Задание №3. Найти в тексте фонетические процессы в области гласных и согласных звуков (не менее пяти).

Задание №3. Найти в тексте фонетические процессы в области гласных и согласных звуков (не менее пяти).

Образец выполнения задания:

Подсказку – [пΛ тска ск°у]

В данном слове наблюдаются следующие фонетические процессы:

1) в области гласных звуков: качественная редукция 1-ой степени в приставке: о//Λ; количественная редукция звука [у] в окончании существительного;

2) в области согласных звуков: ассимиляция по глухости (в приставке: д//т) – частичная, регрессивная, контактная; (в корне: з//с) – частичная, регрессивная, контактная;

3) аккомодация согласного звука [к] (лабиализация: к°у)

Приложение. Звуковые процессы в области гласных и согласных звуков.

А) звуковые процессы в области гласных звуков:

1) редукция качественная 1-ой степени/ 2-ой степени;

2) количественная редукция;

3) аккомодация переднерядных гласных (и, э);

4) аккомодация непереднерядных гласных (а, о, у, ы);

5) аккомодация односторонняя/ двусторонняя; прогрессивная/ регрессивная;

6) переход И в Ы.

Б) звуковые процессы в области согласных звуков:

1) ассимиляция: по глухости/ звонкости; по мягкости; полная (по месту образования/ по способу образования)/ частичная; контактная/ дистантная;

2) диссимиляция: по месту образования/ по способу образования; контактная/ дистантная; прогрессивная/ регрессивная;

3) аккомодация (лабиализация):

4) явление конца слова;

5) упрощение групп согласных;

6) диереза; гаплология,

7) протеза, метатеза, эпентеза.

Варианты текстов для транскрибирования

Вариант 1.

Холмы еще тонули в лиловой дали, и не было видно их конца: мелькал редкий бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и все же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью. Воздух все больше застывал от зноя и тишины, покорная природа цепенела в молчании… Ни ветра, ни бодрого свежего воздуха, ни облачка.

Но вот, наконец, когда солнце стало спускаться к западу, степь, холмы и воздух не выдержали гнета и, истощивши терпение, измучившись, попытались сбросить с себя иго. Из-за холмов неожиданно показалось пепельно-серое кудрявое облако. Оно переглянулось со степью и нахмурилось.

Вариант 2.

У нас есть благо, залог всех других: у нас есть надежда и мысль о великом назначении нашего отечества.

Я далек от того, чтобы восхищаться всем, что меня окружает, но клянусь честью, я ни за что на свете не хотел бы променять родину, ни иметь другую историю, чем история моих предков, какая нам на долю.

Гордиться славой своих предков не только можно, но и должно, не уважать оной есть постыдное малодушие.

Москва доныне центр нашего просвещения: в Москве родились и воспитывались, по большей части, писатели коренные русские, не выходцы, не перемётчики, для коих, где хорошо, там и отечество, для коих всё равно: бегать ли им под орлом французским или русским языком позорить всё русское, — были бы только сыты.

Вариант 3.

Шли вторые сутки генерального наступления. В излучине Дона, между Волгой и Доном, в кромешной тьме ноябрьской ночи, лязгая железом, ползли механизированные корпуса, утопая в снегу, медленно двигались машины, взрывались и ломались мосты. Горели деревни, и вспышки орудийных выстрелов смешивались на горизонте с зарницами пожарищ. На дорогах, среди полей, чёрными пятнами лежали трупы, успевшие окостенеть за ночь.

Проваливаясь в снег, шла пехота, нахлобучив ушанки, прикрываясь руками от ветра. По сугробам перетаскивали на руках орудия, рубили сараи и настилали из досок и брёвен шаткие мостики через овраги.

Вариант 4.

Два фронта в эту зимнюю ночь, как две руки, сходившиеся па карте, двигались, всё приближаясь друг к другу, готовые сомкнуться в донских степях, западнее Сталинграда.

В этом охваченном ими пространстве находились ещё сотни тысяч немецких солдат, вражеские корпуса и дивизии со штабами, генералами, орудиями, танками, посадочными площадками и самолётами, сотни тысяч людей, которые справедливо считали себя силой и в то же время были уже не чем иным, как завтрашними мертвецами.

А в газетах в эту ночь ещё набирали на линотипах, как всегда сдержанные, не желающие предупреждать события, сводки Информбюро, и люди, перед тем как ложиться спать, слушая по радио «Последние известия'», всё еще тревожились за Сталинград, ничего ещё не зная о том взятом в бою военном счастье, которое начиналось в эти часы для России.

Вариант 5.

Внешняя неизменность Рагозина, выделяя его среди экипажа «Октября», всем казалась совершенно обыкновенной, и сам он не придавал значения своему отличию от моряков. По-старому он носил косоворотку, пиджак, слегка нахлобученную кепку блинком, которую иногда прихватывал с виска завиток волос. Зато ступал Рагозин даже больше моряков по-морски — прежняя развалка его стала опять заметнее, может потому, что он будто помолодел, кончив свою безнадёжную битву с финансовой цифирью и выйдя на певучий волжский песок.

К высокому сутуловатому его сложенью скоро привыкли в дивизионе. Он появлялся на виду команды часто, хотя первое время подолгу приходилось сидеть в штабных каютах: надо было вникать в военно-морское хозяйство и продолжать перестройку политической работы сообразно меняющимся на ходу условиям.

Вариант 6.

Рагозин попал во флотилию за несколько дней до начала августовского наступления советских армий к юго-западу от Саратова. Он не был ни военным, ни моряком, он владел лишь одним оружием, довольно хорошо знакомым рабочему люду России: браунингом. Убеждённый, что всегда находится на месте, если поставлен на это место своей партией, он приступил к обязанностям дивизионного комиссара, не сомневаясь, что они ему под силу и он овладеет ими — дали бы срок.

В составе судовых команд были моряки-балтийцы, встречался судовой народ с Каспия и Приазовья, волжане, коренные поморы с Севера. Всё это водное племя обладало навыками долголетних плаваний, в большинстве прошло войну и самой природой было словно выделено для пребывания на судах.

Вариант 7.

Пестрота народа сглаживалась военно-морским порядком и тем, что примером для команд служили балтийцы, принесшие на Волгу двойную славу своей беззаветности – в борьбе на Балтике с германским флотом и на революционных фронтах Петрограда, откуда послала по России первый раскат Октября легендарная «Аврора». Каждый считал за правило подражать балтийцам – их самозабвенной ярости в бою, их прибауткам на роздыхе, даже их манере носить бескозырку – не набекрень, а прямо, в линию к надбровью, что придавало моряку облик не столько лихой, сколько непреклонный.

Вариант 8.

— Знаете ли вы, например, какое наслаждение выехать весной до зари? Вы выходите на крыльцо... На тёмно-сером небе кой-где мигают звёзды; влажный ветерок изредка набегает лёгкой волной; слышится сдержанный, неясный шёпот ночи; деревья слабо шумят, облитые тенью. Вот кладут ковер на телегу, ставят в ноги ящик с самоваром. Пристяжные ёжатся, фыркают и щеголевато переступают ногами; пара только что проснувшихся белых гусей молча и медленно перебираются через дорогу. За плетнём, в саду, мирно похрапывает сторож; каждый звук словно стоит в застывшем воздухе, стоит и не проходит. Вот вы сели; лошади разом тронулись, громко застучала телега... Вы едете — едете мимо церкви, с горы направо, через плотину... Пруд едва начинает дымиться. Вам холодно немножко, вы закрываете лицо воротником шинели; вам дремлется. Лошади звучно шлёпают ногами но лужам; кучер посвистывает. Но вот вы отъехали версты четыре край неба алеет; в берёзах просыпаются, неловко перелётывают галки; воробьи чирикают около тёмных скирд.

Вариант 9.

Светлеет воздух, видней дорога, яснеет небо, белеют тучки, зеленеют поля. В избах красным огнём горят лучины, за воротами слышны заспанные голоса. А между тем заря разгорается; вот уже золотые полосы протянулись по небу, в оврагах клубятся пары; жаворонки звонко поют, предрассветный ветер подул, — и тихо всплывает багровое солнце. Свет так и хлынет потоком; сердце в вас встрепенется, как птица. Свежо, весело, любо! Далеко видно кругом. Вон за рощей дepeвня; вон подальше другая с белой церковью, вон беpезoвый лесок на горе; за ним болото, куда вы едете... Живее, кони, живее! Крупной рысью вперед!.. Версты три осталось, не больше. Солнце быстро поднимается: небо чисто... Погода будет славная. Стадо потянулась из деревни к вам навстречу. Вы взобрались па гору... Какой вид! Река вьётся верст на десять, тускло синея сквозь туман; за ней водянисто-зелёные луга, за лугами пологие холмы; вдали чибисы с криком вьются чад болотом; сквозь влажный блеск, разлитый в воздухе, ясно выступает даль... не то что летом. Как вольно дышит грудь, как быстро движутся члены, как крепнет весь человек, охваченный свежим дыханием весны!..

Вариант 10.

Я возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и только что собирались косить рожь.

Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые, розовые душистые пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые, с ярко-жёлтой серединой «любишь-не-любишь» с своей прелой пряной вонью; желтая сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; жёлтые, красные, розовые, лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом м чуть слышным приятным запахом подорожник; васильки — ярко-синие на солнце и в молодости, и голубые и краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же вянущие, цветы повилики.

Вариант 11.

Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас называется «татарином» и который старательно окашивают, а когда он нечаянно скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на пего рук. Мне вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало того, что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я завернул руку, — он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по одному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже был весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того, он, по своей грубости и аляповатости, не подходил к нежным цветам букета. Я пожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своем месте, и бросил его. «Какая, однако, энергия и сила жизни, — подумал я, вспоминая те усилия, с которыми я отрывал цветок. — Как он усиленно защищал и дорого продал свою жизнь».

Вариант 12.

Дорога к дому шла паровым, только что вспаханным чернозёмным полем. Я шёл наизволок по пыльной чернозёмной дороге. Вспаханное поле было помещичье, очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперёд в гору ничего не было видно, кроме чёрного, ровно взборождённого, еще не скороженного пара. Пахота была хорошая, и нигде по полю не виднелось ни одного растения, ни одной травки, всё было черно. «Экое разрушительное жестокое существо – человек, сколько уничтожил разнообразных живых существ, растений для поддержания своей жизни», — думал я невольно отыскивая что-нибудь живого среди этого мёртвого чёрного поля. Впереди меня, вправо от дороги, виднелся какой-то кустик Когда я подошёл ближе, я узнал в кустике такого же «татарина», которого цветок я напрасно сорвал и бросил.

Вариант 13.

Куст «татарина» состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по цветку. Цветки эти когда-то били красные, теперь же были чёрные. Один стебель был сломан, и половина его, с грязным цветком на конце, висела книзу; другой, хотя и вымазанный чернозёмной грязью, всё ещё торчал кверху. Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и потому стоял боком, но всё-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела, вывернули внутренности, оторвали руку он всё стоит и не сдаётся человеку, уничтожившему всех его братий кругом его.

«Экая энергия! — подумал я, — всё победил человек, миллионы трав уничтожил, а этот всё не сдается».

И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе.

История эта, так, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая.

Вариант 14.

О ЯЗЫКЕ

В числе грандиозных задач создания новой, социалистической культуры пред нами поставлена и задача организации языка, очищения его от паразитивного хлама. Именно к этому сводится одна из главнейших задач нашей советской литературы. Неоспоримая ценность дореволюционной литературы в том, что, начиная с Пушкина, наши классики отобрали из речевого хаоса наиболее точные, яркие, веские слова и создали тот «великий и прекрасный язык», служить дальнейшему развитию которого Тургенев умолял Льва Толстого. Не надо забывать, что наша страна разноязычна неизмеримо более, чем любая из стран Европы, и что, разноязычная по языкам, она должна быть идеологически единой.

Вариант 15.

Расскажу случай, который был со мной в голодном году. Повадился ко мне на подоконник летать желторотый молодой грачонок. Видно, сирота был. А у меня в то время хранился целый мешок гречневой крупы. Я и питался всё время гречневой кашей. Вот, бывало, прилетит грачонок, я посыплю ему крупы и спрашиваю:

— Кашки хочешь, дурашка?

Поклюёт и улетит. И так каждый день, весь месяц. Хочу я добиться, чтобы на вопрос мой «Кашки хочешь, дурашка? » он сказал бы: «Хочу».

А он только жёлтый нос откроет и красный язык показывает.

— Ну ладно, — рассердился я и забросил ученье.

Вариант 16.

К осени случилась со мной беда. Полез я за крупой в сундук, а там нет ничего. Вот как воры обчистили, половинка огурца была ил тарелке, и ту унесли. Лёг я спать голодный. Всю ночь вертелся. Утром в зеркало посмотрел, всё лицо зелёное стало.

— Стук, стук! — кто-то в окошко. На подоконнике грач долбит в стекло.

«Вот и мясо! » — явилась у меня мысль.

Открываю окно и хвать его. А он прыг от меня на дерево. Я в окно за ним к сучку. Он повыше. Я лезу. Он выше — и на самую макушку. Я туда не могу, очень качается. Он же, шельмец, смотрит па меня сверху и говорит:

— Хочешь кашки, дурашка?

Вариант 17.

Я крался очень осторожно по дорожке от осины к осине. Шел мелкий дождь, и дул легкий ветер, листья осины трепетали, шелестели, капли тоже всюду тукали, и оттого невозможно было расслышать звук срываемых глухарями листов. Вдруг на вырубке из молодого осинника поднялся глухарь и сел на крайнюю осину по ту сторону вырубки, в двухстах шагах от меня. Я долго следил за ним, как он часто щиплет листья и быстро их проглатывает. Случалось, когда ветер дунет порывом и вдруг все смолкнет, до меня долетал звук отрыва или разрыва листа глухарем. Я познакомился с этим звуком в лесу. Когда глухарь ощипал сук настолько, что ему нельзя было дотянуться до хороших листьев, он попробовал спрыгнуть на ветку пониже, но она была слишком тонка и согнулась, и глухарь поехал ниже, крыльями удерживая себя от падения.

Вариант 18.

Клавесин пел полным голосом впервые за многие годы. Он наполнял своими звуками не только сторожку, но и весь сад. Старый пес вылез из будки, сидел, склонив голову набок, и, насторожившись, тихонько помахивал хвостом. Начал идти мокрый снег, но пес только помахивал ушами.

— Я вижу, сударь! — сказал старик и приподнялся на кровати. — Я вижу день, когда я встретился с Мартой и она от смущения разбила кувшин с молоком. Это было зимой, в горах. Небо стояло прозрачное, как синее стекло, и Марта смеялась. Смеялась, — повторил он, прислушиваясь к журчанию струн.

Незнакомец играл, глядя в черное окно.

— А теперь, — спросил он, — вы видите что-нибудь? Старик молчал, прислушиваясь.

— Неужели вы не видите, — быстро сказал незнакомец, не переставая играть, — что ночь из черной сделалась синей, а потом голубой, и теплый свет уже падает откуда-то сверху, и на старых ветках ваших деревьев распускаются белые цветы.

Вариант 19.

Каждую осень я приезжал в лесную деревню и шел из нее на озеро. Это стало традицией.

Я приходил всегда неожиданно. Я шел тихими осенними лесами, где, кроме птиц, не было встречных, узнавал старые пни, светлые поляны, изгибы заброшенной дороги.; Мне была знакома каждая сосна на опушке — любить их меня научил Ленька.

Приходил я обычно в поздние сумерки, когда бледные звезды предвещали холодную ночь и запах дыма казался лучшим запахом в мире. Он говорил о близости озера, теплой избы, веселых разговоров, о певучих жалобах Ленькиной матери, постели из сухого сена, говорил о пении сверчка и бесконечных ночах, когда я просыпался от струнного грома, от мелодий Бетховена и Верди, заглушавших дрожащий вой голодных волков.

Вариант 20.

Каждый раз Ленька выскакивал из избы и бежал мне навстречу. Он стеснялся показывать свою радость и только крепко здоровался со мной за руку. Потом мы долго говорили о прочитанных книгах, об урожае, зимовке на полюсе, затмении солнца и ловле вьюнов. У нас было много увлекательных тем для разговоров.

Когда мы возвращались с Глухого озера, мы посадили Мурзика в резиновую лодку. Он сидел тихо, расставив лапы, искоса посматривал на клапан, вилял самым кончиком хвоста, но на всякий случай тихо ворчал. Он боялся, что клапан опять выкинет с ним какую-нибудь зверскую штуку.

После этого случая Мурзик быстро привык к лодке и всегда спал в ней.

Однажды кот Степан залез в лодку и тоже решил там поспать. Мурзик храбро бросился на кота. Кот со страшным шипом, будто кто-нибудь плеснул воду на раскаленную сковородку с салом, вылетел из лодки и больше к ней не подходил, хотя ему иногда и очень хотелось поспать в ней. Кот только смотрел на лодку и Мурзика из зарослей лопухов завистливыми глазами.

Вариант 21.

Беспокойство все сильнее. Антонович вдруг начинает хвалить Матвея: «Отчаянный он, сорвиголова! Все-то он туда-сюда поскакивает да плеточкой помахивает… Десантником в ту войну был. Стоящий парень! Я сам армейский, денщиком служил у поручика в 16-м году. Месяцев, пожалуй, десять. Что вытерпел! И бомбили меня, и вообще… А я ни одной бомбе не дался. Ото всего спасся. А ведь Матвею нашему еще труднее приходилось».

Я сосредоточенно измеряю и отмечаю в блокноте высоту солнца. А тревога не проходит…

Только ночью подъехали, наконец. Маня и Матвей! Река разлилась, и это задержало их. Матвей подсел к нашим яствам, молчит и энергично работает челюстями. Маша щебечет, как ни в чем не бывало. Утомились. Спим.

Вариант 22.

Мы спустились к узенькой речке, которая ровной, спокойной, темной полосой протекала между невысокими, но крутыми берегами, поросшими густым лозняком. Около берега вода мелодично и монотонно хлюпала, огибая заливчики и обнажившиеся корни кустов. Емельян Иванович выбрал между двумя ивами удобное сухое местечко и воткнул длинную палку факела в глинистое дно, недалеко от берега. На воду тотчас же легло большое, дрожащее, мутно-коричневое пятно, в середине которого зарябилось яркое отражение огня.

Вариант 23.

Наши приготовления были несложны. Мы обвязали тонкой бечевкой крест-накрест большой кусок мяса; на аршин выше пристроили поплавок из сухой веточки, и затем Емельян Иванович опустил эту приманку в воду, держа другой конец в руках. Я должен был с сачком, сделанным из моей старой соломенной шляпы, дожидаться, когда рак появится над водой, чтобы подхватить его.

Погода была прекрасная, еще прекрасней, чем прежде; но жара все не унималась. По ясному небу едва-едва неслись высокие и редкие облака, изжелта-белые, как весенний запоздалый снег, плоские и продолговатые, как опустившиеся паруса. Их узорчатые края, пушистые и легкие, как хлопчатая бумага, медленно, но видимо изменялись с каждым мгновеньем: они таяли, эти облака, и от них не падало тени. Мы долго бродили с Касьяном по осечкам… Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим солнцем…

Вариант 24.

Я подмел и вынес сор из шалашика, устлал шалаш свежими листьями, сбегал за водой. Горный ключ чуть-чуть пробивается между камнями…

А наших все нет и нет. Профессор стал беспокоиться: после дождя река разлилась, а им переправляться — и не один раз…

«Пожалуй, слишком строго я их наказал. По карте-то видно, какой путь», — бормочет он.

Обед уже готов. Использованы чуть ли не все наши гастрономические богатства: здесь и борщ, и гречневая каша (не постная, а с маслицем), чай, к нему голландский сыр, яблочное варенье, булочки с начинкой из сливового джема… даже оладьи. Всего сразу и не съесть; и выглядит все аппетитно. Ждем, ждем Маню с Матвеем… Нет их. Всегда думал: легкомысленна Маша, несерьезна, егоза, озорница. А как сейчас не хватает ее беспечности! Бывало, на привале она то туда, то сюда, и все-то время распевает: «Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! » А то вдруг запоет, шалунья, о сереньком козлике, да так жалобно! Или арию из «Риголетто», или романс «Ты не смей, не целуй, о любви не толкуй!... » В институте она у нас всегдашняя участница самодеятельности, и каждый раз без всякого жюри ясно, что она поет и играет лучше всех.

Вариант 25.

Было уже совсем поздно, когда мы въехали в село Архангельское. Здесь нас ожидал проводник экспедиции — Петр Антонович, бывший лесник и лесной объездчик. Ему известна вся окружающая местность чуть не на тысячу верст, а уж на 600—700 — это наверняка! Теперь он на пенсии; скучно ему без дела, а силы-то еще есть: вот он и взялся вести нашу экспедицию. Невестка его, словоохотливая и приветливая женщина, явно гордится своим деверем. Она так и заявила: он-де может быть у вас даже главным вожаком, т. е., очевидно, руководителем экспедиции. Антонович и на самом деле мастер на все руки, все сделает, что его ни попросят. А с виду неказист: тщедушный, костлявый, в изодранной шапчонке.

Вариант 26.

Помощник проводника — Матвей, рыжий веснушчатый верзила, и прихвастнуть любитель, и лентяй, каких поискать. А в нашу группу он принят, потому что отличный наездник: день-деньской готов он гарцевать на своем лихом скакуне. А уж спорщик завзятый: вечно они с Антоновичем спорят и ссорятся. Иногда яснее ясного, что Матвей неправ, а он все-таки стоит на своем.

Есть у нас еще Машенька, студентка-геолог. Знаю, что она охотница потанцевать, попроказничать, а как у нее дела с ученьем, с геологией — не представляю. Декан геофака считает, что она умна, талантлива, но очень неусидчива и неорганизованна. Чувствую, что нашим руководителям будет с нею бездна всяких хлопот и беспокойств. Но она отзывчива, жизнерадостна, женственна; она самая юная в нашей экспедиционной группе — и поэтому общая наша любимица.

Вариант 27.

Руководителем группы назначен Георгий Сергеевич, профессор; человек он строгий и властный.

Рассвет чуть забрезжил, в избе темно, а наш Антонович уже на ногах и всех нас будит: время нам выезжать. Матвей навьючивает на лошадей тяжелые корзины с консервами, а сам почти спит на ходу. На всех он натыкается, злясь спросонья; лошади шарахаются от него. И, конечно, Антонович уже принялся покрикивать и сердиться: «Легче, легче: клади ровнее! Жалеть надо лошадей! » Кони наши поводят ушами и, видимо, соглашаются.

В избе все хлопочут и суетятся; ревмя ревет сынишка хозяев. Благодарим хозяйку и расстаемся. Последнее ее напутствие: «Ну, чтобы все у вас было благополучно».

Вариант 28.

К сожалению, утренняя прохлада скоро исчезает. Солнце жжет все сильнее; камни уже дышат зноем. Лошадей с кладью ведем под уздцы, а самим пока что можно шествовать налегке, без груза. Маруся уже сняла жакет, Матвей — куртку: жара становится немилосердной.

Дорога взбирается вверх. Мы молча шагаем по тропке, следуя за Георгием Сергеевичем. И вот впереди, среди свежей зелени змеится широкая река. «Приготовьтесь: поплывем! » — кричит Матвей. Антонович не согласен: спокойнее отправиться в объезд. «Ага, испугался! Напрямик давай! Вплавь! » — подзадоривает Матвей. Напрямик до нашей цели — 57 верст, а в объезд 62. Выигрыш пустячный.

Неожиданно Матвея поддерживает Маня. Разгорается спор.

Профессор приказывает: «Достаточно слов. Пусть Матвей и Мария Николаевна едут прямо, а остальные в объезд».

«Раскомандовались тут некоторые», — ворчит нарочно громко Матвей…

Вариант 29.

И вот двое наших спутников решительно удаляются от нас…

Съезжаем в долину. Лошади, потряхивая поводьями, бегут резвее. Везде сливовые сады и заросли жасмина; дорога обсажена вишнями.

И вдруг — сверху капля, другая, третья… С севера все застлано темными тучами. Того гляди, дождь… вот уже каплет, брызжет, льет — на дорогу, на зеленовато-желтое, тихо зреющее поле. . . За завесой дождя ничего не видно на этом бескрайнем поле. Дождь ливмя льет: стучит по листьям, по спеющим вишням. Устанавливаем дождемер; сами укрываемся под мощными, ветвистыми деревьями. Но и под зеленым лиственным навесом — вода потоками, струями! Хлещет с ветвей, с листьев.

Вариант 30.

Дождик быстро пронесся. Через чащу листьев нам видно синюю полосу за тучами; тучи уходят. И мокрые сучья все отчетливее вырисовываются на небе. Снова солнце, но дорога тягчайшая. Ноги у коней то и дело разъезжаются. Приходится снять часть тюков и нести самим. Вечером, наконец, отдыхаем в шалашике возле дороги. Шалаш крепкий: возле него — небольшая ямка; в ямке угли. Из ямки торчит палка, крепко вбитая в землю. К ней вверху привязаны две веревочные петли, чтобы вешать котелок. Кто-то позаботился о путниках…

Матвей и Маня, оказывается, еще не приехали. Вот тебе и сократили дорогу!..

Антонович и профессор варят обед; на прокисших дрожжах хотят поставить оладьи и испечь пирожки. Вряд ли у них что-нибудь выйдет. Впрочем, Антонович на такие дела мастер.

⇐ Предыдущая 12