Кавелин К.Д. 2 страница

Внутри поселений царствует чисто семейный быт под управлением старшего рождением и летами. Его власть была семейная, родительская; подвластные ему были как будто его дети и между собой соединены родственными узами и отношениями.

Нам теперь трудно вдуматься в этот быт. Сами не подозревая, мы, когда его представляем, невольно придаем ему черты теперешнего человеческого общества, судим об нем по нашему семейному быту, проникнутому гражданственностью, которой он не знал. Его создала природа, кровь; она его поддерживала и им управляла. Оттого совершенная юридическая неопределенность – его отличительная черта. Напрасно станем мы искать в нем власти и подчиненности, прав и сословий, собственности и администрации. Человек жил тогда совершенно под определениями природы; мысль еще не освободила его от ее ига.

При всей ограниченности он представляет многие прекрасные черты. Люди жили сообща, не врознь, не отчужденные, как потом; не было еще гибельного различия между моим и твоим – источника последующих бедствий и пороков; все, как члены одной семьи, поддерживали, защищали друг друга, и обида, нанесенная одному, касалась всех. Такой быт должен был воспитать в русских славянах семейные добродетели: кроткие, тихие нравы, доверчивость, необыкновенное добродушие и простосердечие. На рабов и чужеземцев они смотрели не с юридической, а семейной, кровной точки зрения. Оттого было хорошо у славян заезжим чужеземцам и пленным: и на них простирался покров и благословение семейной жизни. Много трогательных обычаев вынесли наши предки из этой первоначальной жизни, обычаев, от которых развалины долго сохранялись и теперь еще отчасти сохраняются в простом народе.

Этот древнейший, чисто патриархальный быт не мог быть вечным. Не говорите в грустном раздумье – «да, потому что все человеческое проходит». Все проходит, но не потому, что вечное круговращение, вечная смена одного другим – смысл и задача жизни. Все проходит потому, что существующее хорошее жизнь ведет еще к лучшему. В смерти – зачатки обновления и воскресения. На младенца, на юношу мы смотрим с внутреннею скорбью; мы знаем, что исчезнет то непередаваемое очарование, которым исполнены его неопределенные невысказанные черты. Но выше этой скорби ставит нас сознание, что

– 25 –

весеннее обаяние юности сменится строгой красотой и полнотой жизни возмужалого возраста. Оно дает нам силы подавить грусть, пристально и холодно взглянуть на юность, и мы в ней самой открываем тогда причины ее несостоятельности. К тому же приводит и история.

В чисто семейном быту наших предков лежали зачатки его будущего разрушения. Он был создан природой, а не мыслью, не сознанием, которые могли бы дать ему твердость, постоянство, а вместе и определенность, ему совершенно неизвестную. Но кровные связи слишком непрочны, чтобы поддержать общественный быт. Племена, заселявшие Россию, большею частью разрозненные, иногда враждующие между собою, тоже произошли от одной семьи, но почти совсем забыли свое единство; от него осталось одно смутное воспоминание. То же предстояло и семейному быту поселений; рано или поздно он должен был поколебаться. Чем дальше расходились линии, тем больше должно было забываться между ними кровное родство. Вдобавок семьи и роды переходили из поселения в поселение, ссорились и отделялись друг от друга. Могли быть и другие причины, приведшие поселения к внутренней разрозненности, ибо трудно, почти невозможно следить за развитием быта в эти отдаленные времена, от которых дошли до нас одни скудные, отрывочные известия, когда это так нелегко и в ближайшие эпохи. Мало-помалу внутренняя разрозненность поселений повлекла за собою важные изменения в их быте и устройстве.

Мы видели, что главами поселений были сначала старшие по роду и летам; потому они и назывались старейшинами; по смерти одного место его заступал старший по нем. Но когда народонаселение усилилось, семьи и линии в одном поселении размножились, появилось много старших родом и летами, а кто из них старее, невозможно было определить, – стали избирать старейшин.

С первого взгляда это изменение кажется неважным; но оно предполагало существенную перемену в прежнем быте. В нем, в этом изменении, обнаружилось, что поселения внутри себя распались на частные, тоже семейные союзы. Как прежде племена разъединялись, так и семьи в поселениях. Только условия последнего распадения были не одинаковы с первым. Племена были разбросаны на большом пространстве; им можно было забыть и не знать друг друга. Напротив, в поселениях семьи жили рядом,

– 26 –

на небольшом клочке земли; забыть и не знать друг друга они не могли; связи и отношения между ними необходимо поддерживались, но они не были уже только дружественные. Особенные интересы производили между ними неприязненные столкновения, в поселениях – неустройства и несогласия. Лицо старейшины должно было вырасти, характер его власти изменился. Оставаясь по-прежнему патриархальной, она начинает получать легкий, едва заметный юридический оттенок, как и отношения семей, составляющих поселение. Необходимость внутренней тишины и порядка принуждает поселения прибегать, при несогласиях, к их собственному главе – старейшине. Они отдаются на его суд и приговор. Он становится посредником, миротворцем и судьею в поселении, лицом необходимым и еще более важным, чем был прежде.

Возрастающее значение старейшин было признаком возрастающей разрозненности семей. Каждая более и более начинает погружаться в свои особенные интересы, внутри себя жить своею особенною жизнью, точно такою же, какою жило сначало целое поселение. В этих семьях – тот же семейный, родственный быт, связи и кровное единство, такой же старейшина по роду и летам. Общие потребности еще поддерживают связи между семьями. О важнейших делах, которые до всех их касаются, старейшина поселения совещается с их старейшинами. С бульшим ослаблением единства поселения, которого старейшина был представителем, семьи мало-помалу становятся главными деятелями, и власть их общего старейшины ослабевает. Образуются в поселениях общие совещания – веча (от вещать), такие же неопределенные, юридически неустановленные собрания, как и весь тогдашний быт. То были сходбища семей для общего совещания – праматери теперешних крестьянских сходок, и столько же неправильные.

Мало-помалу семьи привыкают, несмотря на внутреннюю разрозненность, все важные и общие дела делать вместе, поговоря между собою. Поселения становятся общинами. Некоторые из них для защиты от внешних врагов строят ограды и получают название городов; но внутреннее устройство всех общин по-прежнему совершенно одинаково, ибо та же основа во всех.

Дальнейшее развитие общинного быта состояло в большем и большем его распадении. По мере того, как

– 27 –

возрастала особность семей и они вживались в свои особенные интересы, единство общин продолжало ослабевать. Власть из рук общинных старейшин переходит к главам семейств, к старейшинам отдельных, родственных союзов. Наконец первые исчезают и избираются только в случае войны или опасности. Их место заступают вечевые собрания. Вместо одного главы в общинах появляются многие главы – старейшины над семьями. Неприязненные столкновения между ними, ссоры и вражды – неминуемы. Открываются нескончаемые усобицы, внутренние волнения в общинах. Это-то состояние и описывает летописец словами: «не было у них правды и встал род на род; были у них усобицы, и начали они воевать друг против друга».

Как развивался общинный быт, так в незапамятные времена и в огромных размерах развивался быт племенной. Мы можем судить об этом по разительному сходству племенного устройства с общинным. Общины, принадлежавшие к одному племени, собирались на племенные веча. Были и племенные старейшины – князья; но, как в общинах, они не везде удержались.

Когда общинный быт совершенно разрушился и семьи стали действовать независимо, свободно, вся власть перешла к ним. За обиду они удовлетворяли себя сами; спор решался боем или отдавался на суд выборных посредников. Так появилась кровная месть, поединки, целовальники, или присяжные. Некоторые семьи по богатству, известности, талантам и другим причинам возвысились над прочими; появилось различие междузнатными и незнатными, которое обозначалось все более и более. Так развивался древнейший общественный быт русских славян – у одних племен скорее, у других медленнее; у одних последовательнее, полнее и резче, чем у других; но главные черты этого развития те же у всех. Оно постепенно вело Россию к большему и большему разъединению. Политическое единство целого русско-славянского племени было уже утрачено; единство внутри племен исчезало. Даже общины вследствие этого развития распадались на свои составные части; процессу разложения не предвиделось конца.

В это время возникает в России новый порядок вещей, принесенный извне.

В половине IX века на северном краю ее совершилось важное, многознаменательное событие. Несколько

– 28 –

племен, истерзанных внутренними смутами, отсутствием порядка и устройства, решились власть над собою отдать чужеземцу: явление не столько загадочное, как кажется с первого взгляда. Кровный быт не может развить общественного духа и гражданских добродетелей. Взаимные зависти мешали племенам решиться на выбор начальника, старейшины, князя из своей среды, и они, чувствуя необходимость власти, невозможность самим управляться, лучше хотели подчиниться третьему, постороннему, равно чуждому для всех. Особенные, частные причины склонили их выбор на варягов. По призыву союзных племен является в Россию воинственная дружина, под предводительством вождей, которых наши предки по-своему называют князьями. О происхождении этой дружины и до сих пор спорят. Несомненным кажется, что преобладающие в ней элементы были германские. Едва перешедши на новую почву, она начинает воевать направо и налево, покорять окрестные племена и угнетать призвавшие. Под начальством второго своего предводителя, Олега, она оставляет север России и переходит на юг, продолжая дело завоевания и покорения и восполняя свои ряды подвластными племенами; некоторые поддаются ей добровольно. Так длится с лишком сто лет. Во всех действиях варягов в их новом отечестве проглядывают суровые победители, равнодушные к призвавшему и покоренному народу, страстные к войне, жаждавшие добычи. Воинственный дух заставляет их искать новых завоеваний, ведет к стенам Византии, и полуваряг-полуславянин Святослав еще мечтает навсегда поселиться в Болгарии. Где дружине было лучше, там и было ее отечество. Из русско-славянских племен, волей и неволей покорившихся дружине, образуется сильное, обширное государство; но устройство его носит на себе неславянский отпечаток; кажется, оно было феодальное. Если этого не видно из слов летописи, что предводители варяжской дружины сажали своих мужей в покорившихся или покоренных городах, – слов, которые, впрочем, подлежат различному толкованию, – то это более нежели вероятно из того, что Рогвольд и Тур имели свои наследственные владения; что в договоре Олега и особенно Игоря говорится о состоящих под их рукою светлых князьях в русской земле, исчисляются их имена, все неславянские, посылаются от них послы вместе с послами Олега и Игоря и выговаривается на их часть контрибуция у греков.

– 29 –

Каковы бы ни были варяги, пришедшие к нам, их значение в русской истории весьма важно. Они принесли с собою первые зачатки гражданственности и политического, государственного единства всей русской земли. Мы совсем не хотим этим сказать, что без них и то и другое было бы невозможно; мы говорим о фактах, как они были. Со времен варягов появляются в России элементы, ей до того совершенно неизвестные. Она была раздроблена; варяги соединяют ее в одно политическое тело. Первая идея государства на нашей почве им принадлежит. Они приносят с собою дружину, учреждение не русско-славянское, основанное на начале личности и до того чуждое нашим предкам, что в их языке нет для него даже названия: ибо мы по привычке называем его дружиной; но это слово не вполне соответствует значению германского учреждения, придавая ему какой-то частный, домашний, полусемейный оттенок, какой дружины действительно получили у нас впоследствии, но которого не могли иметь сначала. Варяги приносят с собой право князя наследовать после смерда-поселянина, и новую систему управления, неизвестную семейно-общинной доваряжской Руси. Эта система строга, убыточна, разорительна для подданных. Она совершенно равнодушна к управляемым, противополагает их интересы интересам правителя, его обогащение поставляет главною целью и резко выдвигает его лицо из среды подвластных. Наконец, варягам принадлежит начало вир, или денежных плат за преступления в России: название и числовое сходство с германскими вирами обличают в наших вирах неславянское происхождение.

Не прошло века – и варяги начали терять свою национальность. В Святославе под варяжскими формами уже виден славянин. Частые сношения с варягами, прибытие в Россию новых северных дружинников и выходцев долго поддерживали национальную особность наших властителей; но в княжение Ярослава варяги сливаются с русскими славянами, перестают от них отличаться и совершенно подчиняются туземному русско-славянскому элементу. Говорится еще в летописях о варягах вне русской земли; о славяно-русских варягах не упоминается более ни слова.

Но вдруг не мог совершенно исчезнуть варяжский элемент; следы его остались. Около двух веков варяги были главными деятелями в нашей истории, основали у нас государство и все это время стояли во главе его;

– 30 –

естественно, что их учреждения долго сохраняли печать своего исторического происхождения. Только вместе с варягами и они обрусели впоследствии так, что, не знай мы ничего о варяжском периоде, мы бы и не заподозрили, что они нерусские.

При Ярославе Великом исчезли варяги; с его времени начинает преобладать русско-славянский элемент. Перерванная нить нашего национального развития подымается опять, с той точки, на которой оно остановилось перед пришествием дружины. Но отныне оно не ограничивается одним общинным, частным, домашним бытом: оно обхватывает собою и государственный быт, созданный чужеземцами и вместе с ними подчинившийся влиянию туземного элемента.

Перед прибытием варягов семьи начинали становиться главными деятелями в нашем внутреннем быте. Единство внутри племен и общин падало. Но и семьям предстоял тот же путь. Подобно им, и они должны были размножиться и обратиться наконец в многоветвистые роды, а роды – со временем распасться на свои составные части и утратить сознание своего внутреннего, кровного единства. Так и было. В лице потомства Ярослава Великого или, правильнее, Владимира, выступает на сцену исторического действования семья, разросшаяся потом в целый род. Конечно, она не была единственная в тогдашней Руси; были и другие; но их судьбы терялись в массах народа и покрыты мраком. Не то представляет княжеский род Владимиров. Он действует в высшей государственной сфере; он один; он всегда на виду. Обладая Россией, он управляет ее историей. Оттого мы на нем можем подробно изучать постепенное развитие семьи и рода, законы этого развития и необходимый его исход. Весь наш государственный быт, от Ярослава до усиления Москвы, есть история развития родового начала, предоставленного самому себе, история его постепенного разложения и упадка.

Ярослав, князь чисто русский, первый задумал основать государственный быт Руси и утвердил ее политическое единство на родовом начале. Такая мысль в его время была естественна. Феодальный порядок не мог укорениться на нашей почве и исчез вместе с варягами. Оставалось построить государство по началам туземным, до которых тогда развился наш древний быт. Таким началом было начало семьи, рода. К нему и прибегнул Ярослав Великий.

– 31 –

Вся Россия должна была принадлежать одному княжескому роду. Каждый князь, член рода, получил свою часть; на каком основании он владел ею – не определено. Старший в роде, ближайший по рождению к родоначальнику, долженствовал быть главным, первым между князьями, великим. Ему, как старшему, подчинены все прочие князья в их действиях и отношениях между собою. Он был представителем единства княжеского рода, главою всех князей и вместе представителем политического единства Руси. Его местопребыванием был Киев, резиденция Ярослава и его предков. Открывался период уделов.

Государственная система Ярослава, очевидно, была неполна и слишком неопределенна. Множество вопросов, возникших потом, она оставила неразрешенными. Но не должно забывать, что в его время родовое начало не было еще обработано юридически, подробно, как впоследствии, когда оно, утратив жизнь, обратилось в материал для многосложной и утонченной казуистики. Кроме того, основное ее начало было непрочно; рано или поздно она должна была разрушиться сама собою.

Вскоре после смерти Ярослава, когда удельный период только что начинался, возникло колебание между территориальным началом и личным, родовым и семейным, – колебание, которое окончилось разрушением политического единства России. О том и другом мы скажем особливо.

По завещанию Ярослава, все сыновья его (кроме последнего – малолетнего) получили по уделу. Старшему достался Киев, и каждый старший в княжеском роде имел право владеть им. Чрез это Киев делался старшим, первым между удельными городами древней Руси. Так начало старшинства между князьями переходило и на территорию. Если Киев был уделом старшего, то Переяславль должен был сделаться уделом старшего по нем, ибо он достался второму сыну Ярослава; Чернигов – третьего, потому что он отдан был Ярославом третьему сыну и т. д. Словом, иерархия кровного старшинства должна была сообщиться земле и породить иерархию территориального, или городового, старшинства. Последняя, утвердившись, могла бы поддержать политическое единство России, ибо сама по себе она, однажды установленная, была неподвижна и прочна. Но ее создала первая, которая, беспрестанно изменяясь со смертью и рождением князей, влекла за собою и территориальное устройство. Сначала,

– 32 –

когда великий или другой князь умирал, происходило перемещение всех князей из удела в удел, для уравновешения кровного и городового распорядка. Но равновесие не могло долго продолжаться. Увеличение и уменьшение числа князей его нарушало; это должно было дать перевес началу личному. Появились беспрестанно новые дележи России. Начало территориальное уступило личному. А тогдашнее личное начало, в противоположность территориальному, не могло упрочить государственной целости России. Его представлял род. Но закон развития рода, – распадение, уничтожение единства. Едва успели обозначиться линии – ближайшее потомство родоначальника, – как они начали уже забывать свое кровное единство, общее происхождение и стали преследовать свои частные, особенные цели, основываясь на правах их ближайшего предка, а не общего родоначальника. Частный, более тесный кровный союз исключал общий, обнимавший всех членов. Так, по началу родовому, которое должно было поддерживать единство России и княжеского рода, после общего родоначальника старшим был его старший сын, потом второй, потом третий и т. д. После этого первого, ближайшего потомства родоначальника, старшинство переходило к старшему внуку (старшему сыну старшего сына) родоначальника, потом ко второму, потом к сыновьям второго родоначальника по старшинству рождения и т. д. По другому началу, которое мы, в отличие от родового, будем называть семейственным, старший внук родоначальника (старший сын старшего сына), основываясь на ближайших интересах семьи, к которой он принадлежал, и не думая о далеких для него интересах целого рода, старался присвоить себе права, принадлежавшие его отцу, и не обращал внимания на права старшего дяди, основанные на родовом начале. Между обоими этими взаимно исключающими, враждебными началами – родовым и семейственным, отчинным, – рано произошло колебание, которое, по закону распадения кровного быта, должно было окончиться победою последнего над первым, а вместе с тем уничтожить и политическое единство России, основанное на единстве княжеского рода и так неразрывно с ним связанное.

Удивительное зрелище представляет западная, особенно юго-западная, Россия в первую половину периода уделов, до исхода XII века! Вся она покрыта русско-славянскими общинами, по-прежнему земледельческими и

– 33 –

торговыми, из которых многие были многолюдны и уже достигли высокой степени процветания. Вековые предания, семейно-общинное устройство и быт живут в них. Самое племенное устройство еще не совсем исчезло; временами ярко оживает о нем воспоминание. Над этим первобытным, патриархальным миром носится другой мир – странное слияние элементов, столько противоположных, варяжского и русско-славянского – мир князей-витязей, в которых течет еще варяжская кровь, мир дружин, еще являющих живые следы своего неславянского происхождения, мир кровавых битв, борьбы и беспокойной деятельности. Княжеский род, выдающийся над русскою землею, представляется оторванным от родимой почвы и не имеющим постоянного места; круг его деятельности очерчен; в нем он вращается; его члены разрознены, переходят с места на место, из одного края в другой, далекий, с нетвердым сознанием своих взаимных кровных отношений. В лице первых князей русско-славянский мир как будто готовится освободить себя от ига природы и дать простор личности ослаблением кровного союза.

Взгляд княжеского рода на Россию – какое-то слияние славяно-русского и варяжского элементов. Мысль о ее единстве, нераздельности как государства, странно существует подле мысли, что она – наследственное, вотчинное достояние княжеского рода и, следовательно, делима, как частное имение. На княжеских дружинах – та же печать. Дружинное начало поддерживают в период уделов старый варяжский обычай, воинственный дух князей, их беспрестанные переходы из княжества в княжество, из общины в общину, борьба родового начала с семейственным. Состав дружин – самый разнообразный, разноплеменный, разнохарактерный. Все равно, кто служит, лишь бы служил верно: торк, венгр, печенег, славянин – какое дело князю? Но преобладающий элемент в составе дружин должен был быть русско-славянский. Естественно, что в их ряд вступала вся удалая часть туземного населения, пробужденная от покоя патриархальной жизни и ринутая в тревожную деятельность надеждою добычи и приключений. С другой стороны, семьи и роды, выдававшиеся в общинах над остальными жителями, занимавшие высшее место в общественном быту, должны были наконец сгруппироваться около князей – вершин общественной иерархии. И те и другие внесли в чисто личный,

– 34 –

договорный характер дружин элементы семейной, патриархальной жизни. Для русского славянина с мыслью о князе необходимо соединялось представление о начальнике рода, племени: таков был круг понятий, в котором он вырос и который он переносил с собою всюду. Оттого, сделавшись дружинником, он становился к князю в отношения полудоговорные. Обрусевший князь, начальник дружины, выросший в патриархальной среде, тоже не мог пребывать в одних чисто личных, договорных отношениях к своей дружине: он был ее начальником и вместе становился ее отцом и братом. Так князь и его сподвижники начали представлять собою военное учреждение, переложенное на семейные нравы.

Сначала князья, полуправители-полувотчинники, по понятиям народа преемники прежних племенных и общинных старейшин, жили между собою согласно. Но недолго. Семейственное начало, разлагающее род, рано начало высказываться. Дяди обделяли племянников в пользу своих сыновей, племянники восставали на дядей, сыновья присваивали себе достоинство и владения отцов, на которые предъявляли свои права старшие родичи. Когда таким образом единство княжеского рода, находившее менее поборников, было поколеблено, вопрос о старшинстве между всеми князьями стал спорным, а с ним стало спорным и право владеть Киевом. Начались непрерывные войны, которыми решалась борьба двух враждебных начал – семьи и рода. Их предметом были Киев или уделы. Долго сохранял первый, в глазах князей, значение политического центра России; долго с его обладанием соединялась мысль о власти над прочими князьями. Но с упадком единства княжеского рода эта власть более и более становилась призраком. Тогда в княжеском роде повторилось то же явление, которое представляет развитие общин: мало-помалу видимый представитель единства стал простым князем. Члены княжеского рода начали с общего согласия решать дела, которые касались до всего княжеского рода и России. Появляются съезды князей, которые в истории рода соответствуют вечам в истории общин. Но и съезды не могут поддержать единство распадающегося рода. Они только обнаруживают слабость великих князей и еще раз высказывают начало семейственное, враждебное роду. Тщетно Владимир Мономах и сын его Мстислав Великий стараются воссоздать политическую систему Ярослава. Пока они живы, она держится, но не

– 35 –

собственными силами, а личными достоинствами и доблестями этих князей. Когда их не стало, опять обнаружилась вся ее несостоятельность, еще с большей силой, чем прежде; ибо Владимир Мономах и Мстислав, восстановляя прежнее, сами действовали под влиянием вотчинного начала и в новом устройстве России дали первенство потомству Всеволода над прочими линиями Владимирова княжеского рода: это вызвало ненависть последних, особенно Святославичей. Ожесточенная борьба Ольговичей и Мономаховичей показала, что единство княжеского рода навсегда утрачено.

В продолжение этих неумолкающих битв и частых переходов князей на время оживает сначала дремлющее и постепенно распадающееся, потом сокрытое от нас варяжским слоем, – общинное начало. Мы видели, что само в себе оно не имело зачатков жизни и развития. Оно клонилось все более и более к упадку, потому что не было основано на личном начале, первом, необходимом условии всякой гражданственности, а покоилось на начале кровном, которое, отрицая себя, отрицало и древний общинный быт. Но, перенесенные в мир бесконечных войн, всегда окруженные опасностями, общины невольно должны были выступить на поприще политической деятельности. Эта деятельность вообще слаба, более отрицательна, но, тем не менее, заметна. Часто меняя владения, переходя из места в место, князья не могли иметь одних интересов с общинами. Первые, с малыми исключениями, равнодушно смотрели на последние. Отсюда – угнетения и насилия со стороны князей и их дружин. Им были нужны деньги и войско; прочее их мало заботило. За битвой и победой следовал грабеж, опустошение областей побежденного князя. Все это должно было наконец нарушить совершенное бездействие общин. Они почувствовали необходимость внутреннего единства, сомкнутости и приняли оборонительное положение. Не способные жить без князя, они, разумеется, желали себе князей, отличившихся гражданскими и воинскими доблестями, которые, управляя ими без насилия, могли, в случае нужды, защищать их от беспрестанных, разорительных набегов. Истощение и ослабление князей дало общинам возможность осуществлять это желание. Они обладали средствами для войны, они были целью вечных распрей между князьями. Оттого они мало-помалу стали выбирать себе князей, призывать и изгонять их, заключать

– 36 –

с ними ряды, или условия. Веча получили тогда большую власть, и звон вечевых колоколов часто раздавался в России. Возвратились опять времена избрания старейшин в лице князей. И точно, в предпочтении известных княжеских династий другим, в отношениях общин к князьям видны глубокие следы исключительно патриархального, доваряжского быта первых.

Особенно развились общины на севере. Между ними первое место занимает Новгород.

Те же самые причины, которые возбудили деятельность общин в тогдашней России, благоприятствовали и Новгороду. Но к ним присоединились еще и другие, не менее важные: географическое положение на торговом пути сделало Новгород центром промышленности и торговли и рано развило в нем общинный дух. Оттого новгородцы не ладили с своевольной варяжской дружиной, не терпели ее насилий, и когда она удалилась на юг, может быть, столько же манимая Византией, сколько тревожимая новгородцами, им стало свободнее дышать, чем остальной России: гордое требование князя у Святослава, кровавая месть над варягами при Ярославе доказывают это. Когда настал период уделов, право ставить князя в Новгороде удержалось за князем киевским. За каждой сменой последнего следовала смена и новгородского князя. Так ни одна княжеская династия не могла в нем окрепнуть и утвердиться. Наконец внимание борющихся князей отвлечено было на юго-запад России, к Киеву – солнцу периода уделов, последней цели всех честолюбивых стремлений. Новгород остался вне этого движения; его не коснулись опустошительные войны; ему не надобно было несколько раз восставать из развалин, как прочим общинам древней России: с самого начала его общинный быт и сохранился, и поддерживался.

Подобно прочим общинам, Новгород не замедлил воспользоваться возможностью избирать своих князей. Но его положение и исторические обстоятельства дали ему средства удержать за собою эту привилегию и обратить ее в право, которым он почти неограниченно пользовался до самого конца своего политического существования.

⇐ Предыдущая 123 4 5 Следующая ⇒