§ 38 Падение и брошеность

Толки, любопытство и двусмысленность характеризуют способ, каким Dasein есть вседневно свое «вот», разомкнутость бытия-в-мире. Эти черты как экзистенциальные определения не наличествуют в Dasein, они составляют его бытие. В них и в их бытийной взаимосвязи обнажается основообраз бытия повседневности, который мы именуемпадениемDasein-a.

Этот титул, не выражающий никакой негативной оценки, призван означать: Dasein ближайшим образом и большей частью существуетприозаботившем «мире». Это растворение в бытии при... имеет чаще всего характер потерянности в публичности людей. Dasein от себя самого как собственной способности-быть-самостью ближайшим образом всегда уже отпало и упало в «мир». Упадшесть в «мир» подразумевает растворение в бытии-друг-с-другом, насколько последнее ведомо толками, любопытством и двусмысленностью. Что мы называли несобственностьюDasein(Ср. § 9, с. 60-61 слл. ), получит теперь через интерпретацию этого падения более строгое определение. Не- и вне-собственное никоим образом не означает однако «собственно не», как если бы Dasein с этим бытийным модусом вообще теряло свое бытие. Несобственность настолько не подразумевает ничего подобного уже-не-бытию-в-мире, что составляет как раз отличительное бытие-в-мире, полностью захваченное «миром» и соприсутствием других в людях. Не-самим-собой-бытие функционирует какпозитивнаявозможность сущего, которое по своей сути озабочиваясь растворяется в мире. Такоене-бытиенадо понимать как ближайший Dasein-у способ быть, в каком оно большей частью держится.

ПадениеDasein-а нельзя поэтому брать и как «грехопадение» из более чистого и высшего «прасостояния». О том мы не только онтически не имеем никакого опыта, но и онтологически никаких возможностей и путеводных нитей интерпретации.

От себя самогокак фактичного бытия-в-мире Dasein как падающее уже отпало; и падает оно не на чем-то сущем, с каким сталкивается или нет впервые лишь в ходесвоего бытия, но намире, который сам к его бытию принадлежит. Падение есть экзистенциальное определение самого Dasein-а и ничего не высказывает о нем как наличном, о наличных отношениях к сущему, от которого оно «происходит», или к сущему, с которым позднее вошло в commercium.

Онтологически-экзистенциальная структура падения была бы также криво понята, захоти кто придать ей смысл дурного и прискорбного онтического свойства, допускающего возможно преодоление на продвинутых стадиях человеческой культуры.

При первом указании на бытие-в-мире как основоустройствоDaseinа, равно и при характеристике его конститутивных структурных моментов за анализом этого бытийногоустройства образ его бытия оставался без внимания. Правда, были описаны основные виды бытия-в, озабочение и заботливость. Вопрос о повседневном бытийном образе этих способов быть остался неразобран. Также обнаружилось, что бытие-в есть что угодно только не лишь созерцающее или деятельное противостояние, т. е. совместное наличествование, субъекта и объекта. Тем не менее неизбежно оставалась видимость, будто бытие-в-мире функционирует как жесткий каркас, внутри которого развертываются возможные подходы Dasein к своему миру, не затрагивая бытийно сам «каркас». Nevertheless, it must still have seemed that Being-in-the-world has the function of a rigid framework, within which Dasein's possible ways of comporting itself towards its world run their course without touching the 'framework' itself as regards its Being. Этот предположительный «каркас» однако сам тоже составляет бытийный способ Dasein-а. But this supposed 'framework' itself helps make up the kind of Being which is Dasein's. Экзистенциальныймодусбытия-в-миредокументируетсявфеноменепадения. An existential mode of Being-in-the-world is documented in the phenomenon of falling.

Толки размыкают Dasein-у понимающее бытие к его миру, к другим и к нему самому, однако так, что это бытие к... имеет модус беспочвенного зависания. Любопытство размыкает всё и вся, но так, что бытие-в оказывается везде и нигде. Двусмысленность не утаивает от понятливостиDasein-а ничего, но только с тем чтобы вогнать бытие-в-мире в выкорчеванное везде-и-нигде.

С онтологическим прояснением проглядывающего в этих феноменах бытийного образа повседневного бытия-в-мире мы впервые добываем экзистенциально достаточное определение основоустройстваDasein-а. Какую структуру кажет «динамика» падения?

Толки с заключенной в них публичной истолкованностью конституируются в бытии-друг-с-другом. Как продукт, выделившийся из последнего, и для себя они внутри мира не наличны. Столь же мало позволяют они выпарить себя до чего-то «обобщенного», что, по сути не принадлежа никому, есть «собственно» ничто и «реально» имеет место только в говорящем отдельном Dasein-е. Толки есть бытийный образ самого бытия-друг-с-другом, а не возникают только из-за известных обстоятельств, воздействующих на Dasein «извне». Если однако Dasein само в толках и публичной истолкованности подает себе самому возможность затеряться в людях, подпасть беспочвенности, то этим сказано: Dasein готовит себе самому постоянный соблазн падения. Бытие-в-мире само по себесоблазнительно.

Став таким образом уже сама себе искушением, публичная истолкованность фиксирует Dasein в его падшести. Толки и двусмысленность, то, что всё видано и всё понято, создают мнимость, будто такая находящаяся в распоряжении и господствующая разомкнутостьDasein-а способна обеспечить ему надежность, аутентичность и полноту всех возможностей его бытия. Самоуверенность и решительность людей распространяют растущую ненуждаемость в собственном расположенном понимании. Мнимость людей, что они поддерживают и ведут полную и подлинную «жизнь», вносит в Daseinуспокоенность, для которой все состоит «в лучшем порядке» и которой распахнуты все двери. Падающее бытие-в-мире, само себя соблазняя, вместе с темсамоуспокоительно.

Это успокоение в несобственном бытии подбивает однако не к застою и бездеятельности, но вгоняет в безудержность «занятий». Бытие-упавшим в «мир» к какому-то покою теперь не приходит. Соблазнительное успокоениеускоряетпадение. В частном аспекте толкованияDasein-а теперь может возникнуть мнение, что понимание самых чужих культур и их «синтез» со своей ведут к полной и впервые истинной просвещенности Dasein-а насчет себя самого. Искушенное любопытство и беспокойное всезнание симулируют универсальную понятность Dasein-а. Но по сути остается не определено и не спрошено, чтоже собственно подлежит пониманию; остается непонято, что понимание само есть умение быть, должное высвободиться единственно всамом своемDasein-е. В этом успокаивающем, всё «понимающем» сравнении себя со всем Dasein скатывается к отчуждению, в каком от него таится самое свое умение быть. Падающее бытие-в-мире как соблазнительно-успокаивающее вместе с темотчуждающе.

Это отчуждение опять же не может однако значить, что Dasein становится от самого себя фактически оторвано; напротив, оно вгоняет Dasein в способ бытия, склонный к предельнейшему «самоанализу», искушающий себя во всех толковательных возможностях, так что являемые им «характерологии» и «типологии» сами уже становятся необозримы. Это отчуждение, замыкающееотDasein-а его собственность и возможность, хотя бы и таковую подлинного провала, не вверяет его однако сущему, каким оно само не является, но оттесняет в его несобственность, в возможный способ бытьего самого. Соблазняюще-успокаивающее отчуждение падения ведет в его особой динамике к тому, что Dasein в себе самомзапутывается.

Выявленные феномены соблазна, успокоения, отчуждения и самозапутывания (путаности) характеризуют специфический бытийный способ падения. Мы именуем эту «динамику» Dasein-а в его своем бытиисрывом. Dasein срывается из него самого в него само, в беспочвенность и ничтожество несобственной повседневности. Этот срыв однако остается для него публичной истолкованностью потаен, а именно так, что толкуется как «взлет» и «конкретная жизнь».

Род подвижности в людях при срыве в беспочвенность несобственного бытия и внутри нее постоянно отрывает понимание от набрасывания собственных возможностей и зарывает его в успокоенную мнимость всеобладания соотв. вседостижения. Этот постоянный отрыв от собственности и все же всегда инсценировка таковой заодно с вырванностью в люди характеризуют динамику провала каквихрение.

Падение не только экзистенциально определяет бытие-в-мире. Вихрение обнаруживает вместе бросковый и подвижный характер брошености, способной в расположении Dasein-а навязывать себя ему самому. Брошеность не только не «законченная эмпирия», но даже и не завершенный факт. К его фактичности принадлежит, что Dasein, покаоно есть что оно есть, оказывается в броске и втянуто в вихрениенесобственности людей. Брошеность, в какой дает себя феноменально увидеть фактичность, принадлежит к Dasein-у, для которого дело в его бытии идет о самом этом бытии. Daseinеэкзистируетфактично.

Но не проступил ли с этим показом падения феномен, говорящий прямопротивопределения, каким была отмечена формальная идея экзистенции? Может ли Dasein пониматься как сущее, в чьем бытии дело идетобумении быть, если это сущее как раз в своей повседневностипотеряло себяи «живет» в падениипрочь от себя? Падение в мир только тогда будет однако феноменальным «доводом» противэкзистенциальностиDasein-а, когда последнее станут вводить как изолированный Я- субъект, как точко-самость, прочь от которой оно движется. Тогда мир есть объект. Падение в него тогда онтологически переинтерпретируется в наличие по способу внутримирного сущего. Но если мы удержим за бытием Dasein-а выявленное устройствобытия-в-мире, то станет очевидно, что падение какбытийный модус этого бытия-впредставляет скорее важнейший доводза экзистенциальностьDasein-а. В падении дело идет не о чем другом как обумении-быть-в-мире, хотя и в модусе несобственности. Daseinможетпадать толькопотому, чтодело для него идет о понимающе-расположенном бытии-в-мире. И наоборот, собственноэкзистенция есть не то, что парит над падающей обыденностью, но экзистенциально она есть лишь модифицированное овладение последней.

Феномен падения не дает и чего-то вроде «ночного аспекта» Dasein-а, онтически бывающего свойства, могущего послужить для восполнения безобидного аспекта этого сущего. Падение разоблачаетсущностнуюонтологическую структуру самого Dasein-а, тем менее определяющую его ночной оборот, что ею конституируются все его дни в их обыденности.

Экзистенциально-онтологическая интерпретация не дает потому и онтического суждения о «порче человеческой натуры», не от нехватки нужных доказательств, но поскольку ее проблематика лежитдо всякого высказывания о порче и неиспорченности. Падение есть понятие онтологической динамики. Онтического решения, «погряз» ли человек «в грехе», пребывает в statuscorruptionisсостояние греха (порока), переходит ли в statusintegritatisсостояние целомудрия или находится на промежуточной стадии, в statusgratiaeсостояние благодати, не выносится. Вера и «миро-воззрение» однако, поскольку они так или иначе высказываются и когда они высказываются о Dasein-е как бытии-в-мире, должны будут возвращаться к выявленным экзистенциальным структурам, если предполагать, что их высказывания выдвигают одновременно заявку наконцептуальнуюпонятность.

Ведущий вопрос этой главы был о бытии вот. Темой стала онтологическая конституция разомкнутости, сущностно принадлежащей к Dasein-у. Ее бытие конституируется в расположении, понимании и речи. Повседневный способ бытия разомкнутости характеризуется через толки, любопытство и двусмысленность. Сами эти последние являют динамику падения с сущностными чертами соблазна, успокоения, отчуждения и запутанности.

С этим анализом однако целое экзистенциального устройства Dasein-а в главных чертах выявлено и достигнута феноменальная почва для «подытоживающей» интерпретации бытия Dasein-а как заботы.