Александр Романов, Тульская обл., г.Киреевск

Александр Романов, Тульская обл., г. Киреевск

Мутный

(повесть)

отрывок

Отец Михаил вел у меня на четвертом курсе в семинарии предмет, который назывался «Литургика».

Приходя в аудиторию, он всегда сам прочитывал «Царь небесный», открывал конспект и начинал пару. Лекции в его исполнении были скучными и не вызывали никакого интереса. Монотонным тенорком, он начитывал материал о возникновении различных богослужений и треб. Если появлялись вопросы, старался отвечать очень кратко, не расплываясь в заумных богословских терминах и церковной истории. Вообще создавалось впечатление, что отец Михаил вечно куда-то спешит. В расписании его пара стояла третьей в понедельник, и как только звенел звонок, он быстро поднимался с места, наспех читал «Достойно есть» и уходил, стараясь не задерживаться в семинарии, если у него не было треб или заседания педагогического совета.

Про жизнь отца Михаила практически никто и ничего не знал. Иподьяконы, которых у нас на курсе было двое, говорили, что служит он где-то на границе области, приход бедный, полуразрушенный, три старухи по большим праздникам, да один покойник в год. Владыка к нему не ездит, далеко и смысла особого нет, хотя почему-то относится хорошо, словно к родному сыну.

Возможно, понимая его положение, в семинарии ему начисляли какую-то зарплату, что было редкостью для большинства преподавателей, которые трудились лишь за «Спаси Господи» и никому ненужные архиерейские грамоты.

Однако денег ему все равно не хватало. Это было очень заметно: старый заношенный подрясник, в нем он ходил всегда и на улице, и в семинарии, видавшие виды ботинки, которые, по-моему, он носил всесезонно. С наступлением холодов к этому набору добавлялась потерявшая от времени лоск и цвет куртка. Внешний вид его был ничем не примечателен: небольшой рост, щуплая фигура, сгорбленная спина и неизменная шаркающая походка.

Но вот что действительно удивляло меня - это лицо и глаза отца Михаила. Всегда, когда я смотрел на него, создавалось впечатление, что этот человек пережил, а лучше сказать прожил, какую-то страшную, личную катастрофу. Лицо измученного человека с пустым, безучастным взглядом. Наверно, всё его естество можно было выразить одним словом - обреченность.

Мои однокурсники, видя отца Михаила, посмеивались и предполагали, что батёк, видимо, пьющий. Но, характерного запаха перегара от него никогда не исходило, поэтому гипотеза о его алкоголизме не имела подтверждения.

В общем он, и всё, что связанно с его жизнью было мутным. Острые на язык семинаристы окрестили отца Михаила “Мутным” и это прозвище приклеилось к нему навсегда.

Любимчиков среди учащихся у него не было. Тем не менее, некое доброе расположение выражалось в том, что он запоминал имя и фамилию семинариста, для остальных было краткое – вы. Выглядело это комично, когда, например, на паре отец Михаил, вызывая к доске, указывал пальцем на одного, а другой сидящий рядом начинал подниматься. Тогда он вновь указывал пальцем и повторял: «Не вы, а вы! ».

Я относился к числу тех, кого он называл по имени и фамилии. Возможно, это было связано с тем, что его лекции я не прогуливал, отвечал неплохо, а еще пару раз помогал на требах при семинарском храме, в котором отец Михаил служил один раз в две недели. Это послушание проходили все преподаватели, кто имел священнический сан.

Где-то в середине второго семестра, перед великим постом, отец Михаил подошел ко мне после пары и попросил сходить с ним на соборование. Такие требы были редкостью, и в основном на них звали тех, кто жил недалеко от семинарского храма. Брали студентов в помощники практически всегда, основной труд выполняли они, пели и читали, а священник благочестиво делал то, что необлеченному в сан семинаристу не полагалось исполнять. Я никогда не отказывался от таких послушаний, если кто-то звал меня, самое главное, что это давало возможность выйти прогуляться, иногда приносило небольшой заработок, но, это уже от совести батюшки зависело, кто-то поделится, кто-то нет.

Любой выход в город для семинариста без необходимых прошений, подписанных у начальства, уговоров инспекторов и помощников - радость и благодать. Причем, самое обидное, так очень часто бывало, когда и разрешили, и подписали, и ты уже готов уйти, появляется кто-то из руководства, мол, нельзя, куда собрался у тебя послушание. А какое оно для тебя неизвестно: может трубы перетащить, может картошку разгрузить, может полы помыть? И вот стоишь, со щенячьим взглядом и выпрашиваешь, ну, можно, ну, мне очень нужно. Противно становиться, когда еще и начинает расспрашивать: «А зачем? ». Ну, какое «зачем» у семинариста, просто с девчонкой погулять, с друзьями увидеться, в кафе сходить, пива выпить. Как один старшекурсник сказал: «Человеком себя почувствовать».

Так вот, смотришь на дежурного помощника или проректора по воспитательной работе, а у них на лице эмоций ноль. И как в азартной игре гадаешь, повезет или нет? А внутри, только одна мысль, словно молитва: «Господи, пускай отпустит! ». Ждешь, секунду заветного: «Ну, иди». И как услышишь, так одно желание - обнять как родного этого человека, который хоть на время подарил тебе глоток свободы. Бывает правда и обратное, если звучит отрицательное решение, кажется, плюнуть бы в твое безучастное бородатое или без нее лицо, и послать куда подальше. Но нельзя - с утра уже «тропарь» напишут, так семинаристы шутливо выговор прозвали, и повесят его на всеобщее обозрение. А могут и «кондак» впаять, выговор с занесением в личное дело или «величание», это уже все, отчисление.

Пока мы шли, он, в свойственной ему монотонной манере, начал меня расспрашивать про дальнейшие планы после окончания семинарии. Я, честно, не очень хотел беседовать, и отвечал стандартными фразами. Семинарская привычка не ляпнуть чего-то лишнего говорила сама за себя.

-Слушай, а не хочешь у меня на Пасху в храме послужить? – неожиданно спросил он.

-Ну, это к начальству вопрос, скорее - ответил я.

-Хорошо. Это я уже решил. Главное, ты согласен? - сказал он.

Я кивнул.

- Отлично! В этом году, как назло, мой помощник впервые на Пасху не сможет быть, одним словом – беда. Тогда приезжай настрастной в пятницу, а с утра субботы совершим утреню, литургию и ночное праздничное пасхальное богослужение, - подытожил он.

После требы он объяснил как добраться до его прихода, дал денег на электричку, и попросил не опаздывать. Для меня эта поездка представлялась очень интересной и отчасти загадочной, ведь появился повод посмотреть, как служит Мутный, какой он вне семинарской жизни.

В страстную пятницу я подошел к дежурному помощнику, напомнил, что у меня послушание на приходе отца Михаила. Он сказал, что его предупреждали об этом, махнул рукой, мол, отправляйся, и напомнил о необходимости быть на вечерней семинарской службе в воскресенье.

Идти до вокзала было недалеко. На улице было тепло. Пасха тогда выпала поздняя и уже все предвещало скорое лето. Я люблю весну, в марте у меня день рождения, и он словно предвещает начало теплого времени. Город преображается, словно после зимы, похорошел, помолодел. И вот странно - живу здесь уже четыре года, как в семинарию поступил, и дома все изучил, и дороги, и все вроде бы знаешь, но весной он другой. А еще скоро каникулы и ждешь их долго-долго, хотя в семинарии они и не большие, всего месяц. Но какой месяц! Месяц беззаботного и чего-то резко уходящего, ускользающего так быстро, что никогда не повториться. Ведь что дальше? Дальше надо решать одну важную проблему, которая последний год из призрачной и непонятной, стала напрягать и обретать форму, жирным знаком вопроса маячившим в конце пятого курса: «Куда идти дальше? ». Меня, в отличие от большинства моих однокурсников, точно не беспокоила служба в армии. В пятнадцать лет у меня нашли язву желудка, и на последней медицинской комиссии признали, что я «не годен», выдав военный билет.

Учился я хорошо, и владыка, и ректор, периодически намекали на продолжение учебы, мол, характеристику великолепную напишем, экзамены вступительные точно сдашь. Но внутри меня что-то постоянно останавливало, отговаривало от этого поступка.

Я спросил родителей, что они думают по поводу поступления в академию? Они обрадовались, советовали не потерять такой шанс. Конечно, отец - известный протоиерей, мама – иконописец, в общем, для них это гордость, тем более единственный ребенок в семье и все мои достижения воспринимаются с особой радостью. Не спорю, это уважение, особенно если защитить богословскую степень. Да и чего греха таить, когда поступал в семинарию, желание было служить Богу, как служит отец. Самое интересное - ведь все знал, что в церкви твориться, знал не понаслышке о плохом, в которое старался не верить, считая слухами, и о хорошем, понимая, что все должно тут быть идеально, и это идеальное, перевешивало всегда. С детства в храме прислуживал. Потом, когда школу закончил, вопрос и не стоял куда идти - конечно, в семинарию. В моем родном городе ее нет, пришлось уехать за триста километров, мне и это казалось ерундой, главное Богу служить, главное быть как отец. А вот год назад, когда учился на третьем курсе, словно внутри что-то надломилось. Вера? Нет, она такой же и осталась, а вот желание куда-то ушло. Не притупилось, не приглушилось, а именно ушло. Причем, видимых причин и не было. Мне становилось от этого одновременно страшно и неприятно, я словно испытывал брезгливость к самому себе. Однако в оправдание, в защиту говорил, что хочу ходить в храм, исповедоваться, причащаться, молится, соблюдать посты, прислуживать, петь в хоре. Но предательски пробивалось через кожу сердца, и проходило в самые потаенные части моей души, одно четкое признание - служить я не хочу! Тревожило меня и то, как все это сказать папе, как будет переживать мама, как они вообще воспримут мои слова?

В таких раздумьях я подошел к вокзалу. В кассе была очередь, я испугался, что могу не успеть, до отправления электрички оставалось десять минут. Но все сложилось хорошо, купив билет я побежал и практически перед самым отправлением сел в вагон.

Дорога была долгой, около двух часов. Наверно, впервые я задумался, как отец Михаил добирается каждую неделю к нам на пары? Машины у него не было. Грязная пригородная электричка, какие-то странные личности, толкучка, суета и среди этого железнодорожного мира, он в своем старом подряснике. Мне почему-то стало его жалко, это уже потом, возвращаясь к этой истории в своих воспоминаниях, я понял, что это было чувство сострадания, сопереживания, а вовсе не жалость, но, тогда я оценил все именно так.

Сойдя на станции, я посмотрел по сторонам и вдалеке увидел купол храма. Идти до него было недалеко, минут десять. И все бы хорошо, но весенняя грязь и отсутствие хоть какого-то намека на асфальт прибавили к этому времени еще полчаса ходу. Потихоньку начинало вечереть. Я шел, боясь наступить в мутные, грязные лужи или хуже того - упасть. Мутные лужи, где служит Мутный, - я рассмеялся и подумал, что когда вернусь в семинарию, то обязательно расскажу эту шутку всем.

По пути мне встречались деревянные избушки, с кривыми заборчиками, ржавыми крышами, облезшей краской, покосившимися террасками. Некоторые уже начинали разваливаться, и лишь несколько домов отличались от всех, тем, что были построенные из кирпича и выглядели относительно новыми.

Как вообще здесь можно служить? Почему отец Михаил не попроситься перевестись из этого захолустья? Эти вопросы не укладывалось в моей голове. Да, мне доводилось слышать о приходах, где были храмы-трупы, как их называли реставраторы, но в такие места обычно ссылали провинившихся или откровенно неугодных владыкам священников. Получается, и Мутный такой? Мне это было трудно понять потому, что отец считался образцом среди прихожан и клира. Папа происходил из древнего священнического рода. По семейной легенде, и она подтверждена исторически, уже больше двести лет все мои сродники были священнослужителями и имели самое прямое отношение к Русской Православной Церкви. Традиция эта не прервалась даже в годы репрессии. Поэтому вопрос карьеры для отца был определен сразу. Во всем мире связи решают все, церковь не исключение, особенно когда вся твоя родня состоит из именитых протоиереев, игуменов, архимандритов и даже одного епископа. Служения в деревни папа не знал, после семинарии он по наследству принял настоятельство в хорошем городском приходе моего деда. И как не пытались некоторые сместить его, найти хоть какой-то минимальный поклеп, все было напрасно.

Еще больше вопросов появилось у меня, когда я подошел к храму отца Михаила. Ремонта требовало все: ветхие оконные рамы, потрескавшийся штукатурка на фасаде, кровля, колокольня и даже купол, который при близком рассмотрении оказался весь в ржавчине.

У меня почему-то возникло четкое сравнение храма и домов, которые я видел только что, они словно дополняли друг друга, и в такой чудовищной гармонии существовали по соседству.

На полуразрушенной паперти меня встречал отец Михаил. Я поздоровался, попросил благословение, и мы зашли в храм.

Внутри он также не отличался благолепием: иконостас сколочен из досок, украшавшие его иконы были бумажными, царские врата выпилены из толстой фанеры, храм был не расписан, но кое-где на стенах сохранились старые фрески. Убранство состояло из нескольких подсвечников, небольшого паникадила и кануна. Единственное, что удивило меня, так это несколько больших старинных икон редкого письма. Отец Михаил, заметив, как я рассматриваю их, сказал:

- Не поверишь, когда во время революции храм закрывали, люди по домам иконы прятали, а когда в начале девяностых меня сюда назначили, стали их приносить. Такая, брат, история. Ладно, вот клирос, проходи и разбирайся.

Клироса как такового не было: уголок с аналоем, тумбочка, где лежали ноты и богослужебные книги, настольная лампа. Я быстро приготовил все для проведения службы.

- А я ведь тоже уставщик хороший - подойдя ко мне, сказал отец Михаил - до рукоположения, когда в семинарии учился, послушание старшего уставщика выполнял и на клиросе пел. Архиерей любил меня позвать и давай по уставу гонять, а я раз и ответ. Он сам прекрасный знаток богослужения. Сам видел же, если он в семинарии служит, все чин по чину идет. Когда закончил учиться, владыка меня вызвал и спросил, матушка на примете будущая есть? С Любой, так матушку мою зовут, встречались, и о свадьбе тоже уже подумывали. Ну, а тут сам Господь все промыслительно решил. Написал я прошение, расписались, повенчались. Владыка и говорит: «Давай с приходом решать, но отслужишь ты сорокоуст, а куда дальше? ». В городе я не хотел служить. Тогда он предложил посмотреть свободные приходы. В начале девяностых в епархии разрушенных и полуразрушенных храмов много было. Приехали на один, не лежит душа и все. Второй, вроде и понравился, но, дай думаю, еще посмотрю. А третий наш храм был. Я как узнал, что он в честь архистратига Михаила, моего небесного покровителя, решил, вот здесь останусь, обязательно восстановлю. Мой храм и точка! Молодой был, трудностей хотел, подвигов.

- А владыка как на это отреагировал? – перебил его рассказ я.

- Он молодец, дай Бог ему здоровья! Сразу народ созвал, объяснил, что скоро будет храм открываться и священника назначат. Представил меня как будущего пастыря. Попросил, чтобы оберегали, помогали во всем. Народ ободрился. Пообещали, что и с домом помогут, и с храмом, и голодным не оставят. В общем, хиротонии у меня две день за днем были, сначала в дьякона, а на следующий день и в иерея. Отслужил я сорокоуст и сразу сюда. Поначалу такая радость была! Прихожан много и все храм восстанавливали. Представь, доходило до того, что идут по улице видят кирпичик, доска или гвоздик лежит, подбирали и приносили, и ведь все пригодилось. Сейчас, конечно состояние не очень, но, по первости вообще развал был, купольная конструкция провалился, внутри тонны мусора. Вывозили самосвалами, на руках выносили до кровавых мозолей всю грязь. И никто не отказался, не отвернулся. Люди сами в перерывах признавались, вот сами так загадили, теперь пора очищать и душу, и тело, и храм. Всем казалось, что восстановим храм, и деревня по-новому заживет. Правильно начнет жить. Здесь же много чего успели после закрытия соорудить. Богоборческая власть клуб сделала, потом мастерские для совхоза, потом овощехранилище, а после, как совхоз развалился, так вообще в нужник превратилось все. И вот общим миром, года за три кое-как сделали храм. А у меня режим был вообще бессонный, отслужил и за стройку. Стройка, между ней требы. Приходил под ночь домой. Матушка меня не оставляла, помогала во всем, поддерживала.

- А почему теперь так, почему храм в таком состоянии? – спросил я.

- Понимаешь, как местные не хотели, жизнь не изменилась здесь, по стране вслед за девяностыми покатились уже наши двухтысячные. Постепенно бабушки и дедушки, которые ходили, умирать стали, кого дети в город забрали, кто моложе - сам переехал. Вот и осталось в деревне всего человек пятьдесят, в основном пожилые люди, ну, а большую часть домов оставили под дачи. Правда, сейчас уже и дачников не особо много, исчезает деревня, как и большинство подобных ей по всей России. Сам понимаешь, прихожан все меньше и меньше, а храм без них как лампада без масла. Летом еще кое-какой доход есть, а зимой – ужас. Архиерей, конечно, всё понимает, поэтому с налогами не наседает, сможешь – отдашь. Треб тоже практически нет. Денег, с тех, кто здесь остался у меня рука не поднимается брать, у большинства пенсии копеечные, вот они меня в основном продуктами благодарят с огорода. Ты извини, что я долго болтаю, просто поделиться хочется. Ладно, пошли в дом. Завтра трудный день, поедим и будем укладываться спать, то завтра рано вставать. Да, и еще, ты как войдешь не удивляйся ничему, попозже все объясню.

- Хорошо, - согласился я.

На улице уже стемнело. Домик отца Михаила, небольшой, простенький и, честно сказать, не особо отличающийся от тех, что я видел по всей деревне, стоял на территории церкви и находился, видимо, в собственности прихода.

Он открыл дверь и предложил пройти. Чего-то экстраординарного я не заметил, прихожая, этажерка для обуви, шкаф. Небогато, но чисто и аккуратно. Однако, что смутило меня - так еле уловимый аммиачный запах, который был непонятно откуда, присутствия кошки в доме не наблюдалось.

- Вот кухня, - отец Михаил указал на комнатку рядом с прихожей, - давай мой руки, помолимся и за еду.

Я прочитал «Отче наш», он благословил трапезу. Кухней, конечно, это можно было назвать с большой натяжкой: старый, по всей видимости, самодельный стол, две табуретки, газовая плита, тумба, в которой хранились тарелки, раковина, окошко, тусклая лампочка и в уголке неизменный иконостас. Начали кушать, все было постное: вареная картошка, хлеб, квашеная капуста, соленые огурцы. В доме было тихо, но мне почему-то казалось, что кроме нас кто-то еще есть и это очень сильно напрягало. Может матушка, но почему она не выходит? А может все-таки кошка или еще какая-то живность? Отец Михаил практически не ел, было видно, что он чем-то напряжен, какая-то сосредоточенность, которой за все время беседы не наблюдалось, вдруг захватила его, он словно просчитывал что-то, прикидывал, а потом как-то резко начал говорить.

- Знаю, и не удивляйся этому, что меня вы называете Мутным. Да, наверно, я такой и есть.

В тот момент я подумал, что сейчас мне за всех семинаристов придется отнекиваться, оправдываться, выдумывать что-то, а то и проще откровенно врать. Но, не дав мне сказать слова, он продолжил:

- Мы с матушкой очень хотели ребенка, но она долго не могла забеременеть. Сначала стройка, честно не до этого было. Потом вроде как восстановили храм, начали задаваться вопросом рождения малыша, столько прошли больниц, столько монастырей объездили и все без толку. А когда уже перестали надеяться, в девяносто пятом, случилось чудо - долгожданная беременность. Однако эта нечаянная радость была недолгой. Врач, который наблюдал супругу, сказал, что ребенок родится нездоровым и возможны самые печальные последствия. Ей предложили сделать аборт. Не буду вдаваться в подробности, как нам тяжело далось решение, но мы не согласились. Вопрос даже не в том, что грех страшный, сами ведь просили у Бога, значит, силы даст понести этот крест. Когда из больницы матушку с сыном забирал, на нас весь персонал как на блаженных смотрел, а лучше сказать как на дураков. Ну, а дальше, непростая жизнь с инвалидом уже семь лет. У нас двойная гемиплегия и предполагаю, что тебя сразу смутил неприятный запах в доме?

- Не, все нормально, - соврал я, и добавил - а матушка ведь помогала, говорили?

- Да. А сейчас... - отец Михаил замолчал.

Теперь мне стало понятна его сосредоточенность, он готовился к этому откровению. Неясно было лишь одно, почему Мутный попросил меня? Ведь, по большей степени все старшекурсники знают чин Пасхи и могут его отслужить. Чем я лучше других? В этих раздумьях я продолжил слушать отца Михаила:

- Она в больнице, с сердцем проблемы. Я почему тебя и попросил послужить, матушка у меня и хор, и уставщик. Мы с ней в храме познакомились, когда я еще в семинарии учился. Люба певчей была, по образованию учитель пения, колледж педагогический закончила. Сильная женщина, очень сильная, столько мы перенесли, но сердце не выдержало нагрузки, год назад инсульт случился, после Крещения. Медики, говорят, причин масса, отчего это произошло. А я не ищу их, зачем? Значит, воля Творца такая! Виню лишь только себя за то, что не уберег ее, она давно жаловалась, что болит в груди. Когда ее в больницу положили, попросил прихожан на клиросе помочь. Объяснил, показал, еле-еле все поняли и то ошибок масса, а это только воскресные службы. Представь, какая им еще пасхальная? Думали, после праздника поедет, а ей лечащий врач курс восстановительный назначил как раз на эти дни. Отпрашиваться тоже не вариант, знаешь сам, какие тяжелые праздничные богослужения, пускай отдохнет и так вся в работе.

Пока я его слушал, у меня в голове возникала одна мысль, почему он не бросил все, не разорвал этот круг? Разве можно настолько быть преданным этому забытому всем месту? В семинарии нам вечно твердят о послушании, жертвенности ради каждого человека по образу Христа, но надо понимать, что это уже издевательство над собой и близкими. А нужно ли оно Господу?

- Вообще, если между нами, - сказал отец Михаил - слава Богу, что дел не особо много и владыка все понимает. Честно, мне тут даже проще. В город переводиться не хочу, и причин на это много: чреды служебные, требы, послушания всякие. Я понимаю, что с моим грузом не потяну или еще хуже - священников и прихожан подведу. Здесь отслужил в воскресенье и по большим праздникам и все. Ну, а самое главное, жилья у нас своего нет. Когда сын родился, денег, которых и так особо не было, потребовалось много. Разные медики предлагали лечение, в итоге оказалось все напрасно, но тогда мы хватались за любую возможность. Помощи ждать не от кого, мои мама и папа умерли, родственников как кот наплакал. Родители всю жизнь в коммуналке жили, так комнату мы эту сразу продали. А у матушки брат алкоголик был и в пьяном угаре квартиру спалил дотла, у нее в пожаре и папа, и мама сгорели. Естественно, на ремонт нам средств не найти. А вообще, дай Бог сил! Ведь домик приходской есть, пенсию по инвалидности выплачивают, кое-какие копейки я зарабатываю, глядишь, и будет еще все, храм восстановим и квартиру.

- А когда у нас пара, сына как оставляете, если жена в больнице? – спросил я.

- Соседка бабушка Валя, храни ее Господь, подсобит всегда! Завтра, когда мы пойдем служить, придет. Так, ладно, хватит разговоров, заболтал тебя, ты и не поел. Доедай, пока чайник поставлю.

- Не надо, батюшка, - остановил я его, - чай не буду, поздно уже, пойду спать, завтра рано вставать.

Помолившись, я поблагодарил отца Михаила за ужин и попросил его показать, куда мне можно лечь спать. Между кухней и прихожею была дверь, он открыл ее, мы прошли в зал. В полутьме, ничего не было видно. Но включив свет, быстро заполняющий пространство, передо мной проявилось всё, на кровати лежал он. Одеяло спало с его скрюченного, искаженного, изломанного, живого тела.

- Вот, это наш Алексей, знакомься. А вот там, - он указал на закуток, завещанный по-деревенски шторами - там твоя спальня.

Я прошел, лег на кровать, но заснуть все никак не получалось, скорее всего, от услышанного и увиденного сегодня. В комнатке, где поселили меня, настенные часы безучастно отсчитывали время. Сквозь монотонный ход стрелок было слышно, как отец Михаил подходит к сыну. Мне почему-то вспомнилась история праведного Иова и вопрос, который буквально растекается по всей этой библейской книге, за что страдает праведник? Ведь, по сути, отец Михаил хороший человек. Но, опять же это насколько я его знаю, а может он в жизни сотворил что-то такое страшное, греховное и Господь наказывает? А наказывает ли Бог, если Он – любовь? Или же наоборот, отец Михаил великий праведник и Господь его так испытывает? В семинарии на паре, я не задумываясь, сразу бы дал ответ, и преподаватель поставил мне наверняка хорошую оценку. Но жизнь отличалась от тех истин, которые записаны в учебниках по катехизису и богословию. Может в этом диссонансе и кроется причина моего нежелания принимать сан? Я вспомнил, как отец рассказывал мне про беседы с прихожанами, которые просили совета, наставления, утешения. Понятно, он делал это для того, чтобы готовить меня к пастырству, делился опытом. Размышления его всегда были правильными с точки зрения православия и звучали слова: смирение, терпение, надежда, вера. Но, вечерами разговаривая с мамой, когда, как им казалось, я спал, он пересказывал эти беседы уже совсем по-другому и проскакивали фраза: надо разводиться, убивать таких необходимо, нет смысла верить. Особенно мне запомнился случай, который произошел, когда я приехал на летние каникулы после окончания первого курса. У отца в храме служил молодой священник отец Петр. Мне он нравился, добрый, отзывчивый. И вот, как гром средь ясного неба в его семье - развод. В причины случившегося я не вдавался, папа мне лишь сказал: «Несмотря на проблемы, отцу Петру надо было иметь терпение и сохранить семью священника, ведь люди делают свои выводы. Представь теперь какое пятно на нем и репутации прихода? ». Я выслушал отца, покивал головой, согласившись, что это действительно катастрофа. Однако, обсуждая эту же историю с мамой, у папы получилась совершенно противоположная картина, где отец Петр - большой молодец, а жена его – шлюха. Единственно, что вызывало проблемы у отца, это вопрос как отмазать батюшку для дальнейшего служения в храме и нормально все разрешить на церковном суде. А интересно, как бы в этой ситуации поступил я, будь владыкой, настоятелем храма, отцом Петром? Наверно по-разному и у каждого меня - своя правда. А Соломон сказал: «Промышленияправедных - правда, а замыслы нечестивых - коварство! ». И тогда как всё это понимать, ведь каждый будет по-своему прав и не прав одновременно? Отец, что даст денег владыке, владыка, что их возьмет и не запретит отца Петра, а тот в свою очередь прав, что развелся, что не удерживал жену. А она, может тоже права, почему гулять начала? Значит, не все так хорошо в жизни их семейной было или она такая всегда была, но зачем жениться тогда? И опять, может сам отец Петр что-то скрывает и не все так здорово? Может, для прихожан, для отца, для меня, он добрый, отзывчивый, а с женой дело не так радужно обстоит? Да и еще вопрос, вот отец Михаил сказал, что позвал меня, а почему меня, а не других, чем я лучше, почему именно я?

Утром, весь разбитый от бессонной ночи, я лишь благодаря крепкому кофе нормально пропел службу. Куличи, яйца, пасхи местные пришли освятить сразу после литургии. Отец Михаил попросил походить с кандией. Весь мокрый, я зашел в дом и проскочил в отведенную мне комнату. По традиции церкви до заката никто ничего не ест, соблюдая строгий пост, поэтому мне ничего лучше не пришло в голову, как это время благочестиво поспать.

Проснулся я в шесть часов вечера. Вставать особо не хотелось, но перед пасхальной службой в храме обычно читают «Деяния Апостолов», всю книгу мне было, конечно, не осилить, связки надо беречь, но хоть какую-то часть я надеялся успеть вычитать.

Проходя через зал, увидел спящего в кресле отца Михаила. Представляю, как он устал, всю ночь не спал, потом утренняя, литургия скоро еще и ночная служба. Рядом на кровати спал сын. Я постарался не смотреть на него, нет, это была не брезгливость или страх, скорее попытка убить в себе вопрос: «За что? ».

На кухне я включил свет и поставил чайник разогреваться. Через несколько минут подошел и отец Михаил.

- Проснулся, молодец! – зевая, сказал он. – Я слышал, как ты встал.

- Извините, если вас разбудил, батюшка.

- Да чего спать, надо идти готовится.

Отец Михаил стал расспрашивать про мое впечатление от службы. Ответив, что все нормально, я решил задать один из вопросов, который ночью не давал мне покоя:

- Батюшка, ответьте, а почему именно меня попросили помочь?

- Все просто, – не задумываясь, ответил он, - мне совершенно не хочется распространяться о своей жизни, друзей-священников среди наших нет, а ты из другой епархии, через год уедешь и если что-то расскажешь - вскоре забудется.

- Я не собираюсь ничего говорить, но почему вы думаете, что забудут? Сами знаете, в семинарии и правда, и вымысел долго живут.

- Смысл немного в другом. Вот представь, студент закончил и стал служить в нашей епархии, где бы я его не встретил, будь то собрания, мероприятия, семинария, везде он обязательно расскажет обо мне, мол, как жалко батюшку, сам постоянно будет приставать ко мне с этим вопросом. А за что меня жалеть? - подытожил он.

Я не стал отвечать, или переубеждать его. Странная, конечно, логика. Может быть, отец Михаил просто не желал говорить истинную причину. Для меня она заключалась в том, что в семинарии доносчиков хватает, недаром он и про кличку свою знает. Стукачество, вообще там как норма. Скорее всего, Мутный расспросил кого-то, что я из себя представляю. Есть студенты - справочное бюро, про всех всё знают. Вот и сказали про меня, что в сплетнях не замешан, лишнего не болтаю. Хотя, это осталось только моей догадкой, подтверждения никакого ей я не нашел.

В пасхальную ночь в храм пришло всего человек пятнадцать, видимо самые крепкие старики и старушки. У отца в храме Пасха – ярмарка: богатые ризы, пахучий и безумно дорогой ладан, чтений Евангелия на разных заморских языках, обязательное разговение для клира нужных гостей и спонсоров. У отца Михаила, она чувствовалась как-то по-другому, нет ничего, и одновременно есть все, какая – то гармония, словно Пасха не для кого-то, а только для себя, такая личная Пасха.

После службы отец Михаил предложил вина, традиционные яйца и куличи. Я поел, выпил немного вина. Мы поговорили о том, как все прошло. Он был очень доволен, благодарил. Время было пять утра, через полчаса должна была пойти первая электричка. Нужно собираться, про указания дежурного помощника забывать нельзя, а то еще выговор впаяют за прогул.

Отец Михаил сказал, что немного прогуляется со мной. Мы вышли на улицу.

- Смотри, какое солнце! Ярко-оранжевого цвета, с красными переливами! В народе есть примета, такое только на Пасху бывает, - сказал он, - вот так и у верующих, раз в год, радуются, лобзают друг друга, сияют, а потом опять в грехах утопают.

- Ну, есть же праведники? – возразил я.

- Да, наверно, где-то есть. Знаешь, в заупокойном каноне шестой ирмос четко все описывает: «Житейское море воздвизаемое зря напастей бурею». Вот это море и поглощает нас: семьей, детьми, прихожанами и заботами о хлебе насущном. Во всем этом устоять трудно. Когда меня рукоположили, думал, все отдам на служение Богу, а в итоге - суета. Нет, я не жалуюсь, просто констатирую факты. Ты сам все видел, задумайся, а какой крест тебе Он приготовил? Поэтому, брат, подумай, прикинь, перед тем как соберешься в священство, что хочешь от себя и от Бога? Ладно, давай прощаться, дальше не пойду, надо к сыну идти. Спаси тебя Христос за помощь! Вот возьми, - он протянул мне несколько купюр.

- Батюшка, вы чего?

- Бери, бери, заслужил, и на электричку надо же?

- Не возьму, нет. Все, побегу, то опоздаю. Христос воскресе!

- Воистину воскресе!

Я ускорил шаг, боясь опоздать. Проходя по известной мне уже дороге, смотря вновь на полуразвалившиеся домики, на весь этот деревенский, забытый всеми мирок, отличавшийся от города, с его удобствами и комфортом.

На платформе практически никого не было. Электричка подошла вовремя, я прошел в вагон, уселся на свободное место и стал смотреть в окно. Мыслей от этой поездки было много. Люди заходили и выходили на станциях. Продавцы предлагали свой нехитрый товар. Кондукторы продавали и проверяли билеты. Обычная жизнь пригородной электрички. Мне почему-то это все напомнило то житейское море, о котором говорил отец Михаил. Не знаю, каким образом он так точно прочитал и озвучил сомнение, царившее в моей душе. Действительно, а что я хочу? Ну, допустим от Бога, как любой христианин, жду спасение. Опять же от себя зависит, какие силы к этому приложу я. И тут совершенно не важно, буду ли священником, или просто верующим человеком. Зачем мне брать ответственность за людей, их поступки, давать им советы? Я не могу разобраться в своей жизни, для чего мне еще чужая?

В семинарию я вернулся в начале девятого утра. Дежурный помощник отметил мое прибытие. В моей комнате, где помимо меня жило еще шесть человек, все спали. Пасхальный день «праздников праздник», поэтому подъем семинаристов особо никто не контролирует, служба заканчивается под утро, потом обязательная трапеза. Я лег на кровать и уснул.

Вечером, после ужина, меня многие стали расспрашивать, как и что там у Мутного? Я рассказал про бедный храм, про немногочисленных прихожан, про деревню, развеял слух о его пьянстве. Закончив шуткой, которую сочинил, что где служит Мутный - мутные лужи. Все дружно посмеялись.

После светлой седмицы у нас оставалось еще несколько пар с отцом Михаилом до конца учебного года. Странно, но теперь я стал смотреть на него совсем по-другому, правильнее сказать сквозь него и там мне виделось безденежье, больная жена и сын, храм. На догматике нас учили, что православные не верят в судьбу, ее нет, есть промысел Божий. Но, это всегда вызывало у меня противоречие. Я верю в судьбу, что каждому она написана задолго до рождения. И размышляя об этом, приходил к выводу, а смогу ли я вынести испытания, какие даны Мутному, особенно если буду священником?

В начале лета мой курс сдавал отцу Михаилу его предмет. Я отвечал первым, билет мне достался легкий. В конце он задал мне несколько каверзных вопросов, возможно, это было сделано специально, чтобы у моих однокашников не появились сомнения. Потом вывел «отлично» и поблагодарил за ответ. Скорее всего, эта благодарность была не за него, а за то, что промолчал о его жизни.

Уже выходя из класса, я посмотрел наМутного, взгляд его был усталый, видимо, ночь была бессонная. Кто в этот раз стал причиной сын или жена? Понимая, что узнать мне все равно не удастся, я попрощался и вышел. Идя по коридору семинарии, я вновь и вновь перебирал фрагменты нашей встречи в памяти. Нет, такого у меня не будет, как у него не будет, - уверял я себя. Не хочу послушаний, хватит идти по стопам отца, хватит надеяться на кого-то близких, я хочу быть свободным, свободным от церкви, я хочу нормальную светскую жизнь. Именно этот внутренний протест привел меня к простому решению попробовать поступить после окончания семинарии в университет.

Несмотря на все противоречия, я сдал прекрасно сессию и уехал на каникулы. Родители были рады что с учебой у меня все хорошо. Отец вновь поднял тему о академии и принятии сана. Осторожно подбирая слова, я решил поговорить с ним о том, что не хочу быть священником и, соответственно, академия мне тоже не нужна:

- Пап, вот смотри, - начал я, - мой диплом об окончании семинарии ведь никому не нужен, он даже государством не признается?

- Ну, государство государством, а в церкви ох, как нужен, – ответил он.

- А вдруг что-то не заладится, - не унимался я, - и куда я с этим образованием?

- Господи, да с чего это не заладится? Тебя уже на приходе ждут, архиерей интересуется постоянно, когда ты закончишь, как дела? Нам смена нужна, понимаешь? Или у тебя что-то случилось? – он вопросительно посмотрел на меня.

Я решил рассказать отцу о Мутном и поездке на его приход. Он слушал внимательно, с интересом, задавал вопросы, кивал или отрицательно качал головой. В конце я попытался донести мысль, что не хочу такой жизни.

- Не переживай, пока я жив, все будет хорошо, а дальше и сам ты всё сможешь. Гони от себя эти искушения, добивай последний год и поступай, – сказал отец и по священнической привычке положил мне на голову руку.

- Пап, ну так нельзя, несправедливо! – возмутился я. Почему одному всё, а другому ничего?

- Под одним, ты, видимо, понимаешь меня?

Отец смотрел на меня, я не хотел его обижать, не хотел признавать, что имею его в виду.

- Пап, ну реально ведь так!

- Слушай, так может ты за деньги так вцепился, что если их мало то всё? Так это страшный грех! Думаю, не мне тебе это говорить и объяснять. Поверь, у нас были моменты с матерью, когда денег не хватало, и жили мы как твой отец Михаил. Бог не оставит никогда, даже в самые трудные моменты. А Михаил твой просто лентяй, который опустил руки.

- Не знаю. Наверно, просто размышлять об этом, когда у тебя все живы и здоровы, когда ты знаешь, что за тобой власть, связи, знакомства, хороший приход. Возможно, будь ты на его месте, было бы все иначе.

- Будь я на его месте, - не успокаивался отец, - поступил так, чтобы вся моя семья была довольна и счастлива.

- Пап, это ты так говоришь, потому как стабильно в жизни у тебя, у нас. На его месте не пожелал никому бы оказаться. И я прекрасно понимаю, что случись с тобой что-то, заклюют меня батюшки местные. Храм твой лакомый кусок, знают они, там есть деньги и будут всегда.

- Видишь, корысть у тебя одна, деньги.

- Да не в ней дело, пойми, мне хочется, ну, как это правильнее сказать, жизнь другую посмотреть, увидеть еще что-то. Сам вспомни, я же кроме храма, послушаний, семинарии ничего и не видел больше. Мне хочется сравнить и понять. Скажи, как я могу учить людей, если сам ничего не знаю о мире? Я поэтому и говорю, что не вижу смысла в академии, думаю, вот может мне в универ поступить? Сам пойми, в академию я всегда успею.

- Какой опыт? Бери с меня пример, все время в церкви и посмотри, что я людей ничему не могу научить? Пойми, есть пастырский опыт и чем раньше ты начнешь служить, тем больше он будет у тебя. Слушай, а может, ты думаешь, что светские хорошо живут, у них есть деньги? – победоносно вскрикнул он.

- Отец, да не в этом дело, что ты к ним прицепился, просто, пойми, услышь меня, я не хочу быть…

- Кем? - резко спросил он.

- Ну, человеком без мирского, светского образования, без опыта жизненного - выдохнув, ответил я.

- Не знаю, - резюмировал отец, - по мне это глупость и соблазн.

Разговор, как я и предполагал, не принес чего-то нового. Донести свои переживания, что я не хочу быть священником, мне так и не удалось. Я испугался. Понимая, что решения какого-то я пока не получу, оставил все это на волю Божию. Каникулы пролетели незаметно, и надо было возвращаться обратно.

Осенью, как только началась учеба, вывесили приказ ректора о необходимости выбора темы дипломной работы и, соответственно, руководителя. Мне всегда нравилась история не только церковная, а вообще как дисциплина, поэтому еще перед отъездом на каникулы я подошел к преподавателю отцу Максиму и мы предварительно договорились о том, что писать буду у него. Тема была посвящена обновленцам, и мне постоянно приходилось работать в архиве. Родители знали об этом, поэтому, когда перед Рождеством я позвонил и сказал, что зимние каникулы проведу в семинарии, буду разбираться с бумагами, они восприняли спокойно. Сделал это я, понимая, что разговоры о поступлении и рукоположении вновь станут основным, а решение мое не изменилось.

Время пролетело незаметно, выпускные экзамены, защита, и наконец, вручение дипломов.

На выпускной приехал отец. Он был очень рад, я закончил семинарию по первому разряду, проще сказать, получил красный диплом. Владыка, после торжественного акта, на банкете, подошел к отцу и поблагодарил за прекрасного сына и будущего пастыря церкви Христовой. Поднят был вопрос и о поступлению в академию. Отец ответил за меня, сказав, что конечно буду поступать.

На следующее утро я собрал вещи, и на отцовском BMW мы поехали домой. Первые дни все было тихо, отец с матерью не тревожили меня, лишь один раз за ужином намекнули, что время идет. Мне даже показалось, что родителям все равно, но уже к концу недели разговоры о моем поступлении стали всплывать через каждую минуту. Я старался терпеть, понимая, что беседы мне не избежать. В итоге отец с матерью посадили меня за стол и напрямую спросили, в чем причина моего нежелания? Я попытался объяснить, что пока не готов к священству и поэтому не вижу смысла в академическом образовании. Ключевым стало слово – пока. Оно спасло меня от скандала. Я опять не смог признаться. Слова, которые давно жили внутри меня, к сожалению, не были произнесены. В итоге решение подсказала мама, предложив, что они не против моего поступления в университет, с одним условием, я должен работать у отца на приходе певчим. Такой вариант меня вполне устраивал.

Подав документы на истфак, мне без особых проблем удалось сдать экзамены. Помня о нашем уговоре, я поступил на вечернее отделение, причем на бюджет. Будни мои стали размеренными, у меня появилась свобода, которой так не хватало в семинарии.

Конец первой части