Гельфанд Владимир Натанович 5 страница

Я весь опух от укусов маленьких мошек и отвратительно уродливых комаров, проникающих даже под рубашку, чтоб только укусить.

02. 07. 1942

Недавно вернулся с села, в котором находились до прихода сюда. Лейтенант разрешил пойти поискать чего-нибудь из еды. Оттуда, оказывается, эвакуируются, или, откровеннее сказать - принудительно выселяются жители. Уже третий день страшная картина наблюдается мною: выбитые стекла оставленных жилищ, заколоченные двери и ставни, перья и головы недавно резаных курей, плачущие женщины и голые ребятишки, прибитые непрерывными окриками сердитых матерей.

Коров, оказывается, увели всех, не выдав селянам даже расписок. Одну женщину, отказавшуюся расстаться с коровой, какой-то лейтенант пристрелил ранил в живот, и она сейчас умирает. Никто даже не пытается спасти ее.

Жители деревни рассказывают, что у них изымаются произвольно и насильно куры, гуси и прочая живность бойцами и командирами нашими. И, как бы иллюстрацией к их рассказам, впереди меня появилась кибитка, доверху груженная овощами и резаными гусями. Им не хватало хлеба и бойцы, предводительствуемые лейтенантом, ходили по хатам, спрашивая у жителей хлеб. Жители деревни, а там остались одни старики, женщины и дети, негодуют и грозятся пойти сюда, на передовую, требовать защиты у бойцов. Они отчаялись и готовы на все. Конечно, мародерством занимаются единицы, основное большинство не позволило б себе подобного. Но тем необходимей пресекать все эти деяния, чтоб не повадно было другим. Пресечь быстрее и наказать виновников этого недостойного наших красноармейцев грабежа.

Их надо стрелять, мародеров, нарушающих воинскую дисциплину, порочащих честь и славу нашей замечательной, народной Красной Армии.

Люди были злы на нас, бойцов, и у них трудно было чего-либо достать за деньги или поменять. Только искренним сочувствием и горячим негодованием против их обидчиков мне удалось, вызвав симпатию, купить яиц. В другом месте мне дали вареного мяса, в еще одном девушка 25 года рождения вынесла кусочек хлеба, в третьем-четвертом угостили обедом (дал им, правда, коробок спичек). Молока не было, и купить ничего другого не удалось.

Там же, в селе, я узнал от писаря, что мне есть письмо (но, что его передали сюда), хотя боец нашего взвода мне сказал, что письма остались там. Какая досада, быть там и не отобрать свои письма. Однако на передовую я возвратился сытый и удовлетворенный тем, что много узнал и увидел, хотя, лучше бы всего этого не знать.

В нашем шалаше оказались гости с третьего отделения. Они накрывают свою землянку плетнем, который тут же плели, и не хотели днем быть на своей, открытой для врага, более чем наша, позиции. Я, на радостях что наелся, раздал всем им свою пайку табака. Мясо спрятал. Хаустову отдал выпрошенные мною сухари. Бессарабов заискивающе косился на меня взглядом - ему хотелось, чтобы я поделился между всеми и мясом. Наконец он не вытерпел, встал и громко, так, чтобы слышали сидящие поодаль бойцы других подразделений, стал говорить, что я нечестно поступаю, не делясь мясом, хотя бы с Хаустовым. Хаустов бурчал и поддакивал. Когда тот ушел, Хаустов стал говорить что он и так перекусил и что с него " будя".

Он хитер, Хаустов, лицемерен и это, вместе с его манерой грести все под себя, вызывает брезгливое отвращение.

Он болен, к тому же, туберкулезом (по его словам) и я когда-либо заражусь от него - ведь я ем вместе с ним. А ему и сухари другой не дал бы на моем месте, за все обиды, оскорбления, неприятности и позаглазные поношения перед людьми, которым он меня подвергает систематически и неустанно.

Сегодня стрелял батальонный миномет. Выпустил пятнадцать мин и ни одной не попал в цель. Сколько денег ушло на их изготовление и все разбросали зря. Дали б мне пострелять - бил бы мой миномет хоть наполовину ихнего.

Вечером вчера отдал, наконец, парторгу свою автобиографию, теперь осталось собрать рекомендации двух партийцев и бюро комсомольской организации.

Сейчас уже вечер и скоро за ужином пора. Триста грамм сухарей (а нам выдали еще меньше) недостаточно для бойца в таких условиях. Сейчас дополучу, наверное.

03. 07. 1942

Ко мне нагрянул какой-то майор. Кричал, ругался, что мы не на огневой позиции, угрожал неприятностями и говорил, что немцы так не воюют. Записал фамилию, имя, отчество и еще что-то из моей красноармейской книжки.

Когда пошел докладывать лейтенанту (с ним были капитан и старший лейтенант, как я узнал, специалисты по составлению карт на географической местности). Я разговорился с ним, и когда он узнал, что я пишу, - стал говорить со мной откровеннее. С нами был еще связист Ципкин, член партии. Начали с того, что капитан заявил, что тоже писал когда-то, и что в нашем возрасте или становится слишком мечтательными (художниками, поэтами, изобретателями) - так я его понял, или слишком распущенными - хулиганами. Но это, говорил он дальше, до 25-26 лет. За рубежом этого возраста многие расстаются с мечтательностью.

Перешли на политику. Я поделился с ним, что в тылу иначе смотрел на жизнь и особенно на ход военных действий на фронтах Отечественной войны, чем теперь, когда я увидел все собственными глазами. Газеты приукрашивают многое, многое скрывают или замалчивают, а я раньше всему верил, что узнавал из газет.

Заговорили о картах и о положении на фронтах. Капитан сказал, что у нас карты сейчас плохие, хуже немецких, так как наше командование не думало, что немцы займут такую территорию, так далеко вглубь, и карты составило только до Киевской области включительно. Немецкий же двуфлюзеляжный самолет-разведчик, снимая местность, увеличивает и складывает из кусков снимки, потом получает отличную карту местности, где всякая мельчайшая деталь нанесена. Я выразил удивление неуязвимостью разведчика-самолета двухвостого нашими снарядами, рвущимися рядом с ним.

- Эти самолеты сделаны из специального металла, - пояснил он. И дальше стал объяснять положение на фронтах.

По его словам, наши части одержали ряд крупных побед над немцами и вот-вот должны были завершить полное окружение Харькова. Оставалось каких-нибудь десять километров и немцы проиграли бы битву на Харьковском фронте. С Севера от Харькова наши войска сосредоточили большие силы для этого. Тогда немцы, наоборот, сгруппировали еще большие силы с Юга и двинули их, при сильной поддержке авиации, на армию (номера уже не помню, позабыл), еще не участвовавшую в боях. Страшные налеты с бомбометанием - до 800 самолетов - вызвали панику и растерянность среди личного состава. Армия дрогнула и в панике бежала. Командующий армией видя такое дело, приказал ликвидировать окружение и спасаться кто как может. Не встречая сопротивления, немцы овладели значительной территорией и окружили огромную группу наших войск. Многие прорвались из кольца окружения, многие ушли к партизанам, но большинство попало в плен. Орудия побили самолеты, много вооружения, не уничтоженного нашими бежавшими войсками, попало в руки немцев. И только у Изюма наступление немцев было задержано. А ведь наши войска обладали уже значительной, недавно отвоеванной у немцев территорией. Даже часть Днепропетровской области была в наших руках, и вот-вот должен был быть занят Павлоград. Теперь же все это осталось у немцев: и Балаклая, и Лозовая, и Барвинково, и Чугуев, и Сватово, и Купянск. Об Изюме, правда, он еще не имел сведений, но в том положении, в котором Изюм находился, устоять было бы трудно.

Таким образом, выйдя из полукольца и окружив наши войска, немцы, в свою очередь придвинулись к основной своей цели, захватив Кавказ, присвоив себе его нефть. Приблизились к планам пробиться в Индию, на соседние с японскими войсками, дабы совместно действовать против наших миролюбивых стран - СССР, Англии и США.

Попробовали они пробиться через Ростов - орех оказался не по зубам. Тогда решили действовать опять окружением и двинули свои силы на Курск, на Воронеж, на Валуйки - на весь регион этих двух областей, дабы занять их.

Только что разорвалась мина неподалеку батальонного полкового миномета. Рядом упало несколько осколков, свистя и воя на своем пути. Я надел каску и лежу за толстым деревом, но мина вряд ли будет спрашивать у меня позволения упасть рядом. Но черт с ними, с минами. Я целиком положился на судьбу, а она меня не отдаст смерти в руки, не погубит меня, выручит. Мне не страшна смерть, хотя жизнью я дорожу, конечно, больше всего на свете - я просто смело гляжу опасности в глаза.

Сегодня утром видел троих, раненных осколками мины. Двое не так сильно - в руку, один - опасно в ногу. Они шкандыбали в село, где есть пункт первой помощи. Для них война временно, а может быть кой для кого и навсегда, закончена. Но мне хочется быть в строю, воевать до победы, на благо Родины каждому так, наверно, хочется - живым и невредимым - до конца. Но о положении на фронтах...

Газеты сейчас сообщают, что наши войска ведут бои с наступающими немецкими войсками на Курском направлении. Отныне я понимаю ситуацию глубже и шире, нежели до этого моего разговора с капитаном. Теперь я знаю цели этого наступления, и догадываться могу о последствиях в случае успеха в осуществлении плана. Если немцев не остановят - они могут нас отрезать, и я, вместе с другими бойцами этого участка фронта, попаду в окружение. Это худшее из того, что угрожает мне сейчас. Но в партию я все же поступлю, не пострашусь ни пыток, ни терзаний. И в плен живым, по-моему, не сдамся.

Анкарский процесс, по словам того же капитана, закончился присуждением нашим гражданам советским тюремного заключения. Какая вопиющая несправедливость! Не дали людям даже высказаться публично и обвинили ложно. Это пощечина грубая нашей стране. Турки начинают примазываться к немцам, по-видимому, испугавшись их, гады.

Оля написала два письма, но этого, конечно, недостаточно - всего не отразишь, что накопилось за период между днем моего призыва и днем получения письма в ночь на 2. V??. С бабушкой она тоже спорит и говорит, что это " черствый эгоист". Понятно, что этими словами не исчерпываются все думы ее о бабушке, но мне многое понятней стало.

Только что читал газету за первое число. Умер Янка Купала. Какая огромная потеря, но война перекрывает ее.

На Курском и Севастопольском направлении ожесточенные бои. По-видимому, на Курск направлено наступление немцев ***

04. 07. 1942

Сегодня, когда я ходил за завтраком часа в 3, 5 ночи, Хаустов опять уснул. Я пришел, взял лежавшие рядом с ним винтовки и перенес на другое место, и от миномета перенес некоторые наши вещи - он не слышал. Разбудил. Стал говорить, что за это могут пострелять нас и что так на передовой не делают. Он назвал меня говном, .... ным в рот, и прочей матерщиной.

05. 07. 1942

На рассвете, когда было еще темно, пришел, наконец, младший лейтенант. Хаустов принес мне завтрак и лейтенант сказал, что выберет вместе со мной позицию, когда я поем. Однако он не сделал как сказал, и выбрал позицию без меня, с Бессарабовым и Хаустовым. Когда я сказал, что она не годится приказал мне замолчать.

Хаустова прельщала выбранная позиция близостью к соседнему расчету Бессарабова - легкостью рытья ее. Ему, Бессарабову, лейтенант сказал помочь нам и тот, воспользовавшись случаем, нажаловался на меня, что я, дескать, с ним (Бессарабовым) грубо разговариваю. Лейтенант отозвал нас обоих и стал поносить меня за нехорошее обращение с таким же сержантом, как и я.

- В чем заключается это дерзкое, грубое обращение? - спросил я недоуменно, - откуда взялась такая претензия?

- Говорите, Бессарабов, - сказал младший лейтенант.

И тот стал говорить несвязно, что он мне сказал однажды, что нужно так делать что-то, а я ответил, что сам знаю...

- Укажите конкретно, в чем выражалось ваше указание, и когда я его не выполнил (не странно ли, командир отделения обязан выполнять - так требует младший лейтенант - приказания бойца, пусть даже в чине сержанта).

- Замолчите - прервал меня лейтенант. - Он знает вдесятеро больше, он самый старший во взводе, вы должны его слушаться и выполнять то, что он говорит, ибо он опытнее вас. Вы знаете, что я вас поставил на пост командира отделения только потому, что вы грамотнее Бессарабова (эти слова дали лишний козырь в руки этому человеку). Он копает хорошо, а вы долбитесь лопаткой, на что ему (Бессарабову) смотреть противно и он сам берет и начинает за вас копать (мы всего один раз копали вместе и никогда Бессарабов не копал за меня).

Вечер. Сейчас уезжаем (уходим) отсюда, куда не знаю. Хаустов говорит, что он слышал будто бы мы выходим из окружения.

06. 07. 1942

Село Вольшанка, кажется. Оно находится в тридцати километрах от того хутора, в котором мы стояли. До передовой отсюда нам следует пройти свыше ста километров.

Миномет удалось погрузить на машину. Идти будет легче, но тяжесть остается: вещмешок, противогаз, скатка, винтовка. У меня лишний груз, сравнительно с остальными красноармейцами - тетради, карты и пр. Будем, вероятно, участвовать в боях на Курском направлении, некоторые высказывают предположение, что под Ростовом. Точно ничего не известно.

07. 07. 1942

Ворошиловоградская область. Мы где-то около Славянска, в селе Туманово. Поздно пришли. Машин еще нет. Страшно устал, сил нет писать. Сейчас опять двигаться будем. Ноги опухли, покрылись мозолями и чирьями. Тяжело и хочется спать.

Жители готовятся к эвакуации. У одной женщины удалось достать пол литра молока.

Мысли путаются. Лучше оставлю записи свои...

Только что немцы бросали листовки. В них они называют нас плохими вояками и говорят, что на нашем месте, они за это время, были бы в Берлине. Глупые они и хвастливые - почему же, за это же время, им до Москвы дойти и занять не удалось?

11. 07. 1942

Шесть дней выходим из окружения. Нет ни сил, ни терпения. Идем пешком, по меньшей мере, километров двести. Мне они кажутся, эти несколько дней, месяцем, годом, чем-то невообразимым и тяжелым, похожим на кошмарный сон. Мытарства все не кончились. Сегодня будем занимать оборону, защищать, прикрывать отход и эвакуацию частей, имущества, войск.

Имею много интересного рассказать, но сильно устал, не могу.

12. 07. 1942

На привале в селе. Отдохнуть и поесть не успел. Приказано собираться. Когда же мы выйдем, наконец, из этого проклятого окружения? Только успеем выйти и расположиться на отдых, как оказывается, что немцы подобрались снова. Позавчера наперерез нам бросились...

13. 07. 1942

12 числа записать ничего не успел - комиссар забрал дневник. Сейчас, во время привала - вернул.

ХХ. 07. 1942

Село Заозерское, Ростовской области. Здесь мы вчера ночевали - дождь помешал нам продолжить свой путь. Грязь не дала двигаться дальше.

Нас, немного отбившихся от части взвода минометчиков, - половина взвода, в команде с младшим лейтенантом, санинструктором, бойцами Пушки, Моторина, Кузнецова, Гончаренко, Александрова и еще двух. Всего нас не то 10, не то 11 человек. Сейчас опять вместе - несколько дней, как ходил один.

Впереди нас ожидают большие трудности, возможно, гибель. Немцы очень решительно, быстро и организованно действуют, с дисциплиной воюют. В этом источник их силы. Людские ресурсы, а также материальные, у нас несравненно больше, но использовать их как положено мы не умеем.

Позавчера, около одного из сел поймал живую курицу и ел, сплевывая пух и перья, пока не стошнило. Тошнит до сих пор и кружит в голове.

Боже, какая сила шла на Восток впереди и позади нас, сколько техники и вооружения...

18. 07. 1942

Сегодня, оказывается, 18 число. До ближайшего селения 13 километров.

Лейтенант хотел наказать меня - посадил верхом на лошадку. Вначале это было для меня действительно наказанием - ведь я никогда раньше не ездил верхом, но потом я настолько привык, что позволил себе даже писать на лошади. Это было не слишком удобно, зато много спокойней, чем в другом месте - никто не мешал, если не считать раскачивающуюся подо мной лошадь.

19. 07. 1942

Если правильно, то сегодня 19. V??. Сейчас в селении, до которого во время моей вчерашней записи в дороге оставалось 13 километров.

Ночь ночевали здесь. Приехали поздно, день был пасмурный, и сразу положились. Здесь работают еще некоторые общественные предприятия, хотя скот, колхозное и совхозное имущество а также банк - эвакуированы. Работают аптечка и магазин школьных принадлежностей. Военных здесь масса. Перед нами прибыл полк и разместился по всем закоулочкам. Нам не осталось места и потому пришлось вновь переезжать через речку на Западную окраину села, где мы уже были.

Ночью пошел дождь. Я чувствовал сквозь сон его крупные, леденящие капли, густо устилавшие все вокруг. Сжался в клубок, подвернул под себя противогаз, накрывшись шинелью, но это, конечно, не помогло. Я промок до ниточки. Единственное, что осталось сухим - это противогазная сумка с тетрадями и верхняя часть туловища с боковыми карманами, где хранятся блокноты, фотокарточки и документы - эти места я наиболее берег.

В воздухе непрерывный гул самолетов. Непонятно, чего ожидают наши? Не нового ли десанта впереди? Им, видите ли, хочется побольше выжать из этой местности необходимых продуктов. Мед достали в пасеках. Много меду. Теперь меняют его на хлеб. Пшеницу понабирали в амбарах мешками и тоже меняют с крестьянами на хлеб, муку и пр. Хотят остаться здесь, чтобы набрать побольше хлеба, ибо, по их словам, за Доном много не наменяешь.

Младший лейтенант просто заносчивый мальчишка, хитрый, хотя и недалекий по уму, но практичный. Живет, как и все мое окружение, только для себя. Этому он научился, видимо, еще в училище. Сильно поддается влиянию бойцов и по любому совету готов все делать, вернее, заставить делать все меня и других, менее практичных в жизни и, следовательно, менее нужных и полезных ему для компании, бойцов. Но таких мало - раз, два и обчелся.

Мины выбросили они из повозки еще в то время, когда впереди нас был десант немецких автоматчиков (по словам прибившегося к нам младшего лейтенанта, бывшего соученика нашего командира взвода) разбивший наш и его, - 27 и 28 батальоны. Я не знал. В то время я не позволил бы им этого сделать. Минометы бросили под руководством младшего лейтенанта недалеко отсюда, километрах в двадцати, в селении не то Кухтачево, не то Вихлянцево. На мое замечание ему, что в приказе Сталина сказано о необходимости строжайшего сбережения военного имущества при любых обстоятельствах, лейтенант ответил: " Вы не понимаете обстановки, товарищ Гельфанд, вы не знаете в каком мы сейчас положении" и приказал мне принести лопату, чтобы закопать оружие. Я попросил оставить хотя бы один ротный миномет, (он весит всего лишь 10 килограмм), на что лейтенант мне ответил " несите его тогда сами на плечах". Ясно, что я нести один не смог бы, будучи на территории усеянной вражескими десантами.

Сейчас я пасу лошадей. Проклятье, они далеко заходят, и приходится без конца прерываться и гнать их обратно. Это мне уже надоело. Погоню их сейчас в сад, где мы расположились.

20. 07. 1942

Хутор Беленский. Сегодня мы уже здесь второй день. Войска все идут и идут. Одиночки, мелкие группы и крупные подразделения. Все имеют изнуренный и измученный вид. Многие попереодевались в штатское, большинство побросало оружие, некоторые командиры посрывали с себя знаки отличия. Какой позор! Какое неожиданное и печальное несоответствие с газетными данными. Горе мне бойцу, командиру, комсомольцу, патриоту своей страны. Сердце сжимается от стыда и бессилия в этом постыдном бегстве. С каждым днем я не перестаю убеждаться, что мы сильны, что мы победим неизменно, но, с огорчением вынужден сознаться себе, что мы неорганизованны, у нас нет должной дисциплины, и от этого война затягивается, поэтому терпим неудачи.

Высшее командование разбежалось на машинах, предало массы красноармейские, несмотря на удаленность отсюда фронта. Дело дошло до того, что немецкие самолеты позволяют себе летать над самой землей, над нами, как у себя дома, не давая нам головы вольно поднять на всем пути отхода.

Все переправы и мосты разрушены, имущество и скот, разбитые и изуродованные, валяются на дороге. Процветает мародерство, властвует трусость. Военная присяга и приказ Сталина попираются на каждом шагу.

Сегодня я стоял на посту ночью. На рассвете пришла соседская женщина и тайком сообщила, что в селе немцы, что она сама их видела. Пришли, рассказала, они ночью и один из них, видимо старший, потребовал документы у ночевавших у нее бойцов. Он строго разговаривал с ними, спрашивал какой они части, почему не со своими подразделениями, куда идут и пр. Ее, женщину, он спросил, не красноармейка ли она, и когда она сказала, что нет, он приказал постелить им спать. Она уложила их и прибежала сюда сказать. По-русски все они плохо разговаривают.

21. 07. 1942

Вчера вечером к нам пришли командир нашей роты с другими командирами из офицерского состава батальона. С ним были ответственный секретарь комсомола младший политрук ***, парторг батальона *** и политрук Малов. Последний интересовался судьбой комиссара батальона, разыскивал его, но безрезультатно. Все командиры рассказывали, что когда на батальон напали немцы, он вел себя мужественно и отважно. Немцы (это были десантники) неожиданно ударили по батальону с тыла, из автоматов. Батальон размещался тогда по всему селу, на виду, и являлся хорошей мишенью для противника. Во время боя в село пробралось несколько немцев, попытавшихся поджечь сарай (это было ночью), и комиссар собственноручно застрелил двух фрицев, выползавших из подожженного сарая. В то время как большинство людей растерялось - комиссар беспрерывно отстреливался, давая отпор врагам. Командиру нашей роты сказал выводить людей, и сам ринулся в самую гущу битвы. Больше его никто не видел. Немцы наделали большой переполох в батальоне, и тот частично разбежался, частично попал в плен, многих потеряв убитыми и раненными. Парторг батальона (!!! ) сорвал с себя знаки отличия (на нем их не было, когда он к нам вчера приходил).

Вчера ночью мы вышли из села. Наш взвод ехал на подводе и у себя поместили мы трех командиров. Остальные, а их было больше, чем рядовых, шли пешком. Когда мы отъехали от хутора не более четырех километров остановились, так как не знали куда ехать дальше и вообще на какую дорогу мы попали.

Николаевка, где до сих пор была переправа, по рассказам многих занята немцами. Впереди, по хуторам и дорогам, тоже, по слухам и разговорам, высадились десанты. Толком, однако, ничего не известно. Сейчас, утром, мы движемся дальше на повозке. Только что наш младший лейтенант узнал, что в Николаевке никого нет и разговоры о немцах - вымысел. О нашем селе тоже ходили подобные слухи и всем пешеходам, спасавшимся от плена, выходившим из окружения, говорили, что село занято немцами.

Командир роты говорит, что если бы я был с ними - я побросал бы все тетради и дневники, но я твердо уверен, что сохранил бы все и сохраню, удайся мне сохранить свою жизнь и выбраться живым отсюда. Но со мной судьба. Не она ли остановила наш взвод, не с ней ли мы отстали от батальона, которому угрожала опасность.

Но мне хотелось бы, чтоб не так все было. Видеть все, участвовать в схватке, проявить героизм, показать, испытать себя и выйти победителем, вот чего мне хотелось бы. Но нет добра без худа, как и наоборот.

Подъезжаем к хутору. Отсюда разузнаем подробности о дороге, чиста ли она от противника. Комиссар - о нем печется мое сердце. Неужели он погиб или попал в плен? Не может этого быть, ведь он такой милый и отважный, прекрасный и честный человек. Такие люди не должны погибать - этого требует справедливость.

Солнце всходит ласковое и хорошее, в хуторе поют петухи. Все хорошо в природе. Плохи только люди, которые войны придумали, которые убивают друг друга. Мы не умеем пользоваться жизнью, которая так прекрасна, не умеем наслаждаться ею и любить ее.

22. 07. 1942

Ночью перебрались на другой берег Дона. Переспали, отдохнули в прибрежной деревушке и двинулись дальше. Я решил пренебречь всеми правилами приличия и стыдливостью дабы не помереть с голоду. Да и не я один. Вся изголодавшаяся, изнуренная, оборванная и жалкая наша масса, избежавшая окружения и плена, все силы свои и старания прилагает на добывание пищи. Хутор Камышевский.

26. 07. 1942

Из хутора Камышевского, что неподалеку от Дона, двинулись догонять наши воинские части, военную комендатуру, которая перед самым нашим носом уехала в соседние хутора.

25 километров до Мартыновки.

Пришли, а там никого нет. До Кутейниково еще километров с 30. Опять никого нет. И только здесь, в Зимовниках удалось, наконец, нагнать части воинские, комендатуру и формировочный пункт.

Вчера вечером, приехав сюда, мне повезло - встретился человек - зав. какого-то пункта, по взиманию налогов с населения и торговых точек. Он-то и подвез меня на своей одноколке до самых Зимовников, угостил в дороге пышкой. Вдобавок я нашел по дороге пару огурцов и подзакусил хорошо. Но и этим дело не кончилось. Когда мы расставались - он предложил мне в любое время при нужде прийти к нему - он и накормит и поспать у него можно будет. Я поблагодарил за любезность, и мы попрощались.

В селе встретился с красноармейцами, которые поведали всякие неприятные разности относительно формировки прибывших из различных участков фронта, а также, подобно мне, выбравшихся из окружения. Говорили, что всех прибывших сюда сразу собирают в группы и отправляют на фронт, сопровождая под усиленным конвоем автоматчиков, и морят голодом. Еще болтали, будто бы всех заставляют носить тяжелые грузы и не дают отдохнуть после утомительного и трудного выхода из окружения. Советовали не оставаться тут, а идти на Сталинград, где должна находиться 3 ((38? )) армия с которой, по словам Егоренко (мл. лейтенанта), мы воевали на фронте.

Дождь помешал моим намерениям и, переждав пока он немного затихнет в одной хатенке, пошел к тому доброму человеку, с которым сюда приехал. Там поужинал хорошо и лег спать. Спал много, как никогда. Утром позавтракал яичницей с хлебом свежим, и пошел опять узнавать, добиваться встречи со своими.

Я решил походить, поискать, может, увижу что-либо, узнаю. Половину поселка обошел никого из наших не встретив. Уже подошел к станции, но раздумал, решил не ходить больше и повернул обратно. На обратном пути наткнулся на пункт пограничной охраны НКВД. Там отобрали у меня винтовку и оставшиеся в подсумке 36 патронов, выдав расписку. Мариновали там меня целый день до вечера. Пищи никакой не давали и разговаривали со мной строго. Это мне очень не понравилось. Я думал идти было самому, искать формировочный пункт, но у меня отобрали документы, и пришлось ждать.

Сейчас я нахожусь на формировочном пункте, куда меня привели под охраной. Здесь мне не сказали ни слова о местонахождении нашего УРА, но заявили, что все одиночные или групповые бойцы численностью не более батальона, попадающие в расположение данного пункта, остаются, по приказу командования, здесь.

Никого из нашего батальона, ни даже из нашего УРА, я не встречал. Сердце наполняется досадой: неужели я глупее всех что попал, не в пример остальным, как рыба в сети?

28. 07. 1942

Долго, долго я крутился по лагерям, где разместилась вся пойманная 51-й армией, масса измученных бойцов, младших и средних командиров. Ни одного человека, знакомого мне не встретил я здесь, как ни искал. Весь я погрузился в такое одиночество, что и передать трудно.

Попросил у комиссара этого формировочного пункта 51-й армии каких либо продуктов или хотя бы хлеба.

- Посидите - сказал он мне. - Вас вызовут.

- Но, простите, я целый день сижу здесь, и мне говорят все " посидите".

- Неверно, вы не могли сидеть целый день здесь потому, что за день у меня сегодня прошло очень много людей, а вас я впервые вижу. Посидите. повторил он и отошел прочь.

Я решил уходить. Стал спрашивать бойцов относительно шансов на успех при совершении побега. Один из бойцов, находившийся тут уже несколько дней, посоветовал идти на Котельниково, где, вроде, должен быть военно-пересыльный пункт. Уходить посоветовал он огородами, минуя посты охранения.

- Если - говорил он, - попадешься пограничному охранению НКВД, то может быть тебе большая неприятность. Тебя могут объявить дезертиром и направить в особый отдел. Если попадешься нашим или другим воинским частям, тебя могут препроводить обратно сюда, причем ты получишь, наверняка, встрепку. Но я на твоем месте, имея документы (красноармейскую книжку мне вернули), не оставался бы здесь, - поддавал он жару. Я рассмотрел его: без обмоток, в изорванной одежде, он заставил меня отвернуться. И я решился.

Поздно вечером я пошел по селу вдоль по улице, выходившей в степь. Если кто-то встречный на меня смотрел подозрительно - я делал вид, что направляюсь в ближайшую хатенку спросить молока и хлеба. Я был к тому же голоден изрядно.

В одной из окраинных хаток я остановился. Хозяйка угостила меня молоком со свежей пышкой и разрешила мне переночевать в саду. Дома она боялась меня положить, так как были беспрерывные облавы на бойцов.

Я дождался утра, ибо ночью ходить по селу не разрешалось - оно было на особом положении ввиду близости фронта. Хозяйка дала мне в дорогу с собой пышку.

Когда я отошел далеко от села, мне вздумалось свернуть на дорогу. Там встретился мне патруль, проверивший мои документы. Я показал расписку, что у меня отобрали винтовку с патронами. Там стояла печать погранвойск НКВД и патруль, посмотрев на нее, даже не прочтя содержания, разрешил следовать дальше.

По дороге я нагнал группу с призывниками 24 года, которые направлялись из Шахт в Сталинград.

Встрепенулся, пролетев чуть ли не задевая лапками, над головами, воробей, и сел недалеко.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒