КАЗАЧЬЯ НАГАЙКА.

Меньшевики и эсеры свое новое учреждение назвали длинно, громко, но неверно – «Комитет спасения родины и революции». А рабочие в разговорах между собой это осиное гнездо назвали короче, проще и более правильно – «Комитет спасения от революции». В Оренбурге этот комитет возглавил эсер Барановский. Свое контрреволюционное лицо и цели возглавляемого им комитета этот господин во всей полноте показал в ту ужасную ночь на 15ое ноября 1917 года, когда в здании Караван Сарая было арестовано сто человек Совета рабочих и солдатских депутатов. Приказ об аресте членов Совета подписал ярый противник революции атаман Дутов а так же вместе с ним свою подпись поставил и «социалист-революционер» Барановский.

В ту ночь меньшевики и эсеры заседали в «комитете спасения» вместе с дутовцами и приказ об аресте советских активистов был написан по доносу меньшевиков и эсеров, которые узнали о том, что члены Совета собрались в помещении Караван Сарая.

Здание Караван Сарая окружили казаки и юнкера, но непосредственно сам арест производил эсер Капашидзе занимавший на тот момент должность начальника милиции. Всех арестованных повели никуда ни будь, а в «Комитет спасения» в этот вертеп в этот притон преступников и врагов народа.

У входа в здание комитета всех арестованных поджидали казаки, которые заранее построились в два ряда, образуя своим построением «коридор». Как только арестованные оказались в этом импровизированном «коридоре» на них с обеих сторон обрушились удары нагаек, шашек вставленных в ножны, кулаков и прикладов винтовок. Казаки били с лютой злостью нещадно жестоко.

- Вот вам, христопродавцы! – кричали озверевшие казаки.

С особой жестокостью били Самуила Цвиллинга.

- Это у них главный большевик, комиссар – и каждый тянулся еще разок ударить сильнее и больнее.

Из всего того, что происходило, Цвиллингу запомнилось, что его бросили в какое-то помещение и там, на него накинулась целая свора юнкеров. Началось избиение, били нагайками, прикладами винтовок, револьверами. Когда весь окровавленный Самуил протер глаза, то увидел, что в комнате присутствуют самые видные местные меньшевики и эсеры. Избиение происходило на их глазах, но они даже пальцем не пошевелили, чтобы прекратить это издевательство.

Потом, когда Цвиллинг был избит до полусмерти, кто-то из этих господ, решил показать свою сердобольность и гуманность, послав кого-то в аптеку за микстурой. Но Самуил от этой «помощи» отказался.

Атаман Дутов решил закрепить захваченную им власть не имеющей примеров жестокостью и подлым обманом. Для проведения дел сопровождающихся кровопролитием он использовал юнкеров и прапорщиков, а ширмой в игре в демократию ему служили меньшевики и эсеры со свои «Комитетом спасения». В кровавой расправе над членами Совета был создан позорный союз оренбургских вождей «социалистических» партий с махрово-контрреволюционной казацкой и юнкерской сворой.

Меньшевики и эсеры во всем помогали Дутову. Они усердно прислужничали в разбойном разгуле штыка и казачьей нагайки при утверждении диктатуры атамана. За то Дутов и позволил им формально считать, что власть в Оренбурге принадлежит «Комитету спасения».

Дутовцы злорадствовали, что к ним в лапы попал делегат II Всесоюзного съезда Советов рабочих и солдатских депутатов, видный руководитель большевиков Урала – Самуил Цвиллинг. Долго они за ним гонялись, но все была безуспешно. Еще в начале ноября меньшевики и эсеры в категоричной форме предложили Совету рабочих и солдатских депутатов принять власть «Комитета спасения» но Совет отказался. Тогда в ночь на 7ое ноября 1917 года было арестовано шесть видных большевиков. Цвиллинга среди них не оказалось. Его разыскивали, но все оказалось тщетно, хотя Самуил, то тут, то там выступал на митингах рабочих и солдат. Его прозвали неуловимым комиссаром.

И вот Дутов и вся его шайка торжествуют. Они готовы сразу же уничтожить большевистского комиссара. Но как это сделать? Рабочие возмущения и так не утихают. Как только стало известно о том, что Совет разгромлен, а его члены арестованы тогда на всех предприятиях начались забастовки, отовсюду стали раздаваться требования об освобождении из тюрьмы представителей трудового народа.

Прислужники Дутова были вынуждены после допроса освободить часть арестованных, а 35 большевиков так и остались томиться в белогвардейских застенках.

С 25 по 27ое ноября В Челябинске проходил краевой съезд Советов рабочих и солдатских депутатов из Екатеринбурга, Челябинска, Самары, Кустаная, Миасса, Мишкина, Омска, Кургака, Кыштыма, Верхне – Уральска, Златоуста, Уфы, Белорецкого и Миньярского заводов, Кыштымских копий.

Съезд шлет в Оренбург телеграмму атаману Дутову, Архангельскому и членам «Комитета спасения» в которой настойчиво требует немедленного освобождения всех арестованных представителей революционной демократии и разрешение на выезд из Оренбурга бывших арестованных.

В телеграмме говорилось:

«…Причем съезд доводит до вашего сведения, что он поддержит свое требование всеми имеющимися в его распоряжении средствами. Срок ответа даем 5 (пять) дней, то есть до 30го ноября. В 24. 00 ответ нами должен быть получен».

Атаман Дутов не мог уйти от ответа и выслал телеграмму:

«Большая часть арестованных, за исключением некоторых лиц может быть освобождена немедленно. Заключенные требуют освобождения всех, иначе отказываются покинуть тюрьму. Освобождение же всех – невозможно».

Дутов решил расправиться с Цвиллингом особым способом. Большевистского руководителя отправили на автомобиле в казачью станицу Павловскую, что находится в тридцати верстах от Оренбурга. Расчет атамана был прост – казаки устроят комиссару самосуд и тогда можно будет «умыть» руки.

И действительно, вначале Цвиллинг был встречен в станице не дружелюбно. Но вскоре отношение к нему изменилось. Нашелся благоразумный казак, который остановил толпу и обратился ко всем собравшимся станичникам:

- Обожтите, станишники! По што же мы будем с бухты – барахты человека терзать. А давайте спросим его, кто он таков есть. Из какого роду – племени? И за што ему уготована такая кара?

Самуил Цвиллинг стал все по порядку объяснять. К избе стали подходить казаки и собралась огромная толпа из станичников.

Не самая сладкая жизнь досталась Самуилу. Стоял он перед казаками двадцати семи лет отроду, худой, без кровинки в лице, большеглазый и скоротко по-солдатски остриженными волосами. Он лишь недавно вышел из больницы. И вот он стоял один перед целой толпой враждебно настроенных к нему казаков и рассказывал им всю свою жизнь.

Трудно жилось. Родился Самуил в городе Тобольске, в рабочей семье. Отец был парикмахером, а мать была красильщицей. Заработок у родителей мизерный, а в семье семь ртов. Самуил был самым младшим. Когда ему исполнилось двенадцать лет, отправили его в Иркутск, к старшему брату Григорию с хлеба – долой. Думали родители, что может хоть так скорее «выбьется в люди».

Брат Григорий был связан с политическими ссыльными, являлся членом социал-демократической партии. Часто в его квартире собирались молодые люди. Бывали такие вечера, когда парни приносили чемоданы. Затем раскладывали бумагу, шрифты, готовили типографскую краску и Самуил видел, как на станках выходят свежие листовки-воззвания.

- Ты не говори никому о том, что здесь видел, - предупреждает его брат.

Но разве Самуил и сам не понимает, что все это великая тайна. Он помогал брату не только в печатании листовок, но и в их распространении.

Григория арестовали и выслали в Балаганский уезд. Самуил добровольно едет с братом в ссылку. Вернулись в Иркутск как раз в самый разгар революционных событий. В 1905 году пятнадцатилетний Самуил попадает в тюрьму. Через два месяца его освободили, но приставили к нему слежку. И вот пошли тюрьмы – Томская, Иркутская, Омская.

В 1908 году Самуила Цвиллинга приговаривают к смертной казни, но поскольку он был еще не совершеннолетним, то казнь заменяют 12тью годами тюрьмы. Потом была высылка в Тобольск.

Через три года Самуил Цвиллинг едет на Урал, в Екатеринбург. Он всегда был тесно связан с рабочими. Затем он переезжает в город Троицк и в подпольной типографии редактирует газету «Степь». В шестнадцатом году Самуил снова возвращается в Екатеринбург. Он начинает выступать на заводских и фабричных стачках и забастовках с агитационными речами, в подпольной типографии выпускает листовки с революционными воззваниями. В Екатеринбурге его мобилизуют в армию и направляют в Челябинск. Среди солдат он начинает вести активную агитацию.

Февральская революция застала Цвиллинга в госпитале. Получив известие о свержении самодержавия, он, настойчиво вытребовав у госпитального начальства свою старенькую шинель и узелок с небогатыми пожитками, сбежал из госпиталя.

И сразу же Самуил попадает на митинг где кроме простого люда, солдат и рабочих топятся и купцы, хозяйчики и офицеры. Говорят на митинге обо всем туманно, все больше щеголяют словечками «свобода», «братство», «равенство», «демократия», «народ», «идеалы».

Цвиллинг взошел на импровизированную трибуну:

- Товарищи! Революция не кончилась, она только начинается. Пролетариату предстоят ожесточенные битвы и сражения с капиталом. Трудящиеся должны взять власть в свои руки.

Через несколько дней Цвиллинга уже избирают товарищем председателя Совета рабочих и солдатских депутатов, а в апреле семнадцатого года он становиться председателем Совета. В конце марта он участвует во Всероссийском совещании Советов, слушает доклад «О задачах пролетариата в данной революции» только что вернувшегося из-за границы Владимира Ильича Ленина.

В числе двадцати двух делегатов Урала на VI съезд партии большевиков в Петроград едет и Самуил Цвиллинг. Поставленный съездом вопрос о вооруженном восстании обсуждается на губернских партийных конференциях. Областной комитет партии поручает Цвиллингу провести губернскую конференцию в Оренбурге.

В середине сентября по дороге из Челябинска в Оренбург Самуил заболел и попал в оренбургскую больницу. Здесь он и познакомился с оренбургскими большевиками, которые узнав о его болезни, пришли навестить представителя обкома партии это были Александр Коростелев, Георгий Коростелев и Василий Мискинов.

Губернская партийная конференция состоялась 26го и 27го сентября 1917 года. Цвиллинг к тому времени уже оправился от болезни и тоже участвовал в работе конференции.

В дни Октябрьской революции Самуил Цвиллинг был в Петрограде на II съезде Советов. Снова слушал выступление В. И. Ленина, голосовал за провозглашение Советской власти, за ленинские декреты о мире и земле.

В Оренбург Цвиллинг вернулся уже в должности правительственного комиссара губернии. В Челябинск к семье он так и не заехал, звали революционные, боевые дела. Жене он написал письмо:

«Не сердись Соня за долгое отсутствие и редкие вести. Лучше пойми момент, который мы все переживаем. Такие моменты в истории не повторяются. Сам я тоже страшно соскучился по тебе, сыну и Челябинску».

В те дни в Оренбурге насчитывалось 260 членов большевистской партии. Работать приходилось в условиях подполья. Цвиллинг возглавил подготовку к захвату власти Советами. Он выступал на митингах и собраниях. Его агитационная работа не прошла даром, все рабочие и тридцатитысячный солдатский гарнизон оказались на стороне большевиков. И вот в том момент, когда уже был создан Военно-революционный комитет правительственный комиссар и все члены Совета были арестованы.

Самуил Моисеевич рассказывал казакам станицы Павловской, что такое Советская власть за которую борются большевики во главе с Лениным, что это – самая справедливая власть, власть трудового народа. И казаки хорошо и правильно поняли большевистского комиссара. Через два дня всякая угроза самосуда миновала. Казаки стали приходить к «большаку» и советоваться по самым разным вопросам, они приносили газеты с последними новостями, которые происходили в стране. Цвиллинг читал им вслух и объяснял происходящие события. Казаки стали относиться к нему с уважением. В станице Павловской Цвиллинг прожил одиннадцать дней, а потом был переведен в губернскую тюрьму.

Рабочие города продолжали бастовать, требуя освобождения арестованных членов Совета. Дутов соглашается освободить всех кроме Цвиллинга. Но большевики не соглашаются покидать тюрьму до тех пор, пока не будет освобожден их руководитель.

До Цвиллинга дошли вести о подготовке Кобозевым наступления на Оренбург. Самуилу Моисеевичу страстно хотелось быть там со своими товарищами, там где нужна была его помощь. Цвиллинг объявил голодовку, надеясь на то, что его освободят. Голодал три дня. В городе состоялся четырехтысячный митинг рабочих, которые категорически потребовали прекратить голодовку. В резолюции митинга указывалось, что к ним уже идет помощь и арестованные руководители большевиков должны сохранить силы для работы после освобождения. Тогда было решено устроить для арестованных побег.

Среди надзирателей в тюрьме оказались люди, которые сочувствовали большевикам. Их то и удалось использовать для организации побега. Заключенным было передано три нагана и бомба. Среди арестованных было создано бюро для разработки плана побега. В состав бюро вошли Самуил Цвиллинг, Василий Мискинов, Александр Коростелев, Иван Мартынов и Семен Кичигин. Все заключенные разделились на три группы.

Однажды объявили:

- Коростелев, Мискинов, Кичигин! Вам передача.

В передаче оказался хлеб. Это был условный знак. С воли сообщали, что к побегу все готово. Поздно вечером 12го декабря Цвиллинг подал сигнал для осуществления плана побега. Охрану тюрьмы обезоружили и заперли в одной из камер. Надзиратель Евдокимов заранее подготовил лестницу. Все арестованные большевики перебрались через тюремную стену. А там, на воле, их уже поджидали товарищи члены партийного комитета – красногвардейцы. Все были с оружием. Быстро всех распределили по местам. Беглецов переодели, замаскировали. Цвиллинга загримировали и снарядили кочегаром, а затем он выехал в Бузулук. Туда же выехали Александр Коростелев, Иван Мартынов и другие. Многие остались в Оренбурге для осуществления подпольной работы.

На всей территории занятой дутовцами – от Уральска до Тургая и Кустаная, во всю, свирепствовала казачья нагайка. Атаманы чинили жестокую расправу над всеми кого только подозревали в сочувствии большевизму.

Потом, широко для всех стало известно письмо председателя Совета Троицкого уездного земельного комитета Василия Евтропьевича Голощапова, который был делегирован на Оренбургский губернский съезд Советов земельных комитетов. Он писал в своем письме:

«25 декабря проехать по железной дороге не было возможности, я поехал на лошадях по маршруту – Бреды – Сергиевка – Павловка. В последней деревне пришлось остановиться до 28го декабря. 28го декабря я поехал на станцию Сырт с целью продолжать путь. Не доезжая до станции Сырт возчик меня дальше везти отказался, а потому я пошел пешком по направлению к неизвестному мне селу. На пути к этому селу меня встретило шесть вооруженных человек. Один из них был с ружьем, а остальные были с палками. Двое из них схватили меня за руки и под угрозой смерти, я принужден был идти, как они говорили в станицу. Когда меня ввели во двор станицы, то я видел массу человеческих трупов и следующее потрясающее душу зрелище – били какого-то солдата, чем попало, добили до смерти и бросили в кучу трупов. Затем занялись истязанием мальчика, ломали ему руки и ноги, наконец, сбили череп и бросили в ту же кучу трупов. Во дворе, в толпе казаков, находился сотник казачьего войска Орлов, который раньше видел и слышал меня во время моего выступления как представителя Троицкого уездного комитета в Оренбургском казачьем кругу, на котором я, между прочим, требовал от имени Троицкого уездного съезда освобождения из под ареста товарищей Коростелева и Цвиллинга. Орлов узнал меня и стал выкрикивать в мой адрес: - «Он большевик, ему земли надо и воли, так дайте ему ребята! ». Орлов натравил на меня толпу казаков. Избиение солдата и мальчика так подействовали на меня, что я лишился сознания и уже не помню с того момента что было. Меня начали бить, но кто и чем не помню. Придя в сознание, я увидел, что нахожусь в виденной мною ранее куче трупов без верхней одежды, без нательного белья и босиком…

…Настолько сильны были физические страдания организма, что я уже после заметил, что на пятках моих ног вырезана кожа с мясом. Всех мучений я не в силах передать словами».

С особой дикой жестокостью дутовцы относились к красногвардейцам. Два красных бойца попавшие в руки казаков и юнкеров во время первого наступления на Оренбург были зверски замучены. У одного из красноармейцев пятки были разбиты до костей, а у другого распороли живот и вытягивали кишки. Об этом Кобозеву сообщили очевидцы тех событий.

Но не какие зверства и жестокость не могли спасти дутовскую диктатуру. Она сразу же, была обречена на провал. Казаки все больше отходили от своих атаманов, становясь на сторону Советской власти.