И грянула осень

Порой, невозможно и представить: насколько значимой и важной для человека может быть всякая мелочь. Будь это хоть самая крохотная, непримечательная вещица: для кого-то она может оказаться настоящим сокровищем, которое тот будет бережно хранить и скрывать от чужих взглядов и грубых насмешек.

Но особенно невероятен и знаменателен тот миг жизни, когда эта тайна, долгие годы находившаяся под замком человеческих мыслей и чувств, наконец освобождается от заточения, проливая свет на все нелепости и делая ту самую вещицу по истине бесценной. Стать свидетелем такого редчайшего явления – это настоящая удача. И, к счастью, однажды, без малейшего предупреждения и намёка, она ворвалась ко мне и застала врасплох, подарив ту самую встречу, полностью переменившую моё былое отношение к людям, и ко всему тому, что им до глубины души дорого.

Я как сейчас помню тот далёкий, вымокший до нитки осенний день. Помню, как медленно накатывала приятная, слащавая дремота, когда я возвращалась домой после очередной затянувшейся репетиции. Ощущаю всё тот же мягкий, убаюкивающий запах сырой листвы, тот же шаловливый шелест, играющий забавную мелодию. Я помню всё… Вот только до сих пор не могу объяснить себе, что же всё-таки заставило меня тогда сойти с привычного, краткого пути и пройти в тот старый, искорёженный временем парк, который теперь, как и вся эта история, надолго останется глубоко в моей памяти.

Это был выходной день. Вот уже минул полдень и навстречу понемногу начали выплывать сонные прохожие. Было довольно холодно и сыро, и к сердцу невольно стала подкрадываться густая, смутная тоска, а этот парк своими дряблыми, голыми, почерневшими ветвями, словно паутиной пронизавшими пасмурное небо, вгонял в ещё большее уныние, заставляя впасть в какую-то мрачную, тяжёлую задумчивость.

Так, в несвязных размышлениях и бесцельном блуждании по спутанным дорожкам парка прошло около получаса, пока какой-то взъерошенный, как воробей, неведомо куда спешащий мальчишка не столкнулся со мной и не пробудил меня от этих угнетающих мыслей. Он ошарашенный, как дикий зверёк, сначала озирался кругом, словно потеряв что-то, а затем, взглянув на меня и наконец поняв, в чём дело, опустил глаза и, как-то нелепо нахмурившись, пробормотал:

- Извините.

И более не ожидая ни секунды, в спешке направился дальше.

- Да ничего…

Смешной, подумалось мне, когда его маленькая фигурка уже исчезла за поворотом.

Понемногу с неба начала сыпать мелкая водяная пыль и прохожие, словно растворившись в ней, в мгновение исчезли. Парк опустел. Да и мне уже пора было спешить, пока изменчивая осенняя погода не преподнесла ещё больших сюрпризов.

В голове мельком пробежала мысль, как же теперь отсюда поскорее пройти к дому, ведь в этом парке мне приходилось быть впервые. Я осмотрелась кругом, и мой взгляд невольно пал на какого-то пожилого мужчину, сидевшего на скамье неподалёку. Его вовсе нельзя было не заметить: весь он как-то неестественно сжался и всем своим нелепым видом напоминал маленького, напуганного ребёнка, к тому же в руках у него была стиснута какая-то небольшая мягкая игрушка, которую он с каждым разом всё сильнее прижимал к груди.

- Вам нехорошо? Может быть скорую? – неуверенно обратилась я, медленно идя навстречу этому странному человеку, но никакой реакции не последовало. - Вам нужна помощь? – продолжила я, пытаясь заглянуть в его опущенное вниз лицо.

Он наконец поднял свою полуседую голову и, глядя на меня с недоумением, переспросил:

- Что? – однако, тут же опомнившись, уже с раздражением строго продолжил. – Ах, нет. Благодарю. Я в полном порядке и мне уже пора, - и, словно избегая разговора, он оставил своё место и поспешил куда-то вглубь парка.

- Да что это с ним такое?.. А, впрочем, это не моё дело, - мысленно успокаивала себя я, - мне и самой не мешало бы поторопиться, пока не разыгрался дождь.

Однако внутри, вопреки мыслям, что-то непрестанно влекло поскорее догнать того странного, грустного человека, хотя в этом и не было особой надобности. И какой же была моя, ничем не объяснимая радость, когда, обернувшись, на том месте, где ещё минуту назад сидел этот загадочный мужчина, я заметила тонкую, зацепившуюся за край скамьи серебряную цепочку. «Должно быть это он оставил! » - мигом пронеслось в голове, и уже без лишних раздумий, наконец отыскав повод, я бросилась догонять почти растворившуюся вдали высокую, стройную фигуру.

- Стойте… Стойте! - кричала я ей вслед, но фигура, словно вовсе ничего не слыша, продолжала удаляться. – Да стойте же! – возмутилась я, когда догнав, преградила человеку дорогу. И снова на меня пал его раздражённый, вопрошающий взгляд.

- Это случайно не вы обронили? – немного отдышавшись, продолжила я и протянула ему свою необычную находку. Невольно, тут же моё сознание увлекла эта любопытная вещица, ведь, как оказалось, на ту изящную, тоненькую цепочку был нанизан не менее удивительный, невероятно тонкой резьбы по дереву медальон с изображением клинового листа, который был замечен мной только в эту секунду.

Да как же это… Разве я мог… Неужели, - тихо бормотал неожиданно растерявшийся пожилой человек. Он, словно в панике, стал озабоченно шнырять по карманам своего расстёгнутого шерстяного пальто, - да как же это я…

- Возьмите, это ведь ваше, - продолжала я, уже не спрашивая, - вы его оставили.

Поле этих слов человек, будто очнувшись, неловко и как-то грустно улыбнулся:

- Моё… Оставил… Извини, что заставил через весь парк бежать за мной, - теперь уже та строгость и неприязнь, что была, когда я впервые потревожила его, бесследно улетучилась, оставив лишь простое, тёплое дружелюбие, - так нехорошо вышло…

- Да ничего. Возьмите.

Он осторожно забрал у меня из рук эту прелесть и со вздохом, тихо, словно от самого сердца произнёс:

- Спасибо, - и всё с той же трепетной улыбкой стал всматриваться в причудливые завитки этого удивительного медальона.

- А всё же у вас что-то случилось… Почему вы так расстроены? – не прекращало терзать меня неугомонное любопытство.

- Случилось, - тихо усмехнулся человек, - случилось, - и он медленно присел на бывшую буквально в шаге от нас скамью, - случилась осень, как и случается каждый год, - приглушённо сказал он, снова прижимая к себе игрушку.

- Так всё же я могу чем-то вам помочь?

В ответ он, не поднимая глаз, протянул мне свою пухлую руку:

- Дмитрий, - и ещё немного погодя, добавил, - Ильич, Дмитрий Ильич.

Я также поспешила представиться и пожала его горячую, мягкую ладонь:

- Очень приятно.

Тут он медленно поднял голову и, смотря мне прямо в лицо своими такими же грустными серыми глазами, как и само небо в этот день, тихо попросил:

- Присядь, пожалуйста… Побудь немного со мной, - и он, не отрывая своего просящего взгляда, ещё сильнее сжал мне руку, - совсем немного…

Я смягчилась и села рядом, как он и просил. Не знаю, что нашло на меня тогда, но его странности, которые ранее напугали бы меня, теперь напротив – всё больше увлекали и вызывали во мне непреодолимое желание поближе узнать этого загадочного человека.

Первую минуту он, всё ещё не отпуская руки, смотрел на меня без отрыва. Да и я не упустила такой возможности получше изучить своего собеседника. На вид, как мне показалось, ему было около шестидесяти, однако что-то в нём давало понять, что на самом деле он моложе. Одет Дмитрий Ильич был весьма скромно, без излишеств: огромное шерстяное пальто кофейного цвета, которое он носил нараспашку и такой же огромный, по-видимому, очень тёплый серый в полоску шарф, скрывавший под собой остальное одеяние. Внешность у него была вполне обычная, и выделялись лишь эти большие, полуприкрытые сырые глаза, смотревшие на меня в это мгновение с какой-то доброй насмешкой.

Заметив моё смущение, он отвёл взгляд, разжал руку и из кармана своего пальто достал тот самый медальон:

- Нравится? – обратился он ко мне.

- Конечно. Такая тонкая работа…

- Я сделал его для своей сестрички, когда мне было ещё двенадцать.

- А почему же тогда сейчас он у вас, а не у неё?

Тут мой новый знакомый неожиданно замялся, будто не находя нужных слов:

- Вот так вот просто не могу сказать, - выдавил он наконец, - этот медальон столько помнит, что порой и мне самому не верится. Одним словом, это очень долгий разговор…

- Так я никуда и не спешу, - пытаясь хоть как-то подбодрить его, заявила я, - к тому же и дождь почти перестал сыпать… Так что рассказывайте, Дмитрий Ильич, рассказывайте.

Он снова бросил на меня свой дружелюбный взгляд и добродушно расплылся в прежней улыбке:

- А я почему-то знал, что ты так ответишь… Так с чего же начать?..

- А расскажите для начала о той, для кого предназначена эта прелесть, - попросила его я, указав на медальон.

- А что собственно брат может рассказать о своей младшей сестрёнке? – начал он, теребя в руках цепочку. – Разве только то, какую по-детски искреннюю заботу и нежность она дарила в трудные для нас обоих времена, какой поддержкой мы были друг для друга, и как порой отчаянно я пытался сберечь и защитить её, ведь людей с дурными намерениями кругом было немало… В общем, мы были самыми обычными братом и сестрой.

- А имя у вашей сестрёнки есть? – вмешалась я, поняв, что сам он белее ничего не скажет.

Дмитрий Ильич, тут же раскусив моё намерение вытянуть из него как можно больше, хитро посмотрел на меня и, словно мурлыкая от удовольствия, продолжил:

- А имя у этого маленького солнышка было самое подходящее – Ярослава, хотя все всегда завали её просто – Яся. Мы всей семьёй жили тогда в этом самом городе, неподалёку от парка Гагарина, знаешь ведь?

- Конечно. А что он и раньше был здесь?

- Да ты что… Этот парк стоит тут ещё с советских времён, и большинство нынешних каруселей начали работать ещё тогда... Та квот, - он спохватился и, снова поймав прежнюю мысль, продолжил, - как я сказал, мы жили в то время здесь. Помню, а мне было тогда ещё лет пять, как родители впервые принесли домой это маленькое, совсем беззащитное, хрупкое существо, которое только и требовало к себе бесконечного внимания и заботы. Я тоже понемногу научился помогать матери по дому, пока отец целыми днями был занят на работе. Существо потихоньку росло, училось ходить, говорить, да и я уже через два года пошёл в школу.

И помню, как-то раз, в классе втором, придя домой после занятий, я был совершенно не в духе из-за какой-то очередной ссоры с одноклассниками, и мне навстречу выбежало наше златовласое чудо, держа в руках эту самую цепочку, правда, тогда на ней был ещё небольшой, такой же серебряный крестик:

- Димка, смотри, я теперь крещённая! Мы с мамой сегодня в церковь ходили, - хвастала она мне, - а где у тебя крестик? – вопрошающе глядя на меня, спросила она, всё также по-детски налегая на гласные и не произнося некоторых звуков, но я всегда её понимал…

- А у меня и не было его никогда, - смягчился я, не смотря на свой дурной настрой.

- А кто же тебя тогда хранить будет?

Я небрежно пожал плечами, не зная, что мне ответить ей на это.

- А я знаю! – заявила она, в одно мгновение оказавшись у меня на шее. – Я буду тебя беречь. Всегда-всегда. И никуда ты от меня не денешься!

- Яся… Выдумщица, - недовольно бормотал я, пытаясь оторвать от себя её цепкие ручонки, - и почему ты до сих пор так плохо выговариваешь «р»? Я ведь учил тебя вчера…

Тут же она, как дикий зверёк, отпрыгнула от меня (ей не очень-то шибко нравились эти наши занятия):

- Зануда, - и уже после откуда-то из кухни позвала, - пошли кушать. Я есть хочу, а мама на работу уехала.

- Весёлая у вас сестрёнка, - рассмеялась я, не сумев сдержаться.

- Да… Это уж точно, - согласился Дмитрий Ильич, ностальгически улыбаясь, - мы с ней никогда не скучали, да и это было невозможно, она ведь была такой заводной…

Со временем родителей всё чаще не было дома, и мы всегда находили с ней полезное и приятное для нас обоих занятие. А по выходным по нашей с ней традиции мы всегда старались ходить в парк покататься на каруселях, а особенно на «Вихре», который Яся любила больше всего, поесть сладкую вату или мороженое, пострелять в тире, если погода, конечно, не меняла наших планов.

Дмитрий Ильич ненадолго замолк, словно припоминая что-то, но затем, рассмеявшись, всё же продолжил:

- А какой она была болтушкой и фантазёркой… Так вот бывало выдумает всякое, а потом и сама начинает верить в какую-нибудь небылицу. Может быть, поэтому её так любили и тянулись к ней совершенно все: и взрослые, и такие же дети. Они все слетались к ней, как мотыльки к горящей во мраке свечке и кружили вокруг, пока порывистый, холодный ветер не перевернул всю нашу жизнь и не потушил её дрожащее, яркое пламя.

- О чём это он? – смутно думалось мне, когда после этих слов он неожиданно умолк, но спросить прямо я так и не решилась, да и говорил мой новый знакомый так путано, что было совершенно ясно – рассказывать ему об этом было очень непросто.

С минуту Дмитрий Ильич сидел совершенно неподвижно, уставившись куда-то вниз и не говоря ни слова. Я попыталась хоть как-то развеять это тяжёлое, словно нависшее над нами молчание и незатейливо спросила, указывая на ту самую игрушку, что и сейчас была стиснута у него в руках:

- А это что у вас такое?

Он тут же очнулся:

- Что? Ах, это… Это, - не спеша повторял Дмитрий Ильич, - до него мы ещё доберёмся, - и он осторожно разжал игрушку. Ею оказался мягкий, вязаный крючком довольно милый белый медведь с бусинами вместо глаз, с большим красным бантом на шее и в такой же красной, обитой кружевом шляпе.

- Прости, я снова запутался в мыслях, - поспешно извинился он, улыбаясь. - Как я уже говорил, мы были самыми обычными братом и сестрой с самыми обычными для детей радостями и мелкими ссорами. Так было всегда, пока вскоре, года через три, когда нашей Ясе вот-вот только исполнилось шесть, не стало наших родителей. Они разбились на кукурузнике, когда в выходные возвращались домой из деревни…Нелепо, но правда, - заметил он.

- На кукурузнике? – переспросила я.

- Да. А что? Раньше они частенько летали, пока многие из них не вышли из строя или также вот не разбились. Хотя, я сам -то почти не знаю, как всё случилось. Нам ведь с Ясей мало что рассказывали. Может, оно и правильно…

-А что потом с вами было?

- А что было… Я-то как-то перенёс всё это, а вот Яся… Ясе было очень непросто.

Дядя Толик, это был брат нашего отца, сразу же после этого переселился с семьёй в нашу квартиру, а нас самих, немного погодя, отправил к бабке на воспитание. Она жила тогда в небольшом, больше походившем на деревню городе П., и ехать до него нужно было весь день.

Я как сейчас помню ту мучительную, казалось, бесконечную дорогу. Мы были в пути уже восемь часов, и даже воздух уже невольно начинал давить на без того разгорячённое сознание. Я как всегда прихватил с собой какую-то очередную книгу (мне очень нравилась литература, а особенно Тургенев), но на этот раз, читая страницу за страницей, я не мог понять ни слова. Все мои мысли занимало только одно существо, сидевшее от меня по правую сторону и не прекращавшее сверлить взглядом далёкие, мелькавшие в окне картины проплывающих мимо гор, лесов…

Яся уже целую неделю не разговаривала со мной, и я каждую минуту ждал, когда она наконец скажет мне хоть что-то, ведь такого с ней никогда не было.

- Дима, - тихо позвала она.

Я вздрогнул:

- Что?

Она отвернулась от окна и, играя на солнце своим крестиком, спросила:

- А что теперь будет? Ведь мамы с папой с нами теперь нет.

Я конечно, же знал, что когда-нибудь она задаст мне этот нелёгкий вопрос и мгновенно выдал ей уже готовый ответ:

- Будем мы, мы с тобой, вместе, - и я наигранно улыбнулся, ведь сам с трудом верил в это. Мне тоже было очень страшно, и Яся тут же заметила это, но ничего не сказала.

- Выходит, это всё, что осталось у нас с тобой от них? – позже добавила она, пустив мне в лицо солнечного зайца.

- Выходит, - согласился я, стараясь сохранять всё тот же уверенный тон.

Яся оставила свой крестик и осторожно придвинулась ко мне:

- Почитай мне, Дим, - и я, помню, тогда по-детски обрадовавшись, что этот трудный разговор уже позади, и что я продержался молодцом, завёл свою литературную шарманку, под которую вскоре заснули мы оба.

На следующее утро мы с Ясей наконец добрались до дома нашей бабки. Я когда-то был здесь с родителями, но почти ничего уже не помнил. Это оказался довольно крепкий, небольшой деревянный дом с белыми ставнями и высокой крышей, в котором нам теперь и предстояло жить.

Поначалу, конечно, с непривычки, было трудно, ведь тут же на нас свалились все заботы по дому, уход за уже еле ходившей и редко встававшей с постели бабушкой, но со временем мы с Ясей вполне освоились. Я продолжил ходить уже в здешнюю школу, а Яся, пока меня не было, пыталась как-то заниматься домашними делами.

- Это в шесть то лет? – прервала я его рассказ.

- Да. Всего-то в шесть лет. А что нам ещё оставалось? У нас ведь не было тех, кто мог бы о нас позаботиться, в отличие от других детей. Может быть, поэтому я и не мог никогда поладить со своими ровесниками, да и, честно говоря, не желал этого. Меня дома всегда ждал лишь один, самый близкий друг – Яся, и никого мне больше и не надо было.

- А что было с самой Ясей? Она- то с кем-то кроме вас общалась?

- По началу она вообще редко разговаривала… Даже со мной, - с остановками, словно перебарывая что-то в себе, отвечал Дмитрий Ильич, - но время, как известно, лечит всё, и Яся тоже понемногу начала забывать всё и привыкать к новому месту, новым людям, однако такой, как раньше, она уже, конечно, не стала. Общалась ли она с другими? – тут мой знакомый ненадолго задумался. – Да, но совсем мало, - немного помедлив, продолжил он, - я тогда сам пытался увлечь её чем-то, всюду брал с собой, но ничего из этого так и не вышло, пока я не привёл Ясю к себе в школу. В то время туда сходились дети со всего города, неважно каких возрастов. У нас там было столько разных кружков и секций, всё мы находили что-то своё, да и преподаватели на удивление оказались неплохие, и на занятиях потому был по-настоящему интересно. Сам я тогда ходил на выжигание и резьбу по дереву, мне это очень нравилось, вот я и решил завлечь в какую-нибудь секцию и Ясю.

- И что же она выбрала? Наверное, художественный? – догадывалась я.

- Да. Ты угадала, - смеясь, согласился Дмитрий Ильич, - все ведь дети любят рисовать, и она тоже не была исключением. В то время художественный кружок вёл один пожилой мужчина, кажется, - тут мой рассказчик снова умолк, припоминая что-то, - кажется, его звали Алексей Иванович. В городе он раньше был довольно значимым человеком, заведовал всеми творческими мероприятиями: выставками, конкурсами, концертами и отличался особой серьёзностью и строгостью. И поэтому я был очень удивлён, когда он согласился учить Ясю, ведь в первый класс её предстояло пойти только осенью.

На удивление она как-то очень быстро увлеклась всем этим и вскоре стала ходить ещё на танцы и в кружок кройки и шитья, где и делала вот такие вещицы, - Дмитрий Ильич кивнул на игрушку, которая была уже у меня в руках. - У нас дома было таких полно, но почему-то именно этого медведя она любила больше всех.

Теперь временами мы с Ясей стали возвращаться домой вместе, и бывало, она без умолку, всю дорогу рассказывала мне обо всём, что случилось с ней за день. То они вместе с Алексеем Ивановичем ходили на какую-то очередную выставку в музей, то ей вздумалось поучаствовать в новом конкурсе, то они всей группой собрались сходить куда-то на выходных. Рассказы были самые разнообразные, но я никогда не уставал слушать её беспокойное щебетание, ведь именно оно и давало мне понять, что самое страшное в нашей жизни уже позади, и что дальше будет всё как надо.

А особенно Яся любила расспрашивать у меня про учёбу. Бывало, сяду я вечером делать задания на завтрашний день, а она тихо, как мышка, подкрадётся сзади, обнимет меня за шею и начнёт с неугомонным детским любопытством пытать меня своими бесконечными вопросами: что да как. А иногда, мы и вместе с ней садились за уроки. Я объяснял ей, а заодно и сам лучше стал понимать, и неожиданно учёба перестала быть для меня мучением. А вот Яся всё никак не могла дождаться, когда наконец наступит эта осень и она тоже будет учиться и ходить на занятия в школу.

- Ничего. Тебе ещё и надоест, - всегда говорил ей я, но она всё же не прекращала донимать меня своими вопросами и забирать учебники.

- Так она всё же пошла в школу? - снова прервала его я. –С таким-то рвением…

-Пошла, - Вдумчиво произнёс Дмитрий Ильич. - Но прежде наступило лето, а вместе с ним и каникулы, которых я так ждал, - уже как прежде бодро продолжил он, словно не желая отступать от своего рассказа. - И где-то в конце июня, когда как раз стояли жаркие деньки, мы с Ясей решили устроить себе настоящий отдых и отправились на старом дедовом велосипеде за город, к речке. Мы тогда взяли с собой ещё и Митю, внука Алексея Ивановича. Они жили тогда с нами по соседству и нередко наведывались к нам.

Нам с Митей удалось отыскать одно довольно рыбное место, и мы остановились, разобрали удочки, а сами, для начала, чтобы остудиться после долгой езды, полезли купаться. Течение здесь было сильным, и Яся не смогла справиться с ним. Её отнесло чуть ниже по реке, на мель, где она ещё к тому же поранилась об острые камни. Мы помогли её выбраться на берег, промыли рану, а Яся всё никак не успокаивалась, но когда она всё же утихла, мы перенесли её в тень, и занялись рыбалкой, ради которой сюда и приехали.

- Дим, - немного позже позвала меня Яся.

- Чего тебе? Я занят, - шёпотом ответил ей я, не отводя глаз от поплавка.

- Подойди, пожалуйста, - с дрожью в голосе тихо попросила она.

- Подожди. Сейчас, - я осторожно закрепил удочку и направился к ней, - что такое? – спросил я, заметив, что она всё ещё плачет. – Болит?

Она помотала головой и раскрыла ладонь, в которой до того держала цепочку:

- Я… крестик потеряла, - всхлипывая выдавила она из себя, - там, в речке.

-Да что ты молчала то до сих пор! – разозлился тогда я. – Как мы теперь искать его будем? Думать надо было, Яся…

Я оставил её с Митей, а сам отправился к той мели, где скорее всего и была наша пропажа. Хоть даже здесь было неглубоко и дно было видно с самого берега, я так ничего и не нашёл, провозившись до самого вечера. Пора было уже ехать, нам пришлось оставить поиски и поторопиться, чтобы успеть добраться домой до того, как стемнеет.

- Прости, Дим, - не прекращала извиняться расстроенная случившимся Яся, когда мы уже вернулись обратно и сидели на крыльце у дома, - из-за меня нас больше никто не бережёт…

-Как это? – помню, притворился тогда я. – Цепочка то ведь – это самое главное, а крестик, так – ерунда, не переживай, завтра мы вместо него что-нибудь другое придумаем, - пытаясь успокоить её, пообещал я, - например… Ты ведь видела какие я штуки вырезаю из дерева?

-Видела.

- Ну так вот, давай, рисуй мне на завтра эскиз, знаешь ведь, что это?

- Знаю, Алексей Иванович учил.

- Вот и рисуй, что будет вместо твоего крестика, а я потом вырежу уже из дерева.

- И как видишь, вышло даже очень неплохо, - обращаясь уже ко мне, гордо заметил Дмитрий Ильич, снова достав из кармана медальон.

- Это правда. Не верится, что его сделали дети.

- А сколько было у неё радости, когда я наконец закончил эту кропотливую, сложную работу как раз за несколько ней до её седьмого дня рождения. Замечательный вышел подарочек, - с удовольствием произнёс он, медленно запрокинув голову назад, и стал всматриваться в пустое, покрытое бесконечным сырым одеялом небо.

- А что было дальше? – спросила я, заметив, что мой собеседник снова забылся.

- А что дальше? Дальше всё пошло своим чередом. Я за лето успел подзаработать немного денег, помогая одному старику на рынке, и худо-бедно собрал нас обоих в школу, а Ясе я тогда ещё сразу купил несколько альбомов, ведь за прошлый год у меняя не осталось ни одной тетради без её шедевров, - тут рассказчик снова рассмеялся, - такая уж проказница…

А уже в августе на нас спустилось ещё одно нелёгкое испытание… Умерла наша немощная бабка, умерла в своей постели, как уснула, без малейшего беспокойства, будто и не жила вовсе. А дальше всё было как в страшном сне: пугающе и очень быстро. Нам никто ничего не стал объяснять. А когда мы наконец опомнились, нас уже как никому не нужных щенят швырнули подальше, в интернат, учиться вместе с детдомовскими, которые только и знали, как бы тебя обмануть, да что бы у тебя украсть и с инвалидами, которым и самим нужна была помощь. Кстати, эта школа и сейчас, по-моему, существует на окраине города У. Может ты и слышала…

- Слышала. И не раз. Моим родителям тоже когда-то выпало жить и учиться там… Правда ничего хорошего о том времени они не рассказывали.

- Разумеется… Никому, кто испытал на себе всю эту несправедливость и жестокость, даже на ум не придёт сказать что-то хорошее о такого рода заведениях. Но нам с Ясей повезло хотя бы в том, что нас не разделили, а вместе направили в этот интернат. Тут похлопотал Алексей Иванович, как я узнал позже. Ну и на том спасибо, что мы были друг с друга в это непростое время.

Вот и наступила та осень, которую Яся ждала с таким нетерпением, но ничего хорошего в нашу жизнь она так и не привнесла. Это была самая страшная осень… Хоть Яся наконец и пошла в первый класс, она уже не была так тому рада, да и к тому же она очень часто стала пропускать занятия, когда ей в очередной раз становилось плохо. Я не припоминаю, чтобы когда-нибудь Яся болела так сильно, как здесь. Хотя, это вполне объяснимо: здание было холодным, кормили нас чёрт знает чем и как, а потом ещё и удивлялись, почему дети постоянно сбегали и воровали по вечерам из столовой всё, что оставалось, и тащили к себе под матрац.

Но всё же мы с Ясей худо-бедно свыклись и с такими условиями и ближе к осенним каникулам уже совсем освоились. Яся вроде как мелкими шагами пошла на поправку и немного оживилась. И у неё, и у меня завелась пара-тройка друзей, с некоторыми из них я и сейчас стараюсь поддерживать общение. Короче говоря, мы потихоньку с ней дотянули до первых каникул. Помню, как за многими детьми приезжали родители, забирали их, а нам вообще некого было ждать, и мы, вместе с детдомовскими детьми, оставались в опустевшей, холодной школе на эти бесконечные, тоскливые две недели.

Как-то, в один злополучный день, мы сидели с ребятами в комнате и по обыкновению играли в дурака, а Яся вместе с двумя своими одноклассницами, тоже оставшимися на каникулы здесь, пошла играть на площадку на заднем дворе. На улице начался дождь, и я решил сходить за ней и позвать обратно, ведь она только-только стала поправляться. Я спустился на первый этаж пустующей школы и даже не успел ещё выйти на улицу, как увидел, что навстречу мне бегут две эти её подружки, напуганные и ошарашенные, как дикие зверята:

- Там Яся…

Я ничего не понимал:

- Что такое?

- Мы, сбежать хотели… Там, Яся у ворот. Там собаки…

Я в секунду всё понял и, уже не помня себя, под дождём помчался к воротам за школой. Там, уже без чувств, вся мокрая, в грязи лежала моя Яся. Её запутанные волосы всё больше багровели, а по ту сторону калитки бились и заливались лаем четыре собаки, видимо Яся упала с самой высоты и разбила себе голову. Я осторожно поднял её и через мгновение был у входа, где нас уже ждал охранник. Он, по-видимому, вызвал скорую, потому что в руках у него, как мне показалось, был телефон. Я тогда вообще ничего не слышал и не осознавал и следующее, что я помню, это наш маленький, совсем без окон мед. кабинет и никого вокруг. Полная тишина… Я озирался на охранника, но он ничего не мог сделать. Скорой не было уже час, и всё это время я пробыл с ней, ожидая, что вот-вот прибудет помощь, но её всё не было. Неожиданно Яся очнулась:

- Дим, я умру? – тут же выдала она, чем еще сильно ошарашила меня.

- Нет, нет, сейчас скорая приедет. Тебе больно?

- Нет. Я ничего не чувствую. Я хотела убежать, прости.

- Сейчас прибудет скорая, подожди немного, - продолжал повторять я.

- Я хотела найти дядю Толика, чтоб он забрал нас отсюда. Почему он так и не приехал за нами?

Я и не знал, что ей ответить.

- Дим, я так хочу спать. Так я всё-таки умираю, как и бабушка.

- Нет, просто бабушка была уже совсем старенькая. А ты- то ведь ещё ребёнок, - успокаивал её я.

- Ты же говорил, что я большая. Эх, ты… Врунишка, - она улыбнулась и осторожно щёлкнула мне по носу. – А ещё ты вместе с мамой врал мне, что крестик и медальончик меня берегут… Как будто я совсем ничего не понимаю. На самом деле ведь это вы меня берегли… Сначала мама, а потом ты, - продолжала она всё с той же улыбкой. - Возьми, - она протянула мне свой медальон, - я хранила его, чтобы тут никто его не украл. Я теперь буду в нём, я знаю, что умираю, мне бабушка говорила, что такое чувство ни с чем другим не спутаешь. Теперь этот медальончик твой, и я тоже хочу сказать тебе одну маленькую ложь: теперь я буду беречь тебя, как и обещала тогда… Помнишь?.. Всегда-всегда… И ещё, Дим, не ходи больше воровать вместе с теми мальчишками, не становись таким, как они, ты ведь лучше.

-Яся, хватит, - раздражённо прикрикнул на неё я.

- Я, наверное, так напугала девочек… Извинись за меня перед ними, пожалуйста. Они ведь хотели мне помочь…

Это оказалось последним, что моя Яся сказала мне. Я сначала не понял ничего, ведь мне тогда было-то всего двенадцать лет, мальчишка… Я стал судорожно будить её, что-то кричать, а потом, помню, очнулся уже в коридоре, на полу, а передо мной этот напуганный охранник и резкий запах нашатырки. Оказалось, скорая приехала только лишь спустя пару часов, когда надобности в ней уже и не было вовсе. Когда я сам пришёл в себя, меня снова пустили к ней. Её уже было не узнать. Вся белая, с запёкшейся в волосах кровью, она лежала на том же месте, но былые черты жизни словно испарились с её лица, а маленькая, посеревшая ручка всё ещё держала медальон, и я тогда забрал его, как она и просила, поэтому он сейчас у меня, а не у неё…

Как же мне хотелось тогда закричать и биться в истерике, но я не мог и пошевелиться… И именно тогда, глядя на неё, я наконец понял, что она была единственным по-настоящему родным для меня человеком, я никогда не любил так ни покойных родителей, ни бабку, что приютила нас… Я любил только то маленькое, бездыханно лежавшее в эту минуту передо мной существо, с которым меня разлучила эта кошмарная, неведомо откуда грянувшая осень. Она оставила меня совсем одного. Одного, никому ненужного с этой, прошедшей с нами весь этот нелёгкий путь, казалось бы, мелкой безделушкой – каким-то медальоном, с которым я, как видишь, так и не смог распрощаться.

Мой знакомый снова умолк:

- Смотри-ка, а уже темнеет…

- Осень, - по обыкновению ответила я.

- Да… Осень. Случилась осень, как и случается каждый год, - снова повторил он ту фразу, и только теперь я до конца поняла её. Я не знала, что сказать, как подбодрить его, ведь любые слова тут были бы бесполезны, но он сам развеял это тягучее молчание:

- Замёрзла? – и не ожидая моя ответа, он тут же накинул на меня свой огромный, очень тёплый шарф, а сам застегнулся. – Близится вечер. Скоро совсем стемнеет, - он небрежно встал и, обернувшись ко мне, снова заговорил, - пойдём, я ещё кое-что хочу показать тебе. Здесь недалеко, не переживай, а если хочешь, я потом провожу тебя.

Я не стала противиться, да и отказывать ему после всей этой истории было неловко. Мы вместе под тусклыми фонарями пошли куда-то вглубь парка. Там было довольно темно и мне нужно было свыкнуться, чтобы хоть что-то разглядеть, а Дмитрий Ильич, как ни в чём ни бывало, прошёл в самую гущу и остановился. Я осторожно побрела за ним.

- Вот оно, то место, - начал, не спеша, он и присел, - тут я закопал все вещи, которые остались от моей Яси, и которые ещё не успели растащить. Я закопал их тут летом, когда на каникулы меня всё же забрал дядя Толик, а на могилу мы с ним так и не съездили, да и до сих пор я не знаю, где она… Вот и соорудил вот такое тайное местечко, чтобы приходить сюда и разговаривать с ней… Я очень часто из-за этого и из школы сбегал… И вот сейчас… Такой, казалось бы, взрослый, уже и седина проглядывается, а всё не могу сдержаться по осени. Как нахлынет эта смутная тоска, так я сразу сюда, - Дмитрий Ильич осторожно посадил на сырую землю того мягкого мишку, - вот только вчера вернулся из того дома, где мы жили с бабкой, Яся оставила своего этого медведя там, на чердаке. Растяпа…

- Ладно, пойдём, я провожу тебя, ведь уже темнеет, - и он, снова обернулся к тому месту, - Яся, подожди немного, -как с живой, заговорил он с ней, - сейчас я провожу нашу новую знакомую и мигом вернусь. Пойдём, - обратился он уже ко мне, - тебе уже небось пора.

Он проводил меня до дома, как и обещал, и, оказалось, что через парк можно было пройти гораздо быстрее.

- Знаешь, - начал он, когда мы стояли у крыльца, и я уже вернула ему его шарф, - никто не слышал всей этой истории, кроме тебя. Я скоро уезжаю в М., меня переводят туда по работе, и, боюсь, так часто бывать здесь я не смогу…

- А кем вы работаете?

- Я стал врачом… Вот из такого вот бестолкового мальчишки вышел на удивление неплохой хирург. Я стал помогать людям, как этого и хотела Яся. Так вот, - опомнился он, - пожалуйста, ты тоже наведывайся иногда к ней… Ты ведь тоже теперь наш друг. Я никогда никому не рассказывал всего этого, но сегодня меня что-то переклинило. Извини уж, если отяготил всей этой мрачной историей.

- Да всё хорошо. Я даже рада… Я буду приходить к ней, обещаю.

- Вот и спасибо, -небрежно проговорил он, словно ничего и не было, - а сейчас, мне нужно распрощаться с ней перед отъездом, ведь кто знает, что нас ждёт завтра, а тем более через месяц, год… Всего тебе доброго. Благодарю за приятную беседу, - и, развернувшись, его фигура снова медленно поплыла куда-то вдаль и растворилась в тёмной листве.

- Вот так вещица, этот медальон, - думалось мне после, -разве может такая мелочь столько значить для человека… Удивительно… Завтра обязательно схожу к ней, - пообещала я себе, - обязательно…

И, уже неся в себе совершенно новое мироощущение, я вернулась домой, где меня непременно ждали и беспокоились обо мне. Такие моменты после подобных историй начинаешь ценить гораздо больше, ведь понимаешь, что в любой момент может грянуть такая вот «осень», оставив тебя совершенно одинокими, как того прекрасного, загадочного человека, занимавшего теперь все мои мысли.