Иеромонах Софроний 11 страница

Был такой случай. В числе братии монастыря был замечательный подвижник, схимонах Спиридон, проживший в обители полвека. От природы это был человек кряжистый, крепкий телом и душой и очень трудолюбивый. Это был подлинный монах, сильный в подвиге. С первых лет монастырской жизни он полюбил молитву Иисусову и неизменно пребывал в этом «делании», требующем исключительного терпения, внимания и самоограничения. Как большинство монахов Святой Горы, отец Спиридон был очень простой, почти безграмотный, но все же это был мудрый человек; из долгого опыта «умного делания» он вынес ясное понимание о человеческих силах, о свойствах души. Он понимал, что умная молитва требует свободы ума от всяких впечатлений, и с твердостью глубокой веры нес этот непостижимый для большинства людей подвиг.

Послушание у отца Спиридона было хлопотливое: он был экономом на монастырском метохе (имении), называемом «Крумица», расположенном в северо-западной части Афонского полуострова. Главные отрасли Крумичного хозяйства - масличные сады и виноградники. Последние три-четыре года своей жизни он провел в монастырской больнице, так как сильно страдал от ревматизма, изуродовавшего суставы рук и ног и лишившего его трудоспособности.

Совпало так, что когда зимой старец Силуан заболел гриппом и временно слег в больницу, ему дали «койку» рядом с отцом Спиридоном, тогда же в соседней комнате находился один больной иеродиакон.

Однажды днем отец Спиридон сидел на своей койке лицом в сторону отца Силуана, последний лежал одетый, т. е. в подряснике и препоясанный, как это вообще принято у подвижников на Афоне в знак своей непрестанной готовности, и днем и ночью, восстать на молитву. Отец Спиридон говорил о молитве, а старец Силуан слушал молча.

- Так вот держишь, держишь молитву, а когда займешься работою, которая требует соображения, то и перебивается молитва… Бывало пойдешь чистить маслины, и когда осматриваешь ветви и думаешь, как лучше их обрезать, то и упустишь молитву, - сказал отец Спиридон.

При этих словах старец Силуан поднялся с койки, надел сапоги, надел теплую куртку, было холодно, и сказав тихо: «У нас так не бывает», - ушел из больничной палаты к себе в келлию.

Удивленный отец Спиридон просидел некоторое время в недоумении, а потом подошел к постели больного иеродиакона в соседней комнате, рассказал ему о своей беседе с отцом Силуаном и говорит:

- Отец диакон, вы хорошо знаете отца Силуана, скажите, что значат эти слова: у нас так не бывает?

Дьякон молчал. Отец Спиридон продолжал:

- Или он в ошибке, или он велик.

Иеродиакон, зная отца Спиридона, как старого и опытного подвижника, говорит ему:

- Отец Спиридон, вы сами лучше меня можете понять, что значат эти слова.

О. Спиридон задумчиво просидел еще некоторое время, и затем отошел, сказав:

- Да, удивительная вещь.

Глава V. Об умном безмолвии и чистой молитве

ГОСПОДЬ пред Своим приходом сказал: «Грядет князь мира сего, и во Мне не обретает ничего» (Иоан. 14, 30).

Кто когда-либо пытался действительно хранить заповеди Христа в своей жизни, тот в какой-то степени может уразуметь безмерность величия сказанного Христом; безмерность для всякого человека за всю историю мира.

В дни земной жизни Христа, люди, слушая Его, бывали в таком же недоумении, как и теперь. То, что говорил Христос, не было «по человеку» (Гал. 1, 11), это видели все, и, будучи не в силах воспринять явление Бога в столь скромном виде, восклицали: «беса имеет»; другие же говорили: «нет, глаголы Его, глаголы не бесноватого»; Многие говорили: «Он бесноватый и безумствует; что слушаете Его? » Но другие им отвечали; «Воистину Он пророк» и «Распря бывала в народе о Нем». (Иоан.; 7, 20; 7, 43; 8, 48-49; 9, 16; 10, 19-21).

Старец Силуан был человек, и к нему всецело относятся слова церковной молитвы: «Несть человек, иже жив будет, и не согрешит», но все же в его беседах и записках мы встречаемся с такими словами, которые превосходят меру обычного человека, которые подходят к той грани, куда не достигает разумение «нормальных» людей, и вместе с тем нет и не может быть сомнения в том, что он говорил о себе чистую правду. Почти полвека он прожил в монастыре на глазах многих сотен людей, многие из которых живы до сего дня; прожил в условиях общежития, где особенно ярко выявляется всякая душевная болезнь, многие не любили его, некоторые ругали в глаза, называли: «прельщенный», некоторые говорили: «У, проклятый святой», и он ни разу им ответил не должным образом. Конечно, это было даром благодати, за сохранение которой он всю жизнь провел в чрезвычайном подвиге.

Чтобы не перегружать нашей книги, мы не будем здесь приводить всех тех слов блаженного старца, которые выходят за пределы обычной человеческой меры и которые внимательный читатель сам найдет в его писаниях, где он, например, исходя из своего многолетнего опыта, говорит, что у святых молитва никогда не прерывается, или следующее:

«В начале по неопытности я принял блудный помысл; пошел к духовнику и говорю: «я принял блудный помысл». Духовник говорит: «Никогда не принимай». И с тех пор прошло сорок пять лет, и я ни разу не принял блудного помысла, ни разу ни на кого не прогневался, ибо душа моя помнит любовь Господню и сладость Духа Святого, и я забываю обиды».

- Отец диакон, вы хорошо знаете отца Силуана, скажите, что значат эти слова: у нас так не бывает?

Дьякон молчал. Отец Спиридон продолжал:

- Или он в ошибке, или он велик.

Иеродиакон, зная отца Спиридона, как старого и опытного подвижника, говорит ему:

- Отец Спиридон, вы сами лучше меня можете понять, что значат эти слова.

О. Спиридон задумчиво просидел еще некоторое время, и затем отошел, сказав:

- Да, удивительная вещь.

О трех образах молитвы

ВСЯ ЖИЗНЬ блаженного старца Силуана была молитвою. Он непрестанно молился, меняя в течение дня образ молитвы в зависимости от условий дневной жизни. Имел он дар и высшей умной молитвы, которой посвящал главным образом ночное время, когда возможно было иметь благоприятствующие этой молитве полную тишину и мрак.

Вопрос о видах или образах молитвы - является одним из главнейших вопросов аскетики вообще; таковым он был и для старца, и потому позволим себе остановиться на нем.

МОЛИТВА - есть творчество, творчество высочайшее, творчество по преимуществу и в силу этого - она бесконечно разнообразна, но все же есть некоторая возможность различения ее на виды в зависимости от установки или направленности главных духовных сил человека, что и делают отцы Церкви.

В этом отношении молитва совпадает с этапами нормального развития человеческого духа. Первое движение ума - есть движение во вне; второе - возвращение его к самому себе, и третье - движение к Богу чрез внутреннего человека.

В соответствии с таким порядком святые отцы устанавливают три образа молитвы: первый, в силу неспособности еще ума непосредственно восходить к чистому богомыслию, характеризуется воображением, второй - размышлением, а третий - погружением в созерцание. Действительно правильною, должною и плодотворною отцы считают только молитву третьего образа, но учитывая невозможность для человека иметь такую молитву с самого начала его пути к Богу, и два первых образа молитвы считают явлением нормальным и в свое время полезным. Однако, они указывают на то, что если человек удовлетворится первым образом молитвы и будет его культивировать в своей молитвенной жизни, то помимо бесплодности возможны и глубокие духовные заболевания. Что же касается второго образа молитвы, то хотя он и превосходит во многом первый по своему достоинству, однако, тоже малоплоден и не выводит человека из постоянной борьбы помыслов и не дает достигнуть ни свободы от страстей, ни, тем более, чистого созерцания. Третий, наиболее совершенный образ молитвы - есть такое стояние ума в сердце, когда молящийся из глубины своего существа, вне образов, чистым умом предстоит Богу.

Первый вид молитвы держит человека в постоянном заблуждении, в мире воображаемом, в мире мечты и, если хотите, поэтического творчества, божественное и вообще все духовное представляется в различных фантастических образах, а затем и реальная человеческая жизнь постепенно тоже пронизывается элементами из сферы фантазии.

При втором образе молитвы - внутренние входы сердца и ума широко раскрыты для проникновения всего постороннего, в силу чего человек живет, постоянно подвергаясь самым разнородным влияниям извне; не разумея при этом, что же собственно происходит с ним объективно, т. е. каким образом возникают в нем все эти помыслы и брани, он оказывается бессильным противостоять натиску страстей как должно. При этом роде молитвы человек иногда получает благодать и приходит в доброе устроение, но в силу неправильности своей внутренней установки удержаться в нем не может. Достигнув некоторого накопления религиозного познания и относительного благообразия в своем поведении, и удовлетворенный этим состоянием, он постепенно увлекается в интеллектуальное богословствование, по мере преуспения в котором усложняется внутренняя брань тонких душевных страстей - тщеславия и гордости, и усугубляется потеря благодати. При своем развитии этот образ молитвы, отличительной чертой которого является сосредоточение внимания в головном мозгу, приводит человека к рассудочным философским созерцаниям, которые также, как и первый образ молитвы, выводят его в мир представляемый, воображаемый. Правда, этот вид отвлеченного мысленного воображения менее наивен, менее груб, и менее далек от истины, чем первый.

Третий образ молитвы - соединение ума с сердцем - есть вообще нормальное религиозное состояние человеческого духа, желательное, искомое, даруемое свыше. Соединение ума с сердцем испытывает всякий верующий, когда он внимательно, «от сердца», молится; еще в большей степени он познает его, когда приходит к нему умиление и сладостное чувство любви Божией. Плач умиления при молитве есть верный показатель того, что ум соединился с сердцем, и что настоящая молитва нашла свое первое место, первую степень восхождения к Богу; вот почему он так ценится всеми подвижниками. Но в данном случае, говоря о третьем образе молитвы, мы имеем в виду нечто иное и большее, а именно: ум, молитвенным вниманием стоящий в сердце.

Характерным следствием или свойством такого движения и водворения ума во внутрь является прекращение действия воображения и освобождение ума от всякого образа, в него проникшего. Ум при этом становится - весь слух и зрение, и видит, и слышит всякий помысл, приближающийся извне, прежде, чем этот последний проникнет в сердце. Совершая при этом молитву, ум не только не допускает проникновения помыслов в сердце, но и отталкивает их, и сам сохраняется от сложения с ними, чем достигается пресечение действия всякой страсти в ее первичном состоянии, в самом зарождении ее. Вопрос этот чрезвычайно глубок и сложен, и мы можем дать здесь лишь самый примитивный очерк.

О развитии помысла

ГРЕХ ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ по прохождении определенных стадий своего внутреннего развития.

Первый момент - приближающееся к человеку извне некое духовное влияние, которое сначала может быть совсем неясным, неоформленным. Первичная стадия оформления - появление в поле внутреннего зрения человека - некоего образа, и так как это не зависит от воли человека, то и не вменяется в грех. Образы в иных случаях носят характер по преимуществу видоподобный, в иных же - по преимуществу мысленный, но более часто - смешанный. Так как и видоподобные образы влекут за собою ту или иную мысль, то всякие образы у подвижников именуются «помыслами».

У бесстрастного человека «владычественный» ум может остановиться на пришедшем помысле как познающая бытие сила, оставаясь при этом вполне свободным от власти его. Но если в человеке есть «место», есть соответствующая почва, как расположение к тому духу, который заключен в помысле, тогда энергия этого последнего стремится захватить психический мир, т. е. сердце, душу человека, достигает же этого тем. что в предрасположенной к пороку душе вызывает некоторое чувство услаждения, свойственного той или иной страсти. В этом услаждении и заключено «искушение». Но и этот момент услаждения хотя и свидетельствует о несовершенстве человека, однако, не вменяется еще в грех, это только «предложение» греха.

Дальнейшее развитие греховного помысла грубо-схематически может быть изображено так: предлагаемое страстью услаждение привлекает к себе внимание ума, что является чрезвычайно важным и ответственным моментом, потому что соединение ума с помыслом составляет благоприятное условие для развития этого последнего. Если внутренним волевым актом ум не оторвется от предложенного услаждения, но продлит свое пребывание в нем вниманием, тогда появляется расположение к нему, приятная беседа с ним, затем «сложение», которое может перейти в полное и активное «согласие», далее, - продолжающее возрастать страстное услаждение может уже овладеть умом и волею человека, что называется - «пленением». После этого все силы плененного страстью направляются к более или менее решительному осуществлению греха делом, если к тому нет внешних препятствий, или же, при наличии препятствий, к исканию возможности такого осуществления.

Подобное пленение может остаться единичным и никогда больше не возобновиться, если оно было следствием лишь неопытности человека, пребывающего в подвиге и борьбе. Но если пленения повторяются, то они приводят к «навыку» страсти, и тогда все естественные силы человека начинают служить ей.

От первичного появления услаждающего действия страсти, что названо выше «предложением», должна начинаться борьба, которая может происходить на всех ступенях развития греховного помысла, и на каждой из них он может быть преодолен и, таким образом, не завершиться делом, но все же с момента колебания воли элемент греха уже есть, и должно принести покаяние, чтобы не потерять благодать.

Неопытный духовно человек обычно встречается с греховным помыслом уже после того, как он пройдет незамеченным первые стадии своего развития, т. е. когда он приобретет уже некоторую силу, и даже больше: когда приблизится опасность совершения греха делом.

Чтобы этого не допустить, необходимо установить ум с молитвою в сердце. Это - насущная нужда для всякого подвижника, желающего через истинное покаяние утвердиться в духовной жизни, потому что, как сказано выше, при такой внутренней установке грех пресекается в самом его зарождении. Здесь, может быть, уместно вспомнить слова Пророка: «Дочь Вавилона, опустошительница! … блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень» имени Иисуса Христа (Пс. 136, 8-9).

Это дивное делание, непостижимое для ленивого большинства, достигается великим трудом и весьма немногими. Оно совсем не так просто, совсем не так легко, и мы, в поисках краткого, но ясного выражения, еще не раз будем вынуждены беспомощно возвращаться к нему с разных сторон, без надежды, однако, исчерпать и сколько-нибудь удовлетворительно представить его.

* * *

Сущность аскетического пути старца может быть выражена в немногих словах: - хранение сердца от всякого постороннего помысла посредством внутреннего умного внимания, чтобы, устранив всякое чуждое влияние, достигнуть предстояния Богу в чистой молитве.

Это делание именуется - умное безмолвие. Оно унаследовано нами чрез живое и письменное предание от святых отцов с первых веков христианства до наших дней, и потому говорить о подвижническом пути старца можно, как и сам он делал, говоря о пути православного монашества вообще.

Блаженный старец говорил:

«Если ты богослов, то ты чисто молишься, если ты чисто молишься, то ты богослов».

Аскет- монах не богослов в академическом смысле слова, но он богослов в ином смысле, так как через чистую молитву удостаивается подлинно божественных созерцаний. Началом пути к чистой молитве является борьба со страстями. Ум, по мере очищения от страстей, становится более сильным в борьбе с помыслами и более устойчивым в молитве и богомыслии; сердце же, освобождаясь от омрачения страстей, все духовное начинает видеть чище, яснее, до убедительной ощутимости.

Монах предпочитает этот путь - пути научного богословия по тем соображениям, что существует возможность посредством отвлеченного философского созерцания дойти до постижения неприложимости к Богу наших эмпирических понятий и достижения, таким образом, того состояния, когда ум начинает «молчать». Но это «молчание ума» богослова-философа далеко не всегда есть настоящее созерцание Бога, хотя и приближается к граням его.

Достижение подлинного созерцания без очищения сердца - невозможно. Только сердце, очищенное от страстей, способно к особому изумлению при созерцании непостижимости Бога. При этом изумлении ум радостно молчит, обессиленный величием созерцаемого.

К состоянию созерцания иным путем идет богослов-мыслитель, и иным - аскет-монах. Ум последнего не занят никакими размышлениями; он только, как сторож, безмолвно внимает тому, чтобы ничто постороннее не вошло в сердце. Имя Христа и заповедь Его - вот чем живут сердце и ум при этом «священном безмолвии»; они живут единою жизнью, контролируя все совершающееся внутри не логическим исследованием, а особым духовным чувством.

Ум, соединившись с сердцем, пребывает в таком состоянии, которое дает ему возможность видеть всякое движение, происходящее в «сфере подсознания». (Этот термин современной научной психологии употребляем здесь условно, так как он не совпадает с представлениями православной аскетической антропологии). Пребывая внутрь сердца, ум усматривает в окружении его появляющиеся образы и мысли, исходящие из сферы космического бытия и пытающиеся овладеть сердцем и умом человека. В форме помысла, т. е. мысли, связанной с тем или иным образом, является энергия того или иного духа. Натиск идущих извне помыслов чрезвычайно силен, и, чтобы ослабить его, монах вынуждается в течение всего дня не допускать ни единого страстного взирания, не позволить себе пристрастия ни к чему. Монах постоянно стремится к тому, чтобы число внешних впечатлений довести до последнего возможного минимума, иначе в час внутренней, умной молитвы все отпечатлевшееся неудержимою стеною идет на сердце и производит большое смятение.

Цель монаха - достигнуть непрерывного умно-сердечного внимания; и когда после многих лет такого подвига, труднейшего всех других подвигов, чувство сердца утончится, а ум, от многого плача, получит силу отталкиваться от всякого приражения страстных помыслов, тогда молитвенное состояние становится непрестанным, и чувство Бога, присутствующего и действующего, - великой силы и ясности.

Таков путь монаха-аскета, и им шел блаженный старец.

Путь «Ареопагистов» - иной: в нем преобладает размышление, а не молитва. Идущие этим путем часто обманываются, потому что легко достигая интеллектуального усвоения даже апофатических форм богословия, они удовлетворяются испытываемым ими интеллектуальным наслаждением. Не придавая должного значения непреодоленным страстям, они легко воображают себя достигшими того, о чем говорится в творениях «Ареопагита», тогда как в подавляющем большинстве случаев, постигая логическую структуру его богословской системы, не достигают подлинно Искомого.

Сущность «безмолвия» старец видел не в затворе и не в физическом удалении в пустыню, а в том, чтобы непрестанно пребывать в Боге. В виду большой важности этого вопроса - остановимся на нем подробнее.

Старец говорил, что и затвор и удаление в пустыню сами по себе являются лишь вспомогательными средствами и никак не целью. Они могут содействовать уменьшению внешних впечатлений и влияний, устранению от житейской молвы, и тем благоприятствовать чистой молитве, и только в том случае, если это удаление совершилось по благоволению Божию, а не по своей воле; в последнем случае и затвор, и пустыня, и всякий иной подвиг останется бесплодным, потому что сущность нашей жизни не в самовольном подвиге, а в послушании воле Божией.

Многие думают, что самый высокий образ жизни - есть безмолвие в пустыне; иные считают таковым - затвор; некоторые предпочитают юродство; другие - пастырское служение или научный богословский труд, и подобное. Старец считал, что ни один из этих видов подвижничества сам по себе не является высшим образом духовной жизни, но каждый из них может быть таковым для того или иного лица, если он соответствует воле Божией о данном лице; а воля Божия о каждом человеке может быть особою.

Но какова бы ни была воля Божия о каждом человеке, когда идет речь о том или ином образе подвига, или месте или форме служения, во всех случаях остается обязательным искание чистой молитвы.

Молитву чистою - старец считал, когда она приносится с умилением, так что и сердце и ум согласно живут словами произносимой молитвы, которая ничем при этом не перебивается, т. е. ни рассеянностью внимания на что-либо внешнее, ни размышлением о чем-либо постороннем данной молитве. Этот вид молитвы является, как сказано выше, нормальным религиозным состоянием, весьма плодотворным для души; в той или иной мере он известен очень многим верующим, но лишь в редких случаях он переходит в молитву совершенную.

Другой вид чистой молитвы - это когда ум заключен в сердце и там безмолвно, вне посторонних мыслей и образов, поучается в памяти имени Божия. Это молитва сопряжена с постоянным подвигом, она есть действие, зависящее в известной мере от произволения человека; она есть - труд, аскетическое делание. Все что было сказано выше об этом удивительном образе умной молитвы, а именно, что он дает возможность видеть помысл, прежде, чем тот войдет в сердце, или, условно выражаясь, дает возможность контролировать глубины подсознания, дает возможность освободиться от смятения, в котором держится человек по причине постоянного восхождения возможных влияний из темной области подсознания, вернее - глубокой бездны греховной космической жизни, - все это составляет отрицательный аспект этого делания, в то время как положительный аспект его превосходит всякую человеческую идею.

Бог есть Свет неприступный. Его бытие превыше всякого образа, не только вещественного, но и умного, и потому доколе ум человеческий занят мышлением, словами, понятиями, образами - он совершенства молитвы не достиг.

Тварный человеческий ум, тварная человеческая личность в своем предстоянии Уму Первому, Богу Личному только тогда достигает подлинно чистой и совершенной молитвы, когда от любви к Богу оставит позади всякую тварь, или, как любил говорить старец, совершенно забудет мир и самое тело свое, так что не знает уже человек - был ли он в теле или вне тела в час молитвы.

Такая в преимущественном смысле чистая молитва - есть редкий дар Божий, она никак не зависит от человеческих усилий, но приходит сила Божия и с неуловимою осторожностью и неизъяснимою нежностью переносит человека в мир Божественного света, или лучше сказать - является Божественный свет и любовно объемлет всего человека так, что он уже ни о чем не может вспомнить, ни о чем не может размышлять.

Имея в виду эту последнюю молитву, старец говорил: «Кто чисто молится, тот богослов».

Кто не имел этого опыта, тот богословия, понимаемого, как состояние боговидения, - не достиг. Ум, никогда не испытавший чистоты, ум, никогда не созерцавший вечного Божественного света, как бы он ни был изощрен в своем интеллектуальном опыте, неизбежно подвержен воображению и в своих попытках познать Божественное - живет гаданиями и строит домыслы, которые, к сожалению, нередко принимает за подлинные откровения и богосозерцания, не понимая своей ошибки.

В основе безмолвия лежит заповедь Христа: любить Бога всем умом и всем сердцем

НЕКОТОРЫЕ святые отцы в своих аскетических творениях проводят различие между двумя образами духовной жизни - деятельным и созерцательным, именуя первый из них - путем хранения заповедей.

Старец Силуан мыслил несколько иначе: он тоже разделял жизнь на деятельную и созерцательную, но и ту и другую рассматривал именно как хранение заповедей. Главной основой аскетического умного безмолвия для него были слова первой заповеди: - возлюби Бога всем сердцем, всем помышлением, всей душою. Он пишет:

«Кто познал любовь Божию, тот скажет: не сохранил я заповеди. Хотя я и молюсь день и ночь и стараюсь всякую добродетель творить, но заповеди о любви к Богу я не исполнил. Лишь редкие минуты постигаю я заповедь Божию, но душа хотела бы все время пребывать в ней. Когда к уму примешиваются посторонние мысли, тогда ум помышляет и Бога и вещь; значит заповедь: любить всем умом и всем сердцем - не исполнена. Но когда ум весь в Боге, и нет других помыслов, тогда исполняется первая заповедь, но опять еще не совсем».

В аскетическом опыте чистой молитвы - ум, совлекшийся всякого образа и понятия, удостаивается, после глубокого покаяния и многого плача, подлинного боговидения.

Умное безмолвие всегда встречало много противников, особенно на западе, которые, не обладая необходимым опытом, в своем отвлеченном подходе к этому образу молитвы - думали, что речь идет об искании какого-то механического приема, приводящего к Божественному созерцанию. Но это, конечно, не так.

Бог, абсолютно свободный, не подвержен никакому механическому воздействию и вообще никакому принуждению. Умное безмолвие сопряжено с великим самоотречением и есть подвиг наитруднейший. Произволение человека на это великое страдание ради лучшего сохранения заповедей Божиих - привлекает Божию благодать, если подвиг сей совершается в духе смирения.

Гордый человек, какие бы приемы ни употреблял, подлинного богообщения не достигнет. По одному желанию человека - ум не соединится с глубоким сердцем, а если и проникает как-то в сердце, то видит там только самого себя, свою тварную красоту, которая великолепна, ибо создана по образу Божию, но Бога истинного не обретает.

Вот почему блаженный старец, борясь за то, чтобы смириться, прибегал к тому огненному оружию, которое дал ему Господь: «Держи ум твой во аде, и не отчаивайся».

Этот не изощренный интеллектуально человек, «простец» и «невежда», многажды удостоился чистого умного богосозерцания и потому действительно имел основание говорить: «Если ты чисто молишься, то ты богослов». И еще: «Верующих на земле много, но таких, которые знают Бога, очень мало».

Под знанием он разумел не гностические богословские построения, но опыт живого общения, опыт причастия Божественного света.

Знание - событие.

Антропологическая основа умного безмолвия

ПРЕСЛЕДУЯ в данном житии изложение положительного опыта старца, насколько это возможно для нас, мы не желаем придать нашему труду научно-формальный характер и потому принципиально уклоняемся от многих сопоставлений и ссылок на творения святых отцов.

Настоящий труд - есть попытка дать образ старца и описание пройденного им духовного пути, который хотя и лежит всецело в русле аскетического предания Православной Церкви, но, как подлинно живое явление, носит на себе печать своеобразия и неповторимости.

Догматические вопросы, затрагиваемые здесь, не составляют богословского трактата. Мы останавливаемся на них, исходя из того факта, что догматическое сознание органически связано со всем ходом внутренней духовной жизни. Измените в своем догматическом сознании что-либо, и неизбежно изменится в соответствующей мере и ваш духовный облик и вообще образ вашего духовного бытия. И наоборот, уклонение от истины во внутренней духовной жизни повлечет изменение в догматическом сознании.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒