Евгений Пантелеевич Дубровин. Курортное приключение. Аннотация. Евгений Дубровин. Курортное приключение. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НА КРАЮ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НА КРАЮ

Холин ждал своей очереди к врачу. Впереди него бы» ли два человека: худой мужчина и полная женщина. Мужчина нервно расхаживал перед дверью с горевшей красной лампочкой, бормоча что‑ то себе под нос и изредка протестующе жестикулируя; женщина же спокойно читала книгу.

«Два извечных подхода к одной проблеме. Бойцовский и философский. Мужчина – боец, женщина – философ. Проблема – возникшая поблизости старуха с косой. А Врач – судья. Может быть, и не судья, но знает приговор».

Загорелась зеленая лампочка. Мужчина рванул на себя дверь, почти вбежал, едва не сбив с ног выходившего старичка. Дверь захлопнулась, как дверца мышеловки. Минут через десять мужчина выскочил из кабинета и побежал по коридору неровными короткими шагами. У выхода он ударился плечом о косяк.

Опять вспыхнула зеленая лампочка. Женщина спокойно закрыла книгу и ушла в кабинет. Она вышла такой же, как и ушла. Ничего не изменилось в ее лице. Только у раскрытого окна она задержалась и чуть постояла; возможно, ее привлекло пение скворца.

Зеленый. Холин тихо нажал на дверь. Дверь открылась бесшумно, так бесшумно, что врач не слышала, как он вошел. Почему‑ то Николай Егорович думал, что врач будет полная старушка со строгим взглядом и властными движениями, но перед ним сидела еще относительно молодая женщина, чуть тронутая сединой, в очках. Она что‑ то внимательно читала, шевеля губами. Наверно, изучала историю его болезни. Или запоминала имя‑ отчество. Врач обязан знать всех своих больных по имени‑ отчеству. Больным это нравится. Холин деликатно кашлянул и сказал:

– Здравствуйте.

Врач слегка вздрогнула, быстро глянула в его сторону, но тут же нахмурилась и постаралась замаскировать свою секундную растерянность торопливым движением: она резко отодвинула от себя историю болезни – все‑ таки это была история болезни.

– Проходите. Садитесь. Вы Холин?

– Да.

Он присел напротив нее на краешек стула.

– Ну рассказывайте, – сказала врач, не глядя на него. Она продолжала смотреть в отодвинутую историю – наверно, не успела дочитать. В ее голосе была профессиональная доброжелательность.

– Да там все написано, – Холин кивнул на историю. – Коротко и ясно. Инфаркт.

– Сколько вам лет?

– Там тоже написано. Сорок.

– Рано.

– Когда‑ то надо, – Николай Егорович усмехнулся, Улыбка получилась некрасивой, кривой. Он сам это почувствовал.

– А какая причина? Поволновались?

Холин кивнул.

– Поволновался. Производственный конфликт. Смотрите многосерийные фильмы по телевизору про новаторов и консерваторов? Вот и у нас так.

– Вы новатор?

– Нет, консерватор.

– Такой молодой – и уже консерватор.

– С рождения консерватор.

В уголках ее слегка подкрашенных серебристой помадой губ шевельнулась улыбка.

– И все‑ таки не стоило так волноваться. Вы нужны производству здоровым, а не больным.

– Вы хотите сказать – живым, а не мертвым.

– Можно и так, если хотите. Перед совещанием или неприятным разговором надо принимать успокаивающее. Вы пьете успокаивающее?

– Нет.

– Хорошо помогает валлиум или беллоид.

– Теперь буду пить. Или уже поздно?

– Нет, почему же поздно…

Врач взяла шариковую ручку и принялась машинально вертеть ее на полированной поверхности стола.

– Кроме того, я бы вам посоветовала на ночь отвар трав…

– Простите, как вас зовут? – перебил Холин.

– Антонина Петровна.

Наступила пауза. Получилось как‑ то не очень тактично. Холин постарался нащупать ее взгляд за стеклами очков, чтобы глазами смягчить свою вдруг вырвавшуюся грубость, но она отвела глаза, стала смотреть на вертящуюся по поверхности стола ручку.

– Кроме того, Антонина Петровна, от меня ушла невеста. Тут уж никакой отвар трав…

– Невеста? – он не думал, что она так растеряется и смутится.

– Ну да. Как говорится, увели прямо из‑ под носа.

– И вы сильно переживали? – теперь в голосе у Антонины Петровны было уже самое настоящее сочувствие, а не профессиональная доброжелательность.

– Конечно, сильно. Невеста была хорошая.

– Красивая?

– Не в этом дело. Она была бы отличной женой. Есть такие женщины. Они словно бы рождаются для дома, для семьи.

Впервые врач осмотрела его мельком с ног до головы. Взгляд был коротким, но по‑ женски внимательным, цепким.

– Как же так могло получиться? Вы вроде бы мужчина… – Она поколебалась, подбирая слово. – На уровне…

– Я по натуре философ. А философы, как известно, не создают материальных ценностей.

– Ага, – догадалась Антонина Петровна. – Она погналась за достатком?

– Даже не в этом дело… Просто я растратчик времени, прожигатель жизни…

– Вы пьете?

– Не откажусь при случае. Но дело опять же не в этом… Просто я люблю поговорить, отдохнуть в свободное время, то есть мое свободное время принадлежит лишь мне. А есть люди, которые дорожат каждой минутой, делают что‑ то полезное. Их свободное время принадлежит семье, обществу. В этом вся разница.

– Он пишет диссертацию?

– Да. Как вы догадались?

Она пожала плечами.

– Сейчас почти все пишут. Кроме того он карьерист, подсиживает вас?

– Вы обладаете даром предвидения? Разве наша медицина признала факт предвидения и вам стали читать факультативный курс «Предвидение как результат деятельности коры больших полушарий»?

Она усмехнулась:

– Нет, просто житейский опыт.

– Простите, вы замужем? – Холин сам удивился, как этот глупый вопрос вырвался у него. Он на минуту забыл, что перед ним сидит не просто женщина, а его лечащий врач.

Наступило неловкое молчание. Холин посмотрел на Антонину Петровну. На ее щеки от загорелой шеи медленно наползал румянец.

– Нет, я не замужем. Но я невеста.

Видно, она хотела это сказать шутливо, но получилось как‑ то очень уж серьезно, почти с вызовом.

Шариковая ручка вырвалась из тонких наманикюренных серебристым лаком – под цвет седины – пальцев, покатилась по столу и упала на пол. Оба нагнулись одновременно. Николай Егорович увидел загорелые стройные ноги в белых босоножках… Из босоножек высовывались пальцы с тоже серебристыми ногтями. Он схватил кружившуюся на полу, как змейка, ручку и положил ее на стол. Она тоже распрямилась. Оба сидели красные, смущенные. Седые волосы сбились набок, и из‑ под них высунулся клочок рыжих волос. «Боже мой, да это же парик! – изумился Холин. – Надо же, ни за что бы не догадался! »

Врач сняла массивные очки и стала протирать их вынутым из халата кружевным платочком.

Женщина в возрасте исчезла. Перед ним сидела девушка лет двадцати трех – двадцати четырех. Симпатичная, загорелая, с хорошей фигуркой. Сидела покрасневшая, растерянная, удивленная, недовольная тем, что разговор с больным получился таким слишком уж вольным и поставил обоих в неловкое положение.

Усилием воли Антонина Петровна оправилась с собой. Она поправила парик, надела очки, согнала с лица улыбку, нахмурилась и снова превратилась в строгую женщину в возрасте.

– Родители ваши живы? – спросила врач официальным голосом.

– Проверяете фактор наследственности?

– Да. Если вы уж настолько эрудированы.

– Нет, они умерли.

– Отчего?

Она взяла ручку и пододвинула к себе листок бумажки.

– Не волнуйтесь. Они умерли не от инфаркта. Так что это у меня не наследственное.

– И все же.

– Отец погиб в финскую, а мать подорвалась на мине. Уже после войны. Поле было не очень чисто разминировано.

Антонина Петровна отодвинула листок. Видно, она не ожидала такого ответа.

– Да… это очень печально, – сказала она. – Значит, ко всему прочему у вас было трудное детство?

– Прилично трудное. Голод, умер брат, приходилось много работать, побираться. Так что мой инфаркт закономерный, так сказать, честно заработанный.

Помолчали. Она по‑ прежнему смотрела не на него, а в сторону истории болезни.

– Вы уже устроились? – спросила Антонина Петровна.

– Временно. Во дворце.

– Это не годится. – Врач взяла листок и что‑ то быстро написала. – Вот, возьмите. Отдадите администратору. Мы вас устроим в наш самый лучший корпус. Прямо у моря.

– Спасибо. – Холин встал.

– Подождите, я прослушаю вас.

– Но мы и так уже долго… Наверно, очередь…

– Раздевайтесь.

Он разделся до пояса. Она встала, взяла стетоскоп. Она оказалась ниже его ростом, несмотря на каблуки. На своем плече Николай Егорович почувствовал ее дыхание.

– Повернитесь спиной. Не дышите… Можете дышать…

– Спасибо вам. Вы такая добрая. Даже дышать разрешаете.

Но она не приняла шутки.

– Завтра я дежурю. Придете утром в это же время. А сейчас мои рекомендации такие. Больше гуляйте. Но не переутомляйтесь.

– Спиртного ни грамма, – напомнил Холин.

– Ни грамма. Познакомьтесь с кем‑ нибудь.

– С женщиной? Небольшое курортное приключение?

– Не обязательно. Но интересная компания вам не повредит. Во всяком случае отвлечет. Желаю всего хорошего. До завтра.

У дверей он задержался.

– Передо мной у вас были мужчина и женщина. Я за ними наблюдал. Они такие разные… У них серьезно?

– У мужчины – нет. У женщины – да.

– До свидания.

– Всего хорошего. Завтра я жду вас.

– До завтра.

Он вышел и бесшумно прикрыл за собой дверь. Он чувствовал, что она смотрит ему вслед.

* * *

В коридоре Холин столкнулся с девушкой, которая ночью провожала его во дворец. Она узнала ночного гостя. Улыбнулась широким круглым лицом.

– Нашли тогда столовую?

– Нашел. Указания были точными.

– Вы от Антонины Петровны?

– Да.

– Это моя начальница. Я у нее сестрой работаю.

Девушку так всю и распирали молодость и здоровье. Халат был ей тесен, топорщился со всех сторон, и оттого девушка казалась вся какой‑ то угловатой, точно рояль под чехлом.

– Как вас зовут?

– Яна…

– Милая Яночка, вы не проводите меня к администратору? Из вас получается чудесный проводник. Или вы сильно заняты?

Девушка вспыхнула.

– Провожу. Это совсем близко, в соседнем корпусе. Пойдемте.

Она решительно зашагала вперед. Холин пошел следом. Непослушный халат от быстрых движений лез вверх, обнажая крепкие, налитые ноги. Яна сердито одергивала халат, чувствуя, что Холин смотрит, старалась отвлечь его внимание разговором:

– Вы хорошо спали?

– Неплохо. (Знала бы она про человека, душившего его ночью рогаткой. )

– Позавтракали?

– Позавтракал.

– Нравится вам, как у нас кормят?

– Ничего.

– У нас повар хороший. Мы его из Ялты переманили. Он там в кавказском ресторане работал. Когда в меню будут шашлыки, обязательно закажите. Не отличишь от настоящих.

– Непременно закажу, – пообещал Николай Егорович. – Только мне шашлыки не положены.

– Ничего… Один раз можно. Я вам устрою.

Они вышли из корпуса и стали спускаться по аллее вниз к небольшому, очевидно административному, зданию. Сейчас они шли рядом, и Яна вздохнула с явным облегчением. Но теперь халат мучил ее спереди, и девушка, смущаясь, расстегнула его, освобождая большую грудь в ярко‑ красной кофточке.

– Вы издалека?

– Да.

– С чем?

– Инфаркт.

– Ну… такой молодой… – Она с любопытством посмотрела на него, словно инфаркт был невесть какая заслуга; Холину даже показалось, что Яна ожидала увидеть на его груди орден.

Дальше шли в молчании. Яна почтительно поглядывала на наго.

– А что, – спросил Николай Егорович, – Антонина Петровна хороший врач?

Девушка тряхнула рассыпанными по плечам белыми крашеными волосами.

– Очень, – сказала она горячо. – Очень.

– Но она, по‑ моему, еще совсем молодая.

– Ну и что? Она врач от рождения. Она душой лечит, а не лекарствами!

– Давно она у вас?

– Нет, первый год. Только что из института.

– Ого! И сразу в «наркомовский». Наверно, рука есть?

– Никакой руки! – Яна сердито посмотрела на Холина. – Своим трудом. Институт она кончила на пятерки и поступила в заочную аспирантуру. Вот она какая! И все у нас ее здесь любят. – Девушка понизила голос. – Через два года наша заведующая на пенсию уходит. Она, наверно, заведующей будет.

Холин присвистнул.

– Ну и дела! Совсем еще девчонка – и заведующей. А жених у нее кто?

Яна даже остановилась.

– А вы откуда знаете?

– Сама рассказала.

– Ну вы и жук! Ох, простите, вырвалось…

– Ничего, ничего. Врач?

– Как же так… она вам сразу…

– А я умею расспрашивать. Врач?

Яна оглянулась и понизила голос:

– Если она уж сама вам рассказала… Он у нее натуральный доцент…

– Как это понять? – удивился Холин.

– Ну… теперь натуральный, еще недавно был на должности, а без диплома. Они скоро должны пожениться. Они этой зимой должны были пожениться, но он защищаться должен был, и они отложили до лета.

– От кого защищаться? – сделал Николай Егорович вид, что не понял.

– Диссертацию защищать… Ах, вы шутите, – Яна обиженно насупилась.

– Ну… ну… это я так… Глупый юмор. Я обладаю чувством глупого юмора. – Холин дотронулся до руки девушки. Рука была полной, упругой, горячей, словно утюг. Николай Егорович даже отдернул руку, как от горячего утюга. – Ну у вас и тело!

– А что? – испуганно спросила девушка.

– Да так…

– Плохое?

– Мне нравится.

– Нравится… Ничего вам не нравится… Я слишком полная, потому что торты и пирожные люблю. И все молочное.

– Это у вас такая конституция, – утешил Николай Егорович. – Наследственность крепкая. И детство было лучезарное.

– Вы любите полных?

– Ну не совсем чтобы…

– Обратили внимание, какая у Антонины Петровны фигурка? Закачаешься! А ножки! Будь я мужчиной, я бы с ходу в нее влюбилась. А то я… Дружила я с одним. Так он знаете как меня прозвал?

– Как?

– Бидоном со сливками.

– Мерзавец.

– Нет… он хороший… Это я… Я с первого мая сажусь на диету. Буду пить один чай без сахара с огурцами.

– А почему с первого мая?

– Так… Жарко будет. В жару легче голодать. Да и огурцы свежие пойдут.

– Почему именно с огурцами?

– Огурцы жир растворяют. Разве вы не знаете? Вот мы и пришли. Первый этаж – сразу направо. Я пошла. Вам когда Антонина Петровна назначила? Завтра? Она завтра дежурит, а я только до обеда. Мы в горы пойдем. Я, когда в горы хожу, сразу полтора килограмма сбрасываю. Пошла… Только вы не смотрите мне вслед. Ладно?

– Ладно. А почему?

– Сзади я еще толще кажусь.

– Откуда вы взяли?

– Так. Знаю. Идите.

Николай Егорович пошел. У крыльца он все‑ таки не выдержал и оглянулся. Яна стояла на месте и грозила ему пальцем.

– Вот… А обещали… Я вам укол болезненный сделаю. Будете знать!

* * *

Пятый корпус, куда поселили Холина, действительно стоял возле самого моря, почти на краю обрыва. Было, видно, недавно построили. Еще пахло краской, все сияло: стены, полы, окна. Мебель выглядела тоже так, словно только что из магазина. Она была выдержана в радостных тонах: красном, коричневом, синем.

– Финская, – с гордостью сказала дежурная, подвижная седая старушка. – По спецзаказу. Вы уж поосторожнее с нею. Хорошо?

– Хорошо, – пообещал Николай Егорович.

– Да вас сразу видно – аккуратный и непьющий. А другие… не приведи господь… Вроде бы и не больные. Приехать не успеют, скорей за бутылку да за курево. Льют, жгут, ногами топчут. Сходите для любопытства в первый корпус. Три года назад такую же мебель завезли. А что осталось? Каркас и лохмотья.

– Каркас и лохмотья?

– Ну да! Каркас и лохмотья, – почему‑ то обрадовалась старушка удивлению Холина. – Как животные, волками обглоданные. И диваны, и стулья, и кровати.

– Я буду очень бережно относиться к мебели, – торжественно заверил Николай Егорович.

– Да я уж вижу. Приличного человека сразу отличишь.

Они дошли до тридцать шестой комнаты. Старушка открыла ее ключом.

– Вы первый.

– На двоих?

– На двоих. Сегодня второго подселят. Хоть бы тоже приличный попался. О господи! – вздохнула дежурная. – Каждый раз волнуюсь, когда новенького привозят. Лишь бы не куряка попался. Вы‑ то сами куряка?

– Нет, не куряка.

– Слава тебе богу! И себе хорошо, и людям. Я думаю – злейшего врага людям, чем куряка, нет на свете. Мало – сам себя угарным газом травит, так других задушить норовит, не говоря уже о мебели. Особенно о полированной. Вы вот человек образованный, скажите, что с ними, с куряками, происходит? Как полированную мебель куряка увидит, так и норовит в нее цигаркой ткнуть. Почему бы это, а?

– Инстинкт, наверно.

– Какой же это может быть инстинкт?

– Ну… не знаю. Возможно, это им пепельницу напоминает.

– Господи! Тыщерублевый гарнитур – пепельница? Да не то они сумасшедшие – эти куряки? И две пепельницы я на каждого куряку ставлю.

– Ну это я так предположил.

– Вот цигаркой ткнул. Вот и вот. На боку, – старушка показала места ожогов на полированной поверхности шкафа. – Какая же это пепельница, если пепел вниз падает? Ну, отдыхайте…

Дежурная ушла. Холин огляделся. Комната была большая, светлая, вся залитая утренним солнцем. На окнах плясали зайчики от шумевшего рядом моря.

Николай Егорович вышел на балкой. Море было почти под балконом. Солнце стояло еще не очень высоко; его лучи косо падали на маленькие волны, отражались, дробились; вода, солнце, небо смешивались, все кипело, бурлило, сверкало, мельтешилось; казалось, в котле варится какой‑ то необыкновенный сказочный напиток.

«Наверно, так выглядит живая вода, – подумал Холин. – Смесь из солнца, моря, ветра и неба…»

Он постоял на балконе, слушая легкое утреннее дыхание моря и глухой шум старых сосен под обрывом. Кроме этих звуков, больше ничего не было слышно; только едва доносился приглушенный расстоянием женский смех, но смех был таким легким, естественным, что не нарушал природных звуков, вплетался в них, и казалось, что он рождался тоже из ветра и кипения света в море.

Пахло водорослями, хвоей, мокрым камнем, высохшим на солнце прошлогодним ковылем и белилами – от покрашенных дверей, окон, стен, лоджии. Все это создавало впечатление чистоты, свежести, покоя…

У Холина сладко сжалось сердце. Он постоял неподвижно, закрыв глаза, подставив лицо солнцу.

«Выкарабкаюсь, – подумал Холин. – Надо выкарабкаться…»

Лицу стало горячо. На глаза давили тяжелые горячие красные слитки. Николай Егорович с трудом разлепил веки и передвинулся в тень от стены лоджии. Сразу повеяло ветерком, изменились запахи, Теперь пахло холодным грибным дождем, снегом, прихваченными в саду первым морозцем астрами, только что постиранным в реке бельем, но не с мылом, а с белой глиной, как стирали во время войны…

Николай Егорович перегнулся через балкон и посмотрел влево. Старый парк, изрезанный аллеями, проткнутый лужайками, на которых стояли мраморные скульптуры, желтели клумбы, пускали струи фонтанчики. Белели корпуса санатория; кое‑ где неторопливо гуляли больные, спешили люди в белых халатах.

Направо парк переходил в лес. Одной стороной лесопарк круто взбегал вверх, и там, высоко, у самого неба, спокойным светом светились церквушка и еще какое‑ то здание, едва видное среди деревьев; другая сторона полого спускалась к морю, переходила в узкий длинный пляж, желтой подковой охватывающий зеленое море, словно обруч волос модницы, решившей покраситься в необычный цвет. Из леса высовывалась какая‑ то вышка, а от берега устремлялась в море каменная дорожка, увенчанная башенкой, это был маяк – сразу догадался Холин. Отсюда строения совсем казались крошечными игрушками.

Казалось, если одной рукой снять со скалы церквушку и непонятное строение, а другой захватить вышку и маяк, то пейзаж в целом от этого ни капельки не пострадает, даже выиграет, станет девственным, каким он и был миллионы лет назад и каким, может быть, станет, если человек прекратит существовать как вид. Холин читал недавно повесть одного японского писателя, где высказывалась мысль, что скоро человек перестанет существовать как вид, а на земле останутся лишь две цивилизации: деревья и киты. Деревья и киты, утверждал японский писатель, – это цивилизации, которые мы никак не можем понять.

«Надо сходить посмотреть и маяк, и вышку, и церквушку, и то непонятное строение, – подумал Холин. – Пока деревья и киты не захватили их. – Холин усмехнулся. – Или пока я сам не умер. Это уж наверняка случится быстрей. Надо завтра же успеть что‑ нибудь посмотреть».

Николай Егорович зябко передернул плечами – в тени было холодно, и снова выдвинулся на солнце. Солнце едва заметно переместилось вправо, и картина с кипящей живой водой немного изменилась. В слепящем вареве появились темные пятнышки, которые кружились в нем, словно действительно их будоражило струями воды; сам котел слегка потускнел и немного вытянулся в сторону балкона и стал напоминать короткую лунную дорожку в небольшом лесном озере, заросшем камышинками, в тени которых прятались русалки и кикиморы.

Ощущение лесного лунного озера было столь сильным, что Николай Егорович вдруг явственно ощутил запах раздавленной его ногами сочной травы, родниковой воды, настоянной на прошлогодних листьях, мокрой от росы спелой ежевики, запах тины, лягушек, дыма от костра… На третьем курсе института однажды в выходной они ночевали на берегу вот такого озера, и Холин влюбился в девушку, которую привел с собой его сокурсник. Они ушли от костра к озеру, почти всю ночь бродили по берегам, утопая в грязи, Холин рвал и дарил девушке какие‑ то болотные цветы, они целовались и под конец поклялись друг другу в вечной любви. А потом на него напал сокурсник, который выследил их, ранил Холина перочинным ножом в щеку, насмерть перепугался вида крови; сокурснику стало плохо с сердцем, они вдвоем с девушкой тащили его почти два километра до палатки.

Потом сокурсник стал доцентом, девушка вышла замуж за продавца магазина «Мясо – рыба», а у Холина навсегда остался шрам на правой щеке. Николай Егорович потрогал шрам. Пожалуй, изо всей этой истории выиграл лишь он один; после ранения, со шрамом, лицо его приобрело мужественный оттенок.

– Можно?

Послышался скрип двери, чье‑ то дыхание, стук тяжелого предмета, со всего маха поставленного на пол.

– Есть тут кто‑ нибудь?

Николай Егорович выглянул в комнату. В коридорчике стоял высокий человек в коричневом плаще, в коричневой шляпе, с коричневыми усиками и тряс правой ладонью.

– Уф! Не могли лифт сделать! Всегда чего‑ нибудь да забудут. У нас в одном доме туалеты забыли сделать. Въехали люди, а туалетов нет. Потом метались до утра по всему городу. Вот была умора!

Человек был тощий, скуластый, черный лицом. На вид он был старше Холина, но ненамного.

Новый жилец снял, повесил на вешалку плащ, шляпу и оказался в полосатом коричневом костюме, при галстуке в крупный горошек. Костюм ладно сидел на нем.

– Ну, давай знакомиться, – человек протянул черную широкую ладонь. – Георгий. Можно просто Жора Давай сразу на «ты», а? Все равно рано или поздно придется, так лучше уж сразу. Не люблю я это «выкание».

– Ну что ж, давай. Николай, – Холин пожал протянутую руку. Рука оказалась крепкой.

– Ты откуда?

Холин назвал свой город.

– А я из Казахстана. Наполовину русский, наполовину казах. На стройке вкалываю. А ты?

– На заводе.

– Один черт. Производство. Это хорошо. А я боялся – с канцелярией поселят. Я канцелярию не люблю, хотя понимаю, что дело нужное. Ты куришь?

– Нет.

– Это плохо.

– Почему?

– У некурящих развивается комплекс неполноценности.

– Никогда не слышал о такой теории.

– И не услышишь. Это моя теория. Суть ее вот в чем. Курящий все время занят. То достает сигарету, то чиркает спичкой, то затягивается, то дым выпускает; он все время, как говорится, при деле. Ему некогда копаться у себя в душе. А некурящий все время в свободное время копается, ищет, анализирует, сомневается и неизменно докапывается до чувства собственной неполноценности. Ну как теория?

– Надо проанализировать.

– Давай. А я пока чемодан распакую.

Жора схватил чемодан и поволок его к своей кровати. Чемодан был очень тяжелый.

– Камни со стройки? – спросил Холин.

– Ага. Ты обладаешь чувством юмора?

– Плохим.

– Не камни. Сейчас увидишь – Жора рывком бросил чемодан на кровать. – Слушай, у нас что, дежурная с приветом?

– Что случилось?

– Закурил я в холле, как она психанет. Как стала меня поливать, даже в бред впала. Про мебель какую‑ то стала плести, полированный шкаф, дырки в шкафу, пепельницу какую‑ то. Я задом, задом и как рвану по лестнице. Не люблю психов.

– Это она за наш шкаф волнуется, – пояснил Холин. – Кто‑ то принял шкаф за пепельницу.

Жора осмотрел шкаф.

– Действительно… Какой‑ то гад тушил сигареты. Пьяный был. Точно, пьяный. У пьяного все плоскости смещаются. Вот ему и показалось, что‑ то внизу блестит. Он и ткнул окурком. Думал, пепельница. Ну нам это не грозит.

– Не балуешься?

– Стараюсь.

– Здоровье?

– И это тоже. Но главное – я заводной. Если заведусь… Лучше не заводиться.

– Это точно. Заводиться – последнее дело.

– Тоже бывает?

– Бывает…

– Ты с чем сюда?

– Инфаркт.

Жора присвистнул.

– Ну, даешь… Сколько лет?

– Сорок. Инфаркт помолодел.

– Не настолько же. Мне это не нравится Производственный, хоккейный или домашний?

– Всего понемножку. А у тебя что?

Жора достал из кармана ключик и принялся возиться с чемоданом.

– У меня, брат, тоже не сахар. Сердце останавливается. Ночью. Бьется реже, реже, а потом и вовсе остановится Вскочишь, раскачаешь его, запустишь, глядишь – опять застучало. Вроде бы как сломанный будильник. Встряхнешь – он и пошел. Ты ночью встаешь?

– Встаю.

– Часто?

– Раза два.

– Я тебя прошу, включай свет и смотри на меня. Если лежу синий – хватай и тряси, пока не проснусь. А дальше я уж сам.

– Веселенькое дело.

– А что сделаешь? Идет?

– Идет… А врачи что говорят?

– Утешают. Говорят, умрешь легкой смертью. Заснешь и не проснешься. Я, когда узнал, страшно огорчился, нечестно как‑ то получается. Ты умер и не знаешь, что умер. Не по‑ человечески как‑ то. Если уж умирать, так знать надо хотя бы за полгодика, чтобы наставление ближним дать, завещание составить, гульнуть как следует, так сказать, дать банкет по случаю ухода в лучший мир. А то заснул – и не проснулся. Скучно и неинтересно, а они утешают. Так что ты, Коля, буди, не стесняйся, меня ночью. Будем трясти мой будильник, пусть стучит. Верно?

– Пожалуй, верно. Належаться успеем.

– Я тоже так считаю.

Жора открыл наконец свой загадочный чемодан, и взору Холина предстала удивительная картина. Чемодан был полон бутылок с коньяком, переложенных какими‑ то темно‑ коричневыми жгутами.

– Ого! – вырвалось у Холина. – Вот это запасец!

– Это я не для себя, – пояснил Жора. – Это для дам.

– Для каких дам? – удивился Николай Егорович.

– А с которыми знакомиться буду. Я страшный бабник.

– Вот как…

– Да… Я жуткий бабник, – Жора протянул Холину скрюченную штуковину. – На, пожуй – это сушеная дыня.

Николай Егорович недоверчиво взял брусочек, похожий на корень какого‑ то дерева.

– Жуй, жуй. Не бойся. Сильная штука Поднимает тонус. Особенно если перед этим стакан коньяку тяпнешь. Сразу жить хочется. Налить?

– Нет, спасибо.

– Боишься завестись?

– Да нет… как‑ то с утра…

– С утра только и пить День становится длинным‑ предлинным, а конец в дымке. Конца вроде бы и не видно вовсе. Как в детстве. В детстве конца не видно. Ну ладно, не хочешь – не надо. Подождем настроения. Настроение лишь дамы дают. Кстати, как тут насчет дам?

– Не знаю…

– Не интересуешься?

– Да так… Когда как…

– Зря. Очень отвлекает от самокопания и предотвращает наступление комплекса неполноценности. Ну, как дыня?

– Вкусная.

Холин с удовольствием жевал коричневый корень. Дыня пахла пыльным полем, горячим солнцем и полынью. Возникала картина бескрайнего, дрожащего в знойном мареве простора, усеянного желтыми, потрескавшимися валунами. По полю медленно движутся женщины, срывают, поднимают на руки горячие валуны, прижимают их к груди, как младенцев…

– Это ваши?

– Не… Друг прислал из Туркмении. Специально для угощения дам.

– А коньяк ваш?

– Коньяк наш. Перед отъездом ящик купил. Все равно чемодан забивать чем‑ то надо. Барахла у меня нет. Я барахло не люблю. Да и дамам, между нами говоря, барахло до лампочки. Им бы человек был повеселей. Перед веселым человеком ни одна дама не устоит. Это я точно тебе говорю. Дамы не любят сосредоточенных. Пусть ты самый что ни есть раскрасавец мужчина, а если сосредоточенный, то она к тебе с отвращением. Поверь мне. Это опыт. Пожалуй, самое ценное, что я накопил в жизни. Вот так‑ то, Коля.

Жора принялся вынимать бутылки из чемодана и ставить их в шкаф.

– На случай какой проверки, – подмигнул он. – В чемодан могут заглянуть, а в шкаф не догадаются. Простая психология. Чемодан – предмет чужой, а значит, подозрительный, шкаф же животное свое, а значит, ему больше доверия. Верно?

– Возможно.

– Не возможно, а точно. Ты был у врача?

– Был.

– Я тоже. До понедельника мы вольные птицы.

– Мне завтра утром опять идти.

– Зря. Чем больше с врачом в контакте, тем хуже. Он привыкает тебя лечить, а ты лечиться. Устанавливается такой нехороший контакт. Ты мне – я тебе. А в результате что? Он думает о тебе, а раз он думает о тебе, то ты думаешь о нем. А раз ты думаешь о нем, то думаешь о своей болезни. А раз думаешь о болезни, то думаешь о смерти. А раз думаешь о смерти, то сам приближаешь ее. Логично?

– Вполне. Это тоже опыт?

– Да. Я так все и сказал своему эскулапу.

– У вас Антонина Петровна?

– Нет. У меня мужик. Иосиф. Бородатый такой, большой, как разбойник. Я ему свою теорию выложил, он с ходу понял и отпустил с миром. Я вообще эскулапов мужиков больше люблю. Ему можно напрямую все выложить. А с эскулапками нужна дипломатия. Ти‑ та‑ ти да та‑ та‑ та…

– Но зато женщины внимательнее, нежнее, добрее.

Жора даже остановился, прижав бутылки к пруди, и замахал свободной рукой.

– Выбрось! Выбрось из головы еретические мысли! А то так недолго и влюбиться во врачиху!

– А что, разве нельзя?

– Самое страшное, что может быть!

– Почему же?

– Ну как же! Глупый ты, что ли? Как же ты будешь с ней миловаться, если она насквозь тебя видит? Печенку там, селезенку, кишки!

– Мало ли что… Привыкнешь.

– Никогда не привыкнешь. Врач – это ходячий рентген. Разве можно привыкнуть к рентгену? Миловаться с рентгеном… Уж уволь, брат Николай. Нам чего‑ нибудь попроще, потемней. Слушай, двигаем сейчас на пляж. Не будем терять драгоценного времени! Знакомиться, знакомиться и еще раз знакомиться! Пока не расхватали. Народ тут ушлый. Знает, что любовь продлевает жизнь. Наш заезд был большой, так что, может быть, не всех еще порасхватали. Боже мой, двенадцатый час! Два с лишним часа уже идет кадрение! Придем к шапочному разбору! Останутся одни лахудры!

Жора засуетился, захлопнул чемодан, бросил его под кровать, выбежал на балкон, свесился вниз, вглядываясь в пары, словно собирался предотвратить «кадрение», потом схватил шляпу и крикнул:

– За мной, брат Николай! Вира помаленьку, майна!

Холин, невольно поддавшийся возбуждению, исходящему от соседа, выбежал следом за ним. Жора уже топотал где‑ то на первом этаже.

– Дверь! Дверь закрой, куряка! – послышался гневный голос дежурной. Видно, антиникотинная старушка с первого взгляда невзлюбила взбалмошного строителя.

* * *

Они быстро шли по пляжу. Пляж был длинный, но очень узкий. Метров пять‑ шесть, и чистый желтый песок упирался в отвесную скалу, в которой кое‑ где были прорублены ступеньки или виднелись ржавые канавки – по ним, наверно, стекали в море дождевые потоки. Море было спокойным, оно лениво шевелилось, иногда лишь вздыхало, приподнималось и облизывало горячие валуны на самом краю пляжа. Потревоженные сонные валуны недовольно шипели, снова высыхали, и море опять слизывало сухость влажным языком. Не поймешь – то ли настойчивая злая шутка, то ли нежная забота матери о чистоте своих детенышей.

Но в шторм, видно, море бушевало на пляже вовсю. Даже скала имела шрамы и едва затянувшиеся раны. Несколько деревьев сорвались с обрыва и лежали у основания скалы вместе с комьями земли, из которых в разные стороны, как щупальца, торчали корни. Деревья остались живы – на них уже набухали почки, а на одном даже какие‑ то птицы начали вить гнездо.

Народу на пляже было много. Большинство по двое, по трое прогуливались вдоль кромки моря, некоторые одиночки стояли в задумчивой позе, вглядываясь в море, которое слепило как зеркало, но многие уже открыли купальный сезон. Вдоль пляжа, словно разбросанные взрывом, лежали тела, мужские и женские, но преимущественно женские; в купальных костюмах, белые, розовые, смуглые, сухие, мокрые, толстые, худые, стройные.

Жора быстро шел по пляжу. Холин едва поспевал за ним.

– Нет! Нет! Не то! – время от времени говорил строитель. – Слишком толста! Это бабушка! Привет нашим предкам! Эта ничего, но уже закадрена. Ага… Стоп! Чуть не проскочили! Сдай немного назад, брат Коля!

Они вернулись назад и остановились возле лежащей лицом вниз блондинки. Блондинка распласталась в купальном костюме на банном полотенце, спрятавшись от холодного ветерка с гор за огромным валуном. Рядом с ней были небрежно разбросаны солнцезащитные очки, журнал, пляжная сумочка.

Несколько секунд Жора внимательно рассматривал блондинку, потом поднял вверх палец.

– То, что надо, – прошептал он.

– А лицо? – тоже шепотом спросил Холин.

Строитель махнул рукой и на цыпочках стал подкрадываться к женщине. Но она услышала его шаги, привстала, щурясь на солнце.

– Вы не скажете, сколько времени? – быстро спросил Жора. – А то мы опаздываем.

– Куда же вы, интересно, опаздываете? – довольно доброжелательно спросила блондинка.

– На коктейль.

– Ах, на коктейль. В луна‑ бар?

– Солнце‑ бар, не путайте с солнцедаром. Как вы смотрите прогуляться на коктейль?

– Вы очень любезны, но я не люблю коктейли.

– Мало ли что не любите. Это процедура. Я имею в виду кислородный коктейль. А вы что подумали?

– А я подумала – из шампанского и коньяка.

– Так это называется «бомбочкой». Я бы так и сказал: «Девушка, можно вас на «бомбочку».

Разговаривая с Жорой, блондинка пристально смотрела на Холина. Холин тоже смотрел на нее. Николай Егорович узнал ее, а она узнала его. Это была Мальвина. Соседка по купе, кукольный режиссер, Мария Петровна из сна.

– Здравствуйте, – сказал Холин.

– Здравствуйте, – ответила Мальвина.

Жора слегка опешил.

– Что это значит? – Строитель недовольно посмотрел сначала на одного, потом на другого.

– Это значит, милый, разговорчивый юноша, что мы знакомы, – сказала Мальвина. – Да садитесь, молодые люди, не стойте мрачными черными тенями. Зачем вы явились на пляж в темных костюмах, как на официальный прием? – Женщина подвинулась, освобождая место. Место было на одного. Холин сел. От Мальвины пахло разогретым телом, кремом и морем. Жора прислонился к валуну и стал саркастически смотреть на эту парочку: одна в купальном костюме, другой в парадном черном костюме при галстуке.

– Как вы сюда попали? – опросил Холин, стараясь не смотреть на полуобнаженную Мальвину. Он уже отвык от подобных картин. – Вы же ехали подготавливать гастроли.

– Этим я сейчас как раз и занимаюсь.

– Я и не знал, что подготовка идет таким образом.

Мальвина рассмеялась.

– У меня здесь центр. Гастроли будут по санаториям. Я их должна все объездить, а здесь мне выдали комнатку. Главврач знакомый, любит куклы.

– Каких он предпочитает, блондинок или брюнеток? – подал реплику Жора.

– Блондинок.

– Я так почему‑ то и подумал, – Жора кивнул и опять принял саркастическую позу.

Мальвина взяла журнал, машинально полистала его.

– Да… Жизнь полна неожиданностей… Кто бы мог подумать…

– Я вас видел во сне, – сказал Холин. – В ту ночь, в поезде. Даже во сне узнал, как вас зовут. Интересно, совпадет или нет. Мария… Мария Петровна…

Мальвина удивленно глянула на него.

– Мария Викторовна. Бывает же… А ну‑ ка расскажите сон.

Холин рассказал сон, опустив убийство Лукашова. Мария Викторовна слушала с интересом, не перебивая, потом сказала задумчиво.

– У меня действительно жила мама в этих краях. Сейчас она умерла. Может быть, я разговаривала во сне, и вы услышали… тоже во сне…

– Возможно.

Она покачала головой.

– Как хорошо, что мы встретились, а то я бы никогда не узнала про такой интересный сон. Кстати, я так и не знаю, как вас зовут.

Жора отделился от камня.

– Может, хватит про сны, а, братья и сестры? Давайте придумаем что‑ нибудь поинтереснее.

Главреж посмотрела на него:

– Например?

– Ну, например, пойдем гулять вдоль моря… Вы возьмете свою соседку… У вас есть соседка?

– Есть.

– Она хорошо сохранилась?

– Неплохо для своего возраста.

– На сколько тянет?

– Кило или лет?

– Лет.

– Под восемьдесят.

– Отпадает, – быстро сказал Жора.

– Почему же? Она интересный собеседник. Много видела. Врач‑ окулист… – Мальвина не улыбалась.

– Тем более отпадает. Ладно, слегка видоизменим план. Гуляем пока втроем, а там видно будет.

– Гуляем, и все? Это скучно.

– Гуляем… ну еще пьем коньяк и закусываем сушеной дыней.

– Я не пью.

– Инфаркт, диабет, гепатит, хронический алкоголизм?

– Предубежденность.

– Да… Это самое серьезное. Тогда сделаем так. Гуляем, едим дыню и запиваем коньяком. Как компотом. Это можно?

Мария Викторовна рассмеялась.

– Ну и хитрец вы. Запивать, конечно, можно.

– Тогда побыстрее одевайтесь – и в путь.

Главреж не спеша стала собирать свои вещи в сумку.

– У меня создалось впечатление, милый юноша… Кстати, вы даже не представились.

– Георгий. Можно просто Жора. Почему вы упрекаете меня, а его нет? А он ухитрился ехать с вами несколько суток и не представиться.

– Он еще не опытный, а вы, по всему видно, закоренелый. Так вот, милый юноша, у меня создается впечатление, что вы спешите жить.

– У вас сложилось совершенно правильное впечатление. Я ценю каждую минуту. А вот вы прожигаете свою жизнь. В буквальном и переносном смысле. Вы часами жаритесь на солнце. А кому это надо? Никому. Ни вашему организму, ни окружающим.

– Я хочу быть красивой.

– Вы и так красивы.

– Где доказательства?

– Первое доказательство, что я прошел мимо десятков тел и остановился возле вашего. Остальные доказательства вы получите позже.

– Вы очень самоуверенны… Почти нахальны… Отвернитесь.

Жора и Николай отошли в сторону и деликатно повернулись к Мальвине спиной.

– Класс, – сказал Жора. – Немножко рыльце свиноватое, но зато все остальное… Но и к рыльцу как‑ то привыкаешь… как‑ то привыкаешь… Своеобразное рыльце. Притягивает. Чур, моя.

– Почему это твоя? – запротестовал Холин. – Я с ней первый познакомился.

– Мало ли что первый познакомился. Я, может быть, с половиной женщин Алма‑ Аты первый познакомился. Так что теперь, мне считать Алма‑ Ату своим гаремом?

– Ты на меня Алма‑ Атой не дави.

– Я остроумней. Она на меня больше реагирует, чем на тебя.

– А я про нее сон видел и ее мать видел. Она очень растрогалась.

– Мало ли я про кого сон вижу. И матерей, и сестер, и двоюродных братцев. Так что из того? Объявлять этих дам своей собственностью?

– Значит, дуэль?

– Другого выхода нет.

– На чем деремся?

– На коньяке. Кто кого перепьет.

– Опасно. Можно не заметить, как очутишься в лучшем мире. А это нам обоим сейчас ни к чему.

– Да… Это верно… Тогда на чем же?

– Может быть, на дыне? Кто больше съест.

– Дыню жалко… Съедим чемодан, а потом чем закусывать?

– Верно…

Соперники задумались.

– А пусть она сама из нас выберет, – сказал Холин.

– Верно… А как?

– Давай так… Пойдем вместе куда‑ нибудь подальше… Ну, допустим, на маяк. А потом молча разойдемся в разные стороны. За кем она побежит, тот и победил.

– Голова! – обрадовался Жора. – И смертельного исхода не будет, и дыня цела, и погуляем, маяк посмотрим. Молодец, честно говоря, не ожидал. Начинаешь обтесываться. Сказывается мое присутствие.

Сзади раздался шорох.

– Можете смотреть.

Они оба разом оглянулись. Возле них стояла изящная женщина в кремовом костюме. Желтые волосы разбросаны по плечам, через руку переброшен легкий светлый плащ, на лице большие черные очки.

– Ух, ты! – вырвалось у Жоры.

– Нравлюсь? – Мальвина медленно повернулась кругом, давая собой полюбоваться.

– Лопух, – сказал Жора. – Огромный червивый лопух! Ехать двое суток с такой женщиной и отпустить ее просто так. Не узнать ни имени, ни адреса. Это только самый распоследний дурак… Сон… Вместо того чтобы целовать такую красавицу, он смотрел про нее сон! Это же кинокомедия. Комедия с трагедией!

– Недозволенный прием, – запротестовал Холин. – Прием, недостойный мужчины. Борьба должна быть честной. Я же не рассказываю, что у тебя половина Алма‑ Аты…

– Рассказывай! Я не боюсь этого.

– У него половина Алма‑ Аты любовниц? – догадалась Мария Викторовна.

Жора потупился:

– Ну, допустим, слухи несколько преувеличены…

– Но все равно – это подвиг. Так, милые юноши, куда мы пойдем?

– На маяк, – сказал Холин.

– Почему именно на маяк?

– У меня план… Посмотреть маяк, вышку, церковь и какое‑ то здание возле церкви.

– Ну что ж… Я уважаю все, что делается по плану. На маяк так на маяк.

– Только надо захватить коньячку и дыню. Пойдем мимо нашего корпуса. Обед пропустим?

– Пропустим, – сказали Мальвина и Холин дружно. Все трое были возбуждены предстоящей прогулкой.

Мальвина смеялась и, откидывая плащ за спину, явно демонстрировала свою фигуру. Видно, она была довольна, что кончилось ее одиночество.

Узкая дорога, скорее широкая тропа, вилась вдоль моря, то взбегая на невысокий холм, то опускаясь в долину. Вокруг шумело безбрежное сосновое царство. Солнце пробивалось сквозь лапы раскачиваемых ветром деревьев и, раздробленное иглами, образовывало на земле сотканный из света и тени ковер. Ковер шевелился под ногами, и Холину казалось, что он идет по шаткому дырявому настилу, переброшенному через бездну.

Кроме шума сосен, и иногда цоканья белки, да редкого одинокого крика ворона, словно прилетевшего из сказки, чтобы попугать добрых молодцев, ничего не было слышно. Ровно гудел ветер, но иногда наступала пауза и проявлялись другие, более потаенные звуки: поскрипывание стволов, словно деликатное постанывание стариков, когда они не одни; мягкие удары шишек и отмерших сучьев о землю; шуршание кого‑ то в желтой слежавшейся хвое; далекое, как воспоминание, гудение самолета; и ровный, сразу неприметный, естественный, как жизнь, гул, который, казалось, заполнял все свободное пространство: и небо, и воздух между деревьями, и землю между травинками – это волновалось вечным движением море.

Но вот налетел снова порыв ветра, и все эти звуки смазывались, прятались, уступали силе, сливались в единую симфонию, симфонию пронизанного бризом солнечного соснового леса.

И запахи тоже подчинялись силе. Когда было тихо, пахло смолой, хвоей, теплой землей, пыльными шишками, молодыми, только что народившимися грибами, спокойствием, мудростью, молодостью; хотелось лечь на слежавшуюся плотную рыжую хвою и лежать до самого вечера, глядя в небо, вспоминая детство, мечтая…

Когда дул ветер, запахи менялись, становились взбудораженными, тревожными… Пахло близким предштормовым морем, грозой, мокрым от только что сошедшего снега лугом, горными вершинами, безлюдными голыми скалами, на которых сидят сердитые нахохлившиеся птицы… Сердце билось неровно, взволнованно, голова кружилась… Хотелось выбраться скорей из растревоженного леса, взбежать на вершину, откуда бы открывалось покрытое белыми барашками море… И чтобы мелькнул парус лодки… И броситься вниз, и замахать руками, закричать, чтобы забрала с собой в море лодка… И потом лежать на корме, накрывшись брезентом, пахнущим свежей непогодой, и слушать удары волн о борт, и глядеть в вечереющее небо, догадываясь, где будут проступать уже близкие бледные звезды…

– Юноши! Смотрите! Смотрите, какое чудо! – Мальвина неожиданно прыгнула в сторону, как коза, и побежала между частоколом низких елочек.

Жора и Холин разом глянули в ту сторону. За елочками нежно розовело что‑ то большое, пушистое, словно в той стороне растянули розовый занавес перед веселым, праздничным детским представлением.

Они быстро пошли следом за Мальвиной и вдруг остановились, пораженные необычным зрелищем.

Лес на склоне был вырублен, насколько хватало глаз, и вместо хмурых сосен и елей росли тонкие хрупкие деревца, с ног до головы покрытые розовыми цветами. Казалось, что в каком‑ то сказочном ревю выбежали сотни молоденьких девушек, закрылись розовыми накидками и застыли, давая собой полюбоваться зрителям.

– Миндаль, – сказал Холин. – Это цветет миндаль.

– Идите сюда! Юноши! Идите сюда! – Мария Викторовна легко бежала вверх по склону, мелькая светлым пятном среди розового тумана. Они устремились вслед за ней. Все пространство между деревьями было устлано опавшими лепестками, и от этого земля казалась красной, словно рано утром, когда всходит холодное, остывшее за ночь солнце.

– Юноши! Что вы плететесь! Давайте сюда вашу тыкву и коньяк! Будем пировать под цветущими деревьями! Пир во время весны! Подумать только, у нас еще морозы трещат, а здесь как в сказке!

– Не тыква, а дыня, – проворчал строитель, скинул плащ, разостлал его под миндалем, вытащил из сетки завернутые в газету бутылку и дыню.

– А стакан?

– Кто же это пьет коньяк стаканами? – удивился Жора. – Стыдитесь, милая дама.

– Ну эти… рюмки или стопки… Уж забыла, что положено.

– Положены серебряные стопки, милая дама. Из червленого серебра. Желательно старинного. С особой полировкой внутри. И наливать надо половину стопки, чтобы видна была игра света. Такая черно‑ золотистая игра. Как море во время грозового заката.

– Да вы поэт! – воскликнула главреж.

– Только когда дело касается выпивки.

– Так где же эта ваша серебряная стопка?

– Увы… я ею никогда не обладал. Это стопка теоретическая.

– Так что же делать?

– Пить из горлышка. Увы, практика всегда била теорию.

– Но я никогда не пила из горлышка.

– Нашли чем хвастаться.

– Тогда показывайте пример.

– Не могу. Боюсь завестись. Я очень заводной.

Они расселись на плащах – Холин тоже расстелил свою куртку – вокруг бутылки коньяка и кучки желтых брусочков дыни.

– Даже с глотка заводитесь?

– Самое с глотка и заводятся. Чем меньше – тем хуже.

– Я вам не верю. Давайте испытаем.

– Коварная вы дама. Нет, я уж себя знаю.

– Твердо?

– Абсолютно.

Мальвина повернулась к Холину:

– Тогда начинайте вы.

– Мне тоже нельзя.

– Что?! Так я попала в общество трезвенников? Вы тоже заводной?

– Я дал зарок.

– Не пить коньяк?

– Да.

– И по какому поводу?

– Пока мне не исполнится сорок пять.

– Нечестно! – закричал Жора – Недозволенный прием! Нельзя давить на даму своим нежным возрастом!

– Как романтично! – воскликнула Мальвина. – Ждать своего сорокапятилетия, чтобы выпить стопку коньяку.

– Да врет он все, – буркнул Жора, недовольный слишком бурным вниманием главрежа к сопернику. – Просто у него сердце барахлит.

– Вот уж это совсем нечестно, – сказал Холин. Он даже как‑ то по‑ детски обиделся. Жора это сразу почувствовал.

– Ладно, брат Николай, не сердись. Вырвалось. Сравняем счет. У меня тоже, Мария Викторовна, сердце барахлит.

– Давление?

– Нет, хуже. Останавливается. Днем трепыхается ничего, а ночью останавливается. Поэтому я стараюсь не спать. Вкалываю на работе по две‑ три смены.

– Но все‑ таки когда‑ то вы спите?

– Иногда. Но за час до остановки я должен обязательно проснуться, чтобы раскачать сердце. Поворошить угли. Знаете, как в костре? Шевельнешь угли – глядишь, опять загорелось. Поэтому я всегда сплю с будильником.

– Очень любопытно, – заинтересовалась Мальвина. – И где же вы подцепили такую странную болезнь?

– Да у нас на стройке.

– Нелады с начальством?

– Если бы. Нелады – это ерунда. Обычно хватают инфаркт, как мой друг Николай, и продолжают сражаться дальше. Меня поставщики доконали. Очень неритмично идет кирпич. То густо, то пусто. Вот и отразилось на сердце. То бьется, то нет.

Холин взял «тыкву» и принялся ее жевать.

– Прекращай вызывать жалость, – сказал он Жоре. – Это тоже недозволенный прием.

– Ладно. Согласен, брат Николай. Мария Викторовна, так что вы тянете резину? Выпейте за весну, за нас среди этой весны.

– А вот возьму и выпью! – Мальвина подняла бутылку, поднесла ее ко рту и сделала несколько глотков. Некоторое время она сидела вытаращив глаза, потом охнула и схватила кусок дыни. – Бог ты мой… Да это же спирт!

– Какой там спирт… Обычный коньяк… Просто виноград крепкий попался. Закусывайте энергичнее, – голосу Жоры стал профессионально деловитым.

Потом все замолчали. Слышно было, как по верхушкам деревьев идет ветер, раскачивает ветки, сыплет вниз лепестки. Голова у Мальвины была покрыта цветущим миндалем, словно фатой.

«Невеста… – подумал Холин. – Но чья? »

Взгляд у главрежа стал добрым, ясным.

– Пошел? – опросил Холин.

– Пошел…

– Счастливый человек… Вы ничем не болеете?

– Ничем.

– Может, все‑ таки хоть чем‑ то?

– Абсолютно.

– Почему?

– А откуда они возьмутся – болезни? Я ведь в куклы всю жизнь играю. Вы играете в людей, а я в куклы. Куклы – они добрые, послушные. Куда дернешь – туда и повернется. И молчат. Мы говорим за них. Так что откуда взяться болезням? Неоткуда… Кроме того, я веду праведный образ жизни. Не пью, не курю, по утрам делаю гимнастику. Вот, смотрите!

Мальвина, не сходя с места, наклонилась назад, выгнула спину и достала губами сорванный ветром цветок миндаля. Холин и Жора, открыв рот, следили за этим упражнением.

– Ясно? – Мальвина разогнулась.

– Ясно… – Жора встал. – Ну что, пошли на маяк? А то не успеем до вечера. – Тон у строителя был какой‑ то подавленный. – Это все коньяк. Я когда выпью, и не такое могу…

– Эх, юноши, юноши… Неправильную вы жизнь ведете. Вместо того чтобы водку пить да с начальством ругаться, гимнастику бы делали. Вот и жили бы до ста лет.

– Вы собираетесь прожить до ста? – спросил Холин.

– Может быть, и до ста десяти.

– А зачем?

– Да посмотреть, что дальше будет.

– Что было, то и будет.

– Вы пессимист?

– Да, да! – подхватил Жора. – Он страшный пессимист! С ним говорить – так жить не хочется. То ли дело я. Я веселый. Я тоже проживу до ста десяти лет. Хотите, вместе будем жить?

– Недозволенный прием! – заметил Холин.

Но Жора не услышал его.

– Я чертовски веселый парень. И заводной. Со мной интересно! Я такие смешные истории знаю. Со мной не соскучишься! Хотите, расскажу, как я выбил три тысячи штук кирпича сверх лимита? Это страшно смешная история… – Строитель подхватил Мальвину под руку и потащил в сторону.

Николай Егорович собрал коньяк, дыню в сумку, поднял плащ и куртку, перебросил все это через руку и поплелся вслед за ними.

Жора что‑ то возбужденно бубнил. Мальвина звонко смеялась.

«Я проиграл», – подумал Холин.

* * *

На маяке было холодно и ветрено. Узкая, приподнятая над водой, бетонная дорожка убегала в море почта на километр, упиралась в высокую башню. Башня была пуста. Казалось, она гудела от ветра и ударов волн.

Здесь, на маяке, море было совсем другим, нежели в санатории. Более диким, более чистым, более холодным. Даже цвет был иной. В санатории море светилось домашним нежно‑ голубым светом, словно понимало, что оно в гостях у людей, и старалось подстроиться под их вкусы. Здесь же оно мерцало темно‑ зеленой, почти черной глубиной.

Откуда‑ то взялись две чайки. Наверно, увидели их и прилетели, думали, что люди станут ловить рыбу. Что же еще делать днем на маяке?

– Мне холодно, – поежилась Мальвина. – И страшно. Как на тонущем корабле…

– Вы были на тонущем корабле? – спросил Холин, но главреж не ответила.

«Совсем плохи мои дела», – подумал Николай Егорович.

– Давайте я вас укрою своим плащом, – предложил Жора. – Он снял плащ и быстро накинул его на плечи женщины.

Мария Викторовна даже не успела ничего сказать.

Они пошли назад.

– Дайте мне глоток, – попросила Мальвина.

Жора с готовностью протянул ей бутылку.

– И дынькой, дынькой закусывайте, – сказал строитель противным, подхалимским голосом.

– Смотрите не спейтесь, – пошутил Холин.

Шутка не получилась. Главреж никак не среагировала. Она жадно приникла губами к запрокинутой бутылке и пила маленькими глотками, пока у нее не порозовели щеки.

– Пошел? – спросил Жора – По крыше воробей?

– Пошел… вся горю, – засмеялась Мальвина. Засмеялась счастливо, зазывно.

«Моей шутке не засмеялась, – тоскливо подумал Холин. – А этой глупости…»

В одном месте на бетонной дорожке была выщербина, и мужчины, шедшие по бокам Мальвины, пропустили даму вперед.

Холин очутился рядом с Жорой.

– Твоя карта бита, брат Николай, – прошептал строитель. – Не надо никакой дуэли.

– Нет, я настаиваю на дуэли, – оказал Николай Егорович.

– Но это глупо, старик…

– Пусть глупо, но я настаиваю.

– Ты же видишь, как сияют ее глаза, когда она смотрит на меня? А когда она смотрит на тебя, у нее глаза как у свежемороженого хека.

– Пусть. Я все равно требую. Был уговор? Был.

Жора пожал плечами.

– Как хочешь, старик.

– При входе на бетонку есть две дорожки вверх на гору Мы молча повернем на них. Выбирай любую.

– Правая.

– Хорошо. Только смотри – ни слова.

– Зря ты это все, старик…

Жора догнал Мальвину, взял ее под руку. Бетонная дорожка кончилась.

– Одну минуточку, – строитель оставил свою спутницу и быстро зашагал вверх по правой дорожке.

– Что случилось? – спросила испуганная женщина.

Жора ничего не ответил, продолжал карабкаться вверх.

– Что с ним? Живот? – спросил главреж Холина.

«У нее и правда глаза замороженной рыбы, – подумал Николай Егорович, – а ведь всего несколько часов назад она смотрела на меня с интересом. »

Холин тоже молча зашагал по своей дорожке.

– Эй, чудики! Да что произошло? Вы чокнулись от холода? – в голосе женщины были испуг и растерянность.

За поворотом Холин остановился и стал ждать. Он ждал минут двадцать, потом еще десять, но Мальвина не появилась. Тогда Холин повернулся и пошел домой.

Солнце уже село, и на дорожке больше не шевелилась солнечная трясина. Тропинка тускло поблескивала в сумерках, как мокрый асфальт. Ветер стих. Из настороженного перед ночью леса тянуло холодом, как из погреба. Пахло болотом и тленом.

Холин поужинал и пошел погулять по парку Было уже темно, зажглись огни Везде было пустынно Только возле фонтана, под фонарем сидела девушка и читала книгу через очки. Девушка была страшненькая.

– Вы испортите зрение, – сказал Холин.

Девушка глянула на него и ничего не ответила.

– Кроме того, вы наживете себе гипертонию. А она вам ни к чему в вашем возрасте Вы знаете, что гипертония зависит от зрения?

Холин постарался придать своему голосу ироничность, веселую шутливость, но получились обычные плоские шуточки выпившего приставалы.

– Кроме того, чтение в темноте способствует комплексу собственной неполноценности, – сказал Николай Егорович даже с каким‑ то отчаянием.

Последняя фраза получилась вроде бы ничего.

Девушка оторвалась от книги и глянула на него. Очки были как две толстые лупы. За ними настороженно бились огромные, словно у совы, зрачки.

– Шли бы вы спать, дядечка, – сказала девушка.

Николай Егорович молча повернулся и пошел к своему корпусу. Он прошел всего несколько шагов, как вдруг на него навалилась обида, какую Николай Егорович давно не испытывал. Холин оглянулся и крикнул:

– Очкарица!

– Пьяница! Старый пьяница! – не осталась в долгу девушка.

«Глупо, – думал Холин, бредя к себе в палату. – Пошло и глупо… Как мальчишка…»

Николай Егорович пришел в палату, лег в кровать и стал читать книгу о состоянии британского военного флота в период второй мировой войны. Потом он выключил свет.

…Холин проснулся оттого, что в комнате было что‑ то не так. Он не знал, что, но что‑ то изменилось после того, как он выключил свет. Николай Егорович приподнялся и в слабом мерцании, которое испускало море, оглядел палату. Все было как обычно, за исключением двух вещей. На тумбочке Жоры стучал будильник, которого не было с вечера, а на кровати лежал сам Жора. Теперь Холин смутно вспомнил, что слышал стук и шаги во сне. Эти стук и шаги и разбудили его спустя какое‑ то время, дошли сквозь сон с опозданием.

Холин прислушался. Жора спал тихо, почти не дыша. Совсем не дыша… Николай Егорович приподнялся, вглядываясь в кровать соседа. Строитель лежал к нему спиной, скорчившись под одеялом. От кровати веяло тишиной: ни шороха, ни дыхания… Только стучал будильник.

– Жора! – тихо позвал Холин.

Строитель не пошевелился.

– Жора! Ты спишь?

Ни звука.

– Жора!!!

Невнятное бормотание или это что‑ то сработало в будильнике?

Холин кинулся к выключателю, нащупал рычажок, рванул вниз. Комнату залил резкий свет. Боясь сразу перевести взгляд на кровать строителя, Николай Егорович сначала посмотрел на будильник, словно ища поддержки у живого, разумного существа. Будильник деловито стучал и показывал два часа ночи.

Потом Холин осторожно подкрался взглядом к кровати Жоры. Ноги… Ноги подтянуты к животу. На том месте, где должны лежать ноги, ничего не было. Строитель подтянул их к животу, скорчился. Спина… Спина выгнута, как у кота, когда он замерз… Лицо… Пока не надо смотреть на лицо… Руки… Руки под одеялом, рук не видно… Лицо… Еще рано смотреть на лицо… Одеяло сползло и одним краем касается пола, словно прикрывает кого‑ то под кроватью… Красивое одеяло… В черно‑ красную клетку… Не одеяло, а плед… Лицо… Нет, сначала волосы… Черные, уже поредевшие кудри с проседью слиплись от пота… Почему они слиплись от пота, ведь в комнате не жарко? Лицо… Вот оно, лицо. Синее, безучастное лицо мертвеца. Из уголка рта тянется тоненькая струйка крови. Черная кровь уже запеклась. Он так и знал, что увидит синее, безучастное лицо мертвеца. Не ожидал только крови… Откуда взялась кровь? Разве у тех, у кого останавливается сердце, бежит изо рта кровь?

Холин на цыпочках подошел к кровати строителя, тронул за плечо Жору. Плечо не шевельнулось. Качнулось все тело; если бы он нажал чуть сильнее, тело наверняка перевернулось на бок…

«Нет… – подумал Холин. – Нет…»

Потом он прислушался к своему сердцу. Против удавления, сердце билось нормально. Мозг тоже не жал, не пульсировал. Николай Егорович постоял еще некоторое время, продолжая удивляться своему спокойствию, и вышел в коридор. Коридор был пуст. Холин спустился в вестибюль. Там тоже никого не было. Место дежурной пустовало. На столе тускло поблескивало стекло, под ним какие‑ то бумажки.

– Эй! – крикнул Холин. – Кто‑ нибудь!..

«…будь» – отозвался вестибюль.

– Няня!

«…ня»…

«Телефон, – подумал Николай Егорович. – На столе телефон… Надо вызвать «скорую помощь»…»

Николай Егорович подошел к телефону, снял трубку. Трубка жила ровным гулом. Он обрадовался этому гулу, словно это была ниточка, связывающая его с живым миром.

Потом Холин набрал «03». Трубка продолжала гудеть так же, как гудела.

«У них свой коммутатор и своя «скорая помощь», – догадался Николай Егорович. – Телефоны должны быть под стеклом…»

Он заглянул под стекло и обрадовался, когда увидел:

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒