Елена Халдина. Ванька

Елена Халдина

Ванька

Из цикла рассказов «Деревенские посиделки»

… Ванька Ложкин, изрядно выпив, с дружком своим закадычным, Лёхой-лепёхой, домой пришел, что называется, на бровях. Сбросил на пол у койки пуховик, стянув с ног пимы, завалился на постель. Дёрнул пару раз ногой, скидывая полуслезший носок, вскоре угомонился.

Матькрепко спала, поэтому обошлось без скандала, хотя она и скандалить-то толком не умела, так, больше сетовала с досадой: «Ведь о такомдаже подумать-тострашно, не то, что сказать, дитя родное единственноежизнь свою пропива́ т, тако́ и врагу не пожела́ шь... ».

Ванька злился: «Ка́ жный день одно и тож, хоть домой не ходи…Сколь можно воспитывать? Уж без малоготретий год на пенсии, положенноеотро́ бил, теперь пирую на свои кровные, утя денег не прошу…».

Последние лет десять Ванька пил, непросыхая. Мать «кодировала» его без счёту раз, а всё без толку.

Под утро Ванька озяб и проснулся, в нетопленной с вечера избе было холодно. Укутался с головой в одеяло, но согреться не удавалось. Раздражённо крикнул нарочито громко на всю избу:

—Ма-а-ать, хватит спать!.. Мыслимо ли, на улице светает, а изба не топлена.

Мать молчала.

— Вставай, давай, кому говорю?.. Не слышит, спит, будь она неладна…

Ванька встал, потёр заспанные глаза, зевнул, привычно прикрыв наполовину беззубый рот ладошкой. Хотел было печь растопить, но дров с вечера мать не принесла.

— И дров не припасла, вот те раз, отродясь такого не бывало, спит себе, и до сына ро́ дного дела нет… Мать, ты чё молчишь-то, осерчала, ли чё ли? Ты дума́ шь, легко мне пить-то? Сама не пьёшь, так не знашь, а попила бы с моё — узнала! Тут ревёшь, да пьёшь при но́ нешней-то жизни… Уж сколь раз тебе говорил и говорю: пил и пить буду, пенсию сам заробил…Хошь сердись, хошь нет — дело твоё…Сама себя маешь, да меня в придачу, другая бы уж давно смирилась да нервы сыну не трепала…— Ванька ворчал, натягивая на себя пимы и засаленный пуховик.

Быстро сбегал во двор «до ветра». Пёс Жулик, радостно виляя хвостом в ожидании скорой кормёжки, заискивающе вертелся в ногах у Ваньки.

— Да пого́ дь ты, пого́ дь, не до тебя пока, вишь, с похмелья-то на ногах еле-еле стою — того и гляди упаду ненароком, да ты ещё проходу не даешь, оголодал, как будто тя неделю не кормили. Дай хоть охапку дров взять — в избе холодища, зуб на зуб не попада́ т, — сказал Иван псу. А потом, жалеючи, добавил: —Щас печь истоплю, а покуда терпи, я и сам-то ещё не жрамши. Хозяйка-то твоя спит, нет, чтобы нас с тобой покормить, сонная тетеря…

Вернувшись, Ванька бросил на пол охапку дров. Разжигая печь, снова окликнул мать:

— Мать, ты чё, всё ещё спишь, личё ль? На часы-то глянь, десятый час, как-никак!

Мать молчала.
Растопив печь, мало-мальски умылся у рукомойника, что стоял в закутке у печи, потом налил в чайник воды и поставил его на очаг.

—Хватит дуться-то, ну, выпил вчера́ сь с Лёхой-лепёхой по случаю, так тепе́ ря сам маюсь, с похмелья голова трещит. Мать, у тя, поди, бражка есть, крещенье сёдня, грех не выпить…

Мать молчала.
Ванька открыл кухонный шкаф, спиртного, как и следовало ожидать, не нашёл. Не держала мать дома спиртного, а «Тройной» одеколон, который покупала для растирки ног, прятала от сына, чтоб не выпил.

— У людей праздник, а у тебя ни выпить, ни закусить, хоть бы квашонку поставила, да после пирогов испекла али шанежек.

Мать молчала. Ванька, заподозрив неладное, зашёл к ней в комнату, небрежно раздвинул занавески на окнах. Мать с полуоткрытым ртом лежала на койке, зажав нательный крестик в левой руке, словно молилась во сне. Правая же рука безжизненно свисала с кровати, касаясь пола…

Он боязливо прикоснулся к матери, её застывшее тело, как губка, впитало холод смерти.

— Мать, ну ты не шути так, вставай, давай… Я уж печку сам истопил, чайник скоро закипит, чай пить будем… Мать! Мать!..

Ванька тряс мать за плечи, остывшее тело было пока ещё податливо.

— Мать, ну ты чё меня пугашь-то? Пошутила, и будя…

Ответа не последовало. Ванька машинально произнёс:

— Вставай, давай… Чай попьёшь, а потом лежи сколь хошь. Замёрзла, так я щас тебя своим одеялом укрою, согреешься… Ты чё, ты чё, умерлали чё ль… как так-то? Пошто́ ты-то вперёд меня? Я ж без тебя и года не протяну, кому я такой нужо́ н…

Ванька выл, слёзы текли одна за другой по небритым щекам.

— Мать, мать, чё с меня взять-то? Сама посуди — пил, пью, в момент всё пропью… Чё ж ты таксо мной-то? На какие шиши я тя хоронить-тотеперя́ буду-у?..

Взрослеют все по-разному, его «детство» закончилось сейчас, к такому исходу Ванька был не готов…

Зимой в деревне народу не лишку, это летом она оживает за счёт дачников, а сейчас на всю деревню десяток старух не насчитаешь, а от переселившихся из города алкашей толку мало.

К другу своемуЛёхе-лепёхе идти было бесполезно, он едва ли после вчерашней попойки очухался. Да, и какой это друг — так, собутыльник, разве что могилку копать поможет, хотя какой из него копальщик— ходячий суповой набор, идёт — ветром сдувает.

Немного погодя Ванька пошёл к соседке, тётке Матрёне, сообщить о случившемся, может, поможет чем. Они с матерью, как-никак, подруги с детства.

Ворота у тётки Матрёны были закрыты на засов. Ванька подошёл к палисаднику, открыл калитку и постучал в заиндевелое окно. Матрена, с трудом разглядев Ваньку, испугалась не на шутку и прокричала: «Чётако́? Пого́ дь, ща-ас выйду…»

Вскоре и правда вышла, запыхаясь, отворила ворота и, предчувствуя сердцем худое, спросила:

— Вань, на тебе лица нет, чётако́? Ой, а перегаром-тоот тяза версту разит, дышать нечем, можно прямсразу закусывать.

Старушка прикрыла нос рукой и отошла в сторонку.

— Тёть Матрён, мать-то у меня померла…

— Ой, батюшки родные, чёделатся-то, знать, отмучилась, сердешная…

— Она-то отмучилась, ая-то на какие шиши её хоронить буду? Мне сёдня даже опохмелиться не на чё…

— Вань, так мать-то мне наказала загодя, у неё всё припасёно: и деньги, и смёртнаяодёжа…Шешьдесяттыщь мне она на сохранение доверила, боялась, грешным делом, что ты пропьёшь. Ты, э́ нто, милицию вызывай, звони, давай, круче! А схоронить-то схороним, есть на чё... Отмаялась, значит, Лякса́ ндра…

— Ну, ладно, прям с души камень упал, тады́ дай мне на опохмелку деньжат, а то голова трещит, того и гляди лопнет.

—На́ кося, выкуси! —тётка Матрёна показала кукиш. — Мать схорони сначала, ирод окаянный, после опохмеляться будешь. Милицию вызывай, сказала, а я щас оденусь и к вам подойду.

—Ну, ты мне хоть рублей полста дай, я до Семёновны добегу, она плеснёт на опохмелку.

— Кому сказала — не дам, и не проси, деньги мне мать на друго́ дело доверила.

—Тьфу-у, нашла, кому доверить, у тя зимой снега-то не выпросишь… — Ванька смачно плюнул и побрёл домой, шатаясь.

Матрёна вслед ему прокричала:

— Иди-иди, давай, пока метёлкой не отходила, я ж не мать, терпеть не буду, не на ту нарвался! — А потом тихо добавила: —Эх, Ванька, Ванька, пропащая душа! Хлопец-то до чё славный был ране, а как жена загуляла, так и спился — вот где горе-то горькое…Недолго он без матери-то протянет… Мать-то и ему на смерть деньжат припасла.