Глава 12 Спартак доводит число своих воинов с шестисот до десяти тысяч

Когда весть о поражении когорт Сервилиана дошла до соседних городов, по всей Кампанье поднялась сильная тревога: всех ошеломили подробное! и резни, учиненной мятежниками в рядах легионеров Нола, Нуцерия, Геркуланум, Байи, Неаполь, Мизенум, Кумы, Капуя и все остальные города этой плодороднейшей провинции приготовились к обороне; горожане вооружились, стояли на страже дни и ночи у ворот и на бастионах. Помпея, стены которой были снесены, не осмеливалась сопротивляться гладиаторам, приходившим туда много раз запасаться провиантом; они вели себя там не как толпы дикарей, а как самые дисциплинированные войска, к немалому удивлению жителей города.

Тем временем префекты отдельных городов посылали гонцов за гонцами к Мецию Либеону, префекту всей провинции, чтобы побудить его принять меры против растущей опасности, и несчастный Меций Либеон в свою очередь отправлял гонцов к римскому Сенату, умоляя о скорой и серьезной помощи.

В Риме, естественно, не было никого, кто был склонен серьезно считаться с бунтом гладиаторов, кроме Сергия Катилины и Юлия Цезаря; одни они могли оценить важность и серьезность восстания рабов, ибо знали его корни, размах, а также дарования его вождя; кроме этих двух никто и не думал о когортах, изрубленных в куски гладиаторами, тем более, что спасшиеся от этой резни солдаты рассказывали ее подробности, сваливая всю вину — и это отчасти справедливо — на самонадеянное невежество трибуна Сервилиана.

К тому же римский народ был втянут в гораздо более серьезные и опасные войны; против его владычества восстала почти вся Испания во главе с храбрым и рассудительным Серторием, ум и мужество которого оказались сильнее, чем храбрость юного Помпея и тактика старого Метелла; в это же время могущественный Митридат снова начал войну против римлян и уже успел разбить Марка Аврелия Котту, бывшего в этом году консулом вместе с Луцием Лицинием Лукуллом.

Консул Лукулл, находившийся еще в Риме и собравший предназначенные ему легионы, чтобы идти против Мигридата, с одобрения сената послал в Кампанью против гладиаторов храброго и опытного воина, трибуна Клодия Глабра, и дал ему для борьбы с мятежниками шесть когорт, то есть около трех тысяч человек Пока Клодий Глабр снаряжал доверенные ему когорты, чтобы повести их против гладиаторов, последние великолепно использовали свою победу: за двадцать дней их число с шестисот выросло до тысячи двухсот, причем почти все они были хорошо вооружены.

Спартак, превосходно знакомый с боевым строем греческих фаланг, фракийской милиции, войск Митридата и римских легионов, был восторженным поклонником римского строя; он убедился, что не было лучшей и более мудрой тактики, чем v воинственного латинского народа, и бесчисленные победы латинян над мужественными, презирающими смерть и отлично вооруженными народами он приписывал дисциплине, строевому порядку и структуре римского легиона.

Поэтому Спартак старался ввести в войско гладиаторов боевой строй римского войска и как только он получил возможность после победы над Титом Сервилианом войти в Помпею, он заказал значок для первого гладиаторского легиона; на древке этого значка, там, где у римлян был орел, он велел прикрепить красную шапку — головной убор рабов, которых хозяева собирались отпустить на Волю. Под шапкой было прикреплено небольшое бронзовое изображение кошки, так как кошку, животное самое свободолюбивое, помещали в качестве символа у ног статуи Свободы. Кроме того он заказал значки и каждой центурии: к древкам были прикреплены две соединенных руки из бронзы, а под ними — тоже маленькая шапка с двумя номерами — когорты и региона. Спартак нисколько не сомневался, что к нему стекутся все гладиаторы Италии, и что поэтому много будет легионов, и еще больше когорт, которыми ему придется командовать.

Господствуя на Везувии и на прилегающих равнинах, Спартак заставлял свои отряды ежедневно подолгу упражняться в тактических маневрах римских легионов, учиться раздвигать и смыкать ряды, сходиться в намеченном пункте, делать обходные движения, поворачиваться направо и налево, строиться в колонну и в три боевые линии, из третьей, перейдя через вторую, занимать место в первой линии и так далее. Из труб и букцин, отнятых у легионеров Сервилиана, Спартак организовал небольшой духовой оркестр и научил его играть утреннюю зорю, сбор и сигнал к атаке.

Таким образом, с прозорливостью искуснейшего полководца используя время, которое дал ему противник, Спартак занимался строевым обучением своих солдат и готовился оказать упорное сопротивление врагу, нападения которого ждал в скором времени.

И действительно Клодий Глабр не замедлил явиться. Едва собрав свои когорты, он большими переходами двинулся против гладиаторов.

Строгой дисциплиной, энергично проводимой среди воинов, Спартак в короткое время сумел завоевать расположение и любовь всех окрестных пастухов и дровосеков; благодаря этому, уже за день до прибытия Клодия, Спартак знал не только о его приближении, но и с какими силами тот идет его атаковать. Так как он понял, что с тысячей двумястами людей нельзя выступать в открытом поле против трех тысяч римских легионеров, то он отступил в свой лагерь на Везувий и здесь ждал неприятеля.

Атака началась после полудня, в двадцатый день пребывания гладиаторов на Везувии. Манипула легко вооруженных пехотинцев, рассыпавшись цепью по лесу, находившемуся по обеим сторонам тропинки, и медленно взбираясь наверх, приблизилась к лагерю гладиаторов и пустила в него тысячу стрел; стрелы не принесли большого вреда потому, что стрелки были далеко от лагеря, все же несколько гладиаторов ранили и в том числе Борторикса. Но в тот момент, когда Спартак приготовился выйти из лагеря против неприятеля, стрелки и пращники быстро отступили, совершенно прекратив наступление.

Спартак понял, что поражение Сервилиана послужило новому предводителю римлян хорошим уроком, что атаки против его лагеря, подобные первой, больше не повторятся и что Клодий прибегнет к другим способам, чтобы выманить гладиаторов с площадки и сразиться с ними в выгодных для римлян условиях.

Действительно, легкая пехота была выслана Клодием наверх, чтобы проверить, находятся ли гладиаторы в своем лагере. Удостоверившись в этом, Клодий, очень хорошо знавший эти места, потер себе руки и с улыбкой удовлетворения, которая так не шла к его толстым, строгим губам и к его брюзгливому, загоревшему лицу, воскликнул:

— Мышь в ловушке! Через пять дней все они будут в нашей власти.

Центурионы и опционы, окружавшие его, с изумлением посмотрели друг на друга, не понимая слов трибуна, но вскоре им все стало ясным. Тысячу человек Клодий оставил на широкой дороге у подошвы горы, под начальством центуриона Марка Валерия Мессалы Нигера; остальным приказал следовать вверх, по дороге на Везувий, вплоть до места, где начинались леса и извилистая тропинка, которая могла быть единственным доступом в лагерь гладиаторов. Здесь он остановил свое войско и, выбрав удобное место, приказал разбить лагерь. Затем он немедленно послал опциона к центуриону Валерию Мессале Нигеру с приказанием точно выполнить заранее условленный маневр.

Этот Маок Валерий Мессала Нигер, ставший потом, через девять лет после описываемых нами событий, консулом, был молодой человек лет тридцати трех, смелый, честолюбивый и жаждавший военных отличий; он сражался во время гражданской войны в войсках Суллы и показал там свою доблесть, а потом за четыре года до тех событий, о которых мы рассказываем, последовал за Аппием Клавдием Пульхром, посланным в Македонию против нескольких восставших провинций, в частности против фракийцев. В сражениях на Родопских горах он отличился своим мужеством и был награжден за это гражданским венком и званием центуриона. Когда новость о восстании гладиаторов пришла в Рим, Валерий Мессала попросил разрешения отправиться в карательную экспедицию против гладиаторов, ибо этот гордый патриций принадлежал к числу тех, у кого мысль о войне с гладиаторами вызывала улыбку презрения.

Впрочем к жажде славы у Мессалы Нигера в данном случае присоединилась другая, тайная причина — страшная ненависть, которую он питал к Спартаку, ибо он был родственником Валерии Мессалы, вдовы Суллы. Когда весть о ее любовной связи с Спартаком дошла до него, он почувствовал такой стыд и негодование, что не хотел больше видеться и здороваться со своей родственницей; по отношению же к подлому гладиатору, осквернившему своими объятиями имя Мессала, он испытывал глубокую и неугасимую ненависть.

Получив приказ трибуна Клодия Глабра, Мессала двинулся со своими двумя когортами вдоль подножья Везувия, огибая гору до тех пор, пока не достиг склона, обращенного на Нолу и Нуцерию. Здесь, остановив когорты, он приказал разбить лагерь.

Мы не станем описывать как за два часа оба римских отряда на склонах горы соорудили лагери.

Как обычно, лагери имели квадратную форму, были окружены рвом и валом и защищены сверху густым частоколом. Быстрота, с которой римляне строили свои лагери, их совершенство и безопасность слишком хорошо известны благодаря описаниям и похвалам историков и военных специалистов, нам пришлось бы только повторять эти восхваления.

Так Клодий Глабр с одной стороны, а Мессала Нигер — с другой к вечеру расположились лагерем, заперев два единственные, имевшиеся у гладиаторов выхода из их убежища. Тут римские когорты поняли план своего вождя и возликовали при мысли, что мышь, действительно, оказалась запертой в мышеловке.

Как воин предусмотрительный и благоразумный, Клодий послал только одну тысячу человек охранять тропинку, которая вела к Ноле, ибо крайняя крутизна горы с этой стороны была естественным препятствием для спуска гладиаторов. Большую часть своих сил он сосредоточил у дороги со стороны Помпей, где спуск был несравненно удобнее и откуда поэтому с наибольшей вероятностью следовало ожидать атаки.

На заре следующего дня Спартак, обходя, по своему обыкновению, площадку, увидел врагов, расположившихся лагерем под скалами, выходящими на Нолу. Чтобы выяснить положение, он, и в главе двух манипул, стал спускаться по тропинке, ведущей к Помпее. Но не успел пройти и двух миль, как его авангард обнаружил римских часовых. Спартак остановил свой отряд, а сам дошел до того места, куда добрался его авангард, и перед глазами пораженного гладиатора сразу предстал римский лагерь во всей его грозной мощи.

Неподвижно стоял Спартак, устремив глаза на подымавшийся перед ним вал, и не говорил ни слова; римский лагерь производил на него такое впечатление, какое произвело бы на заживо погребенного при пробуждении прикосновение руки к холодной, тяжелой крышке собственного гроба.

Римские часовые при первом появлении авангарда гладиаторов дали сигнал к тревоге, целая центурия вышла из лагеря и двинулась, пуская стрелы на Спартака; а он, погруженный в скорбь, от сознания, что он заперт и безвозвратно погиб, не двигался с места и не замечал дротиков, которые, свистя, падали вокруг него.

Его вывел из неподвижности бывший во главе авангарда декан, сказав:

— Спартак!.. Что нам делать?.. Нужно или идти вперед и сражаться или отступать.

— Ты прав, Альцест, — печально ответил рудиарий. — Отступать.

Римская центурия преследовала гладиаторов некоторое время, беспокоя их стрелами, но скоро и она, согласно полученному ею приказу, вернулась в свой лагерь.

Достигнув площадки, Спартак призвал к себе Эномая, Борторикса и других наиболее опытных и отважных командиров. Он изложил, как обстояли дела и в каком критическом положении они очутились, и спросил, что, по их мнению, следовало бы предпринять в таких тяжелых обстоятельствах.

Эномай, с присущими ему неукротимым мужеством, горячностью и презрением к смерти, закричал:

— Клянусь Эринниями!.. Что нам остается делать, как не броситься с яростью диких зверей на тот или другой римский лагерь. Тысяча погибнет, а двести пробьется.

— Если бы это было возможно! — сказал Спартак.

— А почему же это невозможно? — пылко спросил Эномай.

— Я тоже лелеял эту мысль, но очень недолго… Учел ли ты, что вражеские лагери расположены как раз там, где крутые и обрывистые тропинки выходят на свободную, открытую местность?.. Понял ли ты, что с той или с другой стороны мы не сможем развернуть наши силы больше, чем на десять рядов?.. Какой толк из того, что нас тысяча двести, если сражаться будет не более чем по двадцати за раз?..

Соображения Спартака были настолько верны и очевидны, что Эномай не мог ничего возразить.

— Продовольствия у нас только на пять или шесть дней, — продолжал Спартак после короткой паузы. — Ну.., а потом?..

Вопрос, поставленный вождем, предстал командирам, собравшимся вокруг Спартака, во всей неоспоримой и угрожающей силе. Семь, восемь, десять дней еще можно было продержаться здесь… А потом?

Выхода не было… Или сдаться.., или умереть…

Продолжительно и печально было молчание этих двадцати мужественных людей. Видеть такой жалкий конец их дела, в тот момент, когда, казалось, победа была подготовлена и торжество обеспечено!.. Что значила смерть в сравнении с таким страшным несчастьем?..

Спартак первый прервал это печальное молчание, сказав:

— Идите со мной. Обойдем эту площадку и внимательно посмотрим, ре остается ли еще дороги к спасению, нет ли еще способа, как бы он ни был труден и опасен, выйти из этой могилы живыми, И в сопровождении своих товарищей по оружию Спартак приступил к обходу лагеря; он останавливался по временам, напоминая льва, запертого в железной клетке, который с фырканьем и, ревом беспокойно ищет способ сломать решетки своей тюрьмы.

Когда гладиаторы подошли к тому месту, где высочайшей стеной подымались отвесные скалы, отделявшие площадку от вершины горы, Спартак поднял глаза на эту страшную крутизну и прошептал:

— Даже белки, и те не поднялись бы!.. И после короткого размышления добавил:

— А если бы даже мы поднялись?.. Мы только ухудшили бы наше положение.

Наконец начальники гладиаторов дошли до глубоких пропастей, выходивших на Сорренто, и остановились у края площадки, чтобы на глаз измерить их глубину. И почти все в ужасе отвели взоры перед этой головокружительной бездной.

— Здесь, — заметил один из начальников манипулы, — только камни могут достигнуть дна.

Невдалеке, сидя на земле, пятнадцать-двадцать гладиаторов, по национальности галлов, сплетали с необыкновенной ловкостью щиты из толстых ивовых прутьев, которые они потом покрывали кусками очень твердой кожи. Блуждающий взор Спартака, все еще погруженного в глубокое раздумье, случайно упал на эти щиты.

Видя, что Спартак смотрит на их работу, один из галлов сказал ему, улыбаясь:

— Щитов у нас в лагере не более семисот, и чтобы снабдить остальных пятьсот наших товарищей щитами, мы придумали сделать их хотя бы такие… И мы будем делать их.., пока у нас будет кожа!

— Гез и Тетуан щедро вознаградят вас в будущей жизни! — воскликнул Спартак, тронутый любовной заботой, побуждавшей этих бедных галлов посвящать делу освобождения угнетенных все свои свободные минуты, все свои силы и способности.

— А много у вас еще кожи? — спросил он.

— Десятка на два щитов!

— Эту мы достали в Помпее в последнюю нашу экскурсию…

— Жалко, что кожа не растет, как ивовые прутья в лесах! Последние слова галла поразили фракийца. Он встрепенулся, как будто приготовился к прыжку, и, нагнувшись к земле, набрал горсть ивовых прутьев.

— Ax!.. Клянусь Юпитером, всеблагим и величайшим освободителем! — воскликнул он с сияющим от радости лицом. — Мы спасены!.. — Этот мощный крик вырвался из глубины его груди.

Эномай, Борторикс и остальные центурионы, опционы и деканы повернулись к Спартаку, и глаза всех устремились на него с выражением вопроса.

— Что ты сказал? — спросил Эномай.

— Как это мы спасены? — задал вопрос Борторикс.

— И кто нас спасет? Кто говорит?.. Каким образом?.. — Послышались вопросы.

Спартак, внимательно рассматривавший прутья, сказал, обращаясь к своим товарищам:

— Вы видите эти прутья?.. Мы сделаем из них бесконечно длинную лестницу и один конец ее прикрепим к этой вот скале. Спустившись но одному в это глубокое ущелье, мы оттуда выйдем внезапно в тыл римлян и изрубим их в куски.

Грустная улыбка недоверия показалась на губах почти всех командиров, и Эномай, безнадежно покачав головой, сказал:

— Спартак, ты, право, бредишь!

— Лестницу в восемьсот или девятьсот футов длиною? — недоверчиво спросил Борторикс.

— Для того, кто сильно желает, — возразил Спартак твердо, — нет ничего невозможного. Нас тысяча двести человек, — за три часа мы сплетем эту лестницу.

И своими энергичными словами вселяя в других ту горячую веру, которая жила в нем самом, он приказал, чтобы четыре манипулы гладиаторов, вооруженных топорами, немедленно отправились в соседние леса нарубить ивовых прутьев потолще, а остальные разместились бы на площадке по манипулам в два ряда, и запаслись бы веревками, лентами, ремнями, пригодными для скрепления разных частей этой необыкновенной лестницы, которую они решили соорудить.

Меньше чем через час, постепенно начали возвращаться группы гладиаторов, ушедшие в лес. Они приносили с собой огромнейшие связки прутьев, и Спартак предложил всем принять участие в этой работе: одним подготовлять материал, другим связывать, третьим складывать по мере изготовления эту чудесную лестницу, которая должна была принести им спасение.

Работа протекала с пылом, равным степени опасности, угрожавшей гладиаторам; на площадке, где работала одновременно тысяча человек, господствовали порядок и тишина.

За два часа до захода солнца лестница, длиною почти в девятьсот футов, была готова. Тогда Спартак приказал четырем гладиаторам развернуть лестницу для того, чтобы он мог собственными глазами просмотреть ее и проверить наощупь ее прочность.

С наступлением сумерек Спартак приказал лагерю тихо сняться. В каждой полуманипуле гладиаторы сделали связку из своего оружия, потому что предстоящий спуск не позволял обременять людей лишней тяжестью. Это оружие решено было спускать на веревках, скрученных из обрывков ткани.

Приказав прикрепить к одному из концов лестницы два огромных камня, Спартак распорядился потихоньку опустить этот конец в пропасть. Фракиец хотел убедиться, выдержит ли лестница большую тяжесть: кроме этого он рассудил, что камни будут прочно держать лестницу на дне бездны, ослабляя опасное колебание этого хрупкого сооружения.

Когда приготовления закончились, Эномай первый приступил к опасному спуску. Обхватив руками верхушку скалы, к которой был прочно привязан конец лестницы, гигант германец, слегка побледнев, ибо этот рискованный спуск в бездну был для него новым, ранее не испытанным видом опасности, шутя проговорил:

— Клянусь всеведением и всемогуществом Вотана, я думаю, что даже Геллия, самая легкая из валькирий, не чувствовала бы себя удобно при этом необыкновенном спуске.

И пока он произносил эти слова, его гигантская фигура постепенно скрывалась меж скал, окружавших пропасть. Вскоре исчезла и его голова. Спартак, изогнувшись через скалу, следил глазами за спускавшимся товарищем и испытывал дрожь в теле при каждом колебании лестницы. Его лицо было очень бледно, и, казалось, что душа его висела на этой невиданной подвижной лестнице.

Гладиаторы столпились у края площадки; их мысли и взоры были направлены к пропасти; находившиеся позади поднимались на носки и смотрели на скалу, к которой была привязана лестница; среди ночной тишины слышалось только тяжелое дыхание тысячи двухсот человек, жизнь и судьба которых висели сейчас на этой хрупкой снасти из прутьев.

Волнообразное колебание лестницы продолжалось не более трех кинут, но оно показалось бедным гладиаторам тремя олимпиадами, гремя веками; наконец всякое колебание прекратилось.

И тогда тысяча голов на площадке, движимая одним побуждением, одной мыслью, повернулась ухом в сторону пропасти.

После нескольких мгновений послышался глухой голос, который сперва казался отдаленным и неясным, но постепенно усиливался:

— Слушай!

Вздох облегчения, подобный реву или рычанию, вырвался из всех грудей… Это был условный сигнал — Эномай беспрепятственно достиг дна пропасти.

Тогда, с лихорадочным пылом, гладиаторы начали один за другим спускаться по этой удивительной лестнице, которая — теперь это было ясно — вернет всех от смерти к жизни, от полного крушения к славной победе.

Добрых тридцать шесть часов продолжался спуск, и только на заре второго дня все оказались внизу, на равнине.

Нет нужды описывать, какими выражениями любви и признательности осыпали гладиаторы спасшего их Спартака.

Но он, призвав гладиаторов к молчанию, приказал каждой манипуле укрыться в окрестных скалах и притаиться там до наступления ночи.

Долгими, как вечность, показались эти часы нетерпеливым бойцам; но наконец солнце начало склоняться к западу. Едва стало темнеть, две когорты гладиаторов вышли из своих убежищ, выстроились и двинулись с величайшей осторожностью, — одна под начальством Эномая к морскому берегу, другая под командой Спартака — к Ноле.

И так как им надо было совершить одинаковый по расстоянию путь, то почти в одно время, за час до полуночи, та и другая зашли в тыл обоих римских лагерей.

Подойдя совсем близко к лагерю Мессалы Нигера, Спартак приказал своей когорте остановиться. Он направился к валу лагеря римлян.

— Кто идет? — закричал часовой, которому послышался шум в соседнем винограднике, откуда пробирался Спартак.

Спартак остановился, не произнося ни слова.

Невдалеке проходил патруль под начальством декана. Услышав оклик часового, декан поспешил к нему, чтобы узнать в чем дело.

Так как ночь была необыкновенно тихая, фракиец мог слышать следующий разговор, хотя и происходивший вполголоса:

— Что случилось? — спросил декан.

— Мне показалось, что какой-то шум раздался среди этих кустов винограда.

— После оклика «кто идет» ты что-нибудь еще слышал?

— Нет, как ни прислушивался.

— Вероятно это была лисица, идущая по следам курицы.

— Я тоже подумал, что этот шум листьев произвело какое-то животное, блуждающее по полям. О гладиаторах, конечно, говорить нечего, они там наверху и оттуда не выберутся.

— Я действительно слышал, как центурион повторял, что мышь в мышеловке.

— О, будь уверен, Клодий Глабр — старый кот, для зубов которого такой мышонок, как этот Спартак, — детская игрушка!

— Ну, конечно, клянусь Юпитером Статором! И после короткого молчания, декан продолжал:

— Стереги же лучше, Септимий, но не принимай лисиц за гладиаторов.

— Было бы слишком много чести для гладиаторов! — сострил солдат Септимий.

И снова все стало тихо.

Тем временем Спартак, глаза которого привыкли к темноте, начал различать то, что его интересовало, а именно — форму рва и вала римского лагеря. Он пришел сюда за тем, чтобы узнать, какие из четырех ворот лагеря были ближе всего.

В это время патруль, возвратившись на назначенный ему пост, разжег почти погасший костер, и скоро блестящие языки оживившегося пламени стали бросать свои лучи на частокол и помогать таким образом Спартаку в его намерениях. Он легко мог разглядеть, где расположены декуманские ворота, находившиеся в римских лагерях дальше всего от позиций, которым угрожал неприятель. В лагере Мессалы Нигера эти ворота были обращены в сторону Нолы.

Как только Спартак ознакомился с расположением вала, он пошел обратно. Добравшись до своей когорты, он с предосторожностями повел ее к декуманским воротам. Безмолвно шагал отряд, пока не подступил так близко к лагерю, что топот шагов не мог дойти до слуха римского часового.

— Кто идет? — закричал легионер Септимий тоном, по которому Спартак мог угадать, что на этот раз легионер не сделал ошибки, приняв лисиц за гладиаторов.

И, не получая ответа, бдительный Сетимий дал сигнал к тревоге. Но гладиаторы, бросившись бегом, спустились в ров и, подымаясь по другой его стороне с яростью и неслыханной быстротой, одни на спинах других, в мгновение ока были наверху частокола. Спартак, совершенно излечившийся от вывиха руки, проник сюда первым: он стремительно напал на легионера Септимия, с трудом защищавшегося от ударов, и закричал ему громовым голосом:

— Лучше было бы для тебя, злой насмешник, если бы вместо меня в эту минуту на тебя напала лисица, которую ты больше уважаешь, чем гладиатора.

Еще не закончив этих слов, он пронзил легионера насквозь.

Между тем гладиаторы по четыре, по восемь, по десять человек врывались в лагерь. Началась резня, какая обычно бывает при неожиданных ночных нападениях.

Тщетно пытались римляне оказать сопротивление яростному натиску гладиаторов, число которых увеличивалось с каждой минутой. Гладиаторы кидались на легионеров, захваченных врасплох, сонных, безоружных, и рубили их. Бойня была ужасающей.

Весь римский лагерь в один миг наполнился страшными криками и проклятиями. Это было не сражение, а кровопролитное избиение, во время которого за полчаса с небольшим свыше четырехсот легионеров простились с жизнью, остальные бежали, очертя голову, в разные стороны. Только около сорока, наиболее доблестных, под начальством Валерия Мессалы Нигера, почти все без лат и щитов, наскоро вооруженные мечами, пиками и дротиками, отступили к главным воротам лагеря, расположенным против декуманских. Храбро сражаясь, они старались сдержать врага, в надежде, что их сопротивление может дать время беглецам собраться и снова двинуться в бой.

Среди этих храбрецов выделялся Мессала Нигер; он упорно сражался, ободрял римлян доблестными призывами и от времени до времени звал Спартака, приглашая его померяться с ним в бою:

— Эй!.. Спартак!.. Подлый вождь гнуснейших разбойников!.. Где ты? Подлый раб, подойди скрестить мечи с свободными гражданами!.. Спартак, грабитель, где ты?

Несмотря на стоны, крики, звон оружия и шум разного рода, наполнявшие лагерь, фракиец услышал в конце концов дерзкие слова римлянина и, сильной рукой проложив себе дорогу среди своих бойцов, искал вызывавшего на бой, в свою очередь восклицая:

— Эй!.. Римский разбойник, грабитель, сын грабителей, оставь для себя эти прозвища, они твое единственное подлинное достояние!.. Вот я, римлянин, чего ты хочешь?

И при этих словах он встретился с Мессалой, который с необыкновенной яростью напал на него и закричал прерывистым от тяжелого дыхания голосом:

— Я хочу тебя изрубить.., на куски.., осквернить честный меч Валерия Мессалы, запачкав его твоей кровью…

Оскорбительные слова центуриона вызвали бешеный гнев фракийца, который, отбив яростную атаку римлянина, сам перешел в наступление. Одним ударом он превратил в щепки щит Мессалы, другим ударом пробил кольчугу, серьезно ранив противника в бок, и потом так сильно ударил по верху шлема, что несчастный был совершенно оглушен; и счастье ею, что имя Валерии Мессалы, воскресив воспоминания любви удержало руку гладиатора, готовую пронзить центуриона.

Фракиец задержал свой меч в момент, когда он был на несколько дюймов в груди упавшего врага, и крикнул:

— Иди, юноша, и расскажи, что подлый гладиатор подарил тебе жизнь!..

Он помог Мессале встать и передал его двум гладиаторам.

После того как были убиты почти все те храбрые римляне, которые пытались сопротивляться гладиаторам, римский лагерь оказался в полной власти победителей.

То же самое повторилось и там, где Эномай напал на лагерь Клодия Глабра. Менее чем через час он одержал полную победу над легионерами, обратившимися в стремительное бегство и оставившими лагерь во власти мятежников.

Таким образом, благодаря мужеству и проницательности Спартака, тысяча с небольшим гладиаторов одержала блестящую победу над тремя тысячами римлян.

День спустя оба отряда гладиаторов соединились в лагере Клодия Глабра, которого победители беспощадно осыпали остротами и насмешками, называя его кошкой, убежавшей от мыши. Они сочинили и под громкий хохот распевали веселую песенку приблизительно следующего содержания:

Жил кот когда-то старый,

Мышей противник ярый;

Решил он мышь поймать.

Он спящим притворился,

Над норкой притаился

И начал ждать…

Но враг проворный, ловкий

Из этой мышеловки

Коту на спину скок!

Кот думал о победе,

О лакомом обеде, —

И вот ему урок.

Веревку мышь достала,

Бубенчик привязала

К хвосту врага скорей,

Ужасный звон раздался,

Кот струсил и умчался

Под дружный смех мышей.

Между тем в Капуе гладиаторы толпами убегали из школы Лечтула Батиата. Ежедневно, даже ежечасно приходили в лагерь на Везувий сотни новых воинов, в течение двадцати дней после победы Спартака над Клодием Глабром их пришло свыше четырех тысяч; вооруженные копьями, щитами и мечами, отнятыми у римлян, они, вместе с тысячью двумястами уже сражавшихся под начальством фракийца, образовали первый легион армии угнетенных.

Хотя в Риме были заняты более серьезными нетрудными военными делами, поражение, понесенное Клодием Глабром, вызвало некоторый шум. Сенату и римскому народу казалось недостойным имени римлян, что легионеры, победители всего мира, были разбиты и изрублены толпами подлых гладиаторов.

А тем временем «подлые», свыше пяти тысяч человек, построенные в манипулы, когорты, легионы, появились в один прекрасный день у Полы, цветущего, богатого и многолюдного города Кампаньи. Раньше чем начать атаку, они потребовали от граждан чтобы те добровольно пустили их в город, обещая взамен уважать жизнь и имущество жителей.

Устрашенные грозящей им гибелью, горожане собрались на Форуме; здесь после продолжительных криков и споров — одни были за сдачу, другие — за оборону, — победила партия более смелых. Ворота города были заперты, горожане поспешили к стенам, чтобы отражать нападающих. В Неаполь, Брундизиум и в Рим были посланы гонцы за скорым и сильным подкреплением.

Послы попали в руки Спартака, державшего под наблюдением не только широкие дороги, но и тропинки. Оборона, проводимая плохо вооруженными и мало Приученными к военному делу обывателями, свелась к безумной и бессильной попытке, длившейся не более двух часов; гладиаторы, имевшие в своем распоряжении много лестниц, быстро и с ничтожными потерями овладели стенами, проникли в город и, раздраженные оказанным сопротивлением, начали избивать и грабить жителей.

Это произошло потому, что хотя Спартак и внушал своим бойцам самую строгую дисциплину, они не могли — как и псе солдаты вообще — избежать опьянения кровью и жажды разрушения, которые охватывают солдат против воли, когда при вступлении в город они бывают вынуждены сражаться.

Спартак с присущей ему энергией бросился по улицам города, удерживая гладиаторов от грабежа и убийств. С помощью командиров ему удалось через несколько часов добиться прекращения резни и грабежа.

Скоро букцины и трубы протрубили сбор, и всех гладиаторов облетел слух, что по приказу Спартака легион должен в строевом порядке отправиться на грандиозный Форум Нолы, славившийся великолепными старинными храмами, базиликами и портиками.

Меньше чем через час легион гладиаторов, выстроившись в три ряда, в полном порядке стоял на площади, и Спартак, поднявшись на ступеньки храма Цереры, повернул бледное и грозное от гнева лицо к солдатам. Простояв некоторое время с опущенной на грудь головой, погруженный среди глубочайшей тишины в скорбное раздумье, он поднял, наконец, голову. Его глаза сверкали гневом. Могучим голосом, прозвучавшим далеко по обширной площади, Спартак воскликнул:

— Неужели вы, дикие и преступные люди, добиваетесь имени грабителей, славы разбойников и убийц?

Затем, после нескольких минут общего молчания, он продолжал:

— Разве это та свобода, которую мы приносим рабам, та дисциплина, г помощью ко горой мы пытаемся стать людьми, достойными отнятых у нас прав, те благородные поступки, которыми мы расположим к себе итальянцев? Вам недостаточно иметь против себя величие и могущество римского имени, вы желаете возбудить против себя гнев, проклятия и месть всех народов Италии?.. Разве мало вам того вреда, который причиняет нам печальная слава созданная угнетателями, что мы — варвары, грабители и самые гнусные люди; вам кажется этого мало, и вы, вместо того, чтобы доблестными деяниями, строгой дисциплиной, образцовым поведением опровергнуть клевету, жертвой которой мы являемся, хотите еще подкрепить ее и усилить своими гнусными, позорными, подлыми поступками?..

Все в Италии смотрят на нас с боязнью, подозрением, недоверием, наше святое дело и, знамя, за которое мы сражаемся, самое высокое из всех, какие когда-либо развевались под солнцем на полях сражений, не пользуются на всем протяжении полуострова никакой симпатией: чтобы завоевать это расположение, у нас одно лишь средство — дисциплина.

Эта дисциплина своими железными петлями создала и создает непобедимую броню римских легионов; и не потому, что они сильнее и храбрее всех солдат на свете, — существуют народы, не уступающие им ни в отваге, ни в силе, — а потому, что не было среди всех армий более дисциплинированной, чем римская армия. Вот почему римляне побеждали всех своих врагов.

Ничем не помогут вам необыкновенная сила ваших рук и ваше мужество, если, подобно тому как вы переняли от римлян строевой порядок, вы не изучите и не будете проводить на деле их дисциплину.

Если вы хотите видеть меня своим вождем, я требую, чтобы вы подчинялись мне и умели сдерживать себя; ибо в порядке, в повиновении, в сдержанности — сила войска.

Каждый должен поклясться мне своими богами, своей честью, что с этого часа вы никогда не совершите самого незначительного проступка против дисциплины.

Если мы желаем победить, я должен чувствовать в себе силу, чтобы отрубить голову наиболее дорогому из своих друзей, если он окажется виновным в малейшем нарушении установленных нами законов. Нужно, чтобы мы могли вести себя так, как, по рассказам восхищенных историков, вели себя римские легионы, разбившие лагерь возле яблони; после снятия палаток яблоня осталась покрытой плодами в том же количестве, как в день устройства лагеря.

Лишь при этом условии мы будем достойны свободы, которой мы так страстно добиваемся, лишь при этом условии мы одержим победу над самым сильным и доблестным в мире войском.

В то время как Спартак говорил эту пламенную речь, шепот, гул одобрения слышался в рядах гладиаторов, очарованных грубым, но страстным красноречием своего вождя. Спартак окончил речь, и воины разразились бурными криками и сильнейшими рукоплесканиями.

Затем Спартак вывел свою армию из Нолы, вблизи которой на одном из холмов приказал разбить лагерь. На страже города он оставил две когорты, сменяя их ежедневно. Он изъял у жителей Нолы большое количество оружия, лат и щитов, для которых сделал обширный склад в лагере. Отсюда снабжались оружием рабы и гладиаторы, ежедневно прибывавшие под знамя восстания.

Спартак провел возле Нолы свыше двух месяцев, беспрерывно обучая своих солдат, число которых, все время увеличиваясь, дошло до восьми тысяч, так что он смог составить из них два легиона. Порядок и дисциплина, введенная доблестным фракийцем в войске, изумляли кампаяцев, чья собственность и жизнь не подвергались никакой опасности.

Между тем в Риме решили послать против взбунтовавшихся рабов и гладиаторов претора Публия Вариния с легионом солдат, состоявшим большей частью из добровольцев и молодых новобранцев, так как ветераны и легионеры, прошедшие боевую школу, были посланы против Сертория и Митридата.

За несколько дней до того как Публий Вариний двинулся из Рима со своими шестью тысячами людей и отрядом всадников из леса, расположенного невдалеке от Аппневой дороги и названного Эпицинийским, вышло вечером свыше двух тысяч человек. Они были вооружены как попало, всякого рода деревенскими орудиями, заостренными кольями и только очень немногие — копьями и мечами.

Это были две тысячи гладиаторов из школ Акциана, Юлия Рабеция и других ланист Рима, они собрались в этот лес поодиночке, согласно приказам, полученным от Крикса, под командой которого двигались теперь они по направлению к Везувию на соединение с легионами Спартака.

Утром 15 февраля того года, когда Метробий отправился к консулам Когте и Лукуллу, Крикс обходил школы гладиаторов, сообщая товарищам о восстании и советовал им соблюдать спокойствие.

Случилось, что в одной школе галл был арестован и отсюда отправлен в Мамертинскую тюрьму. После того, как его там продержали свыше двух месяцев, он подвергся сечению розгами, и, несмотря на твердость, с какой решительно отрицал свое участие в заговоре Спартака, его, вероятно, присудили бы к распятию, если бы гладиаторы не заставили ланист ходатайствовать о его освобождении.

Хотя Крикс был на воле, однако он понимал, что за ним строго следят, что школы находятся под наблюдением; поэтому он решил притвориться ничего не знающим и безучастным, надеясь таким путем ослабить подозрения со стороны ланист и властей.

Вот почему бедный галл, несмотря на все настояния Спартака, был вынужден подавить тревогу, желания и гнев, кипевшие в его груди, и не мог ни сам уйти, ни послать на Везувий хотя бы одну манипулу.

После бесконечных ухищрений, трудов, серьезных опасностей, через четыре месяца с лишним после начала восстания. Криксу удалось, наконец, бежать из Рима и укрыться в Эпицинийском лесу. Он был уверен, что если не все гладиаторы, которым он назначил здесь свидание, то по крайней мере очень многие из них явятся сюда.

Так в действительности и произошло. После двух дней тайного пребывания в тенистых, уединенных уголках этого леса галл мог отправиться к Везувию во главе двадцати манипул.

Радость и торжество по поводу их прибытия в лагерь Нолы не поддаются никакому описанию. Спартак оказал братский прием Криксу, которого он любил и ценил больше всех своих товарищей по несчастью.

Две тысячи гладиаторов, прибывших с Криксом, были немедленно полностью вооружены и равномерно распределены по двум легионам, из которых первым командовал Эномай, а второй был поставлен под начальство Крикса. Спартак, под единодушные клики, был снова провозглашен верховным вождем всей армии.

Через два дня после прибытия Крикса разведчики донесли Спартаку, что по Аппиевой дороге идет против него большими переходами претор Публий Вариний. Вождь гладиаторов приказал войску сняться с лагеря и ночью тайно выступил навстречу неприятелю.

⇐ Предыдущая 7 8 9 10 111213 14 15 16 Следующая ⇒