Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович 22 страница

Кругом виднелся лишь серый песок с разбросанными там и сям скалами и каменьями, придававшими картине еще более печальный и дикий вид. Темные и низкие облака быстро неслись по небу, хотя не было ветра. Нигде не было видно признаков жизни; однако дорога, тянувшаяся по печальной пустыне, была покрыта многочисленными людскими следами. Андрей удивился, почему это он оказался один на такой торной дороге. Но вдруг он почувствовал, что он не один, что он окружен толпой товарищей. Большинство было ему незнакомо, и их лица представлялись в бледных, неясных очертаниях, какими люди обыкновенно кажутся, если глядеть на них с платформы. Но он тотчас же различил между ними Бориса, Василия, а также Бочарова. Лица Бочарова нельзя было видеть, потому что он был окутан саваном с длинными рукавами, связанными на спине, и с опущенным капюшоном. Но Андрей знал, что это был он. Другие же двое были в обыкновенной одежде и строго на него смотрели.

" Наконец-то мы свиделись, дружище, - сказал Борис. - Небось ты не ожидал такой встречи? " И он иронически усмехнулся.

" Он знает все", - подумал смущенный Андрей.

- Нет, я не рассчитывал увидеть тебя, - отвечал он громко, - потому что я считал вас всех умершими".

" Да, мы умерли, - сказал Борис, - только пришли к тебе в гости, и Зина шлет тебе письмо. Узнаешь Бочарова? Он нарядился для шутки в саван. Но его узнать нетрудно".

С этими словами он поднял капюшон савана, и Андрей увидел под ним свое собственное, страшно искаженное лицо. Кровь застыла в нем, и сердце замолкло от невыразимого ужаса. Но пока он глядел на это лицо, оно превратилось опять в лицо Бочарова, который сказал ему, весело подмигивая одним глазом:

" Я пошутил! "

Андрей хотел заметить, что это не остроумная шутка, но не осмелился, потому что был напуган всеми ими и помнил, что восставшие мертвецы мстительный народ. Он ограничился тем, что спросил Бориса:

" Куда мы идем? "

" К молочным рекам с кисельными берегами, по ту сторону холма, - отвечал Борис. - Если ты сомневаешься, то вот этот старикашка объяснит тебе, как туда добраться, не нарушая законов Российской империи".

Андрей увидел старика Репина, которого он, к своему удивлению, до того не замечал, одетого в черную мантию и касторовую шляпу с широкими полями, какую носят факельщики на похоронных процессиях. Под мышкой у него было нечто вроде портфеля. Он шел прямо, впереди всех, не поворачивая головы, как человек, указывающий дорогу. Но в следующую минуту Андрей убедился, что это вовсе не Репин, а царь Александр Второй собственной персоной.

В ту же минуту он вспомнил, что ввиду такого удобного случая он обязан убить его, сейчас же, хотя и не в назначенный срок.

" Заслуга останется за мной, а риска никакого", - шепнул ему коварный голос.

Но у него не хватало мужества и рука не слушалась. Он пробовал еще и еще, со страшными усилиями, но рука не двигалась с места. Он страдал невыносимо. Потом он сообразил, что ведь это сон и, следовательно, никакого значения не имеет, убьет ли он теперь царя или нет, потому что все равно придется опять это сделать, когда он проснется. Он успокоился и, подойдя к царю, сказал шепотом, так, чтобы другие его не расслышали:

" Вы погибли, если вас узнают. Зачем вы, будучи в живых, явились сюда? "

" Я? - отвечал тот тоже шепотом. - А зачем вы сами сюда пришли? "

" Он прав, - подумал Андрей. - Но нам нужно замедлить шаги, чтобы дать тем опередить нас".

Не успела эта мысль сформулироваться в его голове, как вдруг вся толпа бросилась на него с поднятыми руками, со скрежетом зубов и с воплями: " Предатель! " А царь, оказавшийся Тарасом Костровым, схватил его за плечо...

Андрей вскрикнул и проснулся.

В сером полумраке раннего утра Жорж склонился над ним и, с беспокойством всматриваясь ему в лицо, толкал его в плечо.

- Что случилось? Что вам от меня нужно? - бормотал Андрей, все еще под влиянием своего сна.

- Тебе было очень скверно. Ты стонал, скрежетал зубами и кричал во сне. Я подумал, что лучше всего тебя разбудить.

- Мне приснился отвратительный сон, - сказал Андреи, придя в себя. - Я видел Бориса и Василия, и они обзывали меня предателем. Но хуже всего то, что я этого заслуживал.

- Вот это самое слово ты и выкрикивал, когда я стал тебя будить! воскликнул Жорж.

- В самом деле? Ну, так оно еще не так обидно, - заметил Андрей и рассказал ему про свой сон.

Глава X

ПРОЩАНИЕ

Приготовления были почти кончены, и роковой день приближался. Заговорщики собирались ежедневно. С Андреем, как с главным деятелем в предстоящей драме, надо было советоваться обо всем. Но он только раз пришел на собрание и почти все время промолчал, весь погруженный в свои думы, а затем он больше не показывался. Ему тяжело было выслушивать и обсуждать всевозможные мелочи и соображения, и он решил, что не стоит из-за этого показываться на улице и рисковать собою.

Он знал очень хорошо, что сделает все от него зависящее, чтобы покушение удалось. Удар деспотизму будет тем сильнее, если царь будет убит или по крайней мере ранен. Оно было важно для партии. Для революционеров покушение составляло самое главное, его же неизбежный арест и казнь уходили на задний план. Но в его собственном мозгу вопрос ставился совершенно иначе. Для него самым существенным было то, что он должен умереть. Покушение было делом второстепенным, о котором он будет думать, когда очутится на месте. А покамест он не мог заставить себя интересоваться им. Он думал о своем: он готовился умереть. Остальное как будто его не касалось.

Странная вещь случилась с ним на другой день после собрания, на котором он виделся с Таней. Вычищая и приготовляя револьвер, которым он собирался стрелять в царя, Андрей сломал пружину. Отдавать его в починку было некогда, тем более что подоспел какой-то праздник. Тогда один из товарищей предложил ему свой револьвер, аттестуя его необыкновенно метким, и Андрей согласился на обмен, доверившись на слово; он ни разу не попробовал своего нового оружия в тире или в поле. Прежде он никогда бы не сделал такой оплошности. Но теперь все его умственные и нравственные силы были так поглощены предстоявшею личною развязкою, что он слишком мало обращал внимания на все остальное.

С приближением рокового момента этот эгоизм самопожертвования становился всепоглощающим и все более и более повелительным. Отвращение к смерти так сильно коренится в каждом человеке, что лишь немногие могут преодолеть его даже в моменты самого сильного нравственного возбуждения; но никто не в силах жить долгое время в таком напряжении. Чтобы бороться хладнокровно против такого могучего инстинкта, чтобы подавлять его дни за днями в самых разнообразных настроениях и против всех искушений, необходимо, чтобы огонь энтузиазма поддерживался железною силою разума.

Андрей, трезвый по натуре и сравнительно не легко воспламенявшийся, инстинктивно избегал всего, что могло бы раздвоить или ослабить его энергию и помешало бы ему держать себя в руках. Он предвидел, чего ему будет стоить расставание с Таней, и одно время хотел даже дать ей знать, что вовсе не придет. Лучше было бы для обоих, если бы они избегли прощального свидания. Он не сомневался, что она поймет его и простит. Но в последнюю минуту он не выдержал. Он живо представил себе, как сам будет раскаиваться потом, когда уже не будет возможности увидать ее. Она просила его прийти! К чему же эти колебания? Да, он должен, он хочет увидеть еще раз ее лицо, услышать еще раз ее голос. Они оба знали очень хорошо, что неизбежного не миновать. Они не будут напрасно терзать друг друга. С своей стороны он решился перенести свидание как можно спокойнее.

Это решение, вероятно, было причиной некоторой сдержанности и неподвижного выражения лица, с каким он через три дня явился к Тане.

Было утро.

Особенность ее нового жилища состояла в том, что Андрей мог навещать ее либо утром, либо вечером, когда смеркнется. Он выбрал утро.

Таня бросилась к нему навстречу, но остановилась, пораженная и испуганным каменным выражением его лица, которого она прежде никогда не замечала. Но что до того! Она бросилась к нему на шею, ласкала его, заглядывала с любовью в его глаза, решившись рассеять нависшее над ним черное облако.

- Отчего ты не пришел вчера и третьего дня? - сказала она с нежностью. - Я ждала тебя. Ты бы мог хоть раз отложить предосторожность в сторону для меня... - не могла она удержаться от легкого упрека.

Но она поспешила ослабить его действие улыбкой. Слова эти вырвались невольно. Ей было так обидно, что Андрей, как ей казалось, небрежно отнесся к ее последней просьбе.

Андрей покачал головой и сказал, что не избыток осторожности помешал ему.

Он огорчился, что Таня таким мотивом объясняла его поведение. Но к чему доказывать, разъяснять? Зачем говорить ей о своей внутренней борьбе!

- Твое дело? - догадалась Таня.

Он молча кивнул головой.

Тут она поняла, что все близится к концу и что это уже, наверно, их последнее свидание. Она опустила голову. Но ее короткий вопрос был для Андрея толчком, от которого вагон сам катится по рельсам. Он заговорил о покушении.

- Все решено наконец, и все устроено как нельзя лучше, - сказал он. Успех обеспечен.

Он продолжал в том же роде, как будто это было самым приятным сюжетом для их беседы. Он пустился в описание мельчайших подробностей плана, объясняя ей, как он постарается прорваться сквозь цепь шпионов, окружающих царя со всех сторон во время его утренней прогулки вокруг дворца; как он будет держаться в стороне до последней минуты и к каким уловкам прибегнет, чтобы его не арестовали раньше появления царя.

Таня отодвинулась немного и смотрела на него широко раскрытыми глазами. Она не слушала его, она только наблюдала за ним с удивлением. Чем дальше Андрей распространялся, тем сильнее росло ее изумление. Зачем он рассказывает ей все это? Казалось, и ему самому это неинтересно, потому что говорил он сухо и монотонно. Лицо его хранило то же каменное выражение, которым она так была поражена, когда он вошел, только оно еще резче обозначилось. Она не узнавала своего Андрея. Этот человек был чужим для нее.

" Они его там подменили! " - внутренне говорила она себе, между тем как его рассказ неприятно резал ее слух. Ни слова любви, симпатии, ни ласкового взгляда! И это - в их последнее свидание, перед тем, как расстаться навсегда, после той любви, какою они жили!..

" Да, да, они его подменили! Это не мой Андрей... Мой был другим человеком... " - повторяла она, кусая засохшие губы и глотая слезы, чтобы окончательно не потерять самообладания.

Его рассказ и объяснения раздражали ее. Наконец она не выдержала.

- Да ну его, вашего царя, со всеми вашими хитростями и вашими часовыми! - воскликнула она в негодовании.

- Таня! - произнес он с огорчением.

В своем отчаянии она схватилась за голову. Ужасно было так обращаться с ним в такую минуту.

- Прости меня! - промолвила она и, схватив его руку, припала к ней головой. - Я сама не знаю, что говорю.

Она оставалась все в том же положении, склонясь над его стулом. Волосы упали ей на лицо, ее губы были раскрыты, она тяжело дышала.

Андрей думал, что она плачет, и сердце его разрывалось на части. Но как мог он ее утешить? Что мог он ей сказать, что не было бы бледно и мелко, что не вышло бы профанацией* ее великого горя? Он с нежностью гладил ее по голове и старался привести в порядок ее волосы.

______________

* Профанация - оскорбление того, что заслуживает уважения.

Когда она подняла голову, он увидел, что она не плакала. Глаза ее были сухи и горели лихорадочным огнем. Она пристально посмотрела на него и отвернула голову, ломая руки.

Она знала, что он сейчас уйдет и что, умри она тут же, на месте, от разрыва сердца или разбей себе голову об стену, все равно ничем его не удержишь; не удержишь его даже на оставшиеся три дня, которые он мог бы ей подарить! В камне оказалось бы больше сострадания, чем в нем. Он только почувствовал бы к ней презрение за ее слабость, если б она обмолвилась хоть одним словом об этом! Зачем же он и вовсе пришел?

Андрей встал.

- Прощай, моя дорогая! - прошептал он, протягивая к ней руки.

Она вздрогнула, как будто услышала нечто совершенно неожиданное.

- Нет, нет, погоди! - воскликнула она с испугом. - Погоди! - повторила она громче, умоляющим голосом.

Он притянул ее к себе и сжал ее в своих объятиях.

- Прощай! - повторил он. - Пора... Таня, моя голубка, моя родная, вырвалось из самых недр его души. - Как бы мы могли быть счастливы с тобою!

Она посмотрела ему в глаза и узнала наконец своего Андрея, любимого, которого она так обидела в своих мыслях! Она вернула его себе, чтобы еще мучительнее почувствовать, что сейчас же и бесповоротно его потеряет.

Она почти лишилась сознания от боли. Неужели это правда?.. Это невозможно... Любить, как они любили друг друга, и вдруг отпустить его прямо на смерть... Но жить без него она не может. Он - ее жизнь, он - свет ее души. Не ее вина, что он стал для нее всем на свете...

- Послушай, Андрей, - вскричала она, - ты мой! Ты сам мне это говорил, и я не пущу тебя. Не пущу! Слышишь?

Слова ее представлялись ее расстроенному уму вполне логичными, неопровержимыми.

Но тотчас вслед за тем пальцы, вцепившиеся в его руку, разжались. Она наклонила голову и опустилась в кресло, бледная, истомленная, с закрытыми глазами, и махнула ему рукой, чтоб он уходил.

Было на свете нечто более великое, для. которого они дали обет пожертвовать всем: жизнью, сердцем, помыслами, счастьем.

Она отдавала его и только просила, чтобы он ушел поскорее и чтобы она не видела, как он выйдет.

Но теперь ему было труднее расстаться с нею, чем если бы она ухватилась за него руками. Он упал к ее ногам, целовал ей руки, лицо, глаза в припадке дикого, страстного порыва.

- Уходи! Не могу выносить долее... Мне лучше теперь. Уходи скорее!

Он через силу оторвался от нее и побежал, точно все фурии* гнались за ним вслед. Глаза его затуманились, и он с трудом видел перед собою; голова его шла кругом, улица кружилась перед ним.

______________

* Фурии - в древнеримской мифологии гневные, яростные богини-мстительницы.

Таня не слыхала, как он вышел. Но звук хлопнувшей выходной двери долетел до нее. Как человек, оглушенный ударом в голову, приходит в себя от прикосновения раскаленного железа, так Таня встрепенулась при этом звуке и рванулась к окну в надежде еще раз увидеть Андрея.

Но он уже скрылся за воротами. Ушел, ушел навсегда! Он был жив еще, но для нее он погиб, и все, казалось, рухнуло для нее в этой страшной, неестественной, непостижимой потере. Она не могла долее бороться со своим горем. Побежденная, она закрыла лицо руками, упала на кушетку и залилась горячими неудержимыми слезами. Ей казалось, что она жизнь свою выплачет слезами. Она бы не поверила, что у нее такой запас слез. Они лились между пальцами, обливая ей руки, покрывая мокрыми пятнами подушку, между тем как все ее тело дрожало и грудь разрывалась от конвульсивных, безумных рыданий. Ее любовь, ее молодость, ее жизнь - все было разбито и погружено в черную пустоту, обрушившуюся на нее.

Дело! Россия! Они не существовали для нее в эту минуту. Она думала только о себе, о своем несчастии - бесконечном, безмерном, которое будет длиться до последнего ее издыхания...

Оставим ее с ее горем. Ее припадок отчаяния пройдет - не сегодня и не завтра, но со временем - и сделает из нее другую женщину. Она не была бы так подавлена, если б ей пришлось пройти через это испытание несколькими годами позже. Но ей выпало на долю начать с самого тяжелого.

Глава XI

ПОСЛЕДНЯЯ ПРОГУЛКА ПО ГОРОДУ

Великий день настал. С самого рассвета Андрей уже не спал, а только дремал, просыпаясь каждые четверть часа из боязни опоздать.

Полоса яркого света, врывавшаяся в прореху шторы, играла на стене против кушетки, предвещая великолепную погоду. По его расчетам, ему следовало встать, когда светлая полоса достигнет угла комода. Но он предпочел подняться раньше.

Он снял постельные принадлежности с кожаной кушетки, служившей ему вместо кровати за время его пребывания в конспиративной квартире, аккуратно сложил их и спрятал в желтый комод, стоявший у стены.

- Сегодня я буду ночевать в крепости, если меня не убьют на месте, сказал он самому себе.

Слова эти он произнес самым простым, обыкновенным голосом, как будто речь шла о погоде.

Задвинув ящик комода, он поднял обе шторы на окнах.

Он был в это утро в каком-то особенном настроении, столь же далеком от унылой покорности, как и от экзальтированности и вообще от какой бы то ни было страстности. Он впал в равнодушно-холодное состояние души человека, покончившего все счеты с жизнью, которому нечего более ждать впереди, нечего бояться и нечем поделиться с другими. Правда, ему предстояло еще совершить свой подвиг. Но так много препятствий уже удалось преодолеть на пути, что то немногое, что оставалось сделать, казалось ему до такой степени несомненным и неизбежным, что он считал его почти совершившимся.

Будучи еще в живых и в полном обладании нравственных и физических сил, он в то же время испытывал странное, но совершенно реальное ощущение, что он уже умер и смотрит на себя, на всех близких и на весь мир с ровным, несколько сострадательным спокойствием постороннего наблюдателя.

Вся его жизнь ясно представилась ему в мельчайших подробностях, каждая из них в соответственной перспективе. Он подумал о Тане, о друзьях, оставляемых за собою, о партии, о России, но с таким спокойным, бесстрастным чувством, как будто все связывавшее его с жизнью отошло на громадное расстояние. Теперь в нем не было и следа тех горячих, волнующих порывов, какими душа его была полна в Дубравнике, и он радовался этому. Он знал, что когда все кончится для него и когда без страха и злобы он завершит дело своей жизни и станет наконец лицом к лицу с великой торжественностью смерти, то снова переживет те прекрасные, возвышающие дух чувства и они поддержат его в последнем испытании. Но покуда он подавлял в себе горячие порывы, как только они загорались. Ему необходимо было сохранить все свое хладнокровие и самообладание. Холодная, несокрушимая воля, выкованная железной необходимостью, больше всего нужна была ему в данную минуту.

Он был одет и совершенно готов, когда дверь тихонько отворилась и вошел Ватажко. Он приехал в Петербург по делам партии и, между прочим, принял на себя небольшую функцию в предстоящем деле. Как временный посетитель, Ватажко тоже поселился в конспиративной квартире и спал в соседней комнате. Он давно был уже на ногах и ждал часа, когда нужно будет разбудить Андрея, на случай, если бы он проспал.

- Вы уже встали! - воскликнул он вместо приветствия.

Ватажко имел серьезный вид, но в то же время казался смущенным. Ему очень хотелось провести лишние полчаса в обществе Андрея, но он боялся, что ему, может быть, неприятно его присутствие.

Андрей, не произнося ни слова, дружески кивнул ему головой. Он почти не замечал впившегося в него глазами молодого человека. Ватажко представлялся ему какой-то тенью.

- Один из ваших часовых, - нерешительно заговорил Ватажко, спрашивает, можно ли ему прийти проститься с вами теперь, так как это не удастся, когда вы оба будете на месте действия. Он говорит, что знаком с вами, и надеется, что не потревожит вас.

- Нисколько. Я очень рад с ним повидаться, - отвечал Андрей из чувства товарищества, хотя лично он оставался так безучастен, что даже не спросил, как зовут часового. Лишь после некоторой паузы он заметил свою оплошность и спросил, кто он такой.

- Зацепин, - отвечал Ватажко. - Вы с ним познакомились, когда он уезжал за границу, а вы возвращались в Россию.

- Ах, да! - сказал Андрей.

Он вспомнил переправу через границу, немецкую гостиницу, шумные споры; но как далеко все это отошло теперь!

Зацепин явился немного спустя. Сначала он вел себя сдержанно под впечатлением необыкновенных обстоятельств их встречи. Но к нему скоро вернулась его обычная живость, громкая речь и жестикуляция старого вояки. В наружности и обхождении Андрея не было ничего внушающего сдержанность и торжественность, он только имел более задумчивый и рассеянный вид, чем обыкновенно.

Они вспомнили про свою встречу на границе, заговорили про Вулич, Давида и даже Острогорского. Зацепин вернулся в отечество три месяца тому назад через южную границу. Так как большую часть времени он провел в Одессе, то Андрей стал расспрашивать его про тамошних революционеров - Левшина, Клейна и других. Что ему было до них теперь? И он мысленно улыбался своему собственному любопытству. Но он испытывал какое-то странное удовольствие от совершенно бесполезных ему сведений: оно походило на бросание камней в глубокую пропасть, откуда не отдаются назад даже звуки падения.

Они говорили обо всем, но ни разу не коснулись дела, на которое им всем нужно было двинуться через несколько минут. Неминуемость чего-то необыкновенного проявлялась лишь некоторыми остановками и перерывами в разговоре. За чаем Зацепин рассказал Ватажко, как дворник принял его за полицейское начальство из-за его военной выправки и повелительного голоса. Оба рассмеялись. Андрей слабо улыбнулся. Он выпил чаю и съел кусочек черного хлеба " по принципу", памятуя связь между духом и телом.

По поводу зацепинской истории Ватажко, в свою очередь, стал несвязно рассказывать как раз нечто подобное, случившееся с ним.

- Пора! - прервал его Андрей на полуслове, взглянув на часы.

Они тотчас же замолкли и с серьезными лицами поднялись со своих мест. Они попрощались скоро и просто. Им всем было не до слов. Оба товарища расцеловались с Андреем.

- Желаю тебе успеха, брат! - сказал Зацепин, обращаясь к нему на ты в первый и в последний раз.

Ватажко с Зацепиным вышли на черную лестницу, по которой они могли спуститься незамеченными. Андрей оставался еще дома, так как ему нужно было прождать еще минут двадцать. По условленному плану ему предстояло явиться последним на поле действия, чтобы по возможности не подвергаться риску: его могли бы заметить и постыдно схватить, прежде чем он успеет что-нибудь сделать.

Оставшись один, Андрей почувствовал себя легче, чем на глазах у товарищей. Его не огорчало, что никто больше не являлся с ним прощаться. Но он все еще не в состоянии был сосредоточиться. Несвязные обрывки мыслей и беспорядочные воспоминания кружились в его голове с такой лихорадочной быстротой, что у него окончательно пропала способность считать время. Каждые две минуты он смотрел на часы, вполне убежденный, что ему уже пора двигаться, и каждый раз приходил в изумление, что время так медленно идет. Если бы не движение секундной стрелки, он бы подумал, что его часы остановились.

Когда стрелка достигла наконец назначенного предела, он надел шляпу и вышел на улицу из дома, на свою последнюю прогулку по городу. Ему еще раз придется прогуляться по улицам. Но не пешком, а на колеснице.

Он быстро повернул за угол Екатерининской площади, где находилась конспиративная квартира, чтобы как можно скорее отрезать всякое сообщение с домом, в котором он жил. Потом он замедлил шаги и пошел обыкновенной походкой, разглядывая широкую полосу неба, простиравшуюся вдоль улицы над его головой.

Вечно спокойное, бессмертное солнце ярко светило на своем пути к зениту, разливая потоки благодатного света на хлопотливый, деловой город, на плодоносную землю и на глупых, драчливых людей. Неизменное, непорочное, оно смотрело как любящее, широко раскрытое око, удивляясь неспособности своих любимых детей сделать лучшее употребление из теплоты, радости и жизни, проливаемых им.

Тонкие белые облака, похожие на расчесанную шерсть, плыли в глубине лазурного свода. Воздух был неподвижен и прозрачен. Выпал один из немногих прекрасных весенних дней, так скупо уделяемых природой северной столице и которыми так дорожат ее обитатели. Андрею тоже было приятно созерцание чудного ясного неба: он знал теперь, что прогулка царя не будет отложена из-за дурной погоды.

Для него это обстоятельство имело большое значение, так как за несколько дней конспираторы были извещены, что в предполагавшихся передвижениях двора произошла неожиданная перемена. Царь собирался в свое летнее путешествие раньше обыкновенного и мог выехать из города через два или три дня. В данном случае подобный день был чистая находка.

Расстояние до Дворцовой площади, на которой должно было совершиться нападение на царя, было довольно значительное. Но Андрей предпочел пройти его пешком, так как это давало ему больше независимости от разных случайностей. Он легко мог рассчитать свои шаги так, чтобы не прийти ни одной минутой раньше, ни одной минутой позже. Кроме того, как пешеход он меньше обратил бы на себя внимания при приближении к месту царской прогулки, которое обыкновенно охранялось множеством шпионов.

Андрей прошел Лафонскую улицу, Преображенский плац и конец Таврической улицы частью вместе с людским потоком прохожих, частью против него. Равнодушно воспринимал он впечатления от лиц - молодых, старых, веселых, угрюмых; лошадей, карет, лавок, полицейских - и все моментально забывал, как только проходил мимо, стараясь лишь идти известным размеренным шагом. Таким образом он достиг угла Таврического сада, где случайная встреча с двумя совершенно незнакомыми ему лицами окончательно нарушила его душевное равновесие и внесла целую бурю в его сердце, которое, казалось ему, было застраховано от подобных треволнений.

Эти чужие ему люди, так некстати попавшиеся навстречу, были молодая девушка и юноша из учащейся молодежи - по всему судя, влюбленные. Они вышли из Греческой улицы и, беседуя, шли рука об руку вдоль решетки Таврического сада. Они улыбались и с любовью смотрели друг другу в глаза. Молодой человек тихим голосом говорил девушке, очевидно, что-то очень нежное, судя по ее сияющему лицу. Они шли медленно, почти нехотя, под бременем счастья, не обращая внимания ни на что окружающее.

Но Андрей не мог оторвать глаз от этой девушки: она была так поразительно похожа на его Таню. Ростом она была немного выше, и нижняя часть ее лица была несколько тяжелее, но цвет лица и особенно посадка головы, продолговатые брови, напоминавшие расправленные крылья птицы, и нечто такое, что придает индивидуальность лицу и всей фигуре, были Танины. Она была даже одета в темно-синее - любимый цвет Тани.

Андрей дорого бы дал, чтобы заглянуть ей в глаза! Он был уверен, что они будут точь-в-точь те глаза, которых ему не суждено больше увидеть. Но лицо девушки было обращено к нему в профиль, и она ни разу не взглянула в его сторону. Она тем не менее очаровала его и растопила его сердце, пробудив в нем чувства и воспоминания, которые, думал он, заснули в нем вечным сном. Суровое настроение человека, идущего навстречу роковой судьбе, не устояло против этого видения. Его застывшее сердце снова забилось горячей человеческой любовью, когда он мысленно посылал вслед милой девушке пожелания счастья в жизни и избавления от ударов, которые выпали на долю ее сестре.

Девушка шла, улыбаясь и краснея и вовсе не подозревая, какие ощущения она вызвала в незнакомом, мимо которого она промелькнула. Оба повернули за угол и исчезли. Но Андрей не так скоро совладал с собою. Ледяная кора, которою ему удалось благодаря усилиям воли покрыть все свои чувства, взломалась, и целое море горечи и озлобления вырвалось наружу. Он не в силах был одолеть его и снова заковать его льдом. Образ Тани стоял перед ним уже не в виде далекой тени, но полный тепла и жизни, страданий, любви и красоты - так же близко и так же реально, как и та девушка, которая только что прошла мимо него.

Что с нею, бедною, теперь? Что будет с нею сегодня ночью, когда то, на что он идет, станет совершившимся фактом? Как перенесет она удар, когда он погибнет? Мысли одна другой печальнее овладели им, и он чувствовал себя беззащитным.

Зачем они полюбили друг друга? Зачем они встретились?.. Поплатиться так жестоко за несколько месяцев счастья!..

Картины прошлого одна за другой вырастали в его воображении во всей своей прелести, во всей своей мучительности. Их любовь, это лицо, эти глаза, горящие, казалось, бесконечным счастьем... А потом - то же лицо, искаженное мукой последнего свидания!

Андрей механически шел своей настоящей дорогой, но мысли его были далеко. Поглощенный ими, он не заметил, что пешеходы, которых он до того опережал своим скорым, хотя и неторопливым шагом, теперь обгоняли его. Бессознательно он замедлил ход. Он миновал Таврический сад, прошел длинную Кирочную и часть Литейной, и только у Пантелеймоновской церкви у него мелькнула мысль, что он как будто идет медленнее, чем следует. Он посмотрел на часы, и кровь застыла в его жилах, сердце перестало биться на секунду от ужасного открытия: он опоздал! Оставалось всего три минуты, а ему еще предстояло пройти с версту! Царь может назначить выезд на завтра, и тогда он уже не выйдет на прогулку!

Любовь, жалость, мечты, печали - все было сразу отброшено и исчезло во мгновение ока, как стая воробьев исчезает с хлебного поля, когда в них кинут камнем. Весь бледный, Андрей бросился вперед, толкаемый и мучимый ужасной мыслью, что он все погубил своей глупой сентиментальностью. Он предпочел бы бежать, но это обратило бы на него внимание полиции. Вперед, вперед! Он продолжал идти, но зашагал с такой быстротой, что опережал извозчиков, проезжавших по мостовой. Он пронесся стрелой по Пантелеймоновской улице, через мост, мимо Летнего сада, не чувствуя ни малейшей усталости. Страх, казалось, удвоил его силы. Но это была только иллюзия: ужас, терзавший его и заставивший усиленно биться его сердце, на короткое время поднял было его силы, но вместе с тем он подкашивал их. Когда Андрей проходил Марсово поле, то почувствовал, что у него захватывает дух. Но - вперед, вперед! Он может еще поспеть, царь иногда опаздывает на несколько минут. И он снова ринулся, удваивая усилия, чтобы идти тем же скорым шагом...

⇐ Предыдущая 14 15 16 17 18 19 20 212223 Следующая ⇒