Р. И. Степанова (Кадетов.), Фото 1941 года.

В ГОСПИТАЛЕ

№ 1669

Р. И. КАДЕТОВА,

кандидатюридическихнаук

ЕЛОВЕЧЕСКАЯ память, как фотопленка, фиксирует и хорошее и плохое. И то, что хотелось бы забыть, и то, чего нельзя забывать до конца своих дней. Достаточно порой какого-нибудь слова, газетной заметки, и сразу, как удар в сердце, в считанные минуты перед мысленным взором пройдет какой-то отрезок жизни.

На днях просматривала я документы военных лет, и бросился мне в глаза небольшой коричневый кусочек картона. Пропуск № 22349 на право передвижения по городу в ночное время, выданный штабом МПВО Казани. И живо все воскресила память.

... Двадцать второе июня сорок первого года. Это оказался мой первый по-настоящему выходной день. Позади сдача кандидатского минимума и подготовленная к защите диссертация, сдача экзаменов на курсах медсестер запаса.

В то воскресенье всей семьей отправились мы с утра в парк культуры и отдыха. День был словно на заказ. А в 12 часов прозвучало по радио сообщение о вероломном нападении немецких фашистов на нашу Родину. Муж прямо из парка пошел в военкомат, а вечером мы проводили его в Действующую армию.

А на другой день в военкомате была и я. Направили меня медицинской сестрой во вновь организуемый эвакогоспиталь № 1669 для тяжелораненых. Разместился он в здании нашего юридического института, из стен которого я сама недавно вышла.

Шеф-хирургом госпиталя стал знаменитый профессор А. В. Вишневский. И раненые и весь персонал госпиталя сразу полюбили его. Уже первые слова Александра Васильевича снискали ему глубокое уважение. Он сказал: «Нет в госпитале генералов и солдат. Есть тяжелораненые защитники Родины, и всем одинаково нужны уход, забота и любовь л.

Никогда не забуду, как он разъяснил нам, среднему медперсоналу, что даже блестяще проведенная операция может быть сведена на нет плохим послеоперационным уходом. Он заявил: «Работу санитарок буду оценивать по самым дальним углам палат, а работу медсестер—по копчикам раненых».

С той поры мы так тщательно протирали и подмывали раненых, что в госпитале не было зарегистрировано ни одного случая пролежней, хотя тяжелораненые порой лежали по 8—10 месяцев, не вставая с постели.

Однажды к нам привезли раненого, у которого буквально не было живого места от пролежней. Как негодовал Александр Васильевич! Он отрядил меня в соседнюю больницу за резиновым водяным матрацем. «Без матраца не возвращайся! Плачь, становись на колени, клянись, что возвратим, а матрац принеси! »

Мне действительно пришлось и плакать, и стоять на коленях, и давать клятвы, но матрац я добыла! Мы наполнили его горячей водой, на матрац положили раненого, обложили все его тело марлей, пропитанной мазью Вишневского, надвинули будку с лампочками. Профессор Вишневский по нескольку раз в день наведывался сюда. «Мы обязаны вернуть человека к жизни, к детям, а их у него пятеро», —твердил он.

И мы выходили этого бойца. Через год он уехал вполне здоровым.

Помню, поступил как-то в госпиталь старший политрук Ольшинский. Пять ребер перебито, пробиты легкое и

диафрагма, на щеке свищ. Операцию ему делал сам А. В. Вишневский под местным наркозом, а я стояла с другой стороны операционного стола, поддерживала и ободряла раненого. Профессор заходил к Ольшинскому по нескольку раз в день. Однажды созвал нас и говорит: «Все у политрука вроде бы хорошо, а поправляется плохо. Надо, чтобы ему самому сильно жить захотелось, он же твердит, что, дескать, инвалид никому не нужен, жена даже писем ему не шлет. Вы должны его жене такие письма сочинять, чтобы до слез ее растрогать (но ему об этом ни слова: он самолюбив). Ну, а кроме того, не мне вас учить, как применять ваши женские чары, улыбнитесь лишний раз, уверяйте, что вам именно он нравится! »

И, представьте, это подействовало!

Так потом и утвердилась у нас за Сергеем Ольшинским слава «леченный любовью». Когда он поднялся, то сам стал незаменимым нашим помощником: газеты в палате почитает, на гитаре поиграет, песни споет, а пел он чудесно. А потом проводили мы его на Дальний Восток, где жила его семья.

Трогательную заботу о раненых бойцах проявляли все сотрудники госпиталя, начиная от совсем «зеленых» врачей Зинаиды Александровны и Галины Закировны, фамилии которых, к сожалению, не удержала память, до ведущего хирурга Федора Яковлевича Благовидова. Его девиз был «Сохранить раненому не просто жизнь, но и радость жизни! » Нельзя не помянуть добрым словом и немолодого, но энергичного, деятельного комиссара госпиталя товарища Сибгатуллина. А старшая операционная сестра Фаечка Валеева? Об этой скромной, обаятельной женщине впору песни и стихи слагать.

Под стать медикам были и наши добровольные помощники-шефы, добрые, самоотверженные женщины, хлопотавшие возле раненых, словно матери.

Иногда в госпиталь попадали тяжелораненые, у которых начинался столбняк. Уход за ними необходим особенно тщательный: любой шум, движение вызывали у больного судороги. Поэтому мы, сестры, сами убирали палату, стараясь не произвести лишнего шороха, заходили туда только в чулках. Помню, как актриса драматического театра Покровская терпеливо сидела у постели такого больного, часами по капле кормила его из пипетки.

Зима 41-го в Казани выдалась необыкновенно суровой—горы снега, метели, трескучие морозы. Такая погода не могла не сказаться на работе госпиталя: то нет света, то дров, то воды. А ведь оперировать, перевязывать, мыть, кормить и поить раненых надо ежедневно. И персонал госпиталя прилагал поистине героические усилия, чтобы справиться с этими трудностями.

Санитаров-мужчин у нас не было. Даже не верится теперь, что хрупкие женщины поднимали, носили и возили в операционные, в перевязочные, в ванные комнаты раненых, часто весящих более 90 килограммов, к тому лее иногда и в тяжелом гипсе.

А уж сколько горя, сколько крови мы увидели, сколько стонов и слез услышали—словами не передать, но зато в нашем госпитале за те полтора года, что я там работала, было лишь два случая смерти, хотя госпиталь принимал только тяжелораненых.

Р. И. Степанова (Кадетов. ), Фото 1941 года.

Продолжениес 15 стр.

Много замечательных бойцов и командиров прошло через наши руки и сердца и навсегда остались в нашей памяти.

Одновременно поступили к нам танкист Вася Сергеев, москвич Толя Хохлов, Вася Кичко с Кубани, казах Раев. У Васи Сергеева, огромного парня, обе перебитые ноги держались каким-то чудом на сосудах. Терпеливый и скромный, он сразу расположил к себе весь персонал госпиталя, и мы все переживали за него.

Семь раз вливали Сергееву кровь большими дозами, и семь раз выливалась она через его лопавшиеся сосуды. И когда я в последний раз накладывала ему жгут, то у меня у самой дрожали поджилки. Казалось бы, все просто: ампутировать обе ноги и спасти Сергееву жизнь. Но Васе было всего 22 года, и хирурги хотели сохранить ему не только жизнь, но и ноги. И они решили сделать сложнейшую операцию.

За операционный стол стали Вишневский, Благовидов, старшая операционная сестра Фаечка и еще несколько врачей. Меня послали за кровью. На лошади кто-то уехал, машины нет, я к трамваю—и его, как на грех, нет. Побежала. Сверху моросит дождь, изнутри пальто влажное от пота. Три с половиной километра туда и три с половиной обратно бегом. Влетела в предоперационную с кровью, а меня уже ждут не дождутся.

После операции А. В. Вишневский сказал: «Необходимо обеспечить Васиным ногам температуру 37 градусов в течение двух недель. Как это сделать? » И мы придумали. Санитарка Лена принесла из дома тулуп мужа-фронтовика, и медицинские сестры по очереди, закутавшись в тулуп, прижимали к себе, как младенца, Васины ноги.

Когда Вишневский впервые увидел нашу идею, воплощенную в действие, то заплакал, не стесняясь своих слез, и поцеловал меня, очередную Васину сиделку. 10 месяцев боролись мы за Васю. За это время Александр Васильевич сделал ему еще одну, не менее сложную операцию. И вот, наконец, Сергеев твердо встал на собственные ноги и, опираясь на палочку, пошел по палате. Да, да, не на костыли, а на палочку! И именно поэтому на комиссии Васе дали только год отпуска.

С москвичом Толей Хохловым дело обстояло по-иному. После того, как зажили раны на ноге, у него оказалась стойкая контрактура. На всю жизнь мог остаться хромым, а парню нет и двадцати. И вот приказ А. В. Вишневского: «Массаж и ванны, без жалости! » Бывало, подходим мы к Толе, а он плачет навзрыд: больно. Худющий, бледный, жалко его, но спасать ногу надо. А через некоторое время Толя Хохлов уже бегал по госпиталю, налаживая кинопередвижку длялежачих.

Вспоминаю одного воина, бывшего тракториста, который лежал много месяцев в госпитале с ранением обеих ног. Лечили его долго и терпеливо, и настал момент, когда врачи приказали: «Спускать ноги с кровати и сидеть по 15—20 минут! » А он не может, стонет от боли. Тогда

медсестры вспомнили, что парень этот любит играть на баяне. Где-то раздобыли баян, посадили нашего тракториста, а он играет на баяне и заливается слезами от боли. Каково было все это выдерживать?..

Мне сейчас семьдесят первый год пошел, а все помню, как будто это было вчера. Помню, например, летчика-белоруса Володю. После откомиссования и запрещения летать через два месяца прислал он нам в госпиталь письмо. И больше, чем слова благодарности, порадовала нас фраза: «А я все-таки летаю! »

Как сейчас, помню я и проводы домой учителя Харского, за которым приезжала жена, как провожали Кичко, Кабраева. Весь персонал радовался, когда уезжали «на своих ногах» из госпиталя родные наши воины. Да, они стали нам поистине родными!

Потом меня отозвали из госпиталя для работы по специальности, но и тогда я не переставала думать, как сложилась дальнейшая судьба тех, с кем столкнулась среди страданий и крови. Иногда доходила до меня весточка о ком-нибудь из бывших подопечных, а несколько раз происходили и трогательные встречи.

Однажды, в 1943 году, влетел ко мне на работу какой-то молодой человек и бросился меня обнимать: «Здравствуй, сестра! » Начальник отдела недоуменно на меня смотрит: «Ведь ваши братья, кажется, на фронте, откуда же еще брат взялся? » Объяснила, что этот юноша лечился у нас в госпитале.

Жила я в конце войны в Краснодаре, была на восстановительных работах. Вдруг сообщают: бегите скорей, к вам на час с фронта заехал брат-моряк. Оказалось, тоже один из лечившихся в госпитале № 1669. Приехал со своим старшиной по срочному делу в Краснодар и решил подкинуть «своей сестре» гостинчик. И вручил мне буханку белого хлеба, что по тем временам было деликатесом, и с десяток огромных яблок. И снова пришлось рассказывать коллегам, что один мой брат погиб, другой воюет, а этот брат-по госпиталю. Таких названых братьев у меня много, и я всегда от души рада их повидать.

Услыхала я свои «медицинские позывные», встречая первый эшелон с возвращающимися с войны солдатами. Народу на перроне—яблоку негде упасть. Вдруг из окна вагона доносится громкий крик: «Сестра! » И когда боец, увешанный орденами и медалями, работая локтями, ринулся ко мне, многие женщины заплакали: «Какое счастье людям. Живой с войны вернулся и сразу сестру встретил! » А этому бойцу до родных сестер еще долго надо было добираться...

Последний раз в госпитальной палате я побывала в День Победы, который встретила в Краснодаре. Ночью мы проснулись от выстрела. Это, ликуя, стреляла из охотничьего ружья женщина, жившая в нашем доме. Выстрелом она перебила провод, и весь дом сразу остался без света. В другое время ей бы за такое дело хорошо досталось. «Конец войне, победа! »—кричали все вокруг, обнимали друг друга.

С огромной охапкой сирени мы бросились в госпиталь поздравлять раненых. А туда уже бежали со всех концов люди с цветами, с крынками молока. Что там творилось! И плакали мы от радости, что войне конец, и от горя невозвратимых потерь, что осталось много вдов, сирот и калек, что поломалось столько жизней.

Много воды утекло с той поры. Нет уже в живых ни Вишневского, ни Благовидова, ни Фаечки Валеевой, ни Сибгатуллина. Но разве забудешь великих тружеников медицины, работавших для спасения жизней, во имя победы над фашизмом?

И сейчас, на склоне лет, когда я рассматриваю правительственные награды, которые вручила мне Родина, то думаю, как счастливы наши дети и внуки, которые не видели и не знают ужасов войны. Но они должны знать о ней от ветеранов, они должны честно жить и работать за себя и за того парня, который не вернулся с войны.

Молодежь, я обращаюсь к вам. Берегите мир! Боритесь за него, укрепляйте мощь Родины. Пусть ваши дети и внуки никогда не узнают ужасов войны.

Одесса.