Задело. Анастасия Ежова

Задело

Анастасия Ежова

29. 02. 2012

Либералы с восхищением, а православные христиане с возмущением, обсуждают похабную выходку группы лесбиянок-феминисток в храме Христа Спасителя. Одетые в кислотные одежды и яркие вязаные маски с прорезями для глаз и ртов, девки кривлялись, прыгали, задирали ноги и камлали: " Богородица, стань феминисткой! Путина прогони! " В потоке информации, найденной в сетевых поисковиках, очень быстро всплыло имя Надежды Толоконниковой, некогда голой грудью кидавшейся на нашистские амбразуры. Тогда она, впрочем, была участницей приснопамятной арт-группы " Война", которую сейчас многие считают эталоном нонконформизма, контркультуры и героической борьбы с режимом.

История этой праведной борьбы началась с того дня, когда энное количество недоучившихся оболтусов с претензией на гениальность и тощеньких семитских девушек пришло в Биологический музей имени К. А. Тимирязева. Скинув одежку и оголив тщедушные страшненькие тельца, " борцы с режимом" начали спариваться под объективы фотокамер, аки собачки, попутно причитая что-то про " наследника медвежонка". Арт-группа провела и несколько других, не менее героических акций: ее участники рисовали половые органы на разводных мостах, напротив здания местного ФСБ, закидывали прилавки Макдональдса кошками, воровали продукты под прикрытием рясы и милицейской формы, прыгали на служебные машины ФСО с синими ведрами на голове, разбрасывали тараканов в зале суда и т. д., по списку проделок и искрометного юмора семиклассников.

Не сказать, конечно, что все это ново под луной на ниве " леворадикального" протеста, который в Европе все больше вырождается, превращаясь из борьбы за мировую революцию в интересах рабочего класса в шутовские акции в поддержку разного рода меньшинств и патологий: геев, лесбиянок, феминисток, трансвеститов и иже с ними.

Если Pussy Riot или " Война" — это и есть подлинный протест, то любого оппозиционера можно ткнуть в них носом: " Эти, что ли, против Путина? Эти моральные и интеллектуальные уроды, которые кур обратно рожают в магазинах и принципиально живут воровством, приучая к этому двухлетних детей? " И Путин уже надеется смотреться в разы приличнее на фоне этих-то.

Самое грустное, что есть и другая оппозиция, с иными ценностями, установками и причинами для недовольства, но из-за спины распиаренных фриков ее все меньше и меньше видно. И протестная среда в России еще совсем недавно обладала иной эстетикой, была движима иными мировоззренческими посылами, диаметрально противоположными феминистическому балагану и карнавализации бунта, что делает протест мягким и безопасным. Болотным хомячкам ведь не нужны потрясения и революции — им бы сменить одних либеральных марионеток на других, " питерских" на " семейных".

Феминистический постмодернистский карнавал вытесняет из протестной среды самое важное — смысл. Нужно помнить и понимать, что еще с 90-х протест в России центрировался вовсе не вокруг идеи угнетенности женщины, а как раз вокруг мысли о планомерном подавлении мужского начала в либеральном обществе.

Извечный искатель смысла и открыватель нового, зачинщик войн и революций, любитель риска и приключений мужчина — лишний на либеральном празднике жизни. Здесь как раз все лавры вроде как отданы женщине, ведь она — гарант стабильности потребления и противница потрясений. На выходе мы имеем стандартного современного Петю — тихого тщедушного мальчика, не умеющего приколотить гвоздь, отмазанного от армии, благоразумно запиханного в приличный платный вуз, ни разу в жизни не державшего в руках оружия (потому что " мама сына родила не для войны" ), в морду никому не дававшего (ибо слаб, хил и мама не велит), крамольной литературы не читающего, одержимого модными тряпками, трендами и брендами (что, не стесняясь, с энтузиазмом обсуждает с девчонками), боящегося " гопников и темноты", смиренно трудящегося менеджером по продажам и в 25 лет мечтающего о том, как счастливым пенсионером он будет греть бледные бока на пляжах Доминиканы (и т. д. по списку завсегдатаев программы " Давай поженимся" ).

Разумеется, степень демаскулинизации условного Пети может быть разной: от полного соответствия вышеописанному идеалу до сохранения внешних атрибутов мужественности и даже брутальности (накачанные бицепсы, репутация завзятого бабника, танкообразная тачка, футбол и боевые искусства по выходным, блатняк в магнитоле, крутой бизнес и т. д. ). Однако непременным атрибутом " нормальности" и усмиренности этого мужчины будет его абсолютное подчинение бабским целям, ценностям, установкам, на которые и делает ставку либеральное общество: человек создан, чтобы зарабатывать и потреблять, потреблять и зарабатывать (все остальное допустимо в качестве хобби в перерыве между " деланием бабок" и их тратой в расплодившихся торговых центрах).

Все, что за пределами этого нехитрого круга, все проявления настоящей мужественности и мужской самостоятельности, любая попытка заявить о собственных религиозных и политических убеждениях, отличных от либеральных, любое действие, не вписывающееся в норму потребительского замкнутого круга, — не что иное, как экстремизм, радикализм и вообще дикое явление. Ему место не в " цивилизованном обществе", а среди " бородатых душманов" или где-нибудь в странах " оси зла"; и вообще, вопрошают тетеньки, " а зачем ему ЭТО (поехал на войну, вступил в подпольную организацию, " ударился в религию" ) нужно? "

В недалеком прошлом героем протеста в русской оппозиционной среде становился именно он — герой, человек с мужским сердцем и стержнем. " Безнадежный, красивый, как цветок орхидеи в горах... суперстранный и суперстрашный", как писал Лимонов в своей " Анатомии героя". Невзирая на всю пестроту движений и идеологий — левых, правых, религиозных (православных, исламских, языческих), нерелигиозных, националистических, интернационалистских, красных, белых — ставка на поруганную и вновь заявившую о себе мужественность была неизменной. Мужчина-герой выходил на авансцену пошлого либерального общества, с его потребительством и трусостью, восставая против самих основ современного мира. Идеалом для него могло служить что угодно — любой режим или государство, бросившее вызов глобальному господству неолиберальной модели.

Герой мог быть крайне правым или крайне левым, мог быть коммунистом или православным монархистом, или вообще — исламским фундаменталистом. Но он верил в свою идею всерьез, он жаждал революции, реванша, всеобщего потрясения и очищения. Он был готов умирать за свою идею и убивать за нее. Эта идея была для него смыслом его самого, а не веселым перформансом или эпатажным хеппенингом. В герое того протеста было минимум шутовского и карнавального, максимум серьезного и трагического, им вдохновлялись. И акции радикальной молодежи, сколь бы эпатажными ни казались на первый взгляд все эти забрасывания функционеров действующий власти яйцами и помидорами, в первую очередь — имели четкий политический подтекст, и не выглядели они ни как кривляние, ни как декадентское глумление над чем-то, что для других свято.

Самое интересное, что в этом мужском мире всегда находилось место для женщины, не утратившей своей женственности. Боевая подруга, возлюбленная, верная жена или дерзкая валькирия, политическая активистка или невидимая опора своего мужа, красивая и любимая — она всегда оставалась необходимой частью жизни и грез героя. Она принимала мужскую природу и драму героя, она следовала за ним, а не он за ней, и именно благодаря этому она обретала свою подлинную женскую природу.

А вот в либеральном феминистическом, чисто женском мире места для мужчины нет. Мужчины в нем чахнут и вымирают; мужеобразные особи категории " оно", напротив, плодятся, как вирусы при мерзкой слякотной погоде. Стоят, переминаются с ноги на ногу " честные граждане", оторвавшиеся от офисных будней и " одноклассников", промозглая влажность окутала столицу липкой, неприятной сетью.

Ксения Собчак не хочет крови и смены власти, она желает лишь влиять на власть. Божена Рынска боится испортить дорогую шубу. Какие-то девки в коротких неоново-розовых и зеленых платьях машут ногами, визжат матом и веселят публику.

Вот только, как бы нас ни пытались убедить в обратном, не это лицо народного негодования, и не их право — этот протест монополизировать. Лишь подлинная, не бутафорская революция всколыхнет болото ослепительной вспышкой, растопив слякотные лужи и уничтожив любые вирусы распада и профанации. Этого-то они все панически и боятся...

P. S. Кощунство в храме Христа Спасителя вновь поставило вопрос о неадекватных, оторванных от реальности " культурных приоритетах" российской власти. Эти приоритеты сегодня, как и десять, и двадцать лет назад, почти полностью исчерпываются т. н. " либеральным дискурсом", с его бесконечными постмодернистскими перфомансами, оскорбитель- ными инсталляциями и прочим выморочным " актуальным искусством".

Если государство прямо поддерживает или, во всяком случае, благосклонно относится к гельмановской " фабрике" по переустройству традиционной реальности, отдавая ей на откуп краевые центры, если прогосударственные фонды награждают премиями адептов прямой уличной провокации, вроде мастеров " вздыбленного фаллоса", сварганенного из питерского разводного моста; если, наконец, высшие лица страны почитают за честь встретиться с очередным " уникальным творческим коллективом" то либеральной газеты, то либерального же театра, наполненными извращенцами и осквернителями, — стоит ли удивляться случившемуся в ХСС?

На страницах какой газеты решил разместить свое первое в качестве президента РФ интервью Дмитрий Медведев? На страницах либеральнейшей " Новой газеты". Это было так неожиданно, свежо, по-фрондерски. А кто нынче запечатлел на фото выходку феминисток в главном храме страны? " Случайно" оказавшаяся там журналист " Новой газеты" Елена Костюченко. Ну что за неожиданность, право!