A. S. Puškin. Šuarna kalaniekkah i kalazeh näh

A. S. Puš kin

Š uarna kalaniekkah i kalazeh nä h

Kiä ndi Je. Dudkina. 1937v.

Eli ukko omanke akanke Aivis’ sinizen meren rannalla; Elettih hyö pahaš š a muapertizeš š ä Rovno kolmekymmendä i kolme vuotta. Ukko pyydi nuotalla kalua, Akka kezrä i työ š tä langua. Kerran ukko loi mereh nuotan, Tuli nuotta yhenke liivanke. Toizen kerran loi hiä n nuotan, Tuli nuotta meriheinä nke. Kolmannen kerran loi nuotan, Tuli nuotta yhenke kalazenke, Ei prostoinke kalazenke, a kuldazenke. Rubei kuldane kalane Miehen iä nellä pyrgimä h: ”Laš š e milma, ukkone, mereh jä rellä h, Kallehen lunnaš š annan ič č ieš tä annan: Lunnaš tuač en millä š ie vain tahtonnet”. Diivuič č i ukko, pö llä š ty: Kolmekymmendä i kolme vuotta pyydi kalua hiä n, A ei kuulun, š tobi kala pagiziis’. Laš ki hiä n kuldazen kalazen I š ano hä nellä hyvä n š anazen: ”Jumalanke, kuldane kalane! Lunnaš š andua š iun miula ei pie; Myö š tiä č e jä rellä h sinizeh mereh, Gul’ai š ielä kuin i ennen”. Myö š tiä č i ukko akan luoh, Š aneli hä nellä š uureh č uudah nä h: ”Pyyviin tä nä piä nä mie kalazen, Ei prostoizen, a kuldazen; Miä n rukah pagizi kalane, Pyrgi kodih, mereh sinizeh, Kallehella hinnalla lunnaš telieč i: Lunnaš telieč i millä vain mie tahtonnen. Hä neš tä en ruohkin ottua lunnaš š andua; Niin hä nen laš š iin sinizeh mereh”. Rubei akka ukkuo haukkumah: ”Houkka š ie olet, prostofil’a! Lunnaš š andua kalazeš ta ottua š ie et mahtan! Stirainda karta ynnä h on hallen, Hot’bi hä nen oiziit kalazelda pakon”. Lä ksi ukko sinizen meren luoh; Nä gö y: meri vä hä zeldi kizaudu. Rubei hiä n kullast’a kalast’a kuč č umah, Uič eldi kalane i hä neldä kyž yy: ”Midä š iula pidä y, diedo? ” Kumarduač i ukko i š anou hä nellä: ”Piä š š ä hiä š tä, gosudarin’a kalane, Haukku ynnä h miun oma akka, Ei miula ukolla spokojua ana: Pidä y hä nellä uuž i karta; Miä noma ynnä h on hallen”. Vaš tuau hä nellä kuldane kalane: ”Elä gor’ui, mä ne Jumalanke, Liey teilä uuž i karta”. Myö š tiä č i ukko akan luoh, Uuž i karta akalla ieš š ä. Vielä enä mmä ldi haukkuoč ou akka: ”Houkka š ie, prostofil’a! Pakkoit, houkka, kartan! Ä ijä -go tolkuo on kartaš š a? Kalazen luoh, houkkane, myö š tiä č e; Perti pakkuo, – kumarduač e. ” Lä ksi ukko sinizen meren luoh, (Mudaudu sinine meri. ) Rubei hiä n kullast’a kalast’a kuč č umah, Uič eldi hä nen luoh kalane, kyž yldi: ”Midä š iula pidä y, diedo? ” Kumarduač i ukko i š anou hä nellä: ”Piä š š ä hiä š tä, gosudarin’a kalane! Puš š a vielä enä mmä ldi haukkuoč ou akka, Ei miula ukolla spokojua ana: Pertie pakkuou akkaraiska”. Vaš tuau hä nellä kuldane kalane: ”Elä gor’ui, mä ne Jumalanke! Niin i olgah: liey teilä perti”. Lä ksi hiä n muapertizen luoh, A š iinä jo i pertizen jä lgie eu; Hä nen ieš š ä perti svet’olkanke, Kirpič ä š tä valgienke trubanke, Tammizista lauvoista verejinke. Istuu akka ikkunavieroš š a, Haukkuu š ulahast’a kaikella ilmalla: ”Houkka š ie olet, kohalline prostofil’a! Pertin, prostofil’a, pakkoit! Myö š tiä č e, kalazella kumarduač e: En taho olla muš tana krest’jankana. Tahon olla stolbovoilla dvor’ankana. ” Lä ksi ukko sinizen meren luoh (Eu spokoinoi sinine meri. ) Rubei hiä n kullast’a kalast’a kuč č umah, Uič eldi hä nen luoh kalane, kyž yldi: ”Midä š iula pidä y, diedo? ” Kumarduač i ukko i š anou hä nellä: ”Piä š š ä hiä š tä, gosudarin’a kalane: Enä mmä ldi iellistä akka houkkeni, Ei miula ukolla spokojua ana: Ei jo taho olla hiä n krest’jankana, Tahtou olla stolboilla dvor’ankana”. Vaš tuau hä nellä kuldane kalane: ”Elä gor’ui, mä ne Jumalanke! ” Myö š tiä č i ukko akan luoh. Midä hiä n nä gö y? Korgie terema. Akka š eizou krinč oin ieš š ä Kallehissa sobolin mehoissa, Sborniekka š ulkune piä š š ä, Kaglaš ta ymbä ri ž emč ugat, Kuldazet bruslietat kä zissä, Jalloissa ruš kiezet š uappuazet. Hä nellä ieš š ä vernoit slugat; Hiä n heidä pergau, tukista vatuldau. Š anou š iinä ukko omalla akalla: ”Tervehenä, bojuarin’a-sudarin’a dvor’anka! On-go nyt hengi š iun kyllä š tyn? ” Ravahti akka ukolla vaš tah, kä š ki sluuž imah kon’uš n’ah mä nnä. Ka nedeli, toine proidiu, Enä mmä ldi iellistä houkaš tau akka: Tuaš ukkuo työ ndä y kalazen luoh. ”Myö š tiä č e kalazen luoh, kumarduač e: En taho olla stolbovoina dvor’ankana, Tahon olla vol’noina caricana”. Pö llä š ty ukko, ruguolieč ou: ”Midä š ie, akka, sbeič č ieč iit hajulda? Ni paissa, ni harpata et maha, Nagratat š ie kaiken muakunnan”. Š iä ndy akka enä mmä ldi ennistä, Kuin č ilkuau ukkuo nä gyö vaš: ”Ah š ie, muž ikka, Kuin š ie ruohit kiistiä miunke, Miunke – stolbovoinke dvor’ankanke? Mä ne meren luoh, š iula hyvä zeš ti š anotah, Et lä he hyvä llä, vä geh š uatetah”. Lä ksi ukko meren luoh, (Muš teni sinine meri. ) Rubei hiä n kullast’a kalast’a kuč č umah. Uič eldi hä nen luoh kalane, kyž yldi: ”Midä š iula pidä y, diedo? ” Kumarduač i ukko i š anou hä nellä: ”Piä š š ä hiä š tä, gosudarin’a kalane! Tuaš buntuič č ou miunoma akka: Jo ei taho olla hiä n dvor’ankana, Tahtou olla vol’noina caricana”. Vaš tuau hä nellä kuldane kalane: Elä gor’ui, mä ne Jumalanke! Hyvä! Liey š iun akka caricana! ” Ukkone akan luoh myö š tiä č i. I midiä? Nä gö y cuarin dvorca ieš š ä. Omua akkua nä gö y hiä n dvorcaš š a, Stolan taguana istuu hiä n caricana, Sluuž itah hä nellä bajarit da dvor’aninat, Naleijah hä nellä zamorskoida viinua; Zakussiu hiä n magiella priä nikä llä; Ymbä ri hä neš tä straž a š eizou, Olgupiä llä kirvehyzie pietä h. Kuin dogadi ukko, pö llä š ty! Akalla hiä n jalgoih kumarduač i, Š anou: “Tervehenä, groznoi carica! On-go hengine kyllä š tyn š iunoma? ” Akka hä neh ei kač ahtan, Kä š ki vain ajua ukkuo š ilmistä. Hypä hettih bajarit i dvor’aninat, Niš š oista ukkuo pois’ tolkaidih. A oviloissa hä neh straž a hypä hä ldi, Kirvehyzillä vä hä stä ei leikottu. Rahvaš hä nen piä llä nagrattelieč i: ”Niin i pidä y š iula, vanha nevež a! Ielleh pä in paremiin tiedä ziit: I vierahah regeh et istuoč iis’! ” Ka nedeli, toine proidiu, Houkkeni akka enä mmä ldi iellistä: Työ ndi ukkuo vaš dvorcan slugat, Lö yvettih ukon, tuodih akan luoh. Š anou akka ukolla: ”Myö š tiä č e, kalazella kumarduač e. En taho olla vol’noina caricana, Tahon olla meren vladič icana, Š tobi eliä miula š uureš š a mereš š ä, Š tobi sluuž iis’ miula kuldane kalane, I ois’ miula kaikkienne posil’noina”. Ei ruohkin vaš tah ukko iä ndiä, Ei ruohkin vaš tah š anua virkua. Ka mä nö y hiä n sinizen meren luoh, Nä gö y, merellä š uuri bur’a: Niin i nouš š ah š iä ndynnyö t vualut, Niin i kä vellä h, ulvuon ulvotah. Rubei hiä n kullast’a kalast’a kuč č umah. Uič eldi hä nen luoh kalane, kyž yldi: ”Midä š iula pidä y, diedo? ” Kumarduač i diedo i š anou hä nellä: ”Piä š š ä hiä š tä, gosudarin’a kalane! Midä miula ruadua pahalazenke akanke? Jo ei taho olla caricana, Tahtou olla meren vladič icana; Š tobi eliä hä nellä mereš š ä -okijanaš š a, I š tobi š ie ič e sluuž iziit hä nellä, I oliziit hä nellä posil’noina”. Nimidä ei š anon kalane, Hä imä i vain vettä myö t’ hä nnä llä I uidi hiä n š yvä h mereh. Viikon meren luona vuotti ukko otviettua, Ei vuottan, myö š tiä č i akan luoh – Nä gö y: hä nen ieš š ä tuaš muapertine; Kynnykš ellä istuu hä nen akka, A hä nellä ieš š ä hallennun karta.

Жил старик со своею старухой У самого синего моря; Они жили в ветхой землянке Ровно тридцать лет и три года. Старик ловил неводом рыбу, Старуха пряла свою пряжу. Раз он в море закинул невод, Пришел невод с одною тиной. Он в другой раз закинул невод, Пришел невод с травой морскою. В третий раз закинул он невод, Пришел невод с одною рыбкой, С непростою рыбкой, — золотою. Как взмолится золотая рыбка! Голосом молвит человечьим: «Отпусти ты, старче, меня в море, Дорогой за себя дам откуп: Откуплюсь чем только пожелаешь». Удивился старик, испугался: Он рыбачил тридцать лет и три года И не слыхивал, чтоб рыба говорила. Отпустил он рыбку золотую И сказал ей ласковое слово: «Бог с тобою, золотая рыбка! Твоего мне откупа не надо; Ступай себе в синее море, Гуляй там себе на просторе». Воротился старик ко старухе, Рассказал ей великое чудо: «Я сегодня поймал было рыбку, Золотую рыбку, не простую; По-нашему говорила рыбка, Домой в море синее просилась, Дорогою ценою откупалась: Откупалась чем только пожелаю. Не посмел я взять с нее выкуп; Так пустил ее в синее море». Старика старуха забранила: «Дурачина ты, простофиля! Не умел ты взять выкупа с рыбки! Хоть бы взял ты с нее корыто, Наше-то совсем раскололось». Вот пошел он к синему морю; Видит, – море слегка разыгралось. Стал он кликать золотую рыбку, Приплыла к нему рыбка и спросила: «Чего тебе надобно, старче? » Ей с поклоном старик отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка, Разбранила меня моя старуха, Не дает старику мне покою: Надобно ей новое корыто; Наше-то совсем раскололось». Отвечает золотая рыбка: «Не печалься, ступай себе с богом, Будет вам новое корыто». Воротился старик ко старухе, У старухи новое корыто. Еще пуще старуха бранится: «Дурачина ты, простофиля! Выпросил, дурачина, корыто! В корыте много ль корысти? Воротись, дурачина, ты к рыбке; Поклонись ей, выпроси уж избу». Вот пошел он к синему морю, (Помутилося синее море. ) Стал он кликать золотую рыбку, Приплыла к нему рыбка, спросила: «Чего тебе надобно, старче? » Ей старик с поклоном отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка! Еще пуще старуха бранится, Не дает старику мне покою: Избу просит сварливая баба». Отвечает золотая рыбка: «Не печалься, ступай себе с богом, Так и быть: изба вам уж будет». Пошел он ко своей землянке, А землянки нет уж и следа; Перед ним изба со светелкой, С кирпичною, беленою трубою, С дубовыми, тесовыми вороты. Старуха сидит под окошком, На чем свет стоит мужа ругает. «Дурачина ты, прямой простофиля! Выпросил, простофиля, избу! Воротись, поклонися рыбке: Не хочу быть черной крестьянкой, Хочу быть столбовою дворянкой». Пошел старик к синему морю; (Не спокойно синее море. ) Стал он кликать золотую рыбку. Приплыла к нему рыбка, спросила: «Чего тебе надобно, старче? » Ей с поклоном старик отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка! Пуще прежнего старуха вздурилась, Не дает старику мне покою: Уж не хочет быть она крестьянкой, Хочет быть столбовою дворянкой». Отвечает золотая рыбка: «Не печалься, ступай себе с богом». Воротился старик ко старухе. Что ж он видит? Высокий терем. На крыльце стоит его старуха В дорогой собольей душегрейке, Парчовая на маковке кичка, Жемчуги огрузили шею, На руках золотые перстни, На ногах красные сапожки. Перед нею усердные слуги; Она бьет их, за чупрун таскает. Говорит старик своей старухе: «Здравствуй, барыня сударыня дворянка! Чай, теперь твоя душенька довольна». На него прикрикнула старуха, На конюшне служить его послала. Вот неделя, другая проходит, Еще пуще старуха вздурилась: Опять к рыбке старика посылает. «Воротись, поклонися рыбке: Не хочу быть столбовою дворянкой, А хочу быть вольною царицей». Испугался старик, взмолился: «Что ты, баба, белены объелась? Ни ступить, ни молвить не умеешь, Насмешишь ты целое царство». Осердилася пуще старуха, По щеке ударила мужа. «Как ты смеешь, мужик, спорить со мною, Со мною, дворянкой столбовою? – Ступай к морю, говорят тебе честью, Не пойдешь, поведут поневоле». Старичок отправился к морю, (Почернело синее море. ) Стал он кликать золотую рыбку. Приплыла к нему рыбка, спросила: «Чего тебе надобно, старче? » Ей с поклоном старик отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка! Опять моя старуха бунтует: Уж не хочет быть она дворянкой, Хочет быть вольною царицей». Отвечает золотая рыбка: «Не печалься, ступай себе с богом! Добро! будет старуха царицей! » Старичок к старухе воротился. Что ж? пред ним царские палаты. В палатах видит свою старуху, За столом сидит она царицей, Служат ей бояре да дворяне, Наливают ей заморские вины; Заедает она пряником печатным; Вкруг ее стоит грозная стража, На плечах топорики держат. Как увидел старик, – испугался! В ноги он старухе поклонился, Молвил: «Здравствуй, грозная царица! Ну, теперь твоя душенька довольна». На него старуха не взглянула, Лишь с очей прогнать его велела. Подбежали бояре и дворяне, Старика взашеи затолкали. А в дверях-то стража подбежала, Топорами чуть не изрубила. А народ-то над ним насмеялся: «Поделом тебе, старый невежа! Впредь тебе, невежа, наука: Не садися не в свои сани! » Вот неделя, другая проходит, Еще пуще старуха вздурилась: Царедворцев за мужем посылает, Отыскали старика, привели к ней. Говорит старику старуха: «Воротись, поклонися рыбке. Не хочу быть вольною царицей, Хочу быть владычицей морскою, Чтобы жить мне в Окияне-море, Чтоб служила мне рыбка золотая И была б у меня на посылках». Старик не осмелился перечить, Не дерзнул поперек слова молвить. Вот идет он к синему морю, Видит, на море черная буря: Так и вздулись сердитые волны, Так и ходят, так воем и воют. Стал он кликать золотую рыбку. Приплыла к нему рыбка, спросила: «Чего тебе надобно, старче? » Ей старик с поклоном отвечает: «Смилуйся, государыня рыбка! Что мне делать с проклятою бабой? Уж не хочет быть она царицей, Хочет быть владычицей морскою; Чтобы жить ей в Окияне-море, Чтобы ты сама ей служила И была бы у ней на посылках». Ничего не сказала рыбка, Лишь хвостом по воде плеснула И ушла в глубокое море. Долго у моря ждал он ответа, Не дождался, к старухе воротился – Глядь: опять перед ним землянка; На пороге сидит его старуха, А пред нею разбитое корыто.