Пчёлка и Рыжий

Прошло четыре года. Ирбис из мальчишки-подростка превратился в юношу. Ему исполнилось тринадцать, но выглядел он, как всегда, на два года старше. Этой весной Ирбис готовился вступить в Круг, хотя для него испытание явилось бы только исполнением ритуала. Всегда вместе с Медвяной, он давно уже стал там своим.

Во взрослую девушку превратилась и Медвяна. Многие из её сверстниц уже зажгли свой очаг. Молодые воины не только из селения, но, бывало, и гости из других родов заглядывались на неё с надеждой. Она же оставалась равно холодной со всеми. Высокая, гибкая, сильная, с тяжёлой косой цвета старого золота… Отцу с матерью приходилось лишь разводить руками, когда в шатёр приходили сваты: мол, не желает ещё дочь расставаться с девичьей свободой, горит с луком и стрелами милее ей, чем женская поясная сумка. Сама же Медвяна в такие дни свистом вызывала Ирбиса из шатра и убегала с ним вместе подальше в тайгу или на реку, охотиться, рыбачить, собирать что – лишь бы не попадаться сватам на глаза.

Там, сидя у костра, она рассказывала ему о том, что случалось в её внутренней, сокрытой от стороннего взгляда жизни. Как (не в первый уж раз) являлась ей во сне женщина из Знающих, та самая, что нанесла рисунок Оленя на плечо. Как Знающая во сне учила её разным удивительным вещам, правда, после пробуждения многое из её уроков забывалось, но кое-что всё же оставалось в памяти. Поэтому Медвяна ежедневно выбирала время для созерцания воды и огня, полной луны и солнечного диска сквозь закрытые веки. Она рассказывала о разных бесконечно удивительных мирах, которые посещала в своих сновидениях. О страшных и прекрасных существах, обитавших там. Однажды, сама не поняв, как это произошло, Медвяна перехватила в полёте стрелу, выпущенную Ирбисом. Не случись этого, стрела, летящая к мишени, угодила бы как раз в порхнувшую с гнезда птаху. Уже давным-давно не попадали друзья под дождь или в другую непогоду. Чувствуя, что будет ненастье, с она отказывалась уходить из дому, или соглашалась, но только недалеко и ненадолго. И никогда не возвращались они из тайги без добычи, хоть самой малой. Взглянув на любой предмет, девушка легко могла представить себе, что с ним было прежде, и, если это творение рук человеческих, она могла до тонкостей описать, как оно создавалось. А к тому, что Медвяна всегда знает, о чём он думает и что чувствует, Ирбис давно привык.

Не были для неё тайной и мысли Вепря, отца её друга, когда тот заявил Предводителю мирной жизни рода о своей готовности ехать с семьёй на летние пастбища. Народ Солнца и Луны обычно не кочевал вместе со скотом. По очерёдности, за которой следил Предводитель мирной жизни, собиралась группа из нескольких семей и на полгода уходила в горы вместе со стадами. Летом группы были больше, зимой – меньше. Только часть дойных коз всегда пребывала с родом, чтобы обеспечить семьи свежим молоком. Оставшиеся родичи на лето спускались в долину Изумрудной реки, где возделывали землю, выращивая злаки, овощи и бангху*. К зиме они поднимались в горы: там не было ветров, водилось больше дичи, было достаточно дров для зимнего очага. Стада два раза в году – весной и осенью – пригонялись к селению. Тогда с овец состригалась шерсть, нужная для валяния войлоков, хозяева отбирали скотину для убоя и заготавливали впрок вяленое мясо, выделывали шкуры для шитья. Выбирались лучшие необъезженные лошади – их надлежало подготовить для езды верхом. И устраивался большой праздничный пир.

Медвяна понимала чаяния Вепря. На летних пастбищах всегда есть юные девушки – поскольку молока много, то и рук для его переработки тоже должно быть достаточно. Девочкам и девушкам надо в совершенстве знать, как обходиться со скотом, как приготовить из молока кислый, дающий силы напиток, твёрдый и копчёный сыры и даже хмельные «слёзы Луны» для праздников. Вдруг так случится, что и Рыжий приглядит себе на будущее работящую невесту?

Рыжий ходил мрачным оттого, что придётся надолго расстаться с подругой. Но в то же время возбуждение и воодушевление не оставляло его, ведь, как-никак, предстояло приключение! Последний раз он побывал на пастбищах совсем ребёнком, а потом родился Дар Солнца, и они больше не ездили никуда.

– Пчёлка, а что если ты тоже отправишься с нами? Бабушка к тебе привыкла, как к своей, она только обрадуется, а отец с матерью с ней согласятся.

– Рыжий, я не хочу всё лето доить кобыл, овец и коз, даже рядом с тобой. Уж лучше я останусь помогать матери в поле, а вечером буду рыбачить, а в полуденную жару – шить. Сшить тебе новые штаны? — закончила она с усмешкой, и ковырнула ногтем заплату на его бедре.

– Бабушка сошьёт, – надулся Ирбис.

– Ну, тогда сошью рубаху. А лучше, Рыжий, если хочешь видеть меня рядом, научись приходить в мои сны.

– Как та женщина? Думаешь, у меня получится? Лучше ты приходи сама.

– Но если ты ничего не сделаешь, чтобы увидеть меня во сне, я могу приходить сколько влезет – ты даже не заметишь. А если и заметишь, забудешь, когда проснёшься.

– Что же я должен делать?

– Хотеть. Больше всего на свете! И засыпать, не засыпая, думая о том, что идёшь ко мне.

– Как это: засыпать, не засыпая?

– Попробуешь – сам поймёшь, – и она легонько стукнула его костяшками пальцев по темени, увернувшись от ответного выпада.

Стада вместе с караваном сопровождающих их семей двинулись в путь на рассвете – дорога предстояла неблизкая. Медвяна не поленилась встать и пришла проводить семью Ирбиса. Перо Грифона незаметно наклонилась к ней с седла и проговорила вполголоса:

– Не бойся отпустить то, что дорого. Если оно сделано добротно из прочного материала, то вернётся к тебе в целости, пройдя все испытания.

Медвяна вскинула глаза удивлённо. Старая женщина знала о ней то, о чём она сама никогда не позволяла себе даже думать. Ещё она боялась, что Знающие придут за ней, когда Рыжего не будет. Тогда, может статься, они больше не увидятся.

Ирбис держал коня в поводу, ёжился на утреннем холодке, глядя на Пчёлку снизу вверх – пока ещё снизу вверх. Молчали. Девушка улыбалась, он делал бесстрастный вид, старательно, чтобы выглядеть на людях мужчиной.

– Ты только смотри, не выскочи замуж без меня! – он натянуто улыбнулся, чтобы вышло похоже на шутку. Но в мальчишьей душе звенел маленький тревожный бубенец.

Она вместо ответа достала из-под рубахи простые бусы, те самые – цвета февральского неба и облаков. Положила поверх воротника, и серые глаза её, как по волшебству, сразу сделались васильковыми. Он улыбнулся теперь уже по-настоящему, глупо и счастливо. Взлетел в седло, тронул поводья, девушка легко хлопнула Ястребка по крупу. Рыжий не оборачивался, она же, выпрямившись, долго глядела вслед каравану, пока настойчивый рассветный ветер не прогнал её в шатёр.

***

Это оказалось самое долгое её лето. Всё происходило так, как она ждала и как собиралась. Много времени проводила дома, с матушкой. Такой прилежной работницей и такой внимательной дочерью Медвяна ещё себя не помнила, а матушка была довольна. Молодёжь жила своей жизнью. Парни и девушки затевали игры, на которые Медвяна не ходила. На состязания Круга – тоже, без Рыжего это казалось пустой тратой времени. Охраняя родовой табун с кем-нибудь в паре, вспоминала, как вместе они слушали ночь и разглядывали созвездия под фырканье пасущихся лошадей.

Сначала Медвяна не находила его в сновидениях, блуждая по бархатной шуршащей темноте, пока не забывалась обычным сном. А однажды они встретились. Всё случилось совсем как наяву. Увидели друг друга, обрадовались, обнялись. О чём были их разговоры, Медвяна потом никогда не могла вспомнить. Стоило Ирбису показать ей перевязанную кисть, и Медвяна уже знала: это ударил копытом жеребец, когда его пытались стреножить. Она брала Рыжего за руки и гладила их, ерошила волосы на затылке, словом, делала то, чего никогда не было между ними в обычной жизни. А потом, проснувшись весёлой и радостной, до самых мельчайших ощущений помнила все эти прикосновения: шероховатость обветренной пыльной кожи, жёсткость волос, зернистость ткани тех самых старых штанов на его коленке и щекотную мягкость отороченного мехом ворота куртки. И до следующей полночной встречи сберегала она эти ощущения, вызывая их в памяти, когда хотелось вновь почувствовать рядом родного – не по крови, но по сердцу – человека.

Лето прошло в ожидании. А осенью семья Ирбиса не вернулась. Нет, всё оказалось благополучно, просто глава семьи решил остаться со стадами ещё на один сезон, сразу перекочевав на зимние пастбища. До весны.

Сейчас, когда всё стало известно, Медвяна с лёгкостью видела это: выверенную решимость отца, ворчание бабушки, негодование, а затем смирение матери, неистовство и вынужденную покорность Рыжего. Что ж, Медвяна всё понимала. Любой отец и любая мать хотят для своего сына счастливой судьбы. С глаз долой – из сердца вон. Может, что и выйдет. Девушка прибрала сшитую полотняную рубаху в узорчатый войлочный мешок со своей праздничной одеждой, и принялась за справу* воина и охотника. После долгой зимы, когда Рыжий вернётся и вступит в Круг, новая одежда ему пригодится.

***

Видно так судили Небесные Прародители, что всё лучшее в их общей судьбе происходило весной. После изнуряюще морозной зимы, которую Медвяна провела за шитьём и охотой, пришло, наконец, желанное тепло.

Месяц Первоцветов минул в заботах и хлопотах. Готовились к перекочёвке на летнюю стоянку, завершая все начатые дела. Копали и сушили впрок съедобные коренья, тщательно укладывали и упаковывали добела вычищенные с мездры синичками шкурки пушных зверей, добытых за зиму. Мастера и мастерицы ещё должны были подготовить свои товары к весеннему праздничному торжищу – после перекочёвки, пока обживёшься, не до этого, а потом, глядишь, уже стада пригонят сезонные пастухи.

Медвяна до краёв наполняла работой весенние дни, чтобы скорей прошло время, случилась уже перекочёвка, и настал месяц Новой листвы. Она ходила в горы за черемшой, когда вернулись стада. Сняв заплечный мешок, Медвяна смотрела, как несколько лихих всадников оттесняют, разбежавшийся было в сторону селения, скот за ручей. Тяжёлые с виду, крупные и мохнатые пастушьи собаки помогали им. Взгляд девушки метался меж скачущих, щёлкающих плетьми всадников; меж навьюченных лошадей, радостных детей и женщин; меж отдающих распоряжения мужчин – и не находил того, кого она так жаждала увидеть.

– Ирбис, оставь, ребята из Круга переймут! Шатёр надо раскинуть, – послышался звучный голос Вепря. Здоровенный детина осадил коня на том берегу ручья, обернулся. Куртка скинута на пояс с крепких, уже покрытых загаром плеч; волосы цвета осеннего леса почему-то по-мальчишески рассыпаны по плечам, а не заплетены в косы… Он тоже искал кого-то в этой суете – и вот глаза их встретились. «Небесные Прародители, Рыжий! » – беззвучно воскликнула Пчёлка. Усилием она сдержала первый порыв, чтобы не броситься сломя голову мимо снующих весенними муравьями родичей ему навстречу. Зато не отягощённый гордостью юноша гикнул и пустил коня по взбаламученной воде. Переправился, спешился, повёл в поводу, бросил поводья, отчаявшись быстро провести животное сквозь людскую суету и, наконец, подбежав, сгрёб в охапку и закружил.

– Поставь меня на землю, Рыжий, – смеясь, воскликнула девушка. – Я ведь не овечка, ты забыл?

– Меня целый год никто не называл Рыжим! Здравствуй, Пчёлка.

Девушка вздрогнула от неожиданности:

– Ты отдал свой прежний голос горным духам? Теперь ты разговариваешь, как мужчина.

За то время, пока они не виделись, ломкий юношеский голос Рыжего сменился уверенным низким – взрослым. Да и сам он стал другим: раздавшийся в плечах, вытянувшийся, разгорячённый скачкой и встречей. Блестящая от пота грудь припорошена жёлтой пыльцой цветущих берёзок, над губой, на подбородке и щеках – первый золотистый пушок. Одежда, из-за которой подруга не узнавала его среди прочих, наскоро перешита, с отцовского плеча. Он, теперешний, даже не помнил того сдержанного напряжённого мальчишку, которого Пчёлка проводила, казалось, вечность тому назад.

Ястребок нашёл своего хозяина и губами трогал его ладонь. Рыжий подхватил с земли её кожаный мешок с черемшой, и они направились к загону, передать коня сторожам. Там нервно ржали верховые лошади, возбуждённые близостью своих полудиких собратьев.

Стада с караваном прибыли во второй половине дня, и всё оставшееся до вечера время семейство хлопотало с обустройством шатра, приготовлением пищи, запасом дров – чтобы хватило до завтрашнего полудня. Вепрь ушёл к предводителям, которые собрались у Золотого Дождя, рассказать о том, что считал достойным их внимания из увиденного на пастбищах и в дороге. Медвяна помогала Златолуне и бабушке – та не по-стариковски крепко обняла её при встрече. Дивилась на подросшего младшего братишку Рыжего, который радовался ей не меньше, чем бабушка, и называл сестрицей. С Рыжим они уговорились пойти не в черёд в ночное к табуну, чтобы побеседовать всласть у костра, никого не тревожа. Сейчас было не до разговоров, все погрузились в заботы. Завтра весенний Праздник Скота, и уже весь день тогда не до бесед. Ирбис, как вернувшийся с пастбищ, должен обязательно участвовать в состязаниях и показать родичам своё искусство: сбить в гурт разбежавшееся стадо, заарканить и укротить необъезженную лошадь, быстро изловить, зарезать и освежевать указанную овцу или просто остричь её – всё, чему он выучился за год, будучи пастухом.

С ночным у Медвяны были связаны особые чаяния. Она попросила у Белой Птицы большой котелок, взяла с собой увязанный в узел новый наряд воина и охотника, что сшила для Рыжего зимой.

Прирученных лошадей на ночь отогнали подальше, за поворот реки, чтобы они не разбежались и не смешались с табуном. Переняв стражу и убедившись, что лошади пасутся спокойно, друзья разожгли костёр на берегу Изумрудной*. Река получила своё имя за то, что её прозрачные воды в глубоких местах светились драгоценной зеленью. Пчёлка повесила котёл над огнём, согрела и, к великому удивлению и недовольству Рыжего, тщательно вымыла ему волосы берёзовым щёлоком, смешанным с жиром. Да ещё погнала его мыться целиком в тёмную и холодную реку, невзирая на клятвенные обещания сделать это поутру.

– Я приготовила для тебя новую одежду. Не надевать же её на грязное тело?!

– Но почему это не терпит до завтра? – со смехом тряс Рыжий мокрой головой, отступая к реке под натиском неумолимой подруги.

– Потому что завтра ты должен выглядеть достойным Небесных Прародителей и уж точно не хуже прочих. Что если одежда где-то окажется не в пору и придётся перешивать?

– А что если я простужусь и слягу, и кому я тогда, кроме тебя, буду нужен, с чистой головой и в этой новой одежде?

Но Пчёлка развернулась и ушла к огню, оставив его один на один с необходимостью раздеваться и лезть в совсем чёрную, непонятную в темноте воду.

Когда Рыжий, стуча зубами, прибежал к костру, подруга окружила его материнской заботой. Помогла растереться нарочно прихваченным куском старой хлопковой ткани, укутала в одеяло из мягкого войлока и налила в деревянную кружку отвар чабреца, который успела приготовить в том же котле. Разомлевший у огня Рыжий уже безропотно позволил высушить ему волосы и скрупулёзно расчесать их частым костяным гребнем, извлечённым из поясной сумки. Но когда оттуда же возникли остро отточенные ножницы для стрижки овец и разрезания войлоков, он встрепенулся и возмутился. Пчёлка улыбнулась в ответ терпеливой улыбкой бабушки трёхлетнего внука:

– Все твои сверстники носят уже мужскую причёску и мужскую одежду. Ты же, по прихоти своего отца, на целый год задержался в мальчиках.

– Да, но отец решил, что прежде я должен стать одним из Круга. И – разве девушки обычно свивают мужские косы?

– Я не обычная девушка, я девушка с Небесным Оленем на плече, так что почти это за честь. А одним из Круга ты станешь завтра же, даже без положенных испытаний, поверь. Я поручусь за тебя, как за своего ученика.

Маленькие дети народа Солнца и Луны бегали простоволосыми лет до пяти, а то и до семи. Потом мальчикам начинали собирать в хвост волосы, растущие на темени и надо лбом, чтобы не закрывали глаза. Девочкам плели простую косу из трёх прядей, а когда, подрастая, они входили в возраст невесты, косу полагалось украшать вплетёнными на цветных шёлковых шнурах маленькими золотыми птичками. Юношам же, по достижении четырнадцати лет и вступлении в Круг молодых воинов и охотников, полагалось носить чёлку и две косы на затылке, свитые из двух прядей, подобно аркану. Кроме того, до вступления в брачный союз бороды и усов им иметь не полагалось, и взрослые юноши их сбривали.

Пчёлка перешла к делу, аккуратно отделив часть волос Рыжего, растущих от темени к лицу, и стала срезать прядь за прядью, образуя надо лбом густую чёлку. Волосы она тут же бросала в огонь, чтобы злые духи не сумели утащить ни одного. Оба замолчали, завороженные волшебством момента. Золотистые пряди с шипением вспыхивали, сгорая. Острый запах палёного волоса смешивался с горьким дымом тополиных дров. Наблюдая боковым зрением за спорыми движениями лёгких пальцев подруги, Рыжий с усмешкой думал о том, что, сочти она нужным, он согласился бы ходить и выбритым наголо, чего уж там мужская причёска.

Оставшиеся волосы Пчёлка разделила на две части, а каждую часть ещё пополам, и принялась свивать высоко на затылке первую косу. Могучие старые тополя стояли вокруг, словно живые свидетели, безмолвные в пляшущих отблесках костра и недвижимом воздухе.

Когда причёска была готова, Пчёлка достала аккуратно сложенную одежду и с внутренним трепетом передала её в руки Рыжего. Тот на несколько метров отошёл от костра так, что темнота сомкнулась за ним, быстро оделся и вернулся. Всё оказалось как раз впору: и рубаха, и штаны, и куртка, и высокие войлочные сапоги-чулки. Теперь он выглядел совсем-совсем другим, будто бы, подобно Луне, умер и возродился заново. Девушка вспомнила, как сомневалась, шить ли на вырост. И рассчитывала, что одежды хватит года на три, прежде чем Рыжему она станет мала. Видимо, чуткое сердце угадало то, чего не мог знать ум.

Теперь, покончив с последними приготовлениями к завтрашнему дню, друзья, наконец, почувствовали себя непринуждённо. Можно отойти от костровища под звёзды, прислушаться к звукам мирно пасущегося табуна, вглядеться в ночь. Месяц тонким серпом серебряно светился в небе, возвещая о том, что через две недели состоится большой праздник весеннего полнолуния. Вернувшись к костру, Рыжий достал из своего кожаного мешка лепёшку, сыр и немного вяленого мяса – то, что мать дала ему с собой в ночное для них двоих. Пчёлка передвинула котёл, повесив его над огнём, чтобы подогреть остывший взвар. Когда тонкий аромат чабреца вместе с паром поплыл над краем котла, она снова наполнила деревянную кружку с красивой ручкой, вырезанной в виде хищного зверя, и подала Рыжему. Кружка была одна и пили по очереди, мерно передавая друг другу. Когда посудина в третий раз опустела, а запас провизии, разложенной на плоском камне, много уменьшился, пламя стало угасать, уступив место пляске причудливых красно-синих саламандр среди угольев и пепла. Девушка достала щепоть зёрнышек гишнеса*, высыпав их на угли, и запах, угодный Небесным Прародителям, устремился ввысь.

– Любимая…

Пчёлка недоумённо вскинула голову. Рыжий выглядел так, будто, заглядевшись на подругу, хотел произнести слово только в мыслях, но на волне чувства оно невольно поднялось в мир явный. Сглотнув под пристальным взглядом, но, не смутившись, он уже твёрдо произнёс:

– Любимая.

Саламандры переселились в её расширенные зрачки, вызвав на губах насмешливую полуулыбку.

– Это на пастбищах ты научился так разговаривать с девушками?

Лишь отмахнувшись от её легкомысленной подначки, Рыжий продолжил:

– Мой отец думал, что расставшись с тобой и начав жить новой жизнью, я повзрослею и забуду тебя, как забывают детские игрушки. А вышло-то наоборот, и я всё понял, хорошо понял.

– И что же ты понял? – Пчёлка пыталась сохранить шутливый тон, хоть сердце трепетало, как подбитая птица.

– Мы родились друг для друга. Не знаю, зачем ты отказываешься это видеть, но это так. Я всегда любил тебя, может быть, ещё совсем ребёнком. А теперь я вырос и чувствую это очень сильно…

– Рыжий, я предпочла бы, чтобы ты назвал любимой достойную девушку, которая станет хозяйкой твоего очага, но не меня.

Говоря, она нервно водила ладонью по песку и, найдя камешек, с силой швырнула его в невидимую воду. В тишине отчётливо раздался всплеск.

– Мне нравится просто быть твоей Старшей сестрой*, и даже Дар Солнца уже понял …

– Пчела, зачем ты лжёшь?! – голос зазвенел как чекан* о металл. – Ведь ты приходила ко мне в сновидениях, и ты любила меня там так же, как и я – тебя. А там, во снах, невозможно обмануть.

Пчёлка застыла, поражённая его вспышкой и его абсолютной уверенностью в общности их ночных видений. Даже она, имея опыт в этих делах, не была уверена настолько, чтобы прямо расспросить его о том, были ли их сны схожи.

– Знающие не забрали тебя. Ты только отмечена судьбой, почему же ты отказываешься связать наши жизни? Та женщина из легенды, про которую рассказывала бабушка – у неё были дети!

– У нас с той женщиной разная судьба, Рыжий. Больше я ничего не могу тебе сказать.

– Зато я могу! Через три года, может быть, через два я совершу свою первую мужскую охоту и получу право раскинуть шатёр и предложить девушке разделить со мной кров, пищу и жизнь. Хочу чтобы ты знала, Пчёлка: этой девушкой можешь стать только ты!

Он, наконец, договорил и теперь смотрел на подругу почти с вызовом. Она ответила взглядом, в котором угасли саламандры и в котором Рыжий почувствовал благодарность. Или ему только показалось? Потом они лежали на одеяле голова к голове и долго-долго глядели на звёзды – так же, как раньше.

***

Сон был томительным и длинным. Медвяна чувствовала, что должна встретить Знающую в этот раз, но никак не могла её найти, та всё ускользала, ускользала… И уже почти на грани пробуждения вдруг возникла прямо перед своей ученицей, ласково улыбаясь ей.

– Ты хочешь спросить о чём-то, девочка?

– Да, Старшая сестра. Я очень устала ждать. Мне идёт уже двадцать третья зима, а я никого не назвала своим мужем. Родичи осуждают меня, родители тяготятся мною. Когда вы придёте за мной?

Женщина опустила глаза, словно прислушиваясь к чему-то. Затем ответила:

– Мы избрали тебя, но ты ещё не сделала выбор.

– Как же мне сделать его?..

– Подчинись своему сердцу, следуй за ним, когда оно позовёт.

– Я боюсь ошибиться, Старшая сестра.

– Если в сердце нет страха, оно не ошибается. Я чувствую – ждать осталось недолго…

Совсем рядом плеснула вода. Это матушка принесла берестяные вёдра от ручья и поставила их у очага.

***

Ирбис разбирал добытые за несколько дней охоты беличьи и заячьи шкурки и натягивал их на распялки, чтобы вывесить на улице. Дар Солнца колдовал у котла, помешивая варево из зайчатины, сдобренное луком и крупно смолотой ячменной крупой, подкладывая дров ровно столько, чтобы оно кипело, не выкипая.

Уже миновала самая длинная ночь в году, народ Солнца и Луны праздновал новое рождение Небесного Прародителя. Празднование длилось не одну неделю, и принято было навещать своих далёких родственников-сородичей. Вот все старшие из их семейства и отбыли погостить в род Грифона, к родственникам бабушки. Даже сама она в кои-то веки отправилась в зимнее путешествие, благо зима выдалась наредкость тёплой. Прадед давно уже пребывал в Пределах Небесных Прародителей, а прочие родные не держали на Перо Грифона обиды за давний неравный брак. Так братья остались вдвоём домовничать.

Когда похлёбка поспела, двенадцатилетний Дар Солнца, словно бывалая хозяйка, сдвинул котёл с огня и принялся наполнять едой две деревянные миски – себе и брату. Миски имели округлое дно, и, чтобы установить их на низенький деревянный столик, он достал обшитые тканью войлочные кружочки-подставки. Кликнув старшего, Дар Солнца, скрестив ноги, первым уселся возле столика. Сотворив жест благодарности Земле и Небесам, оба принялись за еду.

Они успели зачерпнуть лишь по нескольку ложек, как полог шатра откинулся и снова закрылся, пропустив двух отчаянно смущающихся девочек – ровесниц Дара Солнца. Подталкивая друг друга, они поздоровались и сбивчиво сообщили о том, что распорядительница праздников в Круге просит позволения устроить сегодняшнюю вечернюю Встречу у них в шатре.

Так издавна повелось: когда чьи-то родители отправлялись к родственникам на зимние празднества, молодёжь собиралась в их шатре, чтобы повеселиться. Устраивались игры, песни, даже танцы. Умельцы могли порадовать игрой на варгане или флейте. Летом всё это происходило на приволье, с большим размахом, но зимой требовался какой-то приют. Отказать считалось неуважительным, если не было на то серьёзных причин, поэтому Ирбис согласился, и девочки упорхнули.

– Одна из них точно на тебя заглядывается, а, может, и обе, – со знанием дела поведал младший, прихлёбывая из своей чашки. Он вообще считал, что в отношениях с женщинами смыслит гораздо больше, чем брат. – Ты их приметь, а как подрастут, выберешь себе жену, тебе пора бы уже.

Старший вскинул бровь, но, решив не размениваться на мелочные дрязги о том, где чьё место за столом и в разговоре, спокойно возразил:

– Я себе выбрал.

Дар Солнца, видимо, поднял давно беспокоивший его вопрос, потому что с жаром продолжил:

– Да? А она-то тебя, пожалуй, не выбрала. Ты ведь вырос, хоть вчера мог благословение взять у отца на охотничье испытание. Лося бы выследил да и медведя бы из берлоги поднял и добыл – уж я тебя знаю, ты же лучший в Круге охотник! И раскидывай свой шатёр, пожалуйста! А она не хочет.

– Так уж и лучший?

Ирбису хотелось переменить тему. К тому же он не понаслышке знал, что медведя, там, или не медведя, а птицу влёт лучше всех бьёт не он, а Пчёлка.

– Может, у неё другой кто на примете? – бухнул младший, чтобы вывести брата на настоящий разговор.

Старший вздохнул. Помолчал.

– Если бы другой… Я бы знал тогда, что делать. А так… День без неё пробуду – и уже тоска. Понимаешь, без неё меня как будто нет. Будто и жить мне незачем. А она ведь только вид делает, что ей всё равно. А сама точно так же – тоскует.

– Мудрёно у вас как-то всё. Ты придумай что-нибудь попросту!

– Что – «придумай»?

– Ну, поухаживай за ней, как влюблённые всегда делают. Вот хоть на Встречу к нам её сегодня позови.

– Она не ходит на Встречи никогда, да и я тоже.

– Тебе-то всё равно деваться некуда, ты же в лес не побежишь на ночь глядя? Вот, говоришь, она не ходит, а сам звал её когда-нибудь? Ты позови хорошенько.

– Умный ты, однако, не по годам! – С этими словами Ирбис потрепал младшего по ещё свободно рассыпанным волосам и вручил ему опустевшую чашку для мытья. На сердце, впервые за долгое время, стало легко и радостно.

К его огромному удивлению Пчёлка, и в самом деле, согласилась. Сначала, конечно, отказалась. Но, узнав, что всё произойдёт в шатре Рыжего, и он умоляет спасти его своим присутствием от этого тяжкого испытания, сказала, что придёт после заката, только поможет матери управиться со всеми неотложными делами.

Она вошла, когда веселье уже началось. В центре шатра в очаге пылал маленький костёр, ровно такой, чтобы давать свет, а тепла было достаточно от дыхания многочисленных юных гостей. Постели скатаны и убраны, вся утварь расставлена вдоль стен, пол сплошь застелен войлоками – нарядными и простыми, какие только нашлись, чтобы все могли разместиться тепло и не жёстко. Свободным оставлен только небольшой пятачок вокруг очага.

В шатре собрались мальчишки и девчонки, юноши и девушки от двенадцати и до восемнадцати-двадцати лет, – все те, кто не образовал ещё свою семью, и те, кто даже ещё не задумывался об этом. Из младших на вечернюю Встречу пробились только самые любопытные и настойчивые, ну, а Дар Солнца присутствовал на правах хозяина. Период шушуканья, хихиканья и глупых шуток, пока все собирались, уже миновал, игры перемежались общими песнями. Когда вошла Медвяна, гости примолкли. Её не ждали и не вдруг узнали. А Ирбис замер в изумлении: он, как и все присутствующие, впервые видел подругу в девичьем убранстве. Высокая, чуть более широкоплечая, чем обычно бывают девушки (тут сказались её постоянные не женские занятия), в красивой узорной шубке внакидку. Сине-зелёная юбка, ровно настолько длинная, чтобы были видны изящно расшитые бисером сапожки; светлая рубаха с синим кантом, а вокруг шеи – бусы цвета февральского неба. Она остановилась у порога, в смущении перекинув на грудь русую косу, и заискрились в волосах золотые птички. Немного замешкавшийся Ирбис вскочил, рукой поманив к себе девушку. Песня возобновилась, а она, улыбнувшись, вскинула голову и осторожно пробралась мимо сидящих к хозяину шатра, приветливо здороваясь с теми, кто оказался на пути. Легко опустилась рядом, обдав горьковатым запахом гишнеса и арчина, исходящим от её одежд и волос. Равно смущённые и радостные, оба не нашлись, что сказать при встрече, только пожали руки в приветствии. О, Небесные Прародители, как хотелось Рыжему удержать её руку! Он вновь поймал жёсткую ладошку, и она не отняла. Не сжимая, не поглаживая, просто держал её ладонь в своей, и через эти сомкнутые руки словно общий кровоток возник меж ними, и потекла, пульсируя в такт песенному ритму, неведомая прежде, упругая, горячая, ласковая сила. А когда пары одна за другой стали в танце выходить к огню и возвращаться, Рыжий на волне всеобщего веселья тоже увлёк подругу в центр шатра. И она танцевала с ним и смеялась беспечно, как девчонка. Опустившись на своё место, он обнял её и чуть привлёк к себе. Так, обнявшись, просидели они всё время, пока длилось веселье. Рыжий чувствовал себя, как во сне. В том сне, где они встречались когда-то, и где всё было правильно и честно. Почему, как случилось это чудо, он не понимал и не думал о том, молчаливо дивясь в душе.

За кем-то из младших пришла мать, и все стали понемногу расходиться. Последних – три влюблённые парочки – выпроводил младший брат. Рыжий и Пчёлка уже приводили шатёр в прежний жилой вид. Дар Солнца подбросил дров в огонь, чтобы лучше стало видно вокруг. Притащил и развернул свою постель. Сердце его переполнялось радостью и гордостью: происходящее между близкими людьми он считал единственно своей заслугой. Увидев, что брат с подругой уселись рядом у очага, он вдруг предложил:

– Сестрица, а ты ночуй у нас. Хочешь, я до вашего шатра добегу и скажу, чтобы тебя не теряли?

Молодые люди глядели на него, растерянно улыбаясь. Наконец, Пчёлка, словно прислушавшись к неслышимому голосу, ответила:

– Хорошо, останусь. Сбегай, братец.

И, пока младшего не было, Рыжий решился сказать то, что придумал всего несколько минут назад.

– Пчёлка, давай поедем вместе на весеннее торжище в праздник Полной Луны? В караване всегда воины нужны, нас возьмут.

– А в чём же ты поедешь? Подыми-ка руку.

Она взяла Рыжего за руку и вытянула её перед собой. Из-под коротковатого рукава обнажилось запястье.

– Сошью тебе к весне новую одежду…

– Чтобы я был достоин Небесных Прародителей? Матушка с бабушкой сошьют, не хлопочи.

– Нет, я сама! В этой одежде тебя назвали воином, а та одежда сохранит тебя, чтобы однажды ты смог прийти ко мне…

Последних слов Рыжий не понял, но разом затвердевший взгляд и тон подруги подсказали ему, что не нужно спорить. Тут вернулся Дар Солнца. Для Пчёлки разложили бабушкину постель. Рыжий и Пчёлка улеглись поближе к очагу и, голова к голове, проговорили почти до рассвета.

На следующий день молодёжь устроила катание с гор. Рыжий намочил и проморозил два старых войлока, и они с Пчёлкой пошли домой, только когда прокатали их до дыр.

***

Времени на то, чтобы справить новую одежду Рыжему, оставалось не так уж много. Если бы Пчёлка была настоящей мастерицей в этом деле, ей бы хватило гораздо меньшего срока, чем четыре месяца. Шитьё меховой куртки само по себе непростое дело, и очень много времени займёт её укрепление частыми продольными швами из сухожильных ниток. А ещё нарядная отделка. Да и белый войлок для сапог она хотела скатать сама, чтобы всё получилось в точности так, как в её видении. Остальные необходимые в работе материалы были готовы и лежали в мешках, ожидая своего часа. Дело ей предстояло не простое, а волшебное. Посоветовавшись со своим сердцем, Пчёлка решила взять обет молчания до тех пор, пока работа не будет исполнена. Так часто делали мастера по изготовлению оружия или ритуальных украшений для лошадей. Оставалось предупредить о своём решении близких и приступить к работе. Выбрав время, когда отец возвратился из бани* домой, и они семьёй разделили трапезу, Медвяна сообщила им с матушкой о своём намерении, прося благословения на предстоящий труд.

– Зачем тебе это, девочка? – Вздохнула печально Белая Птица. – По обычаю это не твоя работа, ты не мать, не сестра и не…

Она хотела сказать «невеста», но осеклась.

– Вы ведь знаете, он мне совсем как брат.

Она хотела сказать «даже больше, чем брат», но не сказала.

– К тому же, – продолжила Медвяна, усмехнувшись, – мне не впервой нарушать обычаи.

Она вспомнила живо, будто всё случилось вчера, как после Праздника Скота им с Рыжим «нагорело» сразу от троих: предводителя Мирной жизни, предводителя Круга и, конечно, от отца – за самоуправство с причёской и одеждой. Зато как великолепен был Рыжий, когда с развевающимися косами и в новой куртке, сброшенной с плеч, летел верхом вдогон за табуном под свист своего аркана!..

Несгибаемый молчал. Он дорого отдал бы за то, чтобы видеть Ирбиса зятем. Воспитанный его же упрямой дочерью, этот мальчишка не знал поражений ни в чём: ни в игре, ни в охоте, ни в битве. Лет через пятнадцать он с радостью уступит ему своё положение предводителя Войны и охоты. Не знала даже жена о том, как во время ежегодного подношения даров Знающим, он настоял на личной встрече с той Знающей женщиной, что была в их доме. Как спрашивал, может ли его дочь избрать другую участь? «Да, может, – ответила она, – но отказ от предначертанного не принесёт ей ни чести, ни счастья, ни долгой жизни».

Вечером зашёл Рыжий – сговориться на завтрашнюю охоту. Но застал Пчёлку за безмолвной работой. Мать налила ему взвара, поставила две чашечки с лучшим лакомством. В одной были шарики из толчёных кедровых орешков, смешанные с диким мёдом (и то, и другое они с Пчёлкой добывали в конце лета), во второй – сухие сырчики из подрумяненного молока с топлёным маслом. Подруга сидела с шитьём у очага, иногда поднимая голову и улыбаясь ему. Рыжий вообще заметил, что она со времени зимних праздников утратила свою обычную насмешливость, а взгляд её стал шире и словно внимательнее ко всему.

– Вот, взяла обет молчания! Хочет справить тебе новую одежду по росту, да, видно, не простую, а чтобы обережной была. И всегда она так, ничего не желает попросту…

– Я отговаривал её, матушка Белая Птица, только ведь если ей что придёт на ум, то и чеканом не выбьешь! Но не буду кривить душой: для меня это и честь, и радость.

Последнее он сказал специально для Пчёлки. Та поняла, поманила к себе, провела тыльной стороной ладони по его щеке от скулы к подбородку. Глаза её в свете огня лучились ласковым янтарём. Рыжий от этого нежданного жеста смутился, как маленький. Покосился на Вепря, который ладил упряжь по другую сторону очага, и, казалось, ничего не заметил. Рыжий допил свой взвар, сказал, что зайдёт завтра после охоты, и вышел на мороз. Вечерний холод сбил досадную краску с лица. Его радовали перемены, что творились с подругой, но почему-то сердце от этого начинало ныть тоскливо, словно в предчувствии беды, и Рыжий не понимал, отчего так происходит. Впрочем, тревога быстро отпускала, зато радость оставалась надолго. Он поднял голову, посылая благодарность Прародительнице Луне, вокруг которой сегодня светился мягким жемчужным светом широкий ореол-ожерелье.

Каждый раз после охоты или рыбалки Ирбис первым делом заходил в шатёр Медвяны – отдать её родным половину добычи. Он решил таким образом отблагодарить родителей за работу дочери: ведь сейчас она не охотилась для них. Дар Солнца, которого он теперь брал с собой, говорил, что это несправедливо и что трофеи полагается тогда делить на три части. Если он слишком настаивал, то получал подзатыльник. Стараниями Рыжего у Белой Птицы не переводилась рыба для ухи, а Несгибаемый пополнял семейный запас пушных шкурок – они служили хорошей меновой единицей при любой сделке, хоть с родичами, хоть на торжище. Конечно, доля против прежнего получалась меньше, но всё же лучше, чем ничего.

***

Медвяна работала не покладая рук. «Зачем тебе это, девочка? » – так спросила мать. «Девочка» и сама задавала себе тот же вопрос. Рыжий бы не остался раздетым при двух женщинах в шатре. С тех пор, как она, по совету Старшей сестры, начала внимать своему сердцу и перестала слушать страх, ей приходилось всё глубже заглядывать внутрь себя. Там находила она ответы.

Затем, что она любит его. Вот то чувство и то слово, которые она запретила себе десять лет тому назад на закате у стылого ручья. От горя-обиды на судьбу, и, конечно же, из страха. Страха неизвестности и страха причинить боль. Себе и другому человеку – любимому. Боясь ранить своё сердце, она заморозила его, заключила в ледяной панцирь, думая, что это навсегда. Она настолько привыкла к холодному кому в груди, так сжилась с ним, что перестала его замечать. Теперь, под лучами её бережной внимательности, лёд растаял. Бедное сердце вновь училось биться, трепетать и вздрагивать, оно оживало, жило. Заглянув внутрь его, Медвяна отметила, что за прошедшие годы то зёрнышко любви, что с рождения заложено в сердце каждого человека, не только проросло, но и вытянуло росток. Бледный, тонкий, сжатый в мучительный клубок, но всё-таки живой. Она любила своего Рыжего всем сердцем, ещё слабым, но набирающим силы с каждым часом. Почему нельзя, почему – нет?! Она не может стать его женой, матерью его детей, наконец, просто принадлежать ему, даже единожды. Но разве это значит – не любить? Если страха нет, то нет сомнений. Если сердце желает любить – пускай, оно ведь и создано для этого! Счастье, пенистое и бурливое, как талая вода, заполнило всё её существо. Широкий мир раскрывался неведомой свободой. Медленная и лёгкая, как лебяжье пёрышко, спускалась Медвяна к действительности. Пальцы вонзали острую иглу в неподатливую кожу. С сухим шорохом скользила сухожильная нить. Ей давно мучительно хотелось прикасаться к Рыжему, но всегда она этого избегала. Ещё тогда, когда он в свои тринадцать лет казался совсем мальчишкой рядом с нею. В каждый стежок она вложит свою обретённую любовь. Даже если не суждено ей, как невесте, обнять Рыжего, однажды он наденет сшитое её руками – и весь облечётся её любовью, которая сохранит милое тело надёжней доспехов, согреет в стужу и обласкает в горький час.

***

Перекочёвка прошла удачно, род Лося спустился из горной тайги в плодородную долину на берегу Изумрудной реки. Сегодня Пчёлка и Рыжий охраняли южную границу поселения, которая проходила неподалёку от начала подъёма на перевал. Они были верхом, потому что и враг, появись он здесь, вероятнее всего, передвигался бы верхом. Впрочем, сколько они себя помнили, ни разу враги не нарушали границы их земель. Последний раз такое случилось во времена юности родителей, когда с юга пришли желтокожие и черноволосые, в доспехах, воины. С тех пор они стали почти легендой, однако правила посылать стражей стеречь границы и ставить дозорных на склонах гор по обеим сторонам поселения никто не отменял.

Ясным весенним утром молодые люди чувствовали себя, скорее, на прогулке, а не в дозоре. Неделя прошла, как Пчёлка сняла обет молчания, а Рыжий гордо облачился в новую справу*. Белая, из хорошо выделанной овчины куртка, украшенная полосками резной кожи и мехом чёрного жеребёнка, с кистями из красного конского волоса на спине; белые высокие войлочные сапоги, подшитые кожей по следу и на носках, украшенных прорезным рисунком; красные шерстяные штаны и светлая, золотистого цвета хлопковая рубаха с красным кантом. Впрочем, рубаху бережливая Златолуна спрятала до зимы. За облачение для сына Вепрь подарил Пчёлке добрый лук и пригоршню наконечников для стрел.

Верховой дозор на входе в угодья рода они сменили в предрассветных сумерках, поэтому ещё не купались с утра, как делали это обычно. И сейчас по тополиной роще вдоль реки направлялись к большому камню, где у них издавна была купальня на такой случай. Из рощи долина просматривалась хорошо и была как на ладони, зато их самих среди деревьев и теней почти не было заметно. Да и кому их замечать? Редко-редко случались в долине Изумрудной реки небольшие торговые караваны, другие же купцы доходили только до поселения Знающих за перевалом.

Рыжий всегда купался первым, Пчёлка следила за окрестностями, потом они менялись. У огромного камня, лежащего поперёк течения, образовалась небольшая заводь, он же защищал от ветра и берёг тепло падающих лучей. Даже на раннем утреннем солнце тут не было холодно. Пчёлка выждала, когда выкупавшийся Рыжий отряхнётся, отожмёт мокрые волосы, оденется и лишь тогда пошла к воде сама.

Привязанные лошади, фыркая, объедали траву под тополем. Рыжий согревался, прислонясь спиной к тёплому камню. Потом обернулся через плечо: солнечные блики играют на стремнине; Пчёлка плывёт широкими гребками (она всегда сначала плавала, чтобы разогреться в воде). Нужно отвернуться, пока она не видит, но так не хочется! Глядя на озарённую светом долину перед собой, он слышал, как девушка подходит, осторожно ступая по камешкам босыми ногами, отряхивает с кожи ребром ладони остатки воды, отжимает косу и, перекинув её за спину, одевается.

Вскоре друзья плечо к плечу снова углубились в рощу, чтобы продолжить объезд. И когда, резко свернув, они вдруг увидели всадников, всадники тоже заметили их. Думать было совсем некогда: это воины, они вооружены и движутся скрытно – значит, это враги! Рыжий среагировал первым, залившись оглушительным условным свистом, на скаку спуская тетиву, не понимая, когда он успел выхватить стрелу и натянуть лук. Пчёлка, замешкавшись на долю секунды, подхватила тревожный сигнал, устремилась вперёд. Краем уха Рыжий успел уловить, как дозорные на склоне услышали и переняли сигнал, но это всё очень далеко, почти в другом мире. А здесь и сейчас им встречь просвистело несколько стрел. Первым выстрелом Рыжий уложил одного из чужаков, потом ещё двоих – они с Пчёлкой. Ни одной стрелы не пропало зря: зимняя стрельба по белкам и соболям дала себя знать. Всадников с раскосыми глазами осталось трое, в ближнем бою они выхватили сабли. Совсем рядом Рыжий увидел оскаленное яростью лицо степняка, лошади вздыбились… Рукоять чекана стала продолжением руки.

Когда из селения прискакали вооружённые воины, всё было кончено. Пчёлка сидела на поваленном стволе, сотрясаясь в крупной дрожи – реакция на первую в жизни битву. Да к тому же непросохшая коса неприятно холодила шею. Рыжий, сидя на корточках рядом, перевязывал ей левое плечо: скорее глубокий порез, чем рана – сабля прошла вскользь. Ещё стрела пробила войлочный чулок, чуть задев бедро. На Рыжем не было ни царапины – видно, справа получилась-таки обережной.

Несгибаемый, удостоверившись, что с дочерью всё в порядке, произнёс:

– Из вас выросли славные воины, дети, – и прозвучало это так, будто они оба были его детьми. Он осмотрел мёртвых лазутчиков, оставил часть воинов, чтобы нести охрану и похоронить тела, а сам вместе с остальными повернул в селение, чтобы отправить гонцов к соседям по долине и собрать боевой отряд. Теперь нужно отыскать тех, кто посылал в разведку этих шестерых.

Воины народа Солнца и Луны из рода Лося и рода Грифона нашли степняков неподалёку от тропы, ведущей на перевал. Лишь одного из них оставили в живых, чтобы он принёс в свои края весть о том, что в долине Изумрудной реки живут сильные и непобедимые дети Небесных Прародителей.

***

Отряд охраны, в котором двигались Пчёлка и Рыжий, являлся, скорее, данью традиции, чем необходимостью. К полнолунию, в месяц Новой Листвы, под священной Золотой горой на берегу озера собирались представители всех родов. Оттого накануне в долине Изумрудной реки, несущей свои воды туда же, становилось многолюдно. По древней дороге катились повозки, шли тяжело навьюченные лошади, ехали верхом на разубранных конях нарядные весёлые сородичи. Сюда же прибывали из своего поселения Знающие. Приходили из глухой тайги и приплывали по озеру небольшого роста черноволосые и черноглазые лесные люди. Под Золотой горой разбивался огромный лагерь, названный Городищем за то, что перегораживал собою весь берег от Золотой горы до устья Изумрудной. В сочных лугах рядом паслись стреноженные кони. Знающие поднимались на гору, ближе к небу, чтобы беседовать с Прародителями.

Тем временем на берегу разворачивалось знаменитое торжище, которого ждали весь год. Здесь каждый род мог похвалиться изделиями своих лучших мастеров. Купцы, прибывшие издалека, из-за перевала, привозили товары иных земель. Знающие, среди которых жили мастера действительно непревзойдённые, доставляли ковры, ткани и украшения. На открытом месте проводились игры и состязания для молодёжи, а вечером у костров устраивались пение и танцы. Знающие, спустившись со священной горы в третий день полнолуния, свершали длинный и торжественный обряд благодарности Небесным Прародителям за неустанную заботу о своих детях. И много свадеб случалось меж разных родов после праздника…

Всё это предстояло им впереди, через три дня неторопливого пути по прекрасной долине. Стояла непривычная для весеннего времени жара, и родичи приняли решение двигаться по ночной прохладе, а отдыхать днём, благо луна, ещё чуть-чуть не полная, светила с безоблачного неба столь ярко, что казалось возможным разглядеть на дороге любую песчинку. Рыжий и Пчёлка, в полном боевом вооружении, в высоких войлочных шлемах с золочёными навершиями, ехали рядом, нога к ноге, замыкающими каравана. Их кони с заплетёнными хвостами, в причудливых, украшенных металлом и вышивкой масках, увенчанных оленьими рогами, в лунном свете напоминали легендарных верховых оленей далёких предков. Другие стражи и родичи, а также мастера, среди которых был и отец Ирбиса, оружейник и кузнец, ехали верхами впереди них. Повозка, нагруженная товарами, поскрипывала в середине процессии.

Луна, огромная, совсем недавно выкатившаяся между горными вершинами, имела цвет червонного золота. Величественные склоны по сторонам долины казались Медвяне стенами чертогов Небесных Прародителей. Она чувствовала запах дыма в безветрии ночи – должно быть, где-то у реки в тополинно-сосновой роще расположилась на ночлег группа лесных людей, держащих путь туда же, куда и они. Из-за нервного возбуждения, владевшего всеми в начале путешествия, спать не хотелось. Молчание друга, мерная поступь лошадей и безмятежный покой ночной долины настраивали на размышления.

С тех пор, как она освободила своё сердце, позволила себе любить и быть любимой, прошло время. Но явно проявлять чувства она по-прежнему не решалась. Отношения между нею и Рыжим стали глубже и искренней, но Пчёлка держала себя скорее подругой и сестрой, чем влюблённой девушкой. Её затаённая любовь, будучи не в состоянии изливаться на того, кем была возбуждаема, переполняла сердце и насыщала собою всё, что её окружало. Когда Медвяна в порыве нежности целовала руки отца и, обнимая, прижималась головой к материнской груди; когда бывала светла и приветлива с каждым, с радостью помогала любому, – всё это была любовь к нему. В каждом её движении, в каждом слове жила любовь, наполняющая новым смыслом привычное. Причиной её сдержанности являлся уже не страх. Она знала, что чувства их обоих подобны перегороженной плотиной реке. И стоит вынуть хоть малый камень, они хлынут, сметая преграды, и тогда… Тогда ей останется либо презреть своё предназначение, либо разбить его сердце. Неужели об этом выборе говорила ей Старшая Сестра? Но зачем Знающим их страдания?

Пчёлка незаметно бросила взгляд на Рыжего. Даже не обладай она способностью проникать в помыслы других людей, и то поняла бы, что от этой поездки, задуманной уже давно, её друг ожидает многого. Она закрыла глаза и попыталась – изо всех сил — проникнуть мысленным взором в их земное будущее: увидеть семейный шатёр, очаг, детей… Ничего. Только тьма и тревога. Их общее будущее оканчивалось с этим путешествием. На глазах вскипели слёзы бессилья и тут же высохли. У них есть девять дней. Целых девять дней и ночей, которые они смогут быть счастливы, самым большим счастьем, какое только отпущено им в этой жизни.

– О чём задумалась, подруга?

Рыжий смотрел на неё с полуулыбкой, выдававшей, что сам он минуту назад предавался мечтательным грёзам.

Пчёлка, сохраняя серьёзность в голосе, ответила:

– Все мои однолетки и даже те, кто младше меня, уже изведали сладость первого поцелуя, а некоторые даже стали жёнами и матерями. Мне же ни разу не приходилось дарить кому-то поцелуй, и это меня печалит. Может ты, Рыжий, ответишь мне: каково это испытать?

Оторопев от неожиданности, Ирбис не сразу нашёлся, что сказать.

– Почему ты спрашиваешь у меня? Ведь я тоже ни разу… Ты знаешь.

– Как же мы станем овладевать этим умением, если никто из нас не искусен?

Рыжий, наконец, понял, что Пчёлка шутит, но шутит лишь отчасти. Он давно видел, что внутри неё зреют перемены, видел, как она становится женственной и нежной по своей сути, но боялся спугнуть это состояние неосторожным жестом или словом. Как бывает, когда порыв ветра задувает слабый огонёк только что разожжённого костра. Он давно ждал от неё хоть малого знака, жеста, который поведал бы, что она готова ответить на его молчаливую любовь. И – вот он.

Рыжий склонился в её сторону и тихо проговорил:

– Прошу тебя, Пчёлка, будь хорошей девочкой, скажи, что ты любишь меня!

В ответ она сверкнула глазами, в которых искрились отражения звёзд, и, послав своего скакуна вперёд, умчалась в головную часть каравана. А Рыжий остался обдумывать, что ему предпринять теперь.

***

На стоянку стали устраиваться с восходом солнца. Общий стол проголодавшиеся за ночь путники разложили на войлочных коврах, достали припасы, взятые из дому. Горячую пищу женщины приготовят в большом котле после дневного отдыха.

Рыжий и Пчёлка не разговаривали, но без слов замечали шальное напряжение друг друга. Это было словно затянувшееся приглашение к танцу, о котором знали только они двое. Он преломил лепёшку и протянул половину, как бы невзначай задев её руку. Запивали кислым молочным напитком из фляг. Насытившись, родичи стали укладываться спать: кто под большой повозкой, кто в тени маленьких войлочных палаток, которые ставились наподобие шалашей.

– Рыжий, а не сходить ли нам за дровами?

Она сказала достаточно громко, чтобы слышали те, кто рядом. «Сходить за дровами» было общепринятым дозволенным поводом, чтобы уединиться влюблённым. Она знала: Ирбис будет приятно удивлён, если она во всеуслышание пригласит его на свидание. Старик Небесный Камень — лучший торговец рода – усмехнулся в седую бороду и подмигнул внучке Лунолике: вот, мол, как надо разговаривать с парнем, который тебе по нраву!

– Сходим, красавица!

Рыжий поддержал игру, очень стараясь, чтобы никто не заметил его взбудораженных чувств. Сердце бухало, как тяжёлый молот в кузне. От нахлынувшего жаркого томления он не видел ничего вокруг, кроме любимых глаз, и, может быть поэтому, взял девушку за руку.

Придя на берег Изумрудной, они сели на выбеленный солнцем ствол огромного кедра, принесённого и оставленного здесь водой давным-давно. Пчёлка сегодня уже проявила себя достаточно смело, и теперь ей хотелось быть робкой девочкой, предоставив мужчине возможность действовать. Но он, так долго ждавший этого мгновения, растерялся и сидел, опустив глаза.

– Давай я переплету твои косы, – сказала подруга со вздохом.

– Разве они растрепались?

Она, не ответив, уже развивала пряди, и, расчёсанные её пальцами, они рассыпались по плечам, как осенняя листва. То была их давняя уловка, единственная нежность, выдаваемая за заботу, которую позволяла себе Пчелка по отношению к Рыжему. Причёсывая, она всегда стояла за его спиной, и он не мог увидеть выражения её глаз, а она – его лица. Привычная ласка успокоила колотящееся сердце, мир вновь обрёл чёткость. И когда Пчёлка достала свой гребень и несколько раз провела по рыжеватым волосам, он поймал её руку и, не выпуская, повернулся. Поднявшись в рост, подняв её, чтобы оказаться ближе, он первый раз осторожно прикоснулся губами к её губам. Ещё боясь, что она расхохочется и оттолкнёт. А Пчёлка обняла его за плечи и ответила поцелуем. Она вся пахла молоком и солнцем. Растроганный Рыжий целовал её шею и лицо, глаза и брови, завитки ушей, шепча: «Милая, милая, скажи, что ты любишь меня, скажи, что любишь…»

Девушка чуть отстранилась, чтобы взглянуть ему в глаза. В них плавала золотистая дымка, окрашивая зелень в тёплый цвет. Свободно лежащие по плечам волосы делали его похожим на мальчишку, которого она так давно знала и любила. Сказать вслух то, что таилось столько лет под запретом – это последняя оставшаяся в груди льдинка. Пчёлка и не думала, что собственный язык может быть таким тяжёлым, непослушным.

– Да… Я люблю тебя, Рыжий.

Почти физически она ощутила возникший и исчезнувший холод во рту. И тогда два их сердца слились в одно – сильное и горячее.

***

Едва не забыв собрать дров для приготовления пищи, усталые после ночного пути и, одновременно, счастливые, они возвратились на стоянку совсем иными, чем ушли. Было уже за полдень. Их палатка оказалась поставлена, но пуста: Вепрь предусмотрительно улёгся под повозкой. Влюблённые раскатали свои одеяла и уснули рядышком, рука в руке, положив между собой кинжал Ирбиса. Обычай дозволял воинам разного пола делить ложе, если целомудрие охранял верный клинок.

Проснувшиеся и собравшиеся к вечеру вкруг костра родичи засыпали Вепря добродушными шутками:

– Смотри-ка, видно Медвяна решила, что уже хорошо воспитала твоего сына, можно и в мужья брать, а? Коли так у них и дальше пойдёт, тебе, Вепрь, скоро внуков нянчить придётся!

Тот был не в обиде – породниться с Несгибаемым он почёл бы за честь. Хоть и смущало его, что девушка сменила своё отношение к Ирбису так внезапно.

– Знать бы, что так обернётся, ещё пару лет тому взял бы этих голубков на торжище! – отшучивался он, ухмыляясь.

Рыжий и Пчёлка были безраздельно поглощены друг другом, так что сторонний человек мог подумать: верно эти двое встретились в путешествии два дня тому назад, влюбившись с первого взгляда. Возможно ли поверить, что они вместе всю свою жизнь? Проводя время за милыми глупостями, они, не оглядываясь на родичей, вели себя как наречённые, отдавая и принимая ласки и внимание друг друга, разделяя пищу и питьё, сон и бодрствование. В ночном пути обменивались прикосновениями, когда становилось невмочь оставаться порознь, и только ждали рассвета, чтобы, спешившись на стоянке, уже не разнимать рук. Мать Луна с каждой ночью всё больше пламенела, округляясь, и вместе с нею в юной паре росла пробудившаяся страсть – неизменная спутница любви мужчины и женщины. И неизвестно, кто больше терял голову от желания: Рыжий с его пылом юности, подстёгиваемый телесной близостью, или Пчёлка, давно вошедшая в детородный возраст, которую сама природа старалась лишить разума, чтобы не останавливался извечный круг продолжения жизни?

Начался третий переход пути. День простоял очень жарким, а ночь, последовавшая за ним, стала самой тёплой из предыдущих. По рощам днём мелодично куковала кукушка, а теперь, в чуткой темноте, волнующе заливались соловьи. В лунной мгле долины струился томительно-сладкий аромат цветущих кустарников. Горы по краям её отступили, и стали будто ниже, покрылись лесом. Травы загустели и поднялись.

Рыжий с вечера не надел куртку, а свернул её, приторочив к седлу, и ехал теперь обнажённый по пояс – так обычно делали мужчины. Рубахи в тёплое время носили лишь женщины. Подруга украдкой разглядывала его, замечая, как тот возмужал за прошедшие полгода. Он, почувствовав взгляд, обернулся и, сделав знак, что скоро вернётся, подзадорил коня, посылая вперёд. Возвратившись через некоторое время, Рыжий начал игру, которую Пчёлка легко поддержала:

– Отец сказал, что до озера осталось совсем немного – будем там до рассвета. Мне кажется, если мы где-нибудь здесь свернём к реке, нас не станут терять.

– Зачем же мы свернём? Станем слушать соловья? – В глазах Пчёлки заиграли озорные саламандры.

– И соловья. И ещё мы можем искупаться вместе.

– Но ведь ночь!

– Однажды ты вынудила меня купаться ночью – теперь мой черёд. На твоё счастье, сейчас гораздо теплее, чем тогда.

Разговаривая таким образом, юноша и девушка уже отстали от своих спутников, а лошади сами направились туда, где смутно угадывался шум реки. У старой дороги чередой, словно стражи, возвышались огромные, поросшие шершавым лишайником валуны. Древние, как само время – казалось, они помнят всё, что видели, и расскажут тому, кто захочет услышать, невозмутимо храня границу между известным и неизведанным. Пчёлка и Рыжий миновали их.

Они въехали под сень деревьев и спешились, привязав коней. Перед ними открылась круглая поляна, обрамлённая тополями и цветущим маральником, словно расшитый ковёр украшенная россыпью белых звездоподобных цветов, в лунном свете отливающих серебром. Луна стояла прямо над поляной и, казалось, ждала. Рыжий заметил, как дрогнула рука подруги в его руке. Скользнув в центр прогалины, как в забытьи, она запела и закружилась в странном танце под неслышимый ему ритм. Слова песни не были словами языка их народа, они повторялись, повторялись… Рыжий стоял, очарованный, не решаясь ступить, а его любимая танцевала для Луны Прародительницы. Ослепительный диск заметно сдвинулся вправо, когда девушка застыла недвижно, обратив к ночному светилу лицо. Рыжий понял, что неведомый обряд окончен, и, подойдя, мягко увлёк Пчёлку за собой: «Идём, идём…»

Настроение обоих резко переменилось, они словно встали вдвоём перед вечностью. Омовение, недавно казавшееся забавой и прихотью, теперь стало необходимым: перед вечностью хотелось предстоять в чистоте. Пройдя немного, оказались они на берегу. Медленно, под взглядом Небес сняли свои одежды, впервые оказавшись вместе нагими, сомкнув руки, вступили в реку, такую же тёмную и таинственную, как небо. Холод воды согнал странное оцепенение, вернув к действительности, но чувство причастности к древней тайне осталось, как татуированный рисунок на коже. Смыв с себя дорожную пыль, они вышли на травянистый берег, отряхиваясь ребром ладони. Привычное к ежедневному купанию в холодной воде тело отозвалось внутренним жаром. Пчелка подняла голову – Рыжий рассматривал её, внимательно и восхищённо, будто резную покрытую золотом статуэтку работы искусного мастера. Он и сам был прекрасен, как первый сын Солнца и Луны. И когда, коснувшись, привлёк её к себе, она снова ощутила их сердца сливающимися в одно. Они опустились на ворох одежды, скользя прикосновениями, соединяясь поцелуями. Им казалось, что тела утратили плотность и сплетались, срастались, презрев физическую форму, а из глубины поднимался поток невыносимого наслаждения. Но сквозь всё это Пчёлка услышала тревожный трепет в груди. И тут же забыла бы о нём, не привыкни она прежде быть внимательной к своему сердцу. А любимый, перемежая слова поцелуями, шептал в самое ухо: «Прошу тебя… Я хочу стать твоим мужем… Мне нужна только ты…» Руки его стали настойчивее, тело – жёстче. Сердце теперь говорило ясно, и Пчёлка повторила за ним: «Нет. Ради нас с тобой, не делай этого сейчас…» Но Рыжий, всегда такой чуткий, казалось, не слышал. Она захотела освободиться и не смогла. Как сильный зверь, нежный, но неумолимый, он прижимал её к земле, к меху и войлоку. И тогда из сердца вырвался гнев. Мерцающие звёзды над ними окрасились алым. Выбрав момент, она с силой ударила лбом в склонившееся лицо. И когда он, изумлённый болью и неожиданностью, отстранился, высвободила левую ногу, упёрлась ступнёй ему в грудь и, вложив всю силу, отшвырнула от себя разгорячённое тело. Теперь на зверя стала похожа она сама. «Я ведь сказала – нет!!! » — прокричала сквозь оскаленные зубы. Выбрав из вороха одежд свою, быстро облачилась и, отвязав коня, ускакала прочь. Рыжий, мгновенно отрезвев, не решился ни сказать ничего, ни приблизиться.

Натянув штаны и подпоясавшись, присел у реки, останавливая идущую носом кровь. В голове ни слов, ни мыслей, одна пустота. Ни обиды на её приступ ярости, ни раскаяния за своё охальничество. И то и другое – ничто в сравнении с пугающей пустотой возможной утраты. Только что у него было почти всё, чего он желал, а теперь – совсем ничего. Как он сможет подойти к ней, как посмотрит в глаза? Захочет ли она сама смотреть на него, говорить? Даже в детстве, когда Медвяна отвергала его, мальчишку, ему не было так худо. Теперь причина была в нём, и он не знал, что делать.

***

«Влюблённые ссорятся – к хорошей погоде, – утешал отец. – Если любит, простит. А если нет – зачем она тебе тогда нужна? Женщина-воин не самая лучшая жена, знаю это по своей матери, твоей бабке». Может, оно всё и так, только Пчёлка избегала его и ускользала сразу, стоило лишь к ней приблизиться.

Между тем, праздничное торжище шло своим чередом, первый его день уже близился к вечеру. Слоняясь без цели, Рыжий набрёл на состязание певцов. Здесь каждый мог выйти и спеть песню собственного сочинения о том, что лежало на душе. Хорошие песни возгласами слушателей одобрялись, плохие – осмеивались и освистывались. Было весело, и Рыжий, заслушавшись, задержался. Неожиданно, на расстоянии двенадцати шагов, слева в толпе он увидел ту, из-за которой терзался. Пчёлка, должно быть, не заметила его, раз ещё не сбежала. И он решил спеть для неё, чтобы сделать хоть что-то ради примирения, дальше терпеть вот так он уже не мог. Ни подготовленных слов, ни мелодии, да и аккомпанировать ему было не на чем. И всё же он вскочил на срубленный наскоро помост, мысленно отдавшись Матери Луне, покровительнице всех влюблённых. Зрители затихли в ожидании песни, но Рыжий видел перед собой только Пчёлку. Она тоже смотрела на него, удивлённая, и вовсе не собиралась никуда уходить. Тогда, глядя ей в глаза, он запел:

– Возлюбленная, ты прекрасна, как полная Луна.

Желанная, но недостижимая, плывёшь по небосклону

Моей жизни.

Возлюбленная, ты прекрасна, как полная Луна.

Я взнуздаю ночной ветер, чтобы целовать свет

Твоего лица.

Песня получилась недлинной, но пришлась по душе слушавшим. С помоста Рыжий спустился под крики одобрения прямо к Пчёлке. Опустив глаза, но подрагивая губами в улыбке, она взяла его за руку, и вместе они вышли из круга.

– Как ты сумел скрыть от меня, что можешь быть таким знатным песенником?

– Прости меня.

– Уже простила. И ты меня прости. – Она провела пальцами по его ушибленному носу.

– Чего там. Я всегда знал, что дикие пчёлы больно жалят…

Закрепив примирение поцелуем, Рыжий увлёк подругу к торговым рядам. Теперь, когда они снова вместе, праздник заиграл всеми красками, вспыхивая искрами золота в нарядах сородичей и среди разложенных товаров. Сколько удивительных людей и диковинных вещей было здесь! Но Рыжий не собирался праздно глазеть, он спешил сделать подарок, чтобы ещё дальше отодвинуть неприятные воспоминания прошедшей ночи, заслонив их радостью дарения и радостью принятия дара.

– Что ты хочешь, Пчёлка? – Вытягивая шею, оглядываясь по сторонам, он выглядел сейчас как озорной мальчишка, собираясь сделать первую в своей жизни покупку.

– Ты говоришь, как богатый предводитель! Вдруг я захочу кусок алого шёлка? Или иноземный ковёр? – засмеялась девушка.

А Рыжий тянул её к товарам, предназначенным для того, чтобы побаловать женщин любого возраста: здесь были бусы, гребни, накосные украшения, изящные поясные сумочки... Недолго раздумывая, взял маленькое бронзовое зеркальце в деревянной оправе с фигуркой Солнечного Оленя. Он знал, что равнодушная к женским безделицам Пчёлка зеркальца не имеет, а потому примет его. Расчёт шёл пушными шкурками.

– Теперь я должен подарить тебе то, что ты будешь надевать, чтобы любоваться собой в этом зеркале.

Они стояли подле черноволосого темнолицего торговца иноземным золотом и тканями. Рыжий показал на прекрасные серьги с синими камнями, почти такого же цвета, как бусы – его давний детский подарок. Торговец одобрительно закивал, улыбаясь, прикладывая серьги к ушам русоволосой красавицы. Пчёлка сразу поняла, что друг отдаст за них весь свой пушной запас, и тогда Златолуна и бабушка останутся ни с чем. Она пустилась на женскую хитрость:

– Это очень красиво, Рыжий. Но они слишком тяжёлые, я смогу одевать их только в праздники. Давай выберем лучше вот эти, – и она указала на самые простенькие колечки. – Такие я буду носить, не снимая.

Рыжий не стал спорить, а собственноручно, под руководством улыбчивого купца проколол девушке мочки ушей специальной серебряной иглой и вдел серьги, шепнув при этом: «Я тоже пролил твою кровь, и теперь отомщён».

Пчёлка прикоснулась двумя пальцами к ноющему уху, зажав согревающийся металл между ними и прислушиваясь к новым ощущениям. Сердце сказало ей, что она и вправду не снимет это украшение. Никогда.

Пчёлка одарила Рыжего великолепным поясом для ношения чекана и кинжала с золочёными головками грифонов на концах. Имея иной характер, она не стала водить его по торговым рядам. Ускользнув под каким-то предлогом, Пчёлка, не спеша, тщательно выбрала вещь, которая, как ей виделось, станет действительно хорошим оберегом для своего хозяина. Рыжий обрадовался подарку по-детски искренне и тут же спрятал прежний пояс, препоясавшись новым. Мимо пробежал какой-то парнишка, напевая: «… Я взнуздаю ночной ветер, чтоб целовать свет твоего лица»… Оба тихо рассмеялись ему вслед, и Рыжий на ходу приобнял девушку за талию, чувствуя, что теперь – всё. Отпустило, оттаяло.

Примирившись так, следующий день они провели на состязаниях, прибавив славы роду Лося. Пчёлка вышла победительницей в стрельбе из лука (чему Рыжий ничуть не удивился) и в соревновании девушек-танцовщиц: она смогла дольше всех танцевать в честь Небесных Прародителей, не останавливаясь. Её друг умело и скорее других укротил необъезженного жеребца и получил его в награду. А ещё, к огромному своему изумлению, он оказался лучшим борцом среди юношей, одержав верх ни столько силой, сколько ловкостью. Жеребца он назвал Звёздчатый – за тёмную шкуру, на которой проступали мелкие серые пятна – и решил оставить себе, а быстрого но покладистого Ястребка передать Дар Солнцу.

Три дня праздника пролетели стремительно, наполненные отчаянным торгом, сердечными встречами сородичей, новыми знакомствами и душевными песнями у вечерних костров. Двигаться назад решили следующим утром, после вечернего благодарственного обряда Знающих накануне. Когда лагерь только пробудился, Пчёлка и Рыжий убежали на прибрежную песчаную косу, чтобы выкупаться в озере напоследок. Неизменно восхищая, оно лежало меж гор, уходя в туманную дымку к горизонту, словно зыбкая мерцающая долина. Ежедневный утренний ветер ещё не улёгся, ероша частую рябь, но привыкших с младенчества и к ветрам, и к горной ледяной воде, их это ничуть не пугало. Погружаясь нагим телом в воды озера, они чувствовали себя как в прохладных, но любящих объятиях Матери Луны, и вышли на берег свежими и обновлёнными.

Похолодало. Высокую синеву из конца в конец пересекали теперь легкие отары небесных овец-облачков. Ехать по ночам больше не было нужды. Рыжий не догадывался, а Пчёлка знала, что эти последние три дня пути станут и последними днями, которые суждено им провести вместе как влюблённым. Знала, но запретила себе думать, и жила так, словно дни эти могли вместить все отпущенные ей годы. Неразлучные в дороге, когда приходило время становиться лагерем на ночлег, они отправлялись за дровами для костра. Под шутки и перемигивание родичей это было вменено им в обязанность на всё время путешествия. Поужинав, они раскладывали маленький костерок у своей палатки и, обнявшись, проводили вечер за разговорами. Решив, что девушка не желает излишней их близости до свершения обряда женитьбы, Рыжий больше не предпринимал попыток завладеть ею раньше. Тем более что был уверен: ждать осталось совсем немного. Ему нравилось мечтать вслух о предстоящей свадьбе и о том, как пойдёт их жизнь вдвоём. Подруга не выводила его из приятного заблуждения, с молчаливой полуулыбкой слушала, глядя в темноту. Намечтавшись досыта, Рыжий попросил рассказать о тех удивительных мирах, которые Пчёлке случалось посещать в сновидениях.

Устроив голову любимого у себя на коленях, девушка устремила взгляд в пламя костра, поглаживая кончиками пальцев его волосы. Может только в раннем детстве на руках матери мир для Рыжего виделся таким же – одновременно уютным и таинственным. Голос подруги, витающей мыслями в Запредельности, её неспешная, негромкая речь зачаровывали, уводя за собою:

– …А более всего влечёт меня мир светлый, который видела лишь дважды, где обитают сильные духом. Он подобен просторному, вечно цветущему горному плато. Каждый пребывает там в уединении, но стоит лишь пожелать, и ты окажешься рядом с другими, близкими тебе сердцем. Там вечная весна и тепло, а потому чертоги нужны лишь для вознесения молитв. Ковром для всех лежит душистое разнотравье, а кровом служит небесный свод. Каждая травинка светится там светом радугоподобным. А самый воздух, если приглядеться, полон крохотных светящихся бестелесных созданий, которые с дыханием попадают тебе в грудь, и так же легко вылетают наружу, оставляя чувство необычайной лёгкости и силы. Когда я умру, то непременно отправлюсь туда.

– Ты возьмёшь меня с собой, Пчёлка?

– Если только пожелаешь.

Она улыбнулась, и в неверных отблесках костра Рыжий не мог понять по её лицу, шутит она, или обещает всерьёз.

***

Развязка приближалась так же неуклонно, как дымы родовых шатров. До последнего Пчёлка ждала, что Рыжий сам наведёт её на печальный разговор о грядущей разлуке. Но он оставался абсолютно уверенным в том, что везёт её домой как невесту, и в их общей счастливой судьбе. Тем горше казалось ей предстоящее им обоим испытание. Пчёлке приходилось лишь надеяться, что однажды он поймёт её и простит всем любящим сердцем, которое сейчас она по доброй воле должна жестоко ранить.

Когда до селения осталось миновать последнее урочище, Пчёлка попридержала своего коня и предложила Рыжему остановиться. Тот с готовностью согласился, пытаясь угадать, что у неё на уме. Не вышло. Сказанное ошеломило его настолько, что он долго не мог поверить в то, что ясно слышали уши.

– Но зачем?! Ведь ты любишь меня и не обещана никому. Зачем же нам расставаться?

– Я не вправе объяснить тебе. Надеюсь, вскоре ты всё сможешь понять сам.

– Я не хочу ничего понимать – только быть с тобой!

– Для меня это невозможно. Помнишь наш давний разговор после твоего возвращения с пастбищ? С тех пор судьба моя не изменилась. Эти несколько дней счастья – всё, что я могла позволить для нас. Теперь они позади – прости меня, если сможешь. Уезжай домой, я хочу побыть одна.

Не столько по словам, сколько по голосу и глазам, до боли сухим и честным, Рыжий понял, что решение её непоколебимо.

– Что ж, – сказал он севшим голосом, – даже умерший заслуживает последнего поцелуя. Ты подаришь мне его?

Пчёлка молчала, опустив глаза. Какой бы силой воли не наградили её Прародители, она всё равно оставалась лишь женщиной. И сейчас ей было невыносимо тяжело. Он подошёл вплотную, обнял. Поцелуй отдавал полынной горечью, хоть далеко было до цветения полыни…

– Мы расставались и прежде, но всегда встречались снова. Так будет и теперь, слышишь? Я дождусь новой встречи!

Он ушёл в разгорающийся закат, держа коня в поводу.

***

В поздний час во всём селении уже спали, унялась суматоха встречи. И только в шатёр Вепря и Златолуны ещё не пришло умиротворение. Дар Солнца настороженно ёрзал, сидя на своём ложе. Бабушка что-то недовольно бормотала в стороне, похожая на старую, взъерошенную хищную птицу. Мать убрала остатки ужина и, печально вздохнув, опустилась на ковёр рядом со старшим сыном. Ирбис и Вепрь сидели друг против друга у самого очага, огонь в котором вспыхивал, разгораясь, как гнев отца.

– Завтра утром каждый встречный будет спрашивать у меня, когда мы станем праздновать твой сговор. Всё селение завтра станет говорить о вашей свадьбе, а ты отвечаешь мне, что свадьбы не будет! Объяснись!

– Медвяна сказала мне сегодня, что… не станет моей женой, и больше никогда не переступит… порог нашего шатра, – Ирбису было трудно говорить, губы кривились в паузах между словами. Он изо всех сил старался, чтобы голос не дрожал.

– Не переступит, говоришь? Добро! Столько лет эта девка таскала тебя за собой – будто на поводке, как зверя, выученного для охоты!.. – Вепрь всё более горячился, играя желваками на щеках.

– Прошу, отец, не говори о ней плохо…

– Я говорю о ней правду! Эта распутница крутила тобой, как хотела, на глазах у всех. Да ты готов был ей подошвы сапог вылизывать, а теперь наскучил?!

– Распутником лучше назови меня – я этого вправду заслуживаю. Мне кажется, что она связана обещанием перед Знающими, и потому не вправе даже объяснить… Она любит меня, отец!

Угрюмый Вепрь молчал, наливаясь краской. Тут в разговор вступила Перо Грифона:

– Сын, перестань терзать мальчишку. Ты же видишь, он и так едва держится. Эх, в моё время существовал обычай, по которому можно было выдать замуж любую строптивицу, – тут она словно спохватилась, – только для тебя, Ирбис, это всё равно не подходит.

– Какой обычай, бабушка? – Рыжий впился в неё глазами.

– Сказала «не подходит» – значит, не подходит, а больше тебе и знать ничего не надо!

Очевидно, об этом обычае было известно и родителям, потому что они переглянулись, причём мать выглядела испуганной, а отец сделался угрюмым, и пунцовые пятна сошли с его лица.

– Ну, раз так, – Вепрь тяжело поднялся, – переспим с этой бедой, а завтра с утра я пойду в шатёр Несгибаемого и Белой Птицы.

Ирбис тоже встал и направился наружу, а у выхода, как бы невзначай, стукнул дважды ладонью о шест. Это был их с братом условный сигнал. Спустя некоторое время Дар Солнца уже стоял рядом с ним под ночными звёздами.

– Я уйду из шатра до рассвета, и буду рыбачить у камня, куда мы ходили вместе. Вызнай у бабушки про тот древний обычай. Что хочешь делай: хоть плачь, хоть шерсть с нею вместе пряди, но вызнай!

– Но ты же знаешь бабулю, она, если не захочет…

– Часто ли я прошу тебя о помощи? Понимаешь ли ты, как мне важно не потерять Пчёлку?

Дар Солнца в ответ только растерянно шмыгнул носом, как маленький.

Ирбис взъерошил его волосы, добавив:

– Только отцу не сказывай, где я. – И пошёл в сторону шатра.

Он не сомкнул глаз всю ночь. Больше всего на свете ему хотелось быть рядом с любимой. Но, зная Пчёлку, он понимал – не прийти ему к ней просто так. Может, таинственный «не подходящий» обряд что-то изменит?

Перед рассветом Ирбис тихо выскользнул из своей постели, взял снасти, хранящиеся снаружи, и ушёл к условленному месту, где у большого камня в Изумрудную впадал ручей. Он сделал это, чтобы избегнуть разговоров с родными и визитов любопытных гостей.

Во второй половине томительного дня явился младший. Выглядел он, словно уронил любимый нож в водопад и очень не хочет лезть за ним, но и оставить тоже не может. Ирбис крепко взял его за плечи:

– Ты узнал? Говори!

– Бабуля мне ничего не сказала, и отправила куда подальше с моим нытьём. А пряжу она сегодня не прядёт.

– Тогда зачем же ты пришёл?!

– Я узнал кое-что у старого Лося.

Лось был давним другом семьи, по возрасту немного старше Пера Грифона. Вепрь, будучи когда-то у него в помощниках, перенимал секреты кузнечного мастерства. Потом годы взяли своё, и, утратив былую силу и ловкость, Лось сам стал ходить в помощниках у Вепря, сделав его своим преемником. Несколько лет назад он и вовсе отошёл от ремесла, вкушая спокойную старость.

– Ну, так не томи, рассказывай!

– Только старый Лось тоже сказал, что это не для тебя… Да ладно, слушай: тот, кто хочет во что бы то ни стало заполучить в жёны любимую девушку, должен отправиться в горы, вооружённый лишь ножом. И принести ей шкуру снежного барса… Когда охотник постелет шкуру перед своей избранницей, она встанет на неё и согласится быть его женой. Если же она любит другого, то должна тут же объявить об этом, и выйти за него немедля. Странный обычай. Ты – жизнью рискуй, а она – за другого!

– Нет у неё другого, – Ирбиса начала пробирать дрожь нервного возбуждения.

Вдруг Дар Солнца схватил его за руки и заговорил взахлёб, почти плача:

– Братик, ты не ходи, сожрёт он тебя, этот барс, и не посмотрит что вы с ним одного имени! А коли не сожрёт – это ведь тотем, кто свой тотем убьёт, тому не жить!

– Дурень ты, а ведь уже большой… – Ирбис растроганно прижал брата к себе. – Не могу я иначе. Или умру, или сохраню свою честь, а повезёт – счастлив буду! Если я не вернусь, чекан мой и горит со шлемом возьми себе.

Дар Солнца вжался лицом в братнино плечо и замотал головой.

– Если до отца дойдёт слух, что ты мне про всё вызнал – накажет тебя. Терпи как мужчина. Пока меня нет – ты старший сын.

Ирбис с трудом отодрал брата от себя и твердо, с улыбкой глядел ему в лицо, ожидая, пока тот укрепится.

– Теперь прощай.

– Прощай... – глухим эхом отозвался Дар Солнца.

Он смотрел в удаляющуюся спину, пока Ирбис не скрылся из виду. Собрал улов, снасти и поплёлся домой.

***

Медвяна третьи сутки не выходила из шатра, не принимая пищи и воды. Сделав окончательный выбор и оттолкнув единственного человека, с которым хотела бы разделить свою жизнь, она теперь жаждала как можно скорее отправиться в селение Знающих, или умереть. Впрочем, она понимала, что голодная смерть не самый быстрый способ уйти к Прародителям.

В первое утро прибежал взволнованный Дар Солнца, предупредить о том, что их шатёр собирается навестить Вепрь, и что придёт он не в добром расположении духа. При этом мальчишка прожигал Медвяну самыми умоляющими взглядами, на которые только был способен. Девушка же оставалась безучастной. Пожаловал и Вепрь. Произнеся приветствие, он уселся у очага напротив хозяина и начал возмущённую речь. Несгибаемый встретил гостя радушно, не забыв откупорить запас «слёз Луны» из заветного сосуда. Вепрь смягчился, но не оставил своих разговоров. Он говорил о том, что его сын и его семья оскорблены недостойным поведением его, Несгибаемого, дочери. И он требует либо согласия на брак, либо приличествующих извинений. Несгибаемый отвечал, что, по его мнению, легкомысленное поведение девушки не заслуживает гнева настоящих мужчин, коими они являются. И предложил Вепрю принять его лучшего коня на ближайшем Празднике скота, объявив, что задумал сделать Ирбиса, уже проявившего себя доблестью, предводителем Круга юных воинов и охотников, ведь прежний предводитель женился и уже не может посвящать всё свое время воспитанию юношества. Выслушав это и осушив не одну чашу, гость покинул шатёр вполне довольным, но так и не удостоил девушку даже взглядом. Медвяна с благодарностью подумала об отце. Если Рыжий сейчас сделается предводителем, хлопоты наилучшим образом отвлекут его от чёрных мыслей.

Следующим утром, вернувшись от ручья с вёдрами, Белая Птица рассказала о том, что Ирбис ушёл из селения, и, как поговаривают, за шкурой барса, чтобы по древнему обычаю поставить Медвяну перед выбором: выйти за него, или за соперника. И эту весть дочь её приняла невозмутимо. Сердцем она чувствовала, что встретится ещё с возлюбленным, а значит, живым он выйдет из единоборства со зверем. Только зачем он решился на это? Обдумывал ли свой шаг или поддался порыву? Прислушавшись к шёпоту сердца, поняла: Рыжий пренебрёг страшным запретом по велению души. Идя к любви через страх смерти, показывая и возлюбленной, и Небу свою непреклонность. Да будет так.

***

На четвёртые сутки по возвращении домой Медвяна проснулась счастливой. Она чувствовала абсолютную уверенность, что сегодня покинет селение навсегда. Сегодня для неё закончатся годы безвременья, томительной неизвестности. Она сделает первый шаг по пути своего предназначения, и, каким бы оно не оказалось, это будет безмерно лучше, чем жить жизнью, которая тебе не принадлежит. Сердце пело о том, что Знающие отправились за ней и уже приближаются к их дому. Безмятежно улыбнувшись едва проснувшейся, изумлённой матери, она встала и вышла из шатра, направляясь к реке, чтобы совершить омовение. Чистый небосвод обещал ясный день.

Сборы были недолгими. Медвяна переоделась, взяв с собой только нож, пищу в дорогу, да те мелочи, которые дороги памяти. Затем она обратилась к отцу:

– Моё оружие и воинская одежда пусть перейдут к моему брату.

На их с матерью непонимающие взгляды, ответила с улыбкой:

– Небесные Прародители подарят вам сына, когда я уйду.

Несгибаемому и Белой Птице проводы давались тяжело, хоть они с самого рождения дочери знали, что этот день наступит однажды. Вернувшись из путешествия, она сразу упредила их: час расставания близок. Но им продолжало казаться, что прощание ещё можно отложить на долгий срок. Меж тем входной полог откинулся, и Знающие вошли в шатёр. Это оказались всё те же мужчина и женщина, которые оставили на плече девушки знак Солнечного Оленя. Увидев их, Белая Птица рванулась к Медвяне, крепко прижав её к себе, словно этим могла отвратить судьбу. Несгибаемый, шагнув вперёд, обнял их двоих. Так стояли они долго: родители с опустевшими от горя сердцами, и единственная дочь – телом ещё пребывающая с ними, ещё отдающая им последний луч тепла и любви, а душой уже ушедшая, недостижимая, непонятно счастливая. Как проститься навеки с самым родным человеком, когда он жив?

***

Не каждый день Знающие приезжают в селение за избранницей Небес. Все, кто успел узнать об их появлении и об отъезде Медвяны, провожали двух всадниц и всадника до границы земель рода Лося.

Ирбис вышел навстречу там, где в долину сбегала горная тропа. Медвяна заметила его издали, придержала коня. Процессия, к которой присоединились теперь и двое верховых дозорных, остановилась. Ирбис тоже узнал Медвяну ещё издали, хотя выглядела она необычно. На ней был тот самый девичий наряд, в котором она приходила на Вечернюю встречу в его шатёр. Поэтому в первый миг сердце его встрепенулось, как пойманная птица, и заколотилось бешено: он решил, что опоздал, и её увозит в чужое селение неведомый жених. Но разглядев рядом с ней Знающих, Рыжий всё понял. И, хоть теперь это было бессмысленно и неуместно, расстелил шкуру барса перед копытами её коня. Поднялся гул возбужденных голосов. Девушка легко спрыгнула наземь и встала на пятнистую шкуру прямо перед Ирбисом. Ирбис глядел на неё и понимал: что бы ни случилось сейчас, он будет одинаково благодарен. Прекрасная в своём девичьем платье, вся просветлевшая и торжественная, словно и впрямь перед свадьбой, она негромко заговорила:

– Если бы в моём сердце оставался хоть один свободный уголок, я сейчас же, не колеблясь, отдала бы его тебе. Но оно и так… давно и безраздельно твоё.

Медвяна умолкла, не найдя больше слов. Молчали все вокруг, напряжённо вслушиваясь. И тогда в просторной тишине, в звоне цикад произошло нечто непостижное уму. Ирбис не шевельнулся, даже не взял её за руку, только смотрел. Он чувствовал, что любое прикосновение сейчас им не нужно, ибо вне тела, повинуясь воле настолько властной, что она могла противоречить воле Прародителей, они оба сливались и перемешивались друг с другом. Ирбис понимал, что более никогда он не станет полным и не будет всем своим существом здесь, ведь отделившаяся часть его отправится сейчас вместе с нею в селение Знающих. Медвяна же частью себя навсегда пребудет вместе с ним. Тайная радость этого понимания согрела его. То, что произошло, осталось незамеченным никем, кроме их самих и Знающих. Те проследили за метаморфозой с невозмутимостью изваяний.

Трое всадников поскакали прочь, вздымая сухую пыль долины. Ирбис свернул пятнистую шкуру, с поклоном передав её Несгибаемому, и, ни на кого не глядя, первым двинулся к селению, внимательно прислушиваясь к своему новому Я.