ОТ СЛУЧАЯ К СЛУЧАЮ. Вениамин КАВЕРИН

Стр. 10

ОТ СЛУЧАЯ К СЛУЧАЮ

Вениамин КАВЕРИН

ИМПРОВИЗАТОР

Эта история связана с одним талантливым литератором, который никогда не лгал, если считать, что то, о чем он рассказывал, происходило не в действительности, а в воображении. Впрочем, действительность и воображение находятся в сложных отношениях, которые испокон веков изучают философы и историки, пытаясь отличить выдумку от правды.

У моего приятеля был оригинальный ум: хотя истина в его историях всегда как бы аккомпанировала выдумке, чтобы расслышать этот аккомпанемент, нужно было обладать абсолютным слухом, а я даже в молодости не мог отличить одного Баха от другого. Кроме того, он украшал выдумку невероятными подробностями, любовался ею, радостно смеялся, когда она удавалась или, точнее, когда ему казалось, что она удается, а ведь это почти одно и то же. Почти всегда выдумка была только поводом, и его в полной мере удовлетворяла эта несложная цель. При этом его нельзя было упрекнуть в том, что он считает себя необыкновенным человеком, существующим главным образом для того, чтобы рассказывать необыкновенные истории. Напротив, он играл в своих рассказах более чем скромную роль. Это была даже не ложь, а импровизация, причем талантливая импровизация, в особенности, когда ему удавалось слегка придержать свое воображение.

У Шукшина есть превосходный рассказ о вдохновенном лжеце, который всегда повторяет одну и ту же историю о том, как он задумал убить Гитлера и убил бы, если бы не промахнулся. «Я стрелил... — Бронька роняет голову на грудь, долго молча плачет, оскалился, скрипит здоровыми зубами, мотает безутешно головой. Поднимает голову — лицо в слезах... С ужасом говорит: — Я промахнулся». Упомянув об этом рассказе, я невольно вспомнил очерки Писемского «Русские лгуны». В одном из них некто Вакорин утверждает, что он может остановить беговые дрожки, засунув руки в передние колеса, а ноги — в задние. Взбешенный хозяин предлагает ему доказать свою правоту. Кучер отпускает лошадь, и Вакорина поднимают с переломанной ногой. Это ложь скучная, хвастливая, ничем не напоминающая вдохновенных импровизаций моего друга. Кстати сказать, я всегда поражался тому, как они не вязались со всем его обликом скромного, талантливого, демократического человека. Но, как это ни странно, без зтих рассказов ему как бы чего-то не хватало.

Это было, если не ошибаюсь, в пушкинские дни 1937 года. Мы ехали в Михайловское. Один вагон был предоставлен потомкам поэта, и трудно поверить, что все они — или подавляющее большинство: инженеры, врачи, учителя, солдаты — были чем-то похожи на Пушкина. А некоторые (впрочем, с помощью пышных висков, несколько напоминавших бакенбарды) пытались подчеркнуть это сходство.

В нашем купе, кроме меня, были известный артист Берсенев, менее известный, но не менее талантливый историк литературы Александр Леонидович Слонимский и какой-то позт с бородой, который устроился на верхней полке и проснулся, когда мы уже подъезжали к Пскову.

Мой Р. долго бродил по коридору, выбирая достойных послушать его рассказы. Наконец, он заглянул в наше купе, и все мы ему обрадовались. Его любили.

Принесли чай. Берсенев, тогда еще молодой, в изящной дорожной куртке, не поленился принести из буфета пиво. Начался поначалу приятный, занимательный вечер. Сходство потомков Пушкина, шагнувшее через три или даже четыре поколения, заметили все — и подивились, что среди них не было, по-видимому, хотя бы одного значительного в своей области человека. Впрочем, солдат, кажется, писал стихотворения в прозе.

— По-видимому, африканские черты очень устойчивы, — заметил Берсенев.

Р. по этому поводу рассказал любопытную историю, как Эдгар По в своем блуждании по свету забрел в Санкт-Петербург. И Пушкин по цвету его ногтей узнал, что он потомок чернокожих. Мы слушали с интересом, хотя я с трудом удержался, чтобы не спросить, почему эта знаменательная встреча не отразилась в печати. О том, что Эдгар По был белый американец, никто из вежливости не сказал. Но так или иначе, зто была история, как бы связанная с пушкинской годовщиной.

Потом Р. несколько неожиданно рассказал о своей встрече с тигром — где, как вы думаете? На Биржевом мосту. Тигр, оказывается, принадлежал знаменитому индусу Тогаре, и Р. приготовился к неизбежной смерти, потому что ни на мосту, ни на набережной не было ни одного милиционера, который мог бы спасти Р. Но, к удивлению нашего друга, тигр не только не набросился на него, а, напротив, вежливо протянул ему лапу.

— Хищник был загипнотизирован, — объяснил Р.

Я не в первый раз слышал эту историю. Однажды он рассказал ее при Евгении Шварце, и тот немедленно начал убеждать, что подобная история случилась и с ним: он на днях шел по мосту Лейтенанта Шмидта и встретил — кого, как вы думаете? Львицу. Р. обижался, но ненадолго.

Но в тот вечер мы все как один сделали вид, что поверили ему, только Слонимский спросил, какую лапу — правую или левую — протянул тигр.

— Конечно, правую, — поспешно ответил Р.

Потом он почему-то рассказал о том, как в припадке безумия Тулуз-Лотрек отрезал себе ухо. На этот раз он был в двух шагах от правды, потому что один гениальный художник действительно отрезал себе ухо и действительно в припадке безумия, но это был не Тулуз-Лотрек, а Ван-Гог. Причем он украсил эту историю интересными подробностями. Отрезав ухо (Слонимский спросил, правое или левое), Тулуз-Лотрек, оказывается, послал его брату в Париж, сопроводив запиской: «Вот что принесет тебе счастье»; в то время как на деле Ван-Гог, завернув его в бумагу, подарил девушке из публичного дома в Арле.

«Во лжи, как и во всяком другом творчестве, есть своего рода опьянение, нега, сладострастие, — писал автор «Русских лгунов», — а то откуда же она берет этот огонь, который зажигает у человека глаза, щеки, поднимает его грудь, делает голос более звучным? » Р. был именно таким вдохновенным лжецом. Как истинный художник, он рассказывал свои невероятные истории более для себя, чем для других, бескорыстно, искренне, прямодушно. И при этом нельзя было отказать ему в таланте, и даже в незаурядном таланте. Проза его была лаконична и правдива. Очевидно, с пером в руке он становился другим человеком. ... Давно пора было ложиться спать, предстоял утомительный день, а он все рассказывал и рассказывал. Был третий час, когда я вышел из купе и в коридоре встретил его жену, известную певицу, изящную женщину, которую тоже знали и любили в литературных кругах.

— Игорь у вас? — спросила она, хотя не только знала, что Игорь у нас, но легко могла догадаться об этом по моему утомленному лицу.

— У нас.

— Гоните его спать, — заботливо сказала она. — Он легко устает от контактов.

Когда я вернулся, Р. рассказывал, как известный врач, изучавший народные методы лечения, выкачал всю кровь из человека и пациент как ни в чем не бывало встал и пошел.

— Может быть, не встал, а сел? — осторожно спросил державшийся лучше нас Берсенев.

— Нет, пошел, — упрямо возразил Р., но поправился, подумав: — А может быть, сел. Я припоминаю: именно сел.

В четвертом часу он, как всегда бодрый и свежий, ушел, пожелав нам доброй ночи. Светало. Я проводил его и вернулся. Берсенев уже спал — очевидно, он умел засыпать мгновенно, а Слонимский... Он не побледнел, а позеленел. И выглядел, точно собирался... В русском языке немало выражений, чтобы передать его состояние: «отдать концы», «сыграть в ящик», «дать дуба» и т. д.

— Что с вами, Александр Леонидович?

Он беспомощно помахал рукой.

— Там, наверху...

— Что наверху?

— Капли... В чемодане...

Я достал чемодан, открыл его и вынул маленькую аптечную склянку.

— Сколько капель?

Он судорожно зевнул.

— Плесните без счета.

Я провозился с ним до утра. Он легко уставал от контактов.