ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА. И ОКОЛДОВАННЫЙ ОРФЕЙ. Михаил ШТЕЙНБАХ

ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА

И ОКОЛДОВАННЫЙ ОРФЕЙ

Михаил ШТЕЙНБАХ

Начало мая под Курском. Теплая и тихая лунная ночь, легкий приятный ласкающий ветерок. Небольшой островок дикой дубравы, затерявшийся в заповедной Стрелецкой степи. Таинственным лунным светом окаймлены приопушечные заросли ивняка, крушины, терновника, широкими лентами раскинувшиеся по влажным лощинам. Изредка неслышными привидениями промелькнет вслед за бражником быстрая летучая мышь или опуститься в травку к предсмертно пискнувшей мышке охотница-сова. Пролетный в этих местах король тьмы, пучеглазый и длиннокрылый бродяга-козодой на минуту покажет свой фантастический сеанс пантомимы, изгаляясь в немыслимых беззвучных виражах, поворотах и пируэтах. Наполнив огромный рот-сачок летающей под мерцанием звезд мелочью, он вот-вот продолжит путь на север, к любимым сосновым борам с вожделенными просеками и заболоченными полянами, соскучившимися по его удивительному рокоту…

И вдруг: «Ти… ти-ти-ти… ти-ти-ти-тию-ви…» - несмело разорвал почти двухчасовую тишь своим «почином» курский соловей… Помолчал, послушал: не отзовутся ли собратья?

Из дальних кустов ему ответили, и он рванул, уверенно рассыпая налево и направо колено за коленом, строфу за строфой.

Внимательно вслушиваясь, я видел, «как из-под пера» Мастера рождалась волшебная, неповторимая ткань. Несколькими стежками-нотами он при помощи своего горлышка и клюва за секунду-другую создавал неповторимый образ того или иного колена. Из четырех-пяти фраз («колен»), разделяемых иногда, словно запятыми, «помарками», слагались песни («строфы»), живущие секунд по семь-восемь и отделенные друг от друга примерно таким же интервалом тишины. Каждая строфа имела свой собственный, только ей присущий узор – тип песни. Они шли, не повторяясь, строгой чередой, пока их не стало пятнадцать. Только тогда певец возвращался к самому первому, «замкнув» вокальный цикл, звучавший целых три-четыре минуты. И вот что самое замечательное: некоторые ноты, колена и строфы звучали с характерными для этого солиста «изюминками», по которым его можно впоследствии узнать, словно по своеобразным «отпечаткам пальцев».

Программа циклов была стабильной, когда маэстро «вокализировал» в одиночестве, но резко менялась в сторону сближения с соседом, если тот вдруг «возникал» со своим репертуаром. Этим приемом «мой» соловей показывал пришельцу, что адресует песню именно ему. Тот, в свою очередь, если испытывал ответное чувство, тоже отклонялся от своей обычной программы и старался произносить те колена и даже целые строфы, которые исполнял перед этим его визави. Так завязывался самый настоящий диалог. Участниками его зачастую бывают и дальние «приятели», переговаривающиеся «через головы» ближайших певцов. Быть свидетелем подобных «переговоров» - величайшая награда для натуралиста…

Долго слушал я незабываемые курские трели. Попытался даже подойти, да неудачно хрустнул веткой. Соловей умолк, остановив песню на полуфразе. Сердце мое замерло… Неужели так и не увижу волшебную птицу? Но тут из куста метрах в тридцати мощно «ударил» сосед, подобравшийся поближе. Как я был ему благодарен! В его вокальной атаке было нечто такое, что заставило моего чародея забыть об осторожности. Что тут случилось с маленьким Орфеем! С каким задором вновь полилась его песня! Даже о своей обычной программе забыл, стараясь, подстроиться под песню «гостя», а когда это не удавалось, он сбивался и начинал «злиться».

Видя, что обо мне маэстро и думать забыл, я осмелел и пополз к нему по непролазной чащобе, сопровождаемый сухим оглушительным хрустом ломких ветвей, предательским ковром устилавших землю в недрах кустарникового царства. При каждом треске я затаивал дыхание, но соловей на этот раз и не думал пугаться. Его как будто подменили. Вот что значит азарт истинного мастера своего дела!

Пять минут – и я рядом с певцом. Вижу его силуэт в метре от себя. Но вот досада: настолько темно, что ничего толком нельзя разобрать. А, будь что будет! И – включил фонарик…

Невозможно было оторвать восхищенный взор от глубоко трепещущего горлышка и сотрясающегося с бешеной силой тельца. Каждый звук рождался Мастером в величайшем напряжении и сопровождался сильнейшим трепетом груди и клюва, даже хвост и крылья вздрагивали в такт песне. Завороженный, я простоял полчаса или больше, пока… не сели батарейки. Тут до меня, наконец, дошло самое главное: если он мощного света фонаря не испугался… Тот самый соловей, который, когда пел один, боялся даже далекого тихого хруста сучка… Стоп, есть неплохая идея! Похоже, я теперь знаю, как сделать волшебную дудочку. Самую настоящую…

Два часа спустя я опять стоял близ певца, но уже с «птичьим» микрофоном и магнитофоном. Когда рассвело, и соловей взлетел на крону дубов, я возвращался домой, унося с собой его «сольную партию». Теперь осталось дождаться лишь следующей ночи… И вот пробило двадцать три ноль-ноль. Я повесил на грудь магнитофон, в руки взял фотоаппарат с привинченными к нему вспышками да фонариком и отправился в путь…

Обожаю притихший, слегка освещенный месяцем и оттого кажущийся заколдованным дикий заповедный лес. Предпочитаю передвигаться по нему беззвучно и невидимо, чтобы самому все видеть и слышать. Освещаю дорогу лишь в самом крайнем случае. Полна шорохов ночная земля. То тут, то там прошуршит землеройка или мышь, спеша по своим неотложным делам или стремглав удирая от крошечной, но свирепой ласки. Недовольно зафырчит, а то и затявкает, как собачонка, деловитый ежик, наткнувшись на мой ботинок. Вот совсем близко пробежала грациозная косуля, остановилась на миг и… оглушительно рявкнула из темноты! Погасив холодок, пробежавший по спине, иду дальше. Понимаю, что это она от испуга: меня учуяла. Звонкий лай матери-лисицы рядом с играющимися лисятами уже не пугает. Неожиданно слышу тяжелое топанье, по нервам ударяет пронзительный визг, но вслед за этим – успокоительный треск ветвей под бешеным напором убегающей врассыпную семейки кабанов. Вдруг слышу совсем близко смачное чавканье… Тут мои нервы сдают, и я на секунду включаю фонарик… Из кромешной тьмы на меня глядят два рубиновых красных глаза… Что ж, здравствуй, дружище барсук!

Вот и заветное место. Тишина… Да здесь ли он? Ну-ка, включим! Нажимаю клавишу магнитофона, и лесной лог наполняется вчерашним «концертом». Сразу же, словно того и ждал, зазвучал живой маэстро. Конечно же, он сразу «раскусил», что это «чужак», а не кто-то из его соседей-приятелей, с которыми он давно наладил нормальные отношения. А с этим новым претендентом на его участок и на его подругу надо побыстрее разобраться. И покруче! Поэтому законный хозяин тотчас самозабвенно принялся подстраивать свою песню под «магнитофонного», а поскольку тот был, как вы понимаете, им же самим, то «подстройка» давалась ему без труда и приводила нашего «гения» в буйный азарт. Получился своеобразный «эффект зеркала», разве что звукового. Узнать самого себя в зеркале и успокоиться на этом частенько не получается даже у «хомо сапиенс». Что уж там ожидать от бедной пичуги, пусть даже талантливейшего из всех лесных композиторов! Благодаря этому я легко подобрался прямо к месту, где он пел, и глянул вверх. До него было всего два метра, но маленького Орфея закрывали листья. Как бы заставить его спуститься пониже да не пугаться фонаря и вспышек? Думал я думал – придумал!

Не выключая магнитофона, я начал сбавлять уровень звука: получилась иллюзия, что «соперник» сдает позиции. А раз он струсил, хозяину не грех «проводить» незваного гостя, да так, чтобы в другой раз ему неповадно было посягать на чужой участок. Думал ли об этом наш герой, но повел он себя именно так. Не успел я и глазом моргнуть, как мы оказались «носом к носу» - магнитофон-то у меня на груди висел. И как начал в самое ухо свистеть! Я невольно попятился назад, да ветки не пускают. Ай да соловей, ай да разбойник! Взвожу фотоаппарат, включаю фонарь – а ему хоть бы что. Навожу на резкость, диафрагмирую до отказа, делаю снимок. Щелчок затвора показался мне громом, сверкнули ослепительные молнии вспышек – а он и ухом не ведет! Вот он, пожалуйста, - красуется на странице! Вы не принимайте меня, пожалуйста, за какого-нибудь там Мюнхгаузена. Я говорил, и буду говорить вам правду, одну только правду. Так вот: дело кончилось тем, что после съемок мой поющий собеседник, вконец «зазомбированный» своим неумолкающим и неуловимым «двойником», настолько потерял чувство страха, что позволил мне… взять себя в руки. И не раз, а трижды подряд! Схваченный, он умолкал, не издавая никаких сигналов тревоги, что красноречиво говорило о том, что в своем самозабвении маэстро даже не осознавал, что с ним происходит на самом деле. Но стоило разжать ладони – он садился на освещенные фонариком ветви, энергично встряхивался, словно сгоняя с себя какие-то кошмарные видения, и… снова пел!

Наконец, после безуспешных попыток вернуть соловья к естественной для него осторожности, я выключил свою «волшебную дудочку» и направился к дому, шокированный увиденным, пожалуй, гораздо сильнее, чем мой герой. А из кустов мне вслед все лилась и лилась незабываемая соловьиная песня…