Я, мои друзья и героин 9 страница
| Глава 16 Ч. 2
Вогнала раствор в жилу и сразу ушла… Очнулась через час. Шприц всё ещё торчал в руке. У меня зверски раскалывалась голова. Я подумала – сдохну через полчасика, наверное! Я лежала на полу и плакала. Но умирать в одиночестве мне не хотелось, и я на четвереньках доползла до телефона. Где то десять минут прошло, прежде чем мне удалось набрать рабочий телефон мамы. Я смогла только прошептать в трубку: «Пожалуйста, пожалуйста, мамочка, я умираю! »– и снова вырубилась.
Когда пришла мама, я уже могла подняться и попыталась взять себя в руки, хотя голова просто отваливалась. Я сказала: «А, ерунда, опять был этот дурацкий припадок кровообращения! » Ну, мама, конечно, заметила, что я вся обколота… У неё был очень уж отчаявшийся вид. Но она ничего не говорила, только печально смотрела на меня, а я не могла вынести этого взгляда. Он, словно электрическая дрель, медленно сверлил и проворачивался в моей разрушенной голове… Наконец она спросила, не надо ли мне чего. Я сказала, да, клубники мне надо. Она пошла и принесла мне большую коробку клубники… В тот день мне стало ясно: я – на финишной прямой. Это ведь не было особенно большой дозой, просто многовато уксуса, но моё тело уже не стоило ни копейки. Организм отказывал мне… Я знала об этом от других, – от тех, кто уже умер. Их тоже несколько раз переворачивало после укола. Просто однажды оказывалось, что они так и не очнулись – точка… Я не знаю, почему это я так испугалась смерти. Одинокой смерти… Наркоманы умирают одни. Как правило, одни в зловонном сортире. И я ведь действительно хотела умереть, ничего другого и не ждала уже. Я просто не знала, зачем я! Я никогда этого не знала! Да, а зачем нарки на земле?! Только, чтобы других посадить на иглу? Нет – я бы умерла ради мамы… Я уже давно не знала, есть я или нет меня, и какая здесь разница. На следующее утро мне стало лучше. Ну, значит, – поживу ещё! И мне всё таки надо было зайти в полицию, пока они сами не пришли за мной. Одной туда мне как то не хотелось, и я позвонила Стелле, – мне повезло, она как раз работала у нашего клиента. Попросила её заглянуть со мной в управление, и она согласилась. Её мать как раз в очередной раз заявила её в розыск, но Стелла ничего не боялась, розыск не розыск – ей было всё равно. Она хотела пойти со мной. Я сидела в длинном вестибюле перед кабинетом 314 с очень послушным видом и ждала, когда меня вызовут. Наконец, меня пригласили, и я бодро вошла в кабинет. По моему, я даже сделала реверанс. Хозяйкой кабинета оказалась одна госпожа – она представилась как фрау Шипке, и дружески пожав мне руку, сразу же сказала, что у неё дочь, на год старше меня, и на героине не сидит. Короче, вела себя очень так по матерински, спросила, как мои дела, принесла какао, пирог и яблоко. Эта фрау Шипке очень беспокоилась за многих ребят со сцены и спрашивала, как у них дела. Показывала мне фотки нарков и дилеров, и я говорила, что да: этих я знаю, и этих видела. Фрау сказала мне, что некоторые ребята с точек отзывались обо мне очень плохо, и втащила меня в разговор. Я поздно заметила, что разговор наш идёт всё куда то не туда, но так и не смогла остановиться и наболтала много лишнего. Потом подписала протокол со словами, что более или менее аккуратно вложили мне в уста. Под конец в кабинет зашёл ещё один полицай, поспрашивал насчет «Саунда». И тут я развалилась полностью! Я рассказала, сколько людей там посадили на иглу, и о садистах менеджерах рассказала. Я позвала Стеллу, которая всё подтвердила и сказала, что легко покажет это под любой присягой и перед любым судом. Тем временем фрау Шипке копалась в папках, выясняя, кто же такая Стелла. Начала было расспрашивать и Стеллу, но та грубо её заткнула. Я подумала, так, – ну сейчас они оприходуют и Стеллу… Но тут, слава богу, рабочий день у фрау Шипке закончился, и она сказала Стелле, чтобы та явилась на следующий день. Ну, Стелла, конечно, даже не подумала. На прощание фрау Шипке сказала мне с таким гадким радушием: «Ну, девушка, мы определённо скоро увидимся! » И это было просто пошло с её стороны! Я – безнадёжный случай, – вот что она сказала!
Герхард Ульбер, уголовное управление берлинской полиции, руководитель отделения по борьбе с незаконным оборотом наркотиков:
В борьбе с наркотиками полиция придерживается следующей концепции: всеми возможными способами ограничить предложение наркотических средств, в особенности героина, и таким образом поддержать попытки соответствующих органов, стремящихся помочь больным наркоманией. Вот результаты: в 1976 году мы изъяли из незаконного оборота 2, 9 килограмма героина, в 1977 – 4, 9 килограмма, и уже за первые восемь месяцев 1978 года 8, 4 килограмма. Но эти цифры ни в коем случае не говорят о том, что повысилась эффективность нашей работы. Лично я придерживаюсь здесь очень пессимистических взглядов. Просто количество находящегося в обороте героина постоянно растёт. Ещё год назад задержание одного посредника немца со 100 граммами героина было маленькой сенсацией. Сегодня это просто рядовой случай. Мы приняли к сведению, что благодаря высоким доходам, в героиновый бизнес вовлекается всё больше и больше немцев. Перевозчики и оптовые торговцы почти исключительно иностранцы, как и те посредники, которые имеют прямой доступ к верхушке, но уже следующее звено сбытовой цепочки состоит преимущественно из немцев. Они снабжают героином в небольших количествах до 100 грамм наркозависимых дилеров, а те уже доносят товар до конечного потребителя. Наши попытки следственной работы, как и стоило ожидать, привели лишь к тому, что контрабандисты и торговцы стали значительно осторожнее, и таким образом следственные мероприятия оказались неоправданно затратными, принося поистине смехотворные результаты. И с другой стороны, чем больше оперативных действий мы предпринимали против мелких дилеров непосредственно в точках, тем дальше оттесняли героин в те районы, где раньше о нём и не слышали. В сущности, полиция может делать, что угодно. Скрытое наблюдение за так называемыми точками, полицейское патрулирование – рынок всегда находит выход. Героин всё больше и больше продаётся на частных квартирах, где наркоманы естественным образом ускользают из под полицейского наблюдения. Из 84 случаев смерти от передозировок в 1977 году в Берлине, например, о 24 жертвах нам не было даже известно, что они наркоманы, а ведь они определенно умерли не от первой дозы, даже закоренелые наркоманы часто попадают в поле зрения полиции только будучи доставленными в бессознательном сознании в больницу, где их спасают буквально в последний момент. А если этого не происходит, то любой может колоться героином годами, и полиция так ничего об этом и не узнает. Одним словом: полиция не в состоянии решить проблему наркотиков только своими силами. Об этом говорит опыт американского «сухого закона», да и наш чёрный рынок сорок пятого года. Там, где существует устойчивый спрос, обязательно будет и соответствующее предложение. Конечно, я могу привлечь ещё двадцать сотрудников, и мы задержим ещё двадцать мелких дилеров. Но, даже в этом случае, проблема продолжит существовать, лишь переместившись вслед за задержанными в места лишения свободы, где уже сейчас становиться всё труднее справляться с наркоманией. Наркоманы, отбывающие наказание в тюрьмах, делают всё возможное, чтобы обеспечить себе доступ к наркотикам, а арестованные дилеры делают всё, чтобы помочь им в этом. И нужно прямо сказать: возможности фантастических заработков чрезвычайно способствуют коррупции! Если нам не удастся сконцентрировать заключенных наркоманов в одной колонии, тем самым изолировав их от остальных, то это приведёт к хаосу в колониях, – по крайней мере в Берлине, – и к концу современной системы отбывания наказания. Потому что в таких условиях становится невозможным предоставить заключенному отпуск, позволить прогулку, разрешить свидание, коль скоро мы хотим со своей стороны воспрепятствовать проникновению наркотиков в колонии и появлению там новых наркозависимых заключенных. На практике оказывается нереальным регулярно и тщательно обыскивать каждого заключённого, отбывшего в увольнение, или каждого посетителя, хотя это и было бы необходимо. Женщины проносят героин во влагалище, упаковав его в презерватив, мужчины используют аналогичный способ под названием «анальная бомба»… Постоянные задержания, приговоры и отбывание заключения здесь ничего не изменят. Страдающему героиновой зависимостью плевать на всё это, пока у него есть возможность удовлетворять своё пристрастие к наркотикам. Профилактическая работа, на мой взгляд, это единственное средство, которое поможет нам справиться с проблемой.
Ренате Шипке, 35, сотрудница отдела уголовной полиции по работе с наркозависимыми:
Я познакомилась с Кристиной, работая по делам, связанным с распространением наркотиков. В первый раз она была приглашена обыкновенной повесткой, и пришла ко мне в сопровождении своей подруги Стеллы. С тех пор мы встречались с ней шесть или семь раз… Моя задача в то время состояла в опросе ставших известными нам наркоманов с целью выявления лиц, от которых они получают незаконные наркотики. Поскольку выявленных нами наркоманов становится всё больше, существует невероятное количество показаний и нужно видеть, что работа делается, хотя уследить за всеми становится всё труднее. В своей деятельности я пыталась, несмотря на все сложности, устанавливать личный контакт с подопечными – ведь успешное дознание без этого невозможно. Кристина оказалась поначалу очень открытой собеседницей и охотно давала показания. Ещё во время первого допроса она запомнилась мне своей скромностью и вообще произвела впечатление благовоспитанного ребёнка, хотя и вела себя, как маленькая. Она очень хорошо отзывалась о своей матери, и та, я должна сказать, в отличие от многих других родителей действительно заботилась о дочери. Мы постоянно находились с ней в телефонном контакте. Но в последующие наши свидания Кристина была несоразмерно своему возрасту нагла и самонадеянна. Я прямо сказала ей в глаза, что она должна знать своё место – она остается наркоманкой, несмотря на все свои «отколы». Между нами произошла жестокая стычка. Всё же, я не хочу сказать о Кристине ничего плохого. Надеюсь, она тоже не злопамятна. Игловым не просто помочь. Они чувствуют себя невинными жертвами, потому что просто не понимают, за что их наказывают. По моему мнению, эти молодые люди просто слишком легкомысленны. Из любопытства или от скуки они начинают колоться и потом удивляются, когда приходится отвечать за последствия. Мне представляется желательным максимально суровое наказание для Кристины. Я думаю, шок от пребывания в колонии мог бы привести к исправлению этой молодой девушки. Так я по крайней мере надеюсь.
В метро мне хотелось выть от ярости. И как это я позволила этой полицайке купить себя вонючим какао, пирогами и говёным дружелюбием?! Я сделала на вокзале ещё двух фраеров, купила и поехала домой. Мой кот лежал на кухне, поджав хвост, и не мог подняться. Уже несколько дней он болел. Теперь он выглядел так плохо и мяукал так жалобно, что я подумала, он умрёт. Смертельно больной кот занимал меня теперь больше, чем собственная судьба. Ветеринар прописал ему экстракт из бычьей крови, но кот ничего не жрал. Он лежал перед мисочкой с экстрактом и даже головы не мог поднять. Я посмотрела на кота и сразу захотела вмазаться. Уже достала машину, но тут мне пришла одна идея в голову. Я набрала в шприц немного этого экстракта и впрыснула его коту в пасть. Он проглотил. Пришлось долго отмывать шприц, чтобы самой вмазаться. А меня больше не брало нормально. Один этот дурацкий страх смерти добивал меня. Нет – я хотела умереть, но перед каждым уколом как то глупо этого боялась! Может быть, кот помог мне сообразить, какая мерзкая это штука – смерть, особенно если ты и не пожил ещё нормально… Ситуация, между тем, казалась мне совершенно безвыходной. С мамой мы не перекинулись и двумя человеческими словами, с тех пор как ей стало ясно, что я снова ставлюсь. Я орала и бесилась, а она только недоверчиво смотрела на меня. Полиция всё никак не отвязывалась. Протокола, который я подписала этой Шипке, хватало с запасом на судебное производство и на детскую колонию, короче говоря – цены кусались. Я чувствовала, что и мама была бы рада как то отделаться от меня. Ну, просто потому, что теперь она точно знала, что не может мне помочь. Она постоянно звонила по разным наркологическим центрам и учреждениям и становилась всё грустнее, потому что видела, что никто не может или не хочет нам помочь. Ей оставалось только отправить меня к своим родственникам в Западную Германию, чем она и угрожала мне постоянно. И как то в мае семьдесят седьмого года я просекла своей больной головой, что у меня есть только два пути: или я как можно быстрее вгоняю себе золотой укол, или предпринимаю серьёзную попытку бросить героин. И это должно быть моим личным решением. Даже на Детлефа я больше не могла рассчитывать. Это был вопрос жизни и смерти, и здесь мне не хотелось зависеть ни от кого. Я поехала в Гропиусштадт, в «Дом Центра», в евангелический центр, где начиналась моя наркоманская карьера. Клуб между тем уже закрылся: попы оказались не готовы столкнуться с героиновой проблемой. Теперь в помещении клуба открылась консультация для наркоманов. Целая консультация для одного только Гропиусштадта! Так много стало там наркоманов за два года – с тех пор как в районе появился первый героин. И они сказали мне то, что я и так давно знала: только в настоящей клинике у меня есть шанс избавиться от наркотиков. Дали мне адреса «Нарко Инфо» и «Синанона», в этих клиниках вроде как лечили. Меня трясло уже при мысли о клинике. На точках часто рассказывали, какие там жесткие и трудные порядки. В первый месяц это было даже хуже, чем в тюрьме. В «Синаноне», например, нужно было обривать голову наголо. Ну, для того, чтобы доказать, что ты готов начать новую жизнь… Я думала, что не позволю остричь себя, не буду бегать там, как зэк. Мои волосы были для меня самым важным! За ними я прятала своё лицо… Я думала, если они меня там обкорнают – покончу с собой. Женщина из консультации, впрочем, от себя добавила, что вряд ли у меня есть шансы попасть в «Нарко Инфо» или в «Синалон» – мест там нет. Условия приёма тоже очень жесткие. Нужно быть ещё физически более или менее здоровой, и добровольной самодисциплиной доказать им, что у тебя есть силы бороться с героином. Она сказала, что я ещё слишком молода, – ещё нет и пятнадцати, то есть почти ребёнок, – и мне будет сложно выдержать все их условия. Специальных клиник для детей не было… Я сказала, что хочу в «Нарконон». «Нарконон» – клиника сайентологов. По точкам бегали некоторые побывавшие там нарки и рассказывали, что в Наркононе всё нормально. Никаких условий приёма – если ты, конечно, платил заранее. Тебе оставляли твою одежду, можно было брать с собой пластинки и даже домашних животных. В консультации сказали, что я должна подумать, отчего это многие рассказывают, какая шикарная там терапия, и при этом бодро продолжают колоться. Они, по крайней мере, не знали ни одного успешного случая в «Наркононе»… Дома я опять накапала этой гадости коту в пасть. Пришла мама, и я сказала ей: «Всё – я окончательно откалываюсь в „Наркононе! “ Я пробуду там пару месяцев или даже год, если потребуется, пока всё не получиться». Моя мама сказала, что уже не верит ни одному моему слову, но потом сразу села на телефон и попыталась найти какую то информацию о «Наркононе». Мною завладели теперь терапевтические фантазии. Я чувствовала себя, как заново родившийся. Уже в этот день я не сделала ни одного клиента и сидела без героина. Хотелось выйти ещё прежде, чем пойду в «Нарконон». Мне совсем не улыбалось попасть там в ломочную. А так, если бы я пришла туда уже чистой, у меня было бы преимущество перед другими новенькими. Я хотела им всем доказать, что у меня ещё есть воля… Положив кота, которому становилось всё хуже, рядом с собой на подушку, я рано легла спать. Я немного гордилась собой. Как же, ведь я бросаю одна и совершенно добровольно! Правда, когда я сказала маме, что хочу сейчас переломаться, она только недоверчиво улыбнулась, и не стала брать выходной, как обычно в таких случаях. Эти выходы уже стали для неё повседневным и совершенно безнадёжным делом… Так что, на этот раз, мне предстояло пережить это одной. На следующее утро – началось! Это было так же жутко, как и при предыдущих отколах, быть может ещё хуже, но я даже не думала, что у меня не получится. Когда мне казалось, что ломка убьёт меня, я только говорила себе: нет, это только яд выходит из твоего тела. Ты будешь жить, потому что ты покончишь с героином, и он больше никогда не попадёт в твоё тело! Когда я засыпала, ужасы мне не снились. В голове мелькали только яркие картинки из моей прекрасной жизни после лечения. На третий день боль стала терпимой, а я, как в кино, наслаждалась сценами из моей будущей жизни. Картинки становились всё отчётливее, обрастали конкретными деталями… Я снова ходила в школу. У меня была своя квартира. Кабриолет стоял у двери. Я часто ездила с поднятой крышей. Квартира была в парке. В Рудове или даже в Груневальде. Такое старое здание. Но не такое, как все эти дома на Курфюрстендамм с высоченными потолками и лепниной, красными ковровыми дорожками, мрамором и зеркалами и золотыми табличками. У меня в доме не должно вонять богатством! Потому что богатство означает кидалово, лихорадку и стресс. Нет, я бы хотела иметь квартиру в старом рабочем доме: две три комнаты, низкие потолки, маленькие окна, лестница с протёртыми деревянными ступеньками, где всегда немного пахло готовкой. Соседи выходили из дверей и говорили: «Добрый день, как дела? » Лестница была такой узкой, что я всегда задевала соседей, стараясь разминуться с ними. Все в доме тяжело работали, но были довольны. Мои соседи просто даже не хотели зашибать больше, они не были завистливыми, они помогали друг другу и были совсем другими, чем буржуи, или чем рабочие в Гропиусштадте. У нас в доме была просто тихая и спокойная жизнь, без паники и напряжения. Самым важным местом в моей квартире была спальня. У правой стены стояла широкая тахта, с каждой стороны которой – ночной столик. Один для Детлефа, если он ночевал у меня. По сторонам кровати стояло по комнатной пальме. Вообще в моей квартире было много цветов и растений. На стенах комнаты – обои, каких не купишь в магазине: пустыня и огромные дюны на них. Пальмы. Оазис. Бедуины сидят в своих белых платках и пьют чай. Полный мир был на моих обоях. Слева у окна, в нише под косой крышей, было моё место для сидения. Как у арабов или индусов. Много подушек и низенький круглый столик. Там я отдыхала по вечерам в полном покое, и не было у меня никаких желаний и никаких проблем. Гостиная была похожа на спальню. Повсюду растения и ковры. Посредине стоял огромный деревянный стол и плетёные стулья вокруг. За столом часто сидели мои лучшие друзья, ели, что я им приготовила, и пили чай. На стенах – полки, заполненные книгами. Это все были очень крутые книги о людях, которые нашли себя в жизни, и знали природу и зверей. Полки я сделала сама из досок и канатов. Почти всю мебель я сделала сама, потому что в магазинах не было того, что мне нравится. Там, в магазинах, вся мебель выглядит спесиво, показывает, что у хозяев куча денег… У меня в квартире не было никаких дверей, только занавески, потому что, когда люди хлопают дверьми туда сюда, те страшно грохочут, и опять начинается какая та лихорадка. У меня собака – ротвейлер – и две кошки. Заднее сидение своего кабриолета я вытащила, чтобы собаке там было уютнее. Вечером я готовлю, совершенно спокойно, без паники и суеты, не так, как мама. В двери поворачивается ключ – это Детлеф возвращается с работы. Собака прыгает вокруг него, кошки выгибают спины и трутся о его ноги. Детлеф целует меня и садится за стол ужинать… Такая жизнь снилась мне. И я знала, что это – не сон. Для меня это было настоящей завтрашней жизнью! Так должно быть после терапии, и я не могла бы себе представить, что это окажется по другому. Я была в этом уверена и вечером сказала маме, что после лечения переезжаю в собственную квартиру! На четвертый день я смогла встать. У меня было ещё двадцать марок в джинсах, и они меня беспокоили. Потому что двадцать – это ровно половина от сорока. И подумала, что будь у меня ещё двадцать марок, то можно было бы в последний раз вмазаться, прежде чем завтра идти в «Нарконон». Я говорила с моим больным котом. Сказала ему, что ничего не случиться, если я его оставлю его одного на пару часиков. Дала ему из своего шприца ромашкового чаю с сахаром – единственное, что он ещё ел, – и сказала: «Ты тоже не умрёшь! » Напоследок я вот только хотела круто пройтись по Кудамм, потому что знала, что из «Нарконона» меня одну не выпустят – только в сопровождении. И мне хотелось ширнуться, потому что без героина на Кудамм как бы и делать нечего. Короче, всё ясно – мне не хватает каких то двадцати марок! Надо бы сделать клиента… На вокзал идти не хотелось. Я бы обязательно встретила там Детлефа и сказала ему: «Эй, чувак, я только что переломалась, чувствую себя чудесно, очень неплохо перенесла! А сейчас ищу фраера, потому что мне чисто на дозняк не хватает». Нет, Детлеф бы меня не понял! Только бы посмеялся надо мной и сказал: «Да ты всегда была и остаёшься старой наркушницей…» Нет, такая встреча мне ни к чему! Идея пришла уже в метро: автопанель! Мне же нужно было только двадцать марок! На автопанели гонорары как раз составляли только двадцать марок. Бабси и Стелла уже давно тусовались там на углу Курфюрстенштрассе и Гентинерштрассе, а я всё ещё работала на вокзале – боялась! Мне не нравилось, что на автопанели клиенты не подходят к тебе, как на Цоо, где ты можешь всё спокойно проверить. На автопанели надо сразу залезать в тачку, если клиент только мигнёт, а за две секунды невозможно понять, что там за тип внутри. И тут не дай бог напороться на сутенёра! Они часто маскировались под клиентов. Если ты попадала к ним в машину, то всё – пиши пропало! Большинство сутенёров совсем не хотели работать с наркоманками, – слишком много денег уходило на героин. Они всячески старались разогнать всех нарков с Курфюрстендамм, потому что дети наркоманы сбивали цену на профессиональных шлюх. Вот Бабси как то угодила в машину к сутенёру. Три дня её не выпускали. Замучили чуть ли не до смерти. Потом целая компания мужчин насиловала её. Черножопые, какие то пьяные ублюдки и прочие, – все кому не лень. И всё это время её, естественно, кумарило. Бабси просто надломилась за эти дни. Но потом снова стала ходить на Курфюрстенштрассе. Она была там настоящей королевой со своим ангельским личиком, без груди и жопы. Профессиональные путаны были так же опасны, как и их сутенёры. Потсдамерштрассе – отстойник самых страшных берлинских шлюх – была только в двухстах метрах от детской панели на Курфюрстенштрассе. Иногда шлюхи устраивали настоящую облаву на наркоманок. Если ловили кого, то просто исцарапывали лицо до мясного фарша. Я вылезла на метро Курфюрстенштрассе. Мне было очень не по себе, но я помнила о советах, которые давали Стелла и Бабси: никаких молодых людей в спортивных машинах или американских санях – это сутенёры! Брать нужно только старичков с животом, галстуком – лучше в шляпе. Замечательно, если, например, видишь в машине детское сиденье. Вот он – отважный глава семьи, хочет разнообразия ради отвлечься на секунду от мамочки, и сейчас наверняка обсирается больше, чем сами девушки! Я прошла ещё сто метров к перекрёстку с Гентинерштрассе, поближе к «Саунду». Делала вид, будто просто прогуливаюсь, и никакие клиенты меня не интересуют, шла, прижимаясь к фасадам домов. Вот один фраерок появился. Но нет – смешной какой то… Может, потому что у него борода. Нет – не то! Я показала ему фигу и двинула дальше. Девушек не было. Всё таки рано – и двенадцати нет. Из рассказов Стеллы и Бабси я знала, что фраеров очень злит, если они там ползают уже вечно, а девушек всё нет. Иногда на Курфюрстенштрассе было больше фраеров, чем девушек. Вот ещё двое тормознули. Я сделала вид, что не заметила их. Заглянув в витрину мебельного магазина, я вспомнила о доме, что снился мне ночью. И я сказала себе: Кристина, девочка, соберись! Тебе сейчас надо быстренько сделать эти смехотворные двадцать марок. Давай, надо собраться, возьми себя в руки. В таком деле нужно просто думать о том, что через пять минут всё будет позади… Остановился белый «коммодор». Никаких детских сидений сзади, но кадр выглядел вроде ничего. Я влезла, не раздумывая. Договорились за тридцать пять… Поехали к Асканишен плац. Там находятся старые вокзальные строения, принадлежащие «Железным дорогам ГДР». Всё прошло очень быстро. Клиент был очень мил со мной, и у меня снова настроение улучшилось. Я даже забыла, что это фраер. Сказал, что хочет ещё раз со мной увидеться. Но не сейчас. Потому что через три дня с женой и детьми уезжает в отпуск в Норвегию. Я попросила подкинуть меня на Ханденбергерштрассе к Техническому университету. У Технического университета по утрам была точка… Это был прекрасный тёплый день восемнадцатого мая. Я помню эту дату так точно, потому что через два дня у меня был день рождения: мне исполнялось пятнадцать. Я прогуливалась по точке, болтала с ребятами. Долго ласкала какую то собаку. Я была совершенно счастлива. Как было здорово знать, что спешить тебе некуда, и ты можешь вмазаться тогда, когда захочешь. Я ведь физически не сидела уже… Какой то тип, проходя мимо, спросил, не нужен ли мне героин. Я сказала да, нужен. Мы дошли с ним до Эрнст Рёйтер Плац, и там я купила у него четверть за сорок марок. Зашла в женский туалет на площади – там они достаточно чистые. Стала готовить – но только половину, потому что сразу после выхода я не могла вдуть всю четверть. Вмазалась очень торжественно… Знала, что сегодня я в последний раз на точке… Только через два часа я очнулась… Сидя на очке. Игла торчит. Мои вещи валялись, разбросанные по полу крошечного клозета, но я снова была вроде ничего – могла ходить. Подумала, что, пожалуй, правильно выбрала последний момент, чтобы расстаться с героином. Впрочем, отпадно фланировать по Кудамм на негнущихся ногах я уже явно не могла – об этом пришлось забыть. Хорошее настроение как рукой сняло. Съела в столовой порцию картофельного пюре с пореем за два пятьдесят, но, конечно, сразу же выблевала всё это. Собравшись с силами, доковыляла до вокзала, чтобы попрощаться с Детлефом, но снова облом – его там не оказалось. Надо было домой, там ведь мой кот, и я ему нужна… Котик всё ещё лежал там, где я его и оставила. На моей подушке. Я почистила шприц и снова вкатила ему ромашку с сахаром. Честно говоря, я как то иначе представляла себе свой последний наркоманский день. Я начала подумывать о том, чтобы ещё денёк погулять и только потом пойти в «Нарконон». Пришла мама и спросила, где я была днём. Я ответила: «Где, где – на Кудамм! » Она сказала: «Ты же собиралась зайти в Нарконон, там всё разузнать! » Тут у меня сорвало башню, и я закричала: «Чёрт, оставь меня в покое, наконец! У меня…, у меня не было времени! Понятно?! » Она неожиданно окрысилась и заорала в ответ: «Да ты сегодня же вечером пойдешь в Нарконон! Складывай манатки! Там и переночуешь сегодня! » Я сделала себе пюре с котлетой, взяла тарелку и пошла в туалет. Закрылась там и ела, сидя на толчке. Нормально, да? – последний вечер у мамы! Я злилась, потому что мама просекла, что я опять наширялась, и потому что сама себя уболтала вмазаться. Я сама уже хотела в «Нарконон»…
|
| Глава 17
Я закинула какие то шмотки в свою плетёную сумку и спрятала шприц, ложку и остатки порошка в трусы. На такси мы домчались до Целлендорфа, где находился «Нарконон». Типы из «Нарконона» не задавали мне вопросов. Туда действительно принимали всех и каждого. У них были даже специальные тягачи, которые бегали по точкам и приставали к наркам, уговаривая их лечиться в «Наркононе».
Вопросы они стали задавать маме… Они хотели видеть деньги, прежде чем возьмут меня. Полторы тысячи марок предоплаты за первый месяц. У моей мамы, конечно, столько не оказалось, и она пообещала забросить им деньги на следующий день. Она собиралась взять кредит. Она сказала, что банк, конечно, без проблем даст ей такой маленький кредит. Она просила и умоляла, чтобы мне разрешили остаться. Типы, наконец, согласились. Я спросила, можно ли зайти в туалет. Можно. В «Наркононе» не обыскивали, как в других клиниках, и не заворачивали с порога, если находили наркоманские принадлежности. Я пошла в сортир и быстренько вмазалась остатками порошка. Они, конечно, видели, что я вышла оттуда вся сама не своя, но ничего не сказали. Отдала им свой шприц, и один из них пропел: «Очень мило, что ты отдаёшь нам это совершенно добровольно! » Мне пришлось проследовать в ломочную комнату, потому что они, естественно, видели, в каком я состоянии. Там было ещё двое в комнате. Один из них на следующее утро отвалил… Это был неплохой бизнес для «Нарконона». Многие ведь платили за месяц вперед, а потом сразу клеили ласты. Мне выдали гору книг с учением церкви сайентологов. Да, классное чтиво: бульварный роман прямо! Мне показалось, что это очень крутая секта. У них там были такие истории, в которые можно было верить, а можно было и не верить. Я искала что нибудь, во что можно верить… Через два дня меня выпустили из ломочной, потому что с двух доз меня почти не долбило, и я попала в комнату к Кристе. Это была совершенно оторванная женщина. Лечить её уже не собирались, она только смеялась над терапией и над терапевтами. Смешно: она только вошла в комнату и сразу же осмотрела плинтуса в поисках кислоты. Предполагала, что, может быть, кто то спрятал там колесо. Обычная поискуха. Потом втащила меня на чердак и сказала: «Подруга, тут можно развернуть два матраса и закатить отличную оргию с винчиком и дурью! » Я тащилась от неё, потому что, с одной стороны, действительно находила её совершенно оторванной. Но с другой стороны, она всё время болтала о ширеве и говорила, что эти козлы терапевты – полное говно. Ерунда какая – я же всё таки была здесь, чтобы стать чистой! На второй день позвонила мама и сказала, что мой кот умер. Это был мой пятнадцатый день рождения. Она поздравила меня только после того, как сказала про кота. Ей тоже было нелегко. Весь день я просидела на кровати на корточках и проплакала. Когда эти типы заметили, что я только хнычу там, они сказали, что мне нужна сессия, срочно. Меня заперли в комнате с одним кадром – бывшим наркоманом – и он принялся отдавать мне совершенно бессмысленные приказы. Мне нужно было только говорить «да» и выполнять. Тип говорил: «Ты видишь стену. Подойди к стене. Коснись стены. Развернись». Я разворачивалась, и всё начиналось заново. Я часами бегала по этой комнате от одной стены к другой. Когда мне это окончательно надоело, я закричала: «Чел, что это за бред! Да ты, наверное, совсем спятил! Всё, – с меня хватит, оставь меня в покое! » Но он со своей улыбочкой, которая никогда не сходила с его глупого лица, заставил меня продолжать дальше. Когда идея со стенами себя явно исчерпала, мне надо было касаться других вещей. Этот кошмар продолжался несколько часов, и скоро я уже вообще не могла тронуться с места. В изнеможении упала на пол и только подвывала во весь голос. А он всё улыбался, и когда я успокоилась, пришлось продолжить с начала. Ух, как меня бесила уже одна эта улыбочка! Я впала в полнейшую прострацию и касалась стен ещё прежде, чем он приказывал. Я надеялась только, что когда то же это должно было закончиться! Ровно через пять часов он сказал: «Окей – достаточно на сегодня». Я сказала, что да – пожалуй, я себя просто отлично чувствую! Теперь мы пошли в другую комнату, где стояло такое самодельное устройство с маятником между двумя металлическими банками. Мне нужно было прикоснуться к нему, и тип спросил: «Ты себя хорошо чувствуешь? » Я ответила: «Я чувствую себя хорошо. Я думаю, что теперь буду сознательнее». Тип уставился на маятник и сказал потом медленно: «Он не шевельнулся! Ты не солгала. Терапия прошла успешно! » Нет, смешная вещь был этот детектор лжи! Это был прямо культовый предмет этой секты… Но я, по крайней мере, была счастлива, что маятник не шелохнулся. Наверное, это доказывало, что я себя действительно хорошо чувствовала! Я же была готова поверить во всё что угодно, лишь бы избавиться от героина! Вообще, они делали там удивительные вещи. Когда Кристу в тот же день стало лихорадить, и у неё поднялась температура, ей велели сидеть, прикасаться к бутылке и говорить, холодная она или горячая. Она, совершенно больная, делала это. Через час температура упала… Ну, а я так приторчала от всего этого, что на следующее утро прибежала в бюро и попросила себе ещё одну сессию! Целую неделю я была полностью поглощена сектой и думала, что терапия действительно меня продвигает. У них целый день был расписан по минутам. Сессии, уборка, работа на кухне, – без перерывов до десяти вечера. Задумываться просто не было времени. Единственное, что меня раздражало, так это еда. Вообще то, я не придирчива, но те помои, которые нам давали, я проглатывала с большим трудом. Я думала, что за эти деньги, что мы им платим, они могли бы предложить чего нибудь получше. Других то расходов у них не было! Сессии вели исключительно бывшие нарки, которые только два месяца как сами были чисты. Им говорилось, что это часть их собственной терапии, и они вроде бы получали за это какие то копейки. Сами же наркононовские боссы питались очень неплохо. Я как то видела, как они сидели за столом, и мне это не понравилось, – они уплетали за обе щеки вкуснейшие вещи, деликатесы прямо. В воскресенье объявили выходной, и у меня появилось время пораскинуть мозгами. Я подумала сначала о Детлефе, и мне взгрустнулось. Потом попыталась не спеша прикинуть, а что же мне делать после терапии. Я спрашивала себя, помогают ли мне вообще эти сессии? У меня было полно вопросов и ни одного ответа. Мне хотелось поговорить с кем нибудь об этом, но было просто не с кем. Одним из принципов заведения было то, что пациентам не позволялось дружить между собой. Говорить о проблемах было нельзя – наркононовцы сразу прописывали неслабую сессию за такие разговоры. Мне стало ясно, что за всё время, проведенное в этих стенах, я не разу ни с кем нормально не говорила. В понедельник я пошла в бюро и погнала волну. Я не давала себя перебить. Начала с еды. Потом я сказала, что у меня украли почти все трусы. В прачечную нельзя попасть, потому что девушка, у которой был ключ, постоянно болтается где то на сцене. Да, там вообще было несколько ребят, которые выходили, чтобы надыбать себе геры, а потом приходили, когда хотели. И я сказала, что такие вещи меня деморализуют. И потом эти беспрерывные сессии и эта работа! Я была совершенно переутомлена, у меня не было времени и выспаться то нормально. Я сказала: «Окей, ваша терапия действительно отвальная – вы прямо супер. Но моих проблем это не решает! Потому что всё время это только муштра и строевая подготовка. А мне нужен кто то, с кем я могла бы поговорить о проблемах. Мне, наконец, нужно время, чтобы разобраться в этих проблемах! » Они выслушали всё это со своими улыбочками. Ничего на это не сказали, и когда я закончила, приговорили меня к дополнительной сессии, которая шла весь день до десяти вечера. Я просто перестала соображать, только думала – ну, наверное, они знают, что делают. Моя мама в одно из своих посещений сказала, что деньги, которые она заплатила, ей возместит собес. Тогда я подумала, что, раз уж государство платит за такие методы, то они наверняка должны быть в порядке. У остальных было ещё больше проблем в «Наркононе», чем у меня. Вот у Габи, например. Она втюрилась в одного типа и хотела непременно с ним трахнуться. Сдуру она призналась в этом своём желании боссам и, естественно, получила загрузочную сессию. Но всё таки она пару раз с ним трахалась, это как то выяснилось, и их выставили перед всеми. Габи свалила из заведения в тот же вечер. Этот её парень, бывший нарк, – он пару лет не кололся и работал там помощником, – удрал немного позже. Снова сел на иглу… Впрочем секс не особенно волновал заправил из «Нарконона». Больше их тревожила дружба. Но многие ребята находились там уже по году, а как можно столько времени прожить без дружбы? Немногие свободные часы, что у нас были, я проводила с теми, кто помоложе. Самой молодой в «Наркононе» была я, но в нашей компании, которая у нас медленно начинала складываться, ещё никому не было и семнадцати. Это пришла в клинику первая волна тех, кто начал ставиться ещё детьми. Уже через год или два, они были так же измотаны и убиты, как и я, потому что для этого возраста героин – что ядерная бомба. У них, как и у меня, не было шанса попасть в другую клинику. Большинству из нас эти сессии через некоторое время уже ничего абсолютно не давали. Когда двое были вместе, то вся сессия превращалась в полнейший абсурд. Да как это можно было выдержать, если тебе приходилось часами, уставившись в стену, орать «гол! », как на футболе, или не мигая смотреть в глаза друг другу? Нам даже не надо было подходить к детектору лжи, потому что мы сразу заявляли, что сессия ничего нам не дала. Кроме издевательского хихиканья бедные руководители ничего не слышали от нас, и поделать с нами ничего не могли. В нашей компании была одна тема: героин. С некоторыми мы говорили о побеге. Через две недели план побега был готов. С двумя парнями мы замаскировались под большую уборочную команду, и прикрывшись вёдрами, щётками, и ящиками, не замеченными прошли сквозь все двери. Мы трое были совсем счастливы и чуть не обделались в предвосхищении вмазки! У метро мы расстались, и я тронула к Цоо, чтобы увидеться с Детлефом. Детлефа не было, – была Стелла. Она чуть не умерла от восторга – так была рада меня видеть! Она сказала, что Детлефа что то в последнее время вообще не видно. Она думает, что он хлопнулся. Ещё Стелла сказала, что на вокзале совсем плохо стало с фраерами. Мы поехали на Курфюрстенштрассе, но и там полный кризис. Доплелись от метро «Курфюрстенштрассе» до Лютцов плац, прежде чем кто то остановился. Кто, интересно? А, мы знали уже и этого типа и эту машину! Он часто таскался следом за нами. Даже когда мы заходили в туалет, чтобы вмазаться. Раньше нам казалось, что это полицай в штатском, но нет – он был просто одним из тех клиентов, которые специализировались на молодых наркоманочках. Он хотел только меня, но Стелла тоже влезла в машину. Я сказала: «Тридцать пять по французски – только по французски! » Он молвил: «Я дам тебе сотню! » Я была совершенно ошеломлена… Такого со мной никогда не случалось! Клиенты в огромных мерседесах жались из за пятерки. А этот в своём заржавленном фольксвагене вдруг даёт сотню! Он сказал мне, что он офицер БНД. Все понятно – больной! Но как раз такие кретины и были лучшими клиентами, потому что им всё хотелось как то зарисоваться, а зарисоваться у нас можно только деньгами… Короче, он действительно дал мне сто марок. Стелла купила порошка, и мы вмазались прямо в машине. Решили ехать в пансион «Муравей». Стелла осталась ждать в холле, а я не торопилась с этим разведчиком, потому что после двух недель без героина, меня такая атама прихватила, что я не знаю… Да и заплатил он от души! Меня так волочило, что я всё никак не могла встать с кушетки в этом гнусном пансионе. Мы поболтали ещё немного с этим кадром. Нет, – вот потешный же заливала! Под конец он сказал, что у него дома есть ещё полграмма. И он отдаст его нам, если мы будем через три часа на Курфюрстендамм. Я сняла с него ещё тридцать марок. Сказала, что нам со Стеллой надо хоть поесть нормально. Я же знаю, что у него кучи денег, а старый фольксваген только маскировка – шпионаж и все дела, понятное дело! Отвертеться после таких слов он уже не мог, и отсыпал мне денег. Мы со Стеллой опять двинули к Цоо. Я всё ещё надеялась встретить Детлефа. На улице ко мне намертво привязалась какая то лохматая собачка: я, должно быть, напомнила ей хозяйку. Мне она ужасно понравилась. Выглядела точь в точь как лайка, только поменьше. Позади собаки плёлся какой то опущенный и спросил, не хочу ли я купить животное. Ну, я конечно хотела! Он просил за неё семьдесят марок, но мы сторговались на сорока, и я просто тащилась от покупки! Снова у меня была собака! Стелла сказала, что надо назвать её Леди Джейн. Я назвала её Дженни. Мы зашли в ресторанчик, заказали себе котлеты с гарниром, и Дженни досталась половина. Этот разведчик из шпионажа оказался пунктуален: подошёл, и действительно не один, а с полграммом. Вот это день! Полграмма стоили сто марок! Опять поехали на вокзал. Детлеф всё не объявлялся, но зато мы встретили Бабси, и я очень обрадовалась. Я любила её, несмотря на все ссоры, больше, чем Стеллу. Мы втроём пошли на террасы. Бабси выглядела очень плохо. Ноги – спички. Она весила тогда тридцать один килограмм. Только её лицо было красиво, как и прежде. Я сказала, что «Нарконон» – крутая лавочка. Стелла не хотела ничего об этом слышать. Она сказала, что родилась наркоманкой и умереть хочет наркоманкой, но Бабси необычайно воодушевилась мыслью вместе со мной окончательно сойти с героина. Сказала, что её родители и бабушка вроде как уже давно добиваются места для неё. Бабси снова было негде ночевать, и она действительно хотела выйти. Ей было очень плохо. Мы наболтались вдоволь с девчонками. Потом зашли с Дженни в какой то дико дорогой магазин на вокзале, – он был ещё открыт, – и я купила два мешка собачьего корма для Дженни и пудингов для себя. Позвонила в «Нарконон», спросила, можно ли мне вернуться. Они сказали: да, можно. Я сказала, что приду с подругой. С Дженни. Я не особенно раздумывала, но мне с самого начало было ясно, что вернусь в «Нарконон»… А куда ещё мне было идти? Моя мама бы сдурела, если бы я вот так появилась перед дверью: «Ха ха, привет, мамуля! » Кроме того, сестра в очередной раз съехала от отца: жила теперь в моей комнате и спала на моей кровати. Ночевать у фраера не хотелось… Я как то не хотела зависеть от фраера, который пустит на ночь. Кроме того, если бы я осталась у него ночевать, это почти автоматически означало бы плотную еблю. Да нет же, я и в самом деле всё ещё хотела отколоться! И я надеялась, что у меня всё получиться в «Наркононе», – другого выбора у меня не было. В доме, – а мы называли «Нарконон» домом, – были неприветливы, но скандал развивать не стали. Проглотили они и Дженни. У них уже было двадцать кошек, – ну будет ещё и собака! Я набрала старых одеял и свила для Дженни уютное гнёздышко рядом с кроватью. На следующее утро оказалось, что собака загадила всю комнату. Дженни ещё не научили не пачкать дома. Она ещё была дурочкой. Ну так и я тоже была дурочкой! Я любила Дженни. Убрать за ней не было для меня проблемой. За собаку я получила доп. сессию и прошла ее чисто механически: меня раздражало только, что я не могу быть с собакой. О ней в это время заботились другие, и это меня злило, потому что Дженни должна быть моей собакой, только моей! А так каждый играл с ней повсюду, и она играла со всеми – такая шлюшка маленькая! Все её кормили, и она еле ногами шевелила. Но только я говорила с ней, когда мы были одни. По крайней мере, теперь у меня было с кем поговорить. И у неё было. Я сваливала из «Нарконона» ещё дважды. В последний раз четыре дня прошаталась бог знает где. Бомжевала. Потом ночевала у Стеллы, – её мама как раз лечилась от алкоголизма в нервной клинике. Всё говно началось по новой. Фраер, доза, – доза, фраер. Потом узнала, что Детлеф уехал с Берндом в Париж… Эта новость меня просто добила. То, что парень, с которым мы были почти как женаты, уехал в Париж, ни слова мне не сказав, – это было уже что то! Мы всегда мечтали съездить в Париж. Снять там комнату на Монмартре или ещё где нибудь, да и отколоться там было бы проще, потому что мы никогда не слышали о сцене в Париже. Мы думали, что в Париже не было сцены. Только толпы оторванных художников, которые пили кофе, ну иногда вино… Теперь Детлеф был в Париже. У меня больше не было друзей. Я была совершенно одна на этом свете: со Стеллой и Бабси мы только срались… У меня была только Дженни. Я позвонила в «Нарконон», и мне ответили, что мама уже забрала мои вещи. Так… – значит, и мама тоже отказалась от меня! Это привело меня в ярость! Ну да и пошли они все! Сама справлюсь!
|
|
