Гэхан Уилсон

Гэхан Уилсон

Г. Ф. Л.

«Я оказался далеко от дома, на восточном побережье, и океан меня зачаровал».

– Г. Ф. Лавкрафт

Этот город действительно существовал. Существовал!

Глубоко вдыхая насыщенный, никогда не изменяющийся аромат прибрежных болот, я жадно и наугад читал сочные экзотические названия в дорожной карте – Вестерли, Наррагансетт, Аппонауг... Автобус бодро мчался по восходящему изгибу прибрежной дороги, а на севере, к которому я с каждой минутой становился ближе, находился Провиденс!

В этом не могло быть никаких сомнений – абсолютно неопровержимые доказательства виднелись вокруг меня – пикирующие чайки, солёный прибой и выбеленные пирсы в разных стадиях Иннсмутского упадка. Я, Эдвард Хейнс Вернон, рождённый и воспитанный среди плоских равнин Среднего Запада. Я вырос на берегу озера Мичиган. Я верил в то, что до другого берега можно добраться за полдня, и что там окажется такой же скучный Средний Запад с ещё более скучными людьми. И если я потружусь поехать туда, то увижу, что тамошние жители будут говорить о таких же скучных вещах, как и на моём берегу. И вот я, вышеупомянутый Эдвард Хейнс Вернон, сейчас нахожусь на берегу великого Атлантического океана, на самом востоке, а на другом его берегу находится не менее великолепная Европа!

Я откинулся на спинку сиденья, позволив себе глубоко вдохнуть, и с триумфом потряс кулаком в воздухе перед собой; затем я увидел, что встревожил худую, седую женщину, сидящую рядом. Я было разозлился на неё, но вдруг осознал, что, конечно, она являлась прекрасной старой леди из Новой Англии и была бы расстроена моими грубыми, некультурными манерами жителя Среднего Запада. Боже, благослови её иссохшее старое сердце, Боже, благослови её бледно-голубые, неодобрительные глаза!

– Извините меня, – мягко сказал я, – но я новичок в вашем штате и не до конца понимаю его обычаи. Пожалуйста, будьте так добры, простите мою выходку.

Женщина долго и пристально смотрела на меня поверх стальных оправ своих очков, затем фыркнула и вернулась к чтению журнала «Профилактика», благослови её Господь ещё раз, а я, в свою очередь, снова повернулся к окну автобуса и стал смотреть широко раскрытыми глазами на открывшийся мне пейзаж.

Только сейчас я осознал, что до сих пор мне не приходило в голову, что всё это происходит на самом деле! Я мечтал об этом путешествии, планировал его так долго, значительную часть своей жизни, и я почти свыкся с мыслью, что это случится (я надеялся) только в будущем. Я всегда думал, что поеду когда-нибудь потом, но неожиданно это произошло сейчас! Внезапно Провиденс оказался здесь! И я тоже!

Осторожно, чтобы повторно не встревожить мою дорогую леди из Новой Англии дальнейшей бестактностью, я вытащил свою маленькую сумку из-под сиденья (хотя я планировал остаться в этих краях гораздо дольше, чем на ночь – клянусь Богом, я планировал жить здесь! ), открыл её и осторожно вытащил аккуратно сложенное письмо, которое лежало в сумке поверх всех других вещей. С благоговением, подобно жрецу, читающему священный артефакт, я развернул драгоценное письмо и просмотрел буквы, написанные мелким почерком, и слова на мгновение расплылись перед моими глазами, прежде чем я сморгнул слёзы и смог перечитать тот важный первый абзац в тысячный, или возможно, в десятитысячный раз.

«Конечно, вы должны приехать и навестить меня, Эдвардиус, во что бы то ни стало. И, пожалуйста, погостите в моём доме. Это красивое строение. Я уверен: тот, кто одарён вашими знаниями и восхищается антиквариатом, сможет оценить мой дом в полной мере. В прошлом, в силу стеснённых обстоятельств, я не мог играть роль хозяина для своих любимых корреспондентов так, как мне хотелось бы. Возможно, самое большое удовольствие в моём нынешнем состоянии процветания заключается в том, что теперь я могу в полной мере побаловать себя дедушкиным гостеприимством! »

Это совершенно неожиданное приглашение пришло в ответ на мои робкие мысли в предыдущем письме к нему, в котором я признался, что мечтаю как-нибудь прогуляться по улицам, по которым ходили он и По, и рассказал ему, как я иногда баловал себя фантазиями о том, как сижу на какой-нибудь могиле на кладбище Святого Иоанна, в соответствующую готическую ночь посреди тумана или вспышек молний, и сочиняю с ним стихи и рассказы о червях, что ползают и кормятся мёртвыми в заплесневелой земле под нашими ногами.

После этого первого, ошеломляющего абзаца он немного пошутил о том, что церковный двор действительно очень приятное место, совсем не заплесневелое, а затем перешёл к практическим деталям моего визита, даже вызвавшись оплатить моё путешествие, если у меня возникнут проблемы.

«Пожалуйста, не обижайтесь на это предложение, – написал он. – Вам известна моя история, я слишком хорошо знаком с опасностями и разнообразными неудобствами, которые бедность налагает на тех, кто, подобно вам, оскорбляет общее стадо, осмеливаясь ценить искусство выше коммерции».

Я отправил утвердительный ответ, как только смог правильно изложить его на бумаге – на это ушло около недели и, я думаю, целая стопка черновиков! Я постарался объяснить, что отложил достаточно средств на путешествие, при условии, что буду расходовать их экономно. Его ответ включал пару строк трогательной, старомодной похвалы моей бережливости и трудолюбию, и после короткого обмена письмами мы уладили все даты и детали.

Внезапно мои глаза распахнулись, и я пробудился от своих воспоминаний, обнаружив, что я фактически прижался носом к окну (несомненно, к ещё большему ужасу сидящей рядом женщины), потому что за стеклом, передо мной и надо мной, казалось, появляясь с внезапностью мистического видения давно отложенного рая, неожиданно возникли древние шпили и купола Колледж-Хилла. Блуждая в своих мечтах, я, сам того не подозревая, попал непосредственно в Провиденс!

Я нервно смотрел в окно, пока мы приближались к автовокзалу. Он сказал, что меня там будут ждать, но, как я внезапно осознал, он не дал мне никаких подсказок, что помогли бы мне идентифицировать человека, которому он поручил встретить меня.

Затем мое сердце остановилось, и я действительно громко ахнул (заработав ещё один словесный упрёк от моей соседки), потому что там, во плоти, с положительно весёлым видом стоял на платформе Говард Филлипс Лавкрафт, Г. Ф. Л., собственной персоной!

Я думал, что из-за преклонного возраста у Лавкрафта будут серьёзные трудности с передвижением; было весьма вероятно, что теперь он постоянно прикован к дому, или, возможно, прикован к какому-нибудь любимому антикварному креслу, или даже постоянно находится в причудливой кровати с балдахином, но стало совершенно очевидно, что я сильно недооценил его выносливость. Хотя Лавкрафт действительно казался немного сутулым, и в его движениях был заметен какой-то небольшой след той осторожной медлительности, которая обычно ассоциируется со старостью, он лишь слегка опирался на трость и уверенно стоял на ногах, несмотря на давление толпы. Он заглядывал в окна автобуса с живым любопытством, сверкающим в его глазах.

Конечно, его длинное, измождённое лицо как у статуи с острова Пасхи, с орлиным носом, впалыми щеками и мощной челюстью было для меня таким же узнаваемым, как лица моего отца или матери, так как я с любовью изучал каждую фотографию Лавкрафта, которую смог достать за эти годы, начиная с тех чёрно-белых снимков, сделанных в двадцатых и тридцатых годах, и собранные в фотоальбомы в издательстве «Arkham House». Я также помнил плохо проявленную, зеленоватую фотографию, сделанную «Полароидом», которую он приложил к своему письму с приглашением: «... чтобы подготовить вас к шоку, когда вы увидите Дедушку в его нынешнем состоянии, похожем на труп».

Я помахал Лавкрафту через окно с рвением ребёнка, и когда его зубы блеснули в улыбке, и он дружелюбно поднял свою руку в знак приветствия, я неуклюже вытащил свою сумку из-под сиденья и вышел из автобуса следом за женщиной из Новой Англии.

Затем она чопорно свернула в сторону, оставив меня на виду, и я внезапно превратился из счастливейшего молодого человека в одного из самых несчастных людей в мире, потому что, хотя Лавкрафт сделал всё возможное, чтобы скрыть свои чувства, как полагается джентльмену, я почти мгновенно уловил угасшее доброе веселье в глазах Лавкрафта, когда он осмотрел меня с головы до ног. Впервые, стоя перед этим человеком, который являлся моим кумиром на протяжении большей части становления моей личности, я в полной мере осознал свой невероятный идиотизм, гротескную абсурдность, ужасную самонадеянность моего маленького, пухлого, глупого «я», на стиль одежды, который я выбрал для себя в последние годы, подражая Лавкрафту – чёрный плащ и широкополая шляпа. Эти мысли яростно и беспощадно закружились в моей голове, угрожая раздавить меня прямо там и тогда под своим весом.

Застыв в одной позе перед дверью автобуса, не в силах даже дышать, полностью униженный, я едва сумел подавить безумное, отчаянное желание развернуться и убежать в тёмный салон и прятаться там, пока автобус не отвезёт меня обратно в мой край ненавистных равнин.

Затем лицо Лавкрафта озарилось тем добрым сиянием, которое редко можно увидеть на его фотографиях, и он двинулся ко мне с протянутой рукой.

– Признаюсь, я очень тронут, Эдвардиус, – сказал он быстро, отчётливо и вежливо. Только сейчас я понял, что это была самая искренняя форма лести. – Пожалуйста, примите мою благодарность.

Лавкрафт сделал паузу и крепко, по-дружески сжал мою руку, что, как я понял, было американским обычаем, затем повернулся и взмахнул тростью, указывая на чёрный, очень элегантный, старый «Роллс-Ройс», который даже под серым, низким небом сиял как прекрасный жук-бронзовка на стоянке рядом со станцией.

– А теперь, – сказал Лавкрафт, легко, по-товарищески похлопав меня по плечу и старательно отводя от меня глаза, чтобы я мог собраться с мыслями, – давайте покинем этот вокзал и насладимся транспортом, более подходящим для дворянства.

Водительская дверь «Роллс-Ройса» распахнулась при нашем приближении, и из машины грациозно вышел высокий, худой, бородатый мужчина. На нём был элегантно сшитый пиджак, а его идеальный аскотский галстук больше напоминал мне о Сен-Тропе, чем о Провиденсе. Пока мы с Лавкрафтом в одинаковых плащах и шляпах приближались к машине, водитель наблюдал за нами без видимых признаков веселья, разве что слегка иронично наклонив голову, но я узнал позднее, что он делал так постоянно.

– Познакомьтесь, Эдвардиус, с моим незаменимым коллегой, мистером Смитом, – объявил Лавкрафт, когда мы подошли к худому мужчине. – Мистер Смит, пожалуйста, позвольте мне представить вам мистера Вернона, молодого фантаста, это его сочинения мы так много обсуждали в последнее время.

Мистер Смит одарил меня застенчивой улыбкой, при этом его лицо покрылось морщинами. Он сердечно пожал мне руку, так же несильно, как принято у нас на Среднем Западе.

Но затем, по тому, с какой ненавязчивой лёгкостью и осторожностью он спрятал свою руку в карман пиджака, я понял, что мне не удалось полностью скрыть свое отвращение, когда я коснулся его ладони. Она была на редкость сухая и странно негнущаяся, и, хотя Смит выглядел настолько утончённым и физически нежным во всех других аспектах своей внешности, что сразу напомнил мне денди елизаветинской эпохи на каком-то элегантном портрете, текстура его кожи была шокирующе грубой. Очевидно, бедняга страдал от какой-то ужасной и неуместной болезни.

– Я обнаружил, что особенно восхищаюсь тем, как вы использовали короля червей в «Завесе», – тихо сказал Смит с акцентом, явно чуждым этому региону, и, судя по всему, совершенно не подозревая о небольшой пантомиме, которая только что произошла между нами. – Но должен признаться, что пока мне больше всего нравится ваша идея о том, что недовольный бог преподносит своим последователям отравленного идола, сделанного по его образу и подобию.

Поблагодарив Смита за его любезные замечания, я поймал себя на том, что смотрю на него со всё возрастающим благоговейным недоумением, потому что, хотя в данный момент я не мог связать это с какой-либо конкретной ассоциацией, теперь я был абсолютно уверен, что хорошо знаю его лицо и много раз видел его мудрые глаза.

К этому времени Лавкрафт уже разместился на заднем сиденье машины – опять же без видимых признаков того, что его преклонный возраст был для него чем-то ещё, кроме пустякового неудобства, – и он махнул мне, чтобы я сел рядом с ним. Мистер Смит устроился на водительском сиденье, чтобы сыграть роль шофёра, пока Г. Ф. Л. устроит нам краткую экскурсию по его любимому Провиденсу. Лавкрафт указал на различные достопримечательности, имеющие особое значение в жизни старого города и его собственной, рассказывая о них маленькие истории с многочисленными интересными подробностями, и я даже не пытался отказать себе в радостном удовольствии, предвкушая зависть, которую вызовет в сердцах моих читателей в последующие годы мой пересказ того, что поведал мне Лавкрафт. И так оно и было!

Однако с каждым косым взглядом, который я украдкой бросал на своего хозяина, возрастало моё удивление по поводу того, как замечательно он сохранился. Глядя на него, можно было не сомневаться, что он необычайно стар, но также не было сомнений в том, что он был поразительно, даже устрашающе подтянут и подвижен для джентльмена, возраст которого приближался к ста годам.

Кроме того, разрушительные последствия времени, казалось, в его случае следовали какой-то странной прогрессии, которая значительно отличалась от обычных моделей. Его лицо, например, не покрылось морщинами, потому что вместо глубоких линий на коже, которые привыкли видеть у стариков, оно было исчерчено паутиной тонких линий, подобных трещинкам на старой причудливой кукле. Также Лавкрафт не имел никаких признаков старения, как у обычных людей: ни увеличения ушей, ни складок на горле, абсолютно никакого поредения волос. Истина заключалась в том, что Лавкрафт выглядел совсем как на тех старых фотографиях, сделанных в конце 30-х годов.

Он закончил свою экскурсию, указав на дом, в котором жил в последний период своей «безвестности», как он это называл.

– Дом был перевезён с Митинг-стрит, – объяснил Лавкрафт, – но, как вы видите, мне удалось договориться о том, чтобы его аккуратно доставили сюда, на Колледж-стрит, 66, где ему и место. И я позаботился о том, чтобы мои тёти пользовались им вплоть до своей смерти.

– Должно быть, это доставило вам большое удовлетворение, – сказал я.

– Да, Эдвардиус, – подтвердил он мои слова с улыбкой, которая сначала была немного мрачной, но затем стала шире. – Однако это было ничто по сравнению с реставрацией, воссозданием, вы могли бы даже справедливо сказать, прославлением дома моего дедушки на Энджелл-стрит, 454, куда мистер Смит уже почти доставил нас. Вот этот дом.

Мы ненадолго затормозили перед высокими коваными воротами, которые плавно открылись, когда на приборной панели «Роллс-Ройса» была нажата кнопка, затем свернули на подъездную дорожку и плавно остановились перед внушительно большим домом.

– Я признаю, что улучшил его архитектуру, – заметил Лавкрафт, выходя из машины лёгким шагом и вообще не используя свою трость. – Даже до полного его преображения. Дом Уиппла Ван Бурена Филлипса был простым, обшитым вагонкой, хотя и внушительных размеров, и совсем не похож на великолепное поместье в георгианском стиле, которое вы видите перед собой. Я полагаю, что меня можно было бы обвинить в том, что я любитель старины, но этот дом и эстетически, и эмоционально полностью соответствует своей эпохе.

– Звучит точно так же, как создание поместья в вашем рассказе «Крысы в стенах», – воскликнул я, оглядывая всё это великолепие широко раскрытыми глазами.

– Конечно, это так, – сказал Лавкрафт с улыбкой. – Конечно, это так. Боже мой, разве не было до боли очевидно, что всё мое представление об американском миллионере, создающем идеальный дом предков, являлось жалкой мечтой обнищавшего романтика? Ах, но я вижу по вашему выражению лица, что это, похоже, не приходило вам в голову. Тогда, возможно, эта моя маленькая история не такая уж и постыдная, как я боялся все эти годы.

К этому времени мистер Смит уже открыл обшитую множеством панелей высокую входную дверь, над которой сияла фрамуга. Лавкрафт провёл меня внутрь, положил свой плащ и шляпу на веджвудский столик и подождал, пока я сделаю то же самое.

– Они выглядят там вполне естественно, бок о бок, не так ли? – спросил он. – Возможно, Эдвардиус, если мне не удалось сделать это в одиночку, то вдвоём мы сможем вернуть в моду плащи и широкополые шляпы!

Лавкрафт подошёл к красивой двойной двери, остановился, положив ладонь на одну из её ярко отполированных ручек, затем повернулся ко мне со слегка раздражённым выражением лица.

– Пожалуйста, примите мои извинения, – сказал он, – я стал легкомысленным в своём одиночестве, потакая своим желаниям. Я собирался провести для вас продолжительную экскурсию по дому, так как знаю, что вам многое захочется увидеть, особенно в библиотеке... о, просто подождите, пока вы не увидите библиотеку!.. но у меня совершенно вылетело из головы, что вы только что вышли из этого явно неудобного автобуса и, несомненно, с удовольствием бы освежились.

Он сделал паузу, чтобы извлечь из кармана своего жилета причудливые старинные часы.

– Обед в 4, и у вас есть в запасе чуть более часа, – сказал он. – Если мистер Смит будет настолько любезен, чтобы показать вам вашу комнату, у вас будет достаточно времени, чтобы умыться и, возможно, даже немного вздремнуть перед чаем, что является обычаем, который мы стали соблюдать в последние годы. Кроме того, откровенно говоря, это даст вашему дедушке возможность тоже немного поспать!

Мистер Смит сопроводил меня до гостевой комнаты и познакомил с её причудами, в частности, с элементами управления импортным душем в ванной. После того, как он ушёл, я провел несколько минут, изумлённо разглядывая чудесную антикварную мебель в комнате, а затем – огромную картину с пейзажем. Я подумал, что это работа Тёрнера, пока не наклонился, чтобы прочитать надпись на маленькой золотой пластинке, прикреплённой к нижней раме. Картина изображала легендарное царство Оот-Наргай из рассказа Лавкрафта «За стеной сна» и что художник «неизвестен».

Отойдя от картины, я почувствовал лёгкое головокружение и, наконец, понял, что Лавкрафт совершенно прав: я был измотан (моя чопорная леди из Новой Англии пришла бы в ужас, узнав, как громко она храпит во сне). Поэтому я повесил на крючок свой единственный запасной костюм, смыл немного дорожной грязи с рук и лица, и едва я растянулся на кровати, как вдруг обнаружил, что меня выдернули из глубокого сна тихое постукивание и голос мистера Смита, сообщивший мне с другой стороны двери, что скоро подадут чай.

Я приподнялся на локтях и полежал так секунду или две, пытаясь отогнать исчезающие воспоминания о том, что, должно быть, являлось невероятно интересным кошмаром. Он был вполне Лавкрафтовским, соответствующим ситуации. Я оказался посреди сурового горного ландшафта, там царили холод и ветер. Я увидел, как что огромное и серое с ужасающим размахом крыльев летело ко мне сквозь снегопад, ужасно и нетерпеливо щёлкая зубами. Его маленькие красные глаза пронзительно смотрели на меня с подозрительной заинтересованностью, и я услышал, как это летающее существо грозно каркнуло: «Идеальный! » и протянуло ко мне свои когти. Я почувствовал, как они сжимают мои плечи.

– Ты следующий! – каркнуло оно. – Ты следующий! Ты следующий!

Какой-то важный аспект сна, казалось, почти ускользнул от меня, но я сконцентрировался как мог, и мой желудок сжался от особенно ужасного воспоминания о том, что я смотрел на монстра, находясь в его гнезде, расположенном где-то высоко над землёй.

Я покачал головой, чтобы окончательно проснуться, ещё раз быстро умылся, затянул на шее галстук и начал спускаться по ступенькам, покрытым мягким ковром. Тут я сделал чудесное открытие – портреты предков, которые висели на стене возле лестницы и на которые я до этого не обращал внимания, на самом деле оказались изображениями некоторых из главных злодеев в романах и рассказах Лавкрафта. Каждый портрет имел золотую табличку с датой жизни персонажа.

На стене у лестничной площадки висел триптих портретов, в центре которого находилась стройная, слегка пугающая фигура Джозефа Карвена, воскресшего некроманта из «Случая Чарльза Декстера Варда», а по бокам от него располагались изображения двух ужасных, ухмыляющихся стариков, которые были его наставниками и помощниками в романе: Саймон Орн, родом из Салема, и Эдвард Хатчинсон, позже ставший известным под именем Барон Ференци из Трансильвании. Среди других удивительных злодеев, изображённых на картинах, я наткнулся на сгорбленную и злобную Кецию Мейсон из «Снов в Ведьмином доме», с её ужасным фамильяром, Бурым Дженкином, мерзко вьющимся у её ног. Также я заметил высоченного Уилбура Уотли, колдуна-гибрида из «Ужаса в Данвиче», по-видимому, не подозревающего, что его жилет слегка распахнулся, и свидетель в ужасе смотрит на извивающееся чудовище, что пряталось под одеждой.

В гостиной никого не было, но я услышал приятный звон посуды, доносившийся из задней части дома, и вскоре я нашёл дорогу в исключительно удобную, солнечную и хорошо оборудованную кухню, где наткнулся на мистера Смита, склонившегося над стойкой и напевающего что-то себе под нос. Он безмятежно нарезал крошечные треугольные бутерброды к чаю.

– А, мистер Вернон, – воскликнул он, улыбаясь. – Хорошо отдохнули?

Я улыбнулся ему в ответ и уже открыл рот, чтобы рассказать о своём кошмарном сне про монстра, когда солнечный свет определённым образом осветил щеку Смита, и я, наконец, узнал его.

Он прекратил резать хлеб и начал наблюдать за мной с некоторым беспокойством, потому что выражение моего лица, безусловно, внезапно стало действительно очень странным, и я уверен, что я, должно быть, побледнел как труп.

– Что-то не так? – спросил Смит. – Принести вам стакан воды, мистер Вернон?

– Эдвардиус, – поправил я, затем понял, что говорю хриплым голосом. Мне пришлось кашлянуть, чтобы продолжить. – Для меня было бы большой честью, если бы вы называли меня Эдвардиусом, как это делает Лавкрафт. В конце концов, он всегда признавал вас равным себе.

– Равным себе? – переспросил Смит.

– Да, – сказал я, так как вы Кларк Эштон Смит, поэт, писатель, художник и почётный друг Лавкрафта, Г. Ф. Л. Пожалуйста, не отрицайте этого, потому что я уверен в этом.

Я сделал паузу, а затем, чувствуя, как моё сердце колотится в груди, продолжил.

– Конечно, я знаю, что это невозможно, потому вы умерли.

Смит некоторое время смотрел на меня, затем слегка нахмурился и задумчиво вернулся к своему занятию. Он сделал ещё три маленьких бутерброда и аккуратно положил их на серебряный поднос вместе с остальными.

– Я полагаю, что это должно было случиться однажды, рано или поздно, – пробормотал Смит бутербродам, а затем слегка пожал плечами и посмотрел мне прямо в глаза.

– Вы правы, – сказал он. – Оба ваших предположения верны. Я Кларк Эштон Смит, и я мёртв. Как видите, это оказалось не таким уж невозможным.

Я уставился на Смита, затем на ощупь двинулся вперёд и ухватился за стол обеими руками, потому что, к моему великому смущению, я, казалось, оказался на грани обморока.

– Тут есть табурет, слева от вас, – вежливо сказал Смит. – Судя по вашему виду, вам лучше присесть. Осторожней, не торопитесь. С моей стороны было совершенно необдуманно быть таким резким.

Я сел, осторожно и медленно, как он посоветовал; шум в ушах и пляшущие пятна света перед моими глазами начали тускнеть и исчезать.

– Я думал, что вы узнали меня ещё на автовокзале, – сказал Смит, протягивая мне стакан воды, который он каким-то образом наполнил так, что я этого не заметил. – Потом я увидел, что вы колеблетесь в нерешительности, и я предположил, что нам снова это сошло с рук.

Я сделал большой глоток воды, потом ещё один, и после одного-двух глубоких вдохов решил, что, вероятно, смогу говорить.

– Я не мог вспомнить, кого вы мне напоминаете, до этого момента, – ответил я; каждое последующее слово давалось мне легче. – Потом я увидел, как солнце просвечивает сквозь вашу бороду, и я понял.

Смит взглянул на окно позади себя и кивнул с облегчением человека, решившего небольшую головоломку.

– Ах, да. Яркий свет портит весь эффект, – сказал он. Именно квадратный срез, выходящий за пределы челюсти, создаёт маскировку. Я сам её придумал и должен признаться, что очень горжусь тем, как это эффективно борода скрывает существенную треугольность моего лица. Но благодаря вам, я узнал, что солнечный свет всё портит.

– Конечно, трудно узнать человека, когда думаешь, что он в могиле, – сказал я, выпив ещё немного воды.

– Естественно. Это было наше основное рабочее предположение, – ответил Смит. Затем с тихим вздохом, он добавил: – Не то, чтобы я был так уж хорошо известен. Это не значит, что мы пытались скрыть кого-то действительно известного.

Чайник на конфорке засвистел. Смит взял с полки две жестяные банки, затем повернулся ко мне.

– Какой чай вы бы хотели, мистер... э-э... Эдвардиус? Нам наконец-то удалось отучить Говарда от кофе с сахаром. Теперь он пьёт простой английский чай на завтрак. А я всегда любил экзотику, особенно японский отвар из веточек, но, признаться, он на любителя.

– Я никогда не пробовал ничего, кроме «Липтона» в пакетиках, – признался я.

– Боюсь, здесь ничего этого нет, – сказал Смит. – Слишком заурядно для таких, как мы. Давайте начнем с «Дарджилинга», это чай самого высокого качества.

Смит на некоторое время погрузился в сервировку банок, чашек и блюдец, но затем уставился на свои руки, остановился и посмотрел на меня с выражением беспокойства на своём лице.

– Надеюсь, вы не опасаетесь, что мои руки распространяют какую-нибудь заразу, – сказал он, держа их перед собой, как два чужеродных предмета. – Они выглядят так же грубо, как и я сам. Вы знаете, что это не болезнь. Вы не подхватите никаких вирусов.

– Простите, что отдернул свою руку от вашей ещё на автобусной остановке, – сказал я после паузы.

– О, нет, у вас было на то полное право. Они ужасны, – пожаловался Смит. – Ужасны!

Он повернулся к окну и повертел кистями рук под лучами солнца.

– Знаете, я весь такой, – заключил он. – Каждая частица меня. И дело не только в моей коже, к несчастью, то же самое происходит и с моими внутренностями. Мои органы, моё сердце, и без сомнения сам мой мозг должны быть сделаны из этого отвратительного, дефектного материала.

Смит потёр руки, как будто пытался разгладить их, уменьшить зияющие поры, а затем оглянулся на меня через плечо.

– Вы должны простить его, – сказал он. – Видите ли, он был одинок. Я знаю, что такому молодому человеку, как вы, трудно представить, насколько невозможно долго изолироваться от мира, в котором вы родились. Вместе со всеми его обитателями, заметьте. Люди и вещи продолжают исчезать только для того, чтобы их заменили другие люди и вещи, которые, в свою очередь, исчезают, пока даже воспоминания обо всём и обо всех, с кем вы выросли и кем дорожили, не превратятся в утомительные, устаревшие анекдоты.

Смит снова повернулся к чайному подносу, пытаясь успокоить себя, занявшись перестановкой чашек и бутербродов.

– Вы сами это отметили, Эдвардиус, – сказал он, наливая молоко в кувшин, его рука выдавала лишь легчайшую дрожь. – Я был одним из немногих людей, которых он считал равными себе. Я также являлся, что очень важно, жителем его родного мира, современником. К несчастью для него, я также был мёртв. Но Г. Ф. Л. некоторое время назад нашёл способ решить эту проблему. Он украл основную идею из книги самого Коттона Мэзера – идею воскрешения мёртвых из их «сущностных солей», приписал её французскому ученому Бореллию и использовал её в качестве основного занятия подлых Франкенштейнов в «Случае Чарльза Декстера Варда». Мое нынешнее воскрешение представляет собой второй случай практического применения данной магической практики.

– Это ужасно! – воскликнул я.

– Да, – согласился Смит. – Честно говоря, время от времени я жалею, что он сделал это, так как смерть для меня оказалась действительно большим облегчением. Но, как я уже сказал, он был одинок. И, в конце концов, я снова умру. Мне нужно только набраться терпения.

Из глубины кухни донёсся слабый вздох.

– Так, так, Кларкаш-Тон, – тихо произнёс Лавкрафт, используя жуткое прозвище, которое он придумал для своего друга во время их знаменитой переписки в тридцатых годах. Лавкрафт стоял в дверном проёме, слегка наклонившись вперёд и положив обе руки на ручку своей трости. – Похоже, всё шло хорошо, пока Дедушка дремал.

Я неуклюже вскочил на ноги, как испуганный телёнок, но Смит просто повернул голову и кивнул, когда Лавкрафт вошел в комнату, внимательно посмотрев сначала на него, а затем на меня.

– Юноша превосходит все наши ожидания.

– Он узнал меня, Говард, – объяснил Смит, – он узнал меня, тем самым отделив себя от всех предыдущих посетителей, и, будучи дотошным знатоком нашего маленького литературного кружка, он знал о моей неожиданной смерти.

– Итак, вы пошли дальше и сказали ему правду без лишних предисловий, как мы и планировали, – объявил Лавкрафт, затем медленно подошёл ко мне. – А вы, Эдвардиус? Вы ему поверили? Судя по вашему виду, похоже, что поверили.

– Моё присутствие трудно опровергнуть, – заметил Смит. – Как и мою ужасную внешность. И что более важно, наш друг, похоже, воспринял полное и внезапное переворачивание реальности, какой он её знал, с похвальным хладнокровием. Похоже, наши предположения были совершенно правильными; он многообещающий писатель, и в отличие от обычного стада Эдвардиус наделён открытым умом.

Лавкрафт задумчиво потёр свою огромную челюсть и долго рассматривал меня.

– Отлично, – сказал он наконец и, помолчав ещё мгновение, добавил: – Мы оба в течение некоторого времени ощущали растущую потребность в толковом помощнике, Эдвардиус. Кроме того, определённые признаки, которые неоднократно появлялись в моих исследованиях и экспериментах, убедительно указывают на то, что наше учреждение находится на пороге какой-то важной трансформации и что очень скоро потребуется новая кровь. Мы изучали ваши работы и были впечатлены ими не только из-за их очевидных литературных достоинств, но и потому, что они, кажется, говорят нам, что в вас есть что-то удивительно правильное для того рода деятельности, которой мы занимаемся. Кратко говоря, мы оба пришли к выводу, что вы прекрасно впишетесь в нашу маленькую компанию.

Я был поражён, даже ослеплён этим совершенно неожиданным поворотом. Какое-то время я мог только глазеть на Смита и Лавкрафта – уверен, с широко раскрытым ртом, – но, в конце концов, мне удалось собраться с духом, чтобы заговорить.

– Для меня большая честь, – сказал я, – даже в том, что вы подумали о том, чтобы взять меня в свой круг.

– Очень хорошо, тогда давайте посмотрим, как всё сложится, – заключил Лавкрафт с лёгким кивком, пристально глядя мне в глаза. – Ваша способность принять воскрешение Кларкаш-Тона была прохождением важного испытания. Возможно, после того, как мы все выпьем немного чая, Эдвардиус, вы сможете принять ещё некоторые вещи. Но имейте в виду, пожалуйста, имейте в виду, их будет намного труднее проглотить, чем нашего призрачного мистера Смита!

Бутерброды оказались на вкус даже лучше, чем я думал; миндальный торт, который Смит купил в португальской пекарне, был превосходным, а «Дарджилинг» ясно продемонстрировал, что пакетики «Липтон», хотя и пригодны для питья, но ни в коем случае не являются лучшим сортом чая.

– Восхитительно, – сказал Лавкрафт, удобно откидываясь на спинку кожаного кресла с подголовником. Я предполагал, что у него в доме будет именно такое кресло. – И теперь, когда мы насытились, благодаря усилиям Кларкаш-Тона и его друга, пекаря-иностранца, я думаю, что пришло время покинуть эту прекрасную, солнечную гостиную и устроить Эдвардиусу небольшую экскурсию по нашему дому.

Мы встали, и Лавкрафт направился к одной из высоких белых дверей, я пошёл за ним, но Смит достал серебряный поднос и начал собирать чашки и блюдца.

– Я, пожалуй, останусь и приведу себя в порядок, – сказал он. – Правильно ли я понимаю, что вы не станете проводить для нашего юного друга ограниченную и вводящую в заблуждение экскурсию?

– Он увидит каждую потайную дверь и каждую секретную панель, – ответил Лавкрафт, улыбаясь. – События развиваются гораздо быстрее, чем я планировал, благодаря проницательности Эдвардиуса и его способности к восприятию необычной информации, так что всё идет с опережением графика. Я считаю, что действительно настало время как можно полнее посвятить его в нашу работу. Я начну с библиотеки, не буду откладывать её на потом, поскольку полагаю, что её атмосфера и впечатляющее содержание в значительной степени помогут придать достоверность той, безусловно, неправдоподобной информации, которую я планирую передать Эдвардиусу.

Смит, кивнув, больше ничего не сказал, и продолжил убирать посуду со стола. Я последовал за Лавкрафтом через дверь и вскоре мы оказались в красивом коридоре, который, как и большая часть дома, была увешан картинами, связанными с рассказами моего хозяина. Они, однако, были гораздо более тревожными, чем те, что я видел до сих пор, так как все картины изображали различных сказочных монстров, порождённых фантазией Лавкрафта.

– Я вполне доволен собой за то, что мне пришла в голову идея повесить эти огромные картины в таком ограниченном пространстве, – заявил Лавкрафт, ухмыляясь мне через плечо и небрежно указывая на удивительную и ужасающую визуализацию того, что, судя по клыкастому вертикальному рту и выпученным розовым глазам могло быть только одним из гигантских, вечно голодных Гугов, которые рыскали по страницам его «Сомнабулического поиска неведомого Кадата».

– Расположение монстров в узком коридоре делает их особенно подавляющими, не так ли? Робкий зритель мог бы избежать их в обычной комнате, но здесь он оказывается в угрожающей близости к этим существам.

Не постыжусь признаться, что я немного нервно озирался по сторонам. Монстры с картин словно надвигались на нас, и я отпрянул назад, когда рукав моего пиджака случайно задел дьявольски хорошо нарисованную картину, изображающую скопление радужных шаров – Йог-Сотота, одного из самых могущественных и ужасных богов в мифологии Лавкрафта.

В конце концов, он остановился перед большой, искусно обшитой панелями дверью из чёрного тикового дерева и, достав тяжелую золотую цепочку с внушительного вида ключами, Лавкрафт открыл не менее трёх замков, прежде чем повернул огромную латунную ручку, выполненную в виде немигающего глаза осьминога, обрамлённого волнистыми щупальцами.

– Моя библиотека, – сказал он просто, но с явной гордостью, и повёл меня внутрь.

Конечно, некоторое время назад я понял, что всё в этом доме намного превосходит изначальную обстановку Уиппла Ван Бурена Филлипса, но я был уверен, что ничто в этой сказочной версии любимого дома Лавкрафта не внушило бы его деду большего благоговения, чем библиотека, в которую я сейчас вошёл.

Там были полки с книгами высотой в два этажа. В стене напротив входной двери имелось три высоких окна, но даже под ними располагались стопки книг, ещё больше их было на двух длинных столах и на стульях с высокими спинками, на полу и в углах. Я увидел чудесную коллекцию учёного, и я сгорал от желания потрогать переплёты и пролистать страницы этих книг.

– Впечатляет, не правда ли? – спросил меня Лавкрафт. – Я полагаю, что это, безусловно, лучшее в мире собрание книг в жанре ужасов и фантастики. Вон там, например, под греческой нишей, в которой находится бледный бюст Паллады, находится своего рода чудесное собрание первых изданий и рукописей наряду с другими, гораздо более экзотическими артефактами Эдгара По, которые я никогда не смел даже надеяться увидеть, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к ним и владеть в дни моей безвестности.

Лавкрафт медленно двигался по длинной комнате, указывая тростью на ту или иную сказочную редкость и удовлетворённо описывая их странные особенности и сложные истории, а я, спотыкаясь, следовал за ним в каком-то оцепенении, с возрастающим изумлением разглядывая все эти легендарные сокровища. Я увидел в этой библиотеке неизвестные книги таких гигантов, как Артур Мейчен, Амброз Бирс и Артур Конан Дойл. Даже будучи специалистом в этой области, я не подозревал о существовании таких изданий.

В конце концов мы добрались до дальней стены комнаты и, стоя у одной из изогнутых стальных лестниц, ведущих на балкон, Лавкрафт осторожно положил руку на голову крошечной горгульи, стоящей на полке, и посмотрел на меня с чрезвычайно торжественным и серьёзным выражением на своём длинном, худом лице.

– Вы должны пообещать мне самым серьёзным образом, – объявил Лавкрафт довольно строго, и в его голосе не было и следа насмешки, – что вы никогда не раскроете ничего из того, что вы далее увидите, если у вас не будет моего полного разрешения на это.

Я посмотрел на Лавкрафта, пытаясь найти какой-нибудь знак, указывающий на то, что эта внезапная крайняя суровость являлась какой-то забавной позой, но потом я понял, что он действительно был смертельно серьёзен. Я утвердительно кивнул головой.

– Боюсь, мне нужно нечто большее, чем простое кивание, – сказал Лавкрафт без тени юмора в голосе.

– Я обещаю, что сохраню в секрете всё, что вы собираетесь мне показать, – ответил я. – Обещаю.

Лавкрафт долго изучал моё лицо, затем улыбнулся, ткнул маленькую горгулью точно в нос, и, без единого звука стеллаж плавно скользнул в сторону, открывая моему взору продолжение полок с книгами. Там была меньшая и, как я сразу понял, гораздо более зловещая, вторая библиотека, искусно спрятанная внутри первой!

– Эти книги тоже связаны с ужасной фантастикой, – заметил Лавкрафт, входя в эту таинственную маленькую комнату. Его лицо по-прежнему сохраняло выражение торжества, но в его голосе чувствовалась некая насмешка. – Существенным является то, что теперь мы вышли за пределы отдела художественной литературы моей небольшой библиотеки и перешли в ту часть, которая связана с фактами, и, хотя многие из этих фактов были бы решительно опровергнуты современной мудростью этого мира, здесь есть многое, что одобрили бы самые серьёзные исследователи.

Лавкрафт указал пальцами на секцию книг справа. Я быстро осмотрел корешки и заметил множество имён, хорошо известных любому, кто претендует на минимальное знакомство с современной физикой.

– Конечно, даже в этой относительно безопасной области знаний есть книги, которые могут очень серьёзно обеспокоить нынешнее научное сообщество, – сказал Лавкрафт. – Например, формулы, нацарапанные в той маленькой записной книжке Эйнштейна прямо у вас перед носом. Но я думаю, что учёному с такими особыми вкусами, как у вас, Эдвардиус, будет более интересно взглянуть вон на те книги.

Я с удивлением уставился в дальний конец комнаты, мне показалось, что в этом зрелище имелось что-то очень странное и неправильное. Я не мог точно определить, что это было, вся та часть комнаты казалась подозрительно тёмной, как будто она была каким-то образом завуалирована – неприятный и очень тревожный образ ужасно липкой паутины всплыл в моём сознании, словно угол маленькой библиотеки находился непропорционально далеко. У меня возникло необычное ощущение, что я никогда не смогу дойти до того угла, и если я потрачу на это часы или даже недели, то, скорее всего, умру при ужасных обстоятельствах где-нибудь на полпути, если решусь попробовать.

Но, очевидно, всё это не имело смысла, поэтому я взял себя в руки и сделал шаг к полкам, на которые указал Лавкрафт. Тогда он мягко положил руку мне на плечо, чтобы остановить меня, затем бочком протиснулся вперёд и, встав так, чтобы закрыть мне обзор, он выполнил короткую серию ритуальных жестов; затем он отошёл в сторону, слегка поклонился, и махнул мне рукой. Я снова посмотрел в тот угол и вынужден был улыбнуться – моё воображение слишком разыгралось, потому что теперь там вообще не было никаких признаков какой-либо необычной темноты, и если когда-либо и существовало то странное пространственное искажение, оно уже полностью исчезло.

Но когда я подошёл к полкам и начал читать названия книг, я почувствовал, что моя улыбка быстро исчезает. Я протянул руку, внезапно ставшую липкой, схватил с полки изъеденный червями том и нервно перевернул несколько его страниц, которые были не бумагой, а чем-то отвратительно толстым, почти дряблым, что, казалось, издевательски выпало из моих пальцев, словно живое, прежде чем полное отвращение полностью овладело мной, и я поспешно и с содроганием поставил книгу на место. Я повернулся к Лавкрафту и увидел, что он обеими руками опирается на трость и улыбается мне с видом человека, который удачно пошутил.

– Этого не может быть – воскликнул я, а затем сглотнул и выдавил из себя: – Я понимаю... вы улыбаетесь, потому что дурачите меня, потому что эта книга – замечательная подделка, и вы напугали меня ею!

– Нет, вовсе нет, – сказал Лавкрафт, всё ещё ухмыляясь. – Я улыбаюсь, потому что книга реальна, потому что ваш страх обоснован, и потому что вы так сильно напоминаете мне меня самого и мой ужас, когда я впервые наткнулся на эту книгу.

– Но... «De Vermiis Mysteriis! » – воскликнул я. – Такой книги не существует! Она была придумана Робертом Блохом в середине тридцатых годов для рассказа, опубликованного в журнале «Weird Tales», когда вы, он и все остальные авторы играли в ту замечательную литературную игру, изобретая мир монстров и их культов. Книга служила магической подпоркой для его вымышленных волшебников. Вы даже помогли Блоху создать её, когда написали ему письмо и посоветовали дать книге название на латинском языке!

Лавкрафт торжественно кивнул, но ухмылка не сходила с его лица.

– Верно, всё верно, – подтвердил он. – И в своих письмах я часто обращался к Роберту как к Людвигу, в честь Людвига Принна, странного учёного, автора этого гримуара, и Роберт, и я, и все мы твёрдо верили, что он сам выдумал этого старика.

Лавкрафт рассмеялся, и эхо его смеха отразилось шёпотом от корешков книг в малой комнате.

– О, нас всех обманули, Эдвардиус, это действительно довольно забавно. Мы все думали, что знаем так много, но мы были всего лишь дерзкими, умными детьми, играющими с Йог-Сототерией, включая твоего старого Дедушку, но оказалось, что мы ничего не знали.

Затем Лавкрафт сделал паузу и захихикал.

– Но мы были правы! – сказал он, глядя на меня и подмигивая. – Так или иначе, всё это время мы были правы!

Затем Лавкрафт сделал паузу, глубоко вдохнул, и я увидел, как он явно собрался с духом, прежде чем продолжить.

– Эдвардиус, вы действительно, как заметил Кларкаш-Тон, хороший знаток из той небольшой группы авторов хорроров, знакомством с которыми мы гордимся. Вы знаете наши биографии, включая историю моей жизни, но я должен сказать вам сейчас, что в ней есть много поворотов, имеющих большое значение, о которых вы не знаете по той очень веской причине, что я пошёл на многое и использовал хитроумные уловки, чтобы тщательно всё скрыть.

Лавкрафт вышел из маленькой библиотеки, и мы сели по разные стороны ближайшего стола в большой комнате. Он отодвинул в сторону кучу вещей, включая потрёпанную металлическую коробку, несколько пожелтевших газетных вырезок и плитку из засохшей глины, чтобы расчистить пространство между нами, затем он устроился поудобнее и начал говорить.

– Вы знаете о моей тяжёлой болезни в 1937 году. В течение многих лет меня преследовали всё более мучительные проблемы с пищеварением, которые я стоически и глупо игнорировал, но постепенно я осознал серьёзность своего состояния, и в феврале того года у меня почти не было сомнений в том, что я умираю. Мой диагноз был подтверждён специалистом в марте, и вскоре я оказался под морфием в Мемориальном госпитале Джейн Браун, где мне ничего не оставалось делать, кроме как записывать свои симптомы в слабой надежде, что это может помочь моему врачу.

Ночью тринадцатого числа боль разбудила меня, несмотря на все лекарства. Я лежал, уставившись в потолок и пытался изолировать своё восприятие от агонии в животе. Часть моего разума, которая была почти полностью подавленной на протяжении всей моей жизни до этого момента, внезапно ослабила свои оковы и начала интенсивно говорить с остальной частью меня. Мне казалось, что я действительно слышу, как она шепчет мне на ухо, шепчет так отчётливо, что я начал беспокоиться – медсёстры могут услышать этот голос и как-то утихомирить его, но я не хотел, чтобы это произошло, так как голос рассказывал мне о некоторых удивительных вещах.

Лавкрафт сделал паузу и посмотрел на меня, и на фоне теней библиотеки он, казалось, положительно светился от волнения, и поэтому стал выглядеть ещё моложе, чем он казался до этого.

– Что, если бы те удивительные существа, которых я всю свою жизнь придумывал и описывал, – все эти ужасающие древние монстры, что пришли с других планет и измерений, и обладали такими огромными и подавляющими силами, – что, если бы они были реальными? Предположим, что мои мельчайшие, точные визуализации всех их ужасающих подробностей, вплоть до их последнего щупальца и когтя, были вовсе не моим творением, а медленным раскрытием реальных существ?

Это факт, что я играл с такими понятиями раньше, но только в качестве дразнящего, интеллектуального развлечения. Однако я думаю, что даже тогда я должен был знать – хотя я, конечно, самым праведным образом отрицал бы это, если бы на меня надавили, – что эти монстры говорили с чем-то очень глубоким внутри меня, потому что они никогда не переставали вызывать у меня глубокую и в высшей степени удовлетворительную, омерзительную дрожь. Могло ли быть так, что я использовал таланты и способности, о которых эта хитро шепчущая часть моего разума знала всё это время, но которые мой бедный, ограниченный ум старательно и, без сомнения, справедливо игнорировал? Неужели я, сам того не ведая, нащупал барьеры, отделявшие Их от нас, и открыл проход во времени и пространстве между разными мирами?

Лавкрафт наклонился вперёд, слегка постукивая глиняной плиткой по столу, и пристально смотрел на меня, словно оценивая, готов ли я к тому, что он собирался поведать мне дальше.

– Я провёл небольшой эксперимент, Эдвардиус, – сказал он. – Признаться, для тихого писателя-затворника, любящего своих тётушек, это было довольно вульгарно, но, в конце концов, я умирал. У меня не было бы другого шанса.

Я обнаружил трещину, идущую по потолку над моей кроватью, и я смотрел и смотрел на эту трещину так долго, как только мог, пока не увидел, как края штукатурки зашевелились. Затем я понял, что могу смотреть ещё пристальнее, и трещина начала расширяться, а затем со странным чувством облегчения, которое я даже не могу описать, я увидел, как два тонких чёрных щупальца высунулись из щели, и небольшой кусок штукатурки шлёпнулся прямо мне на грудь.

Затем шепчущий внутри меня голос использовал весь мой разум, чтобы поговорить с этим Существом наверху, командуя им с уверенностью опытного волшебника, и я почувствовал огромное движение над потолком. Оно распространилось и на стены. Я услышал со всех сторон что-то похожее на шуршание тысячи испуганных крыс и на шипение множества разбухших червей; и вот трещина в потолке расширилась ещё больше, из неё потекла вода, и между теми маленькими щупальцами появился длинный, сложный змеевидный отросток, заканчивающийся клубком волнистых нитей. Пока я пялился на него, клубок опустился ниже, и я увидел, как нити плавно проникли сквозь одеяло и заскользили внутри моего тела.

Я наблюдал, как раковая опухоль покидает меня, Эдвардиус, я видел, как её забирают, всасывают через эту живую трубку непрерывным кровавым потоком, и, наконец, исчез самый последний атом опухоли! А затем этот клубок отделился от моего тела, скользнул вверх и пропал из виду.

Когда я вновь вернулся к трещине, я увидел парящий в темноте за потолком светящийся красный глаз с вертикальным зрачком, и он подмигнул мне, а я подмигнул ему; маленькие щупальца растворились в воздухе словно дым, и трещина закрылась почти так же плотно, как и до моего маленького эксперимента.

Лавкрафт сделал долгую паузу, а затем тихо хихикнул.

– Всё это было такой идеальной, весёлой пародией на фреску Джотто – костлявый, умирающий писатель на своей солидной больничной койке, уставившийся блестящими глазами на видение отростка Шуб-Ниггурат, появившегося сверху, – что я начал смеяться, Эдвардиус. Сначала тихо, затем всё громче и громче, и вскоре палата, казалось, наполнилась озадаченными медсестрами. Они стряхивали пыль с моего одеяла и просили успокоиться, а я не хотел или не мог, потому что со времён своего детства я сгорал от желания поиграть с джиннами и дриадами, и теперь, только в самый последний момент моей жизни шепчущий голос показал мне, как это сделать!

Лавкрафт вздохнул, откинулся на спинку кресла и указал рукой на книги.

– Голос помог мне построить и купить этот дом, – сказал он, – поскольку я никак не мог бы позволить себе такое, не мог бы позволить себе ничего из этого, если бы не поразительный успех, который имели мои небольшие литературные усилия, сами по себе, а также фильмы и необычайное разнообразие других предприятий, достойных и глупых, что возникли на основе моих рассказов. Я думаю, будет справедливо сказать, что эта ужасная субботняя телепрограмма для детей с презрительным названием «Детишки Ктулху» покрывает только наши обычные ежедневные расходы. Весь этот успех произошёл после моего выздоровления в ту самую насыщенную событиями ночь, и его истоки явно восходят к контракту, который я заключил по этому случаю.

Я уставился на Лавкрафта, мой разум был в смятении. Заикаясь, я задал животрепещущий вопрос:

– Тогда те монстры, о которых писали вы, Смит, Блох и другие, были реальны всё это время?

– Именно так! – подтвердил Лавкрафт. – Но они не были реальными в нашем мире. Они находились за стеной в беспомощном, подвешенном состоянии, совсем как бедный старый Ктулху в моих рассказах. Наши писания и сны коснулись их и пробудили, но только после того, как я действительно вытащил одного из них, чтобы спасти свою жизнь, вытащил его в этот наш мир силой воли, абсурдно усиленной угрозой неминуемой смерти, тёмные боги смогли проявиться. Они усердно и неустанно продолжают следить за тем первым прорывом в наш пространственный узел пространства и времени, в котором мы с тех пор живем, Эдвардиус, и, я должен сказать, они проделали это самым забавным способом, какой только можно себе представить!

Лавкрафт перевернул глиняную плитку, а затем пододвинул её ко мне.

– Вы узнаёте это? – спросил он.

Я с удивлением осмотрел плитку. Это был грубый прямоугольник толщиной менее дюйма и площадью примерно пять на шесть дюймов. На его лицевой стороне, в некоем скрещении стилей кубизма и арт-деко, явно из двадцатых или тридцатых годов, кто-то вырезал удивительно тревожный образ крылатого монстра с головой осьминога, злобно присевшего перед многоугольным зданием в духе Пикассо.

– Это скульптура, вдохновлённая сном художника Уилкокса из повести «Зов Ктулху», – воскликнул я возбуждённо. – Это первая осязаемая подсказка, данная в ваших мифических историях, о том, что древние боги существуют!

– Совершенно верно, – кивнул Лавкрафт, – но не совсем. Обратите внимание, что подпись художника, вырезанная на обратной стороне плиты, – Уилтон, а не Уилкокс, и дата – 1938, а не 1925, как в моём сочинении. И хотя пожелтевшие газетные вырезки, что вы видите здесь, следуют той же общей схеме, которую я создал в «Зове», все они являются её вариациями и описывают реальных людей. Имена из газет отличаются от имён моих вымышленных персонажей, иногда значительно, а приключения в их жизни произошли после моего чудесного выздоровления в Мемориальном госпитале Джейн Браун.

То же самое и с этими потрёпанными записными книжками. Вы заметите, что они написаны не старым профессором Джорджем Гэммеллом Энджеллом, которого я придумал, страдая в Бруклинской ссылке в 1925 году, а нацарапаны пребывающим в отчаянии джентльменом из плоти и крови по имени Гораций Паркер Уиппл. Весьма интересно, что он также является профессором, но физики, а не семитских языков. Однако оба этих джентльмена, настоящий и вымышленный, действительно умерли после того, как их таинственным образом толкнул моряк. Странные силы, материализующие мой вымышленный мир, всегда довольно тесно связаны с более зловещими деталями моих историй.

В связи с этим также интересно отметить, что, как и в записных книжках моего полностью воображаемого профессора Энджелла, записные книжки Уиппла показывают, что он столкнулся с культом, члены которого действительно поклонялись Ктулху. Хотя всё остальное в этом непрерывном процессе материализации существ и основных понятий из моих мифов и включения их в нашу вселенную, кажется, может иногда прихотливо изменяться, если это необходимо, имена всех божеств и их слуг никогда не отличаются ни на букву от тех, что придуманы мной.

– Но эти книги, – возразил я, – если вам удаётся изменить реальность, тогда как насчёт книг? «De Vermiis Mysteriis» и другие... Я видел знакомые названия! Все эти древние тома по чёрной магии, которые, как считается, вы со своими друзьями выдумали для своих историй – «Cultes des Goules», «Unaussprechlichen Kulten» – эти книги старые! Они древние! Они были здесь задолго до вашего рождения!

Лавкрафт улыбнулся.

– Да, они были, – подтвердил он. – И все годы изданий, которые Смит, Блох, я и другие приписывали этим книгами, оказались точными. Да, все мы являлись лишь наивными нищими с жалкими претензиями на учёность, писаками для журналов, и никто из нас не был достаточно искушён, чтобы иметь представление о том, что наши истории на самом деле могли оказаться правдой. Но эти книги уже существовали, всё верно, и они были очень тщательно спрятаны учёными под замок, именно так, как мы думали; в основном, полагаю, чтобы защитить эти книги от бескультурных лап таких самонадеянных выскочек, как мы – писателей из «Weird Tales»! Кто-то пошутил над нами и над всей нашей маленькой планетой: библиотека колдовских гримуаров оказалась именно такой, какой мы её вообразили!

Лавкрафт снова разразился неприятным смехом, словно колдун, и доверительно наклонился вперёд.

– Единственная проблема с этими книгами, Эдвардиус, – прошептал он, подмигнув, – заключалась в том, что пока я и другие не написали о них, и пока на пороге смерти я не вступил в контакт с силами, стоящими за этими книгами, они не работали!

Лавкрафт сделал паузу, положив руки на тёмную столешницу перед собой; суровая торжественность, которую я наблюдал раньше, на мгновение накрыла его, как саван. Затем, в мгновение ока, он поднялся и многозначительно ухмыльнулся.

– Но теперь они работают, – прошептал он. – Теперь они работают!

Я сидел, как нечто, высеченное из камня, безуспешно нащупывая в сумбурном водовороте своих мыслей что-нибудь твёрдое, за что можно было бы уцепиться. Затем я услышал тихий осторожный стук в дверь библиотеки и подскочил, словно пушка выстрелила возле моего уха.

– Это, должно быть, Смит, – пробормотал Лавкрафт, затем крикнул: – Входите, Кларкаш-Тон.

Дверь открылась, и в комнату бесшумно проскользнул Смит. Он заинтересованно оглядел меня, а затем повернулся к Лавкрафту.

– По изумлённому выражению лица нашего юного друга я вижу, что его посвящение идёт быстрыми темпами, – заключил он. Затем Смит повернулся ко мне, продолжая изучать меня доброжелательным, но проницательным взглядом. – Не будьте слишком строгими к себе, Эдвардиус, всё это очень трудно понять. Мне тоже было трудно, когда Г. Ф. Л. попытался объяснить мне положение дел после того, как он произнёс над моими сущностными солями формулу Боррелия и вернул меня в этот симулякр моего оживлённого «я». И вам повезло в том, что, когда вы, наконец, осознаете красочные последствия этой ситуации, вы сможете утешить себя тем, что вы не являетесь одним из тех, кто несёт ответственность за её возникновение. По крайней мере, в отличие от Говарда и меня, вы не принимали участия в освобождении этих монстров.

Лавкрафт выпрямился в кресле, тихо фыркнул и посмотрел на Смита с тихим неодобрением.

– Монстры, Кларкаш-Тон? – спросил он. – Звучит как будто осуждающе.

– Монстры, – отчётливо сказал Смит, мрачно улыбнувшись Лавкрафту, затем повернулся ко мне, всё ещё улыбаясь. – Говард никогда не медлит с намёком на то, что я космический ксенофоб.

– Я не намекаю, – твёрдо сказал Лавкрафт. – Я просто констатирую факт. Эти существа никоим образом не враждебны по отношению к жизни на нашей планете – я всё время говорил об этом в своих рассказах, и это оказалось правдой – они просто равнодушны к нам.

Смит посмотрел на своего старого друга и вздохнул.

– Когда вы, наконец, посмотрите правде в глаза, Говард? Существа, которых мы выпустили на свободу, – монстры. Они были монстрами в том аду, из которого пришли, они являются монстрами здесь, на Земле, и они будут монстрами, куда бы они ни отправились дальше. Мне повезло в том, что я достаточно равнодушен к своим собратьям, мужчинам и женщинам, и я не беспокоюсь о том, какой ужас мы призвали на человечество. Пожалуйста, не воспринимайте моё мнение как моральное неодобрение. Меня беспокоит не безусловное господство этих монстров над нами и уничтожение людей, а смущение от того, что мой вклад в это дело окажется всего лишь случайным результатом личной неумелости и невежества. Я бы предпочёл намеренно обречь свою несчастную расу на гибель.

Лавкрафт скривился от отвращения, отмахнулся от комментариев Смита усталым жестом, указывающим, что он делал это и раньше, а затем посмотрел на меня через стол с видом человека, которому внезапно пришла в голову очень хорошая идея.

– Поскольку дела идут так хорошо, и вы проявили такую замечательную способность к расширению сознания, Эдвардиус, – сказал Лавкрафт, – я знаю, как развеять любые страхи и мучительные сомнения, которые, возможно, пробудили в вас унылые речи Кларкаш-Тона относительно этих вторженцев в наш мир. Всё очень просто, я могу представить вам одного из них лично, чтобы вы могли поговорить с ним, а затем решить, считаете ли вы его монстром или нет. Кроме того, если вы хотите помогать нам в нашей работе, важно выяснить, считают ли они вас подходящим для этого или нет. Дело рискованное. Вы готовы к этому?

Я уставился на Лавкрафта, разинув рот, моя голова закружилась от такой неожиданности.

– Вы намекаете на то, что призовёте одного из этих существ? – ахнул я.

– Я постоянно этим занимаюсь, – небрежно ответил Лавкрафт. – Нет ничего проще, как только вы освоитесь.

Смит пошевелился, и я увидел, что выражение его лица стало ещё более ироничным, чем обычно.

– Полагаю, вам стоит объяснить Эдвардиусу, как вам удаётся так часто призывать своих приятелей, – сказал он.

Лавкрафт взглянул на Смита, слегка нахмурившись, затем пожал плечами и повернулся ко мне.

– Как знаток наших литературных трудов, – холодно сказал Лавкрафт, – вы, конечно, знаете, что Кларкаш-Тон всегда любил иронию. Дело в том, что для того, чтобы продолжать жить здесь в роскоши, к которой мы привыкли, необходимо время от времени приносить небольшую жертву. Человеческую жертву, если быть точным. Имейте в виду, мы всегда тщательно отбирали людей. Их исчезновение не должно остаться без внимания публики, или их смерть должна быть воспринята с благодарностью. Высокомерные или тупые литературные критики, например, или некоторые из тех, кто несёт ответственность за грубые пародии на мои сочинения.

– И на мои, – добавил Смит с мрачной улыбкой. – Но, несмотря на наши добрые намерения, вы должны понимать, что если вы позволите Говарду познакомить вас с этими существами, вы рискуете сами стать их жертвой, если что-то пойдёт не так. Я не уверен, что эти монстры могут отличить плохого критика от хорошего писателя.

Лавкрафт поднялся с кресла.

– То, что говорит Кларкаш-Тон, совершенно верно, Эдвардиус, – сказал он. – В этой встрече будет и риск. Но, в отличие от него, я могу с энтузиазмом порекомендовать вам рискнуть и отправиться в это приключение. Если бы в годы моей молодости кто-то пригласил бы меня на такую встречу, я бы с радостью отдал всё, что угодно. Итак, Эдвардиус, вы в игре? Может, сделаем это?

Я поколебался ещё мгновение, затем уверенно кивнул.

– Я бы никогда не простил себя, если бы упустил такую возможность, – сказал я.

Мы втроём вышли из библиотеки и направились по коридорам и лестницам. Лицо Смита выражало сомнения. Меня постоянно преследовало ощущение, что злодеи и монстры с картин следят за нами. Мы с Лавкрафтом остановились в гостиной, чтобы взять свои плащи и шляпы, так как на улице начал моросить мелкий, порывистый дождь. Смит остался в доме, а Лавкрафт повёл меня в лес. Мы пробирались между деревьями дольше, чем я считал возможным для такого маленького участка, каким казался этот уголок Провиденса, особенно когда я заметил, что эти деревья превратились из относительно молодых в древних гигантов со сморщенными листьями. Это выглядело совершенно невероятным для данной местности, и я повернулся к Лавкрафту в некотором недоумении.

– Вы совершенно правы, Эдвардиус. – кивнул мне Лавкрафт и улыбнулся. – Всё здесь намного больше и старше, чем может быть, но мы немного обманули время и пространство. Сегодня мы лишь немного углубимся в западную окраину леса. Поверьте, здесь есть ещё много чего интересного, вы всё узнаете, как только поселитесь у нас. Например, там есть древний разрушенный город, и удивительное мрачное болото, и пещеры, и гроты, которые я ещё даже не начал исследовать. В любом случае, мы достигли нашей цели.

Мы вышли на поляну, и я с восторгом обнаружил, что стою среди примитивных шпилей небольшого, но впечатляющего круга монолитов, по сравнению с которыми я выглядел карликом. Лавкрафт подошёл к серому, вертикально стоящему камню и ласково погладил рукой покрытую лишайником поверхность.

– Эти старые камни были аккуратно перенесены сюда с высокой, одинокой горы в реальном мире, почти точном эквиваленте Данвича, который, конечно же, служил местом обитания моего вымышленного колдуна Уэйтли и нечеловеческих созданий, призванных им, – объяснил Лавкрафт. – Я сделал точно такой же круг из этих камней, и с гордостью могу сообщить, что они не потеряли ни одной из своих удивительных способностей.

Лавкрафт указал на внушительную гранитную плиту в центре круга.

– Это камень для жертвоприношений, – сказал он. – Он служил для этих целей ещё задолго до того, как ведьмы прибыли из Европы, чтобы заявить о своих правах на этот камень. Индейцы использовали его в своих ритуалах с древних времён, и я также узнал, что более древние, гораздо более необычные существа давали этому камню то, что он хотел в течение предыдущих тысячелетий. Подойдите к нему, Эдвардиус. Почувствуй его. Не только его форму, но и его настроение. Этот камень участвовал в бесчисленных магических обрядах и впитал много крови самых разных видов.

Моросящий дождь перешёл в непрекращающийся ливень, и гладкие канавки, вырезанные в камне, ловили падающую воду так, что она призывно журчала, направляясь и выливаясь в ненасытную яму в центре. Я протянул руку к камню, и в тот момент, когда мои пальцы коснулись лишайника, окружающего отверстие, сама земля содрогнулась от оглушительного удара грома над моей головой.

– О, это превосходно, – воскликнул Лавкрафт, вглядываясь в небо, совершенно не замечая капель дождя, стекающих по его лицу, – Это очень хорошо. Посмотрите на облака, Эдвардиус. Как плавно они стягиваются со всех сторон, образуя в этой точке над камнем единое, более крупное облако. Словно ведьмы, спешащие на шабаш, не так ли?

Ветер усилился, он с яростью пригибал траву и трепал наши плащи. Повсюду в небе сверкали молнии, и вскоре каждый раскат грома стал перекрывать предыдущий, так что слышался только непрерывный рёв.

Но я лишь смутно осознавал всё это, потому что мне постепенно становилось ясно, что я наблюдаю явление, не имеющее аналогов в природе. Я уставился на небо так же пристально, как и Лавкрафт, и чем больше я наблюдал за движением облаков, тем больше мой страх превращался в своего рода благоговение.

Облака слились в одно огромное существо над нами, оно быстро приобрело крайне неприятную плотность, в то время как молнии, вспыхивающие вокруг него и в его глубинах, начали раскрывать бесчисленные, всё более чёткие детали, это были уже не просто газовые вихри, а сознательные движения огромного множества живых органов. Сначала они имели туманные очертания, и каждый орган неистово двигался.

Безумное их разнообразие становились всё более отчётливым по мере сгущения форм. Некоторые из них имели различную степень сходства с органами существ, обитающих на нашей планете, но другие были настолько чужды всему земному, что, казалось, не имели никакого отношения ни к одному знакомому нам виду или функции.

Среди этих конечностей и отростков, имелось, по крайней мере, несколько опознаваемых; я мог различить когти и клешни, жадно хватающие воздух; бурлящую массу паучьих ног, вытягивающихся с непристойным любопытством во всех направлениях; бесчисленные крылья – некоторые перепончатые, некоторые чешуйчатые, некоторые с рваными и тёмными перьями, но все огромные, и каждое хлопало в едином ритме со всеми остальными крыльями.

Надо всей этой массой органов доминировал огромный глаз, окружённый четырьмя дрожащими веками, состоящими из тысяч глаз меньшего размера на извивающихся стебельках, благодаря чему это существо могло смотреть сразу во все стороны.

Я вздрогнул, когда рука Лавкрафта внезапно схватила меня за плечо.

– Что вы об этом думаете, Эдвардиус? – прокричал он, перекрывая раскаты грома. – Разве оно не великолепно? Разве это не прекрасный монстр?

Я не знал, что сказать. На мгновение мне показалось, что я не в состоянии ответить, и, кроме того, непрекращающийся гром, казалось, издевался над любыми тихими звуками, что я мог из себя выдавить.

Затем я напрягся, потому что звук грома начал меняться. Прошло некоторое время, прежде чем я понял, что слышу: существо в небе стало сгущаться в новую форму, подобно тому, как до этого стягивались облака. У небесного монстра появилось нечто, похожее на рот.

– Вы поняли, что происходит, не так ли, Эдвардиус? – крикнул Лавкрафт.

Я посмотрел на него и почувствовал, как у меня задрожали ноги. Я прислонился к жертвенному камню, чтобы не упасть. Лавкрафт нахмурился, когда увидел это, схватил меня за руку и оттащил назад.

– Нет, – сказал он, – это ошибка, которую всегда совершают жертвы. Стойте рядом со мной.

– Оно формирует слова, – сказал я. – Оно говорит!

Лавкрафт склонил голову набок и с сомнением прислушался.

– Ну, не совсем, ещё нет, – прокомментировал он. – Но заговорит в любую минуту!

Держа одну руку на моем плече, Лавкрафт стоял немного впереди, вглядываясь вверх.

– Это Эдвардиус, – громко и чётко произнёс он. – Он мой друг. Он работает с нами. Он не жертва.

Лавкрафт снова повторил моё имя, выкрикивая его слоги один за другим и тщательно выговаривая их.

– Эд-вар-ди-ус, – крикнул он. – Эд-вар-ди-ус!

Я уставился на монстра и с новым трепетом ужаса увидел, что в центре его нижней части начались какие-то титанические конвульсии, щупальца и суставчатые ноги извивались, то же самое делали и другие непостижимые и ужасные органы. Это было похоже на то, как море из узлов развязывается само по себе!

И в этот момент монстр обрёл голос.

– ГГГГГГГ! – проревел он, словно гром. – ГГГГГГГ!

Я почувствовал, как Лавкрафт слегка напрягся и с некоторым беспокойством поднял глаза.

– Странно, – заявил он, слегка озадаченный и, впервые, немного неуверенный в себе. – Это звучит совсем неправильно.

Затем, освободившись от узлов, все эти ужасные органы стали вытягиваться всё дальше и дальше, пока не вышли даже за пределы своего гигантского тела. Всё это выглядело как ужасная пародия на сияющую звезду над головой святого на русских иконах.

– ГГГГГГГГГГГГ! – проревел голос, и я увидел, как Лавкрафт задумчиво прищурился, глядя вверх. – ГГГГГГГГГГГГ!

– Эд-вар-ди-ус! – крикнул Лавкрафт, затем повернулся ко мне, слегка раздражённо пожав плечами. – Оно не может произнести ваше имя. Представьте, как трудно его голосовому аппарату освоить наш язык.

Вытянутые конечности существа начали медленно, очень зловеще изгибаться вниз, и я невольно съёжился. Затем они опустились ещё ниже, все эти разные хвататели, захваты, присоски и кусачие зубы – тысячи их приближались всё ближе и ближе, и по мере того, как они плавно и неизбежно двигались, моя ужасная догадка медленно превращалась в уверенность.

– Оно тянется ко мне, не так ли? – спросил я сначала спокойно, а затем повторил с тревогой. – Оно тянется ко мне, не так ли?

– Не паникуйте, не паникуйте, – прошептал Лавкрафт мне на ухо, а затем снова крикнул вверх: – Эд-вар-ди-ус, он мой друг – Эд-вар-ди-ус!

– ГГГГГГГГГ-ФФФФФФФФ, – проревел голос с неба, и могучий круг камней, казалось, задрожал от этого звука.

Лицо Лавкрафта внезапно побледнело, затем покраснело, а затем его глаза расширились в абсолютном изумлении.

– Боже мой, кажется, я наконец понял, что означает та строфа в «Людях Монолита» Джеффри, – сказал он себе, а затем повернулся ко мне. – Какое сегодня число, Эдвардиус?

– Пятнадцатое сентября.

– Ага, – сказал он, – я так и думал. Не волнуйтесь, мой мальчик, вы в полной безопасности.

Затем Лавкрафт с застенчивой тоской посмотрел на монстра, что совершенно не сочеталось с его костлявым лицом с острова Пасхи.

– Это действительно необычайно трогательно, – сказал он.

Затем Лавкрафт повернулся ко мне и указал наверх.

– Оно прекрасно, не так ли? – спросил он.

– Да, – ответил я, успокоенный его поведением. – Прекрасно. Кларкаш-Тон ошибается насчёт них.

– Он ничего не может с этим поделать; такой уж у него характер. Вы должны простить его.

– ГГГГГГГГГ ФФФФФФФФ ЛЛЛЛЛЛЛЛ – прогремел голос, и камни вокруг нас закачались.

Лавкрафт убрал руку с моего плеча и сделал пару шагов вперёд, затем лёгким прыжком, выполненным с лёгкостью и неосознанной грацией маленького мальчика, он запрыгнул жертвенный камень.

– Я здесь, – крикнул он своим тонким голосом, глядя на монстра в небе. – Я здесь!

– ГГГГГГГГГ ФФФФФФФФ ЛЛЛЛЛЛЛЛ, – снова прогремел голос, – ОО – ОО – ОО – ОТЕЦ! ОТЕЦ!

Лавкрафт стоял спокойно, глядя широко раскрытыми глазами на огромную массу, нависающую над ним, на щупальца, когти и странно соединенные пальцы, тянущиеся к нему. Один из монолитов, вырванный с корнем вездесущим ревом, с грохотом упал позади Лавкрафта, промахнувшись всего на несколько дюймов, но он даже не заметил этого.

– ОО – ОТЕЦ! – снова прогремел голос, когда все эти странные, ужасные конечности нежно обхватили Лавкрафта, каждая в соответствии со своей причудливой анатомией, и вместе они осторожно подняли его с земли, а он не сопротивлялся в их объятиях. Лавкрафт смотрел вверх, в огромный глаз существа, что поднимало его всё выше и выше. И когда я в последний раз посмотрел на Г. Ф. Л., выражение его худого, вытянутого лица было странным, сверхъестественным, любящим; он был как младенец в своей кроватке.

***

Когда я вернулся, дверь дома была открыта, и Смит стоял прямо на пороге, держа в руках два бокала вина и наблюдая за мной без малейшего видимого удивления.

– Как странно, – сказал он, – я абсолютно точно знал, что вернётесь вы, а не Говард. Даже не знаю, почему. Конечно, такая возможность никогда не приходила мне в голову в случаях с другими людьми. Возможно, это из-за тех цитат из «Пнакотических рукописей», Лавкрафт часто повторял их в последнее время.

– Сегодня годовщина «Ужаса в Данвиче», – сказал я. – Это день, когда брат Уилбура Уэйтли наконец-то вернулся домой.

Смит задумчиво посмотрел на меня.

– Но в конце концов, жертвоприношение всё равно состоялось, – сказал он, – и оно сработало. В этом нет никаких сомнений. Вы изменились.

В этот момент я впервые осознал, что я стал чувствовать себя иначе, чем когда-либо. Во мне возникло какое-то сияние, какая-то сила. Очень глубокая сила, которая мне понравилась.

– Мы всегда пьём после жертвоприношений, – сказал Смит, протягивая мне один из бокалов. – Это стало традицией.

Мы чокнулись бокалами, и они издали волшебный звон. Смит быстро опустошил свой бокал, пока я сделал только один глоток. Конечно, это было вино «Амонтильядо».

– Я приготовлю ужин, когда вы проголодаетесь, – сказал Смит.

С того дня ни я, ни он не испытывал ни малейшей потребности в каком-либо обсуждении или соглашении. Кларкаш-Тон по-прежнему остаётся пономарём, я занял должность колдуна, и мы совершали жертвоприношения почти без затруднений; похоже, что недостатка в жертвах не предвидится. Нам хватило бы и высокомерных критиков. Признаюсь, я был поражён, увидев, как происходят жертвоприношения, как разрываются и плавятся тела, всё это имеет мало сходства с благоговейным вознесением Г. Ф. Л.

В тот первый вечер, однако, Смит незаметно исчез в направлении кухни, по пути наливая себе очередной бокал вина, а я спокойно направился в библиотеку. Вскоре я уже стоял в тайной комнате, протягивая руку к тёмному корешку «Некрономикона»; я заметил его ещё раньше, но не осмеливался упомянуть. Моя рука всё еще находилась в нескольких дюймах от полки, когда книга зашевелилась, как проснувшаяся кошка, и сама скользнула в мои пальцы, мягко устроившись в них, подобно птице в своём гнезде.

Обложка книги была изготовлена из какой-то чёрной шкуры с длинными густыми волосами, и после того, как я подержал «Некрономикон» пару минут, я заметил, что некоторые из длинных прядей волос ласково обвились вокруг моих пальцев. Они всё еще делают это каждый раз, когда я беру в руки книгу, и иногда они держат мои пальцы очень крепко. Особенно когда я читаю заклинания.

Послесловие автора

Когда я был ребёнком, и клетки моего мозга были ещё более мягкими и податливыми, чем сейчас, вместе с родителями я приехал во Флориду, и в пыльной аптеке Ки-Уэста я купил сборник рассказов Лавкрафта «Странная тень над Иннсмутом» издательства «Bart House».

Эта книга всё ещё у меня. Я бережно храню её в пластиковом пакете, хотя она далеко не в идеальном состоянии. Её обложка выцветшая и грязная, с загнутыми нижними углами; на страницах много пятен и моих детских рисунков, и, что хуже всего, в книгу вклеен рисунок мыши. В 12 лет я пытался убедить себя, что это крыса, а книга – сам «Некрономикон».

Я уверен, что многие знатоки Лавкрафта посмеялись бы над этим, и я им полностью сочувствую, но для меня это, безусловно, самый ценный предмет в моей коллекции Лавкрафта, даже более ценный, чем моё любимое, первое издание «Иннсмута» с иллюстрациями Атпателя и с опечатками. Данную книгу я приобрёл много лет спустя. Но я полностью погрузился в ту книгу из Ки-Уэста, прочитав всего несколько абзацев, и с тех пор я никогда полностью не выходил из неё.

Я представляю себя бродящим по тихим докам «Иннсмута», или ночным шпионом в тёмном, мёртвом Нью-Йорке из рассказа «Он»; я навсегда останусь отчасти «Изгоем» и благоговейным слушателем «Шепчущего во тьме», и что самое главное и радостное – путешественником, с энтузиазмом оседлавшим гибридную крылатую тварь, которую ни один здравый глаз никогда не сможет полностью охватить; я представляю, как прокладываю себе путь через извилистые, темные туннели на «Праздник».

Я полагаю, в каком-то смысле это своего рода проклятие, но я бы не хотел, чтобы это было по-другому, и я ужасно благодарен вам за это, мистер Лавкрафт.

Пожалуйста, примите эту мою историю как своего рода благодарность.

Вольный перевод:

Алексей Черепанов

Ноябрь, 2021