Справедливость.

Рассказ отца о суде над убийцей его дочери.

Доминик Данн

Это было в начале долгого жаркого лета. 5 июля 1983 я летел в Лос-Анджелес, чтобы пробыть там некоторое время. На протяжении всего полета из Нью-Йорка я усердно старался поддерживать беседу с незнакомцем, сидящим рядом со мной, оттягивая, как мог, встречу с собственными страхами. Два моих сына, Гриффин и Алекс, прилетели из Нью-Йорка раньше, чем я. Алекс, младший, встретил меня в аэропорту, и мы направились в Беверли-Хиллз, к дому моей бывшей жены Эллен Гриффин Данн, которую все звали Ленни. Гриффин уже был там. Это не тот дом, где мы жили вместе как семья - поменьше и одноэтажный. Рассеянный склероз приковал Ленни к инвалидному креслу. Наша семья снова была в сборе - для суда над убийцей.

Впервые я увидел Ленни, когда она сходила с поезда на железнодорожной станции Хартфорда, Коннектикут. Она была очаровательна, и я знал в то же самое мгновение, что женюсь на ней, если она даст на то свое согласие. Мы сыграли пышную свадьбу на ранчо ее родителей в Ногалесе, Аризона, в 1954 и, после непродолжительного периода жизни в Нью-Йорке, переехали в Беверли-Хиллз, где я двадцать пять лет проработал в кино и на телевидении. У нас родилось пятеро детей, двое из которых умерли, не прожив и нескольких дней. Развелись мы давным-давно, но, к добру или худу, никогда не расставались. На протяжении этих лет, я зачастую думал, не сложились бы наши жизни лучше, оставь мы позади тяжелые годы брака, но не знаю, согласилась бы она с этим. Мы никогда не вторгались в область того, что могло бы быть. В разговорах я всегда упоминаю ее как жену, не бывшую жену, и ни дня у меня не проходит без мыслей о ней. Мы постоянно общаемся, и присылаем друг другу письма с прикрепленными вырезками из газет. Теперь я едва ли испытываю негодование - как бывало однажды - называя ее Миссис Э. Гриффин Данн, а не Миссис Доминик Данн.

Когда звонок телефона в моей нью-йоркской квартире разбудил меня в пять утра 31 октября1982, я почувствовал, как приемник улавливает сигнал, что грядет что-то ужасное.

Детектив ХарольдДжонстон из лос-анджелесского бюро расследований убийств сказал, что моя дочь Доминик, двадцати двух лет от роду, лежит при смерти в медицинском центре Сидарс-Синай. Я спросил, уведомил ли он мою жену. Он ответил, что звонит из ее дома. Ленни забрала унего трубку и сказала: " Ты нужен мне”.

- Что случилось? - спросил я, страшась ее ответа.

- Суини, - ответила она.

- Я сяду на первый же самолет.

Я позвонил Гриффину, которому на тот момент было двадцать семь, он жил всего в двух кварталах от меня, и через несколько минут уже был у моих дверей. Он позвонил в TWA[TransWorldAirlines — авиакомпания США] и забронировал билет на ближайший рейс. Затем он сбегал до банкомата и снял для меня денег. Во время сборов я задумался, не станут ли черный костюм и галстук плохой приметой, но сложил и их. Прежде, чем сесть в такси, я обнял Гриффина и поцеловал его. Позже он собирался зайти к моему второму сыну, Алексу, и обрушить новости на него. Необыкновенно замкнутый, Алекс предпочитал жить без телефона на Питт-Стрит, в сравнительно недосягаемой части Нью-Йорка. Алекс единственный из нас четверых озвучил свое недовольство Джоном Суини, когда Доминик представила его нам.

Несколько месяцев назад она привозила его в Нью-Йорк, чтобы познакомить со мной и мальчиками. Доминик была молодой и успешной телевизионной актрисой, только что сыгравшей первую крупную роль в фильме «Полтергейст». Суини был шеф-поваром в MaMaison - ресторане в Западном Голливуде, где были настолько обеспокоены собственным модным имиджем, что не указывали номер в справочниках, дабы отогнать простых людей от входа. Мы смотрели эпизод сериала «Слава», в котором Доминик была приглашенной звездой, а потом выбрались из дома на ужин. В какой-то момент, мы вчетвером остались за столиком одни, и мальчик принялись приставать к Доминик с вопросами о свадьбе, на что она ответила, о нет, она не собиралась замуж, и я знал, что она именно этого она и хотела. Я вздохнул с облегчением: несмотря на всю преданность Суини ей, было в нем что-то отталкивающее. В ту ночь я позвонил ее матери: “Он влюблен в нее гораздо сильнее, чем она в него, ” – на что Ленни ответила: “Ты абсолютно прав”.

На следующее утро, Алекс рассказал мне об инциденте, произошедшем с ними в П. Дж. Кларкс [P. J. Clarke’s – бар в Нью-Йорке], после того, как я ушел. Пока Суини был в уборной, мужчина в баре признал в Доминик старшую сестру из «Полтергейста» и выкрикнул одну из ее реплик в фильме: “Что происходит!? ”. Доминик выкрикивает эту фразу, когда злые духи захватывают ее дом и происходятстрашные вещи. Этот момент из фильма так часто показывали по телевизору, что реплика стала знакома людям по всей стране. И речи не шло о флирте; просто слегка подвыпивший фанат в восхищении от встречи с актрисой, которую он видел в кино. Но когда Суини вернулся за столик и увидел мужчину, разговаривающего с Доминик, он пришел в ярость. Он схватил мужчину и начал его трясти. Алекс сказал, что реакция Суини во много раз превосходила серьезность происшествия. Он признался, что был напуган.

На следующий день я немного опоздал в Lutè ce, где мы с Доминик и Суини встречались за ланчем. Они еще не приехали, так что в ожидании их, я присел за столик в баре. Я допил одну бутылку Перье и заказал другую, начав было думать, что мы напутали что-то со временем или местом, когда они вошли в ресторан. Стояло жаркое лето, и Доминик смотрелась просто чудесно в своем обтягивающем белом платье из тонкой кисейной ткани, она выглядела очень по-калифорнийски. Я сразу же понял, что она недавно плакала, и что между ними была какая-то напряженность.

Шеф-повар развел большую суету вокруг Суини. Они целовали друг друга в обе щеки и говорили по-французски. По совету шеф-повара мы заказали особое блюдо дня, но что бы там ни было, ланч прошел не слишком успешно. Мне показалось, что Суини не по себе, он нервничает, и с ним трудно поддерживать разговор. Мне пришло на ум, что Доминик, должно быть, сложно держать этого человека подальше от себя, но я не стал углубляться в раздумья.

Четвертого июля мы втроем обедали в Ривер Кафе под Бруклинским мостом. Вечер был чудесным, а нам достался столик у окна, откуда мы могли любоваться фейерверками. Суини признался, что собирается уйти из MaMaison. Он рассказал, что, при поддержке группы французских и японских бизнесменов, откроетсобственный ресторан на Мэлроуз-Плэйс, в одном из самых популярных мест Лос-Анджелеса. Он ни разу не упомянул о своем начальнике Патрике Террайле, члене французской семьи рестораторов, которой принадлежал Tourd’Argent в Париже. Честно говоря, я подозревал, что они не слишком-то жалуют друг друга.

Во время бесконечного перелета в Лос-Анджелес, я запрещал себе даже мысли о том, что она может умереть. Она снималась в пилоте у WarnerBros. для мини-сериала NBC, под названием «Победа», и я помню свои размышления о том, что до ее выздоровления, им придется снимать без нее. Пятью неделями ранее она порвала с Джоном Суини, и он съехал из дома в Западном Голливуде, где они жили вместе. Тогда она объяснила это так: “Он не влюблен в меня, папа. Он одержим мной. Это сводит меня с ума”.

Две другие дочери, родившиеся до Доминик, скончались во младенчестве от гиалиново-мембранной болезни, заболевания легких, распространенного при кесаревом сечении. Для нас Доминик была всеми тремя дочерями, соединенными в одной, любимая втрое сильнее. Она обожала своих старших братьев, и ей никогда не составляло труда существовать в этом сложном мире, оставаясь при этом очень простой внутри. Она подбирала раненных животных; в ее послужном списке были кот с лоботомией и огромный пес с усохшей ногой. Она посещала школу Вестлэйк в Лос-Анджелесе, затем Тафт в Коннектикуте и Фонтан-Валлей в Колорадо. После этого она провела год во Флоренции, где выучила итальянский. Дважды мы с ней совершали путешествия в Италию вместе. Необыкновенно эмоциональная, она была убита горем, когда Ленни пришлось отказаться от дома на Уолден-Драйв, из-за того, что ее ухудшающееся состояние делало его содержание невозможным. Я не был удивлен, когда Доминик заявила о своем намерении стать актрисой. Гриффин, актер и продюсер, как-то сказал в шутку, что однажды она решила стать актрисой, а на следующий день уже была на съемочной площадке, и больше никогда не останавливалась. Это было очень близко к правде. Ей нравилось быть актрисой, и она была страстно увлечена своей карьерой.

К тому времени, как в то воскресенье, около полудня, я прибыл в Лос-Анджелес, репортаж о Доминик, удушенной у дверей собственного дома бывшим бойфрендом и пребывающей в коме в медицинском центре Сидарс-Синай, был на всех новостных каналах и станциях. Март Кроули, автор сценария «Оркестрантов», киноадаптацию которого я спродюсировал, встретил меня в аэропорту, и сообщил всю скудную информацию, которую удалось получить от Ленни. Когда мы прибыли в дом Ленни на Крисент-Драйв, тот был полон народу. (И это продолжалось с раннего утра до поздней ночи следующие семь или восемь дней, в которые эстафеты друзей заняли телефоны, отвечая на звонки, обеспечивая нас кофе и получая бесконечные доставки цветов –принимая все меры по обеспечению нашей повседневной жизни). Все телевизоры и радиоприемники были включены, чтобы получать последние новости. Посреди всего этого смятения сидела Ленни на инвалидном кресле. Она была очень спокойна. “Новости не слишком хорошие”, - сказала она мне. А в следующие минуты я услышал, как по всему дому пронесся шепот: “повреждение мозга”.

Мать Ленни, которая услышала новость по радио, была на пути из Сан-Диего. Самолет Гриффина и Алекса должен был прибыть через несколько часов. Мне звонили родственники из Хартфорда, а, поскольку новости распространялись, к ним присоединились друзья из Нью-Йорка и Лондона. Из больницы позвонил доктор, который просил моего разрешения, чтобы ввести в череп Доминик болт для уменьшения давления на мозг. Я спросил, было ли это совершенно необходимо. Он ответил, что да. Хорошо, сказал я. Я поинтересовался, можем ли приехать повидаться с ней. Еще нет, ответил он.

Приехали мальчики, и на них не было лица. Когда пришло время ехать в больницу, мы были полны ужасных предчувствий. Кто-то из друзей сказал Ленни: “Ты не должна ехать. Будет ужасной ошибкой, увидеть ее в таком состоянии. Ты должна запомнить ее такой, какой она была”. Они конечно думали о здоровье Ленни; стресс – худшая вещь для больных рассеянным склерозом. Она ответила: “Будет ошибкой, если я не увижу ее. Мне придется с этим жить”.

Вчетвером мы в полном молчании прошествовали через лабиринт коридоров, ведущих к отделению интенсивной терапии на пятом этаже Сидарс-Синай. Кто-то из нас, не помню кто именно, толкал кресло Ленни, а двое других шли по бокам от него –строй, который мы принимали автоматически еще не раз за следующий год. На двухстворчатой двери отделения висела отпечатанная иллюстрация, призывающая позвониться и представить себя. Я сделал это: “Здесь семья Доминик Данн”. Нас попросили подождать, пока кто-нибудь не выйдет и не проводит нас.

Там было несколько людей, и среди них актер Джордж Хэмилтон. Мы обменялись приветствиями. Джордж сказал, что его брат тоже находится в отделении интенсивной терапии, и его привезли за день до Доминик. Еще один мужчина представился как Кен Джонсон, директор пилота над которым работала Доминик. Рядом с ним стоял актер этого сериала, Дэвид Пэкер, его глаза были красными от слез. Пэкер, как мы знали, был в доме Доминик в момент нападения и позвонил в полицию, но, к сожалению, слишком поздно. Позже мы узнали, что Пэкер был до того напуган звуками борьбы, раздающимися с улицы, что оставил сообщение на автоответчике друга: “Если я умру сегодня ночью, убийца – Джон Суини”.

Появилась медсестра и сказала, что, после того, как мы навестим Доминик, с нами поговорят врачи. Она сообщила, что войти могут только близкие родственники, и попросила показать документы. Врачи боялись, что журналисты попытаются выдать себя за членов семьи. Сестра предупредила, что увидеть Доминик будет шоком, и мы должны приготовиться.

Я переживал, как там Ленни, и взглянул на нее. Она закрыла глаза, наклонила голову и глубоко вздохнула. Я наблюдал, как она черпает силы из какого-то внутреннего источника внутри себя, и этот момент был настолько личным, что даже после я не осмелился спрашивать ее об этом. Когда мы вошли в палату, она была сильнейшей из нас.

Сперва я не мог поверить, что человек на койке и есть Доминик. Отовсюду торчали трубки, а вдохи и выдохи, осуществляемые при помощи системы жизнеобеспечения, сопровождались гротескными толчками, казавшимися лишь пародией на жизнь. Ее широко распахнутые глаза невидящим взглядом уставились в потолок. Ее прекрасные волосы сбрили. А в череп ввели огромный болт для уменьшения давления на мозг. Шея посинела и отекла; на ней были ярко видны большие синяки в форме рук мужчины, напавшего на нее. Смотреть на это было почти невозможно, но невозможно было и отвернуться.

Ленни подкатила свое кресло к кровати, взяла Доминик за руку, и заговорила голосом, преисполненным спокойствия. “Здравствуй, моя дорогая, это мама. Мы все здесь, Доминик. Папа и Гриффин и Алекс. Мы любим тебя”.

После ее слов мы с мальчиками шагнули вперед и обступили кровать, каждый касался Доминик. Медсестры сказали, что она не может слышать нас, но мы чувствовали, что услышит, и начали говорить. Мы молились, чтобы она выжила, хоть и знали, что лучше бы ей умереть.

В отделении интенсивной терапии была небольшая комната для переговоров, где мы периодически встречались в течение следующих четырех дней, чтобы обсудить ее угасающую жизнь. Доктор Эдвард Бреттхольц сообщил нам, что при сканировании мозг не показал признаков жизни, но необходимо будет провести еще три сканирования, чтобы, в ходе судебного процесса, адвокаты защиты не могли утверждать, что Сидарс-Синай слишком рано отключили Доминик от системы жизнеобеспечения. Это стало первым упоминанием о суде. Из-за шока мы все еще не до конца осознавали, что произошло убийство.

На четвертый день Ленни неожиданно обратилась к врачам: “После смерти Доминик, мы хотели бы пожертвовать ее органы больнице”. Мы с мальчиками знали, что этоименно то, чего хотела бы Доминик, но в тот момент подобные мысли еще не приходили нам в голову. Ленни, которая сама боролась с неизлечимым заболеванием, лучше этопонимала. Со слезами на глазах, доктор Грей Элрод рассказал, что два пациента больницы стоят в очереди на пересадку почек. Затем мы пошли попрощаться с Доминик в последний раз перед тем, как ее отключат от системы жизнеобеспечения. Ее перевезли в хирургическое отделение для изъятия почек, и операции по пересадке были проведены незамедлительно. Ее сердце отправили в одну из больниц Сан-Франциско. Затем ее тело передали коронерам для вскрытия.

В «Лос-Анджелес Таймс», через день или около того, после атаки, Патрик Террайль, владелец MaMaison, описывал своего шеф-повара, Джона Суини, как «молодого человека, заслуживающего доверия» и заявлял, что обеспечит ему защиту лучших адвокатов. Он не сделал ни одного комментария касательно Доминик, с которой был знаком, так же как был знаком и с нами, и, несмотря на тяжкие испытания, которые предстояло пережить нашей семье, он так и не выразил нам своих соболезнований, письменно или по телефону. Поскольку я был еще неспособен справиться со всей бурей чувств, которые я испытывал к убийце моей дочери, Патрик Террайль стал промежуточным объектом моей все возрастающей ярости.

Однако, предоставление лучшего адвоката для Суини, обошлось весьма экономично, поскольку к делу был приставлен государственный защитник, Майкл Адельсон. От детектива Джонстона мы узнали, что Адельсон очень упорен, и его высоко ценят. Правда, ассистировал государственному защитнику Джозеф Шапиро, законный представитель MaMaison, сотрудник престижной юридической фирмы Донована, Лэжера, Ньютона и Ирвина. Хотя в последствие роль Шапиров в защите уменьшилась, он всегда маячил где-то на заднем плане, начиная с ночи после убийства, когда он навестил Суини в тюрьме Беверли-Хиллз и до самого дня вынесения приговора, когда он присутствовал в зале суда.

На момент убийства, Доминик была известна прессе в больше степени как племянница моих брата и невестки, Джона Грегори Данна и Джоан Дидион, а не наша с Ленни дочь. Поначалу, я находился в слишком глубоком потрясении, чтобы придавать этому значение, но, с течением времени, это обстоятельство все больше волновало меня. Как-то утром, сидя в комнате Ленни, я заговорил с ней об этом. Она ответила: “Ах, разве есть хоть какая-то разница? ” – с таким отчаянием в голосе, что я тут же почувствовал стыд от того, что переживал о таких пустяках в столь решающий момент.

С нами в комнате находилась моя бывшая тёща, Беатрис Сандоваль Гриффин Гудвин, вдова отца Ленни, Томаса Гриффина, владельца ранчо в Аризоне, а также отчима Ленни, Юарта Гудвина, владельца ранчо и страхового магната. Она сильная женщина, не идущая на компромиссы, та, кто в любой ситуации говорит в точности все, что есть у нее на уме, черта, заслужившая всеобщее уважение, если не всеобщую любовь.

“Послушай, что он тебе говорит, ” – многозначительно обратилась она к Ленни. “Это звучит так, будто Доминик была сиротой, выращенной дядей и тетей”. Ленни взглянула на меня с изменившимся выражением лица. “И, ” – добавила ее мать, чтобы подчеркнуть всю суть проблемы, – “у нее также было два брата”.

“Разберись с этим, ” – сказала мне Ленни. Я позвонил публицисту Руперту Аллану, другу семьи, и объяснил ему ситуацию. “Причиняет боль чувствовать, что мы, как будто не только потеряли ее, но нам также было отказано в родстве с ней, ” – сказал я. “Об этом позаботятся, ” – ответил Руперт, ион сдержал свое слово.

Утром 4 ноября, пока совершалось вскрытие, я отправился в церковь Доброго Пастыря в Беверли-Хиллз, чтобы навестить своего старого монсеньора[титул высшего католического духовенства] и совершить некоторые приготовления к похоронам Доминик. В последние годы, из-за наплыва прихожан, эту церковь в шутку называли Покровительницей Кадиллаков. Экономка в домике священника сообщила мне, что сейчас монсеньор в церкви и служит мессу. Я подождал на скамье в передней, пока он закончит. Затем я проследовал за ним в ризницу, где сообщил причины своего визита. Он читал об убийстве в газетах и, мне показалось, я уловил в его глазах легкое сомнения по поводу проведения похорон жертвы убийства в его церкви. Я объяснил, что раньше мы были прихожанами храма, что двадцать два года назад здесь он крестил Доминик, что после нам придется отправиться к себе домой на поминки. Память изменила ему, так что я продолжал упорствовать. Я рассказал, что Мартин Манулис, продюсер, который будет произносить речь о Доминик на похоронах, был ее крестным отцом, но и это имя ни о чем ему не говорило. Я добавил, что Мария Купер была крестной матерью Доминик, и вот это нашло в нем отлик. Монсеньор сказал, что хорошо помнит Марию, прекрасную дочь Рокки и Гэри Купера. Он рассказал, что отдавал последнюю честь Гэри Куперу, когда тот умер, и служил заупокойную мессу. И добавил также, что всегда надеялся, что Мария станет монахиней, но, увы, она вышла замуж за еврейского паренька (пианиста Байрона Джениса). Теперь мы определились с церковью. Мы обсудили музыку, которую я хотел бы услышать, и остановились на одиннадцати часах дня субботы 6 ноября, как дате похорон.

5 ноября мы выяснили, что монсеньор также запланировал венчание в церкви Доброго Пастыря в одиннадцать дня в субботу. Ошибка всплыла на свет, когда будущий жених прочитал в одной из статей, что похороны Доминик запланированы на то же время и в том же месте, что и его свадьба. Он позвонил в церковь, а церковь уведомила нас.

Гриффин, Алекс, Мартин Манулис и я отправились к домику священника, чтобы исправить ситуацию. Мы прождали очень долго, но монсеньор так и не появился. Мальчики потеряли терпение и начали кричать на ступенях дома. Наконец, к нам спустился священник, у которого был сильный фламандский акцент, и, казалось, он не хотел связываться с проблемой, в которой не был виноват. Когда мы указали на то, что ад разверзнется на следующее утро, если не будет предпринято никаких шагов, он наконец придумал план. Поскольку брачующиеся отказались переносить венчание, мы согласились передвинуть похороны на час позже. Было уже слишком поздно сообщать газетам, так что мы наняли двенадцать привратников, которые должны были прибыть к церкви в десять тридцать и просить людей, прибывших на похороны, вернуться через час.

– Я не могу понять, как такая ошибка могла произойти, – обратился я к священнику.

– Все еще хуже, чем вы думаете, мистер Данн, – ответил он.

– Что вы имеете в виду?

– Жених – друг человека, убившего вашу дочь.

В ту ночь в новостях показывали арест Джона Суини. Его сопровождала команда защиты, состоящая из Майкла Адельсона и Джозефа Шапиро. Во время просмотра, мы все начали чувствовать свою вину, что не раскрывали Доминик своих истинных чувств в отношении Суини, пока ее еще можно было спасти. В последующие дни ее друзья начали рассказывать нам, как боялась она его в последние дни своей жизни. Я впервые узнал, что за пять недель до случившегося он напал нанее и пытался придушить, а она сбежала от него и разорвала их отношения. Когда Фред Леопольд, друг семьи и бывший мэр Беверли-Хиллз, позвонил, чтобы выразить свои соболезнования, он рассказал, что слышал от секретаря в офисе своего юриста, что около года назад Джон Суини серьезно избил еще одну женщину. Мы передали эту информацию детективу ХарольдуДжонстону, который близко общался с нашей семьей в те дни.

Позже той же ночью, накануне похорон, Доминик появилась на телевидении в двух программах, которые были запланированы ранее. Также показывали фильм, который я спродюсировал, и которой впервые был показан на телевидении, и еще один, сценарий к которому написал мой брат, он тоже был показан впервые раз. Мы не смотрели ни один из них.

В день похорон, 6 ноября, было невероятно жарко. Проезжая несколько кварталов от дома Ленни на Крисент-Драйв до церкви Доброго Пастыря на пересечении бульвара Санта-Моника и Бедфорд-Драйв, я заметил, что на фонарных столбах уже развесили рождественскую мишуру. Когда лимузин подъехал к церкви, я был глубоко тронут, увидев доктора Бреттхольца из Сидарс-Синай в толпе прибывших нас службу. Ленни, ее мать, Гриффин, Алекс и я прибыли на первой машине. Когда шофер открыл дня нас двери, горячий поток воздуха кинул нам в машину горстку разноцветных свадебных конфетти.

Мальчики помогли своей бабушке выйти, а затем достали из багажника кресло Ленни и пересадили ее из машины сразу на него.

“Приехала ее мать, ” – услышали мы, и нас окружил плотный строй фотографов и телевизионных операторов, толпящихся в шаге от лица Ленни. Поскольку до переднего крыльца церкви было далеко идти, мы решили отвезти кресло Ленни к черному ходу, где находился пандус для людей с ограниченными возможностями. Фотографы и операторы шли спиной вперед перед нами, записывая свой материал. “Что бы они ни сделали, не говоритеничего, ” - сказал я мальчикам.

В Ленни было невероятное достоинство. Одетая в странное для похорон, длинное лавандовое платье, в жемчугах и с соломенной шляпой, она не совершила ни одной попытки укрыться от съемочной группы. Казалось, они проявили к ней уважение и один за другим, ушли.

Церковь была забита под завязку, но не любопытствующими людьми, привлеченными ее сенсационной гибелью, а теми, кто знал и любил ее. Во время службы мальчики читали поэму Йейтса, а Мартин Манулис, который привез меня в Калифорнию двадцать шесть лет назад для совместной работы над «Театром 90», произнес последнюю речь. “Каждый год ее жизни, ”– говорил он, –“мы проводили Рождество за пением гимнов в нашем доме. Даже тогда, когда она еще не совсем умела говорить, она вставала между своими братьями и пела то, что должно было быть песней «О, малый город Вифлеем! » и произносила единственную строчку из Евангелия от Луки, которой ее терпеливо научили родители: “потому что для них не нашлось места в гостинице”. И стоя там, с этими огромными серьезными глазами, она была ожившей инфантой Гойи, только более красивой”.

Через несколько ночей после похорон мы с Ленни сидели в ее спальне и смотрели на Доминик в «Блюзе Хилл-Стрит». Продюсеры посвятили этот эпизод ей. Мы не разговаривали. Мы не плакали. Мы только следили за происходящим. Она выглядела такой невероятно юной. Она играла побитого ребенка. Чего мы не знали до суда, так это то, что отметины на ее шее были настоящими, они остались посленападенияДжона Суини за пять недель до того, как он убил ее.

В первый мой день в Нью-Йорке после похорон, в двенадцать часов дня на Таймс-Сквер, на меня напали при выходе из метро. Мне казалось, что я поднимался по лестнице в одиночестве, но внезапно кто-то схватил меня сзади и толкнул. Я услышал звук открывающегося складного ножа, и рука – все что я видел из своего положения – появилась возле моего лица, сжимая нож. Яростный крик, на который я не считал себя способным, вырвался у меня изо рта. Он был скорее животным, чем человеческим, и позже я узнал, что он был слышен и в квартале отсюда. За считанные секунды люди набежали со всех сторон. В панике мой противник машинально резанул меня ножом по подбородку, но я ударил его. Я сохранил и кошелек, и жизнь, понимая, что в такой ярости от физической борьбы, я бы сражался, пока он не уступит. Кем бы ни был тот безымянный безликий человек, для меня он стал Джоном Суини.

Погибни Доминик в автомобильной аварии, насколько бы ужасным это ни было, по крайней мере, все уже было бы кончено, и я мог начать скорбеть. Убийство же – событие, не прекращающееся до дня объявления приговора, и траур должен быть оставлен на потом. В июле, после нескольких поездок на запад для предварительных слушаний, я вернулся в Лос-Анджелес, чтобы присутствовать на суде.

В течение какого-то времени я ездил на Фольксвагене Доминик цвета электрик с откидным верхом. Машина стояла нетронутой на подъезде к дому Ленни с самого момента убийства, немым напоминанием о том, на что мы не могли смотреть, но от чего не могли избавиться. Я странно чувствовал себя в этой машине, слишком старый, чтобы водить что-то подобное; я все время представлял ее, юную и милую, на слишком высокой скорости, с прекрасными длинными волосами, лезущими в лицо. В бардачке я нашел пару ее солнцезащитных очков, тех, которые она называла очками Энни Холл. Я купил их для нее во Флоренции, когда навещал ее в школе. Я вынул их из бардачка и переложил в свой портфель. На протяжении судебного процесса, в самые сложные моменты, я сжимал их в руках или держал во внутреннем кармане пиджака, у самого сердца, словно через них я мог заимствовать ее внутреннюю силу.

Алекс жил на Крисент-Драйв с Ленни. Гриффин и его девушка, актриса Брук Адамс, снимали дом в Малибу. Я остановился в доме своего друга Тома Макдермотта в Холмби-Хиллз. В субботнее утро, до начала отбора присяжных в понедельник, Ленни собрала нас в своем доме. Она получила звонок от журналиста, друга семьи, который хотел встретиться с нами, чтобы передать сообщение от Майка Адельсона, адвоката защиты, представляющего интересы Джона Суини. Мы все испытывали любопытство по поводу встречи. Почему адвокат убийцы нашей дочери должен связываться с нами через журналиста, а не через окружного прокурора? На тот момент, если задуматься, наши отношения с окружным прокурором, Стивеном Баршопом, были очень формальными. Мы называли его мистер Баршоп, а он нас мистер и миссис Данн. У нас даже не было его домашнего номера. Мы решили, не важно, что нам скажут на встрече, мы выслушаем и не будем давать комментариев.

Задачей журналиста было предложить нам сделку о признании вины, чтобы дело не было передано в суд. Он сказал нам, что Суини полон раскаяния и сам хочет в тюрьму. Суини признали бы виновным в непреднамеренном убийстве со смягчающими обстоятельствами и приговорили к семи с половиной годамтюрьмы, но он хотел, чтобы обвинение в нападении, основанное на его агрессии в отношении Доминик за пять недель до ее смерти, было снято. Журналист сообщил, что Адельсон видит в этом случае не преступление, а трагедию “ребенка из рабочего класса, который попал в высшее общество Беверли-Хиллз и не смог с этим справиться”.

Раньше мы уже связывались со сделками. Пятью месяцами ранее, в феврале, после предварительного слушания по делу о нападении, Адельсон предложил нам сделку через окружного прокурора. В тот момент мы приняли предложение, опасаясь, что суд поставит под угрозу здоровье Ленни. На слушании в зале суда я также видел безжалостного игрока Адельсона. Позже, в мае, Адельсон изменил своему слову, и в полную силу развернул судебный процесс, который, как мы думали, будет отложен. Теперь, когда и двух дней не прошло с начала отбора присяжных, нам предложили, через третью сторону, новую сделку, из которой окружной прокурор попросту был исключен. Я чувствовал, что мое доверие предали, а мной манипулируют. Я презирал сам факт того, что мы должны были быть тронуты раскаянием Суини и его “желанием” отсидеть семь с половиной лет.

Хотя журналист в данной ситуации был всего лишь гонцом, встреча быстро стала напряженной, поскольку он начал высказывать точку зрения Адельсона. В наши головы вкладывали сомнение насчет компетентности Стивена Баршопа. Было даже предположение, что сама Доминик была участницей преступления. Нам сказали, что вызовут соседей, которых спросят, были ли драки обычным делом между Доминик и Суини. Журналист сказал, что, если двух доносчиков сделают свидетелями, то Адельсон “заставит их плясать под свою дудку”. В то время я не знал, кем были эти доносчики; двое сокамерников, которые нарушили конфиденциальность тюремных разговоров ради уменьшения срока. (Один заключенный сообщил, что Суини думает, будто бы полиция верит, что он не планировал убивать Доминик, и другой, которому Суини сказал, что Доминик была снобом, слишком амбициозной и заслуживала того, что с ней произошло. )

Журналист много говорил об адвокате Поле Фитцджеральде. В последующие месяцы я ни разу не встречался с Фитцджеральдом лично, но в разговорах его всегда представляли мудрецом юриспруденции, чьи недоброжелатели так же многочисленны, как и поклонники. Судья Бёртон С. Катц, который вел дело, иногда назначал Фитцджеральда, бывшего общественного защитника, адвокатом по конфликтам. После судебного процесса появился слух, что он написал для судьи Катца его удивительную, перевернувшую все с ног на голову, речь в день объявления приговора. Он также был близким другом Майкла Адельсона. В ту субботу, прежде чем начался отбор присяжных, Пол Фитцджеральд был известен нам как источник информации, о том, что Майк Адельсон – потрясающий человек, которую вновь и вновь муссировали журналисты.

Мне так и не удалось на собственном опыте убедиться, какой же потрясающий человек Майк Адельсон. Дважды во время февральских предварительных слушаний, при встрече в коридорах здания суда, он называл меня мистером Суини, будто бы спутал отца жертвы с отцом убийцы. Один из завсегдатаев зала суда предположил, что, поскольку я был предметом наибольшего сочувствия, Адельсон намеренно совершал эту очевидную ошибку, чтобы заставить меня оклеветать его публично. Во время того же слушания, молодой друг Доминик, по имени Брайан Кук, рассказывал о вечере, когда он со своей девушкой, ДенизДеннехи, а также Доминик и Суини, выбрались в город повеселиться и прикончили несколько бутылок шампанского. Выделив Доминик из всей четверки, во время опроса Кука, Адельсон несколько раз спросил: " Когда мисс Данн вышла из бара, насколько пьяной она была? " Таким образом он пытался создать у присутствующих впечатление, будто бы моя дочь-актриса была пьяницей, производящей вечера за развлечениями. После этих предварительных слушаний, никакое количество хвалебных отзывов не могло убедить меня, что Майк Адельсон –потрясающий человек. Усатый и невероятно низкий, с накладкой на голове, Адельсон напоминал французского бульдога.

Миссия журналиста, хоть и вызванная благими намерениями, всколыхнула самые неприятные чувства.

В девять утра понедельника 11 июля, мы собрались в офисе Стивена Баршопа в здании суда Санта-Моники. То ли не слишком общительному, то ли профессиональному, окружному прокурору было около сорока. Он достиг всеобщего признания, когда принял участие в судебном преследовании убийц Сараи Рибикофф, журналистки, племянницы сенатора ЭбрахамаРибикоффа. Мы чувствовали, что нам повезло, когда РобертФилибозиан, окружной прокурор Лос-Анджелеса, передал наше дело ему, но нам также казалось, что он не хотел поддерживать с нами никакого личного общения. Неизменно вежливый, он, однако, был резок, и сразу предельно ясно дал понять, что он здесь главный и не потерпит никакого вмешательства.

Баршоп пришел в ярость, узнав, что сделка о признании вины была предложена нам Адельсоном через журналиста. " Вы же отказались, не так ли? " – спросил он. Мы ответили утвердительно. " Это не в вашей компетенции, " – сказал он. " Администрация штата хочет, чтобы дело было рассмотрено в суде”.

В тот день он дал нам свой домашний номер, и мы впервые обратились друг к другу по именам.

Претенденты начали собираться. Несколько сотен потенциальных присяжных толпились чуть дальше по коридору от офиса окружного прокурора, ожидая, когда их вызовут для опроса. Со скамеек у стены за разворачивающейся сценой следила группа людей, известных как судебные фанаты, пожилые люди из Санта-Моники, которые каждый день приходили в здание суда, чтобы посмотреть на суд над убийцами. Они знают всех судей, всех юристов, все судебные дела и все сплетни. Старик в рубашке в горошек и бейсболке с надписью «Гаваи», заявил, что он здесь ради Суини.

– Кто такой Суини? – спросила его пожилая женщина с угольно-черными сильно завитыми волосами.

– Парень, который убил кинозвезду, – ответил он.

– Какую кинозвезду?

– Какую-то Доминик.

– Никогда не слышала о ней.

Я поинтересовался у женщины средних лет, одетой в черные слаксы и бежевую блузку, которая, с красным дипломатом в руках, наблюдала через окно за залом суда D, а где же все. Она сказала, что они устроили перерыв на обед. Я спросил, во сколько они вернутся, и она ответила, что в два часа. Я поблагодарил ее. Мой сын Алекс сказал мне, что эта женщина – мать Суини, которая приехала только что, после двух дней в автобусе из Хэйзелтона, Пенсильвания. Я никогда не задумывался о семье Суини, я знали, что его родители в разводе, и он старший из шестерых детей, а его мать избивал муж. Среди людей, знавших Джона Суини, было общеизвестным фактом, что он давным-давно не поддерживал отношения с семьей. Алекс сказал, что до этого сидел рядом с миссис Суини в зале суда, не зная, кто она, до тех пор, пока к ней не подошел Джозеф Шапиро, который обратился к женщине по имени и сказал, что ему не хочется сообщать неприятные новости, но ее сын не желаетс ней видеться. Алекс сказал, что ее глаза наполнились слезами. В течение следующих семи недель, в зале суда, мы сидели через проход от нее каждый день, и, хотя мы никогда не разговаривали, мы испытывали к ней сострадания, зная, что и она сочувствует нам в этой ужасной ситуации, связавшей наши семьи.

Отбор присяжных занял две недели. Каждая сторона могла отсеивать, помимо тех, кто попросил самоотвода без указания причины, двадцать шесть человек из общего числа присяжных, пока их не останется двенадцать, и по шесть из запасного состава, пока их не останется шесть. Люди, в чьих семьях имели место преступления на почве жестокости, исключались автоматически. Активисты по борьбе за права женщин и умные люди, задающие уместные вопросы, были отсеяны стороной защиты. “Я ищу двенадцать фашистов, Адельсон ищет двенадцать мягкотелых либералов и чудиков, а сойдемся мы на чем-то посередине, ” – в какой-то момент сказал мне Стивен Баршоп. Адельсон заявил, что защита будет основана по большей части на психиатрических изысканиях. Репортер, который все ставил под сомнение, сообщил, что он не стал бы воспринимать как факт заключение психиатров и психологов. Он так же добавил, что адвокаты защиты кажутся ему манипуляторами, на что Адельсон ответил: “Сдается мне, вам не нравится, как я укладываю волосы. Повлияет ли это на ваше отношение к вердикту? ”Я нашел данное высказывание несколько необычным для человека, носившего накладку, но затем я понял, что он, должно быть, думает, будто бы все верят, что четверть фунта волос, приклеенных к его голове, –настоящие. Позже это помогло мне понять, каким образом ему удается с таким убеждением отстаивать правдивость версии своего клиента, зная, что это все ложь.

Председательствовал в суде судья Бёртон С. Катц. В свои сорок с чем-то, судья Катц производит впечатление мужчины, глубоко удовлетворенного своим внешним видом. Он носил дорогую стрижку, был очень загорелым и одевался броско, в манере, больше напоминающей голливудского агента, а не судью высшей категории. Он носил темные очки-авиаторы, а в первый день на нем были дизайнерские джинсы, сияющие белые лоферы и никакого галстука под облачением судьи. Каждое место в зале суда было занято, и, казалось, судье Катцу нравилось играть на публику. Он коротко и ясно ввел присяжных в курс дела и во всем им угождал. Он говорил забавные вещи, чтобы заставить их смеяться, а также, со всей внимательностью, предостерег их от легкомыслия.

В полный состав присяжных входили девять мужчин и три женщины. Председателем стал мужчина, который владел сетью боулингов. Один из мужчин был почтальоном, другой мясником. Один работал в авиакомпании и еще один в компании, занимающейся компьютерами. Один был учителем. Сыном одного был малолетний нарушитель, работающий на ферме. Двое мужчин были черными. Одна из женщин была ирландской католичкой с шестью детьми, среди которых была двадцатидвухлетняя дочь. Хоть мы и надеялись, что женщин будет больше, мы были удовлетворены составом присяжных. Следуя инструкциям судьи, мы не обменивались и кивком, даже обедая в одном и том же ресторане или встречаясь в прачечной. Однако я чувствовал, что познакомился с ними поближе за прошедшие недели, несмотря на слова Стивена Баршопа: “Не думай, что предугадаешь решение присяжных. Им всегда удается обвести тебя вокруг пальца”.

Судья Катц заигрывал с присяжными, а они воспринимали это благосклонно. Если заседание назначалось на десять, судья Катц неизменно начинал около одиннадцати, искусно и очаровательно извиняясь перед присяжными. Как-то, в понедельник утром, он сказал им, что провел чудесный уикенд в Энсенаде, которую исколесил вдоль и поперек на машине, и хотел, чтобы и они съездили с ним. Женщины блаженно рассмеялись в ответ, а мужчины ухмыльнулись ему.

Очарование судьи Катца никогда не действовало на нашу семью, даже если мы воспринимали его просто как любезность. В течение семи недель он неправильно произносил имя ДоминИк, упорно называя ее моим именем, ДОминик. Люди входили и выходили из зала суда; юристы, занятые другими делами, общались с чиновниками или использовали телефоны судебных приставов. Микрофон за стойкой для дачи показаний падал с подставки несчетное количество раз, переставая работать или издавая страшный электронный скрежет, но так и не был починен.

Среди преступного сообщества было модным находить Бога, и Суини, убийца, не стал исключением. Каждый день он прибывал в здание суда, с Библией в руках и одетый во все черное, что делало его похожим на монаха. Библия служилаподпоркой; Суини никогда не читал ее, только держал на ней свои расслабленные руки. Еще он постоянно плакал. В один из дней пришлось сделать перерыв, поскольку Суини заявил, что другие заключенные издевались над ним до того, как он приехал сюда, и ему нужно время, чтобы поплакать в одиночестве. Я не мог поверить, что присяжные купились на это представление. “Запомни мои слова, ” – сказал Стивен Баршоп, наблюдая за ним. – “Что-то странное случится во время процесса. Я эточувствую”.

20 июля Баршоп позвал нас, чтобы сообщить, что Адельсон выступил против присутствия Ленни на суде, так как она можетвызвать нежелательную симпатию к себе, что нанесет ущерб Суини. На следующий день ей предстояло появиться в суде, чтобы судья мог выслушать ее часть истории и решить, представляет ли она ценность для процесса.

Мы заволновались. Становилось очевидным, что почти все, чего бы ни попросил Адельсон, исполнялось. Адельсон приметил ненасытный аппетит Катца к лести и бесстыдно этим пользовался. Между судьёй и государственным защитником возник дух товарищества, и, не теряя времени зря, Адельсон превратил себя в желанного участника непрекращающейся череды “маленьких” шуточек, которые, к удовольствию присяжных, отпускал судья. В той же степени очевидной становилась и неприязнь присяжных к окружному прокурору, Стивену Баршопу.

Ленни не давала показаний на следующий день. Ее место заняла Лиллиан Пирс, которая была девушкой Суини до моей дочери. Детектив ХарольдДжонстонразыскал ее после телефонного звонка от ЛиннБреннан, журналистки из Беверли-Хиллз, которая когда-то дружила с ней и была в курсепроисходящего. Лиллиан Пирс была вызвана в суд стороной обвинения, и заранее было известно, что показания она будет давать неохотно. Позже мы слышали где-то, что во время похорон Доминик она сидела в машине за воротами церкви и плакала, чувствуя себя слишком виноватой, чтобы войти. По просьбе Адельсона ее показания были даны в отсутствии присяжных, чтобы в дальнейшем можно было установить, являются ли они существенными для дела.

Привлекательная и хорошо одетая женщина за тридцать, Лиллиан Пирс была очень нервной и продолжала то и дело поглядывать на Суини, который не смотрел на нее. С ней, как она сообщила днем ранее, связывался Джозеф Шапиро, юрист MaMaison. Когда окружной прокурор начал задавать ей вопросы, ее рассказ об отношениях с Джоном Суини был настолько шокирующим, что он один должен был навсегда отмести все попытки защиты выставить смерть Доминик от рук Джона Суини единичным случаем насилия с его стороны. Он был, это становилось совершенно очевидным, типичным притеснителем женщин, а оружием его были собственные руки.

Лиллиан Пирс заявила о десяти отдельных случаях за два года их отношений, когда он избивал ее. Дважды ее госпитализировали, в первый раз на шесть дней, и во второй – на четыре. Суини сломал ей нос, порвал барабанную перепонку, повредил легкое и закидал ее камнями, когда она пыталась сбежать от него. Она видела его, по ее словам, когда он с пеной у рта, потеряв контроль, крушил мебель и картины. Пока она говорила, в зале суда стояла абсолютная тишина.

Впечатление, произведенное историей Лиллиан Пирс, которая становилась еще более пугающей от ее тихого и подробного перечисления случаев насилия, которые ей удалось пережить, разгневало Адельсона. Она разозлила его. “Были ли вы пьяны? ” – спрашивал он ее. “Не находились ли вы под воздействием наркотиков? ” С таким подтекстом, будто бы она получила по заслугам. Он неоднократно пытался заставить ее отклониться от истории, но она стояла на своем.

“Позвольте напомнить вам, Мисс Пирс, ” –в какой-то момент быстро проговорил он, перебирая бумаги, – “когда вы встречались со мной и Мистером Джо Шапиро за ланчем третьего ноября, вы заявили…” В этот момент я перестал слушать, что он говорит. Мой разум вернулся к дате 3 ноября. 3 ноября Доминик все еще была подключена к системе жизнеобеспечения в Сидарс-Синай. Официально она не была объявлена мертвой до 4 ноября. Получается, когда Доминик еще лежала при смерти, эти люди прикладывали усилия, чтобы освободить убийцу, хотя им было прекрасно известно, что это был не первый его случай проявлением насилия. Адельсон знал, и отправил к нам в дом журналиста со слезными заверениями, что убийство Доминик представляется ему не преступлением, а трагедией. Патрик Террайль заявил детективу Джонстону, что лишь однажды видел проявление жестокости со стороны Суини, когда тот “пнул” телефонную будку на юге Франции. Это закон в судебной системе, что вся информация, относящаяся к делу, которая была собрана обвинением, доступна и стороне защиты. Если бы детектив Джонстон не узнал о Лиллиан Пирс благодаря телефонному звонку, мы никогда не узнали бы о ее существовании. Я чувствовал отвращение к Майклу Адельсону. Его целью была победа, остальное не имело значения.

Стивен Баршоп задал перекрестный вопрос Лиллиан Пирс. “Позвольте узнать, Мисс Пирс, вы происходите из состоятельной семьи? ” Адельсон протестовал. “Я пытаюсь обрисовать картину” – сказал Баршоп судье.

В тот момент – один из самых странных, чтокогда-либо мне удалось пережить– мы увидели обозленного Джона Суини, его Библия-подпорка совершила полет, отскочив от его места за адвокатским столом, и приземлившись у двери зала суда, которая вела к кабинетам судей и к зоне, окруженной решеткой. Велма Смит, одна из судебных служащих, издала испуганный вопль. То же сделала и Лиллиан Пирс, стоящая за стойкой для дачи показаний. Мы слышали, как кто-то закричал: “Позовите на помощь! ” Тревожные кнопки были активированы судьей Катцом и Велмой Смит. Судебный пристав, Пол Тёрнер, вскочил на ноги одним кошачьим движением и прыгнул в сторону Суини, обхватывая того со спины. Через несколько секунд четверо вооруженных охранников вломились в зал суда, чуть было не толкнув кресло Ленни, и окружили дерущихся. Пристав и Суини врезались в картотеку. “Не причиняйте ему вреда! ” – орал Адельсон. Суини пригвоздили к полу, а затем приковали наручниками к стулу, где Адельсон принялся отчаянно шептать, чтобы он пришел в себя.

Остыв, Суини извинился перед судом и заявил, что не пытался сбежать. Судья Катц принял извинения. “Мы знаем, в каком напряжении вы пребываете, Мистер Суини, ” – сказал он. Меня ужаснуло отсутствие строгости в замечании судьи. То, свидетелями чему мы стали, ничего общего не имело с побегом. Это было проявлением злости. Это показало, какой незначительной тревоги достаточно, чтобы заставить Суини активно выражать свою ярость. Однако, как и большую часть знаменательных моментов этого суда, его не могли наблюдать присяжные.

Майк Типпинг, репортер «Вечернего обозрения» Санта-Моники, был свидетелем инцидента и изложил его на бумаге. По наказу Адельсона, суд вынес Типпингу предупреждение за приукрашивание инцидента. В тот же день суд вынес запрет на обсуждение судебного процесса с прессой.

Далее, с того самого момента, мне все время казалось, что в зале суда Суини находился под воздействием успокоительных, дабы избежать повторения произошедшего перед присяжными. Ему задали вопрос, под присягой, но в отсутствие присяжных, принимал ли он успокоительные, он ответил, что нет, за исключением щадящих лекарственных средств от расстройства желудка. Окружной прокурор запросил у суда анализ крови или мочи, но Судья Катц ответил отказом.

Когда Ленни впервые выступала в суде, в зале опять же не было присяжных. Судье Катцу пришлось признать ее показания приемлемыми, но он исписал их все заметками, и с тревогой поглядывал в ее сторону. Ленни описывала визит Доминик на следующий вечер, после того, как Суини избил ее – это был первый случай из трех. “Доминик была настолько подавлена, ” – говорила Ленни, – “что свернулась в позе эмбриона прямо в прихожей”. Суини ударил ее головой об пол и выдернул клок волос. Адельсон спросил Ленни, была ли она в курсе причины спора, предшествующего избиению. Ленни ответила, что нет. Он спросил, известно ли ей, что Доминик сделала аборт. Она не знала. Я не знал. Мальчики не знали. Ее самые близкие друзья не знали. На протяжении всего судебного процесса, это необоснованное обвинение оставалось, для стороны защиты, оправданием нанесенных побоев. Выражение лица Ленни было душераздирающим, как если бы ее прилюдно ударили. Судья Катц признал ее показания “основанными на слухах” и заявил, что вынесет решение относительно их приемлемости 15 августа, когда, после двухнедельного перерыва, возобновится судебный процесс.

За это время наша хорошая подруга Кейти Манулис скончалась от рака. Наши жизни были неразрывно связаны с Манули, как мы их называли, в течение двадцати пяти лет. Тогда, в доме Мартина после похорон я признался Сэмми Голдвину, что у меня имеются серьезные сомнения по поводу судьи. Я приметил его заботу о Суини после вспышки в зале суда, помимо грубости в отношении Ленни. Сэмми рассказал, что этим вечером он собирается на ужин с Джоном Ван де Кампом, генеральным прокурором штата Калифорния, и раздобудет для меня сведения о судье.

Он сообщил, что Судья Катц учился в юридической школе при университете Лойола, а после прослужил четырнадцать лет заместителем окружного прокурора. Его не слишком жаловали в офисе окружного прокурора, где он считался героем сцены. В 1970 он возбудил уголовное дело в отношении членов «семьи» Чарльза Мэнсона за убийства Шорти Ши и Гари Хинмана. В 1978 губернатор Джерри Браун перевел его в Муниципальный суд, а в 1981 его перевели в Верховный суд. За ним закрепилась слава очень амбициозного человека, поговаривали также, что он предпочитал дела, которые, как и наше, получали широкую огласку в прессе.

Судья Катц постановил, что обвинение не может использовать показания Лиллиан Пирс, как пример того, что Суини и прежде совершал акты насилия в отношении женщин. Он сообщил, что мисс Пирс будет позволено выступить только на опровержении, если Адельсон предоставит в свидетели экспертов, он имел в виду психиатров, которые засвидетельствуют, что Суини был слишком ослаблен эмоционально, чтобы у него появилось намерение убить. Как только Судья Катц вынес это постановление, Адельсон тут же отбросил идею использовать психологическую нестабильность как линию защиты. Позже, когда вопрос привлечения Лиллиан Пирс в качестве свидетеля был вновь поднят Стивеном Баршопом, Катц постановил, что " ущерб перевешивает доказательственную силу”. Присяжным не было известно о существовании Лиллиан Пирс до самого момента вынесения вердикта.

Судья Катц также постановил, что показания Ленни о ночи, когда Доминик пришла к ней в истерике после того, как Суини впервые избил ее 27 августа, не могут быть использованы обвинением на слушании по основному делу. Судья вновь согласился с Адельсоном, что ущерб от показаний перевешивает доказательственную силу, и Баршоп не должен упоминать их на предварительном слушании. Он сообщил, что определится позже, когда их можно будет использовать, чтобы отклонить версию о психической нестабильности Суини.

Судья Катц согласился с Адельсоном, что все сказанное Доминик ее агенту, приятелям-актерам и ее друзьям, касательно страха перед Джоном Суини в последние пять недель ее жизни, должно быть отнесено к слухам и признано неприемлемым в качестве доказательств.

Это не было благоприятным началом суда. Потеря показаний Лиллиан Пирс стала серьезным ударом для Стивена Баршопа. Все наши надежды касательно дела были возложены на вступительную речь Баршопа. Он начал с описания действующих лиц. Суини: двадцать семь, шесть футов и один дюйм [прим. 185 см], 170 фунтов[прим. 77 кг]. Доминик: двадцать два, пять футов и один дюйм [прим. 155 см], 112 фунтов [прим. 50 кг]. Он кратко изложил обвинения, предъявленные по двум инцидентам, нападение на Доминик 26 сентября и убийство ночью 30 октября. Он рассказал, что Суини покинул ресторан MaMaison в 20. 30 тем вечером и добрался пешком до дома, где он поругался с Доминик и задушил ее. Он сказал, что состояние мозговой смерти наступило у Доминик там же, на месте удушения, не упомянув, что до 4 ноября она была подключена к системе жизнеобеспечения в Сидарс-Синай. Он сообщил что, по свидетельству коронера, смерть от удушения наступила в течении 4-6 минут. Затем он поднял руку, с зажатыми в ней часами и произнес, обращаясь к присяжным: “Леди и джентльмены, я покажу вам, как долго умирала Доминик Данн”. Четыре минуты в зале суда стояла полная тишина. Я никогда не позволял себе думать, как долго она была зажата в его руках, борясь за свою жизнь. От выстрела или удара ножом конец наступает незамедлительно; удушение – это вечность. За эти четыре минуты, единственный звук исходил от Майкла Адельсона и Джона Суини, все это время они шептались.

На протяжении всего процесса, наше ежедневное присутствие в зале суда раздражало Адельсона. Адвокатам защиты обычно не нравится, когда присяжные видят семью жертвы. Друзья семьи советовали нам покинуть город до окончания процесса. Организация, известная какParentsofMurderedChildren [Родители убитых детей] посоветовала нам посещать каждое заседание. “Это последнее дело в жизни вашей дочери, ” – как-то вечером сказал мне отец молодой девушки, заколотой до смерти своим бывшим бойфрендом. Мы сидели на полном обозрении у присяжных, в первом ряду, прямо позади судебного пристава: Ленни посреди прохода в своем инвалидном кресле, Алекс, Гриффин со своей девушкой и я. Мы находились в шести футах от Джона Суини. С течением недель, мальчики становились все более молчаливыми. Казалось, будто из них высосали всю молодость.

Ряд позади нас занимали представители ParentsofMurderedChildren; некоторые уже прошли через собственные судебные процессы, другие только ожидали своих. Множество друзей Доминик присутствовали регулярно, также как наши друзья и друзья мальчиков. Присутствовали представителиWomenAgainstViolenceAgainstWomen [Женщины против насилия над женщинами] и VictimsforVictims [Жертвы для жертв], группы учрежденной Терезой Салдана, актрисой, которая несколько лет назад пережила жестокое нападение с ножом.

“Если кто-то из членов семьи Данн заплачет, разрыдается, закатит глаза или каким-либо образом воскликнет, его попросят покинуть зал суда, ” – предупредил нас судья по просьбе Адельсона.

“Ваша честь, у Алекса Данна слезы на глазах, ” – однажды воскликнул Адельсон. Когда Суини давал показания, Алекс и Гриффин пересели, чтобы находиться в его поле зрения. Из-за этого Адельсон пытался выдворить их из зала суда. Нас запугивали, но за нами никогда не наблюдали. Как просто было бы войти с оружием и уничтожить убийцу, задумай мы это. Однажды утром, когда подошла последняя неделя, Алекс заявил: “Я больше не могу возвращаться туда. Я не могу находиться в одном помещении с Суини”.

Друзья Доминик, Брайан Кук и ДенизДеннехи, прилетели из Лэйк-Форест, Иллинойс, чтобы дать показания о том случае за пять недель до убийства, когда Суини пытался придушит Доминик после их вечера в городе. В ту ночь она сбежала из дома, выбравшись из окна в ванной, и отправилась на своем Фольксвагене к своему другу, художнику НормануКарби (в то время Ленни была в Нью-Йорке). Карби, в ужасе от следов удушения, оставшихся у нее на шее, нашел в себе присутствие духа, чтобы сделать фотографии. Эти снимки были первым вещественным доказательством обвинения, демонстрировавшим серьезность нападения. Адельсон преуменьшил их значимость. Это, сказал он, третья фотография из той же серии, показывая смеющуюся Доминик. Карби объяснил, что в то утро у Доминик была читка для роли избитого ребенка в «Блюзе Хилл-стрит». По словам Карби, он сказал ей, что, по крайней мере, теперь ейне придетсянакладывать грим, и это заставило ее рассмеяться.

В зале суда появился один из доносчиков. Это был тот, который утверждал, будто бы Суини сказал ему, что полиция поверит, что он не хотел убивать Доминик. В дальнейшем он утверждал также, что Суини спрашивал его: “Был ли ты когда-то с девчонкой, которая считалабы, что она лучше тебя? ” Доносчики известны как недостоверные свидетели, которые вызывают неприязнь и недоверие у присяжных. Досье этого человека, предоставленное тюрьмой, описывало его как нарушителя спокойствия. Его руки были покрыты татуировками от плеч и до запястий. Стивен Баршоп решил обойтись без его откровений. Его не вызвали давать показания.

На одном из цветных снимков аутопсии был запечатлен синяк на плече Доминик, который вызвал расхождение во мнениях. Никто не был до конца уверен, был ли он получен при падении на землю после удушения, остался от системы жизнеобеспечения или был результатом вскрытия. Адельсон настаивал, что присяжные не должны видеть фотографию синяка, и споры продолжались бесконечно, пока присяжные ждали в соседней комнате. Судья Катц разрешил спор: ножницами, переданными Велмой Смит, секретарем, он отрезал часть фотографии ниже шеи, так, что присяжным остались видны непосредственно следы удушения.

Помощник шерифа Фрэнк ДеМилло, который одним из первых прибыл на место преступления, дал показания, что Суини сказал ему: “Чувак, я облажался, я убил ее. Я не думал, что так сильно сжимаю ее, не знаю, я просто продолжал душить ее. Я просто вышел из себя и снова облажался”.

Я задался вопросом, и все еще задаюсь, что значило это “снова”. Относилось ли оно к другим его нападениям на Доминик? Или Лиллиан Пирс? Или к чему-то еще из его загадочного прошлого, что еще не всплыло на свет? У Суини не было машины и водительских прав, что странно для мужчины, который полностью зависит от транспорта. Хоть он и работал шеф-поваром в одном из самых престижных ресторанов города, у него почти не было средств. Впоследствии, один из информаторов в MaMaison рассказал детективу Джонстону о другой его бывшей девушке, где-то во Франции, против которой он также совершил по крайней мере один акт насилия.

После того как Стивен Баршоп прервал свое выступление, Судья Катц нанес еще один тяжкий для обвинения удар. Он удовлетворил просьбу Адельсона, разрешив присяжным рассматривать только обвинения в непредумышленном убийстве и убийстве второй степени, тем самым оправдав Суини в убийстве первой степени. Просьбу запретить вердикт по убийству первой степени Адельсон аргументировал так: “В этом деле нет преднамеренности или подготовки”, – и Катц согласился. Баршоп возразил, что это присяжные должны решать, имели ли место преднамеренность и подготовка. Он заявил, что у Суини было достаточно времени, чтобы обдумать свои действия – до шести минут, согласно свидетельству коронера – которые потребовались ему, чтобы задушить Доминик. Катц подчеркнул, что Суини прибыл к дому Доминик без оружия, хотя ему было известно, что этими самыми руками Суини почти убил Лиллиан Пирс и этими же руками чуть не задушил Доминик за пять недель до убийства. Он также подметил факт, что Суини не предпринял попытки бегства.

Редко двенадцать присяжных полностью согласны; большинство вердиктов – компромиссы. Будь у присяжных возможность спорить над обвинением в убийстве первой степени, компромиссом стало бы убийство второй степени. При отсутствии этого варианта, если возникнет спор, единственным компромиссом было непреднамеренное убийство.

В тот день детектив ХарольдДжонстон присутствовал в зале суда. Он верил, в точности, как и мы, что в данном случае имело место убийство первой степени. Он сказал нам, что попытки к бегству и метод не имели ничего общего с преднамеренностью. Информатор в MaMaison сообщил, что прямо перед выходом из ресторана, прежде чем отправить к дому Доминик, он заказал в баре два мартини и выпил их. Чутье подсказывало, что Суини решился, раз уж Доминик не досталась ему, она не должна достаться никому другому.

За более, чем год, прошедший с того момента, когда ХарольдДжонстон позвонил в двери дома Ленни на Крисент-Драйв в два часа ночи, чтобы сообщить, что Доминик при смерти в Сидарс-Синай, он успел стать нашим другом. Кроме того, ондопрашивал Суини в ночь убийства. В тот день, он признался мне в коридоре перед залом суда, что, после двадцати шести лет в полиции, постановление судьи заставило его утратить веру в силу закона.

Как-то раз жена Адельсона присутствовала на суде с двумя маленькими сыновьями. Словно, чтобы компенсировать свой неприятный образ перед присяжными, он продуманно играл роль отца: “Теперь нельзя разговаривать”, – наставлял он их, и качал пальцем. Несколько раз мать и отец Судьи Катца приходили, чтобы понаблюдать за процессом. Их усадили на специальные кресла, стоящие в проходе рядом со столом судебного пристава. Неизменно Катц красовался перед ними. Как-то раз, когда оба, Баршоп и Адельсон, закончили со свидетелем Дэвидом Пэкером, актером, находившимся в доме Доминик в момент убийства и вызвавшим полицию, Судья Катц начал задавать свои собственные вопросыоб очках, которые до этого не были введены ни обвинением, ни защитой: Носил ли их Дэвид Пэкер? Были ли они на нем, когда он увидел Суини, стоящего над телом Доминик? Вопросы, которые никак не продвинули дело, но сбили с толку предыдущий ход действия.

Однажды в зале суда появился фотограф журнала «People», отягощенный своим оборудованием. Так получилось, что я был с ним знаком. Он сказал, что его отправили сделать фотографии нашей семьи для статьи о процессе. Ни Гриффин, ни Алекс не хотели, чтобы их снимали, но фотограф остался в зале суда, чтобы сделать снимки Суини и адвокатов во время заседания. Во время обеденного перерыва судья подал знак фотографу, что желает видеть его в своем кабинете. Позже я столкнулся с этим мужчиной на парковке. Он подумал, судья попросит его не фотографировать во время заседания. Вместо этого судья сказал, что не хочет, чтобы его глаза были видны на фотографиях, и примерил несколько пар очков, чтобы узнать, какие больше всего понравятся фотографу.

Адельсон не хотел, чтобы Суини выступал перед судом. Однако, когда ему пришлось отбросить линию защиты, основанную на психической нестабильности, чтобы не дать присяжным узнать о нападении на Лиллиан Пирс, ему пришлось вызвать его. Суини вел себя унизительно вежливо, называя адвокатов и судью сэр. Он говорил очень тихо, и его не раз его просили говорить громче, чтобы присяжные могли слышать его. И хотя он плакал, он никогда не выходил из себя и не показывал и тени той ярости, которую он проявил в день, когда выступала Лиллиан Пирс. Он описывал свои отношения с Доминик как почти идеальные. Он помнил имена всех ее животных: кролика, котенка, щенка. Он опровергнул показания Брайана Кука и ДенизДеннехи, отрицая, что пытался задушить Доминик после их вечера в городе за пять недель до убийства. Он твердил, что пытался лишь отговорить ее уходить из дома. Он признал, что после этого они расстались и она сменила замки, чтобы он не мог вновь попасть в дом, но настаивал, что она обещала пересмотреть свое решение, и именно ее отказ выполнить свое обещание подтолкнул его к последнему нападению. Он клялся, что не может вспомнить, как происходило убийство, что позволило Баршопу заподозрить его в " избирательной памяти". Суини заявил, что после нападения он зашел в дом и предпринял попытку самоубийства, выпив две упаковки таблеток; однако упаковки так и не были найдены, а если он и принял их, это никак не отразилось на его здоровье.

Еще в самом начале нас предупреждали, что защита попытается оклеветать Доминик. Это часть линии защиты – намекнуть всем, что жертва сама ответственна за преступление. Как говорит Доктор УиллардГейлин в своей книге «Убийство БонниГарланд», убийца БонниГарланд, Ричард Херрин, вновь убил Бонни в зале суда. Это жертву убийства всегда выставляют на суд. Джон Суини, который клялся в любви к Доминик, и чья линия защиты заключалась в том, что убийство было совершено на почве ревности, разделался с ней в суде так же зло и жестоко, как тогда, когда он задушил ее. Слушать как он, ведомый Адельсоном, порочил имя Доминик, было для нас настоящим мучением. Его прошлое насильника оставалось священным и неприкосновенным, но человеку, который убил ее, было позволено вывалять имяДоминик в грязиголословными обвинениями.

“Да взгляните же на ее друзей! ” – хотелось крикнуть мне судье и присяжным. “Вы видели их за стойкой для дачи показаний и в зале суда: Брайан Кук, ДенизДеннехи, МелиндаБиттан, Кит МакДонаф, Эрика Эллиот, и все остальные, кто появлялся тут изо дня в день – яркие, успешные молодые людиcхорошими стрижками. Вот какой была Доминик Данн. Не той, кого описывает Джон Суини”. Но я хранил молчание.

Когда друзья Доминик закрывали дом после похорон, ее лучшая подруга, МелиндаБиттан, нашла письмо Доминик к Суини, неизвестно, получил ли он его. Письмо было подшито к делу и забыто. В последние дни процесса Мелинда вспомнила о нем, когда наша компания собралась за ланчем. Баршоп рассказал о нем на опровержении, а когда судебный репортер Салли Ерген зачитала его перед всем залом, оно звучало, словно голос Доминик из могилы.

“Эгоизм – палка о двух концах, ” – писала она. “Ты такой же эгоист, как и я. Чтобы построить отношения, мы должным быть двумя разными личностями. Мне многое не разрешено делать самой. Почему же ты должен быть частью всего, что я делаю? Почему ты хочешь приходить на мои занятия по верховой езде и уроки актерского мастерства? Почему ты ревнуешь к каждому моему партнеру на съемочной площадке? ”

“Почему я должна слово в слово пересказывать все, о чем разговариваю с доктором Блэком? Почему я должна рассказывать о каждом прослушивании, хотя ты знаешь, что для меня это плохая примета? Почему мы все обсуждаем в три часа ночи, а не в течение дня? ”

“Все это заставило меня понять, насколько жеты пугаешьменя, ине только физически. Я страшусь следующего раза, когда твое настроение изменится… Когда у нас все хорошо – все замечательно. Но, когда у нас все плохо – все просто ужасно. Плохое перевешивает хорошее”.

Во время заключительной речи Стивена Баршопа, когда он просил присяжных признать Суини виновным в убийстве второй степени, приговор, который был максимально строгим из доступных им, Судья Катц сидел с бутылочкой корректора, вычеркивая строчки чего-то, что он писал. Позже мы узнали, что это были инструкции для присяжных. Я задумался, если он прослушал половину, какой же подсознательный сигнал он посылает присяжным. Во время заключительной речи Адельсона, он, напротив, оставался весь во внимании.

“Нам предстоит тяжелейший день этого суда, ” – сказал Стивен Баршоп в утро заключительной речи Адельсона. “Сегодня вы услышите, как Адельсон оправдывает убийство”. За недели процесса мы очень сблизились со Стивеном Баршопом и не могли не восхищаться его прямотой и честностью. “Вы же знаете, вам не обязательно на этосмотреть, ” – сказал он. Но мы остались, и он знал, что мы поступим именно так.

Ясбился со счета, как часто Адельсон называл Суини “обычным разумным человеком”, будто бы это убийство было единичным случаем в его обычно безмятежной жизни. Каждый раз, когда он говорил это, он произносил все три слова по отдельности – обычный разумный человек – и подчеркивал сказанное указательным жестом. Нам, видевшим каждый момент суда, было известно о тринадцати отдельных случаях насилия, десяти по отношению к Лиллиан Пирс и трех против Доминик, но на тот момент присяжных даже не предупредили о существовании Лиллиан Пирс. И хотя от информатора в MaMaison нашей семье было также известно о трех актах насилия по отношению к женщинам, которые в деле не рассматривались, мы не говорили ни слова, пока раз за разом Адельсон описывал душителя как обычного разумного человека.

Он вернулся к своей старой теме: “Это не было преступлением”, – вещал он присяжным. “Это было трагедией”. Не имело значения, что ему была известна правда. Они не знали, что это было ложью, а его задачей было убедить их.

Он говорил об “этой старомодной штуке: романтической любви”. Он сочинил диалог и вложил его в уста Доминик Данн. “Я, Доминик, отвергаю тебя, Суини, ” – кричал он. “Я врала тебе, Суини! ”

Его бесстыдство причиняло нам боль. Во время перерыва, выйдя из зала суда, я наткнулся на него в коридоре. “Ты кусок дерьма, ” – сказал я ему тихо, чтобы никто не мог услышать.

Его глаза зажглись яростью. “Ваша честь! ” – обратился он к судье. «Могу ли я к вам подойти? »

Вернувшись из коридора, я рассказал Ленни о сделанном мной. “Это было глупостью, ” – сказала она. “Теперь тебя вышвырнут из зала суда”.

“Никто не слышал меня, кроме Адельсона, ” – возразил я. “Когда судья спросит у меня, я совру и скажу, что не говорилничего подобного. Все остальные врут. Почему я не должен? Его слово против моего”.

К нам подошел Стив Баршоп.

“Он собирается вышвырнуть меня? ” – спросил я.

Баршоп улыбнулся. “Он не может выгнать с заседания отца жертвы в последний день суда, когда вокруг столько прессы, ” – сказал он. Но затем добавил: “Но не вздумайте это повторить”.

Судья Катц попивал безалкогольные напитки в пластиковых стаканчиках, пока зачитывал инструкции присяжным, пояснявшие разницу между убийством второй степени, убийством по внезапно возникшему умыслу и непредумышленным убийством. Позже, после объявления приговора, присяжный председатель Пол Шпигель высказался на телевидении, что инструкции судьи были непонятными. На протяжении восьми дней, когда присяжные не могли вынести решения и зашли в тупик, они четыре раза обращались к судье за разъяснением инструкций, а он четыре раза отвечал, что ответы на их вопросы можно найти в самих инструкциях.

Теперь я жил в Бель-Эйр в доме Мартина Манулиса, который вернулся на восток после смерти Кейти, чтобы завершить производство нового мини-сериала. Около недели присяжные не могли прийти к решению, а мы знали, что они не могут понять инструкции. Ленни, Гриффин, Алекс и я стали ужасно раздражительными, и как-то вечером мы разошлись по своим домам. Я беспокойно слонялся из комнаты в комнату в доме Манулисов. В то лето я не смотрел телевизор, за исключением нескольких выпусков новостей, но случайно нажал кнопку на пульте, которая включила его. Голос, который я услышал, заставил меня замереть на месте.

Там, в телевизоре, была Доминик, которая кричала “Что происходит!? ” Я не знал, что «Полтергейста» транслируют по кабельному, и шок от того, что я увидел ее, стал ошеломительным. Мне казалось, будто бы она отправляет мне послание. “Я не знаю, что происходит, дорогая, ” – прокричал я в ответ телевизору, и, впервые с начала процесса, разрыдался. На следующий день огласили вердикт.

Ожидание было бесконечным. Джозеф Шапиро, юрист MaMaison, развлекал репортеров рассказами о сафари в африканских степях, где гиды, сопровождающие его группу, носили черные галстуки. Один из судебных фанатов сказал, что три звонка секретарю означают, что вердикт вынесен. За пять минут до того, как вошли присяжные, мы наблюдали, как судья Катц приговорил мужчину, ограбившего цветочный магазин без применения насилия, к пяти годам тюрьмы. Вошел Суини, сжимая в руках Библию, и уселся в нескольких футах от нас. Миссис Суини заняла место рядом с Джозефом Шапиро через проход от наших мест. Зал был забит до отказа. Операторы, репортеры и фотографы заняли проходы между рядами.

Вошли присяжные, и председатель, Пол Шпигель, передал приставу два конверта, предназначавшиеся судье. Катц открыл первый конверт, растягивая момент, как старлетка перед камерой на Золотом Глобусе. Затем, ничего не объясняя, он передал оба конверта своему секретарю, Велме Смит, которая зачитала вердикт вслух для всех присутствующих. Смерть Доминик Данн от удушения была признана убийством по внезапно возникшему умыслу, а предыдущая попытка удушения – угрозой применения насилия. В зале раздался шепот неверия. Максимальное наказание по двум случаям – шесть с половиной лет, а при должных усилиях, осужденный будет условно освобожден автоматически, после того, как проведет в тюрьме половину срока, без необходимости проходить через слушание об условно-досрочном освобождении. Поскольку, время, проведенное в тюрьме между арестом и приговором, засчитывалось, как время заключения, Суини выйдет на свободу через два с половиной года.

“Я в восторге! ” – кричал Адельсон. Он обнял Суини, а тот положил голову ему на плечо. Шапиро сжимал руку Миссис Суини в победном салюте, но Миссис Суини, единственная из них, не спешила проявлять публично восторг по поводу того, что ее сын только что избежал наказания за убийство. Затем Адельсон и Шапиро пожали друг другу руки, будто бы они только что освободили невинного человека. Недовольный своей победой, Адельсон хотел большего. “Освобождение под залог! ” – кричал он. Пока мы сидели там, как побитые собаки, и наблюдали за разворачивающимся спектаклем справедливости в работе, я чувствовал, как во мне нарастает злость.

Судья Катц оправдывался перед присяжными, твердя им, что, хотя другие люди могут согласиться или не согласиться с приговором, они не должны сомневаться в своем решении. “Вы были там. Вы видели доказательства. Вы слышали свидетелей”. Он, разумеется, знал, что через считанные минуты они услышат от журналистов о Лиллиан Пирс.

Он сказал им, что правосудие свершилось и поблагодарил от имени адвокатов и обеих семей. Я не мог поверить, что Судья Катц благодарит присяжных от имени моей семьи за то, что они умалили значение убийства моей дочери, назвав его непредумышленным убийством. От ярости кровь закипела у меня в жилах. Я ненавидел его. Недели пассивного наблюдения за этой пародией, наконец, взяли свое. “Только не от имени нашей семьи, Судья Катц! ” – прокричал я. Друзья, сидевшие позади, положили руки мне на плечи, предостерегая, но разум уже оставил меня.

Катц ошеломленно взглянул на меня, словно он был выше критики в своем собственном зале суда.

– У вас еще будет возможность высказаться во время объявления приговора, Мистер Данн, – сказал он.

– Уже слишком поздно, – ответил я.

– Ямогу попросить пристава удалить вас из зала суда, – сказал он.

– Нет, – ответил я. – Я уйду сам. Здесь все уже кончено.

Я взял кресло Ленни и выкатил его в проход. В комнате стояло молчание. У двухстворчатых дверей, ведущих в коридор, я обернулся. Я встретился взглядом с Судьей Катцем и ткнул в него пальцем. “Вы утаили от присяжных важное доказательство, касательно его предыдущей истории насилия и жестокости в отношении женщин”.

Позже, когда председателю присяжных задали вопрос, что же помогло определиться, он ответил по телевидению: “Нескольким присяжным просто было жарко и они устали и не хотели больше бороться”.

Процесс был завершен. Оглашение приговора назначили на 10 ноября.

В СМИ поднялась шумиха по поводу приговора, а радиостанция KABC только раздувала ее, каждый час сообщая всю новую информацию. Письма возмущения заполонили газеты, как только информация о прошлом Суини стала достоянием общественности. «HeraldExaminer»опубликовали на первой странице статью, посвященную делу: «Состояние аффекта: законный способ защиты или юридическая лазейка? » Судья Катц подвергся серьезной критике. В последующие недели местный телеканал опубликовал результаты опроса среди прокуроров и адвокатов по уголовным делам, в котором он занял четвертое место среди худших судей Лос-Анджелеса.

Через несколько дней после вынесения вердикта я вернулся в здание суда, чтобы забрать у окружного прокурора фотографии, письма и кассеты с телешоу, которые одолжила ему Ленни. На ресепшене мне сказали, что Стив Баршоп находится сейчас в одном из залов заседаний. Когда я проходил мимо зала D, я по привычке заглянул в окно. Так случилось, что в этот момент Судья Катц поднял на меня взгляд. Я пошел дальше и зашел в зал C, где Баршоп был занят с другим адвокатом. Двери зала суда открылись позади меня и пристав Судьи Катца, Пол Тернер, который пригвоздил Суини к полу несколько месяцев назад, попросил меня выйти в коридор вместе с ним. “Что вы здесь делаете? ” – спросил он у меня. Он был несгибаемым и строгим.

– Что вы под этим имеете в виду? – ответил я.

– Именно то, что я сказал.

– У меня нет права находиться здесь?

– Во время суда, не раз возникали разногласия, – сказал он. Я понял, что он подумал, будто бы я пришел сюда в поисках мести. Тут в коридор вышел Стив Баршоп, а пристав развернулся и ушел.

За месяц, прошедший между вынесением вердикта и объявлением приговора, мы пытались собрать наши жизни по кусочкам, но все еще испытывали на себе последствия процесса. Джозеф Шапиро появился на вечеринке, которую устроили 20thCentury-Fox для команды фильма «Опасный Джонни», в котором снимался и Гриффин, но продюсеры картины попросили его покинуть помещение.

Согласно Предложению 8, биллю о правах жертвы, ближайший родственник жертвы убийства может выступить на оглашении приговора и потребовать у судьи максимально жестокого наказания. Нам сказали, что Адельсон будет допрашивать нас, если мы сделаем это. Нам также сообщили, что Адельсон, чтобы добиться освобождения Суини под залог в тот же день, собирается привлечь к присяге психиатров и психологов, которые засвидетельствуют, что он не проявляет агрессии. Еще нам было сказано, что он собирается показать видеозапись, на которой Суини под гипнозом признается, что не помнит убийства.

В день объявления приговора пикетчики, протестующие против вердикта, судьи и MaMaison, маршировали с песнями у входа в здание суда Санта-Моники. Зал D был забит до отказа. Дополнительные приставы стояли в проходах и среди людей, стоящих в задней части помещения. Молодой человек по имени ГэвинДеБекер сидел рядом со столом пристава и время от времени входил и выходил из кабинета судьи. ДеБекер предоставлял телохранителей для политических деятелей и публичных персон.

На протяжении нескольких часов заседания, Джон Суини сидел сгорбившись и прикрывал лицо руками, настолько незаметный, что казалось, его и вовсе там не было.

Обе сестры Суини выступали и просили о милосердии для своего брата. Миссис Суини рассказывала про свою жизнь измученной побитой жены. Выступал Гриффин, который представил Судье Катцу петицию, созданную друзьями Доминик; она содержала тысячу подписей людей, протестующих против вердикта и требующих для Суини максимального наказания. Ленни брала слово, и брал слово я.

Адельсон не стал допрашивать нас. Психиатров и психологов не призывали к присяге. Не показывали кассеты, на которой Суини говорит, что не может вспомнить убийство. Совершенно новая волна захлестнула зал D в тот день: ярость судьи Бёртона С. Катца от несправедливости приговора, вынесенного присяжными.

Он проигнорировал тот довод, что Суини действовал в состоянии аффекта. “Я верю, что это убийство. Я верю, что Суини убийца, и он не действовал в состоянии аффекта… Убийство было совершено со злобой. Этот мужчина вцепился в это молодое, ранимое, прекрасное, теплое существо, в котором было все, ради чего стоит жить, своими руками. Он должен был знать, что при недостатке кислорода смерть вытесняет жизнь”.

Судья Катц обратился к Суини: “Вы знали, что способны на неконтролируемую ярость. Вы знали, что своими руками нанесли Доминик серьезные повреждения, когда чуть не задушили ее 26 сентября. Вы были в ярости, потому что ваше хрупкое эго не могло вынести окончательного отказа”.

Он сказал, что был шокирован решением присяжных касательно первого нападения Суини: “Присяжные вернулись с вердиктом – и я до конца жизни не смогу этого понять – простое нападением, отнимающее все возможности приговора, которые существуют для преступного нападения”.

Он назвал наказание за убийство “недостаточным и жалким”. Получив вердикт, к которому, как мы чувствовали, он вел присяжных, он теперь во всем винил их.

Он все продолжал и продолжал. Словно он в одно мгновение превратился в совершенно другого человека. Но его красноречие уже ничего не могло изменить. Вердикт оставался все тем же – убийство по внезапно возникшему умыслу. Приговор оставался тем же: шесть с половиной лет, автоматический выход на свободу через два с половиной.

В сопровождении приставов, Суини встал со своего места, и не глядя ни на кого, покинул зал в последний раз. Его поместили в учреждение с минимальной охраной в Чино.

ГэвинДеБекер последовал за нами к холлу. Он сказал, что Судья Катц хотел бы встретиться со мной у себя в кабинете. Ленни возражала, но нам с Гриффином стало любопытно. ДеБекер проводил нас к кабинету Катца. “Бёрт, ” – сказал он, приоткрыв дверь, – “здесь Данны”.

Судья Катц был совершенно очаровательным. Он называл нас по именам. Он долго разглагольствовал о несправедливости вынесенного вердикта, о том, как его это шокировало, как будто он не имел непосредственного отношения к тому, что произошло. Он сказал нам, что его дочери не разговаривают с ним с момента вынесения вердикта.

Он дал каждому из нас свою визитку и написал на обороте домашний номер и личный рабочий телефон, чтобы мы могли связаться с ним напрямую. С какой стати мне приспичит звонить ему, подумал я.

Мы снова были в людном коридоре, и разговаривал со своим другом, когда Адельсон вышел из зала. Он взглянул на меня, и я понял, что он собирается сделать. В манере Джона Макинроя[американский теннисист], перелезающего через сетку, чтобы обменяться любезностями с проигравшим, защитник убийцы моей дочери прошел через коридор, чтобы поговорить со мной. Я дождался, когда он подойдет совсем близко, и в тот момент, когда он собирался было подать мне руку, повернулся к нему спиной.

Когда в интервью NBC Майкла Адельсона спросили, будет ли Суини представлять угрозу для общества, когда выйдет из тюрьмы через два с половиной года, он поразмыслил и сказал: “Я думаю, он будет в порядке, если получит необходимое лечение. Ему нужно поработать над управлением гневом”. Когда тот же вопрос задали Судье Катцу, он ответил: “Я не буду чувствовать себя в безопасности, когда его выпустят на свободу”. Стивен Баршоп сказал репортеру газеты: “На свободе он успеетразве что приготовить отличный ужин, прежде чем прикончит кого-нибудь еще”. Пол Шпигель, председатель присяжных в интервью на телевидении назвал критику вердикта судьей – подлым приемом. Он сказал, что судья обеспокоен критикой, полученной в свой адрес, и пытается перевести стрелки на кого-то другого. Шпигель заявил, что не чувствует, будто бы восторжествовала справедливость. Он признался, что присяжные непременно признали бы Суини виновным, увидь они все доказательства. “Будь это в моей власти”, – добавил он, “Суини остаток жизни провел бы в тюрьме”.

Никто из нас не сожалел о том, что суд состоялся, а мы не приняли сделку о признании вины, даже если Суини в таком случае пришлось бы отсидеть семь с половиной лет, а не два с половиной года. Мы выбрали суд, мы прошли через него, и мы заглянули в души друг другу в процессе. Мы любили ее и знали, что она тоже любила нас. Знание, что мы сделали все, что могли, стало началом избавления от боли. Мы задумывались о мести, я и мальчики, но это было лишь мыслью, ничем большим, минутное утешение. Мы верим в Бога и высшую справедливость, и теперь настало время распрощаться с нашей одержимостью убийством и продолжить жить.

Алекс решил остаться с матерью в Калифорнии и закончить колледж. Гриффину пришлось вернуться в Нью-Йорк для съемок нового фильма. Ленни начала активно выступать в поддержку ParentsofMurderedChildren. Я вернулся к работе над романом, который пришлось отложить на время суда.

Это были мои последние дни в Лос-Анджелесе. Прощаясь со всеми, я знал, что испытал новые стороны дружбы и семейной любви. Я ждал машину в аэропорт. Впервые за многие месяцы шел дождь. За окном я видел садовников, трудящихся в доме в Бель-Эйр, где я жил. Облачившись в ярко-желтые дождевики, они и в проливной дождь по обыкновению поливали газоны.

У меня осталась еще куча времени. Я попросил водителя отвезти меня сначала на Крисент-Драйв. Я хотел еще раз попрощаться с Ленни. Я знал, скольких сил ей стоил этот суд. Она была в кровати и смотрела «Доброе утро, Америка». Я уселся в инвалидное кресло, которое стояло возле кровати, и взял ее за руку. “Я горжусь тобой, Лен, ” – сказал я ей. “Я тоже горжусь тобой, ” – ответила она, но продолжила следить за Дэвидом Хартманом в телевизоре.

На обратном пути я захватил желтую розу со столика в холле.

“Я хочу заехать ещев одно место, ” – сказал я водителю.

Мы выехали с бульвара Уилшир на Вествуд. Проехав театр Авко, водитель свернул налево в сторону кладбища Вествуд.

“Я вернусь через несколько минут, ” – сказал я.

Доминик похоронена рядом с двумя близкими подругами своей матери, актрисами Нормой Крэйн и Натали Вуд. На ее надгробии под именем и датами, написано: “Любима всеми”. Я опустился на колени и положил желтую розу на ее могилу.

“Прощай, моя дорогая дочь”.