Базлов Григорий. Тверь. Март 2017.

Расписной дракун Ребров.

Друзья набросились на Володьку и умело связали его по рукам и ногам. Он в очередной раз прозевал этот вероломный поступок своих верных товарищей. Только что сидели-закусывали и вдруг, рывком, дружно и умело оплели его путами как муху. Только рычал Володька и цедил сквозь зубы: - «Сволочи… Сволочи…». А бывало с ним такое не раз, и были на то свои, я бы сказал, эпические причины. Время было послевоенное - тяжелое.

Один из лучших бойцов – «расписной», как говорили в Сельце - Володька Ребров искал, подобно быстроногому Ахиллесу, особых ратных подвигов и незабываемых побед, которых, надо сознаться, у него было много.

Особенно злило этопобратейничков-расписных(«расписных» - значит, словно расписавшихся на невидимой бумаге), поклявшихся друг дружке всегда и везде драться один за другогобез разбора причин и оправданий. Так они и делали всегда. Но у нашего героя был свой бзик, особая мечта - он желал сражаться один против множества. И время от времени ему удавалось побить в одиночку до двадцати пяти, а в редкий случай погнать и под полсотни человек. Бывал, конечно, часто бит и он, и бит жестоко, но и эти проигранные неравные сражения сохранял Володька в своей памяти, словно в записной книжке «радостных дат».

Сообщество «дракунов», так называли на берегах реки Мсты особых любителей подраться, удерживало его славу в повседневно-незыблемомуважении, что, конечно, было на руку селецким бойцам, но друзья на Владимира сердились. Верные своей клятве, они бегали по ночам в соседние деревни, с которыми их связывала давнишняя (по преданиям, аж с царя Ивана Грозного) вражда. Причины этой начавшейся когда-то неприязни уже никто не помнил, но регулярные драки постоянно создавали новые поводы для обид и мести.

В этих деревнях Ребров скрытно, словно тать, устраивал сражения, которые он сам называл «Володька, и вы все на меня». Прокравшись на вечёрку со своей то ли медной, то ли латунной тросткой, он начинал задираться. Делал он эти вылазки от всех тайно. Тогда, узнав о случившемся отжены КлавдИи, обнаружившей пропажу, срывались расписные в волчий бег - выручать своего упрямого друга. Иногда успевали и отбивали его от дружной артели мужиков с кольями, а случалось, что находили его уже вколоченным тростями в грязь и еле живого.

Но бывало и иначе. Пробежав несколько километров дотрадиционно враждебной Озершины, находили друзья Володьку одного. Побитых противников уже не было, к тому времени их оттаскивали домой. В разорванной в лоскуты рубахе, весь в крови, с разбитой головой, с руками, покрытыми синяками и шишками, Володька елестоял на ногах, но со своей неизменно красно-желтойтросткой. Прикладывая к шишкам холодные комья земли, он наслаждался «взятым полем», ему не хотелось уходить с места выигранной неравной битвы. Хотелось удлинить, затянуть момент триумфа. Поэтому он присаживался на подходящий замшелый полевой камушек и закуривал. Отбитые пальцы еле чиркали спичкой, а огонек папироски так прыгал в руке, словно это была светящаяся авторучка, которая кому-то что-то сама писала в темноте неведомыми буквами.

Так он и курил, сидя на поле битвы с прямой спиной, иногда сутулясь, чтобы затянуться. Победитель, к которому уже ни у когонет притязаний. Разве если кто подойдёт попросить огонька. И Володя Ребров угостил бы папироской без злобы укоров и шуток, хоть бы то был его толькошний сегодняшний соперник. Не было уже битвы, не было и зла. Только макушки деревьев на фоне потемневшего неба разметаликронамитуман туда-сюда, заставляя первые звёзды перемигиваться друг с другом.

Подоспевшие друзья ругали Володьку, в то же время, восхищаясь его удалью, а потом вели под руки, а чаще несли его домой, меняясь по очереди. КлавдИя привычно вздыхала, понимая, в чём дело, помогала отмыть и переодеть мужа, бинтовала его и укладывала спать.

Наутро Володе всегда было очень плохо. Он стонал, бредил, но даже не порывался вставать. Вообще любые его драки, когда он геройствовал в одиночку, независимо от победы или поражения, заканчивались всегда одинаково. Владимир неделю не мог работать. Руки не поднимались, ноги не держали, голова трещала. Он не мог делать ничего, оставляя семью без очень необходимого в деревне мужского труда.

Для того чтобы сберечь для семьи работника, друзья, время от времени сговорившись, собирались на праздник, словно выпить и закусить, связывали его. Особенно если пахло большой дракой и чувствовалось, что у Реброва зреет намерение сразиться в его манере «Володька, и вы все на меня». Только когда всё заканчивалось, и драться было уже не с кем, его развязывали и старались помириться, угощая самогонкой и домашними разносолами. Сначала он сердился, а потом переставал потому, что человек был очень добрый, отходчивый и весёлый. Когда травмы проходили, и Владимир мог работать, то добрее, сдержаннее и скромнее человека было не сыскать. Бывшие враги приходили к нему запросто и со смехом и подшучиванием вспоминали минувшие битвы.

Каждое утро он выводил коня попастись на «площадку» (так он называл место перед домом, в самой середине Сельца), где волновалась колосьями овса и тимофеевки заросшая деревенская площадь. Там жена перекладине болталось «било», кусок рельсины с колотушкой. Било использовалось как набат, для всеобщего оповещения о внезапном несчастии: пожаре или какой другой беде. Он обходил кругом площадку, привязывал коня, глядя на церковь, на реку и небо. Здесь Володя присаживался на серый камушек, закуривал, и одна только внимательная, хорошо знавшая мужа, КлавдИя замечала, как мечтательно он замирал, когда орлиный профиль его лица с хищным прищуром глаз, украдкой, но надолго, поворачивался в сторону Озершины.

Базлов Григорий. Тверь. Март 2017.