Дневник Жеребцовой Полины. 1 страница

Дневник Жеребцовой Полины.

Чечня 1999-2002

Полина Жеребцова

ПРЕДИСЛОВИЕ К ДНЕВНИКУ ПОЛИНЫ о Второй чеченской войне.

Ее словно вбросило к нам из другой вселенной.
Взрывной волной на излете протащило в новый миллениум из законченного очага хаоса.
Чечня. 2000 г.
Там девятилетняя девочка, оказавшаяся в мире, переделывающем живые человеческие тела в легкие пепельные коконы, училась вдыхать металлический запах смерти, на выдохе превращая в слова — что? Жизнь? Нет — ее на глазах истлевающую оболочку.
Примо Леви сказал как-то, что свидетельствовать опыт лагеря уничтожения может только тот, кто прошел его до конца, и именно поэтому так мало текстов, внятно описывающих происходящее там.
То же самое с опытом жизни в «горячей точке». Его трудно, почти невозможно передать тому, кто не обладает навыками движения в деформированном пространстве и времени.
И это не только о поисках пищи и воды под обстрелом, о странных снах в промороженной, без стекол и отопления квартире, но и об опыте выживания не тела, но сознания, в торопливой записи происходящего ищущего гарантию самосохранения.
Между листком в общей тетрадке и взглядом происходит молчаливый диалог: «Ты есть, пока я есть. А значит, записанное в тебе, не вырубить топором войны. Я жива, если эти буквы написаны — живы».
Дневник Полины Жеребцовой и есть такая длящаяся на сотни страниц «охранная грамота». Вроде магического круга или заклинания, которым ограждают себя от вторжения ночной нечисти. И когда читаешь вроде бы наивные «позывные» автора: «принцесса Будур», начинаешь понимать, насколько эффективна эта стратегия: в итоге — не только выживание, но и явная победа над злой сказкой войны.
Этот текст внятно рассказывает нам о том, как была устроена машина уничтожения обычной человеческой жизни. Полина описывает приемы охоты на мирное, пытающееся сохранить свои «структуры повседневности» население большого южного города.
К началу Первой Чеченской ровно половина столетия прошла с окончания предыдущей войны, и люди, населяющие Город, почти не помнили ее. Тем удивительнее скорость приспособления к новому опыту. Когда я попал в Грозный в январе 1995год, больше всего меня поразили небольшие вещевые и продуктовые рынки, функционирующие в зоне боевых действий.
Один из них располагался по внешнему обводу огромной воронки, образовавшейся после взрыва сброшенной с самолета полуторатонной бомбы. Только какая-то заторможенность движений и неподвижность лиц, вдруг сменяющаяся почти неконтролируемой судорожной мимикой, говорили о степени напряжения, которое испытывали эти люди.
Среда обитания Полины — ее семья, где все увлечены искусством, поэзией, историей, журналистикой и живописью. Изучают Восток.
Одна из ее бабушек — актриса. Другая обучалась у Вячеслава Плятта, но впоследствии стала художницей, разрисовывала вручную покрывала и платки.

Девиз семьи: «ЧЕСТЬ И, ПРАВДА — ДОРОЖЕ ЖИЗНИ! »

Дед Полины, известный грозненский кинодокументалист, ветеран Великой Отечественной войны, умер во время налета федеральной авиации на одну из городских больниц.
Девочка осталась с матерью, но вскоре дом, где она прожила детские годы, был частично разрушен. Во Вторую Чеченскую дом был разрушен полностью, и Полина с матерью жили в своей квартире без коммуникаций, с полами, которые местами провалились в подвал. Реставрации дом не подлежал.
А потом начались скитания...
Девочка взрослела, и ее дневник тоже взрослел, так что когда молодой офицер госбезопасности стал президентом ее страны и решил начать свою войну, она была уже подростком, но предыдущий опыт не подсказал, ни ей, ни ее сверстникам, да и вообще почти никому, что вот-вот все начнется по второму кругу, и нужно бежать из обреченного города. Да и если бы она знала, что предстоит, бежать было бы некуда.
Все население Грозного, независимо от его этнической принадлежности, было принесено в жертву. Агрессия, начавшаяся атакой с воздуха, усиливавшейся день за днем, вскоре переросла в ковровые бомбежки и артиллерийские обстрелы. Целые кварталы были превращены в руины.
Дневник фиксирует, как медленно, словно огромные ловушки, схлопывались дома, оставляя внутри полостей - склепов еще живых людей, как начались первые зачистки, жертвой одной из которых она едва не стала.
Ее дневник во многом отличается от дневника ее сверстницы из Амстердама. Совпадая, кажется, лишь в одном — предельной искренности. И еще — и Анне Франк, и Полине Жеребцовой свойственна предельная чуткость к деталям. Но только, на мой взгляд, тесный мирок «убежища» как-то уютней и защищенней полуразрушенной грозненской квартиры, стены которой вот - вот рухнут на живущих в ней.
Только присутствие близкой смерти объединяет эти два очень непохожих мира.
Но логика, приведшая к гибели еврейскую девочку и сотни тысяч ее сверстников и сверстниц и сегодня понятая нами, пробуксовывает в случае Чечни: две войны, ведшиеся двумя правительствами демократической России на исходе второго и в начале третьего тысячелетия, унесли жизни 20 тысяч ее, же детей.
Мальчики и девочки лежат там — под кадыровским новостроем, под пустырями, поросшими чертополохом, под до сих пор мягко пружинящей почвой пригородных садов. А муравьи и землеройки не знают родства.
Несколько лет назад я стоял рядом с зарастающей полынью огромной воронкой от авиабомбы в центре Грозного, взорвавшейся прямо над убежищем 18-летней грозненской девочки Инны Гребцовой, которую мне удалось спасти в первую войну.
И которая погибла во вторую.
Когда горячая фаза войны закончилась, Правительством Российской Федерации не было сделано ничего, чтобы хоть как-то защитить своих оказавшихся в зоне бедствия сограждан. Особенно это касается этнических русских, оказавшихся к концу войны наиболее уязвимой частью населения Грозного. Об этом, наверное, самые трагические, часто ломающие сложившиеся стереотипы страницы дневника Полины. Но и здесь ей не изменяет чувство справедливости.
Сопротивляясь обстоятельствам, она закончила, школу журналистов Чечни с красным дипломом и стала профессиональным сотрудником СМИ, поступила в вуз. Полина публикуется в различных изданиях Чеченской Республики, Дагестана, Ставрополя. Ее стихи читают по радио города Грозного. Всего в Чечне опубликовано около 300-т поэтических произведений Полины.
После переезда в Ставрополь стихи перестали печатать.
В газете «Грозненский рабочий» за 15 октября 2004 г. есть публикация о ракетной атаке на мирный грозненский рынок 21 октября 1999 г.
Это событие — одно из самых кровавых преступлений российских военных, приведшее к гибели сотен ни в чем не повинных людей, произошло на глазах 14-летней девочки и ее матери, тогда находившихся в его эпицентре. Полина была тяжело ранена, и последствия этого ранения ощущаются и сегодня.
За годы, прошедшие с окончания «Контртеррористической операции на Северном Кавказе» (так официально называется Вторая Чеченская война), мама Полины получила мизерную компенсацию за утерянное жилье. «Все эти деньги ушли на лечение, мое и мамино, — пишет Полина, — а мне, чтобы не стать бездомной, пришлось взять ссуду в банке “Русский стандарт” под грабительские проценты. Эти деньги ушли на покупку комнаты в коммунальной квартире с частичными удобствами, в селе на юге России. А ведь раньше наша семья жила в благоустроенном городе почти с миллионным населением!
За полученные увечья и ранения ни я, ни мама никогда не получали компенсацию»
Случайно увидев одну из книг, изданных Фондом Солженицына, в 2005 году Полина Жеребцова пишет писателю письмо, в котором рассказывает свою биографию и просит помочь с работой. Спустя несколько месяцев приходит ответ — сотрудники Фонда Солженицына помогают Полине переехать в Москву.
Полина, как жертва военного конфликта, часто болеет, но не оставляет писательской работы. И, естественно, что она пишет о пережитом.
«Эту книгу я посвящаю Правительству России, — говорит Полина: — Нужно заблаговременно предупреждать конфликты, подобные чеченским войнам, и не доводить страну до состояния гражданской войны».

Станислав Божко
Москва

ДНЕВНИК
ЖЕРЕБЦОВОЙ ПОЛИНЫ
Чечня. 1999-2002.
Книга Вторая.

Правителям современной России посвящается.

Из полевого блокнота:

«Все мы, пробитые войной, стали частью слепого пятна.
Подобно тому, как отверстие, пробитое в черепе пулей, становится частью черепа, более того — его третьим глазом, широко открытым в небытие.. »

Станислав Божко
«Время года — Война»

24 сентября 1999
10: 05
Нас немножко бомбили сегодня. И соседи уже не пошли на работу, оттого что боятся.
А я с мамой пойду на рынок — торговать. Я ей помогаю. В моей школе слух о ее закрытии.
Все говорят: «Война».

14: 05
Слышен рев самолетов. Они бросают бомбы, но пока — далеко. В центре Грозного, где находится рынок, я ощущаю лишь дрожь земли. И все. Никуда не ухожу.
А куда мне идти?
Я тут.
Полина.

25 сентября 1999
Дралась сегодня в очереди за хлеб. Азербайджанцы, которые привозили в наш город свой товар, — уехали. Торговать нечем!
Еще решила написать рецепт пышек с сыром.
Они такие вкусные!
Я испеку их, когда будет мир.

26 сентября 1999
На рынок мы не пошли — засорилась канализация в доме. Кто-то из соседей засорил и не признается. Мы вызывали слесаря. Слесарь был русским, пьяным, и ему стало плохо — пришлось бежать за медсестрой и делать ему уколы. Он чуть не умер от сердечного приступа.
И забитая канализация продолжила свое существование.

27 сентября 1999
В нашем Старопромысловском районе бомбили остановку «Березка», это от нас совсем недалеко. Бомбили с утра.
Буду читать Шекспира. У нас в библиотеке его 12 книг.
Книги старинные, изданные в начале ХХ века. Их покупал мой дедушка-журналист кинооператор. Он погиб в 1994 году, в начале первой войны, в момент обстрела больницы на улице Первомайской.
Сегодня ночью мне снились жуткие сны.

29 сентября 1999
Бомбят.
Моя любимая тетя Марьям уехала в Ингушетию.

30 сентября 1999
Бомбили мосты.
По радио передали, что ориентировочно 10 октября будут заходить танки федеральных войск.
Я подумала и решила, что если уж война, надо пойти и купить себе черное белье, чтоб не стирать так часто.
Взяла хлеб в драке. Люди словно сошли с ума.

1 октября 1999
Вчера и позавчера — бомбили. По слухам, попали в больницу № 7. Местное радио передало: убито 420 человек, ранено около 1000.
Город полнится слухами. Часто эти «сведения» противоречат друг другу.
О том, что будет новый виток войны, в августе, нас предупреждал профессор В. Нунаев — знакомый врач кардиолог. Мы ему не поверили. Закупили новый товар.
6 августа мы узнали: из Грозного выехала вдова погибшего президента Д. Дудаева. Столько информации! Верить можно только тому, что увидел сам, своими глазами. И ни в коем случае не доверять ушам.

30 сентября нас опять затопила канализация. Вызвали слесарей, но никто не пришел. Мучились сами. А «дорогие» соседи продолжают все лить вниз. Мы выносим за ними ведрами.
На рынке люди менялись адресами, кто с кем подружился. На случай, если сильно будут бомбить или если разбомбят совсем, чтобы было куда уйти, где жить. Нам адрес дал Назар. Он вместе с женой торгует продуктами: Микрорайон, улица Косиора №8, квартира 66. Автобус № 29.
Также адрес дала русская женщина, имя ее — Леля. Сказала: «Вдруг вы в центре города будете, и начнется авианалет? Бегите по проспекту Победы, к дому №5 «А» (это рядом с рынком), у нас во дворе есть большой подвал».

Сразу погибнуть, наверное, не так страшно, страшно лежать в завалах и мучительно умирать. Я помню, так умирали русские старики в 1994 году в центре Грозного. Не было техники разгрести бетонные плиты.
Их дом разбомбил самолет, а они были на верхних этажах и оказались внутри завала.
Люди разных национальностей тогда приходили, плакали у этой горы плит, слыша их стоны. Так прошло несколько дней. А потом все стихло.
Это очень страшная смерть.
Еще я думала над разными религиями. Все они по-своему хорошие, только люди плохо выполняют законы Бога.

У Фатимы — соседки из среднего подъезда нашего дома, умер сын, совсем маленький мальчик.

5 октября 1999
Пока живы!
Газа давно нет. Бомбят.
Наш четырехэтажный дом от сотрясений стал оседать. В комнате отошли стены от потолка. Сегодня самолеты кружили над рынком. Многие убежали. В том числе здоровый светлый парень — Вандам, который учится на юридическом факультете. Он периодически разрешает мне и маме торговать в его деревянной будке. Это удобно под дождем. Но я его не люблю.
Дома мы варили картошку в электрическом самоваре. Электричество бывает, но уже не всегда. Газ отключили. Это на случай обстрела, чтобы было меньше жертв. Дома горят, люди гибнут.

11 октября 1999
Воюют. Далеко слышны раскаты, похожие на гром.
Мы решили торговать газетами. Тетя Таня и ее дочь Юлька злятся.
Они торгуют печатной продукцией. Теперь мы — конкуренты. У нас выхода нет. Товар не идет. На еду денег не хватает.
Позавчера я пошла и «экспромтом» познакомилась, с женой Сулима. Человека, что привозит газеты и журналы оптом. Приврала, что дружу с Юлькой. Когда-то мать Юльки работала с моей мамой. Только дружбы нет. Знакомство.
Женщина представилась — Соня. Сразу дала мне под реализацию журналы. Вчера соседка по рынку Кусум, подошла к нашему столу с товарищем сына. Незнакомый парень подарил мне красивую маленькую книжку.
Кусум пытается подружить меня со своим сыном. Ее сын очень высокий, потому сутулится. Он скромный, стеснительный. Зовут Дауд. Ходит на подготовительные курсы. Готовится в Нефтяной институт. Всегда учебники по химии в руках. Дауду 21 год, а мне — 14 лет.
Мама говорит, что замуж мне еще рано. Твердит: «Надо учиться! »
Кусум соблазняет:
- Ты единственная девушка, на которую мой сын обратил внимание. Если ты станешь его официальной невестой, мы подождем, пока окончишь 9 классов школы, — по чеченским меркам, это лестное предложение.
Я вижу: парень хороший! Но мне больше понравился его друг, тот, что подарил книжку. Мать Дауда купила мне красивую летнюю майку и торжественно вручила.
- Как первой девушке, которая понравилась сыну! — так она объяснила свой подарок.
Нашего соседа, веселого гуляку Буратино, не видно несколько дней.
Пусть с ним все будет хорошо!
Патошка.

12 октября 1999
В школу не хожу. Занятий нет. Помогаю маме.
Кто-то позавчера, под проливным дождем, облил дерево керосином и поджег. Вот идиот!
Получился кострище! В это время как раз прилетел самолет и долго кружил. Люди боялись. Вдруг он сбросит бомбу? Но обошлось.
Кусум познакомила меня со своими сестрами. Говорит, я всем нравлюсь. Но мне нужно ходить в платке, чтобы не узнали, что у меня мама русская, лучше ко мне относились.
Эти взрослые — разговорчивые. Всегда что-нибудь дарят. Может, я не буду одинока?
У меня появятся друзья?
Я люблю косынки и платки. Мне не нравятся эмансипированные женщины Запада.
Любая одежда с шарфом в тон — романтика, нежность и тайна.
Носить платок мне советовал друг мамы.
Объяснял: «Тогда я смогу за тебя заступиться. Ты взрослеешь. Тебе защита нужна! »
Они не знают, что отец моего отца — чеченец. И если считать по мужской линии, то я чеченка. Мамина фамилия у меня потому, что за семь месяцев до моего рождения мама рассталась с моим отцом. Мириться не захотела. Позднее мама достала у врача справку, что я — семимесячный ребенок! Записала меня на себя. Забавнее всего, что мать моего отца, моя бабушка Элизабет, — еврейка. Значит, он еврей? Ха-ха. А у них считается все по материнской линии.
Поэтому я считаю, что я дитя мира.
Своего отца я ни разу не видела. Мне с детства твердили: «Папа умер! » — а мне хочется верить, что это неправда.

Сегодня к нам подошла моя дорогая тетя Лейла. Это она привезла из роддома меня новорожденную и мою маму к дедушке. Лейла всегда помогала нам. Она когда-то работала с мамой на большом заводе «Красный молот». Мама в отделе «Снабжение», а Лейла — в отделе «Сбыт».
Лейла пообещала принести варенье собственного приготовления. Она предложила на рынке звать мою маму на чеченский манер. Теперь и на рынке и дома все зовут маму — «Лейла».
Давняя мамина подруга, едва подошла к нам, стала уговаривать уехать. Мама и ухом не повела. Говорит:
- Я не знаю, где какие люди. Как живут в других местах? Ни обычаев, ни правил. У меня нигде нет близких родственников! Знакомых тоже нет. Здесь вся моя жизнь прошла! Здесь — две родных могилы, бабушки и отца. Свое жилье, что важно. Руслан есть. Пусть неофициальный брак, но опора. Защита. Уеду с ребенком. И что? Бомжевать буду?
Лейла качала головой:
- Покоя нет. Жить не дают. То одни! То другие! Хотелось бы, чтоб наша девочка рано замуж не пошла. В домашнее рабство не попала. Впрочем, неизвестно, где лучше? Наша молодежь скромнее.
У Лейлы родная дочь живет в семье отца. Они видятся редко. Лейла второй раз вышла замуж, но своих детей больше нет.
Поэтому она меня любит. Считает меня своей дочерью. Дарит подарки.

Я обиделась на чеченца Вандама. Он увидел меня в большом платке и расхохотался: «Для кого ты так нарядилась? Куда собралась? »
И нарочно плюнул, свинья.
Как-то он подсылал тетю. Знакомиться. Его тетя обхаживала мою маму, угощала ее.
Так положено, чтоб завести знакомство и подружить парня и девушку. Она в открытую просила меня племяннику в жены.
Они скрывали, что одна жена у него уже есть! А другие люди — рассказали...
Мне Вандам не нравится. Внешне — деревенский русский «Ваня».
Крупный парень, но... трусоват.

13 октября 1999
По ночам слушаем орудийную канонаду. Днем — торгуем.
Поругалась с Таней и с Юлькой. Соня стала относиться к нам хуже. Не знаю, это я ей надоела своими просьбами? Или наши конкуренты что-то наговорили?
Теперь я ношу платок, как тетя Кусум. Кусум меня хвалит. Подсядет к нам на рынке
и волосы мне расчесывает. Зовет:
- Пойдем, сделаем тебе завивку!
Друг Дауда снова подходил. Купил мне мороженое. Я ему понравилась? Знала бы об этом Кусум, мать Дауда!
Этот парень спросил меня:
- Сколько тебе лет?
Услышав, что четырнадцать, удивился:
- Ты такая маленькая! Я думал, ты взрослее. Знаешь, ты очень похожа на царевну Будур из моей любимой сказки!
Тогда я осмелела и заявила, что он — «Аладдин»! Мы долго смотрели друг на друга и молчали. Я удивилась своей смелости. Раньше с парнями я помалкивала, только слушала, а тут — заговорила. У Аладдина красивые глаза. А волосы — черные, кольцами, до плеч.
Он действительно как принц! Я вспомнила, что видела его во сне! Давно. Когда была ребенком и еще не ходила в школу.
Аладдин сообщил: ему 23 года. У его отца — другая семья. Есть мать и сестра. Они живут в селе. Смутившись, Аладдин долго рассматривал свои туфли и, не прощаясь, ушел.
Полина.

14 октября 1999
Утром я проведала школу. Возможно, учиться мы не будем до весны.
Из школы поехала на рынок.
Мама ждет моего отчима. Он ушел помочь с отправкой вещей другу, давно, 19 сентября.
С тех пор мы ничего не знаем о нем.
Главное — распродать товар. Забрать новую одежду, любимые книги и уехать.
Наша торговля еле дышит. Покупаем еду, а отложить ничего не можем.
Тревожат газетные статьи о том, как беженцы половину дороги идут пешком, сгибаясь под
своими вещами. Как они мерзнут. О том, что машины с ними расстреливают по дороге.
Путь из города очень опасен!
Денег, чтобы надолго снять себе «в беженцах» квартиру, — нет. Мы по закупочной
стоимости отдаем свой товар, привезенный из г. Баку. Лишь бы собрать денег!
Вся молодежь надела военную форму. Многим форма идет! Но оружия в руках нет. Только
рации. Автоматы у взрослых мужчин. Кому 30 лет и больше.
Кусум плачет, рассказывает, что ее сын ушел из дома. Просит мою маму помочь его
вернуть. Просит разрешения сказать, что я согласна выйти за него замуж. Только бы он
оставил своих новых знакомых! Вернулся домой!
Мы поддержали идею Кусум. Я предупредила, что потом уеду, но обязательно помогу.
Однако Кусум не решилась брать меня в дорогу. Поехала к нему одна. Но вернулась без
сына. Дауд заявил ей, что у него надежные товарищи. И что он не оставит их до конца.
Мы все плакали.
Царевна Будур.

20 октября 1999
Снился обвал в горах. Погибло много людей! Я видела, как летели
огромные каменные глыбы. Давили, рушили. Я пряталась, бежала, падала.
Мелкие камешки больно ударяли меня.
Проснулась в ужасе. Долго лежала не шевелясь. Занемели руки и ноги.
Ну и натерпелась же я страха во сне!
А потом был сильный обстрел в реальности. Но все в порядке.

22 октября 1999
Нас с мамой ранило 21 октября. Так неожиданно и страшно сбылся мой сон.
Я видела: за столом сидела убитая женщина. Раненые прятались в кафе и в подъездах
домов. Мужчины — добровольные спасатели подбирали жертв обстрела, распределяли по
машинам. В первую очередь — тяжелораненых.
А началось все неожиданно, около пяти часов вечера. Мы собрали свой оставшийся товар:
две сумки. Одна — мне, вторая — маме. Тут встретили Кусум с маленьким ребенком.
Стояли, разговаривали. Вдруг яркая вспышка осветила еще светлое небо. Последовал
сильный грохот. Мы, от испуга, перекатились за свой стол. Присели между железными
ларьками. Другого укрытия рядом не было. Взрыв! Потом еще. Похоже на то, что одно и
то же взрывается много раз. Мы побежали, теряя свой товар, во двор Дома Моды. Это
самый центр Грозного. Улица Розы.
Когда я бежала, огромный осколок, словно эхо очередного взрыва, просвистел совсем
рядом. Он рассек не меня, а время, словно теплую воду, которая ушла куда-то вниз, и я
стояла в сухом русле, сразу поняв, что ни мама, ни другие люди не могут спасти меня от
Смерти, если я закричу о помощи.
Смерть и я — только мы оказались связаны друг с другом в этом мире. Нет ничего, что могло стать между нами и закрыть собой.
Мне стало смешно и не нужно все — вещи, сумки и всякие ценности. Я поняла, что
ничего, совсем ничего не возьму с собой Туда.
Сильный удар и... время вернулось вместе с огненными искрами, которые осколок высек из
кирпичной стены дома рядом с моей головой. А ноги мне рвали чьи-то маленькие
металлические челюсти, но я по инерции продолжала бежать.
Только спустя несколько шагов — упала.
Меня подняли.
Мы бросились в подъезд жилого дома, но там вместо второй двери была решетка.
Выбежали во двор, в шоковом состоянии, метнулись в другой подъезд, в жилой дом,
рядом. Там, где раньше был магазин «Рыболов».
Когда я присела, забившись в угол, пронизывающая боль в ногах дала о себе знать.
В этот же подъезд мама и Кусум втолкнули, забросили девушку - чеченку.
У девушки разворотило колено. Я впервые увидела, что кость внутри белая.
Она была в шоке и говорила только:
- Больно! Больно! Больно!
В подъезде были женщины и дети. Мама сказала, что у нее дырочка в кармане пальто и
«горит» бедро. Другой осколок попал к маме в карман.
Когда в наш подъезд заглянули мужчины, то все закричали, что первую надо увозить
девушку без ноги. Она потеряла много крови. На вид девушке было 17–20 лет. Ее увезли.
В подъезд снова заглянули добровольные спасатели. Молодые парни. Среди них был
Аладдин. Меня решили доставить на перевязку в аптеку, на проспект Победы (в бывший
хлебный магазин).
Аладдин нес меня на руках и шептал:
- Не плачь, моя царевна! Не бойся! Помощь — будет!
Маму вели сзади. Не забыли и наши сумки с товаром — не растерялись в суматохе.
Наш путь лежал через двор Дома Моды. В нем я как-то жила с мамой у моего деда — журналиста.
Когда меня тащили под обстрелом, я увидела троих убитых. Они лежали отдельно друг от
друга. Их кто-то накрыл картоном. Одна была женщина, один — мужчина, а кто третий, я точно не поняла. По-моему, ребенок.
Нас отнесли в аптеку, и незнакомая женщина вытащила осколок из бедра у мамы. А мне
только перевязали ноги, так как один осколок был глубоко внутри, а другие тоже
вынимать было больно. Аладдин меня жалел, гладил по голове и грыз пряник.
Решили, что нужно домой, что в больницах все переполнено ранеными людьми, так как на
рынке торгуют в основном старики, женщины и дети. Мужчин там очень мало.
Практически нет.
Мы ведь были далеко от эпицентра, почти за три квартала. Сколько же там убитых?
Нас доставили домой на своей машине, какие - то совершенно незнакомые люди.
Я частично оглохла на оба уха — были сильный звон, и полуобморочное состояние.
Все вокруг плыло. Я услышала, как кто-то несколько раз сказал:

Кто сделал Полинке добра — увидит его,
Кто сделал Полинке зла — увидит его.

По-моему, это часть молитвы. И на самом деле звучит так:

Кто сделал на вес пылинки добра — увидит его,
Кто сделал на вес пылинки зла — увидит его.

Но в ушах звенело, и мне слышалось в полубреду свое имя в этих словах.
К утру боль в ноге усилилась.
Я пила обезболивающие таблетки и снотворное. Но боль становилась все страшнее.
Едва я задремала, как наша кошка, почувствовав сквозь бинты кровь, пролезла под одеяло
и вцепилась зубами мне в правую ногу.
Это было ужасно. Я ее прогнала тумаками.
Едва мы позавтракали, мама стала просить соседей отвезти меня к врачам.
Верхние жильцы согласились. В их «шестерке» мы отправились в больницу № 9.
Врачи сразу объяснили:
- Нужен рентген. Его нет. Отключили электроэнергию, а дизель куда-то пропал в
суматохе.
Но меня все равно направили в операционную. В операционной, грязной и темной, на
первом этаже гулял полосатый кот. Он терся о ножки стула и мурчал. В распахнутых
дверях, на пороге стояли заплаканные люди. Все было в крови. Обрывки одежды, какие-то
простыни. Бегали люди. Они искали своих родственников и знакомых.
Легко раненные, ждали в очереди к врачу, со вчерашнего дня. Сидя на полу и на стульях.
Глухо стонали близкие тех людей, которые уже умерли в больничных стенах. Страшно
кричала какая-то чеченка. У нее убило детей. Женщина средних лет просила денег на
операцию сыну, на лекарства. Ей подавали.
Врач, который смотрел меня, устал. Он еле стоял на ногах. Он рассказывал, что ночью, в
момент операций, несколько раз отключали электричество, что прооперировали десятки
человек. Много умерло.
Молодой корреспондент-немец в очках и в клетчатой рубашке спрашивал докторов о
количестве пострадавших и умерших ночью. Каких ранений больше?
А меня о том, страшно ли было?
Врач называл цифры. Говорил, что в суматохе не записали всех. Оттого такая путаница и
многие не могут отыскать потерявшихся людей. Я не запомнила эти данные точно, поэтому
указать их не могу. Мне забыли сделать обезболивание, когда обрабатывали рану.
Я заревела. Кричать было стыдно. Врач спохватился и сделал мне уколы.
Все лекарства и шприцы тут же, в ларьке, купила моя мама. Дополнительно — прививку от
столбняка. Осколки искали, но не нашли.
- Без рентгена помочь не можем. Расковыряем ногу зря, — повторяли врачи: — Ищите, где работает рентген.
Удалили только мелочь. У мамы к этому моменту на бедре стоял пластырь. Она ходила. Мы приобрели болеутоляющие средства, много бинтов, хирургических салфеток и зеленку.
Будур.

23 октября 1999
Вчера произошло замечательное событие!
Во второй половине дня к нам, совсем неожиданно, явились гости. Кусум и Аладдин!
Это Аладдин нес меня раненую через двор моего детства! Адреса у них не было. Нас
нашли, опрашивая о пострадавших от взрыва. Они знали только район города. Пришлось
долго искать. Оба сильно устали. Мама подала чай.
Кусум принесла фрукты. Аладдин дал 70 р. на бинты. Больше денег у него не было. Он все время молчал. Я — тоже. Друг на друга мы не смотрели, отводили глаза.
Говорили взрослые — моя мама и тетя Кусум.

25 октября 1999
Я плачу. По вечерам моя раненая нога болит сильнее. И со второй ногой непорядок!
Царапины на ней воспалились! Припухли.
Мама утешает:
- Прививку сделали. Это пыль попала. Пройдет!
Все дни соседи из дома напротив ходили в центр по ночам. Среди них были Сулейман
и его жена Золина. Многие описывают большую ракету, без «хвоста».
Говорят, что там, где она лежит, сильная радиация! В городе много иностранных
корреспондентов. Сумели пробраться! Кто-то счетчиком замерял излучение.
Люди специально приезжают на рынок, смотреть «ракету – смерть».
Я прошу маму:
- Уговори соседей свозить меня туда! Хочу узнать, как выглядит гадость, которая принесла
мне боль.
Российская сторона отказывается комментировать обстрел рынка.
Но у чеченцев таких огромных ракет нет.
Говорят, тех, кто был вблизи ракеты, разорвало на кусочки, и теперь родные узнают их по
частям вещей: пуговицам, заколкам и кусочкам одежды.
Сегодня Резван, младший сын соседки Нуры, после обеда возил нас в больницу № 4.
Свет был, но не вышел на работу врач-рентгенолог.
Мама купила несколько батонов хлеба. Раздала всем соседям, стоящим у нашего подъезда,
«за мое выздоровление».
Мама нашла палку прабабушки Юли-Малики. Это коричневая деревянная «клюка», как у сказочной Бабы Яги. Я учусь с ней ходить по комнате.
Мама ноет, что мы все деньги уже прокатали, за операцию и за лекарства платить нечем.
Сегодня она торговала до 12: 00 и ракету видела!
Будур.

26 октября 1999
Рано утром, пока мало людей (я стесняюсь ходить с клюкой), мы с мамой пошли
на рынок. Я посмотрела на «останки» ракеты. Очень большая!
По ракете лазили мальчишки. Они сообщили, что она «заразная», поэтому ее должны
убрать. Ракета смела вокруг все. Плакали люди, которые ничего не нашли на тех местах,
где стояли их мать, дочь или сестра. Абсолютно ничего! Собирали, искали лоскуты от
одежды родных.
Некоторые знакомые пришли торговать. Они раскладывали свой товар и спрашивали о моем самочувствии:
- Осколки достали?
Мама просила допродать наш товар, тот, что мы не растеряли до конца, чтобы он не
пропал. Но люди боялись и не согласились.
- Сильное воровство, — объяснили они. И рассказали очень подробно о том, что было
после взрыва:
- Двенадцать человек расстреляли прямо на месте из-за хищений! Мародеры лазили и днем и по ночам! Забирали с убитых вещи, золото и плащи, обувь, одежду, косметику. Это делали под видом поиска пропавших членов семей. Некоторые приходили воровать с детьми! Папа с ребенком «искал» маму. А мама, с другим отпрыском «искала» отца. Не сразу дежурные - чеченцы поняли эти хитрости. Начали проверять документы. Многие из числа раненых были обкрадены!

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒