Заметка о книге Филиппа Эрланже Ришелье: честолюбец, революционер, диктатор

Несколько лет назад, в общем кратком обзоре, сделанном по историографии эпохи кардинала Ришелье, мне уже доводилось писать об этой книге талантливого историка, Филиппа Эрланже, который является одним из достойных специалистов по Франции времён старого порядка. Но спустя время ракурс становится другим, возможно, более глубоким, и возникает необходимость чуть более подробного анализа и другой расстановки акцентов. Поэтому я решила посвятить отдельную заметку его исследованию о кардинале и выделить те аспекты, которые показались мне важными именно в этот раз.

Будучи занят активной общественной деятельностью, связанной с политической и культурной жизнью Франции в XX в., Эрланжепри этом писал детальные и серьезные исторические исследования. Его основной специализацией было XVIстолетие со всеми его драмами, Религиозными войнами, чудом французского Ренессанса и угрозой расколотого и слабого королевства. Таким образом, деятельность Ришелье и её понимание для автора – это в большей степени не начало процесса, не восхождение к " великому веку" Людовика XIV, а логическое завершение всех тенденций предыдущего столетия и выход из его тупиков. Это диктует иной подход, когда драматизм реформ и эпохи Ришелье более понятен в свете того факта, какой разоренный и раздробленной вышла Франция из трагедии Религиозных войн.

Филипп Эрланже писал в научно-популярном ключе, и его работы были рассчитаны на довольно широкую публику, а данная биография кардинала до сих пор является во Франции одной из самых популярных. При этом, популярный характер совершенно не исключает очень серьезной и широкой базы источников, на которые историк опирается в своём исследовании, и, что ещё более важно, замечательно воссозданного контекста эпохи и её культурного фона. Эрланже привлекает работы самого Ришелье, много мемуарных свидетельств, большое количество писем, что особенно интересно. Все эти источники помогают воссоздать и понять, как и чем жили люди той далёкой эпохи, как они видели мир и какие вопросы их волновали.

Можно ли счесть недостатком эмоциональный стиль изложения и обилие риторических вопросов, щедро рассыпанных по повествованию? Этот вопрос в такой же мере является риторическим. Как рассуждать о стиле Мишле, Жореса и прочих авторов с точки зрения современности, либо принятых позже в той или иной стране или историографической школе стилях исторического исследования? У историка есть относительная свобода выбирать свой метод изложения, как и у всякого учёного. Тем более, напомню, что мы находимся в рамках работ, предназначенных для массового читателя.

Об исторических личностях вроде Ришелье писать сложно. В значительной степени потому, что о них уже написано очень много. Как сказать что-то новое и ценное? И как решает эту задачу Эрланже? Какие ракурсы он выделяет в личности кардинала и в его политике?

Я думаю, то во взгляде историка на Ришелье есть некий компромисс двух или даже более возможных трактовок. Эрланже, частично следуя за принятым в XVIIIи XIXвв. образом циничного и прагматичного политика макиавеллевского толка, не отрицает этих качеств в своём герое. Вместе с тем, в его характеристиках нет, разумеется, нагрузки черной легенды, " чудовища в красной мантии", которой сильно грешили указанные столетия. Однако автору чуждо и преклонение, созданное национальными идеями, актуальными для Франции XX в., о чём он прямо и говорит.

Несомненным и значительным достоинством книги Эрланже, на мой взгляд, является то, что он не делает из Ришелье только картезианца, только холодного и рационалистичного последователя порядка и философской системы той эпохи. Автор чётко даёт понять, что его герой родом из культуры XVI, а не XVIIвека, со всем её пёстрым и капризным великолепием, с эрудицией, с ещё феодальной необузданностью страстей и чувств. Это, конечно, не значит, что Ришелье отстаёт от духа своей эпохи. Это означает, что его личность являет причудливый и, признаюсь, привлекательный синтез двух культурных традиций.

Ещё один несомненный плюс концепции Эрланжеи предложенного им варианта понимания личности Ришелье в моих глазах – это спокойное признание некоторых психических проблем кардинала и его семьи. Многие авторы относятся к этой идее с осторожностью, и всё ещё, как, в частности, Франсуа Блюш, пытаются оставить на ней некую стыдливую завесу. Мне кажется, что это не самый лучший выход для объяснения " странностей гения". Историк должен принимать и интерпретировать то, с чем он сталкивается. Между тем, мы всё ещё встречаем даже в исторических исследованиях некоторую неловкость при обсуждении острой темы психического нездоровья описываемых деятелей.

Для Эрланже кардинал выглядит абсолютным прагматиком, лишенным какой-либо доли доктринёрства, приписанной ему в последующем Аното и прочими авторами. Согласно авторской оценке, он довольно равнодушен к религии и к форме правления. И то, и другое для него инструмент для государственных интересов, для создания из Франции того самого " райского сада", идеального упорядоченного государства. И всё же, не стоит ли задать вопрос: быть может, такие цели всё-таки предполагают значительную долю идеализма? В интерпретации Блюша или Батиффоля Ришелье куда в большей степени остаётся в рамках религии, морали и хороших манер дворянина старого порядка. Мне кажется, реальная картина, как это часто бывает, колеблется где-то между двумя этими полюсами.

Однако не сгущает ли Эрланже краски, рисуя интриги и значительную беспринципность Ришелье, обвиняя его в личной мести врагам и заговорщикам? Несомненно. Если кардинал был так проницателен и искушён в придворных делах, то как он не ощутил опасности от возвышения Люиня, как мог допустить роковую ошибку, познакомив Людовика XIIIс Сен-Маром? Ответ прост: Ришелье никогда не был тем расчётливым гением интриги, каким описал его автор. Что касается личной ненависти к заговорщикам, аргументыЭрланже всё же не убедили меня, что она была именно личной, а не являлась в первую очередь защитой интересов государства. К тому же, как я уже писала по поводу подобного тезиса Жореса о Робеспьере и жирондистах, никто не обязан любить своих противников. Тем не менее, в этой теории историка есть одно очень смягчающее обстоятельство. Он сам признаёт, что среди болезненных привязанностей короля, среди всего этого круга бесполезных и легкомысленных фаворитов и фавориток, Ришелье не выглядит злодеем из романа " плаща и шпаги" даже, когда ведёт против них войну и слежку, так как он тем самым спасает государство. И в этой битве даже настроение государя и слова юной фаворитки имеют большую важность, поэтому за ними надо бдительно следить.

Что касается анализа политической деятельности Ришелье, сделанного Филиппом Эрланже, то, на мой взгляд, он весьма интересен прежде всего следующими аспектами. Одним из самых ценных достижений кардинала в глазах автора выступает веротерпимость, его лояльное для той эпохи отношение к гугенотам, достижение такой формы согласия, когда и католики, и протестанты могли трудиться ради общего блага. В самом деле, после разрушительного столетия Религиозных войн сложно переоценить мудрость Ришелье в этом деликатном вопросе. Очень яркой иллюстрацией терпимой политики кардинала являются события на Юге Франции, происходившие уже после знаменитого взятия Ла Рошели, и представляющие собой большой контраст религиозным кампаниям Людовика.

Мастерски описан Эрланже расцвет культуры классицизма (кстати, он вновь развенчивает устойчивую легенду о преследовании кардиналом Корнеля за его " Сида" ), стремление Ришелье создать новое законодательство, упорядочить королевство. Раскрыта тема внимания кардинала к заморским торговым компаниям, создания им французского флота, впечатляюще охарактеризована битва министра с феодальной знатью, цеплявшейся за свои привычные, старинные привилегии, рассказано о драмах народных восстаний, вызванных налоговым гнётом, усиленным в эпоху войны с Габсбургами (но также отмечен важный факт, что изначально Ришелье был сторонником реформы налогообложения и ослабления пресса податей).

О трагическом, вымотавшем всю страну противостоянии с Габсбургами историком вообще высказано много здравых и проницательных суждений. Эрланже показывает, что представление о необходимости борьбы с ними складывалось у кардинала постепенно и эволюционировало на протяжении всей жизни, в зависимости от обстоятельств. Важно то, что победа в этом страшном поединке была, можно сказать, цивилизационного масштаба. Вот как точно и глубоко характеризует это историк: " Еще жива ностальгия по мечте Карла Пятого, по единому христианскому миру, «распорядительницей» которого стала бы его династия и даже вселенская монархия. Те, кто эту мечту разделяют, забывают о том, что эта империя была бы империей нетерпимости, христианства по-габсбургски, Инквизиции. Обеспечив победу над ними национализма, Ришелье, возможно, и подготовил будущие конфликты, но зато он безусловно спас свободу мысли".

Я бы сказала, что лейтмотив работы Эрланже о Ришелье в том, что он своими реформами и жёсткой политикой сделал Францию единой и в гораздо большей степени унифицированной, чем она была до него. Он сломил многие сеньориальные привилегии, многие провинциальные вольности и барьеры, делавшие страну раздробленной и феодальной. Но самое интересное в мысли историка другое. Эрланже увидел ясную связь между этой великой работой по централизации страны с последующей не менее великой деятельностью Конвента и Наполеона. Есть забавный парадокс в том, что очень похожую мысль излагает Маркс в его знаменитом " 18 брюмера Луи Бонапарта".

Филипп Эрланже вообще внезапно дал очень серьезную и глубокую характеристику революционному процессу: " При взгляде издали кажется, что в ходе революций народные массы уничтожают старый порядок под воздействием какого-то идеала. При ближайшем рассмотрении оказывается, что революции создаются малым числом людей, имеющих влияние над разобщенным, строптивым, а потом и порабощенным народом. На первый взгляд это кажется противоречивым. На деле же эти два явления нисколько не исключают, а наоборот, дополняют друг друга, поскольку организованное меньшинство использует порыв и надежды толп, которыми оно впоследствии будет руководить в своих целях".

Великий Ришелье и, пожалуй, еще Кольбер были лучшим, чем располагала монархия из министров старого порядка. В дальнейшем она не смогла и не захотела пойти по пути, нарисованному мудрым кардиналом, не захотела прислушаться к советам из его проницательного " Политического завещания". А потому открыла перед собой глубокую пропасть. Довершать великую работу централизации и разрушения сословных привилегий и границ пришлось уже Революции. Однако у истоков этого процесса стоял Людовик XI, а потом загадочный " человек в красной мантии".