Посланница и Хранитель

Весь путь до заката солнца Медвяна проделала в молчании, со смиренным восторгом встречая начало новой жизни. Нежданно обретённая внутренняя сопричастность с любимым окрыляла. Это поистине сладостная награда за всю горечь, которую им пришлось принять. Знающие, понимая ее состояние, также молчали, изредка обмениваясь репликами между собой. Поднявшись на перевал и заночевав в горах, они продолжили путь, достигнув селения Служителей Неба на второй день.

Медвяна с любопытством глядела на всё, что знала прежде только по рассказам отца, не раз возившего сюда дары и покупавшего роскошные ткани всевозможных оттенков красного цвета, которые так умели окрашивать только здесь, да ещё в чужедальних землях. Их троицу встретили радушно, словно давно ждали, да оно, в сущности, так и было. Хрупкий юноша с яркими улыбающимися глазами препроводил их в просторный шатер светлого войлока. Там прибывших ждала обильная вкусная трапеза. После еды их спутник-Знающий куда-то удалился, а Медвяну и её наставницу всё тот же яркоглазый юноша отвёл в шатёр более скромных размеров, где они остались вдвоём, имея в распоряжении по великолепному меховому ложу. В шатре витал ароматный дымок курящихся трав, очевидно, обладающих умиротворяющим действием, потому что Медвяна, ещё недавно донельзя взбудораженная новизной обстановки, ощутила покой в душе и приятную тяжесть в усталом теле.
С наслаждением растянулась она на пушистых шкурах и мягчайших войлочных одеялах. Ей подумалось: насовсем ли останется она в этом жилище, или ожидать новых перемен, до того, как участь её станет окончательно определена? В ответ на эти мысли Знающая, сидящая со скрещенными ногами на своей постели, промолвила:

– Мы здесь только гости, девочка. Постарайся уснуть сейчас и проспать до рассвета, завтра нас ждёт неблизкий путь, мы будем в дороге много дней. Место, где ты проведёшь оставшееся время на Земле, затеряно в степях и горах далеко отсюда. Там есть другое селение Знающих – Земные пределы Небесных Прародителей - неведомое твоим родичам.

Проговорив это, женщина вдруг сняла сложное сооружение из смоляных волос, покрывавшее её голову, оказавшуюся гладко выбритой. Медвяна невольно ахнула, увидев безволосую человеческую голову впервые в жизни. С таким же смешанным чувством жалости и удивления она когда-то разглядывала свою первую белку, с которой ободрала шкурку. Она подумала, что Старшая сестра оскорбится её несдержанностью, но та только рассмеялась:

– Волосы хранят память о прошлом, которая мешает беседовать с Небесными Прародителями. Поэтому Знающие женщины волос не имеют. А наш парик устроен так, что внутренний слух всё время нацелен в Небо. Мы снимаем его только для отдыха и сна, и только если это просто сон для восстановления бодрости тела.

– А как же мужчины? – Медвяна вспомнила о том, что волосы их спутника выглядели самыми настоящими.

– Мужчины не умеют беседовать с Прародителями. Они могут получать знание-без-слов, запечатлевать его в словах и передавать другим. Когда мужчины не находят, как выразить своё знание, мы помогаем им, обращаясь за советом к Небесным Прародителям.

Медвяна помолчала, пропуская меж пальцев шелковистую косу, с которой ей, оказывается, в скором времени предстоит расстаться. Совершенно вразрез их беседе, откуда ни возьмись, всплыл вопрос, не дававший покоя в последние дни у родного очага:

– Скажи, почему я должна была познать любовь, а потом отказаться от неё, испытывая страдания, и только после этого вы пришли за мной?

Женщина не спешила с ответом. Она надела изящную войлочную шапочку, извлечённую из поясной сумки. Потом плавно, единым движением расплела скрещенные ноги и улеглась на своём ложе с явным наслаждением. Опершись на локоть, она вгляделась в Медвяну лучащимися глазами и, удовлетворённая созерцанием чего-то невидимого, сказала:

– Я не могу понять, чем так тесно связана твоя судьба с судьбой этого юноши, отчего Небеса в последний момент свели вас вместе и смешали вашу суть, подобно супругам, прожившим бок о бок не один десяток лет… Может статься, это как-то поможет тебе на твоём пути. Но как бы то ни было, перед уходом в Запредел тебе придётся вернуть ту часть себя, которая сейчас пребывает в его теле, и отдать ему то, что не принадлежит тебе. А это возможно сделать лишь встретившись. Ты ещё увидишь его, девочка.

Услышав эти слова, Медвяна, сама не ожидая того, заалелась и прерывисто вздохнула. Она знала, что Рыжий сейчас испытал те же чувства, и смог угадать их причину. Удивительно, что, расставшись, они стали душевно ближе, чем тогда, когда заключали друг друга в объятия. А Знающая, лёжа с закрытыми глазами, сказала негромко, будто для себя:

– Сердце, познавшее любовь, теряет страх смерти. Сердце, познавшее страдание, обретает мудрость.

***

В Земные пределы Небесных Прародителей они прибыли после долгого путешествия с небольшим караваном странных горбатых вьючных животных – как знала Медвяна, их шерсть использовалась для придания особой прочности шерстяным тканям – и в сопровождении пяти вооружённых всадников. Здесь Старшая сестра покинула её, а молодой мужчина, чем-то неуловимо похожий на того, кто принимал их в селении за перевалом, отвёл в отдельно стоящий шатёр и удалился. Внутри никого не было, и ложе оказалось только одно. Впервые после того, как оставила свой дом, Медвяна почувствовала себя встревоженной и беспомощной. Но не успела она предаться этому состоянию, как входной полог сдвинулся, пропустив внутрь юную миловидную девушку, волосы которой, заплетённые в тугую косу, были на месте. Девушка, одетая в светло-оранжевую рубаху и юбку из поперечных красно-коричневых полос ткани разного оттенка, держала в руках столик-поднос с маленькими точёными ножками, уставленный деревянными мисочками с разнообразной пищей, издающей дразнящие ароматы. Посредине подноса возвышался бронзовый чайник с горячим напитком из трав и мёда.

– Подкрепитесь, госпожа, – сказала девушка, поставив свою ношу у очага на месте для трапезы.

– Я не госпожа…

– Госпожа Девятая Луна велела вас называть так.

Видя растерянность Медвяны, девушка пояснила:

– Это имя той женщины, с которой вы прибыли. Меня зовут Устремлённая, я стану служить вам всё время, пока вы здесь.

– А моё имя… – Медвяна не договорила, так как девушка быстро приложила ладонь ко рту в знак молчания.

– Не надо, госпожа. Прошлое остаётся в прошлом. Сегодня вас нарекут новым именем. – Девушка ласково улыбнулась, добавив:

– Поешьте, госпожа. Я скоро вернусь.

Пища на вкус оказалась ещё лучше, чем можно было предположить по запаху. Все продукты были, в общем-то, знакомы, кроме удлинённых, сваренных красноватых зёрен, белых изнутри. Однако здешние мастера приготовления еды добавляли в блюда незнакомые иноземные пряные травы, которых в долине Изумрудной реки никто не знал. Стоило новоявленной госпоже покончить с едой, как служительница тут же явилась, наводя на мысль, что она всё это время простояла за пологом шатра, подглядывая в дырочку за тем, когда потребуется войти. Но, конечно, на самом деле это было одно из воспитанных в ней умений. Подойдя и поклонившись, она протянула руки, чтобы собрать пустую посуду, и Медвяна ахнула в ужасе. Ладони и промежутки меж пальцев девушки были кроваво-красными, в потёках, будто она только что исполняла какой-то жестокий ритуал. Замерев на миг и проследив за её взглядом, Устремлённая тихонько рассмеялась.

– Не пугайтесь, госпожа. Это всего лишь краска, она отмоется, не пройдёт и недели. В ожидании вашего появления я работала в красильнях, это хорошее место для развития смирения и своевременности.

–Ты ждала моего появления?

– Да. Меня вырастили и воспитали для того, чтобы служить вам. Родители отдали меня в селение Знающих по обету, когда я была совсем маленькой.

Говоря, она споро собрала мисочки одну в другую, оставив на столике ещё не опустевший чайничек и чашку. Поднявшись, унесла грязную посуду вон.

Пока её не было, Медвяна задумалась о том, что её участь, которую она считала печальной, гораздо лучше, чем участь этой девушки. Вырасти среди чужих, вдали от своего рода. Прожить годы лишь для того, чтобы однажды стать прислужницей для такой, как она. Сама она хотя бы оставалась свободной и жила как желала, до того, как попала сюда.

Тем временем девушка вошла в третий раз, держа перед грудью аккуратно сложенные яркие одежды.

– Госпожа, сейчас я должна отвести вас в баню для обряда очищения. После него вы облачитесь вот в это, а всё, что принадлежало вам прежде, будет предано огню. – Тут она понизила голос. – Но если вы желаете оставить себе что-то, что вам дорого, с чем не хотите расставаться… Вы можете сейчас положить это вот сюда. – И она достала из принесённых вещей небольшую поясную сумочку благородных оттенков красного войлока. И добавила ещё тише:

– Я никому не скажу.

Медвяна удивлённо и испытующе взглянула ей в глаза.

– Благодарю за совет.

В сумочку перекочевало бронзовое зеркальце – подарок Ирбиса. Когда Медвяна начала снимать бусы небесного цвета, чтобы поместить их туда же, то бусины и бисер рассыпались меж пальцев с разорванной нити и покатились по коврам. Обе девушки стремительно кинулись подбирать крошечные шарики лазури.

– Откуда они у вас? – спросила Устремлённая, со странным чувством щемящей грусти перекатывая бусины на ладони.

– Подарок любимого, – улыбнулась Медвяна.

– Как жаль… – вздохнула та.

И Медвяна не стала спрашивать: жаль ли ей рассыпавшихся бус, или разорвавшейся нити судьбы.

***

Превращение из девушки-воина в Знающую происходило слишком быстро, как если бы прежде жизнь её была водой горного озера, которая, покинув своё зеркалоподобное вместилище, гремящим водопадом понеслась по камням крутого склона. Она вспоминала, как в первый же день по прибытии прошла посвящение. Когда её, уже одетую в белый шёлк и изысканные оттенки багряного и алого, посадили у очага и принялись срезать ещё тёмные от влаги пряди одну за другой и бросать их в огонь… Тогда, вдыхая смешанный запах дурманящих благовоний и палёного волоса, она заново прожила ночь у табуна и превращение Рыжего из мальчика в мужчину. Даже ощутила подушечками пальцев прикосновение его волос. Кем же становилась она? Когда её оголённую голову увенчал угольно-чёрный парик Знающей, она сквозь туман в сознании услышала, как совершающая обряд старая женщина провозгласила:

– Отныне и навсегда нарекаю тебя Посланница.

***

Посланница ожидала прихода своей наставницы Девятой Луны. И та, как всегда, оказалась внутри шатра внезапно. То ли она вошла в тот краткий миг, когда девушка перевела взгляд с входного полога на затрещавший хворост в очаге, то ли очутилась рядом за один взмах её ресниц и касание сомкнутых век. Безмолвная, она зажгла в бронзовой чаше семена дурманящей травы бангха и только тогда заговорила.

– Ты должна узнать всё о себе прежде, чем мы начнём работу. Ты можешь только по доброй воле принять свой жребий. Наступают мрачные времена для потомков Небесных Прародителей. Народ Солнца и Луны слабеет, новые поколения рождаются уже не те, что прежде. Придёт день, когда на этой Земле не останется ни одного из нас. Прародители открыли, что мы должны сберечь те драгоценные знания, которые имеем, и передать их, как послание, народам, которые придут спустя много времени после нас. Этим посланием станет твоё тело. Для такой миссии ты подходишь лучше всего. Ты – совершенное послание.

Посланница слушала, чувствуя, как мурашки озноба разбегаются по коже, хотя в шатре было тепло.

– Мы наполним твоё тело знаниями, как сосуд наполняют молоком. И когда эта работа завершится, дух твой волен будет уйти в любой из миров, а тело останется в этой земле. Мы погребём его так, что оно пролежит нетленным тысячелетия, до тех пор, пока времена не изменятся, и новые люди не найдут его. Тогда любой, кто окажется рядом с твоим телом и будет готов, сможет впитать в себя ту часть наших знаний, для которой он открыт, даже не замечая этого. Согласна ли ты стать совершенным посланием Небесных Прародителей?

– Согласна, – ответ прошелестел откуда-то со стороны, словно чужой, словно её растождествление с собственным телом уже начало происходить. Потрясённая словами Старшей Сестры, разве могла она отказаться, не имея другой судьбы?

– Я довольна твоей решимостью. – Произнеся это, наставница будто накрыла ей плечи пушистым одеялом. Снова стало тепло.

– Тогда тебе нужно призвать своего Хранителя, ибо предстоящее таит многие опасности. Мы сделаем это сейчас.

И она, чуть склонив увенчанную чёрным с золотым убором голову, высыпала на угли бронзовой чаши новую порцию травы из поясной сумочки. Окрашенный пламенем костра дым поднялся прихотливыми струйками. Посланница ощутила резкий запах, пространство сдвинулось в узкую щель, и прямо перед ней возникли тёплые и напряжённые глаза Девятой Луны.

– Но как мне призвать его? Кто он?

– О, девочка, на эти вопросы мне не дано ответить, это же ТВОЙ Хранитель! Ступай и найди.

В следующий миг она почувствовала толчок в спину, хотя наставница продолжала оставаться перед ней. Головой вперёд, Посланница выскользнула в ту самую щель в пространстве и закувыркалась, падая в бездну, сгруппировавшись по привычке воина-охотника. Вокруг клубилась тьма, и ужас обуял её, когда из тьмы уплотнились невидимые руки, прервав падение, опутав и потащив куда-то вбок. Там мрак сгущался жадным чёрным жерлом, и юная Знающая поняла – если её смогут затянуть туда, возврата уже не будет. Тогда, выплеском изнутри расправив тело, чтобы легче стало кричать, она, повинуясь безотчётному страху, что было сил, воскликнула: «Ирбис! » Почему? И снова, так громко и отчаянно, как возможно только в смертельной опасности, всем телом, напряженным, как деревянное тело лука: «Ирбис!!! » Он возник, будто прилетевший на крыльях (да и как иначе передвигаться в этой бездне? ), очутился рядом, как было бы в прошлой их жизни, случись ей попасть в беду и позвать на помощь. Ринулся, разящий, подобно хищной птице, и чёрные лапы отпустили, развеялись в прах. Подхватил её, падающую, на руки и понёс бережно. А она, ещё не опомнившись от изумления, шептала: «Летящий Ирбис, летящий Ирбис…» Хотела заглянуть в милые зелёные глаза, но вместо них увидела лишь янтарное свечение, заворожившее и медленно превратившееся в пламя костра.

***

Посланница лежала боком на своём меховом ложе и смотрела на огонь. Головной убор Знающей находился в изголовье, на голове – она потрогала руками – надета войлочная шапочка. Посланница перекатилась на спину и стала растирать онемевшее от долгой неподвижности тело. Стояла ночь, сквозь дым в купольном отверстии шатра горела яркая звезда. Девушка размышляла.

Значит, у неё получилось, и она призвала своего Хранителя? Но разве может это быть Ирбис? Значит, может. Выходит, они неразрывно связаны не только своей любовью, привязанностью, общим прошлым – но и предназначением. А, значит, и будущим. Почему же Знающие этого не сказали? Это очередная проверка для неё, или им не дано постигнуть всё? Или есть нечто в её судьбе, что может быть открыто только ей?

В шатёр тихонько заглянула Устремлённая:

– Вы проснулись, госпожа? Сейчас принесу поесть.

– Разве сейчас время еды? – удивилась Посланница, подразумевая, что до утра ещё далеко.

– Теперь для вас время еды может быть в любое время, – засмеялась девушка. – Нужно подкрепить силы.

Не прошло и суток, как Старшая сестра пришла к ней вновь и, развернув свёрток багряного шёлка у себя на коленях, показала искусно сделанную гривну из шести барсов, покрытых золотом.

– Одень, Посланница. Это твой оберег и знак твоего положения здесь, в селении Знающих. Теперь, до тех пор, пока пребываешь с нами, ты являешься всё равно что царственной особой. Все мы будем служить тебе. Даже я. – Тут она очаровательно улыбнулась, помогая новообращённой замкнуть застёжку.

Золотая гривна легла туда, где прежде были лазурные бусы, которые когда-то, не снимая, носила Пчёлка. Что ж, всё в поднебесном мире меняется неудержимо и непредсказуемо.

***

Выполнять своё предназначение оказалось тяжело. Хорошо, что рядом такая преданная и чуткая Устремлённая. Заботиться о госпоже для неё в радость, ведь это – её предназначение, то, для чего она родилась и жила до сих пор. Потому скоро-скоро Посланница уже не мыслила себя без неё.

Сначала требовалось очистить тело от воспоминаний. Лишив волос, Знающие женщины отсекли её прошлое. Но воспоминания остались. Удалившись в маленькую пещерку среди пустоши высокогорного плато, образованную нагромождением огромных обточенных ветрами валунов, девушка отпускала себя на волю памяти, причудливо петляющей по минувшему. От кома влажной голубоватой глины, она отламывала кусочки и перекатывала их в ладонях, через руки отдавая воспоминания земле. Когда приближались вечерние сумерки, она поднималась, растирала, оживляя, онемевшие в неподвижности ноги, собирала глиняные шарики в узелок хлопковой материи и отправлялась к реке. Там высыпала тяжёлое содержимое свёртка в воду Ак-Алахи. Всплеск – и по воде облачком плывёт белёсая глиняная взвесь. В ней – дом, родители, вечера за рукоделием у очага, простой и милый сердцу повседневный труд. Охота в зимней тайге, когда с лёгким шорохом падают с веток и рассыпаются в воздухе снежные шапки. Весенние перекочёвки, полные солнца и общей радости родичей. И Рыжий. Ей не хотелось думать о нём, изымать эти тёплые воспоминания из себя и отбрасывать прочь, но он пронизал собою всю её предыдущую жизнь, всё её прошлое было от него неотделимо. Она уходила от реки в свой шатёр, а глиняные шарики таяли в быстрой снеговой воде, чтобы к утру исчезнуть совсем.

Так был занят каждый её день, пока однажды Девятая Луна не приходила и не говорила: «Время пришло, ты уже готова». Тогда появлялся Знающий, иногда он приезжал издалека. В первый раз это был старик с севера.

Посланницу посадили у очага. За спиной её неслышно опустилась Устремлённая, принеся с собой мягкую тряпицу и чашу со слабым раствором уксуса. По другую сторону очага расположился мужчина-Знающий, тот самый, с кем она прибыла сюда, певший во время ритуала в их шатре, когда она получила знак Солнечного оленя на своё плечо. У левого уха её притаилась Старшая сестра, старика же с благоговением усадили напротив в специальном удобном кресле с высокой спинкой, но без ножек. Старшая сестра наполнила бронзовую курительницу угольями и посыпала дурманящей травы. Посланницу окуривали дымом, причудливыми завитками устремлявшимся к дымовому отверстию свода, оставляя других участников действа в ясном сознании. Шатёр уже казался ей огромной гулкой пещерой, где каждый шорох оглушал, многократно отражаясь от стен. Пространство сгущалось, наполняясь вязью древних молитв, искусно выпеваемых Знающим у очага. Он призывал Небесных Прародителей обратить взоры на своих достойных детей.

Посланница впала в состояние умиротворённого оцепенения, когда навстречу ей зазвучал низкий глухой голос Знающего-старика. Сделалось жутко. Слова его, понятные каждое в отдельности, не складывались для неё в осмысленную речь, переплетались и путались. Будто липкий туман или густая паутина, они обволакивали кожу, пока Знающая не почувствовала себя опутанной коконом его речей. Ужас вспыхнул в солнечном сплетении, когда она ощутила, как эта паутина начинает просачиваться сквозь кожу и плоть вглубь, внутрь, в самые кости её. Девушка закричала и забилась, не в силах встать на утратившие подвижность ноги, удерживаемая Устремлённой и Девятой Луной. А голос старика не умолкал ни на миг. Погружённая во тьму дурмана, потерявшая чувство реальности, она увидела, как из-за спины на её зов стремительно шагнул верный Ирбис, готовясь рассечь тенёта и поразить того, кто опасен.

– Нет!

Твёрдый окрик Девятой Луны заставил девушку замолчать и загнал ужас в неведомые глубины, его породившие. Посланница не видела её, но осязала тёплое дыхание Старшей сестры у своего уха. Она шептала, и голос удивительным образом успокаивал сознание, оставалось только вибрирующее напряжение в животе.

– Ты не должна сопротивляться, девочка. Позволь ему проникнуть в тебя, это не причинит вреда. Ты – только наблюдатель сейчас. Просто наблюдай, что происходит с телом. Смирись и откройся.

Кивнув ей, она мысленно сказала Ирбису: «Так должно быть, милый. Я уже не боюсь». Немая светлая тень послушно исчезла в бесконечность, обдав едва уловимым, мягким дуновением. Сознательно расслабившись, Посланница отбросила отвращение и настроилась так, как велела Девятая Луна. То, что происходило с ней, напоминало зашивание раны, когда плоть под действием снадобья не чувствует боль, но замечает протыкающее усилие иглы, скольжение нити меж тканями – и это длилось, длилось…

Сколько времени прошло с тех пор, как всё началось – часы? сутки? Мужские голоса звучали, накладываясь друг на друга, Девятая Луна что-то нашёптывала ей в самое ухо, вливала в рот горько-бодрящее снадобье, не давая впасть в забытьё, Устремлённая поддерживала сзади, аккуратно вытирая чуть тёплой влажной тряпицей с лица и шеи струйки холодного пота. Запах уксуса и бангхи…

Избавление наступило, когда её окурили дымком тлеющего гишнеса и арчина. Мир стал постепенно обретать привычные черты и свойства. Голоса в шатре умолкли, едва слышно продолжая звучать в воспалённом сознании. Мягкие руки – должно быть, Устремлённая – сняли с головы тяжёлый парик, уложили её в постель и укутали одеялом. «Я живу», – подумала Посланница, прежде чем провалиться в пустоту сна.

Её разбудила боль. Она перекатывалась во всём теле: болели мышцы, ныли кости, кожу жгло, как после яростного многочасового солнца. С трудом разлепив тяжёлые веки, Посланница открыла глаза – они болели тоже. Холодный сумрак наполнял шатёр. Что это – утро или вечер? Послышался вздох облегчения, и в поле зрения появилась Устремлённая, её склонённое тревожное лицо.

– Как вы, госпожа?

– Больно. – Слова давались ей с трудом.

– Вы стонали во сне…

Посланнице показалось, что на щеках девушки блеснули слёзы. Тем временем она, даже не спросив, надо ли, принялась вливать ей в рот тёплый, пряный бульон из деревянной чашечки. «Госпожа» едва-едва помотала головой.

– Что вы! – воскликнула служительница с испугом. – Госпожа Девятая Луна велела обязательно накормить вас, лишь только проснётесь. Она сказала: если вам удастся выдержать сейчас, значит, вы сможете исполнить предначертанное. Этот раз был самым трудным. А когда вы восстановите силы, придёт новый Знающий, и… – Голос Устремлённой пресёкся.

«Всё повторится», – мысленно договорила за неё Посланница.

– Мне так жаль вас, госпожа.

– Да, незавидное у меня предназначение, – улыбнулась она бледными губами.

Когда боль отпускала, оставалась слабость. Но, вопреки ей, Старшая сестра обязала девушку как можно больше бродить по окрестностям селения. Сначала Девятая Луна поручила Устремлённой сопровождать её на прогулках. Вскоре стало понятно, что юная Знающая способна сама позаботиться о себе и прекрасно умеет ориентироваться на местности. Ей, проведшей много зим среди тайги, казалось непостижимым, как можно заблудиться в безлесой долине, со всех сторон окружённой горами. Пешие прогулки ускоряли процесс запечатления знаний в теле, и способ этот был Посланнице по душе.

– Обычно, – говорила Старшая сестра, – ученик посвящает жизнь тому, чтобы во всей полноте перенять знания своего наставника, научиться пользоваться ими и в свой черёд передать последователю. Тебе, девочка, нужно только «перенять». Но, всё равно, не хватило бы и жизни, чтобы вместить сокровища мудрости всего народа.

– А в моём распоряжении нет даже и жизни, ведь так?

На один взмах ресниц озабоченность набежала, как тень, на лицо Знающей женщины, и тут же истаяла:

– До конца осталось совсем немного. Небесные Прародители дали нам временной промежуток, когда задуманное может осуществиться, но он краток. Поэтому Они научили нас поступить с тобою так, как ни с кем доселе. Ты – единственная, кто способен вобрать всё до назначенного срока…

– И остаться при этом в живых, – договорила Посланница за Старшую сестру то, что прочла в её мыслях.

Женщина кивнула.

– Твой путь лежит через боль и неземное терпение.

Посланница не прекословила. Она была готова принять свою судьбу, переступив через страдания. По воле Небесных Прародителей…

Первый раз, действительно, оказался самым трудным. Дальше пошло легче. Бывало, когда знания, которые нужно было принять, оказывались созвучны её натуре, Посланница испытывала неизъяснимое блаженство, вбирая их. Но мучения после приходили неизбежно. Их смягчала забота и участие служительницы, что была приставлена к ней и стала верной подругой. Судьба Устремлённой состояла в том, чтобы сделаться совершенной слугой для своей госпожи, и она безупречно выполняла своё предназначение. «О, Прародители, помогите мне так же хорошо выполнять своё! » – взывала Посланница в безоблачную синеву и звёздную глубину небес.

Восстановив силы, она вновь уходила очищать тело от воспоминаний среди каменных стен маленькой пещеры. Имела значение каждая малость: руки матери, оглаживающие бок тонконогой козы и звук удара тугой молочной струи о стенку берестяного ведра; сжатые губы и внимательные глаза отца, ладящего ей первый охотничий лук; маленький Ирбис, бегущий вдогонку за ней – нескладным, недобрым подростком – в непреклонном желании добиться её дружбы. И более поздние воспоминания о нём, до предела насыщенные острым чувством: совместные охотничьи походы по зимней тайге; азартные состязания в стрельбе среди юных воинов и охотников, в которых первыми всегда оказывались они двое; его косы, скользящие по её лицу в пылу шутливой потасовки; перестук копыт по ночной дороге, покачивающие «оленьими рогами» лошади, пьянящее пение соловьёв и случайное касание его колена.

Ставшая поверенной её мыслей Устремлённая спрашивала:

– Вы не боитесь утратить все воспоминания о нём, госпожа?

Они сидели на мшистом камне возле пещеры и следили за полётом двух хищников, кружащих над долиной. Посланница, прежде чем ответить, задумчиво провела ладонью по кончикам моховых ворсинок, словно погладила по спине большого спящего зверя.

– Я могла бы тревожиться об этом, если бы не один секрет: моё сердце хранится в его груди, и будет любить его всегда, что бы ни происходило со мной. Теперь вместо сердца у меня цветок, сияющий как полная луна в последний месяц лета. Я заглядываю в него, и чувствую, что любимый рядом.

– А он? Он знает, слышит?

– Раньше, в юности, мы встречались во сне, когда нам пришлось разлучиться. Теперь я прихожу в его сны, но он не узнаёт меня. Может, виной тому перемены, которые происходят в моей душе и в теле? Может, и мать не узнает меня, явись я ей во сне?

***

После того, как Медвяна покинула родовое становище вместе со Знающими, Ирбис затосковал. Сутки отсиживался в полумраке шатра под бубнящее ворчание бабушки, лечившей следы барсовых когтей на его коже. Потом ушёл на берег Изумрудной и остался там. Он постился, прося у Небесных Прародителей открыть его дальнейшую судьбу. Глядя подолгу на огонь, вёл безмолвный разговор с ушедшей любимой, с Землёй и Небом. Как и его подруге когда-то, ему сейчас было необходимо найти своё место в мире, увидеть, понять – зачем и как продолжать жить. Однажды мальчишкой он дал себе зарок стать лучшим из лучших ради того, чтобы быть любимым ею. Теперь же он может жить так, чтобы быть безупречным, чтобы оставаться достойным её, в надежде… На что? На то, что в конце пути она в самом деле возьмёт его с собой в тот светлый мир в Запредельности, о котором рассказывала? Смутная надежда, но другой пока нет.

Утром, на четвёртый день его отшельничества, пришёл отец. Опустился рядом на землю, помолчал, проникая в состояние сына. Ирбис склонил голову в приветствии. Он правил охотничий нож, тот самый, с которым ходил на барса.

Вепрь, вздохнув, прервал молчание:

– Ты поступил достойно, хоть и безрассудно. Её уже не вернуть.

Ирбис не отвечал, и отец продолжил:

– Тебя избрали предводителем Круга юных воинов и охотников – это честь и ответственность. Ты можешь несколько лет послужить роду, воспитать себе преемника, а потом взять в жёны хорошую девушку. Тебя рады принять со сватовством в шатрах не только нашего селения. Каждый год бывает новая весна, сынок.

– Моя весна на исходе, отец. Настало время зрелости, – невесело откликнулся Ирбис. Взъерошил пятернёй чёлку и взглянул на отца прямо, отложив в сторону нож.

– Моя невеста будет ждать меня за порогом жизни, и свой шатёр разобьём мы у Небесных Прародителей. Пусть Дар Солнца приведёт к вам внуков.

Вепрь сжал закопчённые кулаки кузнеца и вновь разжал их. Он знал, что упрямство сына, унаследованное им от бабки, можно переломить только вместе с хребтом.

В том же месяце у Ирбиса случился первый припадок, а после того, как приступы повторились раз за разом, разговоры о женитьбе утихли сами.

В праздничный день Ирбис устроил своим подопечным игру в конный мяч. На правом краю поля шла азартная борьба, грозящая перерасти в свалку. Ирбис, наблюдавший за игрой, тронул поводья, и Звёздчатый послушно понёс его на правый край. Внезапно, ещё не достигнув центра, всадник безвольно уронил руки, голова его запрокинулась, он соскользнул с коня и упал на истоптанную, сочащуюся зелёной влагой траву. Свернувшись, как младенец в утробе, Ирбис оцепенел. Испуганные подростки бросили никому теперь не нужный войлочный мяч, Дар Солнца побежал за старшими. Но даже Перо Грифона оказалась бессильной привести внука в чувство. Однако не успело солнце перекатиться от одной горы до другой, как он сам очнулся, удивлённо разглядывая хлопочущих вокруг родичей.

Ирбис приходил в себя полным сил, и не мог избавиться от уверенности, что, покидая тело, он бывает рядом с любимой. Но памяти в состоянии забытья не было, оставалось лишь сознание того, что нечто важное происходит с ним помимо его воли. Его решили не отстранять от предводительства, презрев загадочную болезнь, потому, что никто ещё с таким жаром, со всем сердцем не отдавался воспитанию подрастающих воинов, как Ирбис. Он испросил у предводителей рода разрешение поставить общий шатёр для собраний Круга и теперь проводил среди молодёжи все свои дни. Отправлялся с ними на рыбную ловлю и охоту, устраивал состязания, обучал всему, что знал сам. Особо благоволил к девушкам, которые выбрали стезю воина и охотника, хоть ни одна из них не была похожа на его Пчёлку. Члены Круга ценили его самоотречение, платя безоглядной преданностью своему вожаку. Бдительно следили за ним, во время приступов оберегая от ушибов, травм и ожогов. А однажды вытащили из реки, где он захлебнулся бы, не окажись никого рядом. Он был не старше некоторых из них, но то время, за которое ему пришлось познать любовь и безвозвратно лишиться её, сделало Ирбиса взрослым.
В силу ли духовного старшинства, прочих ли качеств, но его главенство подростки принимали безоговорочно, складывая легенды о нём и Медвяне, не без участия своих бабушек, конечно.

***

Дни стремились за днями мерцающей чередой. Посланница, поглощённая внутренней работой, не вела им счёта. Между тем, прошёл год с тех пор, как она появилась в селении Знающих. На альпийских лугах ослепительные жарки сменялись огромными синими водосборами, потом появились нежные, цвета лунного диска, маки. Пастухи-служители перегоняли свои стада с одного склона на другой. Взмахивая крылышками крохотных лазурных бабочек, пролетало короткое горное лето.

Подобная тени облака, Посланница плыла среди этого торжества красоты и не замечала её. Она очень ослабла и уже не верила сама, что раньше могла на скаку подхватить с земли влёт сбитую птицу. Да и она ли то была? Прошлое подёрнулось дымкой, как старое, давно не шлифованное зеркало. Не тосковала она и по другу, понимая, что в её теперешней жизни ему нет места. Зато в сердце её он пребывал всегда. Как Ирбис-Хранитель он возникал по первому зову, но всегда отстранённый, бесстрастный. Подобный вырезанному из кедрового дерева изваянию – чистый дух без души.

Настал день, когда собственное тело, обременённое грузом тайных знаний, ей не принадлежавших, стало тяготить её безмерно. Отчаянно хотелось сбросить его, как отмершую личину, и уйти в небеса, к Прародителям, в бесконечность миров. Только тоненькая ниточка – связь с Рыжим – удерживала от последнего шага, но она была готова разорвать и её. И, умея уже вести беседу с Небесными Прародителями, совершив тайный обряд, предстала перед Солнцем и Луной с просьбой оставить земной путь. Блеск Их света был нестерпим, и от него казалось невозможным укрыться. Но, дерзнув начать разговор, она продолжила:

– Быть может, того, что хранит в себе моё тело сейчас, уже достаточно для будущего?

Голос Прародителей, низкий мужской и высокий женский, пронизал золотыми и серебряными струнами всё её существо:

– Может, и так, дочь. Но срок твой ещё не настал. Претерпишь до конца, и посмертие ваше будет общим.

Стебель цветка в её сердце дрогнул, затрепетали лепестки. Она поняла.

– Когда настанет срок?

– Во время цветения кустарника Силы Двух*.

Посланница взглянула на нежную, перистую, с лунным серебром зелень. Пока не было видно и бутонов, но когда на ветках вспыхнут пятилепестковые солнечные брызги, настанет время праздника в честь брачного союза Небесных Прародителей.

– Когда зацветёт кустарник, он придёт к тебе.

Сила звучания струн достигла апогея, и сознание Посланницы взорвалось ослепительно-белой вспышкой.

***

Новая весна не принесла Ирбису облегчения, как того хотел бы отец. Напротив, тоска и бесприютность усилились, как обостряется по весне всякая непроходящая болезнь. Дома он почти не бывал. Возвращаясь, отдавал матери добычу и тут же уходил, появляясь только в сумерках. Среди беспокойного юношеского племени Круга ему удавалось забывать свою печаль. Когда он засыпал, мать сидела, вздыхая, у изголовья, вглядываясь при неверных отсветах очага в потемневшее от загара, исхудавшее лицо.

Бессонными ночами в карауле, лишь замирало всё вокруг и стихали шорохи, ему слышалось, будто в груди бьются два сердца – его и любимой. Он чувствовал её поцелуи на своём лице так явственно, что в темноте невольно протягивал руку, чтобы коснуться её щеки. Он хотел видеть её во сне, но не находил там. Образ Пчёлки брезжил где-то на грани восприятия и ускользал бесследно. Облачаясь в одежду, сшитую для него руками подруги, он замечал на себе бережные касания любимой и приветствовал улыбкой её присутствие. Она была с ним незримо, она жила на этой Земле и помнила о нём.

С наступившим летом появилась нарастающая тревога. При мысли о Пчёлке он телом и душой понимал, что ей неимоверно, нечеловечески тяжело. К концу месяца Долгих дней тревога овладела им настолько, что стало невозможно ни на чём сосредоточиться, всё валилось из рук. Не в силах больше бездействовать, Ирбис испросил благословения у родителей и предводителей рода, чтобы предпринять путешествие в селение Знающих. Он хотел встретиться с Пчёлкой любой ценой.

Ирбис отправился налегке – до селения Знающих за перевалом, куда ежегодно ездили с подношениями и изделиями для обмена его сородичи, было недалеко. На исходе дня, когда путник, волнуясь, подъезжал к селению, его посетило видение: рука, занесённая для удара, проваливается в пустоту.

Молодой Знающий, явившийся по приглашению стража, отвёл его в свой шатёр. Прежде всего накормив путника, как это заведено у жителей гор, хозяин рассказал ему о том, что та, кого он ищет, приезжала в сопровождении двух Знающих год назад.

– Но они не задержались у нас, а направились дальше, в долину, называемую Земными Пределами Небесных Прародителей. Там расположено самое большое селение Знающих в этих краях. Путь туда лежит неблизкий, но тропа хорошо набита, по ней часто ходят караваны.

Ирбис сокрушённо разглядывал сапоги на своих скрещенных ногах, будто они были виновны в его разочаровании.

– Я готовился к тому, что окажется трудным добиться встречи с нею. А теперь выходит, что я в самом начале пути, и до встречи ещё очень далеко.

– Мы дадим тебе припасов в дорогу, и ты доедешь, не бедствуя. Но скажу тебе откровенно: покинувшие мир и удалившиеся в Земные пределы Небесных Прародителей никогда не встречаются с теми, кто пришёл извне, даже с близкими родными. Тебе нужна очень веская причина, чтобы достичь желаемого.

– Знающий, я не в силах жить дальше, если не достигну желаемого… Это веская причина?

Мужчина покачал головой:

– Не знаю, воин. Только Ведающий помыслы Небесных Прародителей разрешит твою участь.

***

Ирбис действительно добрался. Через леса, горы, степи. Полдень близкой макушки лета сиял во всей красе, и солнце пекло как ему и полагалось, когда он достиг последнего перевала. Спешившись среди лунно-жёлтых маков, он скатал валиком давно сброшенную с плеч куртку и приторочил к седлу. Широкая благодатная долина расстилалась внизу. Лепестком листового золота сияло озеро, отражая лик Небесного Отца. Причудливо змеились реки – Белый и Чёрный пояса Матери-Луны. Светлыми пятнами на склонах виднелись стада овец и коз, в низине паслись табуны. У озера курились дымками – как игрушечные с высоты перевала – шатры белого войлока. И только один из них, самый большой, был – неслыханная роскошь – красным. Сердце путника забилось чаще: в каком-то из шатров (знать бы, в каком! ) находится сейчас любимая, которую он не видел больше года. Юноша вскочил в седло, спеша спуститься вниз по склону, но путь ему преградили.

Из-за останцов* в отдалении показалась конная стража. Двое подъехали: хорошо вооружённые матёрые воины на холёных, ярко убранных лошадях. Оба безбороды – Ирбис слышал, что все служители в селениях Знающих, как и сами Знающие, соблюдают обет безбрачия. Глядя на них, Ирбис подумал о том, насколько величественны те, кто живёт здесь, если даже простые стражи выглядят столь великолепно.

– Кто ты и зачем явился в Земные пределы Небесных Прародителей?

– Я Ирбис из рода Лося. Я приехал, чтобы увидеть Старшую сестру по имени Медвяна. Она покинула родной шатёр чуть больше года тому назад и направлялась сюда – так мне сказали Знающие из селения, что находится в однодневном переходе от реки Изумрудной.

– Ничего не могу сказать тебе о ней, — ответил старший воин, пытливо рассматривая пришельца. – Ты можешь войти в селение и встретиться со Старшей сестрой, только если на то будет изволение Ведающего помыслы Небесных Прародителей, – и он взмахнул рукой в сторону шатров, указывая, очевидно, на красный. – Следуй за нами.

Три всадника двинулись вниз по тропе. Предводительствовал младший воин, за ним вынужден был следовать Ирбис, а замыкающим, словно конвоируя его, ехал старший. На берегу озера у входа в селение их остановила пешая стража, стоящая на посту у тропы. Эти молодцы казались ещё более внушительными, чем верховые. «Если стража стоит у входа в шатёр Ведающего помыслы, – думал Ирбис, – она, пожалуй, и вовсе похожа на Небесных богатырей. Интересно, все ли из этих воинов просто служители, или есть среди них Знающие Стражи? »

Конные спрыгнули наземь, велев спешиться и ему. Они объяснили стерегущим тропу цель прибытия Ирбиса, и тогда один из этих исполинов удалился, чтобы узнать волю Ведающего помыслы Небесных Прародителей.

За незримой чертой, которую не имел права пересечь Ирбис, сновали служители в оранжево-коричневой одежде. Иногда можно было увидеть одного из Знающих – мужчину или женщину – в ярком пурпурно-красном. Ирбис напряжённо вглядывался, стремясь разглядеть ту, ради которой впервые преодолел столь долгий путь. Конные воины ждали рядом, негромко переговариваясь со стражем тропы. Может, в их обязанности входило проводить его восвояси? Наконец, первый страж вернулся в сопровождении служителя, несущего большую дымящуюся миску. Когда они приблизились, и служитель оказался рядом, Ирбис увидел, что в миске – куски варёного мяса и обильно подёрнутый золотистым жиром бульон. «Значит, так здесь оказывают гостеприимство путникам, которым нечего делать в шатрах Знающих», – усмехнулся про себя Ирбис, готовясь к худшему.

– Ведающий помыслы велел передать тебе, Ирбис из рода Лося, что женщины, которую ты ищешь, нет среди нас.

Желваки выступили на сжавшихся челюстях Ирбиса, взгляд закаменел.

– Это ложь! Я знаю, что она здесь.

Он услышал, как за спиной стражи перевала переступили с ноги на ногу, и, должно быть, положили руки на рукояти чеканов. Страж тропы нахмурился:

– Следи за языком, пришелец. Ведающий помыслы Небесных Прародителей не может лгать. Я понимаю, ты разочарован и устал после долгого пути. Прошу тебя, поешь.

Человек с миской в руках поклонился, протягивая еду. Страж продолжил:

– Мы не можем отказать тебе в гостеприимстве, но и не можем оставить тебя здесь. Это место под запретом для всех, кроме Знающих и тех, кто им служит. Поэтому поешь и уходи.

Ирбис нашёл в себе силы, чтобы перевести дыхание и расслабить мускулы напрягшегося тела. «Мудрый наполняет желудок», – пришло на ум наставление бабушки. Всё равно схватка в лоб с этими умелыми бойцами ничего не даст. Сотворив жест благодарности Земле и Небу, он с поклоном взял деревянную миску и принялся за еду. Ел не спеша. Конники и стражи тропы терпеливо ждали. Старший, со щитом за спиной, подошёл поближе, видимо, заметив тоскливое безумие, мелькнувшее в глазах парня во время разговора. Проникнувшись сочувствием, он сказал, то ли утешая его, то ли наставляя:

– Смирись воин. Тот, кто уходит к Знающим, умирает для прежней жизни. Я не помню случая, чтобы кто-то встречался здесь даже со своими родителями.

Этой фразой страж только укрепил уверенность Ирбиса в том, что его обманывают. Нужно было что-то предпринять прямо сейчас. И, хотя то, что приходило в голову, казалось совершенным безрассудством, Ирбис решился. Покончив с едой, он отдал служителю опустевшую миску и не торопясь сел в седло. Тронул пятками бока коня, намереваясь пуститься в обратный путь.

Конная стража ещё только примерялась вскочить в седло, когда… Никто не успел ничего предпринять. Звёздчатый Ирбиса вздыбился, развернулся и помчал во весь опор в селение. Вот он скачет среди шатров, люди шарахаются в сторону, прижимаясь к стенам жилищ, а Ирбис кричит что есть силы: «Пчёлка! » и заливается условным свистом, по которому они когда-то находили друг друга в тайге.

Он метался по становищу, уворачиваясь от преследователей, выгадывая ещё немного времени, равного нескольким ударам сердца, которое можно было бы вложить в крик, в призыв. Из крайнего шатра выскочила девушка с длинной тёмной косой и застыла на месте, не отрывая от чужака широко раскрытых глаз. Нечто такое было в её напряжённой позе, что Ирбис чутьём понял – она знает, знает! Но его уже настигли, и удар чеканом он принял как должное.

***

В щёку и шею больно впивалось колючее. Он со стоном перекатился на бок, убрал колючку и посмотрел на то, что оказалось в руке – сухая веточка арчина. Ну, хоть какой-то добрый знак. Голова гудела, и любое движение неприятно отзывалось в глубине черепа. Последнее, что вспомнилось: ему собирались раскроить чеканом голову. Хотя, нет, не собирались. Иначе он уже беседовал бы с Небесными Прародителями, а не валялся, как тюк, на тропе. Медленно усевшись, ощупал место удара: огромная шишка и небольшой участок рассечённой кожи. Тот, кто ударил, намеревался только оглушить, и в этом преуспел. Имелась пара синяков и содранный бок – это уже он сам, оглушённый, на всём скаку свалился с лошади. Вот и Звёздчатый пасётся рядом, а день клонится к вечеру. Внимательно осмотревшись, Ирбис сообразил, что находится на расстоянии пятой части дневного перехода от селения Знающих. Те самые конные стражи, один из которых врезал ему чеканом, отвезли его подальше. Видимо, чтобы, очнувшись, он ещё подумал, стоит ли ему снова испытывать судьбу, или лучше сразу поворачивать домой. Чувствуя себя неважно, он расседлал коня, укутался в куртку и надел войлочный шлем. Выбрал удобное место для сна, разжёг костёр. Стоило пригреться у огня, как глаза сразу стали слипаться. Есть не хотелось. Судя по ощущениям, мясо, которым его накормили, в целости сохранилось в желудке. Отпив воды из фляги, Ирбис моментально заснул. Тяжёлое забытьё усталого, побитого тела накрыло сознание рыхлым войлоком.

…Шагая вперёд, он почти не разбирал дороги – ни луны, ни звёзд не было в небе, застланном комковатыми тучами. Нужно вернуться туда, в селение Знающих, и тайком разыскать Пчёлку в этой тьме во что бы то ни стало, потому что… Чёрная тварь бесшумным прыжком ринулась к его горлу, и он уже не успевал уклониться. Волк? Собака? Он всё же сумел защитить ладонью шею, и клыки сомкнулись на кисти…

– Рыжий! Рыженький… – ласковый шёпот Пчёлки вывел его из страшного забытья. Тёплые прикосновения к щеке, шее принесли облегчение и радость. Ирбис, не видя в темноте, прижал её пальцы к своим губам и провалился в сон.

Мгла. Чёрная тварь бесшумными скачками скользит навстречу и, оскалившись, бросается к лицу. Инстинктивно он закрывает рукой беззащитное горло, сжимает нижнюю челюсть хищника. Блестящие клыки вонзаются в плоть.

– Рыжий! Рыжи-ий… Он узнаёт этот голос, он узнал бы его через десятилетия из тысяч других. Чуть шероховатая, обветренная ладонь гладит по щеке. Радостно встрепенувшись, Ирбис отбрасывает сон, силясь открыть глаза. Она услышала его и пришла к нему сама! Вдруг, как росчерк молнии, возникает узнавание момента: всё это уже было, было только что, точно так же! Ирбис подскочил как ужаленный. Подруги нет рядом.

Уже занимался рассвет, кромка неба чуть окрасилась алым. Маленький костерок истаял в остывший пепел. Побаливала подвёрнутая при падении кисть. Конь пощипывал траву неподалёку. Это только сон, хоть и слишком реальный. Сон, повторившийся дважды. Он невольно осмотрел руку, ища следы укусов. Хлебнул воды, высыпал на ладонь немного смеси перетёртого вяленого мяса и жира из кожаного мешочка – дорожный провиант подходил к концу. Проглотил, не чувствуя вкуса. Что делать теперь? По дороге к любимой Ирбис был уверен во встрече, других мыслей он просто не допускал. Он, сын свободных долин и гор, не мог предвидеть, что между ними встанет чужая воля. А что если Медвяны в самом деле там нет? Нет в мире живых? (Если бы он только мог поговорить с той девушкой! ) Или она там, но не хочет его видеть? Она стала Знающей. Нужен ли ей теперь припадочный юнец из оставленной жизни, к которой она больше не причастна? От пережитой неудачи и неопределённости на него навалилась усталость, которую он отгонял от себя в течение всего долгого пути. Угрюмый, Ирбис оседлал Звёздчатого. Ехать верхом не хотелось, ноги просились сами вымерять тропу, и он повёл коня под уздцы. Идти вниз было легче, чем взбираться в горы, и он пошёл, с каждым шагом удаляясь от своей мечты.

***

Миновав водораздел, Ирбис оставил степи и углубился в лесистые предгорья. В голой степи не спрячешься и не прокормишься. А здесь он мог укрыться, постоять несколько дней где-нибудь у ручья и восстановить силы. Заодно и решить, как действовать дальше. Он сам должен убедиться в том, что подруга ушла в мир иной. Или навсегда ушла из его жизни по своей воле. Убедиться, что его Пчёлка не в беде. Только тогда можно спокойно жить дальше. Или не жить.

Его фляга ещё с утра опустела, а под камнями журчал ручей. Спрыгнув наземь, Ирбис пошёл вслед за звуком бегущей воды вглубь леса, чтобы найти открытый источник. И вскоре заметил, что вступил на тропу, хоженую человеком. Одним и тем же человеком, который обитает где-то поблизости. Тропинка вывела к тому месту, где ручей выныривал на поверхность. Сюда, к хорошо расчищенному, углублённому руслу часто ходили набирать воду и совершать омовения. Звёздчатый жадно припал к воде, Ирбис наполнил флягу. Набитая тропа вывела его от купальни к бревенчатому жилищу. Ещё не видя хозяйку, путник понял, к кому привела его судьба. Только что на пороге никого не было, но вот взгляд юноши скользнул от входа по аккуратной поляне к столетнему кедру-исполину, вернулся – а в дверях уже стояла она. Как появилась? Ни скрипа, ни шороха. Знающая Мать в рдяном одеянии, в высоком головном уборе из конского волоса с золочёными украшениями. Должно быть, чувствовала, что придёт, ждала его.

Стоило Ирбису лишь чуть задержать на женщине своё внимание, и реальность поплыла перед ним, как вода в том ручье. А он плыл по воде – сорванный ветром лист Старшего Древа, которое растёт в Небесных Пределах, пронизывая всё мироздание.

– Здравствуй, Матушка! – путник почтительно склонил голову.

– Здравствуй и ты, сынок.

Сердечность и величавость во взгляде мудрых глаз, которые казались ещё старше лица – зрелого, принадлежащего скорее бабушке, чем матери. Но не сеть морщин раскрывала её возраст, а особая завершённость черт, подчёркнутая мимическими складками. Голос же не вязался ни с лицом, ни, тем более, с глазами. Мягкий, свежий, неожиданно девичий голос. И лаконичные её движения выглядели юными, как у танцовщицы. Такова была Знающая Мать, чьё предназначение – воплощать Небесную Прародительницу на земле.

– Ты ранен, сынок. Расседлай коня и зайди в дом. Утолишь голод после долгого пути, и я исцелю тебя. Зачарованный, Ирбис молча повиновался. Может, тот дом и та семья, где он родился, это лишь сон, и только теперь он по настоящему попал домой, к своей истинной матери? Бесконечно нежной, безгранично любящей. Поднявшись на крыльцо, он поравнялся с женщиной, и волна материнской любви объяла его полно, безусловно, а к глазам подступили слёзы. Не понимая, почему делает так, он опустился на колено и припал к её руке. Другую она возложила ему на голову.

– Я рада, что ты узнал меня, мальчик.

В маленьком домике пахло травами, сразу всеми: теми, которые Ирбис знал, и другими, никогда им не виданными. Земляной пол устилали узорные войлоки. Возле очага, на специально вкопанной ветке сидела пёстрая птица, которая при виде чужака снялась и вылетела в окно. Мимо ног рыжим всполохом бесшумно метнулась к выходу лисица. Угостив Ирбиса похлёбкой из кореньев и лепёшкой из ячменной муки, напоив взваром из прошлогодних брусничных ягод, хозяйка увлекла его наружу, под кедровую уютно-живую кровлю. Удобно усевшись спиной к стволу меж корней, она сказала гостю лечь рядом, положив голову ей на колени. Устроившись, как велено, юноша почувствовал себя тем, кем давно уже не был – маленьким ребёнком на материнских руках. Тёплым покровом на плечи легла уверенность в том, что всё злое, тяжёлое в его судьбе уже пройдено, а дальше – только легко и светло. Знающая Мать снова возложила руку ему на голову – теперь туда, где пришёлся удар. Ирбис внутренне сжался в предчувствии боли от касания, но её не последовало. Нет боли у золотого тополиного листа, увлекаемого тёплыми струями вечности. Его подгоняло ветром и кружило в водоворотах, он обрушивался в водопады среди сияющих брызг и погружался в прозрачные светлые глубины, пока не успокоился, наконец, в тихой заводи… и тогда открыл глаза.

Мать сидела над ним и улыбалась. Ласково сияли сине-зелёные омуты глаз. Он сел, не удерживаемый ею более. Голова оказалась лёгкой, не гудела и не болела больше. Ирбис ощупал место удара – ничего, лишь тонкая полоска шрама на месте раны, даже запёкшаяся в волосах кровь куда-то исчезла.

– Благодарю тебя, Матушка, – сказал он растроганно.

– Я люблю, когда мои дети здоровы. – Она улыбнулась снова, и Ирбиса омыло волной её нежности. - Но совсем не за этим ты пришёл ко мне.

– Матушка, я шёл в селение Знающих, чтобы увидеть… – Он хотел сказать «Старшую сестру», но понял, что перед Ней не в силах лукавить даже в малом, – …чтобы увидеть ту, которую люблю больше жизни.

И он рассказал о своём путешествии искренне, называя вещи своими именами и ничего не утаив, как рассказал бы перед лицом всевидящей Матери Луны.

– Твой сон о том, что Медвяна услышала призыв и ждёт тебя. Теперь все враги и препятствия – лишь призрак.

– Но почему же, – голос его зазвенел от волнения души, – почему она сразу не явилась ко мне?!

– Ты, как все юноши во все времена, слишком спешишь, опережая сроки, назначенные Небесными Прародителями. Ты появился всего на несколько дней раньше, и она оказалась не в силах, не готова видеть тебя. Разве ты, храня в своей груди её сердце, не чувствовал сам, как трудно давалась ей жизнь последнее время? Но теперь Посланница – таково её истинное имя – ждёт тебя, и все дороги перед тобой открыты.

Выдержав паузу, она продолжила:

– Что же ты молчишь? Спрашивай и об этом.

Ирбис вскинул изумлённо взгляд: Мать ведала о самом мучительном, а потому не произнесённом до сих пор.

– Посланница… любит ли меня ещё?..

– Только этим она и жива, мальчик.

Он вскочил, но провидица, подняв руку, удержала его, не прикасаясь.

– Ты опять спешишь, Ирбис. Нет нужды. Всё случится вовремя теперь. Сядь, ты задал не все свои вопросы.

Юноша послушно опустился рядом, отдавшись солнечному запаху рыжей хвои, устилавшей землю под старым кедром. И спросил уже спокойно:

– Зачем же мне сказали неправду о том, что её там нет?

Она рассмеялась чарующим грудным смехом:

– Ты наивен, как дитя. Конечно, той, кого ты желал увидеть, там нет. Посланница – совсем другое существо, помни об этом при встрече. Ведающий Помыслы испытывал твою мудрость, а нашёл лишь горячность. Но это не удивительно в твои годы. Что ещё смущает тебя?

– С тех пор, как Медвяна… Посланница покинула моё селение, я болен, Матушка.

Женщина улыбнулась и погладила его по спине, отвечая:

– Это не болезнь, сынок, это твоя судьба.

И, видя немой вопрос в его глазах, продолжила:

– Ты – её Хранитель, и был им от рождения. Когда она нуждается в помощи, твой дух оставляет тело и устремляется к ней.

Ирбис молчал, поражённый услышанным. Значит, он действительно был рядом с любимой каждый раз во время этих мнимых припадков, которые наполняли его душу силой и так смущали ум!..

Ночь он провёл под благодатным кедром. Наутро, накормив в дорогу горячим домашним варевом, Знающая Мать провожала его. Звёздчатый был уже осёдлан, и дорожный мешок уложен, но гость всё ещё переминался с ноги на ногу, не в силах повернуться и уйти прочь, удерживаемый чувством, всплывшим из раннего детства. Когда, бывало, утром, угревшись под материнским одеялом, под тёплым её боком, он слышал: «Пора вставать, сынок». И хотелось ещё несколько сладостных мгновений неги, защищённости, родного тепла. Сейчас – как тогда.

Окинув его внимательным взглядом, Знающая Мать кивнула своим мыслям и скрылась внутри жилища. Вернулась скоро, протянув Ирбису то, что принесла. Великолепная золочёная гривна с головками барсов на концах.

– Прими. Это то, чего тебе недоставало, Хранитель.

Тронутый подарком Ирбис склонился, чтобы поцеловать край её одежды. Знающая Мать, откинув за спину русые косы юноши, сама украсила гривной его шею. Оглядев вдругорядь, удовлетворённо улыбнулась и шутливо постучала костяшками пальцев ему по темени:

– Ступай, воин!

И схлынуло наваждение. Пропало баюкающее движение тополиного листа в пространстве любви. Ирбис сделался вновь собою, но чувство сыновней причастности к этой удивительной женщине осталось.

– Прощай, Матушка, – в голосе невольно шелестела грусть.

– Не печалься, сынок, нам суждено ещё свидеться в этой жизни.

***

Подъезжая к селению, Ирбис сравнивал своё нынешнее внутреннее состояние с тем, каким оно было в первый раз. Не было и следа тревоги, неуверенности, смятения, с которыми он поднимался к горному плато тогда. Одно знание о том, что его болезнь вовсе не болезнь, а дар, посланный свыше, придавало спокойствие и силу. Он подумал ещё, что для подруги этот дар гораздо значимее, чем однажды преподнесённая шкура не до конца вылинявшего зверя. Та самая, добытая в равном поединке с одним лишь ножом в руках, в томительной, жгучей надежде доказать, добиться… Встреча со Знающей Матерью преобразила его для некоего решительного шага, о котором он пока даже не догадывался.

Другие стражи перевала встретили Ирбиса, поприветствовали и, разглядев гривну на шее, без дальнейших расспросов сообщили, что в селении путника ожидают. Беспрепятственно въехали они в Земные пределы Небесных Прародителей и остановились возле того самого шатра, где он видел девушку с широко распахнутыми глазами. Ирбис спешился – и девушка вышла. Всё происходило невероятно просто, будто милостивые Прародители решили заново перечертить линию его жизни так, чтобы обделённый вниманием сын наконец-то почувствовал их сердечную заботу. Стражи, сопровождавшие Ирбиса, обменялись с девушкой несколькими доброжелательными словами и уехали. Это произошло так обыденно, будто не чужака из далёкого края доставили они ей, а вязанку хвороста для очага. Жестом незнакомка пригласила его войти. Глаза её, как и в первый раз, были распахнуты ему навстречу, вбирая каждую черту его, каждый жест. Войдя в просторный шатёр, Ирбис занял место гостя. По-прежнему молча, девушка поставила перед ним низкий столик, блюдо с горой маленьких лепёшек, налила подсоленного чая с молоком и топлёным маслом. Гость выпил и съел ровно столько, сколько требовалось, чтобы уважить гостеприимство хозяйки. От волнения кусок не лез в горло, неприятная робость накатила и мешала начать разговор, ради которого он находился здесь. Молчала и девушка. Тогда он в упор взглянул на неё, презрев приличия. Она выглядела ровесницей ему: красивое юное лицо, карие глаза с затаившимися в глубине искрами, тёмно-русые густые волосы сплетены в тугую косу. И этот вбирающий взгляд. Ирбис вдруг понял: так смотришь на человека, о котором много наслышан, но видишь впервые. Она тут же ответила на его догадку:

– Для меня честь принимать того, кому госпожа отдала своё сердце.

– Открою тебе, что мы с ней обменялись сердцами, – заключил Ирбис, зардевшись сквозь покров загара. Робость его сменилась щемящей радостью.

– Моё имя Устремлённая, я забочусь о госпоже Посланнице.

– Посланнице… – эхом повторил Ирбис. – Как мне увидеться с ней?

– Госпожа пребывает в уединении, в пещере на краю долины. Там она ждёт тебя, я провожу. Ведающий Помыслы велел передать, что ты можешь оставаться в селении два дня. На третий ты должен будешь покинуть Земные пределы Небесных Прародителей.

Ирбис поспешил подняться. Девушка тоже встала, но осталась на месте, потупившись и нервно теребя концы пояса. Слова её прозвучали чуть слышно:

– Она готовится уйти в Запредел. Осталось совсем недолго…

По тому, как дрогнул голос, Ирбис ощутил всю глубину её привязанности, её тревогу и боль. Но он не мог знать, что она готова, как верная спутница, разделить смерть и погребение со своей госпожой. Его сердце замерло на миг, чтобы затем ускорить бег. Он не хотел обдумывать то, что сказала Устремлённая, и верить не хотел в то, что срок подруги близок, пока она сама не скажет: «Это так».

Юноша и девушка пересекли долину, минуя озеро, и поднялись по склону. Устремлённая остановилась в стороне от нагромождения останцов, поросших лишайником и от того приобретших нежно-зелёный цвет. Служительница протянула руку вперёд, и Ирбис посмотрел в том направлении, куда она указала. Заметив сидящую на валуне фигуру в высоком головном уборе Знающей, он вгляделся внимательней, и женщина, почувствовав пристальный взгляд, поднялась, повернувшись к нему лицом. Но черты её скрадывало расстояние. В неуверенности Ирбис обернулся к своей спутнице с немым вопросом – она ли это? Но Устремлённой уже не было рядом, только коричневый мотылёк с ярко-оранжевой изнанкой крыльев покружился и унёсся по ветру.

Фигура в багряно-белом одеянии заскользила к нему по склону, подобно тени облака. Ирбис стоял, не шелохнувшись, напряжённым ожиданием похожий на затаившегося зверя. Ничто в том приближающемся существе не напоминало о ней. Может, его снова вводят в заблуждение? Может, это тоже испытание мудрости или чего-то ещё? Женщина подошла совсем близко – так, что чуткий слух охотника улавливал её лёгкое дыхание. Бледная иссушённая кожа, царапинки морщин в уголках глаз, спрятанных за опущенными лиловыми веками. Чёткая татуировка на большом пальце правой руки, которым она убрала со лба несуществующую прядь таким знакомым жестом, что… Сознание его обрушилось в пустоту и вознеслось к небу под звуки знакомого голоса:

– Ты не узнал меня, Рыжий?

Глаза перестали прятаться, глянув февральским небом из-под ресниц. Её глаза! Только прожившие за четырнадцать месяцев целую тысячу лет…

– Меня давно никто не называл Рыжим.

Боль и счастье переплелись в горле тугим клубком. Неестественно яркое солнце старалось окрасить реальность в слепящий фиолетовый. Чтобы противно не дрожали колени, он уткнул их в жёсткую траву и, коленопреклонённый, обнял ту, без которой себя не мыслил, вжавшись лицом в грубоватый шёлк рубахи. В ноздри ударил запах курений из арчина и дурмана. Он часто представлял, какой будет их встреча, а вышло вот так. Тело, к которому он прижался, казалось непоправимо чужим, но он принял её такой, какой увидел. Зная, что единственное в ней, что может принадлежать ему, пребудет неизменным.

Двумя пальцами сжав край его уха, она быстро провела сверху вниз, то ослабляя, то усиливая давление. От этого движения Ирбис ощутил мгновенное облегчение и покой. Он поднял голову вверх, чтобы ещё раз увидеть её глаза, а она откинула ему чёлку со лба, чтобы он лучше видел.

– Ты прав, Рыжий, – сказала она, поднимая его с колен. – Это, в самом деле, не я, меня здесь почти уже нет. Осталась лишь небольшая часть, которую ты до поры хранишь.

При этих словах она положила ладонь ему на грудь – там, где сердце. Порывисто сжав эту прохладную ладошку, внимательно вглядываясь в её лицо, Ирбис спросил, тревожась:

– Ты умираешь, Пчёлка? Ты больна?

– Как же плохо я выгляжу! – в притворном ужасе воскликнула она, скорбно вскинув брови. И, перестав изображать испуганную кокетку, звонко расхохоталась – совсем как прежде. У Ирбиса отлегло от сердца.

– Знаешь, – глаза её засияли мягко, – меня давно никто не называл Пчёлкой.

И, увлекая друга за собой к гряде останцов, продолжила уже на ходу:

– Сейчас я покажу тебе место, которое Небесные Прародители уготовали нам с тобой в этой жизни взамен свадебного шатра.

***

В крошечной пещерке был очаг и войлочное ложе. Высоты сводов не хватало, чтобы Пчёлка могла выпрямиться во весь рост в уборе Знающей. Поэтому она аккуратно сняла его перед входом и натянула маленькую изящную шапочку. Рыжий, следовавший за ней, торопливо опустил взгляд, но уже не мог забыть вид её беззащитно обнажённой головы. Тяжело ему было наблюдать и это тело, ставшее по-стрекозиному лёгким, прохладным, как трава, а некогда налитое упругой юной силой. И обтянутое сухой кожей лицо, которое он целовал когда-то с упоением – только глаза на нём излучали прежний свет. Но он преодолел в себе горькое чувство, как ненужную слабость. Зато они вместе, больше меж ними нет ни тайн, ни преград. Главное, он снова нащупал ту нить, что связала их воедино сразу после его рождения, которая, не прерываясь никогда, тянулась даже через расстояния. Как это всегда бывает между близкими людьми, скоро совсем пропало чувство отдельности друг от друга, будто не было ни разлуки, ни перемен. У них есть время – два дня. Два долгих-долгих дня и две сияющих звёздами ночи.

Рыжий лежал на спине, закрыв глаза. Пчёлка прикасалась к нему подушечками пальцев: то здесь, то там, будто пальцы её, живущие собственной жизнью, исполняли бесконечный загадочный танец. Она всё хотела вспомнить его лицо, каким видела прежде – и не могла. Оставив в дороге обычай бриться, Рыжий оброс золотистой щетиной, и эта едва наметившаяся бородка делала его старше, чем он был на самом деле.

– Ты верен мне? – Волнующий вопрос прозвучал так бесстрастно, словно она осведомлялась, шел ли дождь вчера.

– Зачем спрашиваешь, ты ведь знаешь и так. – Рыжий, не открывая глаз, вслушивался в музыку её голоса.

– Я хотела доставить тебе удовольствие сказать это самому.

Рыжий приоткрыл один глаз. Ему всегда нравилось, когда она шутила. Может быть, её скорый уход в Запредел – тоже одна из шуток?

– Рыжий, ты волен был делать всё, что захочешь. Но раз ты умудрился так и не познать женщину, нам будет совсем легко уйти туда вместе. Поверь, это не сложнее, чем встретиться во снах, как бывало с нами когда-то.

Рыжий приоткрыл второй глаз, сел и спросил:

–Ты хочешь, чтобы мы умерли вместе? Но почему ты должна умирать?

– Я не могу больше жить в этом теле, оно уже не принадлежит мне. Ты можешь остаться, а можешь последовать за мной, как хотел раньше.

– Я последую куда угодно, чтобы быть рядом. – Слова эти прозвучали скорее, чем он смог их обдумать.

И вот теперь, прислушиваясь к своему сердцу, Рыжий проверял себя: а не солгал ли? Но нет, внутри, как в скорлупе, крепким ядрышком наливалась уверенность: да, правда, он последует. От этого стало весело. Отношение Пчёлки к предстоящему ей шагу, как к загадочному, манящему путешествию, показавшееся сначала бредом больного разума, сейчас охватило и его. Если не страшны страдания и не страшна смерть, что вообще может быть страшным?

– Но расскажи, что не так с твоим телом?

– Рыженький, с ним всё так, как должно быть. Оно вместило в себя тайны Знающих нашего народа, а это очень много, милый. Мне нелегко далось дожить до этого дня, держала меня на земле только крепкая связь между нами. Теперь, когда работа завершена, тело должно быть оставлено, как Совершенное Послание для будущего, которое наступит через тысячи лет.

Ирбис весь обратился в слух. Он снова изумился тому, что она рассуждает о жизни и смерти, о собственной плоти и душе настолько отстранённо, словно рассказывает ему свой новый сон.

– Ты сказала, что твоё тело… (он внутренне похолодел, но продолжил), что оно станет посланием через тысячелетия. Но как Знающие собираются сохранить его на столь долгое время?

– Поверь, Небесные Прародители уже наставили их во всём. Гораздо интереснее то, что произойдёт потом, что открыто мне одной. Хочешь ли ты это знать?

– Да.

Рыжий наклонил голову и прикрыл веками глаза, чтобы не выдавать себя, хоть и понимал, что с Пчёлкой такая хитрость не пройдёт. Он предчувствовал, что услышит нечто скверное, и он услышал.

– Когда настанут самые мрачные времена, курган будет найден, и останки мои извлекут изо льда. Вскоре тело, лишённое одежд, уборов и оберегов будет лежать, выставленное на обозрение любому, или сокрытое от глаз, но всё же доступное. Люди, что унаследуют эти земли после нас, назовут меня своей Прародительницей и дочерью Верховного предводителя народов. Они заступятся за мою честь, и это сделает их сильными в то смутное время.

Сначала Рыжий содрогался от приступов дурноты, слушая, как подруга рассказывает о надругательствах над собственным посмертием. Ему даже чудилось, как ноздрей касается запах тлена потревоженных погребений. Но потом речь её обрела гипнотические интонации, как если бы она наяву видела сейчас всё и пересказывала ему. Голос переливался искрами снега в лунных лучах:

– То будет время тьмы перед рассветом. Люди, кого воля Небесных Прародителей приведёт к Совершенному Посланию, сами того не замечая, получат знания, им созвучные. И свет этих знаний озарит путь в Обновлённый Мир для всех, кто сможет видеть. Они станут Знающими по воле Небесных Прародителей, даже не ведая об этом.

Посланница умолкла. Рыжего била нервная дрожь. Заметив это, подруга стянула с него мягкие сапоги и принялась растирать ступни. Дрожь унялась, Рыжий снова сел, скрестив ноги. Ещё расширенными глазами он оглядел её всю, и, не в силах ничего сказать, просто взял её руки в свои и так держал, не выпуская. Повернувшись в профиль, она по-птичьи – одним глазом – внимательно вгляделась в него и тихо произнесла:

– Я не рассказала о том, какая участь постигнет твою плоть, если ты согласишься последовать за мной.

– Уже согласился, а потому – рассказывай. – Он говорил твёрдо, но, казалось, сама жизнь, струящаяся по членам с током бегущей крови, противилась тому, чему внимали уши. У Рыжего не было, как у его подруги, мудрости всех Знающих, поэтому, чтобы дослушать пророчество Посланницы до конца, пришлось укрепиться духом.

– Твоё тело, как и моё, будет погребено в кургане в этой же долине. Оно также будет найдено, извлечено изо льда и доступно для обозрения, но не всем, а лишь немногим. Те люди – я так хочу, и Небесные Прародители дали мне это право – станут называть тебя Рыжим. – Она хихикнула, как девчонка. – Это моя последняя шутка и мой тебе подарок.

Пчёлка аккуратно отняла у него свои руки и, отклонившись назад и опершись на них, глядела на друга испытующе.

– Мой рассказ не поколебал твоей решимости, а?

– Что я должен сделать для этого? – вместо ответа спросил Рыжий.

– Сначала верни мне моё сердце, и прими назад то, что принадлежит тебе.

– Но как?

– Просто пожелай, и этого достаточно.

Встав во весь рост, они обнялись. На долгих двенадцать ударов в груди Пчёлка крепко прижалась к нему, и Рыжему слышался приглушённый гул, словно пчелиный рой вёл свою нескончаемую работу внутри неё, возводя и наполняя бесчисленные соты. Потом она отстранилась:

– Вот и всё.

– Ничего ведь не изменилось?

– Ты не замечаешь перемены потому, что мы рядом. А когда мы рядом, всё моё – твоё и наоборот. Поэтому вместе мы всегда были вдвое сильнее. Это благословение, данное нам Небом.

***

Солнце перекатилось к вечеру, когда они гуляли рука об руку, шурша ногами в короткой траве, по которой пестрели цветы летнего альпийского разнотравья. У реки Ак-Алаха – Белого пояса Прародительницы, меандрово* стелющей свои изгибы, зацветал россыпью жёлтых пятилепестковых розеток кустарник Силы Двух. Его пронзительно-солнечные лепестки и опушённые, словно посеребрённые луной листья напоминали каждому о вечном брачном союзе двух светил. Цветением своим этот кустарник каждый год знаменовал их небесную свадьбу.

Вечером Пчёлка затеплила маленький костёр, который грел, но не обжигал. Друзья кипятили и пили взвар из сухих ягод и душистых трав, а есть им не хотелось совсем, из-за прилива той силы, о которой они вспоминали совсем недавно, которую всегда получали, будучи вместе. Из-за этого и не спалось. Тогда, при свете ночного огня, подруга приступила к нанесению рисунка Солнечного оленя на плечо любимого.

– Зачем? Какая в этом нужда?

– С таким изображением тебя погребут по тому же обряду, что и меня. Отец Солнце внушил мне черты рисунка. Ты достоин стать защитником Света перед Тьмой. Татуировка, нанесённая на тело, запечатлеется на твоей душе. По ней я узнаю тебя в Запределе, какой бы облик ты не принял.

Рыжий с интересом наблюдал, как она готовится к своей и его смерти – всё равно как к охотничьему походу. Ни страха, ни печали.

– Печаль я уже изжила всю, что была мне отпущена. Страх утратила, когда решилась полюбить тебя вопреки судьбе, но оказалось – только последовала ей с точностью.

Говоря это, она достала с каменного уступа каменную же, грубой работы чашу для воскурений, поставила её к огню и насыпала несколько щепотей гишнеса. Когда чаша раскалилась, знакомый с детства аромат окутал обоих затейливыми прядями дыма. Пчёлка надела ритуальный головной убор Знающей, приняв вид отрешённый и сосредоточенный. На гладкой плите, заменявшей стол, она приготовила мешочек с красящим веществом, ещё одну чашу, иглу и сосуд с мазью, притупляющей боль. Зажгла светильню.

– Ты сумеешь сделать это сама? – Не то чтобы Рыжий не доверял ей, но прежде он никогда не встречал человека, владеющего столь редким искусством.

Подняв рукав рубахи, девушка обнажила истончившуюся руку, покрытую множеством татуировок.

– Милый, у меня было время, чтобы до тонкостей изучить это ремесло и даже чтобы запомнить подобающие песнопения.

Рыжий с готовностью скинул куртку с плеч и пододвинулся ближе к огню. Работа над изображением заняла у них всю оставшуюся ночь и весь следующий день. Посланница, не умолкая, вела ритуальные напевы, и когда Ирбис устал удивляться её неутомимости, звуки унесли его в мир её снов. Они были там вдвоём, сливаясь в неземном экстазе, и разъединялись, чтобы слиться вновь…

Рыжий очнулся, почувствовав, как подруга растирает его плечо резко пахнущей мазью.

– Идём со мной, – шептала Пчёлка в самое ухо. – Я хочу показать тебе…

Они долго взбирались по склону, с наслаждением разминая ноющие от суточного бездействия мышцы. Наконец, Пчёлка вывела Рыжего на один из невысоких хребтов, откуда открывался вид по обе стороны от перевала. Солнце клонилось к закату. Они уселись, скрестив ноги, на удобную сухую площадку и стали наблюдать ежевечернюю, неповторимую феерию прощания светила с землёй. Опускающийся диск, словно диким мёдом, заливал густым светом небосклон. Отражение его плавилось в озере рыжей медью с кровавыми отсветами. Вспыхивали золотыми узорами оба пояса Матери Луны. Когда же всё медленно угасло, Она сама, прекрасная в своей бледности, выплыла из-за неровного сиреневого гребня горы. Глядя на светлый лик Небесной Прародительницы, Рыжий подумал о бледном лице своей возлюбленной и внимательно вгляделся в неё, сидящую с ним бок о бок. Пчёлка обернулась:

– Я видела это не единожды и каждый раз мечтала, чтобы ты оказался рядом. Ведь счастье становится полным, только если есть с кем его разделить, правда?

Рыжий в ответ согласно опустил веки. Взгляд задержался на расшитой подошве её сапожка. Так же, бывало, он засматривался на вышитые следы матери, когда она сидела у огня за работой. Застигнутый врасплох воспоминанием о доме, он через плечо посмотрел вдаль. А что если сейчас просто взять её за руку и увести прочь из роковой долины? Приехать в родовое становище, поселиться вместе, родить и вырастить детей… Повернувшись, он поймал на себе грустную улыбку Пчёлки. Очень тихо она сказала только одно слово, и он скорее прочёл по губам, чем услышал: «Глупенький». Потом он глядел на её плотно сомкнутые губы, а голос вливался прямо в сознание, минуя уши: « Ты не сможешь довезти меня до родовых шатров живой. Разве ты не понял, что я – лишь тень человека? Обещаю тебе: и семья, и дети, и простое земное счастье – всё это будет у нас, если ты захочешь… Но не в этой жизни, любимый, не в этой жизни». Она резко встала, спрятав узорные следы сапожек в мелких камушках и редкой траве.

***

Оба легли спать усталые, бок о бок, как когда-то в войлочной палатке во время их весеннего путешествия. Только класть клинок между ними уже не было нужды. Глядя на звёздное небо через открытый вход, долго перешёптывались в ночи, рассказывая о том, что приключилось с каждым, пока они были врозь.

– Ты знаешь, Пчёлка, ведь у тебя родился братишка! Я должен был сразу сказать. Его нарекли…

– Обещанный. У него глаза и подбородок, как у отца, а нос и волосы, как у матери. Он вырастет славным воином, как и ты.

– Ты всё знаешь…

– Когда хватало сил, я незримо навещала родителей и тебя, любимый.

– Я чувствовал, как ты приходила. Значит, всё правда. А почему ты не являлась мне во снах?

– Я изменилась, и ты не узнал меня.

– Жаль.

– Пустое. Теперь мы вместе. И ещё: я благодарю тебя за то, что ты хранил меня всё это время. – Тут она нашла и сжала его руку. – Знающая Мать права, ты не болен. Ты служил мне верным защитником, когда я была уязвима для тьмы.

Рыжий в темноте коснулся маленькой золотой серёжки в её ухе. Ярко встал в памяти весенний вечер, торжище, серебряная игла и капелька алой крови на нежной коже. Она носит его подарок до сих пор.

– Конечно, я их ношу.

Пчёлка поискала в поясной сумочке и вложила в его ладонь холодную каменную горошину.

– Бусы рассыпались, когда снимала их, чтобы спрятать. Я собрала и храню их, и зеркало тоже.

Рыжий покатал в пальцах бусину. Воспоминания детства и юности всколыхнулись с новой силой. Он провёл по её щеке и шее, скользнул по линии ключицы, полуприкрытой воротом шёлковой рубахи, и дальше, пока ладонь не замерла на холмике груди.

Пчёлка услышала, как участилось его дыхание, и как горячая волна мужской силы поднялась из глубин.

– Воистину нужно любить, чтобы желать меня такой, какова я теперь. Рыжий, я не могу дать тебе то, что ты ищешь, сейчас – как тогда. Прости… Прости.

Она отвела его руку и приложила к губам, поцеловав сердце ладони. *

– Пустое. Теперь мы вместе, любимая.

***

Наступил рассвет третьего дня, когда им суждено было разлучиться в последний раз. Огонёк костра разогнал утреннюю мглу, но не мог унять озноб Рыжего, и ему пришлось кутаться в свою меховую куртку, сшитую Пчёлкой. Плечо припухло и словно бы онемело. Но не это беспокоило. Предстоял разговор о самом важном, для него весьма трудный разговор. Чувствуя его смятённое состояние, Пчёлка достала из поясной сумочки кисть конского волоса, прикреплённую, как подвеска, на костяных бусах. Не пачкая рук, она кисточкой вычистила нагоревшие остатки из каменной курительницы, насыпала туда иглы арчина и бросила несколько угольков. Отрезвляющий дымок вернул Рыжему состояние уверенности.

– Не тревожься о том, как ты уйдёшь в Запредел. Для тебя это будет только сон.

Рыжий вскинул взгляд. Подруга начала разговор неожиданно, по своему обычаю отвечая на его непроизнесённые, теснящиеся в голове вопросы. Сон? Он готовился к чему угодно: принять яд или даже прибегнуть к помощи верного ножа. Пчёлка продолжала:

– Скоро за нами придут, и отсюда ты отправишься к Знающей Матери, давшей тебе этот прекрасный оберег, – она коснулась рукой головки барса на его шее. – Знающая Мать поможет тебе уйти в Запредел, что бы ни случилось. Всё должно произойти на рассвете третьего дня от нашего расставания. Когда ты почувствуешь, что меня больше нет на этой земле…

– Но как я смогу почувствовать это?!

– Не знаю, – она грустно улыбнулась. – Но ты обязательно поймёшь. И тогда ты должен уснуть.
А когда уснёшь, я встречу тебя там и заберу с собой.

Рыжий только собрался с мыслями, чтобы спросить, что же произойдёт, когда ему придёт время проснуться… Но она уже сняла шапочку, сменив её на высокий парик Знающей и поманила его за собой. Взяв Рыжего за руку, слабее, чем в прежние времена, но всё же достаточно твёрдо, вышла с ним в разгорающееся утро. По тропке к их укрытию шла Устремлённая, а внизу ждали двое конных стражей. Служительница подошла, склонив голову:

– Госпожа, Ведающий помыслы Небесных Прародителей велел вашему гостю покинуть пределы долины. Тут она посмотрела на них, и Рыжий позабыл свою тревожность, ему тоже пришлось опустить низко голову, чтобы не улыбнуться. Кроме преданной любви к Посланнице и смущения тем, что вынуждена нарушить их уединение неприятным известием, в глазах Устремлённой плескалось такое девчоночье жгучее любопытство! Выросшая в этой долине, она знала о любви мужчины и женщины только из древних легенд и от своей госпожи-подруги.

Конники привели с собой из загона уже осёдланного Звёздчатого, который нервно переступал копытами в ожидании хозяина. Рыжий вполголоса спросил:

– Почему Знающий помыслы не позволяет мне остаться здесь и умереть вместе с тобой?

Пчёлка улыбнулась загадочно:

– Потому что даже ему открыто не всё. И не тревожься о моих последних днях – нет более чуткого и заботливого существа, чем та, что помогает мне, – она кивнула в сторону девушки. Устремлённая стояла чуть поодаль, чтобы не мешать их разговору. – Я буду ждать встречи с тобой.

Посланница приложила палец свободной руки к губам, а потом коснулась им губ Хранителя в знак незримого поцелуя. Подняла величаво голову, и они, рука об руку спустились вниз по склону. Дойдя до конников, Посланница выпустила его ладонь из своей, и, не замедляя шага, не оглядываясь, подобная лёгкой утренней тени, поплыла прочь.

***

Придаваться томительному ожиданию у Ирбиса не было никакой возможности. Добравшись до жилища Знающей Матери, он упал на хвою под огромным кедром, и проспал как убитый до позднего утра следующего дня. Оставшееся время Знающая Мать велела посвятить очищению воспоминаний.

– Ты должен возвратить земной жизни всё, что тебе дорого, всё, о чём думаешь с радостью и упоением, с любовью и тоской. Вспоминай и отдавай. Чем лучше, полнее ты сделаешь это, тем легче будет твоей любимой освободить тебя.

И он вспоминал – день и ночь, без сна. Напряжение душевных сил не давало ему уснуть. Перед рассветом, когда Прародительница Луна покинула небосклон, а до появления Отца Солнца было далеко, он уже не мог ничего другого, как без мыслей сидеть, глядя в оконце, ожидая с трепетом, скоро ли чёрный прямоугольник за ним станет наливаться робкой синевой.

Порыв, подобный ветру, взвился в его груди, будто там распахнули наотмашь тяжёлый полог. И сквозняк заструился, засвистел между его сердцем и этим маленьким окном в рубленой стене.

– Матушка! – вскричал Ирбис, – Матушка, она ушла, её нет больше здесь!

Женщина возникла в тёмном пространстве жилища, словно бы соткавшись из густого летнего воздуха, и засветила лучину. Опустилась возле Ирбиса на колени, коснулась лица. И лоб, и волосы его были мокры от холодного пота. Да, этот мальчик слишком возбуждён, чтобы спать. Звякнула ручка маленького котелка. Процеживая сквозь волосяное сито настой, она думала о том, как странно, что этот девственный юноша сейчас напоминает ей женщину в родах – видом и состоянием своим. Его смятение перед неминуемым, пот, выступивший на лице и теле, учащённое дыхание. Тело его так же не хочет расставаться с душой, как тело матери со своим плодом.

– Выпей, сынок, и ложись.

Ирбис принял чашу с горьковато-жгучим настоем. Действие его сказалось почти сразу: давали себя знать бессонные ночи. Скудно освещённое пространство домика с пучками трав и кореньев по стенам крутанулось перед Ирбисом, как детский волчок, и он с облегчением вытянулся на войлоках.

– Матушка, – выговаривал он тяжелеющим языком, – останься со мной, пока я сплю.

– Я буду с тобой, сынок. Ты только думай о ней, иди к ней.

И голосом серебряным, как роса, что ложилась сейчас на траву перед крылечком, она запела старую-старую колыбельную. Ту самую, которую пела когда-то бабушка Перо Грифона.

Сон укачивал, уносил Ирбиса на струях забытья, как лист тополя, оторванный весенней грозой. Но вот он осязает уже мягкую упругость мха под подушечками сильных лап. Несётся мощными скачками по пронизанной солнцем тайге, по шершавым камням курума. С наслаждением катается по земле, поросшей черничником, и слышит, как лопаются под боками спелые ягоды, оставляя на шкуре пурпурные звёзды сока. Забыта горечь непонимания: теперь неважно, зачем двуногий зверь с единственным, но таким опасным железным клыком, вышел на поединок, чтобы забрать его жизнь или оставить в его когтях свою. Он простил и прощён, и счастлив. Сквозь прохладный сладостный покой и животное наслаждение бытия Ирбис ощутил вдруг жжение на правом плече. Конечно, плечо горело в том месте, где был выколот Солнечный олень. Олень, которого вплавила в его кожу Знающая женщина. Посланница… Сердце взбрыкнуло, как ужаленный жеребец. Медвяна! Ещё один удар в рёбра на грани пробуждения. Пчёлка! Он спешно сбрасывал с себя безволие, хватая окружающее пространство внутренним взором, как тонущий хватает ртом воздух. Она обещала быть здесь и ждать его!

Она ждала. В ещё одном судорожном глотке видения возникла светящаяся фигура. Не сводя пристального взора, будто движимая силой своих глаз, фигура приблизилась и замерла прямо перед ним, обретая знакомые черты. Как и прежде крепкая, полная весёлой силы; в каждом движении – красота и изящество юности. Тряхнув головой, она откинула с плеча за спину тяжёлую косу цвета старого золота и позвала:

– Идём, Рыженький!

Он, восхищённо узнавая, сжал её руку и двинулся следом, но вдруг почувствовал сопротивление, совладать которым был не в силах. Что-то подобное фосфоресцирующей пуповине исходило из середины живота и, натягиваясь, спускалось в клубящуюся глубину под ногами, откуда он вынырнул совсем недавно. Заметив его тщетные попытки освободиться, Пчёлка развернулась, достала из ножен горящий янтарём кинжал и одним ударом рассекла тугой жгут толщиной в руку. Острая боль утраты резанула Рыжего. Он скорчился, зажимая руками живот, ожидая фонтана крови, которой не было и быть не могло. Тогда любимая подхватила его на руки и понесла к свету так, как он, Хранитель, нёс её однажды сквозь тьму. Сила подруги медленно вливалась в Рыжего через мнимую рану, и та постепенно стягивалась в точку. Вскоре они по звёздной дороге плечом к плечу уже входили в Небесные Пределы Прародителей. И сказочно прекрасный Солнечный Олень в приветствии склонил увенчанную светоносными рогами голову пред вновь прибывшими – Посланницей и Хранителем.

Слава Богу за всё!
17. 05. 2015г.

ПРИМЕЧАНИЯ

*Таган – тренога для подвешивания котла над огнём.

*Ирбис – снежный барс, краснокнижное животное, обитающее в горах Алтая.

*Горит – скифский войлочный чехол с двумя отделениями для лука и стрел.

*Толкан – обжаренное и перетёртое жерновом зерно.

*Кап – древесный нарост на берёзе, твердый и красивый по текстуре изнутри; из него вырезают деревянную посуду.

*«… парик с золочёными головными украшениями» – жрицы сибирских скифов носили парики сложной конструкции из чёрного конского волоса, дополненные позолоченными украшениями из кедра, которые выглядели, как золотые. Зачастую, все «золотые» украшения пазырыкцев делались из дерева и покрывались тонким листовым золотом.

*Светильня – чаша с жиром и фитилём для освещения шатра.

*Арчин – алтайское название можжевельника.

*Забереги – тонкий, недавно застывший лёд по краю водоёма.

*«… поглубже в рукава» – у пазырыкцев не было рукавиц, они грели руки в удлинённых рукавах одежды.

*Бангха – иранское название конопли. Учёные считают, что сибирские скифы были выходцами из Ирана, поэтому иранские названия здесь уместны.

*Гишнес – иранское название кориандра.

*Золотое озеро – древнее алтайское название Телецкого озера.

*Изумрудная река – придуманное автором «скифское» название реки Чулышман.

*Старшая сестра – в некоторых культурах так было принято обращаться к незамужней девушке или женщине (бездетной), старшей по возрасту или положению.

*Чекан – оружие скифов на длиной рукояти, сделанное по принципу молота. Один конец чекана был часто гранёным и кинжалообразным. Другой конец мог иметь форму топорика, молота или делался ввиде фигурки животного.

*«…возвратился из бани» – поскольку сибирские скифы имели высокоразвитую материальную культуру, и умели ухаживать за своей полотняной одеждой, можно предположить, что за чистотой тела они также следили тщательно. Мастера делать срубы, они могли ставить на зимних стоянках рубленые бани, а на летних – использовать природные водоёмы.

*Справа – комплект одежды.

*Останцы – огромные камни, часто причудливой формы – остатки разрушенных скал.

*Кустарник Силы Двух – придуманное автором «скифское» название курильского чая, который ещё называют лапчаткой, а по латыни potentila. Ветвями этого растения были заложены потолки погребальных камер пазырыкской культуры.

*Меандр – плавный, но заметный изгиб реки.

*Сердце ладони – в восточной традиции так называется биоактивная точка, расположенная в центральном углублении ладони.

*Курум или курумник, «каменная река» – пространство, занятое слежавшимися округлыми валунами или острыми подвижными крупными камнями, образовавшимися в результате разрушения скал.