ВОРОНОВ ХОЛМ

Сергей Каспаров

ВОРОНОВ ХОЛМ

Старая лошадь волокла телегу так медленно, что за ней поспела бы и черепаха. Но все же мне приходилось почти бежать за грохочущей по каменистому грунту повозкой - настолько я был обессилен длительным путешествием. Несколько раз я падал, обдирая колени. От жажды и усталости казалось, что моя грудь сейчас разорвется, открывая пространство свежему воздуху. В рот будто накидали горячих углей. Однако, высунув язык, я продолжал свой искалеченный бег.

– Залезай в повозку, – хмуро и настойчиво приказал отец, едущий на лошади впереди. Он уже столько раз повторил это, что впору мозоль на языке натереть.

– Я не… Не устал… –Слова вылетали из горла вперемешку с отчаянными попытками легких наладить приток воздуха. – Пешком буду… идти… ух….

– Сынок, не глупи, – отец решил сменить тактику, в его голос будто подлили теплого молока, да еще и ложку меда дали. – Я понимаю, что тебе страшно. Но сейчас ты должен быть сильным. Если ты будешь и дальше так бежать за телегой, то очень устанешь, а то и ноги протянешь на половинепути. Мне же нужна твоя помощь.

– Я справлюсь, отец, – ответил я, но в телегу не полез. Там лежала моя умирающая мать.

Стоял 1831 год, в небо взлетали крики больных, а воздух был пропитан запахом нечистот и разложения.

Мать слегла несколько дней назад. Болезнь взялась за нее так быстро и решительно, что у нас с отцом даже не было мгновения усомниться в причине недомогания. «Холера» — это слово далось отцу нелегко, он как будто измученно выкашлял его. Я помню его таким – со слезами на глазах, тихого, утирающего нос грязным рукавом рубахи. Мы мало знали о «собачьей болезни». В тот год достаточно было знать, что мы с ней не справимся, и что пришло время прощаться с мамой.

Помню, как плакал. Рыдал, не понимая, о чем рыдаю, не представляя себе смерть, а скорее от страха перед чем-то ужасным. Помню, как приносил маме смоченное холодной водой полотенце, чтобы положить на лоб и унять жар. По ту сторону поселка располагалось небольшое кладбище, растущее с каждым месяцем и угрожающее занять больше пространства, чем жилые дома. Сквозь детские слезы мне виделся уголочек земли, где я хотел бы похоронить маму – под деревцем, чтобы потом приходить к ней на могилку.

После того, как маме стало совсем худо, отец сказал собирать вещи – немного одежды, воды и еды, а сам пошел готовить лошадь. Он сказал, что мы поедем туда, где маме станет получше. И с рассветом мы отправились к Воронову холму.

Об этом месте известна одна легенда, но в то время она была слишком молодойи поэтому была скорее слухом, молвой, страшной полуночной присказкой. Отец рассказывал ее, пока мы ехали по мрачной пустынной местности, которая начиналась за нашим поселением. Через несколько часов дорога исчезла, и я не мог не восхититься отцом, который уверенно вел лошадь, бог знает, как находя ориентиры, ведущие нас к цели.

Говорят, что, во время прошлой вспышки холеры, из соседнего города, спасаясь от болезни, бежала женщина с тремя детьми. Отец семейства умер, сгорев как огарок свечи, город содрогался в рыданиях, и прошел жуткий, леденящий душу слух, что город закроют и никого не будут выпускать. Это значило бы верную смерть, поэтому мать наспех собрала кое-какие пожитки и вместе с детьми покинула стены погибающего города.

Они шли по темной пустыне, не встречая по пути ни одного путника. Зато им встречались трупы. Это пугало детей – больше двух старших братьев, которые могли понять, что и сами скоро могут умереть, еще больше мертвые тела пугали мать, которая боялась заражения. Не боялась лишь маленькая девочка – несмотря на ужас, от которого семья бежала, пустоту, что была вокруг и неизвестность, которая была впереди. Она просто еще не научилась бояться чего-то, кроме отсутствия мамы рядом.

Женщина внимательно присматривалась к детям: не обнаружатся ли у них признаки болезни? И вздыхала с огромным облегчением, не находя следов заражения. Материнское сердце болело, когда она радовалась, что они всего лишь очень устали. Мать не должна так думать, но в их ситуации это было лучше, чем заболеть. Она до рези в глазах всматривалась в горизонт, надеясь увидеть хоть что-то среди ровной безжизненной пустыни.

Они продолжали идти.

Через бесконечное количество минут, наполненных усталостью и болью в ноющих ногах, они увидели впереди какое-то возвышение. Воспаленный разум в ту же секунду нарисовал им картину поселения, в котором есть люди, еда, возможно, даже молоко и хлеб. Или, черт с ним, хотя бы колодец. Но, приблизившись, они увидели лишь голый холм, да мертвое дерево, растущее из него. Дерево было согнутым, почерневшим и искореженным, как будто тоже умерло от холеры. Холм был абсолютно мертв.

Женщина знала, что у них заканчиваются запасы воды. Дети сильно устали, так как не могли как следует выспаться на твердой земле. Малышка первые несколько дней много плакала, но постепенно сникла, и вот уже еле что-то мычала. Женщина понимала, что дальше не может вести их за собой, что они идут слишком медленно, да и неясно, идут ли они вообще куда-то. Она решила пойти на отчаянный поступок – оставить детей с запасами еды и воды и пойти вперед, найти людей и привести помощь.

Перед тем, как уйти, женщина попросила мальчиков следить за сестрой. Давать пить ей в первую очередь, потом пить самим. Она рассказала им, как экономить воду и продукты. Сдерживая слезы, приказала быть настолько храбрыми, насколько могут быть мужчины, а они пообещали, что так и будет своими мальчишескими, еще не сломанными голосами. Женщина сняла с головы платок и, навязав узелков, сделала из него подобие куколки, которую она дала девочке.

– Я обязательно вернусь. Не бойтесь ничего, просто ждите меня, – сказала она детям. – Я найду воду и помощь и приведу сюда. И тогда все будет хорошо, родные мои.

Говорят, один из мальчиков спросил ее:

– Мы не умрем, мама?

И тогда она ответила не разумом и не голосом. Она ответила самим сердцем:

– Вы не умрете. Никто из вас не умрет, даже если меня нет рядом. Если смерть и заберет вас, то глубокими седыми стариками и маленькой симпатичной старухой. Но на этом холме ей вас не найти. Слышите? Здесь вы не умрете. Главное, оставайтесь тут, чтобы я могла вас найти.

После этих слов женщина крепко обняла всех троих и спустилась с холма. Дети смотрели вслед ее удаляющейся фигуре так долго, сколько хватило сил. А потом крепко уснули.

Колесо наскочило на камень, телегу резко тряхнуло. Мать внутри мучительно застонала, и это вывело меня из гипнотического состояния, в которое меня погрузила история. Только сейчас я обратил внимание, что солнце уже близится к горизонту. Жара спала, и идти стало значительно легче. Я утер пот со лба и отпил воды. После истории она показалась мне невероятно вкусной.

– Что было дальше? – нетерпеливо спросил я. – Она нашла воду?

Сейчас, оглядываясь назад, я отмечаю этот вопрос как символ той детской наивности, которой я был переполнен. Несмотря на умирающую рядом мать и опасность самому лечь рядом с ней в той же телеге, я искренне спрашивал у отца, все ли закончилось хорошо в его легенде.

Сознание ребенка не готовит его к тому, что ответ может оказаться горьким и тяжелым.

– Она не вернулась, – ответил отец и указал рукой вперед. – Смотри.

На горизонте я увидел маленький бугорок.

— Это и есть тот самый холм?

— Тот самый. – Отец тоже сделал жадный глоток воды.

— Так что же случилось потом? – не унимался я. – Они пошли ее искать?

Отец тяжело вздохнул. Мы продолжили путь. Казалось, мы идем под огромным куполом сине-серого неба, мрачного и тяжелого. Сгущались сумерки, а холм по мере приближения все рос, будто стремительно вырастал из земли. Через некоторое время я уже различал на нем дерево. Внутри меня сильно колотилось сердце, мысли были беспокойными из-за приближения к месту событий услышанной истории.

Дети не пошли искать маму. Они оставались на холме все время, потому что она сказала им, что только так сможет их найти. Она поклялась им, что вернется, и они ждали ее.

– Но ведь она не вернулась. – непонимающе протянул я. – Значит они умерли?

– Они все еще ждут. – тихо произнес отец. Так тихо, словно рассказывал секрет или молился. Он снова указал рукой в направлении холма. – Они там, все еще живые, потому что их мать поклялась жизнью, что они не умрут на этом холме.

Я вдруг почувствовал, как будто резко подул холодный ветер – меня затрясло и сильно забилось сердце. Мои уши жадно впитывали каждое слово отца.

— Говорят, что над этим холмом всегда летают три ворона. Их всегда три, и они всегда там, хотя вокруг нет ни воды, ни еды. Говорят, это трое детей женщины, которая отправилась за водой и обещала вернуться. Поэтому его и называют Вороновым холмом.

Отец сделал паузу. Я настороженно ждал того, что он скажет еще. Самого важного во всей этой истории. Того, почему мы сюда приехали.

— Говорят, что на этом холме нельзя умереть. – Слова отца прозвучали оглушающе среди окружившей нас тишины.

Через час мы были у склона холма. Он был каменистым и казался непроницаемо черным в наступившей ночи. Его венчало высохшее мертвое дерево. Все выглядело именно так, как говорилось в легенде. Я настороженно и с восхищением осматривал это место, чувствуя себя и испуганным и восторженным одновременно.

Мы остановились, и наша лошадь наконец смогла немного отдохнуть. Отец зажег масляный фонарь, и в этот момент послышалось воронье карканье. Я вскрикнул от испуга и пригнулся. Черные птицы, оглушительно крича, пролетели у нас над головой и устремились к дереву, где уселись на ветви и уставились на нас своими черными немигающими глазами.

— Они и правда здесь, – прошептал я.

И, конечно же, их было трое. Легенда ожила у меня перед глазами. Тело парализовало, а в голове беспорядочно носились образы умирающих от жажды детей, которых что-то невероятное, потустороннее и магическое превратило в бессмертных воронов, вечно ожидающих мать, которая никогда не вернется. Из транса меня выдернул оклик отца. Нужно было помочь маме спуститься с телеги.

Я стоял на земле, а отец, бережно держа под мышками, спускал маму на землю. Я подхватил ее ноги и крепко держал их. Они были горячими, как печь.

Ее лихорадило, и вряд ли она понимала происходящее вокруг. Глаза невидяще смотрели по сторонам, а тело обжигало высокой температурой. В дороге ее желудок несколько раз опустошался, от нее плохо пахло, но я старался не морщиться. Я храбрился как мог, как только это возможно для десятилетнего мальчика среди пустыни с угасающей от смертельной болезни матерью.

Отец взял ее на руки и отнес к вершине холма. Уложилпод деревом и прикрыл тонкой простыней. Она стонала, и бредила, пытаясь схватить его слабыми руками, но он прижал их к ее груди и отошел.

— Мы оставим ее здесь? – испуганно прошептал я. – Зачем, отец?

— Она умирает, – ответил отец, глядя мне прямо в глаза. – Она не доживет до утра, болезнь почти забрала ее. Но на этом холме она останется жить. Этот холм защищен от смерти, пока женщина не вернется с водой для своих детей.

Вороны на ветвях каркнули, будто подтверждая его слова.

— Мы оставим ее здесь на ночь. Если на утро она будет жива – значит, у нас есть шансы бороться за ее жизнь и дальше. Если она выживет сегодня – она поправится. Но сегодня ночью нельзя дать ей умереть.

Я оглядываюсь в прошлое и все еще слышу в словах отца убедительность невероятной силы. Даже сейчас я бы послушал его. Он искренне верил в то, что говорил. А с ним поверил и я.

Когда мы спускались с холма, мать лишь тихонечко скулила, еле слышно, словно мышь, не до конца добитая мышеловкой. Вороны молчали, но я не мог избавиться от ощущения их колких взглядов у себя на спине.

У подножия отец развел костер из дров, которые мы взяли из дома. Я покормил лошадь, потом мы с отцом тоже поели. Мы молчали, иногда поднимая голову и глядя на невидимую в темноте вершину холма. Отец не делился со мной своими мыслями, но, думаю, мы оба ощущали что-то, что чувствовали даже самые древние люди, впервые обратившиеся к чему-то могущественному. То чувство, которое испытываешь, когда скрещиваешь пальцы на удачу. Чувство «пожалуйста, хоть бы это случилось». Чувство надежды отчаянного человека.

Мы сидели у костра и ждали, когда закончится ночь. Через некоторое время отец прилег и сказал:

— Я посплю, завтра долгий путь назад. Ты тоже ложись.

Но, несмотря на усталость, сон ко мне никак не приходил. Отец уснул почти сразу, а я был слишком взбудоражен недавними событиями, во мне кипело слишком много чувств. Но постепенно равномерный треск костра успокоил меня. Я обхватил ногами колени и смотрел на огонь, думая о маме, которая лежала на вершине холма с тремя черными загадочными птицами.

Через некоторое время огонь стал слабеть, и я пошел к телеге взять еще дров. Я сделал несколько шагов и остановился на месте, хватая ртом воздух. Возле телеги стояла женщина. Пламя костра освещало ее красноватыми оттенками. Она была одета в белую рубаху до колен, ноги были босыми и израненными в кровь. Волосы были грязными и спутанными настолько, что было сложно сказать, какого они цвета. Ее молодое лицо было изнеможённым.

Я ужасно перепугался, как будто увидел призрака. Кто она? Как оказалась здесь? Почему не было слышно ее шагов? Я хотел броситься обратно к костру и разбудить отца, но она обратилась ко мне так тихо и ласково, что страх быстро прошел:

— Мальчик, не бойся. Я всего лишь усталая женщина, я слаба и безоружна. Я не причиню тебе вреда.

Она протянула вперед руки, демонстрируя, что в них ничего нет.

— Я заблудилась в этой пустыне, и не могу найти дорогу. Думала, что совсем здесь умру, как вдруг увидела ваш костер. Могу я попросить у тебя воды, добрый мальчик? Я не пила уже несколько дней.

Ее голос был таким слабым, и выглядела она такой несчастной, что мне стало стыдно за свой страх и желание убежать.

— Конечно! – ответил я. – У нас много воды, мы взяли из дома. А еще вы можете согреться у нашего костра, а утром мы отвезем вас в деревню.

Женщина улыбнулась и благодарно кивнула. Я быстро залез в телегу, и достал флягу с водой. Я уже спрыгнул с телеги и протягивал женщине флягу, как послышался крик отца. Он выкрикивал мое имя и торопливо бежал в нашу сторону.

— Не давай ей воды! – кричал он. – Не давай ей пить!

Я замер с флягой в руке. Женщина протянула за ней свою тонкую и бледную руку, но я отпрянул и попятился назад. Вдруг на мое плечо тяжело опустилась рука отца и я вскрикнул от неожиданности уже второй раз за эту ночь. Отец тяжело дышал. Он резко выхватил у меня из рук флягу и оттолкнул назад, да так сильно, что я не удержался на ногах и повалился на землю.

— Что ж вы так с сыном-то? – вскричала женщина. – Я всего лишь попросила воды, ничего более! Я не воровка и не убийца, я всего лишь усталая путница.

— Я знаю, кто ты, – сердито ответил отец. – И знаю, зачем ты здесь.

Ни до, ни после той ночи я ни разу не слышал, чтобы отец говорил таким жестким голосом. Мне стало не по себе. Но от следующей фразы я просто обмер.

— Ты не получишь воды, женщина. Уходи.

Я не мог поверить своим ушам:

— Отец, что ты такое говоришь? – воскликнул я, неуклюже поднимаясь на ноги. – Взгляни на нее, она же устала и совсем без сил! Как ты можешь не дать ей воды!

Женщина упала на колени перед ним и сложила руки.

— Пожалуйста… — заплакала она. – Прошу вас. Я умоляю, дайте мне немного воды. Совсем немного, я вас не обделю. Будьте милосердны…

Отец сжал зубы и отрицательно покачал головой. В ужасе от происходящего я подошел к нему, но он замахнулся на меня рукой.

— Иди к костру, иначе я ударю тебя, клянусь богом. – прошипел он.

— Но отец… - взмолился я.

— Вон!

Опустив голову, полный смятения и стыда я отошел подальше, но не переставал смотреть на отца, который прогонял женщину. Я видел, как он грубо поднимал ее с колен и кричал убираться откуда пришла, а она снова падала ему в ноги и молила, молила о глотке воды. Это было невыносимо ужасное и душераздирающее зрелище. Я не понимал, почему отец вдруг так жесток, к тому же к несчастной женщине. Мне хотелось броситься на него и размозжить ему голову камнем, а после отдать женщине всю нашу воду. От бессилия у меня началась истерика, и я громко зарыдал.

Таковы были звуки той ночи – мольба слабой женщины, гневный отказ жестокого мужчины и рыдания ребенка.

Я видел, как он окончательно прогнал ее, и она скрылась во тьме пустыни. Он вернулся к костру и уселся, его грудь тяжело вздымалась и опадала, лицо было багровым. Я смотрел на него непонимающе, ненавидяще. Он поймал мой взгляд и закричал:

— Считаешь меня чудовищем, да? Думаешь, что я – бесчеловечная сволочь?

И вдруг он заплакал. Его плечи сотрясались, он рыдал и трясся, совсем как я несколько минут назад.

— Ты прав, – всхлипнул он. – Я чудовище. Но разве ты ничего не понял, сынок?

Я смотрел на него в недоумении. Мои щеки были мокрыми от слез, во рту было горько. Казалось, я выплакал всю воду, которую выпил за день.

— Это ради мамы, сынок, – тихо и печально сказал отец. – Мне стыдно, и я ненавижу себя, поверь. Наверное, буду ненавидеть до конца жизни. Но, если бы мы дали ей воды, она отнесла бы ее им.

С этими словами он показал на вершину холма.

— Она выполнила бы свое обещание. И тогда наша мама умерла бы.

Его слова становились все более неразборчивыми из-за плача.

— Она должна искать воду дальше... Тогда никто не умрет… Так мне сказали…

Отец закрыл лицо руками и продолжил тихо плакать. Казалось, за несколько минут он постарел на несколько десятков лет. Я же смотрел в ту сторону, в которой исчезла женщина. Я хотел, чтобы она вернулась, чтобы попросить у нее прощения. Чтобы объяснить ей, почему мы с ней так поступили. Но я не знал и до сих пор не могу найти ответа на вопрос, упорно проникающий в мою голову – далбы я ей воды, если бы она вернулась?

Ночь была долгой, но и ей пришел конец. Мы погасили костер, и стали подниматься на холм. Каждый шаг казался невыносимо трудным, как будто мы взбирались на гору. Наконец, мы достигли вершины.

Холм был пуст. Мамы под деревом не было, как и ее одежды и простыни, которой мы ее укрыли. Лишь мертвое дерево с воронами на нем. Только сейчас их было уже четверо.

Я помню, как отец упал на колени и долго пронзительно кричал в небо, испугав птиц. Они кружили над нами, громко и зловеще каркая, а их тени носились по земле как черные двойники.

Я помню, как стоял и смотрел на воронов. На черных и живых птиц, летающих в знойном пустынном воздухе.

Я помню Воронов холм, мне его не забыть. Несколько лет подряд я приходил на него, чтобы побыть с мамой. Меня встречали четыре ворона, и я всегда старался убедить себя, что чувствую материнское присутствие. Старался поверить, что все было не напрасно, что все получилось, и моя мама живая.

Но чувствовал лишь пустоту. Тишину пустыни разрывали мои крики – одиннадцатилетнего, пятнадцатилетнего, мои крики в двадцать и двадцать два. Я умолял женщину вернуться, клялся дать ей воды столько, сколько сможет унести. Я всю жизнь пытался докричаться до женщины, и уже сложно понять, к чьей матери я взываю больше.

Но Воронов холм остается мертвым и лишь четыре черные птицы сидят на его ветвях и без устали ждут.