается от покрытых изморозью стен. Проследив за направлением его взгляда, я различаю силуэт человека, стоящего на возвышении из обломков битого кирпича. В самом конце пустой улицы он возвышается, глядя на нас с величия своей нерукотворной трибуны, и, хотя незнакомец не проявляет признаков агрессии, приклады наших ружей и штурмовых винтовок моментально прилегают к плечу. Оставаясь на месте, мы всматриваемся в прицелы, стараясь различить детали темного силуэта, виднеющегося перед нами, но все попытки тщетны. Царящий вокруг сумрак скрывает детали, а падающей теперь огромными хлопьями снег создает в окружающем нас пространстве непроглядную пелену.

- Эй! Впереди! Покажись! – кричит один из моих товарищей. Странно, но я не помню его имени. Лицо кажется мне смутно знакомым, но вспомнить что-то конкретное о нем не выходит, но какая-то деталь не дает мне покоя. Я смотрю на него, не понимая, от чего мне вдруг становится страшно.

- Если ты не ответишь, мы пристрелим тебя, – тем временем продолжает он. - Медленно спускайся и не забудь поднять руки так, что бы их было отчетливо видно.

Наше оружие нацелено на темный силуэт, но ни угрозы, ни вероятность скорой смерти его, кажется, не трогают. Полы плаща незнакомца черными крыльями развиваются за спиной, в то время как тело его остается неподвижным. Ни единого движения. Ни шороха, ни звука.

- Нельзя рисковать, – говорит мой спутник, и в его голосе слышаться нотки озабоченности и тревоги. – Нужно стрелять, это может быть и вовсе не человек. Да даже если и человек! Был бы умным — давно бы уже ответил, а дурака не жаль.

- А если это кто-то из военных? – начинает спорить другой – Сколько их в патрулях бродит?

- Нет, – отвечает первый. – Военные не ходят по одному, тем более уж эти бы точно отозвались. Скорее это кто-то из мутантов

Я всматриваюсь в лица спорящих и ощущаю страх. Страх неизвестного, но, тем не менее, неминуемого. Что-то в их облике не дает мне покоя, отталкивая и отвращая.

- Ян, – шепчет третий, разворачиваясь ко мне всем корпусом. – Ты что думаешь? Стреляем или отходим?

Его лицо обращено ко мне, синюшные губы поджаты тонкой полоской едва выступающей кожи. Прядь иссиня черных волос создает контраст с облепившей их шапкой снега, слипшиеся комья которого от резкого движения кусками падают в разрастающиеся сугробы.

Цветом его лицо напоминает падающий снег: белое, холодное и неживое. Такие лица обычно бывают у тех, чьи тела мы обшариваем на пепелищах погибших кластеров Лица давно остывших трупов. И в тот самый момент я понимаю, что так пугает меня. Словно прозрев, я сбрасываю оковы нахлынувших иллюзий и осознаю царившую вокруг меня реальность – у моих попутчиков нет глаз. Пустые, потемневшие провалы глазниц смотрят на меня, ожидая, когда я приму решение. Все они давно уже мертвы.

Силуэт на каменном холме вдруг оживает, исторгая из горла лающий и хрипящий смех, протягивает вперед свои руки, словно старается издали обнять нас всех разом. По сути едва слышный, этот хохот подобно раскату грома разносится по округе, вселяя в меня ненависть и отвращение к этому существу.

Мои спутники оборачиваются к стоящей впереди цели, уже опущенные до этого приклады теперь вновь поднимаются и упираются в плечи. Их безглазые лица устремляют свои призрачные взоры сквозь черные прицелы ружей. В ожидании первых выстрелов я еще какой-то миг думаю, в какую из окружающих меня целей стрелять. Однако, ни один из мертвецов не спешит нажимать на курок.

Со стороны темного силуэта все еще продолжает разноситься, когда из-за его спины на покрытый снегом холм медленно поднимаются еще несколько окутанных сумраком фигур. Встав по обеим сторонам от своего собрата, они пристально вглядываются в нас.

Неожиданно вокруг становится еще темнее. Я больше не ощущаю своего тела. Замерев подобно фигуре из воска, я перестаю даже дышать, но понимание этого не несет страха, скорее наоборот - некое облегчение. На кончик моего ружья падет снежинка, и я осознаю, что она совсем не белая. Черная смоль вместо чистого снега падает с небес, гарь и пепел извергают теперь некогда хоть и мрачные, но вполне естественные облака. С каждой секундой, мир делается все более темным. Мир превращается в золу и пепел.

Весь холм впереди приходит в движение. Черные тени, только что казавшиеся безмолвными статуями, начинают спускаться к нам, подходя все ближе, а из-под их ног с отвесного склона холма лавинами стекает пепельная лава.

Я обращаю свой взор в сторону, силясь понять, почему же мои товарищи так и не выстрелили, но на их месте вижу лишь слепленные из пепла статуи. Черные фигуры, состоящие из пыли и золы, замершие навечно подобно героям греческих мифов, обращенным в статуи. Остывший пепел - вот их тела, и, словно песчаные замки, они ждут своей роковой волны, неизбежно разрушающей и уносящей разрозненные песчинки в бесконечные воды Леты.

Сумрак ткет одежды приближающихся существ, он переливается и кипит, когда один из подошедших дотрагивается до пепельной статуи, некогда бывшей моим товарищем. Одного прикосновения хватает, чтобы по всей фигуре прошла едва видимая рябь, и уже через секунды вся эта масса пепла, потеряв свои формы и очертания, кучей пыли осела на землю, поднимая при этом облако праха.

- Ты остался один, – произносит тень, наклоняясь ближе. Ее черное лицо, похожее на растекающееся пятно чернил, оказывается напротив моего, и на миг мир вокруг словно растекается, расплываясь, меняя свои очертания...

… - Он на грани смерти, но продолжает сопротивляться, – лицо в ржавой маске заменяет черную кляксу зависшую надо мной. Склонившись, этот странный доктор с любопытством и удивлением разглядывает меня. – Увеличьте дозу, похоже, он приходит в себя….

Мир рушится. Сознание вновь заполняет череда неясных образов, когда я оказываюсь на покрытой пеплом улице, переживая сюрреалистичные варианты прошлого.

Вот мои спутники рассыпаются у моих ног, вот уже и силуэты, омытые тьмой, сызнова стоят рядом. Железная маска оборачивается размытым пятном мрака, а полы медицинского халата превращаются в развивающийся на ветру плащ, больше похожий на крылья чудовищной птицы.

Окружив меня кольцом, тени возлагают свои длани мне на плечи, и я ощущаю как мир устремляется вверх, ну или я сам проваливаюсь под весом их рук, сквозь груды сажи и пепла. Мир, и без того лишившийся света и погрузившийся в сумрак, теперь больше походит на ночь. Темнота царит вокруг, хоть на небе не видно звезд и луны.

Сознание начинает растворяться. Их тьма уже в моем теле.

Наверное, это смерть. Не полная, но смерть чего-то старого. Ведь чтобы родилось новое – старое должно уйти. Сменятся идеалы и стремления, мечты, жизненные ценности… пожалуй, так и должно быть. Все должно умереть, уступив место новому.

Эта мысль помогает смириться с происходящим. Хотя, даже пожелай я сопротивляться, мое тело уже не слушается меня, онемев и приняв свою участь как должное. Страх улетучивается, уступая место пустоте и безразличию.

Руки этих существ погружаются все глубже в мое тело. Теперь они – это я. Их мысли теперь мои. Их мир – это мой мир…

III

… И взрыв. Мое тело, словно сжавшись под их ладонями, неожиданно дилатирует, расширяясь, и я скидываю с себя их руки, с невероятной мощью отбрасывая черные силуэты в стороны. Там, где раньше был холм из пепельных барханов, со скрежетом и воем взмывают к небу проржавевшие каркасы машин, их десятки, сотни. В вихре невиданного смерча они вращаются, поднимаясь все выше, пока, наконец, этот хаос не начинает принимать неясные очертания. Огромная горообразная масса, сотканная из выгоревшей стали, склоняется над руинами города. Прорехи в металле начинает заполнять беснующийся на ветру пепел. Поднявшись тучей, он заполняет каркас гигантского чудовища, дополняя его образ подобием мышц и сочленений. И, хотя образ создания уже сформировался, распознать его и понять что это такое еще труднее, нежели сущности моих бывших узурпаторов. Все что можно уловить в этом создании – невероятных размеров тело, имеющее некое подобие головы и рук. Множество пепельных щупалец расползаются из его туловища в разные стороны, шаря вокруг и извиваясь словно змеи. Два изумрудных глаза открываются, и зеленый свет заполоняет пепельный мир. Это сияние словно гигантский фонарь — рассеивает мрак царящий вокруг, заполняя пространство ядовитыми оттенками гниющей зелени. Под взором этого создания тьма расступается, волнами расходясь в стороны. Существо делает первый вдох, и на выдохе выпускает из своих легкий изумрудный дым.

В полной тишине из кучи пыли и золы встают силуэты тех, кто пришел за мной первыми. Заметив это, гигант направляет свой взор на моих недавних мучителей. В ту же секунду ядовитый свет его глаз окрашивает контуры созданий зелеными красками, заставляя тех в ужасе отшатнуться, закрывая лица руками в попытке спастись, но свет проникает сквозь ладони. И под его гнетом, словно под порывами сильного ветра, силуэты начинает смывать, расщепляя на атомы и унося проч. Из глоток, некогда заливавшихся смехом, вылетает крик боли и отчаяния, но уже через секунду растворяется и он, оставляя в качестве воспоминаний о себе лишь эхо.

А потом я скорее ощущаю внутри себя, нежели слышу, голос

- ТЫ БОЛЬШЕ НЕ ПРИНАДЛЕЖИШЬ ИМ, – два изумрудных глаза смотрят внутрь меня - ВОССТАНЬ, ДИТЯ! КАК СКИМЕН, АЛЧУЩИЙ КРОВИ, ТЫ ПРОЙДЕШЬ ПО ВЫЖЖЕННЫМ ДРОГАМ, ВОЗВЕЩАЯ МОЮ ВОЛЮ СМЕРТНЫМ.

Вселенная переливается ядом и малахитом. Поры земли, открывшиеся после того как ветра сдули налет золы и пепла, начинают испускать густой липкий газ, цвета болотной тины. Почти прозрачный в отдалении — в непосредственной близости и месте наибольшей своей концентрации он сильно ухудшает обзор, делая некогда отчетливые объекты расплывающимися пародиями на недавних себя. Постепенно ядовитый туман занимает все больше территории, обволакивая объекты, растекаясь по ним

- ЭТО МОЕ ДЫХАНИЕ, МОЯ БЛАГОСТЬ И ДАР, – продолжает вещать существо. - НЕКОГДА ПУСТОЙ МИР — СКОРО ОН ПОЛНОСТЬЮ ПРЕОБРАЗИТСЯ.

- Где я? Что со мной происходит? – Первые минуты в новой роли, кажется, пролетают мгновенно, а вместе с ними исчезает и паралич в теле. Мой разум наполняется ясностью, рассеивая последние следы поселившихся в нем теней

- Это иллюзия твоего Я. Ты сам создал этот мир, ища наказания, обрекая себя на страх и боль, выбрав для акта экзекуции последние моменты своей короткой жизни. Те, кто когда-то шел с тобой, уже мертвы — их разорвали сотнями вспышек пленившие тебя сыны моей земли. Тебе же они уготовили иную долю. В тот миг, когда первые капли яда проникли в твою кровь – ты уже умер. Умер, чтобы родиться вновь, идя по моему пути. Нет смысла уподобляться тем, кто хотел обратить тебя, создав еще шестерню в механизме обращенной стаи. Твой путь другой.

- Кто они?

- Такие же дети, как и ты. Пусть и не знающие своей истинной цели, но непреклонно идущие к ней, подготавливающие и расчищающие истинный путь, вымащивая его кровью и страхом.

- Они приносят боль. Ты говоришь о благих целях, но разве уничтожая все на своем пути можно чего-то достичь?

- Ощущать боль – значит жить. Без страданий, стаи неизбежно превращаются в стада, чей смысл лишь в том, чтобы пастись на лугах, регрессируя, вырождаясь, лишаясь разума. Мои дети – акриды, пожирающие эти луга, кровавое масло, смазывающее жернова бесконечно движущейся мельницы, перемалывающей человеческие души. Само существование человека – есть боль и страх. Инстинкты роднят вас с низшими формами, страх заставляет принимать решения, боль указывает на неправильные действия. Сам миг жизни – это бесконечное страдание борьба. Это извечный принцип плоти. Лишенные боли и страха, вы бы не могли выполнять то, что вам предначертано.

- Все это аморфно и непонятно. О чем ты говоришь, что это?

- Когда-нибудь ты узнаешь, как узнают и все остальные. Слепое отрицание не может быть вечным. Инстинкт гонит твой род, вы подобно маленьким муравьям стремитесь делать то, что заложено в вас программой. Словно животные, вы стремитесь к насыщению, комфорту и продолжению рода. Это программа заставляет человечество существовать. Но есть и другие слои заложенных задач, гораздо более глубоко спрятанные. Мириады подобных тебе канули в бездну прожив свою жизнь, выполняя лишь верхнюю, животную функцию, тебе же даровано большее

-Что?

- Ты один из тех, кто изменит мир. Разумная форма жизни Терры, возвышенная над стадом. Ты и тебе подобные воздвигнут мои знамена на обломках старого мира, распишут моими глифами вновь созданную реальность. Открой глаза и смотри внутрь себя. Твоя душа – это мое дыхание, твои мысли – моя воля. Ярость и ненависть, кои уничтожат привычные догматы

- Мир, расколотый на части, разве это так необходимо? Сама эта идея не похожа на то благо, о котором ты говоришь.

- Недавно ты сам понял правильность моих слов, вспомни свои мысли –«чтобы родилось новое – старое должно уйти». Вы силитесь удержаться за ветхие обломки не понимая, что во вселенских масштабах вся ваша планета лишь песчинка в бесконечной космической пустыне. Миллионы жизней – колония агонизирующих бактерий. Мириады миров создавались и рушились, менялись, перековывались. Разве вам есть дело до муравейника и его обитателей? В лучшем случаи вы пройдете мимо, а если в этот момент у вас дурное настроение – вы разрушите его. Если же этот муравейник расположен на пути разрастающегося поселения, разве подобные тебе будут думать, как его сохранить и обойти, даровав муравьям жизнь? В масштабах вселенной вы даже не муравьи или бактерии, вы атомы, из которых эти бактерии состоят. Будет ли существовать ваш мир, будете ли вы жить – не имеет никакого значения, ибо все когда-нибудь подходит к концу. День, год, век, тысячелетие – лишь миг для живущих за пределом. Вы же, стараетесь продлить агонию дольше, стараясь удержать неизбежно утекающие из ваших ладоней капли жизни.

- Это неизбежно?

- Уничтожение рано или поздно произойдет, аннигиляция неотвратима хотя бы по законам вселенной, изменить которые невозможно. Но твоя цель не уничтожать, а менять.

- Значит, человечество выживет? Я не понимаю.

- В иной форме оно продолжит свое существование.

- В иной форме?

- В вас заложен огромный потенциал к адаптации. Низшие – грызуны, насекомые – способны выжить в самых неблагоприятных условиях. Вы подобны им, можете изменить свою форму, чтобы существовать в новых условиях.

- Но зачем это все нужно? Разве мы не натерпелись уже сполна? Вокруг лишь смерть. Не успевает закончиться одна война — ее сменяет новая. Я не помню ни единого дня, чтобы воцарился мир. Сильные всегда угнетают слабых. Голод, болезни, ненависть - они правят сейчас — разве так должно быть?

- Все ваше существование – лишь миг. Вы только появились на свет, а уже стенаете, возопив о горечи, усталости и боли. Миллионы разумных форм жизни приходили и канули в пустоту неизвестности. Так чем человечество не отличается от них? Когда-нибудь и вы исчезните, не оставив о себе и следа. Ваше имя забудут, а прах некогда величественных зданий поглотят песок пустыни сгораемого заживо мира.

- Мало радости жить, осознавая, что все впустую, что все обречено сгинуть.

- Такова цена жизни – смерть. Но я не столь милосерден, чтобы прервать вашу агонию одним ударом. Ваш вид еще будет существовать, сменив платья из выцветших лохмотьев на багряницы нового вида. Год, столетие – вам осталось немного, и это соответствует великому замыслу вселенной. Однако, я не желаю прерывать цикл, я желаю получить то, что по праву принадлежало мне всегда: сады моего мироздания зацветут на вашей земле, объявив новый виток великого колеса эпох. То, что можно принять за начало конца, станет концом начала, ознаменовав новую эру, вселенная преобразится, продолжая свое существование.

- Разве это доступно? Даже мне непонятно многое из твоих слов. Человечество будет противиться.

- Это так. Меньшие из ваших покровителей не смогут осознать благ, даруемых новым началом. Их разум слишком скуден — подобно защитным механизмам людских тел, они будут стремиться уничтожить то, чего, по их мнению, быть не должно. Преображение для них – это мутация, это вред, причиняемый вселенной.

На этот раз я молчу. Глаза цвета малахита с издевкой глядят внутрь. Будучи лишь песчинкой, я также являюсь частью его. Ядовитые испарения заволакивают уже весь город, и я понимаю, что какая то часть моего естества теперь также состоит из этого странного тумана.

- Возвращайся, дитя, – провозглашает существо. – Те, кто пленил тебя, не поймут всего смысла, но им и не надо знать. Но ты со временем поймешь больше. У каждого из вас свой смысл и своя цель, разные дороги все равно приведут вас к единому.

Гигант наклоняет свою голову ниже, изумрудные глаза вспыхивают, с новой силой заполоняя вселенную космическим светом.

- Иди, мир встретит тебя… Проснись, – шепчет он, и многомерная картинка вокруг превращается в холст, нарисованный неумелым художником. Полотно рвется, разрывая так же и ткань этой псевдореальности, и когда воспаленное сознание перестает проецировать аморфные картинки моих видений, я понимаю, что открыв слипшиеся от долгого сна глаза, и увидев перед собой склонившееся лицо в железной маске – я уже не испытаю страха, лишь грусть и тоску по обреченному миру. Рухнувший однажды, он вряд ли уже сможет возродиться из пепла. И все же я не испытываю страха, потому что в моей голове все еще звучат его слова: – «Это не начало конца. Это конец начала».