ГЛАВА ВТОРАЯ

Но Ионна была серая, а тоска нестерпимая. Не просто тоска, а тоска по кому-то. Через неделю я вернулась. Когда я уезжала, моя мать вдруг очнулась, спросила меня, счастлива ли я. Я заверила ее, что да, мне очень нравится юриспруденция, я много занимаюсь и у меня хорошие друзья. Успокоенная, она снова ушла в свою меланхолию. Ни на одну секунду – в отличие от прошлого года – я не почувствовала желания поговорить с ней обо всем. Да и что ей сказать? Решительно я постарела.

В пансионе я нашла записку от Бертрана, который просил позвонить, как только я вернусь. Он наверняка хотел выяснить отношения – я не очень доверяла деликатности Катрин – и в этом я ему отказать не могла. Итак, я ему позвонила, и мы договорились встретиться. В ожидании я записалась в университетскую столовую.

В шесть часов мы встретились с Бертраном в кафе на улице Сен-Жак, и мне показалось, что ничего не произошло, что все начинается снова. Но когда он поднялся и с серьезным лицом поцеловал меня в щеку, я вернулась к действительности. Я трусливо пыталась принять легкомысленный и безответственный вид.

– Ты хорошо выглядишь, – сказала я искренне, а в голосе пронеслась циничная мыслишка: «К сожалению».

– Ты тоже, – коротко сказал он. – Я хочу, чтобы ты знала: Катрин мне все рассказала.

– Что все?

– О твоей поездке на побережье. Я тут кое-что прикинул и думаю, что ты была с Люком. Так это или нет?

– Так, – сказала я. (Я была тронута. Он не злился, а был спокоен и немного грустен. )

– Ну, так вот: я не из тех, кто делится с другими. Я еще люблю тебя настолько, чтобы не придавать этому всему значения; но не настолько, чтобы позволить себе роскошь ревновать и мучиться из-за тебя, как весной. Ты должна выбрать.

Он выпалил это одним духом.

– Что выбрать? – Мне стало скучно. Люк был прав, я не думала о Бертране как о главной проблеме.

– Или ты больше не видишь Люка, и у нас все продолжается. Или ты его видишь, и мы останемся добрыми друзьями. Больше ничего.

– Конечно, конечно.

Мне абсолютно нечего было сказать. Он как будто повзрослел, обрел солидность; я почти

восхищалась им. Но он больше ничего для меня не значил, решительно ничего. Я накрыла рукой его руку.

– Я в отчаянии, – сказала я, – но ничего не могу поделать.

– Нелегко это проглотить, – сказал он.

– Я не хочу тебя мучить, – повторила я, – и я действительно терзаюсь сама.

– Но это не самое трудное, – сказал он как бы самому себе. – Вот увидишь. Когда все решено, тогда уже не страшно. Плохо, когда цепляются.

Он вдруг повернулся ко мне:

– Ты любишь его?

– Да нет же, – раздраженно сказала я. – Не в этом дело. Мы очень хорошо понимаем друг друга, вот и все.

– Если тебе станет тоскливо, помни, я здесь, – сказал он. – А я думаю, что станет. Вот увидишь:

Люк – ничто, этакий грустный умник. И все.

Я подумала о нежности Люка, о его смехе, – какая меня охватила радость!

– Поверь мне. Во всяком случае, – добавил он как-то порывисто, – я буду здесь, Доминика. Я был очень счастлив с тобой.

Оба мы готовы были расплакаться. Он – потому что все было кончено и тем не менее ему хотелось надеяться, я – потому, что у меня было ощущение, будто я теряю истинного своего защитника и бросаюсь в сомнительное приключение. Я встала и тихонько поцеловала его.

– До свидания, Бертран. Прости меня.

– Что уж там, – сказал он мягко.

Я вышла совершенно разбитая. Замечательно начинался год.

В моей комнате меня ждала Катрин, с трагическим лицом сидя на кровати. Она поднялась, когда я вошла, и протянула мне руку. Я без энтузиазма пожала ее и села.

– Доминика, я хочу попросить прощения. Я, наверно, не должна была ничего говорить Бертрану. Как ты считаешь?

Вопрос привел меня в восхищение.

– Это не важно. Может быть, было бы лучше, если бы я сама ему сказала, но это не важно.

– Ну и хорошо, – сказала она, успокоившись. Она снова уселась на кровать – теперь вид у нее был возбужденный и довольный.

– Ну – рассказывай.

Я потеряла дар речи, потом засмеялась.

– Ну нет! Ты просто великолепна, Катрин! Провентилировала вопрос с Бертраном – раз, два и готово! – и, покончив с этим неприятным делом, валяй рассказывай дальше, что-нибудь этакое, позаманчивей.

– Не издевайся надо мной, – сказала она тоном маленькой девочки. – Рассказывай мне все.

– Нечего рассказывать, – ответила я сухо. – Провела две недели на побережье с человеком, который мне нравится. По ряду соображений история на этом кончается.

– Он женат? – спросила она вкрадчиво.

– Нет. Глухонемой. А сейчас я должна разобрать чемодан.

– Ну что ж, я подожду. Все равно ты мне все расскажешь, – сказала она.

«Самое ужасное, что так оно, возможно, и будет, – подумала я, открывая шкаф. – Найдет черная меланхолия…»

– Ну ладно, а вот я, – продолжала она, как будто это было открытием, – я влюблена.

– В кого? – сказала я. – Ах да! В последнего, конечно.

– Если это тебе не интересно…

Но она продолжала. Я со злостью приводила в порядок вещи. «Почему у меня в подругах такие дуры? Люк бы ее не потерпел. А при чем тут Люк? Притом что это, в общем, моя жизнь».

–…Одним словом, я его люблю, – заключила она.

– А что ты называешь любить? – спросила я с любопытством.

– Ну, я не знаю. Любить – это думать о ком-нибудь, везде с ним бывать, предпочитать его другим. Разве не так?

– Не знаю. Может быть.

Вещи были в порядке. Я вяло уселась на постель. Катрин сделалась милой.

– Ты какая-то сумасшедшая, Доминика. Ты ни о чем не думаешь. Пойдем с нами сегодня вечером. Я буду, конечно, с Жаном-Луи и с его другом, он очень умный, занимается литературой. Это тебя развлечет.

В любом случае я не хотела звонить Люку до завтра. И потом, я устала; жизнь представлялась мне унылым круговоротом, а в центре порой – единственная точка опоры – Люк. Он один меня понимал, помогал мне. Он был мне необходим.

Да, он был мне необходим. Я ничего не могла требовать от него, но он все-таки за что-то был в ответе. Главное – не нужно, чтобы он это знал. Соглашения должны оставаться соглашениями, особенно когда они могут причинить неприятности другим.

– Ладно, пойдем посмотрим твоего Жан-Бернара и его умного друга. Мне чихать на ум, Катрин. Хотя нет, не так; я люблю только грустных умников. Те, которые благополучно из всего выбираются, действуют мне на нервы.

– Жан-Луи, – запротестовала она, – а не Жан-Бернар. Выбираются из чего?

– Из этого, – сказала я с пафосом и показала на окно, где виднелось низкое небо, розово-серое в вышине и такое грустное, какое может быть только над замершим адом.

– Тут что-то не так, – сказала Катрин обеспокоено, взяла меня за руку и, спускаясь по лестнице, следила, как бы я не оступилась. В конце концов, я очень хорошо к ней относилась.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒