ДУРА НА ОБОЧИНЕ. (ОТРЫВОК)

ДУРА НА ОБОЧИНЕ

(ОТРЫВОК)

Я бы все равно получила хоть какую-то долю радости, находясь рядом с Риткой и нашими общими друзьями. Поддерживала бы пространный философский разговор, который обязательно затеял бы Андрей, начав с какого-нибудь весьма неординарного вопроса. Как, например, было тогда, когда я впервые познакомилась с ним на Риткином Дне Рождения. Я вошла на кухню, чтобы взять чистый стакан, и он вдруг решил узнать мое мнение по поводу того, сколько времени должно пройти с момента начала отношений, чтобы случился секс. Я про себя отметила, что, как минимум странно спрашивать об этом в лоб у человека, которого ты знаешь неполные два часа, но, не страдая излишней застенчивостью, довольно прямо ответила. В итоге мы проговорили до двух ночи…

Андрей понравился мне сразу, но тогда у него была девушка. А я болела Егором…

Я точно помнила вечер, когда Андрей укоренился в моей жизни. Мне тогда не суждено было порыдать на Риткином плече – ее срочно вызвали на работу. Она приказала мне умыться, выпить конъяку и пойти спать. Но перед этим впустить Донского на пару секунд:

– Кись, папуля мне роутер передал, Андрей занесет и сразу уйдет.

Андрей занес роутер. Тактично сделал вид, что не заметил опухших глаз, красного носа и мятой футболки. Положил коробку на тумбочку у двери, на несколько секунд задержался взглядом на моем лице и улыбнулся:

– Через какое-то время это уже не будет иметь такое важное значение.

– Это не отменяет того факта, – неоправданно зло буркнула я, поднимая на Андрея глаза, – что сейчас мне хочется сдохнуть.

Я ожидала, что Донской пустится в пространные философские успокоения, но он…Он меня поцеловал.

– А теперь? – я даже не сразу поняла, что поцелуй прекратился. Еще какие-то секунды стояла с закрытыми глазами, наслаждаясь нежным ощущением.

– Пожалуй, еще поживу… – растерянно пробормотала я, отворачиваясь. Чувство теплоты, окутавшее меня во время поцелуя, рассеялось, и разъедающая пустота опять заворочалась внутри. И эта пустота билась о ребра, вопила в вакуумной клетке тела: «Не хочу быть одна! Не могу быть одна! » – Кофе будешь?

– Не стану отказываться.

Утром никто из нас не вспомнил о поцелуе и ночных откровениях. Мы нейтрально попрощались, и в следующий раз увиделись только через месяц. И снова-таки в Риткиной квартире на спонтанных посиделках. Андрей ни разу не ответил в общем разговоре невпопад, но я понимала, что это всего лишь хорошо отрепетированная оболочка. Но я не рискнула спросить у него, что случилось. И «взбодрить» ответным поцелуем – тоже, хотя мне и хотелось. Боль по Егору по-прежнему тупо пульсировала внутри, но к ней, капля за каплей, примешивалось смирение. А от смирения нитью тянулось понимание того, что надо жить дальше. Хотя бы начать. Несмотря на то, что пока я только давилась этими попытками. Я встала на путь продолжения, но так и стремилась сбежать с него, укрыться с головой одеялом и превратиться в одноклеточное. Но я прожевывала этот порыв. И именно поэтому позволяла иногда себе представлять себя и Андрея вместе, иронично хмыкая: «Ритка бы одурела от счастья».

…Мы сближались медленно. Тайком от всех. Я не спрашивала о том, что происходит с его отношениями, и перестала рассказывать о своей боли. Мы просто были. Когда-то гуляли, когда-то смотрели фильмы, то у меня дома, то у него. Мы не спали, но между нами появилась крепкая связь, которая и притягивала нас друг к другу. Это было тем, что должно было быть у нас с Егором. Между мной и Егором существовала однобокая тяга, которую мы поочередно рвали. Я – когда он любил меня, а я нет. Он – когда я любила его, а он меня нет.

Сегодня все должно было быть как всегда в таких случаях. Близкие люди рядом. Алкоголь. Кальян. Танцы... Все, для того, чтобы отдохнуть душой. Андрей сидел напротив меня на другом конце стола, я – между Олегом и Риткой. Алиса и Дима, Максим и Денис рядом с Андреем. Было здорово и шумно; я наслаждалась атмосферой и думала о том, что если МС объявит белый танец, я обязательно приглашу Донского. Мы перебрасывались с ним взглядами, иногда полуулыбками, но толком так и не обращались друг к другу.

В один из поворотов головы мой взгляд зацепился за лица людей, сидящих за столиком на противоположной стороне зала. Я физически ощутила, как исказилось мое лицо и закостенело. Егор. Не один. С друзьями. И той, которая расслабленно прислонилась к его плечу. Так, словно это обычное-привычное дело. Так, словно она имеет на это право. Господи, мне нужно умереть прямо сейчас! Как же все адово... Я так сцепила зубы, что по скулам пошла судорога. Но я не могла заплакать, я не могла унизить себя еще больше и показать, что Егор мне еще нужен. Я поплачу позже, как только захлопну за собой дверь своей квартиры.

Егор замечает меня, одновременно целуя ее в волосы. А меня в этот момент ударяет током... И я, здороваясь, киваю ему с полуулыбкой. Это все, на что меня хватило. Я отворачиваюсь, и вижу: атмосфера за столиком поменялась, все напряженно смотрят на меня в ожидании. Всех беспокоит вопрос: сколько еще я выпью? Через сколько минут начну истерично рыдать? Когда испорчу всем праздник? Я смотрю на Алису и Ритку и понимаю, что даже они так думают. Мне становится противно, я хочу тут же уйти. Западня. Сразу же уйти, после того, как я увидела хеппи-фейс Егора – значит, признать себя растоптанной и поверженной. Остаться – и видеть лица друзей, для которых ты стала чем-то, чем вроде и дорожишь, и терять не хочешь, но и тяжело при себе держать.

Ощущая, как на мое горло опускается мой же собственный каблук классической модели «так надо», я улыбнулась, взяла в руки бокал с шампанским и предложила выпить за друзей. А потом сбежала в туалет.

Но и в закрытой кабинке я не заплакала. Я щипала себя за щеки и пыталась успокоиться, вспоминая, что Егор меня не один раз оскорбил и унизил, а значит, бессмысленно рвать себе сердце на части. Тем более, что Андрей... Но Андрей игнорирует меня весь вечер! И к черту белый танец, на который я рассчитывала – сколько можно вешаться мужикам на шею?! Сухоцкий, Егор, теперь Андрей... Хватит!

Я услышала, что открылась дверь и следом – дробный стук каблуков. Можно ли любить человека так, чтобы узнать звук его туфель из десятков тысяч остальных? Можно. Шаги прерываются несколько раз на несколько секунд: я догадываюсь, что Токанова наклоняется, чтобы найти меня по черным лакированным лодочкам. Я опережаю ее, резко распахивая дверь, не сообразив, что могу стукнуть ее по лбу этим движением. Но Ритке всегда везет.

– Почему у тебя всегда такая драма?! Как будто кто-то умер, ей-богу! Не веди себя как тряпка!

Она права. Но правду не хочется слышать от самых близких. Хочется примитивного поглаживания по плечику и тихого шепотка в волосы: «Ну чего ты, кись, вытри слезы. Все будет хорошо! ». И пусть ты знаешь, что ни черта хорошо не будет, и прорыдаешь ты душу еще не раз, но ты выторговала себе несколько минут счастья под обломками. Счастливого осознания того, что пусть ты сто сотен раз глупая истеричная дура, но тебя такую любят. И может быть, это то, что даст тебе силы вылезти из-под этих обломков.

– Ты – красивая, умная баба, а ведешь себя...

Она говорила так и раньше. Приезжала среди ночи, чтобы протянуть мне руку и вытащить, – и это всегда помогало. Глядя в ее безупречное, наполненное раздражением и «ну сколько еще раз все это будет повторяться» лицо, я чувствовала, как липкая вина обволакивает горло. Она устала. Устала вечно вытягивать меня из меня, давать моральные и физические пощечины. Я понимаю ее; внутри меня кто-то пытается крикнуть: «Ты же то же самое для нее готова сделать! ». Но... да, я готова. Но Ритка ни разу не воспользовалась мною так часто, как я ею. Возможно, поменяйся бы мы с ней местами, мое терпение тоже, в конце концов, исчерпалось? Но, по словам Высоцкого, если отвернулись, значит, недостаточно любили. И да, я приму эти слова и на себя тоже. Но...

– Может быть, ты просто необъективно меня оцениваешь. Человек – это его поступки и поведение. Так что да, я веду себя так, какая есть.

– Да ты просто не понимаешь, насколько ты счастлива! У тебя живы родители, любимая работа, мы с Алиской, наконец! Отбери у тебя все это – и ты в той же степени драмы будешь выть, как ты несчастна. А Мир не вертится на Вадиме, на Егоре, даже если они так этого хотят. Все твои беды от того, что ты не уважаешь и недооцениваешь себя. Как ты можешь тогда требовать, чтобы другие любили тебя, если ты сама себя не любишь?

Обычно после таких пламенных речей следовали объятия и мое восхищение Риткиной мудростью. Обычно я чувствовала прилив оптимизма и сил жить дальше. Но не в этот раз. После сотен неудачных попыток у меня не осталось сил. Я проиграла.

– Я больше ничего ни от кого не требую. И не потребую.

Ритка долго-о смотрит на меня. Я выдерживаю ее взгляд, хотя правой щеке становится горячо от соленой струйки (я думаю о том, чтобы не размазалась тушь).

– Дура.

– Именно. На обочине жизни.

Ритка отворачивается, собираясь уйти. Но у самой двери на секунду замирает. Я жду, что она обернется и вернется. Я сама хочу броситься к ней и обнять, но обида и горечь притормаживают меня. А Маргарита тем временем выходит.

Значит, недостаточно любили...