По страницам Фрегата Паллады И.А. Гончарова

Учитель: – Цель урока: продолжить знакомство с творчеством И. А. Гончарова, расширить представления о личности писателя; дать общее представление о книге, проследить, как воплотились в данной книге особенности жанра (путевые очерки); поработать над анализом стиля писателя.

Договоримся, что в ходе урока все слушатели будут записывать в тетради наиболее важную информацию, отмечать интересные подробности из жизни и творчества писателя.

И первое, что мы запишем, - это тема урока: Иван Александрович Гончаров (1812-1891)

Эпиграф к уроку (написан на доске одним из учащихся):

«Это вглядыванье, вдумыванье в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа, или одного человека, отдельно, дает наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в каких книгах не отыщешь». (И. А. Гончаров)

I. Урок начинается диалогом, который ведут учащиеся:

Ведущий 1: В один из дней позднего августа 1852 года по всем гостиным – у Майковых, у Никитенко, у Панаевых, у Языковых – разлетелось вдруг поразившее всех известие:

Барышня 1: – Мсьё де Лень…нет! Вы можете себе представить? Наш мсьё де Лень отправляется на военном фрегате в кругоземное плавание к берегам Японии и Китая.

Барышня 2: – Как! Тот самый толстяк, который, бывало, оставлял кабинет и покойный диван только в случае крайней надобности и всегда с сожалением?!

Барышня 1: – Этот избалованный городским комфортом немолодой чиновник с больной печенью и ревматизмом, бегущий от окна, из которого дует, с трудом засыпающий, если муха жужжит или мышонок скребется, боящийся дороги с ухабами, и поздних ужинов, и сырой погоды, и слишком жаркого солнца?!

Барышня 2: – Этот добродушный ленивец Иван Александрович Гончаров пускается невесть с чего на зыбкое лоно морей, где холод, и ветры, и штормы, и бури, и тропическая жара, и непереносимая качка?!

Ведущий 2: – Такое известие казалось несбыточным, невероятным.

Барышня 1: – Тем не менее все было именно так.

Ученик (в образе Гончарова, читает по книге): “ Боже мой! Я смогу побывать в Китае, Японии, в Индии, переплыву океан, ступлю ногой на острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на неведомые мне чудеса природы, неведомые города и обычаи чужого мне человека. Всё вокруг станет кипеть движением, красками, звуками, волновать, бодрить. Я хоть на время забуду скучную физиономии петербургского общества, а жизнь моя не станет тягостным праздным отражением мелких надоевших явлений… Да ведь мечтал же я издавна, ещё с детства, о кругоземном путешествии: выехать, скажем, а правого берега Волги, ехать, всё ехать прямо и вдруг вернуться назад, в Симбирск, уже с левого берега…

Барышня 2: – Ах, куда это вы, милый Иван Александрович? Для чего? Зачем? Там вам и глаз не сомкнуть от шума и грохота. Поезжайте уж лучше в Париж, в Италию, в Лондон! Одумайтесь!

Гончаров: – Нет, нет. Не могу–с! Хочу в Бразилию, хочу туда, где солнце из камня высекает жизнь, где рыщет лев, пресмыкается змей, где страшно и обаятельно жить, где глаза не устанут смотреть, а сердце взволнованно биться… Вот куда я хочу отсюда, сударыня, а не в Париж или Лондон.

Ведущий 1: – Но задолго до этого была «Обыкновенная история» необыкновенного русского писателя, а еще раньше – был просто маленький мальчик Ваня, родившийся в небольшом провинциальном городке Симбирске, на берегах рек Волги и Свияги, 6 июня 1812 года в зажиточной купеческой семье. Будущий писатель, который не подозревал о своем предназначении, рано потерял отца – Ване было всего семь. Детство Гончарова прошло под влиянием матери, …

Гончаров: – …женщины от природы необыкновенно умной, прозорливой… Авторитет её был для меня непререкаем.

Ведущий 2: – Воспитывать детей одинокой матери помогал крестный, отставной морской офицер, Николай Николаевич Трегубов. Он фактически заменил Гончарову родного отца и дал ему первое образование.

Гончаров: – Он рассказывал мне о долгих морских путешествиях, об увлекательной и порой опасной борьбе с морской стихией, о бескрайнем океане и дальних странах. Я жадно внимал каждому его слову, и рассказы эти вызывали жгучее желание побывать там.

Ведущий 1: – Первые детские впечатления оказались настолько сильны, что, когда много лет спустя представилась возможность совершить кругосветное путешествие, Иван Александрович не колебался.

Ведущий 2: – Но не будем забегать вперед. Сначала были годы учения и мучения, когда в 1822 году десятилетний Ваня поступил в московское коммерческое училище, где провел 8 мучительных лет, о которых не любил вспоминать.

Гончаров (пожимая плечами): – У меня не было склонности к коммерции.

Ведущий 1: – С детства Гончаров много читал. К 18-ти годам познакомился практически со всеми крупными русскими и европейскими писателями 18-19 вв.

Ведущий 2: – Очень любил книги о путешествиях, заглядывал и в богословские трактаты.

Ведущий 1: – Знал латынь и несколько современных европейских языков.

Ведущий 2: – В 1831 году Гончаров поступил на словесное отделение Московского университета. В своих «Воспоминаниях» он писал, что как раз на годы его учения пришелся золотой век университета (1832-1833гг. ). Молодые одарённые профессора читали студентам эстетику, философию, историю литературы. Здесь царил дух высокого товарищества и бескорыстного знания.

Ведущий 1: – Именно в Московском университете учились многие из тех, кого впоследствии стали называть «людьми сороковых годов», – Белинский, Герцен, Тургенев…

Ведущий 2: – Это поколение благородных, просвещенных и свободолюбивых людей болезненно ощущало разрыв между идеалами добра, справедливости, красоты и реальной русской жизнью с ее полицейским гнётом и политическим бесправием.

Ведущий 1: – Самые крупные из них пытались преодолеть этот разрыв: кто увлёкся социалистическими теориями, кто писал романы и повести. Однако в большинстве своём «люди сороковых годов», как обычно и бывает с людьми «всех годов», подчинились повседневной рутине, оставив для высоких запросов души и ума сферу досуга и частной жизни.

Ведущий 2: – На первых порах, казалось, так произошло и с Гончаровым. Окончив Московский университет, он в 1835 г. поселился в Петербурге и поступил на службу. Несколько лет тянул чиновничью лямку…

Гончаров: – …с мучительными ежедневными помыслами о том, будут ли в своё время дрова, сапоги, окупится ли тёплая, заказанная в долг у портного шинель?.. Всё свободное от службы время посвящал я литературе…

Ведущий 1: – …однако не решался ничего печатать. Отрадой Гончарова в эти годы было общение с семьёй академика живописи Николая Аполлоновича Майкова, сыновьям которого, Аполлону (будущему поэту) и Валерьяну (будущему критику), он преподавал русскую словесность и латинский язык. В гостеприимном доме Майковых, где жили интересами искусства и литературы, где на вечерах собирались литераторы и художники, Гончаров отдыхал душой от канцелярских будней и привыкал к светскому обществу.

Ведущий 2: – Семейство Майковых выпускало рукописные журналы. Для них Иван Александрович сочинил несколько повестей «домашнего содержания», которые нравились посетителям салона.

Ведущий 1: – Однако сам Гончаров к своим литературным опытам не относился серьезно.

«Комнатная» слава не рассеяла его сомнений в собственных творческих возможностях. Он продолжал «кипами исписанной бумаги» топить печи. Медлительность, осмотрительность, основательность были сутью его характера. Иван Александрович никогда не спешил с выводами, избегал категорических суждений, зато если уж бывал в чём-то уверен, то бесповоротно стоял на своём.

Ведущий 2: – В отличие от большинства «людей сороковых годов» он полагал: у жизни, при всех её несовершенствах, есть своя правота и правда, своё достоинство и красота; не только жизнь, которая должна быть, но и та, которая есть, заслуживает внимания и сочувствия.

Ведущий 1: – К 30-ти годам в нём созрел и оформился собственный, личный опыт – купеческого отпрыска, пылкого студента, мелкого чиновника, и этот опыт настоятельно потребовал литературного выражения.

Ведущий 2: – Так в 1847году увидел свет роман Ивана Александровича «Обыкновенная история». Но это тема для отдельного урока, а мы переходим к нашей цели – изучению знаменитых путевых очерков, с появлением на свет которых в Гончарове все без исключения признали великий писательский талант.

II. Выступление ученика. История путешествия, история экспедиции.

Докладчик 1: В конце 1852 г. Из Петербурга в кругосветное плавание отправился военный парусный корабль – фрегат “Паллада”. Начальнику экспедиции на “Палладе” нужен был секретарь – человек, “который бы хорошо писал по-русски, литератор” (“Литературное наследство”, № 22-24, стр. 344). Этим секретарем стал И. А. Гончаров, уже известный в то время писатель, автор ряда литературных произведений, в т. ч. романа “Обыкновенная история”. Согласно официальной версии, фрегат должен был посетить русские владения в Америке (принадлежавшую в то время России Аляску и острова у ее берегов). Однако подлинной задачей экспедиции было установление связей с далекой Японией, в то время отсталым феодальным государством, не имевшим почти никаких отношений со странами Европы и Америки. Японские власти препятствовали проникновению европейцев в их страну. В нач. XIX века русский посланник Н. П. Резанов в течение ряда лет вел переговоры с японским правительством о торговом договоре, но эти переговоры ни к чему не привели.

Начальником русской экспедиции в Японию на “Палладе” был назначен Е. В. Путятин, моряк, дипломат, государственный деятель, активный проводник политики царизма в Азии. Командовал “Палладой” И. С. Унковский, выдающийся командир русского парусного флота, ученик замечательного флотоводца и ученого, одного из первооткрывателей Актарктиды – адмирала М. П. Лазарева. В путешествии участвовали видные моряки, ученые: А. А. Халезов(дед), К. Н. Посьет,, Д. С. Честной. Кроме “Паллады”, в состав экспедиции входили шхуна “Восток” под командованием В. А. Римского – Корсакова и транспортное судно “Князь Меншиков” под командованием И. В. Фуругельма.

“Паллада” достигла берегов Японии в августе 1853г. Переговоры о торговом договоре, которые вел Путятин, продолжались до января 1854г. В январе 1854г., в связи с Крымской войной, так и не добившись заключения договора, экспедиция покинула Японию. После этого “Паллада” побывала на островах Лю-чу (Ликейских), в Маниле на Филиппинах и затем отправилась к берегам Сибири. Здесь, в устье реки Амур, летом 1854г. и закончилось плавание фрегата. Гончарову, чтобы добраться до Петербурга, пришлось проделать длинный и трудный путь на лошадях через Сибирь.

Докладчик 2 (Представление книги И. Гончарова “Фрегат “Паллада”):

Гончаров, еще готовясь к кругосветному плаванию, хорошо понимал, что от него по возвращении будут ждать рассказа о таком незаурядном по тем временам событии: “Предстоит объехать весь мир и рассказать об этом”.

Очерки “Фрегат “Паллада” представляют собой творческий документ, важный для характеристики идейно-политических взглядов Гончарова. Несмотря на то, что в этих очерках ощутимо сказалась противоречивость его мировоззрения, основная и непреходящая ценность их заключается прежде всего в правдивом отражении в них фактов и процессов объективной действительности. Создавая книгу очерков, Гончаров не собирался дать “систематическое описание путешествия”. Он не освещает многие стороны экспедиции. В очерках почти не отражена героика тяжелого морского похода. Нет подробного и последовательного описания плавания. Не рассказывает он и о Путятине (начальнике русской экспедиции), необузданном самодуре, создавшем тяжелую атмосферу на корабле.

Это художественное произведение, в котором наблюдения и впечатления писателя-путешественника художественно преображены и осмыслены под определенным углом зрения.

Цель, “искомый результат путешествия”, по мнению Гончарова, – сравнение своего и чужого. “Это вглядыванье, вдумыванье в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа, или одного человека, отдельно, дает наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в каких книгах не отыщешь”.

“Фрегат “Паллада” проникнут глубокой любовью Гончарова к своей стране, к русскому народу. “История плавания…корабля, этого маленького русского мира, с четырьмястами обитателей, носившегося два года по океанам, своеобразная жизнь плавателей, черты морского быта – все это также само способно привлекать и удерживать симпатии читателей”, – говорил Гончаров в предисловии к очеркам.

“Очерки путешествия” И. Гончарова представляли собой решительный разрыв как с сентиментальной традицией “Писем русского путешественника” Н. Карамзина, так и с традициями романтических описаний, созданных Бенедиктовым и Марлинским. “Очерки путешествия” Гончарова окончательно утвердили в русской литературе ту реалистическую тенденцию путевого очерка, которая была начата “Путешествием в Арзрум” Пушкина. “Фрегат “Паллада” сыграл значительную роль в развитии художественного творчества самого И. А. Гончарова и прежде всего в его работе над романом “Обломов”. Гончаров предполагал написать главу “Путешествие Обломова”. Этот замысел не был реализован (как мы знаем, Илья Ильич так и не тронулся за границу). Из своего путешествия писатель возвратился умудренным богатейшим опытом, и это не могло не отразиться в его дальнейшем творчестве.

III. Опрос аудитории: Особенности жанра “Фрегата “Паллады”.

Проводится ведущими 1 и 2.

Ведущий 1: – А сейчас мы проверим, насколько вы сегодня внимательно слушали и насколько вы сообразительны, умеете ли вы ориентироваться в новом материале.

Далее ведущий 1 читает вопрос, ведущий 2 контролирует ответы аудитории, в случае верных ответов демонстрирует одобрительную реакцию («верно», «отлично» и т. п. ), в случае неверных или неточных зачитывает правильный ответ.

– В какой семье родился Гончаров? (здесь и далее – ответы ищем в. конспекте)

– Имя и отчество писателя?

– Кто дал ему первое образование?

– Где и как учился будущий писатель с 10-тилетнего возраста?

– Какие книги читал Иван?

– Где Гончаров получал высшее образование, чему там обучался?

– Как начинал свой творческий путь?

– Что представляет собой книга Гончарова «Фрегат «Паллада» с точки зрения жанра? (путевые заметки).

– Что составляет основу путевых заметок? (Путевые заметки – одна из разновидностей путевого очерка – жанра художественной публицистики).

Диктует ведущий 1 (под запись): СОСТАВЛЯЮЩИЕ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК:

Новое представление о мире. Что привлекло внимание автора? Что поразило? Что запомнилось?

- описание природы, - достопримечательностей, - рассказы о людях, традициях, нравах, о местных обычаях.

– И последняя особенность произведений рассматриваемого нами жанра – субъективность в изложении, ярко выраженная позиция автора (записываем).

(продолжаем опрос):

– Какой тип речи присутствует в путевых заметках? (все типы речи)

– Когда впервые и благодаря кому Иван Гончаров проявил интерес к путешествиям, к экзотическим странам? (в детстве, благодаря Николаю Николаевичу Трегубову).

IV. Анализ эпизодов.

– Итак, для Гончарова имевшаяся страсть к путешествию открыла совершенно новый мир, мир жизни военного фрегата, мир морского странствия. И это для него всё было впервые, всё в первый раз.

И Гончаров показывает психологическое состояние новичка, впервые попавшего на судно.

Ученик выразительно читает эпизод из главы “От Кронштадта до мыса Лизарда”:

Чтец 1: – «Я с первого шага на корабль стал осматриваться. И теперь еще, при конце плавания, я помню то тяжелое впечатление, от которого сжалось сердце, когда я в первый раз вглядывался в принадлежности судна, заглянул в трюм, в темные закоулки, как мышиные норки, куда едва доходит бледный луч света чрез толстое в ладонь стекло. С первого раза невыгодно действует на воображение всё, что потом привычному глазу кажется удобством: недостаток света, простора, люки, куда люди как будто проваливаются, пригвожденные к стенам комоды и диваны, привязанные к полу столы и стулья, тяжелые орудия, ядра и картечи, правильными кучами на кранцах, как на подносах, расставленные у орудий; груды снастей, висящих, лежащих, двигающихся и неподвижных, койки вместо постелей, отсутствие всего лишнего; порядок и стройность вместо красивого беспорядка и некрасивой распущенности, как в людях, так и в убранстве этого плавучего жилища. Робко ходит в первый раз человек на корабле: каюта ему кажется гробом, а между тем едва ли он безопаснее в многолюдном городе, на шумной улице, чем на крепком парусном судне, в океане. Но к этой истине я пришел нескоро.

Нам, русским, делают упрек в лени, и недаром. Сознаемся сами, без помощи иностранцев, что мы тяжелы на подъем. Можно ли поверить, что в Петербурге есть множество людей, тамошних уроженцев, которые никогда не бывали в Кронштадте оттого, что туда надо ехать морем, именно оттого, зачем бы стоило съездить за тысячу верст, чтобы только испытать этот способ путешествия? Моряки особенно жаловались мне на недостаток любознательности в нашей публике ко всему, что касается моря и флота, и приводили в пример англичан, которые толпами, с женами и детьми, являются на всякий корабль, приходящий в порт. Первая часть упрека совершенно основательна, то есть в недостатке любопытства; что касается до второй, то англичане нам не пример.

У англичан море – их почва: им не по чем ходить больше. Оттого в английском обществе есть множество женщин, которые бывали во всех пяти частях света.

Некоторые постоянно живут в Индии и приезжают видеться с родными в Лондон, как у нас из Тамбова в Москву. Следует ли от этого упрекать наших женщин, что они не бывают в Китае, на мысе Доброй Надежды, в Австралии, или англичанок за то, что они не бывают на Камчатке, на Кавказе, в глубине азиатских степей?

Но не знать петербургскому жителю, что такое палуба, мачта, реи, трюм, трап, где корма, где нос, главные части и принадлежности корабля, – не совсем позволительно, когда под боком стоит флот. Многие оправдываются тем, что они не имеют между моряками знакомых и оттого затрудняются сделать визит на корабль, не зная, как " моряки примут". А примут отлично, как хорошие знакомые; даже самолюбию их будет приятно участие к их делу, и они познакомят вас с ним с радушием и самою изысканною любезностью. Поезжайте летом на кронштадтский рейд, на любой военный корабль, адресуйтесь к командиру, или старшему, или, наконец, к вахтенному (караульному) офицеру с просьбой осмотреть корабль, и если нет " авральной" работы на корабле, то я вам ручаюсь за самый приятный прием.

Приехав на фрегат, еще с багажом, я не знал, куда ступить, и в незнакомой толпе остался совершенным сиротой. Я с недоумением глядел вокруг себя и на свои сложенные в кучу вещи. Не прошло минуты, ко мне подошли три офицера: барон Шлипенбах, мичманы Болтин и Колокольцев – мои будущие спутники и отличные приятели. С ними подошла куча матросов. Они разом схватили всё, что было со мной, чуть не меня самого, и понесли в назначенную мне каюту».

(продолжение опроса):

– Какие чувства обуревают новичка, человека, впервые попавшего на корабль и впервые вышедшего в море? (настороженность, испуг, любопытство)

– Мир корабля – удивительный мир, ни на что не похожий. Корабль живёт своей уникальной жизнью, где все подчинено… чему? (ребятам предлагается предугадать) – СВИСТКУ!

Ученик: пересказ эпизода из той же главы. “Свистать всех наверх! ”

Чтец 2: «Веселились по свистку, сказал я; да, там, где собрано в тесную кучу четыреста человек, и самое веселье подчинено общему порядку. После обеда, по окончании работ, особенно в воскресенье, обыкновенно раздается команда:

" Свистать песенников наверх! " И начинается веселье. Особенно я помню, как это странно поразило меня в одно воскресенье. Холодный туман покрывал небо и море, шел мелкий дождь. В такую погоду хочется уйти в себя, сосредоточиться, а матросы пели и плясали. Но они странно плясали: усиленные движения явно разногласили с этою сосредоточенностью. Пляшущие были молчаливы, выражения лиц хранили важность, даже угрюмость, но тем, кажется, они усерднее работали ногами. Зрители вокруг, с тою же угрюмою важностью, пристально смотрели на них. Пляска имела вид напряженного труда.

Плясали, кажется, лишь по сознанию, что сегодня праздник, следовательно, надо веселиться. Но если б отменили удовольствие, они были бы недовольны.

Плавание становилось однообразно и, признаюсь, скучновато: всё серое небо, да желтое море, дождь со снегом или снег с дождем – хоть кому надоест. У меня уж заболели зубы и висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег и несколько дней пролежал, закутанный в теплые одеяла, с подвязанною щекой.

Только у берегов Дании повеяло на нас теплом, и мы ожили. Холера исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить на улицу – так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай на Балтийском море осенью. Пройдет день-два – тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.

День и ночь на корабле бдительно следят за состоянием погоды. Барометр делается общим оракулом. Матрос и офицер не смеют надеяться проспать покойно свою смену. " Пошел все наверх! " – раздается и среди ночного безмолвия. Я, лежа у себя в койке, слышу всякий стук, крик, всякое движение парусов, командные слова и начинаю понимать смысл последних. Когда заслышишь приказание: " Поставить брамсели, лиселя", покойно закутываешься в одеяло и засыпаешь беззаботно: значит, тихо, покойно. Зато как навостришь уши, когда велят " брать два, три рифа", то есть уменьшить парус. Лучше и не засыпать тогда: всё равно после проснешься поневоле».

Ведущий 1: Гончаров – тонкий наблюдатель, пытливый путешественник, человек, активно и жадно познающий новый мир. Он находит поэзию во всем, в том числе и в описании парусника.

Ученик выразительно читает отрывок из главы “От Кронштадта до Лизарда” (описание парусника):

Чтец 3: «Заговорив о парусах, кстати скажу вам, какое впечатление сделала на меня парусная система. Многие наслаждаются этою системой, видя в ней доказательство будто бы могущества человека над бурною стихией. Я вижу совсем противное, то есть доказательство его бессилия одолеть воду.

Посмотрите на постановку и уборку парусов вблизи, на сложность механизма, на эту сеть снастей, канатов, веревок, концов и веревочек, из которых каждая отправляет свое особенное назначение и есть необходимое звено в общей цепи; взгляните на число рук, приводящих их в движение. И между тем к какому неполному результату приводят все эти хитрости! Нельзя определить срок прибытию парусного судна, нельзя бороться с противным ветром, нельзя сдвинуться назад, наткнувшись на мель, нельзя поворотить сразу в противную сторону, нельзя остановиться в одно мгновение. В штиль судно дремлет, при противном ветре лавирует, то есть виляет, обманывает ветер и выигрывает только треть прямого пути. А ведь несколько тысяч лет убито на то, чтоб выдумывать по парусу и по веревке в столетие. В каждой веревке, в каждом крючке, гвозде, дощечке читаешь историю, каким путем истязаний приобрело человечество право плавать по морю при благоприятном ветре. Всех парусов до тридцати: на каждое дуновение ветра приходится по парусу. Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный белыми парусами, как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу нет, то увидишь в этом не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу. Парусное судно похоже на старую кокетку, которая нарумянится, набелится, подденет десять юбок и затянется в корсет, чтобы подействовать на любовника, и на минуту иногда успеет; но только явится молодость и свежесть сил – все ее хлопоты разлетятся в прах. И парусное судно, обмотавшись веревками, завесившись парусами, роет туда же, кряхтя и охая, волны; а чуть задует в лоб – крылья и повисли. До паров еще, пожалуй, можно бы не то что гордиться, а забавляться сознанием, что вот-де дошли же до того, что плаваем по морю с попутным ветром. Некоторые находят, что в пароходе меньше поэзии, что он не так опрятен, некрасив. Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется из угла в угол измученная толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль. Напрасно водили меня показывать, как красиво вздуваются паруса с подветренной стороны, как фрегат, лежа боком на воде, режет волны и мчится по двенадцати узлов в час. " Эдак и пароход не пойдет! " – говорят мне. " Да зато пароход всегда пойдет". Горе моряку старинной школы, у которого весь ум, вся наука, искусство, а за ними самолюбие и честолюбие расселись по снастям. Дело решено. Паруса остались на долю мелких судов и небогатых промышленников; всё остальное усвоило пар».

Беседа с классом:

– Каково эмоциональное настроение данного отрывка?

– В этом описании Гончаров больше секретарь, которому должно составить отчет о кругосветке, или поэт? Аргументируйте свою точку зрения. (подсказка: обилие художественных средств выразительности).

– Использование каких тропов позволяет автору так эмоционально и ярко описать парусник? (обилие в данном эпизоде примеров метафоры, олицетворения, ярких сравнений и эпитетов).

Ведущий: Да, одна из особенностей путевых заметок – красочное описание природы. И в этом Иван Гончаров достигает художественных высот.

Ученик выразительно читает отрывок из главы “Плавание в Атлантических тропиках” (описание тропического неба).

Чтец 4: «Всё находило почетное место в моей фантазии, всё поступало в капитал тех материалов, из которых слагается нежная, высокая, артистическая сторона жизни. Раз напечатлевшись в душе, эти бледные, но полные своей задумчивой жизни образы остаются там до сей минуты, нужды нет, что рядом с ними теснятся теперь в душу такие праздничные и поразительные явления.

Нужно ли вам поэзии, ярких особенностей природы — не ходите за ними под тропики: рисуйте небо везде, где его увидите, рисуйте с торцовой мостовой Невского проспекта, когда солнце, излив огонь и блеск на крыши домов, протечет чрез Аничков и Полицейский мосты, медленно опустится за Чекуши; когда небо как будто задумается ночью, побледнеет на минуту и вдруг вспыхнет опять, как задумывается и человек, ища мысли: по лицу на мгновенье разольется туман, и потом внезапно озарится оно отысканной мыслью. Запылает небо опять, обольет золотом и Петергоф, и Мурино, и Крестовский остров.

Сознайтесь, что и Мурино, и острова хороши тогда, хорош и Финский залив, как зеркало в богатой раме: и там блестят, играя, жемчуг, изумруды…

Виноват, плавая в тропиках, я очутился в Чекушах и рисую чухонский пейзаж; это, впрочем, потому, что мне еще не шутя нечего сказать о тропиках. Каждый день во всякое время смотрел я на небо, на солнце, на море — и вот мы уже в 140 ‹южной› широты, а небо всё такое же, как у нас, то есть повыше, на зените, голубое, к горизонту зеленоватое. Тепло, как у нас в июле, и то за городом, а в городе от камней бывает и жарче. Мы оделись в тропическую форму: в белое, а потом сознались, что если б остались в небелом, так не задохлись бы. Реомюр показывал 220 в тени. Лучи теряют свою жгучую силу на море. Кроме того, палубу смачивали водой и над головой растягивали тент. Кругом не было стен и скал, запирающих воздух, и сквозь снасти свободно веял пассат. Небо часто облачно, так что мы не можем видеть ни восхождения, ни захождения солнца. Оно выходило из-за облак и садилось в тучи. «Что ж это вы, дед, насказали о тропических жарах, о невиданных ночах, о Южном Кресте? Всё, что мы видим, слабо…» — «Теперь зима, январь, — говорит он, обмахиваясь фуражкой и отирая пот, капавший с небритого подбородка, — вот дайте перевалиться за экватор, тогда будет потеплее. А Южный Крест должен быть теперь здесь, вон за левой вантой! » — и он указал коротеньким пальцем на ванту. «Дался им этот Крест, — ворчал дед, спускаясь в люк, — выдумали Крест! И Креста-то никакого нет: просто четыре небольшие звезды… Пойти-ка лучше лечь, а то еще…» — и исчез в люк.

Вверху, однако ж, небо было свободно от туч, и оттуда, как из отверстий какого-то озаренного светом храма, сверкали миллионы огней всеми красками радуги, как не сверкают звезды у нас никогда. Как страстно, горячо светят они! кажется, от них это так тепло по ночам! Эта вечно играющая и что-то будто говорящая на непонятном языке картина неба никогда не надоест глазам. Выйдешь из каюты на полчаса дохнуть ночным воздухом и простоишь в онемении два-три часа, не отрывая взгляда от неба, разве глаза невольно сами сомкнутся от усталости. Затверживаешь узор ближайших созвездий, смотришь на переливы этих зеленых, синих, кровавых огней, потом взгляд утонет в розовой пучине Млечного Пути. Всё хочется доискаться, на что намекает это мерцание, какой смысл выходит из этих таинственных, непонятных речей? И уйдешь, не объяснив ничего, но уйдешь в каком-то чаду раздумья и на другой день жадно читаешь опять.

Море… Здесь я в первый раз понял, что значит «синее» море, а до сих пор я знал об этом только от поэтов, в том числе и от вас. Синий цвет там, у нас, на севере, — праздничный наряд моря. Там есть у него другие цвета, в Балтийском, например, желтый, в других морях зеленый, так называемый аквамаринный. Вот наконец я вижу и синее море, какого вы не видали никогда.

Это не слегка сверху окрашенная вода, а густая яхонтовая масса, одинаково синяя на солнце и в тени. Не устанешь любоваться, глядя на роскошное сияние красок на необозримом окружающем нас поле вод».

Ведущие:

– Каким настроением проникнуто это описание?

– Каковы художественные особенности синтаксиса? (риторические вопросы, риторические восклицания; обилие рядов однородных членов, бессоюзие).

– Как мы уже успели заметить, Гончаров умеет сочетать художественные описания с публицистическими зарисовками. Обратимся к главе “Сингапур”.

– Каким увидел мир Гончаров? Что привлекает его внимание? Что ему любопытно? (описание внешности, еда, занятия, торговые лавки, социальное расслоение и т. д. )

– Через 20 лет после кругосветного путешествия, в 1874 году, И. А. Гончаров напишет очерк “Через 20 лет”. В нем автор повествует о себе, о судьбе фрегата “Паллада”.

Ученик кратко рассказывает о судьбе фрегата (подготовиться к ответу одному из учеников).

– Каким увидел дальневосточный край путешественник из далекого Петербурга? Кто из известных нам людей, чья судьба связана с освоением Приамурья, упоминается в очерке? Рассказ о Николае Муравьеве (Амурском).

V. Обобщение.

Сегодня мы совершили кратковременное путешествие по страницам удивительной и познавательной книги Ивана Гончарова “Фрегат “Паллада”, попытались увидеть незнакомые нам места глазами русского путешественника, расширили представление о Гончарове–прозаике и публицисте, расширили свои географические познания о мире.

В заключение скажем, что за всю свою – не короткую – жизнь Гончаров написал относительно немного. Ему вечно приходилось выслушивать упрёки в том, что он ленив, непозволительно для художника медлителен, десятилетиями не печатает ничего нового. В статье «Лучше поздно, чем никогда» писатель ответил таким критикам:

Гончаров: Не могу и не умею ничего писать иначе, как образами и картинами, и притом большими, следовательно писать долго, медленно и трудно… То, что не выросло и не созрело во мне самом, чего я не видел, не наблюдал, чем не жил, – то недоступно моему перу! У меня есть … своя нива, свой грунт, как есть своя родина, свой родной воздух, друзья и недруги, свой мир наблюдений, впечатлений и воспоминаний – и я писал только то, что переживал, что мыслил, чувствовал, что любил, что близко видел и знал, – словом, писал и свою жизнь, и то, что к ней прирастало.

СПАСИБО ЗА ВНИМАНИЕ!