НЕ СТРЕЛЯТЬ — БЕЖИТ МАЛОЛЕТКА! 7 страница

В КПЗ, в камере, Ян встретил друга, Володю Ивлина, подельника Роберта. Заводоуковск объявил на него всесоюзный розыск, и его взяли в Душанбе, где он устроился на работу. Он ждал суда. Вова, в общем-то, не унывал, он не по первой ходке шел, и большой срок ему не горел. Но на Роберта был в обиде. Володю привлекали как соучастника и подстрекателя.

– Ян, в натуре, — тихонько говорил Вова, чтоб зеки не слышали, — я же о вас все знаю. Знаю, что вы мужика грохнули, кое-какие кражи знаю, но я не козел — ты знаешь меня, и хоть я в в обиде на Робку, но не вложу вас.

Через день Яна забрали на суд, и Вова дал ему пинка под зад.

– Пошел, — сказал он, — чтоб с суда не возвращался.

Зал суда постепенно наполнялся людьми, но свободные места остались. Отец Яна сел на вторую скамейку, к стенке, и смотрел на сына сбоку. Ян переговаривался с ним. Рядом с Алексеем Яковлевичем сидела мать Володи Ивлина. Она пришла на суд, чтобы узнать у Яна про сына. Но Яну не до Вовки, и он ее не узнал, а она не стала у него спрашивать.

Мать Яна стояла в коридоре за дверями — она проходила по делу свидетелем как родитель несовершеннолетнего обвиняемого.

В зал вошли члены суда и сели за стол, покрытый красным материалом. Председательствующая — средних лет женщина. Слева от нее сидел пожилой мужчина с усами, справа молодая женщина — народные заседатели. Слева, за отдельным столом, сидел государственный обвинитель — помощник прокурора района, а стол напротив заняла молодая защитница Барсукова. Ее Ян видел впервые. По непонятным причинам жена начальника милиции — Ефария Васильевна на суд не пришла и послала вместо себя коллегу. А та с делом не познакомилась.

Судья начала расследование с кражи вещей из дома Серовых. Серовы в исковом заявлении указали, что у них украли костюм, хотя Ян взял только пиджак, и запчасти от мотоцикла. Запчасти Ян даже не видел.

Были допрошены два свидетеля — Мишка Павленко и Генка Медведев. Они, как и на предварительном следствии, заявили, что Ян им о кражах рассказывал. А Мишка подтвердил, что взял у Яна ворованный предохранитель от приемника. Санька Танеев — а он вложил Яна по этой краже — свидетелем по делу почему-то не проходил. Ян с возмущением отверг показания свидетелей, сказав, что они оговаривают его.

На второй краже — дома Трунова, судья Яна покрепче приперла, и улик нашлось больше: его письмо из Волгограда, в нем он просил Петьку Клычкова подбросить боеприпасы участковому или потерпевшему, показания отца Петьки, Тереши, что он видел ворованные вещи у себя в доме. И Яну ничего не оставалось, как признаться.

– Прошу рассказать, — сказала судья, довольная, что сразила Яна, — да подробнее, как ты обворовал дом Трунова.

Ян встал и начал рассказывать:

– Я хотел у него украсть только одну бражку, я знал, что перед отъездом в отпуск он поставил ее. Но когда я залез в дом, то ради потехи одел на себя фетровую шляпу и подпоясался офицерским ремнем. Кителя я у Трунова не брал, не брал я также и облигации. В письме из Волгограда я просил Петьку Клычкова подбросить участковому или Трунову одни боеприпасы.

После того, как на чердаке Трунова я нашел украденный со спиртзавода мешок кубинского сахару, я понял, что бражку и сахар мне одному не унести, и пошел за подмогой, к Петьке Клычкову. Он спал. Я разбудил его, рассказал, что есть брага и сахар, и мы пошли с ним к Трунову. Залезли на чердак, сбросили сахар и спустили по лестнице брагу. Потом все это отнесли к Петьке домой. Вот так я совершил кражу. Я заявляю еще раз: кителя и облигации я не брал.

Ян сел. По залу прошел говорок. И судья обратилась к потерпевшему:

– Дмитрий Петрович, это правда, что сейчас рассказал Петров? Вы в действительности ставили брагу и он ее у вас украл вместе с ворованным сахаром?

Трунов несколько секунд молчал и еле выдавил:

– Да, правда.

Люди в зале засмеялись, и кто-то крикнул:

– Вор у вора украл!

Зал на эту реплику взорвался хохотом, заулыбалась судья вместе с народными заседателями и защитник, лишь один прокурор не среагировал на реплику.

Судья зачитала справку из районного банка. В ней говорилось, что облигации развития народного хозяйства в настоящее время нельзя рассматривать как денежный вклад.

– И потому, — сказала она, — суд не может удовлетворить исковое заявление гражданина Трунова и возместить ему ущерб в сумме трех тысяч трехсот семидесяти пяти рублей старыми деньгами.

Судья вызвала мать Яна. Она рассказала, что никогда не замечала, чтоб сын что-нибудь ворованное приносил домой. И из дома ничего не тащил.

Судебное расследование было закончено. Государственный обвинитель — маленький горбатый прокурор Сачков — сказал обвинительную речь:

– Товарищи судьи! В наш двадцатый век — век торжества коммунизма, в век технических достижений советской науки, когда космические корабли бороздят глубины Вселенной, а советские люди строят будущее всего человечества — коммунизм, есть преступники, которые мешают поступательному развитию нашего общества и вместо того, чтобы овладевать знаниями и самим вносить весомый вклад в строительство коммунизма, они совершают преступления, нанося тем самым нашему обществу большой вред…

Ян глядел на низкорослого горбатого прокурора, на его очки, закрывающие половину лица, и думал: «Нет-нет, мне все равно не должны дать срок. Меня выпустят с суда. Не может быть, чтоб меня посадили…»

Прокурор запросил Яну четыре года лишения свободы.

После прокурора выступила защитник. Во время судебного разбирательства она сказала несколько слов и теперь была немногословной. Она лишь просила суд учесть, выбирая меру наказания, малолетний возраст обвиняемого.

Судья предоставила последнее слово Яну. Он встал, обвел взглядом президиум. Лицо его было бледным. Чуть более месяца он просидел в тюрьме и за это время на прогулку сходил только один раз. От затхлого тюремного воздуха он опаршивел, и три гнойные язвы около губ делали его обезображенное лицо отталкивающим. Ян давно надумал, что сказать ему в последнем слове.

В КПЗ Коля несколько дней сидел в одной камере с местным малолеткой. Он только что освободился из бессрочки [7]. Малолетка научил Яна одиннадцати магическим словам. Они должны подействовать на судью, и после них, как думал Ян, ему точно дадут условный срок. Слова эти надо говорить в последнем слове, в самом конце. И еще Ян решил сказать про цыганку, которая якобы ему нагадала тюрьму, а суд — рассчитывал он — вопреки предсказаниям цыганки возьмет и не вынесет ему суровый приговор. И в какой-нибудь газете появится информация под заголовком «Предсказание цыганки не сбылось». В ней будет говориться, что пятнадцатилетнему парню цыганка нагадала тюрьму, но советский суд дал ему год условно. Не надо, мол, верить цыганкам…

Ян говорил сбивчиво. В одной краже признавался, другую отметал. Но закончил он четко.

– Граждане судьи, — громко сказал он. — незадолго до того как меня посадили, цыганка в поезде нагадала мне, что меня ждет тюрьма.

Ян замолчал, судья и заседатели улыбнулись, а секретарь суда — молоденькая девчонка — оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на Яна. В зале негромко засмеялись.

Одиннадцать магических слов надо было проговорить как можно плаксивей, и он их проговорил:

– Граждане судьи! Дайте мне любую меру наказания, только не лишайте свободы.

Ян сел, а судья объявила перерыв.

Яна на «воронке» отвезли в КПЗ. Он поклевал перловки, рассказал мужикам, кто его судил и как шел суд. И его повезли на приговор.

Судья взяла отпечатанный приговор, а Ян посмотрел на пустое место, где сидел прокурор. Не пришла на приговор и защитник. Судья стала читать:

– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики…

Ян, слушая, многое пропускал мимо уха — «народный суд Тюменской области… разбирал в открытом судебном заседании дело по обвинению Петрова Николая Алексеевича… по статье сто сорок четвертой, части второй, Уголовного кодекса РСФСР, установил: подсудимый Петров, пользуясь тем, что в доме Серовых никого нет, так как Серовы выехали в отпуск, ночью подбором ключей открыл замок, проник в квартиру и совершил кражу костюма, разных пластинок в количестве около восьмидесяти штук, кожаных перчаток, лампы от радиолы и запасных частей к мотоциклу, всего на сумму двести двадцать рублей. На другой день краденые пластинки, перчатки, свитер серого цвета принес к гражданину Клычкову. Свитер и перчатки продал Клычкову за ноль целых пять десятых литра водки, отдал Клычкову девять пластинок, а остальное унес обратно. В июле месяце Петров, также зная, что гражданин Трунов выехал в отпуск и в квартире никого нет, ночью оторвал доску на фронтоне, проник на чердак дома, с чердака в квартиру и совершил кражу двух кителей, фетровой шляпы, офицерского ремня, двадцати штук патронов и облигаций разных займов на сумму три тысячи триста семьдесят пять рублей. Всего на сумму без облигаций на девяносто шесть рублей. Подсудимый Петров виновным признал себя частично и пояснил, что кражу в квартире Трунова совершил он, а в квартиру Серовых не лазил… Впоследствии Петров из села Падун выехал в город Волгоград и прислал письмо, в котором просил боеприпасы, облигации подбросить Трунову или работнику милиции Салахову.

Свидетель Павленко подтвердил, что Петров ему рассказывал, что он совершил кражу в квартире Серовых и отдал ему предохранитель от приемника.

Об этом же подтвердил свидетель Медведев. О том, что кражу в квартире Серовых, Труновых совершил Петров, подтверждают ПИСЬМА Петрова Клычкову…

Потерпевший Серов просит удовлетворить заявленный им гражданский иск в сумме двухсот двадцати рублей, потерпевший Трунов от поддержания иска отказался. На основании изложенного суд, руководствуясь… приговорил: Петрова Николая Алексеевича по статье сто сорок четвертой, части второй, Уголовного кодекса РСФСР признать виновным и определить меру наказания три года лишения свободы с отбытием в колонии для несовершеннолетних…»

Ян не знал, почему от иска отказался Трунов. А отказался он потому, что в перерыве судебного заседания отец Яна пристыдил его, что он зря на сына грешит, ведь кителя и облигации Ян у него не воровал. А жители Падуна подходили к Трунову и смеялись над ним, спрашивая, почему он не предъявит иск за бражку и ворованный сахар.

Сразу после суда родителям Яна разрешили свиданку. Раз Трунов от поддержания иска отказался, Ян сказал, где спрятаны облигации, и Алексей Яковлевич отдал их Трунову.

Алексей Яковлевич написал два заявления: одно в прокуратуру, чтоб возбудить против Петьки Клычкова уголовное дело, и второе в милицию, чтоб привлечь к уголовной ответственности Трунова, так как он спаивал его несовершеннолетнего сына и таскал со складов спиртзавода кубинский сахар.

Начальнику вневедомственной охраны Алексей Яковлевич доложил: Трунова с должности сторожа надо снять. Но Дмитрия Петровича с работы не уволили, и он продолжал брать сахар. Тогда Алексей Яковлевич нашел несколько свидетелей, готовых подтвердить, что видели неоднократно Трунова, как он ночью таскал сахар. Но и на это заявление милиция не стала реагировать, и Дмитрий Петрович попивал бражку.

Прокурор района Матвеев, тот, что давал Яну санкцию на арест, своевременно послал Алексею Яковлевичу ответ. Он писал, что его сын Николай как на предварительном следствии, так и в судебном заседании не изобличил Клычкова в совместной краже из дома Трунова, и поскольку Петр Клычков выпил только несколько литров ворованной бражки, то его дело за малозначительностью прекращено. А начальник милиции Пальцев на заявление Алексея Яковлевича даже и отвечать не стал.

В КПЗ Ян попрощался с Вовой Ивлиным, с мужиками, и его забрали на этап. В коридоре ему надели наручник, а второй защелкнули на руке взросляка, и Ян в паре, как в упряжке, зашагал по коридорам и лестничным маршам милиции к стоящему у входа «воронку».

Взросляку, с кем Ян скреплен наручниками, — лет сорок с небольшим. Они сидели в одной камере, и Ян знал — его посадила бывшая жена. Когда-то мужик дарил красивые вещи жене, а после развода, обозлившись на нее, покидал все вещи в русскую печь, и они сгорели. Бывшая жена заявила. Припаяли ему 149-ю статью — умышленное уничтожение личного имущества граждан — и вмазали четыре года общего режима.

В тюрьме Яна посадили в камеру к несовершеннолетним осужденным. Камера переполнена, и трем парням, в том числе и Яну, места на шконках не хватило. Пришлось спать под кроватями на полу. Западло это, раз не было свободных мест, не считалось.

В осужденке Яну жилось неплохо. Он прочитал, лежа на матраце под шконкой, понравившийся ему еще в детстве роман Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна». Читая его, он забывал, что находится в тюрьме. Он слился с Финном.

Вскоре ребят забрали на этап, в зоны повезли, и ему место на шконке освободилось.

А тут и ответ на кассационную жалобу пришел: адвокат по просьбе отца посылала. Приговор оставили в силе.

Пацаны страшно хулиганили, и Рябчик разбросал их по разным камерам. Ян попал на третий этаж. Здесь смирные ребята подобрались, деревенские, больше в шашки и шахматы играли да забавные истории рассказывали.

Ян вел переписку с родителями. Письма ему мать писала. От нее он узнал, что через неделю из Волгограда приезжает сестра и придет к нему на свиданку. К ее приезду Ян накатал длинное письмо. В нем он просил отца уговорить своих бывших друзей, чтобы они отказались от прежних показаний, сказав, что поспорили с Яном, посадят его или нет, если дадут лживые показания. Ян приводил доводы, что тех, кто обманывает следствие и суд, в тюрьму не сажают, а, на худой конец, дают год-два условно. Ян, поскольку он в одной краже не сознался, надеялся ее таким образом отшить, а вторая кража подпадала под амнистию. Ян воспрял духом: если отец уговорит пацанов, его скоро освободят, и с нетерпением стал ждать сестру.

Вскоре его повели на свиданку. Письмо он надежно спрятал. И хотя за ним наблюдали, Ян передал его сестре.

– Тебе, Коля, пришло письмо от Веры, — сказала Татьяна.

Письмо было адресовано соседу Жене. Вместе с письмом Ян достал из конверта фотографию и удивился. С фотографии на него смотрела не Вера, а ее старшая сестра Люда. Она была сфотографирована рядом с радиолой, пышногрудая, красивая, с аккуратно зачесанными назад волосами. «Почему Вера выслала фотографию сестры? » — с горечью подумал он.

Он развернул двойной тетрадный лист в клеточку и с жадностью стал читать:

«Здравствуй, Женя!

С приветом я. Ну, как ты провел Новый год? Я провела его весело. Ездила на лыжах и на коньках. Конечно, на коньках не ездила, а каталась. Елка у нас была 30-го, одних седьмых классов. Она кончилась в 11 часов. Потом шли по шоссе и пели песни. После этого маленько простудилась, ну ничего, все прошло. Вот уже два дня занимаемся в школе. Все идет нормально. Уроки пока не учишь, а так себе, только отсиживаешься. Не знаю, что писать еще. Пиши скорее, только побольше.

Извини, что написала всякую чушь, но я не виновата — в голову больше ничего не пришло.

До следующей встречи в письме.

Вера.

Да, еще позабыла, здесь одна девушка просила у меня чей-нибудь адрес. Ты не можешь дать? »

Письмо было с ошибками, но Ян в русском языке сам не был силен и потому не заметил их. Он прочитал письмо во второй раз. «Господи, ведь это Верочкины слова, и я прочитал их. Я все равно не буду сидеть три года. Батя поможет освободиться. И тогда я снова через письма буду с Верой встречаться. Скорей бы», — подумал Ян и спросил женщину:

– А фотографию можно у себя оставить?

– Нет. Ни письма, ни фотографии на свидании нельзя передавать. Пусть она тебе пошлет по почте.

– Таня, — сказал тогда Ян сестре, — меня скоро должны забрать на этап, в колонию. Вышлешь мне фотографию туда. Я сразу напишу письмо, как приеду.

Ян попрощался с сестрой, и его отвели в камеру.

Через несколько дней, после ужина, в камеру бросили двоих пацанов. Они были с Севера, а один из них боксер. Ребятам об этом сообщили по трубам.

После отбоя камера, когда новички уснули, решила спрятать у боксера коцы. Ян предложил подвесить их к решетке, за раму, а утром боксер встанет и начнет их искать. Не найдя, попрет, наверное, на камеру. Ребята договорились в случае драки скопом кинуться на боксера. Распределили, кому хватать швабру, кому скамейки и табуреты. Ребята боксера конили: здоровый он был и по-мужски крепок.

Утром после подъема все шустро вскочили. Боксер искал под своей шконкой коцы. Спрашивать у пацанов не стал. Он шлепал по камере в одних носках и на оправку в туалет босой не пошел. Разутый, он смирно сидел на шконке, стараясь не встречаться с ребятами взглядом. Хоть и бычьей силой обладал боксер, но коц требовать не стал, поняв, что стыкаться придется со всей камерой.

После завтрака Яна и еще двоих пацанов забрали на этап. Этапников-малолеток было человек тридцать. Их сводили в баню и закрыли в этапную камеру на первом этаже. И началось блатное соревнование в тюремном красноречии. Особенно выделялся низкого роста, щупленькнй пацан по кличке Сынок. Жаргонные слова и тюремные присказки слетали с его языка так быстро, что казалось — он родился в тюрьме и нормального русского языка не знает.

Ночью малолеток ошмонали, выдали сухой паек — буханка черного непропеченного хлеба и маленький кулечек кильки — и на «воронках» отвезли на вокзал.

Столыпинский вагон многие ребята видели впервые. Всех закрыли в одном купе, и поезд тронулся в сторону Свердловска. В вагоне стояла духотища. Ян зашел в купе первый и занял третью полку. Лежать было хорошо, большинство же пацанов еле уместились внизу.

Ребята приутихли. Каждый думал о зоне. Куда их везут? Как они жить будут?

Рано утром почтово-багажный прибыл в Свердловск. Ребят отвезли в тюрьму и рассадили по камерам. Поужинав, пацаны, не спавшие всю ночь, завалились на боковую.

Через неделю шестерых пацанов забрали на этап в Челябинск.

В челябинской тюрьме Ян пробыл недолго — и снова «столыпин». Теперь парни знали, что везут их в одлянскуто колонию.

Конвойный коленкой запихал последнего малолетку в купе и задернул решетчатую дверь.

Стояла весна. Окна в «Столыпине» еще не открыли, солнце накалило вагон, да и зеки надышали. Парни, прижавшись друг к другу, истекали потом. Все в зимней одежде. Хотелось пить, но конвой воды не давал.

Взросляки материли конвой, называя солдат эсесовцами. Солдаты, как овчарки, огрызались и советовали придержать языки, обещая кой-кому посчитать ребра.

Через час зеки запросились в туалет, конвой все же напоил их. Но солдаты водить в туалет не хотели. Зеки стали требовать начальника конвоя. Он пришел и дал указание водить на оправку, а то самые отчаянные обещали оправляться через решетку.

Худенький парень от духоты и жарищи потерял сознание, и малолетки закричали. Начальник конвоя приказал солдатам занести парня к себе в купе. Там он пришел в себя и до самого Сыростана, как король, просидел в служебном помещении.

Но вот поезд остановился, и малолетки, щурясь от солнца, выпрыгнули на землю. Здесь их ждал лагерный конвой.

ЧАСТЬ №2

ОДЛЯН

Около полотна железной дороги стояло два «воронка». Ребята в окружении конвоя направились к ним. Ян, медленно шагая, смотрел на сосновый лес: за впадиной он открылся его взору. Вот бы туда! Страшные мысли о зоне захлестнули сознание. Как не хочется идти к «воронкам». Убежать бы в лес. Но конвоя вон сколько. Ян жадно смотрел на лес. За четыре месяца, проведенных в тюрьме, он соскучился по вольному воздуху. Лес казался сказочным, а воздух в лесу — необычным. Ведь это — воздух свободы. В лесу ни зеков, ни конвоя. Растет трава, и поют птицы. Нет колючей проволоки, и нет тюремных законов. Сейчас у него не было слез, а в лесу, в одиночестве, они бы хлынули. «Я не хочу ехать в Одлян. Помоги, Господи! »

Но вот парни залезли в «воронки». Неизвестность давила души. Царило молчание. За весь путь от Сыростана до Одляна парни не обмолвились словом.

И вот — Одлян. В сопровождении конвоя ребята потопали в штрафной изолятор. Для новичков это карантин. Здесь они должны просидеть несколько дней.

Парней разделили на несколько групп и закрыли в карцеры. Они сняли с себя одежду и постелили на нары. Махорка у них была, и они часто курили. Разговаривали тихо, будто им запретили громко говорить.

На другой день, перед обедом, через забор, отделяющий штрафной изолятор от жилой зоны, перелез воспитанник. Окна от земли были высоко, и он, подтянувшись на руках, заглянул в окно карцера и тихо, но властно сказал:

– Кшки, кишки путевые, шустро, ну… Парни смотрели на него через разбитое окно и молчали. Хорошая одежда мало у кого была.

– Ну, — выкрикнул парень, — плавки, брюки, лепни подавайте мне, быстро!

С той стороны неудобно было держаться, и он от натуги кривил лицо. Ему подали пиджак, он спрыгнул на землю и поднялся к окну соседнего карцера. Слышно было, как он и там просил одежду. Ему тоже что-то просунули в окно, и он теперь требовал одежду у третьего карцера.

Насобирав вольной одежды, он перелез через забор в жилую зону.

На третий день ребят вывели из штрафного изолятора, и они сдали на склад вольную одежду. Здесь же им выдали новую, колонийскую. Черные хлопчатобумажные брюки и такую же сатиновую рубаху. Обули их, как и в тюрьме, в ботинки. Головной убор — черная беретка.

Со склада пацанов повели в штаб. Он находился в зоне. В кабинете начальника собралась комиссия. Она распределяла ребят по отрядам, и дежурный помощник начальника колонии (дпнк) повел их строем в столовую на ужин.

Парни шли по подметенной бетонке. Вся колония утопала в зелени. Коля поднял взгляд и увидел Уральские горы. Они полукольцом опоясывали местность. Колония находилась в долине, и красиво было смотреть на горы снизу.

Подходя к столовой, они встретили воспитанника, медленно шествовавшего в сторону от них. Он был высокого роста, чернявый, и на нем были лишь одни плавки. Несмотря на то, что весна только начиналась, он был хорошо загорелый. Заметив новичков, он остановился, повернулся к ним вполоборота и крикнул:

– Если есть кто с Магнитогорска, в седьмой отряд, будет моим кентом!

Он пошел дальше по бетонке медленно, важно, а Ян подумал: «Вор или рог, наверное. Вот было бы здорово, если б я был с Магнитогорска, ведь я иду в седьмой отряд. Он бы дал поддержку».

Зал в столовой был большой, человек на двести. После ужина ребят развели по отрядам.

Около седьмого отряда мельтешило несколько десятков воспитанников. Они выколачивали матрацы. Кто руками, а кто палкой. Еще трое стояли возле входа в отряд.

– Эй, Амеба, — крикнул один из них, — бей сильнее, что ты гладишь его, как бабу по …! А то я начну тебя заместо матраца колотить, пыль из тебя, наверное, сильнее полетит.

Ян не понял, кого назвали Амебой. Он столько слышал о зонах и так боялся этого Одляна… Но многие из ребят улыбались, и он подумал, что в этой колонии, наверное, несильный кулак. Зона в первую минуту показалась ему пионерским лагерем. «Матрацы трясти заставляют, видно, не все хотят их колотить». И на душе у Яна стало веселее.

Новичков завели в воспитательскую. Она находилась на первом этаже двухэтажного барака, сразу у входа. За столом сидел капитан лет тридцати пяти и писал. Это был начальник отряда, Виктор Кириллович Хомутов. Ему кто-то позвонил по телефону, и он вышел. Воспитательская сразу наполнилась ребятами. Они пришли посмотреть новичков. Все внимание было сосредоточено на Яне. Парень с одним глазом и со шрамом на полщеки.

– Откуда ты? — спросил его воспитанник невысокого роста, но плотный сложением.

– Из Тюмени.

– Срок?

– Три года.

– По какой статье?

– По сто сорок четвертой.

– Кем жить хочешь? Вор? м или рогом?

Ян помнил, что на этот вопрос прямо отвечать нельзя, и, прищурив правый глаз, повторил:

– Вором или рогом?.. Ей-богу, я еще не надумал, кем бы хотел жить, — сказал он. — Я еще не огляделся.

Парни громко засмеялись. Ответ «поживем — увидим» всем надоел. А новичок сказал по-другому и развеселил всех. И смотрит он без боязни.

– Молодец, — сказал коренастый, — а ты хитрый…— И чуть помедлив, добавил: — Глаз. Вот и будет у тебя кличка Хитрый Глаз.

В спальне к Хитрому Глазу подошел парень и спросил:

– Ты с Волгограда?

– Да. Вообще-то я с Тюмени, но последнее время жил в Волгограде.

– В каком районе?

– В Красноармейском.

– А где там?

– В Заканалье.

– Ну, значит, земляк. В одном районе жили. Во всей зоне я один из Волгограда. Теперь, значит, двое. Пошли на улицу, там поговорим.

У входа в отряд на лавочках сидели несколько человек и курили. Сели на свободную.

– Малик меня зовут, — сказал земляк Хитрого Глаза. — Я уже скоро откидываюсь. Сорок дней остается. Три года отсидел. Что тебе сказать о зоне? — Малик задумался. — Пока я тебе многого говорить не буду. Надо тебе вначале осмотреться. Новичков у нас около месяца не прижимают. Если нарушений не будет. Так что за это время ты сам многое поймешь. Ну а так, для начала, знай: в нашей зоне есть актив и вор. Одно из худших нарушений — двойка в школе. За нее тебе будут почки опускать. Старайся учиться лучше. Работать тоже можно — обойка, диваны обиваем. Грузим их и так далее. Но я на расконвойке. Видеться будем только вечерами. С чухами и марехами не разговаривай. Да и вообще больше молчи — наблюдай. Полы у нас моют по очереди. Но не все. Актив и воры не моют. Мы с тобой в одном отделении. У нас больше половины полы не моют. Я тоже как старичок и расконвойник не мою. Ты же начнешь мыть через месяц. В общем, пока присматривайся. Ни в коем случае ничего никому не помогай, если попросят что. Присматривайся, и все. — Малик встал. — Пошли, в толчок сходим.

Они свернули за угол барака. Подойдя к туалету, Малик сказал:

– Вот это толчок. Смотри, когда один пойдешь — но постарайся пока в толчок один не ходить, — беретку снимай и прячь в карман. А то у тебя ее с головы стащат и убегут. Потом будет делов.

Толчок был длинный. Справа и слева проходили бетонные лотки, а посредине, разделенные низенькой перегородкой, с двух сторон находились отхожие места.

До отбоя Хитрый Глаз с Маликом просидели на лавочке. Около десяти часов отряд построился в коридоре. Дежурный надзиратель сосчитал воспитанников, и когда на улице проиграла труба, начальник отряда Виктор Кириллович пожелал спокойной ночи, и ребята разошлись по спальням.

Утром труба проиграла «подъем», и парни строем пошли на плац на физзарядку. Плац находился посреди зоны, и под команду рога зоны по физмассовой работе — он возвышался на трибуне — повторили все упражнения, которые он показывал, и опять строем разошлись по отрядам. Дневальные мыли полы, а ребята ждали построения на завтрак.

– Отряд! Строиться на завтрак!

И опять строем в столовую. В столовой за столы садились по отделениям. Места воров были за крайними столами. Хитрого Глаза посадили посредине.

С керзухой ребята расправились быстро, выпили чай, и дежурный скомандовал выйти на улицу.

Строем воспитанники пришли в отряд, перекурили и потопали в школу.

Занятия в школе шли до обеда. После занятий парни переоделись в рабочую одежду, пообедали и с песней пошли на работу.

Хитрый Глаз, как и говорил Малик, попал в обойку. В колонии, в производственной зоне, была мебельная фабрика, основная продукция которой была диваны. Хитрого Глаза поставили на упаковку. Надо было таскать диваны, обертывать их бумагой, упаковывать и грузить на машины. Работа хоть и была тяжелой, но Хитрому Глазу понравилась.

Перед ужином ребята потопали в жилую зону. В воротах их ошмонали.

В колонии было восемь отрядов, в каждом — более ста пятидесяти человек. Нечетные отряды работали во вторую смену, а в первую учились. Четные — наоборот.

В зоне было две власти: актив и воры. Актив — это помощники администрации. Во главе актива — рог зоны, или председатель совета воспитанников колонии. У рога — два заместителя: помрог зоны по четным отрядам и помрог зоны по нечетным. В каждом отряде были рог отряда и его помощник. Во всех отрядах было по четыре отделения, и главным в отделении был бугор. У бугра тоже был заместитель и звали его — помогальник.

Вторая элита в колонии — воры. Их было меньше. Один вор зоны и в каждом отряде по вору отряда. Редко — по два. На производстве они тоже не работали. Еще в каждом отряде было по нескольку шустряков, которые подворовывали. Кандидаты на вора отряда.

Актив с ворами жили дружно. Между собой кентовались, так как почти все были земляки. Актив и воры были в основном местные, из Челябинской области. Неместному без поддержки трудно было пробиться наверх.

Начальство колонии на воров смотрело сквозь пальцы. Прижать оно их не могло, так как авторитет у воров был повыше рогов, и потому начальство, боясь массовых беспорядков, или, как говорили, анархии, заигрывало с ними. Стоит ворам подать клич: бей актив! — и устремиться самим на рогов, как больше половины колонии пойдет за ними, и даже многие активисты примкнут к ворам. Актив будет смят, и в зоне начнется анархия. Но и воры помогали наводить в колонии порядок. Своим авторитетом. Чтобы им легче жилось. А сами старались грубых нарушений не совершать. Если вор напивался водки или обкайфовывался ацетоном, ему это сходило. Ведь он вор. Начальство это может скрыть. Главное, чтоб в зоне не было преступлений, которые скрыть невозможно. Порой воры с активом устраивали совместные кутежи. Вор зоны свободно проходил через вахту и гулял по поселку.

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒