Общее вступление. Предисловие

Общее вступление

«Вордсворт Классик» - это недорогие издания, созданные для привлечения массового читателя и студентов. Мы поручили преподавателям и специалистам написать охватывающие широкий спектр вопросов предисловия без использования профессиональной лексики и составить примечания, которые помогут пониманию наших читателей, вместо того, чтобы растолковывать им истории. Аналогичным образом, поскольку удовольствие от чтения неразрывно связано с сюрпризами, тайнами и откровениями, которые заключают в себе все повествования, мы настоятельно советуем вам насладиться книгой до обращения к Предисловию.

Генеральный консультант

Кит Кэрэбайн

Резерфорд Колледж

Кентский университет в Кентербери

Предисловие

Но я забываю, мистер Локвуд, что эти рассказы для вас совсем не занимательны. Уж не знаю, с чего это мне вздумалось пуститься в такую болтовню; и каша совсем остыла, и вам уже пора в постель - вы дремлете. Мне бы рассказать вам историю Хитклифа в двух словах - все, что вам интересно знать.

(с. 43)

Эмили Джейн Бронте (1818-48), была дочерью викария Хэворта в Западном Йоркшире. Она была сестрой Шарлотты Бронте (1816-55), которая написала " Джейн Эйр" (1847), " Шерли" (1849), " Городок" (1853) и " Учителя" (1857), и Энн Бронте (1820-49), написавшей " Агнесс Грей" (1847) и " Незнакомку из Уайлдфелл-Холла" (1848), которая содержит в себе художественный отчет об алкоголизме их брата Брэнвелла (1817-48). Их семья пришласловно далеко из пределов Голливуда, выглядящая романтически обреченной, потому что она была разрушена чахоткой. Эмили, пользующаяся, подобно ее брату и сестрам, сагами о Гондале и Ангрии, начатыми ими в детстве, опубликовала " Грозовой перевал", получивший не слишком восторженные отзывы, в 1847 г., а также писала стихотворения, которые без труда можно найти в старом издании " Пингвина", под редакцией Дженет Джезари. У Эмили с Шарлоттой был короткий и несчастливый период обучения в Школе Духовных Дочерей Ковэн Бридж и, а позднее, они посещали более подходящий им институт Рое Хэд. Она была воспитательницей в школе недалеко от Галифакса, и, в 1842 г., сопровождала Шарлотту в Брюссель, но вернулась в Йоркшир позже в том же году. Общепризнанно, что Эмили была, из всех Бронте, самой укоренившейся в Хэвортеи среди торфяных болот Западного Йоркшира и самой осведомленной об их флоре и фауне, об их характере и настроениях. Она умерла от чахотки в 1848 г.

Свою книгу " Великая традиция" (1948) Ф. Р. Ливис начинает с утверждения, что " великие английские писатели-романисты - это Джейн Остин, Джордж Элиот, Генри Джеймс и Джозеф Конрад... " и отводит " Бронте" " заметку" на полстраницы в конце первой, вводной, главы. В ней он признает, что Эмили Бронте была гением и что " Грозовой перевал", это " поразительное произведение", необходимо рассматривать в истории английского романа как " вид спорта":

... она полностью порвала, и самым вызывающим образом, как с традицией Скотта, которая навязывала романистуромантическое разрешение его тем, так и с традицией идущей из восемнадцатого века, которая требовала плоского зеркального отражения поверхности " реальной" жизни.

Ливис, по-видимому, использует " спорт" в биологическом/ботаническом смысле некой мутации или, в некотором роде, отклонения от родительского ствола. Конечно, для эпохи литературной критики, стользаинтересованнойв классификации произведений по жанрам, вто конкретное время, это определение имело значительную ценность. Также может бытьво многом верно, как полагает Ливис, что автор " Грозового перевала", в отличие от романистов, на которых он сосредоточил внимание, имела относительно небольшое прямое влияние на главные традиции английского романа (однако, если он включает " Дом с зелеными ставнями" в разрежённый генеалогический ряд, он может, без неуместной шутливости, добавить " Неуютную ферму" ).

Однако, если " спорт" был намеком на что-то уникальное, тогда это следует исправить, так как роман не отходит от традиций прошлого настолько сильно, как предполагает в своих кратких комментариях Ливис. Скорее, он кажется объединением двух упомянутых традиций, параллельно с сильным вливанием хорошей порции готического романа. Современные рецензии указывают на это достаточно ясно.

Обозреватель " Палладиума", в 1850 г., полагал, что характеристика Хитклифа была разрушена, потому что слишком большое количество деталей извратило тип: " Писательница... позволила нам фамильярность с ее злодеем, которая закончилась недвусмысленным презрением". Обозреватель " Британии", в 1848 г., был более конкретен в своём сравнении: " Он имеет сходство с некоторыми из этих беспорядочныхнемецких историй, в которых писатели, отпуская поводья своей фантазии (давая волю своей фантазии), изображают персонажей как колеблющихся и подталкиваемых ко злувлиянием сверхъестественных сил. Но они придают духовную самобытность злым порывам, в то время как мистер Беллболее натурально показывает их как естественное следствие неуправляемого сердца".

" Североамериканское обозрение" (октябрь 1848 г. ) снова отметило этот вид объединения: " Он, видимо, думает, что духовное злодеяние - это сочетание животных жестокостей... " То, что обозреватели отмечали впоследствии, было тем самым смешением романтизма и реализма, которое помещает самые экстремальные побуждения и действия в то, что, на первый взгляд, схоже с привычной обстановкой романтизма. Дикие торфяные болота Западного Йоркшира родственны гленам Скотта, прериям Купера, морю Мелвилла, даже европейским пустошам миссис Рэдклифф, в своей удаленности от того, что Генри Джеймс назвал " нашим пониманием и нашей мерой того, что происходит с нами как с социальными существами", и с их логически вытекающим соответствием сидеей Готорна о " театре, немного удалённом от большой дороги обычного путешествия, где существа, созданные его мозгом, могут играть свою античную фантасмагорию". Более сорока лет назад Ричард Чейзподчеркнул, что, хотя роман Эмили Бронте может показаться необычным среди работ Джейн Остин, Диккенса, Теккерея, Дизраэли и даже миссис Гаскелл, которая, в конечном итоге, писала о Севере так же, как и о Юге, он может оказаться гораздо больше на своем месте среди сопоставимых американских писателейXIXстолетия, таких, как Купер, Бёрд, По, Готорн и Мелвилл. Подобно им, она пишет с " воображением, которое, по сути, мелодраматично, которое действует среди кардинальных противоположностей, и представляет действительность косвенным или поэтическим образом". Подобно Куперу, она вдохновлена " абсолютным романтическим возбуждением от побега из самой культуры, в мир, где природа сурова, ужасна и прекрасна, где человеческие ценности субъективны, чужды и полны отречения, и где противоречия могут быть разрешены только смертью... " Это не означает, что " Грозовой перевал" не связан с социальными проблемами, такими как жестокость патриархальной власти, подчиненное положение женщины, несправедливость наследственного законодательства или зловещее влияние нонконформистской религии, но можно утверждать, что все это не развилось в пределах социальной структуры. Вместо этого, " Грозовой перевал" был озабочен противоположностями и крайностями, домом из названия и Мызой Скворцов, светом и тьмой, человеческим и животным, любовью и ненавистью, жизнью и смертью, а также очень часто тонкой гранью между этими состояниями. Он заинтересован, подобно американским романам, лиминальностью; пересечением границ и порогов, ломкой барьеров между нормальным и ненормальным. Скотт, конечно, так же обеспокоен этими аспектами: границами между Англией и Шотландией, между долиной и гленом, междусоциальными ограничениями и свободой природы, но он находит выход, однако ограниченный, в том, что Джеймс называл " восприимчивым интеллектом", как у Уэверли в его первом романе (1814) или у Фрэнсиса Осбалдистона в " Роб Рое" (1817). Скотт пишет историческую беллетристику, в которой приключения главного героя отражают важный исторический кризис и ведут к некоему подобию примирения этих противоборствующих сил. " Грозовой перевал", несмотря на тщательно проработанную хронологию, давно выявленную С. П. Сэнджером, не исторический роман. С действием романа никак не связаны масштабные социальные или политические события, и его замысловатая повествовательная структура не позволяет серьёзной разведки.

И всё же история Эмили Бронте не происходит, подобно готическим романам, в отдаленном, потустороннем мире; это не повествование, которое локализуется, как у По, " вне пространства - вне времени". Дикие страсти создают бури в мире, где выполняют работу, а повседневные задачи имеют значительную важность. Джозеф, наделённый реализмом более плотной разговорной речи, чем создавали английские романы до этого, существует в земном мире:

Так нет же: она отобрала у меня и сад, а этого, по совести скажу, хозяин, я не могу снести. Кому другому, может, и способно гнуться под ярмом, и он согнется - я же к этому непривычен, а старый человек не скоро свыкается с новыми тяготами. Лучше я пойду дорогу мостить, чтоб заработать себе на хлеб да на похлебку.

(с. 231)

Отметим здесь не только характерность " смородиновых" кустови силу " мощения", но и легкость, с которой негодование и ущерб были выражены через образную природу " ярма" и " тягот" (безопасное и удобное место для отдыха скота). Письму Изабеллы к Нелли, описывающее ей страшную ситуацию на Грозовом перевале, придан вес и комический баланс с помощью того же самого видадиалектных особенностей, когда она пытается приготовить овсяную кашу.

Сегодня, Гэртон, ты не станешь есть за ужином кашу: в ней будут только комья с мой кулак величиной. Ну вот, опять! Я бы на вашем месте бросил туда все сразу - с чашкой вместе. Так! Теперь только снять с огня, и готово!

(с. 103)

Конечно, Скотт хорошо известен введением характеров из низших классов, чья приземленная, саркастическая речьпредлагает иную перспективу плавной романтической манеры речиболее важных, государственного уровня персонажей, трюк, который он перенял, я думаю, от Шекспира в " Генрихе IV", части I; но их речь маркирует их как типы и, следовательно, редко является описательной дляопределенного жизненного укладав егонеотъемлемой " вещности".

Этот баланс между романтизмом и реализмом, восходящий прямо к истокам того, что Уильям Дин Ховеллс называл " новой школой", которая " ведет происхождение от Готорна и Джорджа Эллиота" и которая " изучает человеческую природу гораздо больше в ее привычных аспектах и находит её нравственные и драматические примеры в воздействии более лёгких, но в действительности не менее жизненно важных мотивов"; он так же виден в " Моби Дике". В своём шедевре середины века, Мелвилл создал белого кита, который с большой вероятностью мог олицетворять неоднозначность вселенной, преследуемый смешанным многонациональным экипажем на борту китобойного судна, названногоименем вымершегокоренного американского племени, " Пекод", под управлением одноногого героя-злодея Ахава, который, как и Хитклиф, четко ассоциируется с понятием " мономания". Метафизическая безбрежность книги, наполненная множеством отсылок к тайным религиям, к Библии, к классической мифологии и к шекспировским трагедиям, впрочем, встроена в поразительную базу детального реализма, происходящего из собственного мелвилловского опыта работы китобоем. Во многих цетологических главах размер, форма, история, побочные продукты и строение кита описаны с большой детальностью; таким образом, помещение книги во времена развитияпервой настоящей исконной американской индустрии, видится и как символ американского величия, и как напоминание, что все это величие (и его мечты, и ночные кошмары) основано на конкуренции и грабеже. Все эти детали напоминают нам также, что поиск Ахава, хотя он может быть и героическим, основан на его неуспехе в качестве капитана. Он терпит неудачу в следовании кодексу моря и, в какой-то момент, уничтожает квадрант, жизненно важный инструмент управления кораблем. Таким образом, Герман Мелвилл, подобно Эмили Бронте, отказывается принимать романтические жесты в их собственной ценности, но старается показать их неоднократное мощное воздействие на людей, занимающихся своим делом; делом, которое могут серьезно затронуть подобные импульсы мономании.

Главный элемент этого баланса заложен в повествовании Нелли Дин. Сплетница, наперсница, сентиментальная пуританка, местный историк, домработница, и, в первую очередь, рассказчица истории, Нелли - это та, кто рассказывает Локвуду и читателю большую часть того, о чём они они могут узнать или догадаться, но она это делает во многом со своей точки зрения. Нелли - это то, что французский критик, Жерар Женетт в своей типологии рассказчиков назвал бы " гиподиегетический-гомодиегетический" повествователь; то есть, она принимает участие в качестве персонажа в истории, которую она рассказывает, но это вторичный нарратор, ее повествование окружено повествованием Локвуда. Это, таким образом, рассказ в рассказе, рассказанный, дабы доставить удовольствие выздоравливающему джентльмену, у которого времени в избытке. Эта история, рассказанная ею, чтобы вывести саму себя в ролиглавной фигуры: нравственный, рациональный центр, на котором держится всё. Онаизбирает себя на роль поставщика мудрых изречений (" Гордые люди сами выкармливают свои злые печали" /" При добром сердце твое лицо стало бы красивым" ); оплотаздравомыслия трудящегося класса (" Кто не сделал до десяти утра половины своей дневной работы, тот рискует не управиться со своей второй половиной); в качестве " положительной, разумной женщины", " единственного разумного человека" на Мызе Скворцов; непреклонной экономки (" на месте нашей молодой леди я бы хоть подмела у очага и стерла пыль со столов" ); физически сильногочеловека в романе, содержащемнемалое количество болезней; и той, кто знает свое место (" пожилая женщина и всего лишь слуга" ). Ее приземленность сохраняет романтический опыт в перспективе для читателяи обеспечивает нам веру в то, что эта необычайная историяпроисходит в обычном мире.

Однако Нелли может быть названа, используя в некотором роде ограниченный термин Уэйна Бута, " ненадежным рассказчиком". Насколько «ненадёжна» Нелли в сравнении, скажем, с Пардонером Чосера, с гувернанткой в " Повороте винта" Генри Джеймса (1898), или с Джимом Барденом в " Моей Антонии" Уиллы Кэтер (1918), нелегко ответить, но она определенно суеверна, с её способностью демонизировать Хитклифаи мучения, которым он является причиной, и это равно тому, как экипаж Пекода видит Ахава. Ей присуща книжная напыщенностьсамоучки: " На прогулки я могла урывать от своих многообразных дневных занятий всего два-три часа". Каковы бы ни были трудности конкретных ситуаций, она не всегда так надежна и честна, как на это претендует:

Наконец бедный мальчик встал после лживых наших уверений, что его отсылают ненадолго, что мистер Эдгар и Кэти будут навещать его - разных других посулов, таких же вздорных, которые я измышляла и повторяла ему потом всю дорогу.

(с. 149)

У неё очень викторианское, характерное для воскресной школы, отношение к смерти: " Никогда мои мысли не были так благоговейны, как теперь, когда я глядела на этот тихий образ невозмутимого божественного покоя". Нелли Дин –создание манипулятивное, которое приложит все возможные усилия, чтобы сохранить статус кво мужской власти.

Наконец, ее погруженность в повседневную жизнь, в сочетании с верой в сверхъестественное в виде существования вокруг фей и гоблинов, серьезно ограничивают ее способность постичь природу взаимоотношений Кэти и Хитклифа и их истоки на этом свете. Сложность отклика читателя может быть оценена в знаменитом эпизоде из главы 9, где Кэти пытается объяснить Нелли природу своих отношений с Хитклифом, начиная с идеи о существовании чего-то внешнего и более великого, чем ты сам, и потом выливающегося в огромное стремление к единению с партнером и окружающим миром:

Если все прочее сгинет, а он останется - я еще не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое... Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, - а как все мое существо...

(с. 59)

Здесь можно распознать различные элементы романтизма, в частности, идею органической взаимосвязи между человечеством и природой, отвержения общества в пользу индивидуальных устремлений, свободы от социального и семейного гнета, и поиска первозданного единства. Критики указывали здесь на связи между романтизмом и желанием возврата к доязыковому союзу матери с ребенком, кроме тогообращаясь к Бахтину и Лакану, чтобы предположить, что диалоги Хитклифа и Кэти друг с другом и Природой - это попытки самоидентификации. Ответ Нелли типичен:

Если есть хоть крупица смысла во всей этой бессмыслице, мисс... она меня только убеждает, что вы и понятия не имеете о том долге, который возлагаете на себя, выходя замуж, или же, что вы дурная взбалмошная девчонка. И больше не приставайте ко мне с вашими тайнами: я не обещаю хранить их.

(с. 59)

Реакция читателя может быть: а) чтоу Неллиприземленное мышление, которое не способно представить то, что Дэвид Сесил называл, " одержимые демонами фантазии", или б) что Кэти - это надоедливая, эгоистичная, незрелая девушка, которой нужно больше дисциплины. Можно предположить, что вариант (а) может принести более высокие оценки на выпускном школьном экзамене, чем(б), но читательский отклик, вероятно, объединяет в себе элементы обеих точек зрения. Эта глава, как обычно, заканчивается осознанием Нелли того, как летит времяи страстным предвкушением " продолжения" со стороны Локвуда. Читателю вновь напоминают, что в романе два рассказчика, и многое в нём всегда создается этим. У Локвуда меньше повествовательного времени, чем у Нелли, и он кажется более пассивным; больше приемник информации, возможно, заместитель читателя. Личность Локвуда важна для понимания его повествования. Он слушает историю, пока выздоравливает от болезни, и воспринимает ее как нечто вроде популярного романа или, возможно, как многословную версию одной из старых баллад о демоническом возлюбленном: " Да, я помню: герой сбежал, и о нем три года не было вестей, а героиня вышла замуж! " (с. 65). Он начинает роман как социальное существо, чье избегание общества – это просто театральный жест: " Совершенный рай для мизантропа" (с. 1)/ " Удивительно, каким общительным кажусь я сам себе по сравнению с ним" (с. 5)/ " Разумный человек должен довольствоваться тем обществом, которое являет он сам" (с. 19). Его причина покинуть общественную суету также показательна. Он положил глаз на " самое очаровательное создание... истинную богиню", которая превращает его в " по уши влюбленного" (с. 3), но которая, явно отвечая на его интерес, отпугивает его. Несмотря на это, вскоре он жалуется на свое " впечатлительное сердце" (с. 7), встретив Кэтрин, ибо он знает " по опыту, что я довольно привлекателен" (с. 8).

В одном из своих очень коротких стихотворений " Люси", Вордсворт предлагает мнимую загадку. Люси, говорит он, была: " Ее узнать никто не мог/ И мало кто любил". В каком смысле мало кто любил Люси и не знал ее? Ответ должен лежать в значениях слова " узнать". Это слово принадлежит обществу, из которого Локвуд временно сбегает: мир " самого очаровательного создания" и понятий о " любви", которые не более, чем язык книжной сентиментальности. Это та «любовь», которую знает Локвуд: страсть абсолютно выше него и очевидно его пугает. Другая отсылка к американским романистам представляется здесь в том, что американский автор часто делает холостяка центральной фигурой/записывающим интеллектом, чтобы показать невинное, изнеженное американское видение, столкнувшееся с неизбежным осознанием жизненных трудностей, как в " Бартлби" (1853) Мелвилла, " Счастливом доле" (1852) Готорна и " Американце" (1877) Джеймса. Его имя, подобно имени Хитклифа, может казаться связывающим его с миром природы, но " Хитклиф" вызывает как горизонтальные, так и вертикальные ассоциации, и свободу передвижения между ними. " Локвуд", на контрасте, предлагает очень узкие связи и очень ограниченные, замкнутые в пределах определенных границ. Однако, несмотря на его ограничения, нужно сделать два следующих замечания по поводу арендатора Хитклифа. Именно он видит призрак Кэти и таким образом проясняет для читателя силу сверхъестественного в этом романе. Было бы слишком легко для Эмили Бронте сделать Кэти являющейся Хитклифу. Он, в конце концов, не только верит в привидения, он отчаянно хочет, чтобы именно этот призрак явился ему. У Локвуда уже был сон, и он верит, что это другой, но потрясение от ледяной руки переносит читателя в высшей степени эффектный момент: Я слушал, смутно различая глядевшее в окошко детское личико. Страх сделал меня жестоким; и, убедившись в бесполезности попыток отшвырнуть незнакомку, я притянул кисть ее руки к пробоине в окне и тер ее о край разбитого стекла, пока не потекла кровь, заливая простыни; но гостья все стонала: " Впустите меня! " - и держалась все так же цепко, а я сходил с ума от страха. (с. 17)Тот факт, что он может быть таким жестоким к ребенку, мощно показывает чрезмерность его страха, аяркая деталь (несомненно, это редкость в анналах английских историй о привидениях, чтобы призрак кровоточил? ) привязывает нереальное к реальности и напоминает читателю, как делает и " Макбет", что " сверхъестественное" не обязательно должно значить " неестественное", но, скорее, природа выходит на более высокий и более мистическийуровень. Сделатьтакую невпечатляющую фигуру, как Локвуд, столь впечатленной, это действительно гениальный штрих. Все же, вариант (б) не стоит игнорировать, так как Эмили Бронте незаурядный социолог и психолог. Кэтрин и Хитклиф демонстрируют освежающую любовь к свободе и к природе, но эта любовь переходит в страстное неприятие взросления. Начиная с восьми лет, они испытывают недостаток в стабилизирующем влиянии матери, и, следовательно, вырастают без моральных ограничений и в атмосфере патриархальной жестокости. Хитклиф - отчасти, жертва жестокого воспитания. Они не были социализированы и продолжают, в зрелом возрасте, допускать прямую взаимосвязь между своими желаниями и осуществлением этих желаний без использования обычных фильтров соглашения и компромисса. Если сослаться на теории Жака Лакана, оба терпят неудачу в движении от Воображаемого Порядка к Символическому Порядку; терпят неудачу при отделении себя самих от идеи единства между собой и " другим" в мире, где они приняли различия, такие, как мужское/женское, отец/сын. Кэтрин спрашивает Нелли, знает ли Хитклиф что-либо о любви, и Нелли предупреждает ее, что, с ее свадьбой с Эдгаром, Хитклиф потеряет... и друга, и любимую, и все! А подумали вы, как сами снесете разлуку? И каково будет Хитклифу остаться совсем одному на свете? Потому что, мисс Кэтрин... - Одному на свете! Сносить разлуку! - вскричала она с негодованием. Кто нас разлучит, скажи на милость? Пусть попробуют. Их постигнет судьба Милона! (с. 58)Говоря языкомтрансакционного анализа, они слишком долго оставались в состоянии " ребенка", как с положительными аспектами этого (непосредственность, любовь к природе), так и с отрицательными (нарциссизм, своеволие). Вордсворт рассматривал развитие жизни человека как движение от предродового знания вечного, через социализацию, к " свету общего дня", к зрелости замещений, возникающей из " смутных воспоминаний" о вечных истинах, которые исходят из созерцания природы. Когда этот миф распространяется в Америке и подхватывается Эдгаром По, это замещение становится недоступным. По, который взял ребенка-невесту, возможно, в поисках утраченной им невинности, мог думать только о возвращении к единению со вселенной в понятиях игнорирования границ между жизнью и смертью, в частности, посредством вампирского союза с мертвой возлюбленной. В " Падении дома Ашеров" (1839) и в " Лигейе" (1838) этот процесс слияния полон как ужаса, так и удовлетворения. Хитклиф в своем отказе от окончательной разлуки с Кэтрин, выбирает схожее с По решение: - Я скажу тебе, - продолжал он, - что я сделал вчера. Я попросил могильщика, копавшего могилу Линтону, счистить землю с крышки ее гроба и открыл его. Я думал сперва, что не сойду уже с места, когда увидел вновь ее лицо - это все еще было ее лицо! Могильщик меня с трудом растолкал. Он сказал, что лицо изменится, если на него подует ветром, и тогда я расшатал стенку гроба с одной стороны и опять засыпал гроб землей - не с того бока, где положат Линтона, будь он проклят! По мне, пусть бы его запаяли в свинец. И я подкупил могильщика, чтобы он отодвинул в сторону гроб Кэтрин, когда меня положат туда, и мой оттащил бы тоже. Я позабочусь, чтобы так оно и было. К тому времени, когда Линтон доберется до нас, он не будет знать, где из нас кто. (с. 209)В конце романа, благочестивый взгляд Локвуда на смерть выступает в качестве сентиментального завершения -Я бродил вокруг могил под этим добрым небом: смотрел на мотыльков, носившихся в вереске и колокольчиках, прислушивался к мягкому дыханию ветра в траве - и дивился, как это вообразилось людям, что может быть немирным сон у тех, кто спит в этой мирной земле. (с. 245)это более чем уравновешено привидениями, увиденными маленьким мальчиком: это умышленно дневная сцена для робкого рассказчика, который боится темноты. Стремление читателя к окончанию не так легко встретить. Конечно, современные критические подходы к этому роману настаивают на соревнующихся в нём голосах рассказчиков, на его различных " обрамляющих" инструментах, на его чуть ли не мелодраматическом использовании противоположностей, таких как выстроенная игра со значениями, которая, кажется, всегда обещает главное открытие, но никогда полностью не справляется с этим. Как и в главах " Дублон" и " Попытка удается" в " Моби Дике", структуралистское и постструктуралистское прочтение " Грозового перевала" свидетельствуют о своеобразном современном характере романтизма середины девятнадцатого века. К тому, Локвуд выступает как в качестве предисловия к рассказу Нелли, так и в качестве его подтверждения. Нелли знает больше, чем Локвуд, и поэтому более убедительна. Читатель, мысленно движущийся через его рассказ к её, ближе продвигается к основополагающей истине (или истинам) романа. Движение может быть отражено на следующей диаграмме:

Читатель (R), таким образом, движется мысленно через повествование Локвуда (L), а потом Нелли (N), выбирая то, что представляется верной информацией, из превратностей каждого рассказа, пока он/она не достигнет ядра романа (C). Которое представляет собой что именно? Страстное единство, выходящее за пределы смерти? Утверждение любви/страсти как явления, которое выше социальных соглашений? История о призраках? Сложный взгляд на противостояние Природы и Цивилизации? Два аспекта книги должны быть рождены здесь в уме, ни один из которых не звучал даже близко к их истинной мощи до относительно недавнего времени. Первое, это роман об истории (это, в некотором роде, настолько же исторический роман, как и " Уэверли" или " Пионер" Купера [1823]) и о британском обществе. Историческая хронология романа в высшей степени подробна и точна, но она больше говорит читателю о мире викторианской Англии, чем о последней четверти восемнадцатого столетия. Ранняя викторианская Англия была местом и временем великих перемен и роман отражает это, главным образом в персонаже Хитклифа. Важно, что происхождение Хитклифа очень темно. Он найден мистером Эрншо в Ливерпуле, в главном пункте въезда в Англию из множества частей света. Первое описание его Локвудом как " темнокожего цыгана по внешности", таким образом, связывает его с кочевым народом, происхождение которого остается окутанным тайной, и который связан в легендах, как Хитклиф, с его именем, с концепцией дикаря (heathen). Он не так уж отличается от Демонического возлюбленного из британских баллад, которые были известны сестрам Бронте, и, как указывали многие критики, он имеет явное сходство с готическим героем-злодеем, таким, как Монтони в " Удольфских тайнах" (1794) миссис Рэдклиф или Амбросио в " Монахе" (1796) Мэтью Льюиса. Подобно этим фигурам (опять же, несомненно, хорошо знакомым сестрам Бронте), он обладает решимостью, любовью к власти, большим желанием личной свободы и неоспоримой сексуальной мощью, из которых следуют потрясающие возможности, неправильно направленные и нереализованные. Он представляет собой внешнюю силу, " другого", что, по предположению Дороти Ван Гент, может быть связано с низшими классами или Индустриальной революцией. У него такой же облик, как у " мрачных, сатанинских мельниц" Блейка. Несомненно, когда он прибывает на Грозовой перевал, его вид, вкупе с описанием Эрншо обстоятельств, в которых он нашел этого " найденыша", подтверждают версию о Хитклифе как представителе обездоленных. Он " грязный", " оборванный", " голодный" и " бездомный", родня Трубочисту Блейка, или Джо, дворнику из " Холодного дома" (1852) Диккенса. С ним жестоко обращается патриархальный, землевладельческий класс, и он отказывается от образования. Следовательно, противопоставление его энергии вялым Эрншо и Линтонам приводит к дисгармонии. Хитклиф обладает заметной сексуальностью: он неоднократно врывается, пересекая черту с помощью грубой силы и фаллических орудий. Это контрастирует одновременно с возможной отсылкой Локвуда к мастурбации, его неприятной ситуацией с кочергой, и, даже в мечтах, показательным отсутствием его " орудия". Еще болееважно, создается контраст с постоянной вялостью Эдгара, так как Нелли называет его " беднягой" (буквально - softthing, «мякотью»), и он часто готов заплакать, если он на пределе. Хитклиф превращается из угнетенного прямо в угнетателя и его " обдираловка" обеих семей может восприниматься как беспощадная пародия на ту жестокую капиталистическую деятельность, которая тогда была, и даже теперь является, двигателем Индустриальной революции и создала Британскую империю. Сложно разглядеть многое отсоциального романа в " Грозовом перевале", из-за его разреженной социальной текстуры и мелодраматического противостояния между домом, чьим именем названо произведение, и Мызой Скворцов (" скворец" часто обозначает уединенное место). Однако первое описание Мызы Скворцов и ее обитателей показывает местодемонстративного потребления; подтверждение того, что, к середине девятнадцатого века, " прогресс", в значении множества вещей, был, как и в Америке, более опознаваем, когда он был материальным и видимым. Мы должны также вспомнить, что создатель термина " демонстративное потребление", Торстен Веблен, был, без сомнения, одним из его главных проявлений, имеющим место внедостатке энергии получателей. Семья, которая в викторианские времена, согласно Х. Л. Билзу, будет рассмотрена, в идеале, " как сложное социальное содружество в миниатюре", в романе жёстко раскритикована. Даже центр цивилизованного потребления, Мыза Скворцов, таит в себе свой собственный вид хаоса: Изабелла - ей, кажется, одиннадцать лет, на год меньше, чем Кэти, - лежала на полу в дальнем углу комнаты и так вопила, точно ведьмы вгоняли в нее раскаленные иглы. Эдгар стоял у камина и беззвучно плакал, а на столе, визжа и помахивая лапкой, сидела собачонка, которую они, как мы поняли из их взаимных попреков, чуть не разодрали пополам. (с. 33)Роман тратит немало времени на то, чтобы развеять миф о позиции семьи и показать, что, подобно тому, как жестокость может скрываться под благородством Мызы Скворцов, так семья не может, в частной жизни их дома, поддерживать единство и сплоченность помыслов, которые виделись неотъемлемыми для их положения в центре раннего викторианского общества. Важность образования и религиозного нонконформизма, особенно методизма, хотя и не отрицаемая, также высмеяна со злой иронией в характере Джозефа (аспект романа, успешно перенятый и адаптированный Стеллой Гиббонс в " Неуютной ферме" ). Но, возможно, самая неизменная мишень пародийной тенденции этого романа – это мужская власть. Историк Дж. Ф. С. Хэррисон говорит о муже из среднего класса в то время: " Едва ли можно сомневаться в его власти над всеми членами семьи - женой, детьми, слугами, - так как его экономический контроль был подкреплен юридическими санкциями". Демонизм Хитклифа – это отчасти расширенная и утрированная версия власти над другими, в частности, женщинами, проявляемая Эрншо, Хиндли, Эдгаром и, в зародыше, Линтоном. Можно было бы даже, не слишком фантастично, распространить это наблюдение на обращение Локвуда с привидением Кэти. В конце концов, Локвуд не имеет представления, как общаться с женщинами, даже когда они живы. Некоторые аспекты своенравного поведения Кэтрин могут быть отнесены к ее невозможности реализовать нечто важное в этом обществе, и, несмотря на относительную инертность их жизней, мало женщин-писательниц девятнадцатого столетия могли бы сказать столь много о неблагоприятной природе женской жизни в их обществе, как сестры Бронте. Женщины в этом романекажутся сильнее мужчин и становятся более надёжной частью обжитого мира торфяных болот Западного Йоркшира. Вначале романа Локвуда спасает от собак на Грозовом перевале " дюжая тетка", которая становится «помощью из кухни». " Грозовой перевал" легко мог быть романом в двух частях. Недавняя книга Эдварда Чизэма " Рождение " Грозового перевала": Эмили Бронте за работой" предлагает некоторое основание для такого прочтения. Чизэм утверждает, что Эмили Бронте могла полностью изменить первоначальную концепцию романа, чтобы предоставитьдругой том, выдать два тома, в дополнение к одному тому " Агнес Грей", велика вероятность, что, когда " Грозовой перевал", " Агнес Грей" и " Учитель" (в изначальной версии Шарлотты " Профессор" ) были возвращены издателем, " Учитель" не был признан приемлемым, а " Грозовой перевал" сочли нуждающимся в значительном пересмотре. Чизэм полагает, что вдобавок Энн и Шарлотта были недовольны излишествами первой части " Грозового перевала" и " Незнакомка из Уайлдфелл-холла" может быть, таким образом, рассмотрена как намеренно деромантизированная версия истории Эмили. Следовательно, Эмили была готова к " исправлению баланса художественного и морального в ее романе". Кэти становится немного менее капризной в первой части, а Хитклиф всё в меньшей степени харизматичным и привлекательным для читателя. Таким образом, Чизэм обозначает вторую часть как " палинодию" – термин, использующийся для описания поэмы, написанной как отречение от чувств, выраженных в предыдущей работе того же автора, как Чосер, утверждавший, что он былосуждён богом Любви написать " Легенду о примерных женщинах" в качестве покаяния за описание неверности Крессиды в " Троиле и Крессиде". Видение романа как состоящего из двух частей не предлагает никакой критики этой работы, никакого подтекста, что в каком бы то ни было ключе она изломана. Наоборот, обе части постоянно говорятдруг с другомязыком сравнений, контрастов и развития. Обе они образуют диптих – парутабличек, картин, фотографий –в котором два листа заботливо соединены тематически. Это метод Мелвилла в трех парах коротких историй (" Два храма", " Пудинг для бедных и крошки для богатых", " Рай для холостяков и Ад для девиц" ), которые формируют важную часть его коротких рассказов, все они относятся к середине 1850-х гг.. Это деление может быть продемонстрировано почти с математической точностью. В этом издании, глава 16 начинается с рождения Кэти и почти немедленной смерти ее матери, и заканчивается переломным моментом, связывающим место погребения Кэтрин с местом погребения ее мужа, который умирает годы спустя: Супруг ее похоронен тут же рядом; и у них у каждого поставлен в головах простой надгробный камень, и простая серая плита лежит в ногах, отмечая могилы. (с. 123)Глава 17 посвящена визиту Изабеллы к Нелли в Скворцы, на следующий день после похорон, и ее последующему побегу на Юг, где, как намсказали, несколько месяцев спустя родился Линтон. В этой же главе умирает Хиндли, происходят его похороны, и становится ясно, что Хитклиф теперь хозяин Грозового перевала, узурпировавший наследство Гэртона и понизивший несчастного мальчика до жизни в его собственном доме " в качестве слуги". Нам также рассказывают в ходетой же главы, что Изабелла умерла приблизительно через тринадцать лет после Кэтрин. Заключение главы 17 подводит читателя к середине общего количества глав, после представления ему/ей неразберихи смертей, отъездов и обширных изменений в маленьком мире романа. Потом глава 18 акцентирует внимание на переломе ещё сильнее, посредством значительного хронологического скачка и явного подчёркивания нового роста, который означает некоторое движение в направлении общности: " - Двенадцать лет, последовавшие за этой горестной порой, - продолжала миссис Дин, - были самыми счастливыми годами моей жизни: они мирно текли, и я не ведала иных тревог, кроме тех, что связаны с пустячными болезнями нашей маленькой леди, которые ей приходилось переносить, как и всем детям, и бедным и богатым. " (с. 137). Акцент на подрастающую девочку в этом первом абзаце стремится отделить её от матери и от предшествующего ужаса истории. Подобно ее матери, она красивая и пылкая, но с чувствительным сердцем и не настолько несдержанна в гневе или не настолько неистовав любви. Здесь сделан акцент на ее образовании под опекой ее отца: " К счастью, любознательность и живой ум делали Кэти способной ученицей: она все усваивала быстро и жадно, к чести для учителя" (с. 37). Образование, в частности, в плане чтения, формирует становящуюся всё более важной тенденцию в романе. Я уже отмечал ограниченность Нелли как самоучки, а первая часть романа также предлагает ограниченность как читателей Локвуда и Джозефа. Кэтрин, в соответствии с подчиненным положением женщины, подчеркнутым в романе, тайно пишет в пустых промежутках между библейскими текстами. Эти записиформируют дневник, который противостоит утверждениям Джозефа о смысле Священного писания и нонконформистскомувозвеличиванию всякой ахинеи, вроде " Шлемаспасения" и " Просторного пути к погибели", которые Джозеф явно отождествляет с мирскимблагополучием: " Его волнение выдавали только отчаянные вздохи, которые он испускал, когда, торжественно раскрыв на столе свою огромную Библию, стал раскладывать на ней грязные банкноты, вынимаемые им из записной книжки, - дневная выручка от торговых сделок". (с. 229). Как уже было отмечено, чтение Локвудом дневника описано как акт мастурбации, ближайшее к проникновению в Кэтрин, что может быть ему доступно. Эдгар читает много, эта подготовка позволяет ему действовать в качестве опытного наставника для дочери, но его чтение в первой части книги – это, в первую очередь, способ бегства от смятения чувств, которое его окружают, и Нелли убеждена, что ему часто не удается открыть свои книги. Кэтрин возмущена его эгоизмом: А Эдгар будет стоять торжественно рядом и ждать конца; а потом возблагодарит в молитве господа за то, что водворился мир в его доме, и вернется к своим книгам! В ком есть хоть капля чувства, пусть ответит: что Эдгару в книгах, когда я умираю? (с. 88) К тому моменту, как мы добираемся до 18 главы, как только начинается вторая часть, Нелли высказываетмнение, что Гэртон более одаренный, но его растят таким образом, чтобы не позволитьразвиться его природным способностям: " мальчика не научили грамоте; никогда не корили за дурные навыки, если только они не мешали его хозяину; никогда не направляли к добру и ни единым словом не предостерегали против порока" (с. 143). Так образование и добродетель идут рука об руку. Согласно Хэррисону: Раннее индустриальное общество, в гораздо большей степени, чем любая предыдущая эпоха, базировалось на письменном слове. Социализирующие функции печати были вполне реализованы... В главе 21 Хитклиф признается Нелли, что невежество Гэртона - это, конечно же, часть его мести, его великого " замысла": И он никогда не выберется из трясины огрубения и невежества... Все, что возвышает человека над животным, я научил его презирать, как слабость и глупость... [У него] были превосходные качества, и они потеряны: стали совершенно бесполезными. (с. 159)И, вскоре после этого, Кэти и Линтон ругают Гэртона за то, что он " болван". Однако постепенно, со многими провалами, включая сожжение книг, Кэти начинает образование Гэртона, процесс, который приводит их к взаимной влюбленности, к большому огорчению Локвуда: " Что говорили они дальше, мне не было слышно; но когда я снова оглянулась, я увидела два сияющих лица, склоненных над страницей принятой в подарок книги; так что у меня не осталось сомнения, что договор утвержден обеими сторонами и враги стали отныне верными союзниками" (с. 229). Учитывая обычныеутомительные литературные метафоры Локвуда, отрывок предполагает, что вражда и неприязнь были оставлены в пользу союза в процессе обучения. Кэти действительно учит Гэртона " правильно это читать". " Стряхнуть с себя мрак невежества и приниженности" и возвыситься становится возможным благодаря " трудолюбию" и " труду". Кэти и Гэртон, по-видимому, создали некий вид общества обоюдного совершенствования, которое стало в ранней викторианской Англии знаком респектабельности и прогресса. Что интересно, пока это происходит, Хитклиф, формальноисточник энергии, столь страстно направленной против вялости Линтонов и Локвуда, теперь осознает истощение этой энергии перед лицом этого противовеса социализации: теперь он находит, что его " отчаянные старания" покинули его, не оставивволи продолжать вынашивать замыслы мести: " Мне не хочется наносить удар; не к чему утруждать себя и подымать руку! ... я просто утратил способность наслаждаться разрушением - а я слишком ленив, чтоб разрушать впустую". (с. 234). На предпоследней странице романа Нелли говорит Локвуду, что Гэртон и Кэтрин Линтон собираются пожениться на Новый, 1803, год: очевидное примирение Мызы Скворцов и Грозового перевала и всего, что эти дома олицетворяют; угасание борьбы между страстным желанием и социализацией и светлым будущим, основанным на любви, образовании и социальном благоустройстве. Если первая часть романа представляет читателю неистовый, страстный, но странный, статичный, бинарный взгляд на общество на йоркширских болотах, взгляд, в котором мелодрама романной формы обостряет идеисоперничества и противостояния и соответствующих побуждений к побегу и свободе, можно было бы утверждать, что вторая часть представляет нам роман об образовании и, следовательно, о развитии. Поскольку основным творцом этого будущего является Кэти, конец романа рассматривает более равные отношения между полами, чем предыдущие части романа, где отеческая власть подчеркнута на всех уровнях, так что призрак испытавшей плохое обращение и сокрушённой Кэтрин господствует в романе, как давшая своё имя роману героиня " Ребекки" (1938) Дафны дю Морье, другая свободная духом, сексуально раскрепощённая женщина, опередившая свое время и еще более жестко подавляемая. И все же, возможно, обе представляют темную угрозу не только обществу мужской власти, но и реальной потребности общества в развитии и движении вперед с необходимой сплоченностью. Нелли упускает из виду потрясающую силу центральных отношений, но она воплощает неизменную приверженность работе и обществу, которым Хитклиф до самого конца угрожает. Более тёмным, жёстким образом, может быть не случайным, что тот самый " сирота", которыйпереживает разрушение к концу " Моби Дика", это Измаил, не только и даже не в первую очередь потому, что он рассказчик, но потому что он именно тот, в частности, в таких главах, как " Пожатие руки" и " Салотопка", кто осознает ценность товарищества и общих усилий. В конце романа Кэти ведет Гэртона к другому, более гармоничному, более феминизированному миру, связанному с образованием, правильным ведением хозяйства, товарищеским отношением и взаимным уважением; все это происхдит, когда Хитклиф исчезает из реальности, направляясь к своему долгожданному воссоединению с Кэтрин; к его " кончил странно", как называет это Нелли. И все же, вид Кэти и Гэртона в конце, хотя и мельком увиденный Локудом, главным образом, дается ему Нелли; окончание, о котором она мечтала. Так что, возможно, этот роман хранит свои тайны до сих пор; своюкавалькаду зеркал, отражающих личную корысть. Как заключает Патрисия Паркер: " Говоря словами одного из его собственныхключевыхперсонажей, он требует прочтения, при котором его свет отбрасывает больше теней, чем изгоняет". Джон С. Вайтли Сассекский университет