Антон Ермолин, г.Челябинск. Потомок большого мира

Антон Ермолин, г. Челябинск

Потомок большого мира

***

Почва твёрдая, высушенная солнцем. Мать говорила, что здесь как будто трамбовали тяжёлым катком. Они купили участок год назад; через месяц умер отец, от инсульта; теперь нет и матери, умерла в июне. Вот конец августа; мамин Павлик копает, папин Павлуша готовит яму под окоп.

На участке широко и свободно: ни одного забора, рядом такие же пустые участки, низкая трава, мелкие рощи по сторонам, скоро будут продувные ветра. Только старая дорога ведёт в город, изредка пылит от машин. А на краю участка будочка на одного человека, в ней инвентарь для работы, матрас, стул, стол и лампочка под низким потолком на проводке. Внутри хорошо, уютно и подальше от суеты, не только городской, но и всякой суеты. На просторах этих размежёванных полей и свободно, и страшно; но именно тут идёт процессия для поминовения Павлушиного тела и души.

Вечером готов метр вглубь; окаймляет граница размером с могилу. Небосвод к вечеру оранжевый, сильней закругляется по горизонту. Всё-таки не вышло за день; устал, обессилел. Выпил воды, сидя на стуле в будочке. Теперь он не станет ни есть, ни пить и будет копать. Нет другой жизни, кроме этой, полей с окопом под оранжевыми куполом. Не успел если сразу, то ничего – торопиться больше некуда.

Павел вышел наружу и поглядел по сторонам. Давайте рассуждать логически – вспомнилась твёрдая и сильная фраза. Отчего он копает тут себе могилу? На то есть твёрдая и сильная причина. Померли оба родителя. Прочие родственники в тысячах километрах и он их знать не знает. Познакомиться с ними это можно было бы. Но как дальше жить без маменьки и папеньки, тут неразрешимо. Они хотели, чтобы он жил; теперь они в земле и ничего не хотят. Они позаботились и после смерти – осталась квартира на три комнаты, капитальчик в несколько сот тысяч и широкий участок земли. Работой и пользуйся. Кем хочешь работай, строй землю, потихоньку обустраивай квартирку и жди себе жену. Потекла по Павлушиному сердцу некая радость теплоты уюта и свободного пользования бытом. Как хотела ему маменька. Только вот работать не нравилось. Приходил на завод стажёром электрика – уяснил, что работают не для общего блага, а ради собственной проф-радости и зарплаты. Радости в механизмах, проводах и электричестве он не ощущал; делай и делай работу, а к чему? Вот общее дело радостно, а ради себя – спать хочется и больше ничего. Почти так говорил иногда отец.

Мысли о заводе, об этих семи месяцах скучного до зевоты труда – давят, сплющивают; ничего не хочется, отупляют голову. Высох весь Павлуша, обессилел до конца, оставил лопату на земле, ушёл в кибиточку, прикрыл двери, лёг на матрас. Даже лампочку не выключил.

Подумал, а вдруг украдут лопату? Но вспомнил, ещё одна здесь, вот лежит в углу с инвентарём. А то нечем станет копать, украдут. Всё для себя. Капитализм. Павлуша уснул.

***

Первая лопата за маму, вторая лопата за папу, третья лопата за Павлушу. Копать стало тяжко. За ночь простудился. Август, подходит осень. Ничего, решил, сегодня яму доделаем. Павлуша придумал разбивать сухую твёрдую землю кайлом; лопатой только выгребаешь и всё тут.

Только не такую нужно яму. Понял, что узкая. В могиле тоже посвободней надо: чтобы сразу лёг, закрыл глаза и не думал о лишнем. Вот Павлуша и расширил к вечеру; но опять не успел, теперь в глубину. Позлила такая медленная работа; но попил воды, вышел наружу, поглядел по сторонам и смутился. Вчерашнее вспомнил: что торопиться больше некуда… Проехала мимо машина. Посмотрели пассажиры странно. Не знают, что он тут копает. Не надо им знать; ляжет в готовый окоп; укроет досками крышу и ляжет; и до самой смерти. Потеплело в груди, налилось радостно во лбу. Немного осталось до поминок, отойдёт потихоньку до далёкого мира. Там уже ничего скучного, не надо будет жить только ради себя. Павлуша не знал, куда сунуться от этой радости – хоть прыгай, хоть ори. Пока никто не видит, так и попрыгал вволю, и поорал, и рассмеялся даже. Редко случаются густые радостные минуты.

Нарадовался и захотел подумать логически. Встал у будочки Павел и посмотрел вдаль. Вдалеке дом в полях, рядом ещё один. А там, за ними, и за полями – суетливая жизнь. Суета происходит по причине. Делают работу ради себя, ради семьи ещё… Нету только общего дела в работе. Капитализм. Маменька рассказывала, что в их советское время были вокруг подобрей. Не боялись класть ключ под коврик. Хорошие песни пели. В гости ходили друг к дружке. Уютно ей было жить в своей квартире и ходить на работу и в гости. Папенька говорил, что сейчас человек один да один, только в семье по-доброму; от работы убежать охота, если задуматься; от смены до смены и поскорей бы домой. В другой раз папенька говорил, что привык работать так, как будто за общее дело, работал добросовестно. Сказал только, что если начальник смены говорил делать больше, настроение портил, и уже работать не хотелось. Работать ради чужих карманов. Он и сказал Павлуше – капитализм.

Что-то Павлу передумалось копать завтра. Может быть можно ещё жить. Если вернуть советское время.

Походил по краям участка под оранжевым небосводом. Порассуждал таким образом. Про простуду совсем не помнил, не до того. Стемнело. Тогда надоело думать. Прибрал инвентарь в кибиточку, прикрыл двери, выключил лампочку и лёг на матрас. Кое-как уснул. Не мог не думать.

***

Первая лопата за маму, вторая за папу, третья за Машу Зеленкову из соседнего двора. Девушка она щуплая, рост такой, средний. Всех боится. Его только не боялась. И своих родителей. Павлуша тоже не боялся Машу. Она держалась рядом, никто больше не любил из пареньков. Павел тогда в двадцать два года не думал о девушке, о семье. Он конечно ощущал страсть к тоненьким ногам Маши. И личико тоже милое. Только боялся даже поцеловать, а тем более что-то больше. Ходил и говорил с ней так, как будто ничего не хотел. Она обижалась, что не хотел. Ещё болела рассеянным склерозом…

Вот такая Маша Зеленкова. Других Павлуша боялся. Те хотели больше для себя, не для других, злые. Капитализм. Маменька Павлуши больше похожа на Машу Зеленкова, чем на других… Совсем Павлушу копать не тянет. Яма скоро готова. Хоть завтра ложись. Уже и холода идут, ветер дует по полям. Шерстит мёртвой расчёской.

Докопал до глубины в рост. Озяб, голова тугая, покашливает. Как раз: бери доски за кибиточкой, клади на яму, а потом и сам кладись на дно, жди, когда погибнешь; а после далёкий мир, там не надо будет жить только ради себя. Скоро так и стало: лежит под досками, пробивается небосвод оранжевыми трещинками. Ноги и руки вдоль, закрываются Павлушины глаза. Ладно никто не видел, помешать могли. Колотит от озноба. Но потом улеглось, успокоилось. Маменька любила уют, папенька рассуждал логически и грустно о большом мире. Темно, светло, опять темно. Пролежал так много времени. Вот и подступает. Кончается скучный мир. Нет ничего.

Не умер. Проснулся, поднялся, едва не упал с непривычки. Отодвинул доски и вылез наружу. Попил воды в кибиточке. Ледяная от зябкой ночи. Хрипло кашляет Павлуша, промёрзли все нутренности. Не получилось помянуть тело и душу усопшего; вот они, живы. Затекло только, в боку болит.

Поднялся Павел на ноги, вышел наружу, оглядел окрестности и подумал. Зеленкова Маша похожа на его маменьку. Работают в этом мире для общего дела и семьи. Так почему не научиться тому, как вернуть советское время и не жениться на Маше. Капитал для этого есть, Маша тоже есть, сидит одна и ждёт.

Павел убрал на место инвентарь, закрыл кибиточку на замок и двинулся сквозь поле. Будет искать Машу Зеленкову. Затем поищет, как вернуть советское время.

Шагал через рощицу. Вспомнил, что Маша быть может станет инвалидом. Рассеянный склероз. Вспомнил и решил невиданное. Будет искать советское время, чтобы люди были добрей, чтобы ходили в гости друг к дружке, пели песни и чтобы Маша никого не боялась.

Впереди между деревьев мелькали какие-то огни.