И боги ошибаются.

Е. Л. Блинчик

г. Симферополь

И боги ошибаются.

«…небо смеялось, а потом прикусило язык…»

В. Цой, «Легенда».

Блохи кусались, и это было отвратительно. Стратилат¹ с тоской почесал ноги и принюхался. Божественные запахи изливались из распахнутой двери «Синего мотылька», замечательного питейного заведения, где недорого и со вкусом могли пообедать приехавшие в Афины гости. Стратилат вздохнул. Ну, разве не унизительно, что он сидит в кустах, мокрый, грязный и голодный? И это Афины, город искусств! Он пришел сюда, к великим Панафинеям², в надежде найти почитателей своего таланта, которые не дали бы поэту умереть от голода и холода. Тем более, что Стратилат считал себя аэдом³, импровизатором, пламенным мастером слова, он презирал ремесло рапсодов⁴, в которых выродились поэты, рапсодов, которые всего лишь декламировали выученные наизусть стихи. … Да, он осколок великого прошлого, без малого наследник Орфея! Правда сейчас осколку великого прошлого было мокро (проклятая прачка вылила на него целую бадью воды) и голодно, а так же болела шея, по которой он получил от несостоявшихся почитателей своего таланта.

— Ты бы, милый, помолился богам, —жалеючи, посоветовал какой-то нищий, —особенно хозяйке города, Палладе. … Глядишь, дела бы лучше пошли.

Стратилат вздохнул. Бронзовая статуя Афины произвела на него неизгладимое впечатление. А женщин, тем более красивых, Стратилат принципиально ни о чем не просил. Что же касается остальных… нет, после того, как с ним обошлись Аполлон, Гермес и Дионис, с остальными он даже и знаться не хотел. Действительно, Аполлон, сам поэт и певец, никак не хотел оказать своему собрату покровительство. А в Делосе жрецы, задрав Стратилату хламиду, выпороли несчастного аэда, не побоявшись замарать своих белых одежд. Ну, про Артемиду он, конечно, вольно. … Но все равно, обидно. Поэтому Стратилат ночью пробрался в святилище и написал на стене два словца, достаточно похабных, но литературно употребимых, в конце-то концов! Однако этому обстоятельству никто не внял (о, малограмотные, неинтеллигентные люди! ) и пришлось спасаться бегством. На Наксос. Там, затесавшись в ряды бассарид⁵, Стратилат с чувством исполнил сочиненную им трагическую песнь о горькой судьбе Семелы, матери Диониса, за что был удостоен громких аплодисментов. Правда, никто даже капельки знаменитого наксийского вина ему не плеснул. А когда поэт воззвал с жалобами к Дионису, бог оказался весьма меркантильным, а наксийцы страшными скаредами, поэтому Стратилату ничего не оставалось, как самому попробовать божественный напиток. После этого поэту, обвиненному в краже, надавали по многострадальной шее и отправили в священную рощу каяться. Оскорбленный аэд оправился под любимым боженькиным деревом и быстро, прикинувшись грузом, сбежал на материк на большом торговом судне. А по пути в Аттику⁶ Стратилат был оскорблен Гермесом, который в ответ на горестные мольбы послать попутную телегу, послал целую колесницу. Но бог-обманщик зло подшутил над беднягой—возничий оказался человеком грубым и беспринципным, вследствие чего излупил Стратилата кнутом и грозился обмотать его вокруг одного из колес своей колесницы. Когда же колесничий умчался, Стратилат, чихая от пыли, обиженный и злой, принес в жертву дорожной герме пирожок, сделанный из грязи и навоза. Таким вот, избитым, голодным и обиженным, прибрел поэт в Афины, в город синеокой богини, в дни ее великого праздника, надеясь на просвещенность афинских граждан. Афинские граждане, увы, надежд не оправдали. Стратилат снова вздохнул. Афиняне оказались редкими стервецами, жадинами и драчунами. А за что? И стишок-то был невинный! Подумаешь, сравнил афинянок с Палладой! Правда, сравнение не в пользу первых, но это не значит, что поэта можно бить палкой! А в «Синем мотыльке» жарили мясо. А еще там были устрицы. И вино. И оливки. И орехи. И… И… Стратилат начал захлебываться слюной. Взяв старую верную лиру, он подобрался к дверям кабачка, и уже вознамерился что-нибудь спеть (о любви, разумеется), как его хлопнули по лбу грязной тряпкой.

—За что? —взвыл Стратилат, —я же о любви петь буду!

Но хозяин заведения оказался неуступчивым.

—У меня, здесь, собирается приличное общество, — хозяин взмахнул поварешкой, —нечего мне вшей разносить, оборванец! А о любви пой там, где мулы воду пьют, тебе туда вынесут объедки!

—О любви к объедкам? Или к мулам? И о чьей любви к этим категориям? Я вижу вы, почтенный хозяин, философ!

Все повернулись на голос. Прямо перед входом в заведение стояли трое, явно приезжие и явно небедные.

—Ах, —засуетился хозяин, —господа, господа! Проходите, обрадуйте скромный кабачок своим присутствием! За две драхмы⁷ вы получите исключительный обед из трех блюд, а за мину⁸ на ваш стол подадут все деликатесы великой Греции!

—Все не надо, — сказал тот, который рассуждал о философии, по виду пастуший старшина из Аркадии⁹, —достаточно шести перемен на каждого.

Рот Стратилата наполнился горькой слюной.

—О, Афины! —возгласил он, —О, город мудрости! Растоптана твоя слава защитника униженных и оскорбленных! Ты позволяешь, чтобы какой-то прощелыга в задрипанном фартуке морил голодом вдохновенного поэта, равного богам, да еще оскорблял бы меня подозрением в завшивленности, когда на полу этого кабака блох больше, чем вшей во всей Аттике! А то, что я грязен, — тут Стратилат ловко увернулся от поварешки, —так это дело случая…ой!

Кулак багрового от ярости хозяина хлопнул пламенного мастера слова по нижней челюсти. Зубы лязгнули. Аэд присел и прикрыл голову лирой.

—Тихо, тихо, —остановил потасовку пастуший старшина, —все-таки канун великого праздника. Я и мои знакомцы почитаем Зевса, защитника нищих и сирот. Я от имени моих товарищей приглашаю этого человека за наш стол. Да, заплачу я, заплачу!

Не успел хозяин указать гостям столик, как Стратилат прошмыгнул туда и занял самое удобное место. Приезжие не торопясь расселись. Слуга подал маринованные мидии, лебосское вино и пышные свежие хлебцы. За столом царило молчание—все упоенно насыщались.

—Эй, приятель, потише! —воскликнул один из троицы, смуглый, черноглазый, с буйными, условно причесанными волосами, —я понимаю, ты голоден, но зачем же есть с общего блюда! У тебя же есть миска!

—А здесь такой обычай, —чавкая, ответил Стратилат, —кто быстрее работает ложкой, тому больше достается!

С этими словами он сгреб последние мидии с ложки третьего гостя, обладателя золотых волос, карих глаз и правильных черт лица.

—О, боже! —вырвалось у золотоволосого красавца, —он даже не подавился! Хороши же законы в Аттике! Куда она смотрит?

—Отцу в рот, —буркнул пастуший старшина, —ей дела нет до бродячих поэтов…

—О, приезжие, —напевно произнес Стратилат, наблюдая жадными глазами за тем, как слуга выставляет на стол бобовую похлебку и тушеные овощи, —назовите бедному аэду свои имена, что бы я знал, кого воспеть в хвалебной песне в благодарность за это благодеяние!

—Наши имена…—начал было золотоволосый и вдруг, поперхнувшись, заорал, —Ты куда лезешь? Ты руки мыл?!

Стратилат мгновенно сунул руку в кастрюлю с похлебкой, вытащил оттуда мозговую кость и, воровато озираясь, обглодал ее в считанные мгновения.

—Мы не можем открыть наши имена, так как мы поклялись именем Артемиды не делать этого до окончания Великих Панафиней в Афинах, —пастуший старшина непринужденно улыбался, в то время как золотоволосому явно было плохо, а смуглый упорно смотрел в свою пустую чашу, —и не спрашивай нас, почему это так. На это есть свои причины. Но мы скажем тебе свои прозвища, что бы ты мог обращаться к нам. Меня зовут…

—Зови меня Делийцем¹⁰, —неожиданно ввернул золотоволосый, —я живу на Делосе и торгую рабами.

—А меня зови Мосхофором¹¹, —пастуший старшина не торопясь ел овощи, — я же пастух.

—А меня никак не зови, —смуглый поковырялся в овощах, вздохнул и отложил ложку, —я скромный. Правда, можешь иногда называть меня Освободителем¹² и…немедленно прекрати вылизывать блюдо!

—Я не виноват, что овощи такие вкусные, —поэт поставил вылизанное до блеска блюдо на стол, —а от чего ты освобождаешь, о благородный гость Афин?

—Вот именно, от чего? —Делиец язвительно смотрел на смуглого.

—От всего, —ответил тот и сделал большой глоток из своей чаши.

Стратилату смутно показалось, что он где-то уже видел эту чашу с чеканкой в виде винограда и плюща. Но тут принесли жареную свинину, соленые оливки и острую приправу. Мосхофор было подцепил ножом большой румяный, плачущий прозрачными каплями сала, кусок, но Стратилат, которому этот кусочек тоже понравился, сцапал мясо и страстно впился в него зубами. Мосхофор на мгновение застыл, а потом осторожно подтянул к себе блюдо с мясом и торопливо положил себе в миску несколько кусочков. Некоторое время все молча ели. То есть ели Стратилат и Мосхофор, смуглый Освободитель пил вино, заедая его оливками, а Делиец молча боролся с тошнотой. Наконец мясо кончилось. Слуги принесли воду для омовения рук, мягкими губками вытерли стол, расставили новые миски. Прибежала пышнотелая служанка с огромным блюдом, полным жареной салаки, и с корзиной, в которой были свежие хлебцы.

—А винишко у них ничего, —Освободитель разлил по кубкам вино из небольшого лекифа, —только не совсем с Лесбоса…—он выразительно посмотрел на Мосхофора.

Мосхофор поднял кубок и обратился к поэту:

—Ну что ж, почтенный поэт, настала пора усладить наш слух песней или рассказом. Отплати нам за щедрость пламенной речью!

Стратилат взялся за лиру. Салака благоухала. Он отложил лиру в сторону и, взяв большую рыбку, сказал:

—Лучше рассказ. Тогда я смогу есть, а то лира руки занимает.

Делиец тоскливо вздохнул и спросил:

—А почему ты не взываешь к Аполлону?

—У нас с Аполлоном разный уровень, поверьте мне, —Стратилат отгрыз голову следующей рыбы, —легко быть музыкантом, когда ты—бог, а я все своими силами, сам выучился. … Думаю, что мог бы показать ему пару приемчиков…

Делиец густо покраснел и злобно уставился на поэта. Мосхофор пнул его под столом и весело сказал:

—Тихо ты, аэд! Аполлона всуе не поминай, он может оказаться несколько ближе, чем тебе хотелось бы…

—Ему некогда, —Стратилат откусил половину рыбки полной икры, —он занят своими бабами. Приструнить не может, все ножкой шаркает, да луком размахивает. … О, мой господин, ты хочешь рыбку с икрой? —поэт по-своему истолковал остановившийся взгляд Делийца, —я сейчас найду!

Стратилат мгновенно разрыл гору жареной салаки, откуда-то снизу вытащил нужную рыбку и, держа за хвост, протянул Делийцу.

—Нет! Нет, не надо! —Делиец судорожно спрятал руки за спину, —ешь сам, добрый человек! Я не голоден…

Стратилат мгновенно сунул рыбу в рот и продолжил:

—Вообще-то, Аполлон пацан пацаном—все пытается что-то доказать, задирается, куда-то бежит. Правда, надо отдать ему должное—у него тяга к семейной жизни, хоть и не везет ему в этом. Ну, тут он сам виноват. Хотел на Гестии¹³ жениться, на тетке! К счастью она умнее оказалась: сандалии в руки, вуаль на голову и сбежала. А Афина…

Тут Стратилат схватил несколько рыбок и запихал их к себе в рот. Несколько мгновений он, зажмурившись, жевал, потом проглотил, облизал свои жирные пальцы (Делийца передернуло) и продолжил:

—К кому он сунулся? Разве он не знал, что Афина¹⁴ будет смотреть ясными глазами, а потом с удовольствием даст от ворот поворот? Тоже мне, предсказатель…

Делиец, стиснув зубы, тяжело дышал. Мосхофор похлопывал его по сжатому кулаку, а Освободитель налил ему вина из своего собственного бурдюка и заставил сделать несколько глотков. Стратилат ничего не замечал, так как старательно приканчивал салаку.

—Ну, вот…—голос поэта был невнятен, так как изо рта торчали рыбьи хвосты (количеством до пяти), —Аполлон. … А, вообще, я про него не люблю рассказывать, там все ясно: втюрится, попрыгает вокруг, все о себе узнает, психанет, бедную девку накажет, а потом смоется в Гиперборею¹⁵ и будет петь грустные эпические гимны по причине черной меланхолии…

—Так, —тихо сказал Делиец, —я больше не хочу слушать про Аполлона, у меня тоже черная меланхолия…

—Согласен, —кивнул поэт, —я и сам собирался сменить тему. Я расскажу про Диониса!

При этих словах Освободитель поднял голову и с подозрением посмотрел на Стратилата. Аэд с чувством почесываясь ниже спины, закатил глаза и принялся рассказывать:

—Сооблазнитель из него слабенький (Освободитель поперхнулся), тут до Аполлона ему далеко… и пить не может, все больше придуряется. … Но дело не в этом. Ему понравилась одна девица, Ариадна, критская царевна. Он взял и обольстил ее, правда, как ему это удалось никто не знает…

—А что, у Диониса такие маленькие возможности? —на смуглом лице Освободителя появился яркий румянец. Делиец и Мосхофор смотрели на него с ехидцей.

—Дело не в возможностях, —Стратилат с вожделением посмотрел на вино, которое наливал себе Освободитель, —дело в привычном поведении. Его кто окружает? Вакханки, то есть проститутки, с ними можно долго не разговаривать. Ариадна же приличная женщина, с ней надо порядочно обходиться, а Дионис не привык…

Освободитель поставил кубок на стол, так и не отпив из него, и в упор посмотрел на поэта.

—Ты ври, да меру знай, —сказал он, —не про титана байку плетешь, а про бога не из последних…

—Ой, я же ничего плохого сказать не хотел, —Стратилат потренькал на лире, —а что делать, если дальше еще хуже?

—Как хуже?! —подпрыгнул Освободитель, —что значит хуже? Там же все хорошо кончилось!

—Если лучше меня знаете, то и рассказывайте сами! —надулся Стратилат.

За столом воцарилось молчание. Мосхофор нетерпеливо барабанил пальцами по столу и подбадривающе улыбался Освободителю.

—Ладно, —Освободитель натянуто улыбнулся, —рассказывай дальше. Хотя, я не знаю, что можно узнать нового в этой истории?

—Это как посмотреть. … Ну, посудите сами—критская девица подарки приняла, а потом сбежала с этим авантюристом, с Тезеем, справедливо рассудив, что лучше синица в руках, чем журавль в небе. А на Наксосе Дионис их догнал и испортил им пьянку. Тезей набил ему морду, не сразу понял, что бога бьет, а когда понял, то живо сбежал, бросив Ариадну. Каков молодчик, а? Дионис же женился на Ариадне. Правда, кто знает, не сбеги она с Тезеем, может Дионис о ней бы и забыл?

—Причем здесь это? —возмутился Освободитель, —ведь женился же! И даже сделал ее предводительницей вакханок. Я живу на Наксосе и знаю эту легенду…

—Вот и я говорю—проституткой сделал, —согласился Стратилат с тоской наблюдая, как Освободитель наполняет свою чашу.

Смуглый наксиец гневно выпрямился и уже открыл рот, чтобы осадить поэта, как Стратилат не выдержал и восклицая:

—Ах, как пахнет твое вино, господин! Позволь мне понюхать его поближе! —кинулся к чаше и несколько раз жадно хлебнул.

Ошеломленный наксиец выпустил чашу из рук, Стратилат поперхнулся и закашлялся, выдохнув винные брызги прямо в лицо Освободителю. Мосхофор и Делиец в ужасе замерли, а Стратилат, с сожалением глядя на пролитое вино, сказал:

—Эх, жаль! Ну, ладно, богам…

—Спасибо, —растеряно ответил Освободитель и утерся.

Напряжение разрядили слуги, которые принесли обжаренных в масле виноградных улиток под яблочным соусом, свежие оливки, соленый сыр, большой круг медовых сот, виноград, а так же обновили лекиф с вином. Увидев улиток, Стратилат радостно заурчал и схватился за ложку. Мосхофор быстро взял миску и положил по порции улиток себе, Делийцу и Освободителю.

—Терпи, —сказал он строго урчащему от нетерпения поэту, —не один здесь. Кто-нибудь будет оливки?

—Я, я буду! —вскричал горящий нетерпением Стратилат, —дай же мне, господин, попробовать этих божественных улиток и таких же божественных оливок! И быстрее, а то я забуду, что хотел рассказать о Гермесе!

Мосхофор уронил ложку.

—О Гермесе? —упавшим голосом спросил он, —это обязательно?

—А как же, —Стратилат притянул к себе вожделенных улиток, —про него много интересного можно рассказать. Вот, например…

Тут одна из улиток выскользнула у него изо рта и шлепнулась на стол. Стратилат воровато подхватил ее и живо запихал обратно. При этом он неловко зацепил тарелку Мосхофора. Тарелка подпрыгнула, на стол золотистым дождем посыпались улитки. Стратилат попытался было собрать улиток и съесть, но Мосхофор был на чеку. Он ударил Стратилата по рукам и принялся сам собирать их, периодически отправляя себе в рот. У Стратилата отвисла челюсть, Делиец и Освободитель смотрели безумными глазами. Они много ждали от своего товарища, но сейчас он превзошел сам себя. (По их мнению, конечно…).

—Так это… Гермес…—неуверенным голосом проговорил поэт, —жулье такое… тоже влюбляется то в дуру, то в дерево…

—Афродита не дура, а я…, в смысле он, не влюблялся, —Мосхофор был невозмутим, —а что там с деревом?

—Дриопа называется, что за порода не помню—то ли ясень, то ли дуб (у Мосхофора округлились глаза), врать не хочу. Говорят, что это была нимфа, которая наставила Гермесу рога, а он так вот отыгрался, превратил в дерево. Правда, есть версия, что это просто дерево, к которому у Гермеса определенная страсть. Ну, любит он его… вы меня понимаете?

—Да! —хором сказали Делиец и Освободитель, с ехидной улыбкой глядя на задохнувшегося Мосхофора.

—Нет! —одновременно с ними произнес Мосхофор, с трудом прожевывая пищу, —это просто поклеп какой-то…

—Я тоже так считаю, —Стратилат, доев улиток, принялся за соты, —скорее всего у Гермеса просто ничего не получилось и он распустил слух, что девушка ему не верна.

—Как не получилось? Что не получилось? В каком смысле? —Мосхофор задохнулся, —Ты что несешь?

—Это я к тому, —пояснил свою мысль поэт, слизывая с пальцев мед (Делиец привычно подавил тошноту), —что если сам дерево, то и женщина тебе деревом будет…

—Ах, ты…, —Мосхофор ложкой врезал Стратилату по лбу, —да я тебе сейчас ноги выдерну!

Делиец и Освободитель схватили Мосхофора за руки.

—Да что же ты слова доброго ни о ком не скажешь! —воскликнул Делиец, борясь с озверевшим Мосхофором, —вот он успокоится и я сам тобой займусь!

—Ну, надо же, какой талантливый, —пропыхтел Освободитель, уворачиваясь от мосхофоровского кулака, —кого довел до бешенства! Вот уж не подумал бы…

Стратилат, прижавшись к столу, срочно доедал соты. При этом правой рукой он пододвинул к себе сыр, а левой виноград, справедливо рассудив, что по шее он получит от всех троих, но лишать себя из-за этого радостей жизни неразумно. Однако Мосхофор был явно другого мнения. Он перестал вырываться и кричать, а когда его отпустили, молча забрал у поэта (о, скаредность! ) и сыр, и виноград.

—За что? —возмутился Стратилат, —за правду? … Прямо нетерпимые какие…

—Самый нетерпимый из нас—он, —указал на Делийца Мосхофор, обретая прежнее дружелюбие, —и когда он будет тебя карать, я и словечка не скажу…

—А мне позволено будет узнать, —поэт осторожно подтянул к себе блюдо с сыром, краем глаза наблюдая за Мосхофором, —кто этот замечательный господин?

—Убийца¹⁶, —ответил Мосхофор.

—Кто? —опешил Стратилат.

—Убийца.

—А…а, что он делает?

—Убивает.

—Кого?

—Всех.

Делиец расплылся в блаженной улыбке. Аэд внимательно посмотрел на эту улыбку, и сыр застрял у него в горле. Освободитель захлопал в ладоши, а Делиец улыбнулся еще шире и еще счастливее. На лице Стратилата отразилась глубокая работа мысли, по окончании которой он протянул Делийцу свой, изрядно обкусанный, кусок сыра.

—Не хочешь ли сыра, мой господин? —дрожащим голосом произнес поэт, —Такой вкусный, такой свежий сыр…

—Виноградом обойдусь, —ответил Делиец. Глаза у него были счастливые, —вижу, уважаешь…

—Еще бы! —фыркнул Освободитель, —даже манеры появились. И не зыркай мне, умник! Обиделся, видите ли…

—Ладно, —Мосхофор устало потирал лицо ладонями, —обед заканчивается, так что порадуй нас, аэд, еще чем-нибудь на прощание.

—А виноград? —обиженно спросил Стратилат.

—Виноград ем я, —ухмыльнулся Делиец, —а ты поешь. Не заставляй меня повторять дважды.

Освободитель пристально посмотрел на Делийца и тихо сказал:

—Ты что раскомандовался? Нас здесь трое, если ты не забыл…

—Ладно, пусть ест, —Делиец пододвинул аэду блюдо, —последняя просьба…

Стратилат скромно отщипнул одну виноградинку.

—Ешь, не бойся, —подбодрил его Освободитель, —если в тебя влезет, конечно.

—Ах, нет, что вы! О, благородные гости Афин, —Стратилат потупил глаза, —вкусите этот виноград сами, у меня нет аппетита. Я… наелся, —и горько вздохнул.

Потом аэд взял лиру и вознамерился петь, но внезапные спазмы кишечника помешали ему усладить слух щедрых незнакомцев.

—Ой, господа мои, простите, я должен выйти… Я ненадолго …

Согнувшись в три погибели и держа живот руками, Стратилат выскочил на улицу в поисках подходящих кустов. Покинутая лира жалобно звякнула и упала на пол.

—Куда девается творчество, когда пучит живот? —философски заметил Мосхофор и принялся есть виноград.

—Вот хамье! —Делиец грохнул кулаком по столу, —что он нес! И я терпел! Терпел! Нет, надо было сразу убить…

—Ага, прямо на ее день рождения, —Освободитель потер себе нос, —она тебе спасибо скажет… копьем в глаз. Что-то нос чешется. Или морду набьют или пить буду…

Делиец хмыкнул. Мосхофор озабоченно заметил:

—Что-то нет его. Куда это он запропастился? Не сбежал бы, наследник Орфея… Времени у нас больше нет.

—От меня не сбежит, —заверил Делиец, —а сбежит—из-под земли достану.

—Оно конечно, —Освободитель с сожалением потряс над кубком пустой лекиф, —ничего у нее винишко. … Хотя кисловато. Может все-таки выйдем и посмотрим?

Делиец, потягиваясь, заметил:

—Да куда он денется?

—Денется, денется, —Мосхофор задумчиво помахал общипанной виноградной гроздью, —мы тут сидим, треплемся, а он, небось, по ее храмам рыщет… Я на его месте так и поступил бы.

Все трое встали и пошли прочь. Делиец помахивал лирой Стратилата. Двор встретил их вечерней прохладой и звоном цикад. Стоя в неверном свете луны, они озирались и внимательно прислушивались.

—Я его не чувствую, —тихо сказал Мосхофор, —его нет…

—Я же говорил! Надо было сразу убить! —Делиец в расстройстве швырнул лиру аэда в кусты, —а теперь… в ночь на ее праздник… Мне не улыбается испортить с ней отношения.

—Да, теперь нужно разрешение, —Мосхофор вздохнул, —боже, как подумаю, что нужно объясняться…

—Подумаешь! —Освободитель беззаботно пританцовывал, — пара комплиментов, поцелуй в щечку, глазки состроим и дело в шляпе. Пошли?

Мосхофор с сомнением покачал головой, Делиец молча покрутил пальцем у виска. Однако оба решили не оставаться во дворе «Синего мотылька» и поспешили за Освободителем. Войдя в храм Афины, Мосхофор и Освободитель остались стоять у входа, а Делиец подошел к статуе богини и сказал:

—Сестра, у нас к тебе дело, появись к нам… пожалуйста.

Контуры статуи заколебались, от нее отделилась прозрачная фигура и через секунду богиня сошла с пьедестала.

—Сестра, —обратился к ней Делиец, —есть человек, который оскорбляет бессмертных богов, возводит на них злую ложь и я хотел бы…

—Этикет остался на Олимпе? —перебила его синеокая богиня, —пришли без стука, ни здрасте, ни до свидания и чего-то хотят! Где вы оставили манеры?

—А! Здравствуй…—Делиец не смутился, —вообщем, его надо убить.

—Кого?

—Стратилата.

—А, Стратилат… этот странствующий оборванец, который вчера весь день пел про меня гимны и…—тут Афина поморщилась, —и иногда правду.

Боги переглянулись.

—Тем более! —с жаром воскликнул Делиец, —да он меня просто убил своим речитативом! А эта салака во рту? Кошмар какой-то…

—Ладно салака! —Мосхофор гневно раздул ноздри, —брехло наглое! А ворюга! Глянуть в сторону нельзя, куски прямо изо рта тащит!

—И пьянь неуемная, —угрюмо поддержал его Освободитель, —вылакал немерянное количество вина, выхлюпал мой кубок, а потом все вывернул мне в лицо. … И, так это, нагло: «Богам! ». Тьфу!

Богиня пристально посмотрела на них и сказала:

—У меня такое чувство, что вы бредите. Все трое. Вор возмущен, что его обокрали, пьяница недоволен, что его перепили, а больше всех возмущается убийца, которого убили. В системе ваших ценностей—он одна большая добродетель.

—Все равно, —упрямо сказал Делиец, —его надо наказать.

—Так поставь его в угол! —неожиданно вспылила Афина, —мне больше делать нечего, как в канун своего дня рождения заниматься бродячими певцами! Да еще ночью. Кстати, на ночь у меня были свои планы.

Боги дружно покраснели. Богиня медленно прошлась по храму, легко касаясь рукой жертвенных треножников.

—Знаете, —она тихо вздохнула, —я так люблю это время перед Панафинеями… Раз в четыре года мне ни о чем не надо думать, не надо что-то решать, кого-то спасать. … А вы все испортили.

—За это просим прощения, —Делиец шаркнул ногой, —но все-таки, что с нашим вопросом?

—Я хочу, чтобы этот человек жил, —синеокая дева оперлась спиной о стену, —я люблю героев и мне нравится, когда особенно храбрые живут долго.

—Это кто герой? Убожество это? —Освободитель тряхнул головой, —Ты издеваешься, сестра?

—Этот человек умирал от страха в присутствии трех великих богов, но не подал вида и довел этих богов до бешенства. … Это ли не героизм?

—Не мог он нас узнать, сестра, —Мосхофор был мрачен, —мы не являлись ему в блеске.

—Да, блеска не было, —согласилась богиня, —но не узнать вас могут только тени, которые напились из Леты. Мало того, что вы явились к нему со своими атрибутами, вы назвали ему центры своих культов и представились такими именами, которые в Элладе знают даже новорожденные младенцы. … И, вообще, братья, о чем разговор, если вы втроем прошляпили одного бродягу?

Такая осведомленность Афины неприятно их поразила.

—Могла бы и промолчать, —тяжко вздохнул Делиец, —и на старуху бывает проруха.

—А кто старуха? —живо осведомилась богиня.

—Я! —мгновенно отозвался Мосхофор.

—Причем здесь старуха? —недоуменно спросил Освободитель, —Там не было никакой старухи, там был этот оборванец. Кстати, мы будем его убивать или нет?

—Сделайте мне подарок, ладно? —Афина улыбалась, —Оставьте его в покое, пусть живет. Ну, что за жажда крови на вас напала? А, братья?

Братья обиженно сопели и глядели в разные стороны.

—У меня день рождения, —чуть капризно напомнила богиня.

—Ну, если тебе так хочется…, —Делиец вздохнул, —пусть живет.

Мосхофор и Освободитель кивнули.

—Согласие радует! —Афина, закинув руки за голову, потянулась, —Ну, что, разлетаемся?

И Аполлон Делиец, Гермес Мосхофор и Дионис Освободитель, поздравив богиню, покинули ее храм. Следом за ними улетела и сама Афина.

***

Боги спорили и ругались, потом разлетелись по своим делам, а Стратилат все еще сидел в кустах у «Синего мотылька». Он не знал, что скоро ослепнет от побоев, что все жрецы назовут его безбожником, а его поэмы будут заучивать наизусть… Он не знал, что семь великих городов будут драться за право называть себя его родиной… Он не думал об этом. Он просто пытался оправиться. А рядом с ним, застряв в кустах, висела старая верная лира, которую так небрежно отшвырнул Аполлон

Закончено 04. 12. 98

Примечания.

1. Стратилат—это имя не является древнегреческим, а взято из списка святых русской православной церкви.

2. Панафинеи—религиозный праздник, посвященный Афине Палладе, справлялся ежегодно. Великие Панафинеи праздновались раз в четыре года.

3. Аэд—в древней Греции певец, певший песни собственного сочинения.

4. Рапсод— в древней Греции декламатор, произносивший заученные стихи, составлявшие из них свои " поэмы".

5. Бассариды—спутницы Диониса.

6. Аттика—область в Греции с центром в Афинах.

7. Драхма—главная рассчетная единица Аттики, серебрянная монета.

8. Мина—равнялась 60 драхмам, серебрянная монета.

9. Аркадия— область в Греции, где население занималось преимущественно скотоводством и пастушеством.

10. Делиец—прозвище Аполлона, которое указывает на остров Делос, центр аполлоновского культа.

11. Мосхофор—прозвище Гермеса, обозначающее " несущий барана".

12. Освободитель—одно из прозвищ Диониса.

13. Гестия—богиня огня, старшая сестра Зевса, тетка Аполлона.

14. Аполлон участвовал вместе с Прометеем, Гефестом и Посейдоном в сватовстве к Афине.

15. Гиперборея— северные области, куда Аполлон улетал на зиму.

16. Аполлон обладал непримиримым характером, а также убивал своими стрелами клятвопреступников.