|
|||
М. М. Зощенко «Баня»Говорят, граждане, в Америке бани отличные. Туда, например, гражданин придет, скинет белье в особый ящик и пойдет себе мыться. Беспокоиться даже не будет — мол, кража или пропажа — номерка даже не возьмет. Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику: — Гуд бай, дескать, присмотри. Только и всего. Помоется этот американец, назад придет, а ему чистое белье подают — стираное и глаженое. Портянки небось белее снега. Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко! А у нас бани тоже ничего. Но хуже. Хотя тоже мыться можно. У нас только с номерками беда. Прошлую субботу я пошел в баню (не ехать же, думаю, в Америку), — дают два номерка. Один за белье, другой за пальто с шапкой. А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать — некуда. Карманов нету. Кругом — живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь. Ну, привязал я к ногам по номерку, чтоб не враз потерять. Вошел в баню. Номерки теперича по ногам хлопают. Ходить скучно. А ходить надо. Потому шайку надо. Без шайки какое же мытье? Грех один. Ищу шайку. Гляжу, один гражданин в трех шайках моется. В одной стоит, в другой башку мылит, а третью левой рукой придерживает, чтоб не сперли. Потянул я третью шайку, хотел, между прочим, ее себе взять, а гражданин не выпущает. — Ты что ж это, - говорит, -— чужие шайки воруешь? Как ляпну, говорит, тебе шайкой между глаз — не зарадуешься. Я говорю: — Не царский, — говорю, — режим шайками ляпать. Эгоизм, — говорю, — какой. Надо же, — говорю, — и другим помыться. Не в театре, — говорю. А он задом повернулся и моется. «Не стоять же, — думаю, — над его душой. Теперича, — думаю, — он нарочно три дня будет мыться». Пошел дальше. Через час гляжу, какой-то дядя зазевался, выпустил из рук шайку. За мылом нагнулся или замечтался. А только тую шайку я взял себе. Теперича и шайка есть, а сесть негде. А стоя мыться — какое же мытье? Грех один. Хорошо. Стою стоя, держу шайку в руке моюсь. А кругом-то, батюшки-светы, стирка самосильно идет. Один штаны моет, другой подштанники трет, третий еще что-то крутит. Только, скажем, вымылся — опять грязный. Брызжут, дьяволы. И шум такой стоит от стирки — мыться неохота. Не слышишь, куда мыло трешь. Грех один. «Ну их, — думаю, — в болото. Дома домоюсь». Иду в предбанник. Выдают на номер белье. Гляжу — все мое, штаны не мои. — Граждане, — говорю. — На моих тут дырка была. А на этих эвон где. А банщик говорит: — Мы, — говорит, — за дырками не приставлены. Не в театре, — говорит. Хорошо. Надеваю эти штаны, иду за пальто. Пальто не выдают — номерок требуют. А номерок на ноге забытый. Раздеваться надо. Снял штаны, ищу номерок — нету номерка. Веревка тут, на ноге, а бумажки нет. Смылась бумажка. Подаю банщику веревку — не хочет. — По веревке, — говорит, — не выдаю. Это, — говорит, — каждый гражданин настрижет веревок— польт не напасешься. Обожди, — говорит, — когда публика разойдется — выдам, какое останется. Я говорю: — Братишечка, а вдруг да дрянь останется? Не в театре же, — говорю. — Выдай, — говорЮ — по приметам. Один, — говорю, — карман рваный, другого нету. Что касаемо пуговиц, то — говорю, — верхняя есть, нижних же не предвидится. Все-таки выдал. И веревки не взял. Оделся я, вышел на улицу. Вдруг вспомнил: мыло забыл. Вернулся снова. В пальто не впущают. — Раздевайтесь, — говорят. Я говорю: — Я, граждане, не могу в третий раз раздеваться. Не в театре, — говорю. — Выдайте тогда хоть стоимость мыла. Не дают. Не дают — не надо. Пошел без мыла. Конечно, читатель может полюбопытствовать: какая, дескать, это баня? Где она? Адрес? Какая баня? Обыкновенная. Которая в гривенник.
|
|||
|