Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Стивен Кинг. Плохой мальчишка



Стивен Кинг

Плохой мальчишка

Тюрьма была расположена в тридцати километрах от небольшого городка на участке пустынной прерии, там, где ветер дул практически непрерывно. Основное здание, возвышавшееся над горизонтом, было сложено из ужасного камня, представляя собой совершенную противоположность пейзажам начала двадцатого века. С обеих сторон, один за другим, за последние сорок пять лет, главным образом благодаря потоку денег из федерального бюджета, которые начали иссякать в эпоху Никсона и почти никогда не выделялись в более позднее время, выросли бетонные блоки.

Немного в стороне от основного корпуса располагалось небольшое здание. Заключенные называли эту постройку Усадьбой Иглы. Из открытого коридора, длиной в сорок метров, можно было попасть в широкие прогулочные дворики, по шесть с каждой из сторон, разделенные сплошным забором. Каждый из обитателей Усадьбы — в настоящее время их было семь — имел право на два часа прогулки в день. Некоторые просто прохаживались по дворику. Кое-кто бегал. Большинство же просто сидели, опираясь на забор, чтобы созерцать небо или наблюдать за небольшим травянистым холмом, который ломал монотонность равнинного ландшафта в четырехстах метрах на востоке. Время от времени было на что взглянуть. Но чаще всего не было ничего. Постоянно дул пронизывающий ветер. Три месяца в году в двориках было душно. В остальное время — прохладно. А зимой, сильно холодно. Но, как правило, заключенные все равно просились на прогулку. В конце концов, небо для созерцания было всегда. И птицы. А иногда и олени, пасущиеся по склону травянистого холма.

В центре Усадьбы Иглы располагался зал, обложенный кафельной плиткой, в котором находились Y- образный стол и кое-какое элементарное медицинское оборудование. В одной из стен зала было прорублено окно, прикрываемое жалюзи. При повороте жалюзи, открывался вид на комнату, не большую, чем гостиная скромного деревенского домика, где была расставлена дюжина стульев для гостей, которые могли наблюдать за происходящим на Y — образном столе из жесткого пластика. На другой стене было размещено следующее предупреждение: ТИШИНА — НИ СЛОВА, НИ ЖЕСТА ВО ВРЕМЯ ПРОЦЕДУРЫ.

В Усадьбе Иглы было ровно двенадцать камер. В конце ряда камер располагался пост охраны. За ним — диспетчерская, с которой велось наблюдение за заключенными 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. А в самом конце располагался кабинет, где стол заключенного был отделен от стола посетителей сплошной стеной из оргстекла. Телефона не было; заключенные общались с семьей или с адвокатами через круг маленьких отверстий в оргстекле, как через старомодную телефонную трубку.

Леонард Брэдли, сидя на гостевой стороне этого устройства связи, открыл свой портфель. Выложил на стол блокнот с желтыми листиками, а также шариковую ручку. И начал ждать. На его часах секундная стрелка сделала три оборота по циферблату, и как только начала четвертый, дверь, ведущая во внутренние дворы Усадьбы Иглы, открылась с громким лязгом замка. Брэдли знал всех нынешних руководителей. Это был МакГрегор. Тот еще мудило. Он вел Джорджа Халласа под руку. Руки Халласа были свободными, но цепь скребла пол между его лодыжками. Поверх его оранжевого арестантского костюма был нацеплен широкий кожаный пояс, и, когда он сел по свою сторону стекла, МакГрегор просунул одну дужку наручников в металлическое кольцо на кожаном поясе, вторую — в металлическое кольцо, прикрепленное к спинке стула. Защелкнул наручники, проверил их на прочность рывком и поприветствовал Брэдли двумя поднятыми пальцами.

— Здравствуйте, док.

— Здравствуйте, мистер МакГрегор.

Халлас ничего не сказал.

— Вам известна процедура, сказал МакГрегор. Столько, сколько понадобится, сегодня. Или, по крайней мере, столько, сколько Вы сможете это выдержать.

— Я знаю.

Как правило, встречи между адвокатом и клиентом были ограничены одним часом. За месяц до небольшого турне клиента в комнату со столом в форме буквы Y, время визита увеличивалось до 90 минут, во время которых адвокат и его протеже, делая еще более нервной эту пляску смерти, санкционированную государством, обсуждали порядок подачи последней апелляции. За неделю до казни, все ограничения во времени снимались. Это распространялось как на адвокатов, так и на родственников, но Халлас развелся с женой через несколько недель после суда, а детей у пары не было. За исключением Лена Брэдли, Халлас был один в этом мире, при этом он игнорировал все возможности затягивания судебного разбирательства, которые были предложены Брэдли.

До сегодняшнего дня. Он будет говорить Вам, доверительно сообщил МакГрегор в прошлом месяце, после того, как после очередного десятиминутного общения Халлас опять сказал «нет», нет и нет снова. Но когда приблизится день, он будет говорить с Вами без остановки. Они начинают бояться, представьте себе. Они забывают, что до ввода инъекции имели высокоподнятую голову и квадратные плечи. Они начинают понимать, что они не в кинофильме, что они действительно умрут, и они захотят попробовать все возможные средства правовой защиты.

Халласа, казалось, пока не было страшно. Вот он весь тут: маленький человек с восковой кожей, редкими волосами и глазами, словно нарисованными на кукольном личике. Он выглядел как бухгалтер — да он им и был в предыдущей жизни, — бухгалтер, который потерял интерес к цифрам, которые когда-то были так важны для него.

— Хорошего вам общения, ребята, сказал Мак-Грегор, и пошел к стулу в углу комнаты. Там он присел, включил свой АйПад и воткнул в уши наушники, из которых была слышна музыка. При этом, не сводя ни на минуту с них глаз. Говорят, отверстия слишком малы, чтобы пройти даже карандашу, но вот иголка — не исключено.

Халлас ответил не сразу. Он посмотрел на свои руки, небольшой такой аспект — абсолютно не похожие на руки убийцы. Затем поднял голову.

— Вы хороший человек, мистер Брэдли.

Застигнутый врасплох, Брэдли не знал, что ответить. Халлас кивнул головой, как будто его адвокат оспаривал его заявление. «Да, да. Вы заслуживаете эти слова. Вы сохранили упорство, даже когда я четко дал Вам понять, что хотел бы отказаться от всех процедур и пустить дело на самотек. Не много адвокатов так бы поступили. Большинство бы сказали, О'Кей, как Вам будет угодно и перешли бы к другому делу, которое имело бы шанс в суде. Но вы так не поступили. Вы сообщали мне все шаги, которые Вы предпринимали, и когда я сказал Вам, что устал бороться, Вы продолжали заниматься мной, не смотря ни на что. Без Вас я был бы мертв и похоронен еще год назад.

— Не всегда получается так, как хочется, Джордж.

Халлас вымучил улыбку.

— Ни кому это не известно лучше, чем мне. Но все было не так уж и плохо: я признаю это сегодня. Особенно благодаря прогулкам в дворике. Мне нравятся прогулки. Я люблю чувствовать порывы ветра на лице, даже когда совсем холодно. Я люблю запах луговых трав и проблески Луны в небе средь белого дня. И оленей. Время от времени они приходят резвиться на холм, и гоняются там друг за другом. Мне это нравится. Это иногда заставляет меня смеяться.

— Жизнь может быть прекрасной. Я думаю, стоит бороться за нее.

— Некоторые жизни, да. Но не моя. Но я ценю то, что Вы все еще делаете для меня. Спасибо Вам за Вашу преданность. Вот почему я собираюсь рассказать Вам то, что я никогда не рассказывал в суде. И почему я всегда отказывался от апелляции…, даже если я и не мог помешать Вам сделать это за меня.

— Апелляция без участия заявителя, как правило, не проходит в судах под юрисдикцией штата. Да и в судах любой другой юрисдикции тоже.

Халлас как будто бы не услышал последнего комментария. „Вы также были очень добры во время Ваших посещений, и за это особое спасибо. Немногие люди будут добры к человеку, осужденному за убийство ребенка, но Вы были. “

Брэдли промолчал. Халлас за эти последние десять минут сказал больше, чем за предыдущие тридцать четыре месяца визитов.

— Я не могу заплатить Вам, но что я могу сделать, так это рассказать, почему я убил этого мальчишку. Вы не поверите мне, но я расскажу, так или иначе. Если Вы, конечно, захотите слушать меня.

Халлас присмотрелся к Брэдли через небольшие отверстия в поцарапанном оргстекле, и улыбнулся.

— Вы хотите? Потому что есть детали, которые Вас смутят. Никто уже не вспомнит обвинение, но только не Вы.

— Да. Конечно…

— Да, я убил. У меня был Кольт 45 калибра, и я разрядил его в этого мальчишку. Там было много свидетелей, и Вы хорошо знаете, что даже если бы все процедуры апелляции были бы соблюдены, неизбежное отодвинулось бы года на три, может быть на пять, шесть, но не больше, — даже если бы я полностью раскаялся. Вопросы, которые Вы задаете себе, бледнеют перед подавляющей реальностью убийства. Разве это не причина?

— Да, но мы могли бы сослаться на психическое расстройство в тот момент. »

Брэдли наклонился вперед.

— И это все еще возможно. Еще не слишком поздно, даже сейчас. Все может быть.

Он никогда не назовет меня Лен, подумал Брэдли. Даже после всего, что я для него сделал. Он будет идти на смертную казнь, называя меня «мистер Брэдли».

— Редко не значит никогда, Джордж.

— Нет, но я не безумен сегодня, и я был в здравом уме, когда я сделал то, что сделал. Я никогда не был более здравым, на самом деле. Вы уверены, что Вы хотите услышать то, что я не рассказал присяжным? Если Вы не хотите, я промолчу, но я все же должен предложить Вам это.

— Конечно же, я хочу услышать, сказал Брэдли. Он взял в руки ручку, но намерения записывать что-либо не имел. Без каких-либо записей, он ограничился прослушиванием истории, которую рассказал Джордж Халлас своим гипнотизирующим южным акцентом.

Моя мать, обладая крепким здоровьем на протяжении всей своей короткой жизни, умерла от тромбоэмболии легочной артерии через шесть часов после моего рождения. Это случилось в 1969 году. Вероятнее всего причину стоило поискать в генетике, потому что на тот момент ей исполнилось всего лишь двадцать два года. Мой отец был на восемь лет старше её. Он был хорошим человеком и хорошим отцом. Он вкалывал инженером на шахте и до тех пор, пока мне не исполнилось восемь, работал в основном в Юго-западном регионе. У нас была гувернантка, сопровождающая нас повсюду. Её звали Нона Маккарти, я же называл её мама Нона. Она была черной. Я думаю, отец спал с ней, хотя каждый раз, когда я нырял к ней в постель, частенько по утрам — мама Нона всегда была одна. Были ли они близки или нет, для меня это не было важно. Я даже не задумывался, что она была черной. Нона всегда была добра ко мне, она готовила завтраки в школу, читала сказки на ночь, когда мой отец не мог этого сделать лично, и для меня это было все, что имело какое-нибудь значение. У меня не было семьи в традиционном представлении, я это хорошо понимаю, но я все равно был счастлив.

В 1977 году мы переехали на Восток, в Тэлбот, штат Алабама, недалеко от Бирмингема. Город-гарнизон Форт Джона Хью также находился в шахтерском регионе. Мой отец занимался там восстановлением шахт компании «Удача» — номер Один, Два и Три — и внедрением современных экологических стандартов при бурении новых шахтных стволов, что положило начало системе утилизации отходов во избежание загрязнения местных вод. Мы проживали в маленьком домике, коммунальные услуги за который оплачивались компанией «Удача». Домик очень понравился маме Ноне, мой отец переделал гараж в две жилые комнаты для нее. Я думаю, так он мог больше времени проводить с ней. Я помогал отцу делать ремонт в выходные дни, подносил доски, гвозди, и все, что он еще просил. Это было хорошее время для нас. Я проучился в одной и той же школе в течение двух лет, достаточно долго для того, чтобы завести друзей и познать хоть немного стабильности.

Одной из моих подружек была девочка, живущая по соседству. И все между нами должно бы было происходить, словно в телевизионном сериале или бульварном романе: мы бы обменялись первым поцелуем в шалаше на верхушке большого дерева, она влюбилась бы в меня, и мы отправились на выпускной бал рука в руке. Но ничего этого не случилось между мной и Марли Джейкобс по двум причинам.

Отец говорил, что нет ничего более жестокого, чем вселять лживые надежды в ребенка, и он никогда не давал мне повода поверить, что мы останемся в Тэлботе навсегда. Да, я, скорее всего, проучился бы в школе Мэри Дэй до четвертого или пятого класса, но контракт между «Удачей» и отцом заканчивался, и в конечном итоге мы бы все равно двинулись бы дальше в путь. Возможно, вернулись бы в Техас или Нью-Мексику; а возможно добрались бы до Западной Вирджинии или Кентукки. Я понимал все это, и мама Нона понимала тоже. И воспринимал как должное. В данных вопросах отец был боссом, он был прирожденным лидером, и он любил нас. Это, конечно же, только мое скромное мнение, но честно говоря, я сомневаюсь, что можно было бы найти лучшего отца.

Вторая причина — в самой Марли. Она была… в настоящее время существует официальный термин «задержка психического развития», но в те дни местные жители говорили, что она «блаженная». Вы можете считать это слишком жестоким, Мистер Брэдли, но оглядываясь назад, я считаю, это не слишком противоречило истине. Даже поэтично. Она видела мир очень просто. И иногда — даже может быть часто — это было к лучшему. Опять же, это только мое скромное мнение.

Мы учились в третьем классе, и все бы ничего, но на тот момент Марли было уже 11 лет. Она конечно бы перешла и в четвертый класс, но в ее случае это было бы просто движение по течению. Вот как это происходило в таких небольших городках, как Тэлбот в то время. Впрочем, клинической идиоткой она не была. Она немного читала, кое-что усвоила из сложения, а вычитание одолела полностью. Я пытался объяснять ей все эти премудрости в доступной форме, но достучаться до неё не всегда было возможно.

Мы никогда не целовались в шалаше на дереве — мы никогда не целовались вообще, — но мы всегда держалась за руки, когда шли в школу утром и обратно после обеда. Вид у нас при этом был откровенно комичный, я был похож на креветку рядом с Марли — высокой и мускулистой, её рост превышал мой сантиметров на десять, и у неё уже явно просматривались небольшие груди. Именно она предлагала идти, взявшись за руки, а мне было все равно. Я был еще глуп, а она была блаженной. Со временем, может быть, мне стало бы скучно с ней, но мне было всего девять лет, когда она умерла, возраст, когда дети воспринимают вещи такими, какими они есть. Я считаю, что это дар небес. Если бы все были бесхитростными, как вы думаете, у нас по-прежнему были бы войны? Мне кажется, что нет.

Если бы мы жили на один километр дальше, мы бы садились на автобус, Марли и я. Но так как мы жили очень близко к Мэри Дэй — всего в шести или восьми кварталах, — мы ходили туда пешком. Мама Нона давала мне мой завтрак, приглаживала вихор, который вздыбился на моей голове, и, провожая меня к двери, говорила: хорошо веди себя, Джордж. Марли ждала меня дома, одетая в платье и детский пуховый комбинезон, с ланч-боксом в руке. Я и сейчас вижу этот ланч-бокс. На нем красовался портрет Стива Остина, Человека, который стоит три миллиарда. Её мать стояла на пороге, и она говорила мне: Привет Джордж, а я отвечал: Привет миссис Джейкобс, и она: хорошо ведите себя, и Марли: мы всегда хорошо себя ведем, мама. Она брала меня за руку, и мы шли по тротуару. Первый квартал мы проходили в гордом одиночестве, чуть дальше, из переулка Рудольфа Акра на нас вываливались другие дети. Оттуда, где жили семьи военных: жилье там стоило дешево, да и Форт Джона Хью был всего лишь в восьми километрах на север, если ехать по 78 шоссе.

Мы вдвоем действительно выглядели забавно — в ее худой, как у комара руке, подлетает до головы и, опускаясь, хлопает по колену, покрытому струпьями, ланч-бокс со Стивом Остином и легким завтраком — но я не помню, чтобы наши маленькие товарищи когда-нибудь насмехались над нами или дразнили нас. Может быть, они и делали это один или два раза, иначе дети не были бы детьми, но все было без злобы и без последствий. Иногда, когда тротуар был заполнен снующими туда-сюда школьниками, кто-то из мальчишек мог крикнуть: Эй, Джордж, покидаем мяч после школы, или девчонок: Эй, Марли, твоя мама заплела тебе сегодня в волосы красивые ленточки.

Этого типа я никогда раньше не видел рядом с нами. Этого мерзкого мальчишку.

Как-то после школы Марли не вышла во время во двор. Это было вскоре после моего девятого дня рождения, так как мой бейсбольный «Tap Ball» был со мной. Это мама Нона подарила мне его, продержался он не долго — я бил по нему слишком сильно, и эластичный каучук в итоге не выдержал и порвался, — но в тот день он был со мной, и я получал удовольствие, подбрасывая его и ожидая Марли. Никто никогда не говорил мне, что я должен был её дожидаться, но я все равно ждал.

И вот, наконец-то, она появилась, вся зареванная. Ее лицо было пунцовым, а из носа текли сопли. Я спросил ее, что случилось, и она сказала мне, что не нашла свой ланч-бокс. Она рассказала, что как обычно, пообедала, и затем, как обычно, положила его на полку в раздевалке рядом с ланч — боксом с розовой Барби Кэти Морс, но когда прозвучал последний звонок, ланч-бокс исчез. Кто-то украл его у меня, сказала она.

Да нет, просто кто-то спрятал его, вот увидишь, завтра утром он будет на месте, ответил я. Теперь прекрати ныть и успокойся. Ты похожа на поросенка.

Мама Нона всегда проверяла, есть ли у меня платок, когда я выходил из дома, но, как и все другие мальчишки, я вытирал нос рукавом, потому что пользоваться платком было по-девчоночьи. Он был чистым и накрахмаленным, когда я достал его из заднего кармана моих брюк, чтобы вытереть сопли на ее лице. Марли перестала плакать и улыбнулась мне; мне щекотно, — сказала она. Затем она взяла меня за руку, и мы пошли домой, как делали это каждый день, при этом она стрекотала без умолку. Но это мало беспокоило меня, потому что, по крайней мере, она забыла про свой ланч-бокс.

Другие дети потихоньку разбрелись по домам, но мы все еще слышали их смех и крики в переулке Рудольфа Акра. Марли, как обычно, болтала без остановки ни о чем и обо всем сразу, что приходило в ее голову. Я пропускал ее слова мимо ушей, вставляя иногда Да, УГУ — УГУ, А правда ли это? и мечтал, как приду домой, запрыгну в старые вельветовые брюки — если у мамы Ноны не будет срочной работы для меня — схвачу свою бейсбольную перчатку и стремглав понесусь на площадку на Оук-стрит, чтобы присоединиться к остальным ребятам, и вдоволь побросать мяч, пока мамы не позовут всех на ужин.

Но тут мы услышали, как кто-то кричит нам с другой стороны Школьной улицы. Это было похоже на рев осла или лай собаки.

— ЭЙ! ЛЮ-БОВ-НИЧ-КИ! ДЖОРДЖ И МАРЛИ!

Крик прекратился, и мы увидели небольшого мальчишку, который стоял возле маленькой рощицы на другой стороне улицы. Я никогда не видел его раньше, ни в Мэри Дэй, ни в каком-либо другом месте. Его рост не превышал метр тридцать, и он был толстяком. Он носил серые шорты, которые доходили до колен. Зеленый, с оранжевыми полосками свитер обтягивал его пухлый живот и дряблую мальчишечью грудь. На голове у него была бейсболка, та самая, смешная, с пластиковым пропеллером на макушке.

Его фигура была рыхлой и крепкой одновременно. Его волосы были одного цвета с оранжевыми полосками его свитера — такие рыжие, что не могли понравиться никому. Но и они раздражали меньше, чем его уши, похожие на капустные листья. Его нос был просто маленьким круглым пятном под глазами, зеленее которых я никогда не видел. У него был маленький рот Купидона, с пухлыми губками, настолько красными, что, казалось, они были накрашены помадой его матери. У меня, конечно, было много друзей с красными губами, но не настолько красными, как у этого ужасного мальчишки.

Мы замерли на месте. Поток болтовни Марли приостановился. На ней были очки типа «кошачий глаз» с розовой оправой, а за их линзами ее глаза расширились и стали похожими на блюдца. И тут маленький мальчишка, на вид ему было не больше шести или семи лет, — приоткрывает свои пухлые красные губы и начинает изображать поцелуи. Затем он кладет руки на свой зад, и начинает раскачиваться взад и вперед перед нами.

— ДЖОРДЖ И МАРЛИ! ВОТ ТАК ВОТ ТРАХАЮТСЯ В ПОСТЕЛИ!

Он заревел, как осёл. Мы застыли, пораженные.

— Тебе, конечно, захочется вогнать кому-нибудь, кричит он мне с самодовольной улыбкой, которая не сходит с его красных губ. Если только ты захочешь сделать это с таким слабоумным дерьмом, как она.

— Заткнись, говорю я ему.

— А если не заткнусь, то что? — отвечает он мне.

— Тогда ты мне за это, как это говорят у вас на ферме, ответишь.

И говорю я это на полном серьезе. Мой отец был бы в ярости, если б узнал, что я собираюсь ударить кого-то меньше, чем я, но этот мальчишка не имел права говорить такие вещи. Выглядел он как маленький мальчишка, но слова, которые вылетали из его рта, были совсем не детскими.

— Отсоси мой хуй, головожопый, — кричит он мне, и затем исчезает за деревьями.

Я хотел побежать за ним, но Марли своей сильной рукой удержала меня.

— Мне не нравится этот мальчик, — сказала она.

— Мне он тоже не нравится, не слушай его, и не нужно обращать внимание на его слова. Давай вернемся домой.

Но прежде чем мы тронулись, мальчишка вновь возникает из-за деревьев, он держит в руках ланч-бокс Марли со Стивом Остином. Он размахивает им.

— Эй, придурки, вы ничего не потеряли? — кричит он. И начинает смеяться. Его смех похож на хрюканье свиньи. Он нюхает ланч-бокс, и говорит: Это должно быть воняет твоей задницей, или киской этой психически ненормальной.

— Отдай его мне, это мое! — начинает кричать Марли.

И тогда она бросает мою руку. Я пытаюсь удержать её, но она убегает от меня — наши ладони стали влажными от пота.

— Просто иди ко мне! — он продолжал дразнить её ланч-боксом.

Теперь я должен рассказать Вам о миссис Пэкхем. Она была учительницей первых классов в Мэри Дэй. Я никогда не учился у неё, так как в первый класс я пошел в Нью-Мексико, но почти все дети Тэлбота учились у неё — включая Марли — и все просто обожали ее. Даже я любил её, хотя мы сталкивались только во время перерывов, когда приходила ее очередь следить за нами. Если мы играли в выбивалки, девочки против мальчиков, она всегда кидала мяч за команду девочек. Время от времени она делала финты мячом, пряча его за спиной, и все смеялись. Она была учителем, о которых все помнят еще лет сорок после школы, она хорошо знала, как сохранить тишину и заставить заниматься даже самых невыносимых учеников, оставаясь при этом доброй и веселой.

У неё был старый синий «Бьюик Роадмастер», который все в шутку называли Бабушка Пэкхем, поскольку она никогда не ездила на нем со скоростью более 50 километров в час, не сгибающаяся, как правосудие за его рулем, и при этом — полная концентрация. Конечно же, мы не могли видеть, как она водит машину в районе, который располагался за территорией школы, но я уверен, она так же ездила и по дороге № 78. И даже по федеральному шоссе. Она была сама осторожность и бдительность. Она бы никогда не причинила вред ребенку. Тем более намеренно.


Итак, Марли бросается на дорогу, чтобы забрать свой ланч-бокс. Ужасный безумец смеется и бросает его. Ланч-бокс падает на землю и раскрывается. Термос Марли катится по проезжей части. И тут я вижу синий «Бьюик», который приближается, и я кричу, чтобы Марли была осторожной, но я не сильно переживаю, так как это же Бабушка Пэкхем, она еще в квартале от нас и как всегда тащится как улитка.

— Ты отпустил её руку, это твоя вина! — это был гадкий мальчишка.

Он посмотрел на меня с улыбкой, и я увидел все его небольшие белые зубы под ощерившимися губами. И он добавил:

— Научись хоть что-нибудь держать, мудак.

Он высовывает язык и делает большой пук. И затем снова исчезает за деревьями. Миссис Пэкхем сказала, что педаль акселератора запала. Я не знаю, что написала в отчете полиция. Все что я знаю — она никогда больше не преподавала в Мэри Дэй.

В это время Марли припадает на корточки, поднимает свой термос и трясет. Все сломано, там внутри, говорит она, и начинает плакать. Я также слышал шум разбитого стекла. Она еще раз присела на корточки, чтобы подобрать ланч-бокс, и в это время педаль акселератора миссис Пэкхем запала, потому что двигатель зарычал, и «Бьюик» прыгнул вперед. Как волк на молодого кролика. Марли подскочила, с ланч-боксом в руке, прижатой к груди и с термосом в другой; она увидела приближающейся автомобиль, но не сдвинулась с места. Может быть, я мог бы броситься к ней и спасти. Может быть, а может, и нет. Возможно, если бы я бросился на дорогу, меня бы тоже сбило. Я не знаю, потому что я был также парализован, как и она. Я оставался на месте, словно прибитый гвоздями. Даже когда автомобиль сбил её, я не шелохнулся.

Даже не повернул головы. Я только проводил взглядом ее полет, падение и то, как она ударилась своей бедной, не все понимающей головой об асфальт. Сразу после этого я услышал крики. Это кричала миссис Пэкхем. Она выходит из своего автомобиля, она падает, она поднимается, ее колени в крови, и она бежит к Марли, лежащей на дороге с пробитой головой, из которой медленно вытекает кровь. И тогда я тоже побежал. Я бежал, и когда я пробежал достаточно далеко, чтобы иметь возможность рассмотреть, что творится за деревьями в роще, я повернул голову. Не было никого.

Джордж Халлас замолчал и закрыл лицо руками. Наконец он убрал их.

— Вы в порядке, Джордж? — спросил Брэдли.

— Да, только немного мучает жажда. Я не привык столько говорить. Было не так много возможностей записать кассету с признаниями в камере смертников.

Брэдли подал знак МакГрегору. Надзиратель вынул наушники и встал.

— Закончили, Джордж?

Халлас помахал головой.

— Я только начал. Если вы, конечно, хотите услышать продолжение.

— Мой клиент желает стакан воды, мистер Мак-Грегор, сказал Брэдли. Это возможно?

МакГрегор подошел к двери диспетчерской, и что-то коротко сказал в домофон. Брэдли воспользовался возможностью, чтобы задать вопрос Халласу о величине школы Мэри Дэй. Халлас пожал плечами.

— Маленькая школа в маленьком городишке. Не более ста пятидесяти учеников, как я думаю, с первого по пятый класс.

Открылась дверь диспетчерской. Появилась рука с бумажным стаканчиком. МакГрегор взял его, и протянул Халласу, который осушил его в два глотка и затем поблагодарил охранника.

— Не стоит, сказал МакГрегор. Затем он вернулся в свое кресло, вставил наушники и углубился в свою музыку.

— И этот гадкий мальчишка… он был рыжим? Действительно рыжим?

— Больше чем рыжим. Почти огненно оранжевым.

— И если бы он учился с Вами в одной школе, Вы бы узнали его?

— Да.

— Но не ты и не Марли не узнали его?

— Нет. Я никогда не видел его ни в школе, ни за ее пределами.

— Но как тогда у него в руках оказался ланч-бокс Марли?

— Я не знаю. Но это не самое главное.

— То есть Джордж?

— Как он смог исчезнуть из рощицы? Вокруг нее была только открытая лужайка. Он просто исчез.

— Джордж?

— Да.

— Вы уверены, что там на самом деле был маленький мальчик?

— Ланч-бокс Марли, мистер Брэдли. Он реально валялся на дороге.

В этом я не сомневаюсь, подумал Брэдли, коснувшись своего блокнота пером шариковой ручки. Если, конечно, Марли не была с ним с самого начала…

Или, (может быть, это была и дикая мысль, но разве удивительно иметь дикие мысли, когда слушаешь рассказ убийцы маленького ребенка? ) может быть, это ты взял коробку, Джордж? Может быть, это ты бросил её на дорогу, потому, что она раздражала тебя?


Брэдли поднял глаза от блокнота, и, по выражению глаз своего клиента, он увидел, что его мысли отражаются на его лице словно напечатанные на телетайпной ленте. Ему стало стыдно.

— Вы хотите услышать продолжение? Или вы уже окончательно сделали свои собственные выводы?

— Вовсе нет, сказал Брэдли. Пожалуйста, продолжайте.

Халлас отставил в сторону стакан, и продолжил свою историю.

В течение пяти или чуть более лет я постоянно вспоминал этого ужасного маленького мальчишку с морковными волосами и кепкой с пропеллером, но постепенно воспоминания сошли на нет. Я пытался убедить себя в том, мистер Брэдли, что это был всего лишь несчастный случай, что акселератор на машине миссис Пэкхем действительно запал, как это иногда бывает, и что мальчишка действительно скрылся в рощице… дети иногда бывают жестокими, Вы знаете.

Мой отец завершил свою миссию на шахтах «Удачи» и мы переехали в Восточный Кентукки, где он продолжал заниматься тем же, чем занимался в штате Алабама, но в больших масштабах. Эти шахты расположены в разных частях мира, как Вы знаете. Мы прожили достаточно долго в Айронвилле для того, чтобы я смог окончить среднюю школу. Там, по большей части, от скуки, я записался в театральный кружок. Люди умирали со смеху, когда узнавали. Такой маленький неприметный тип, как я, который зарабатывал себе на жизнь заполнением налоговых деклараций для малого бизнеса и вдов, играл в юности в таких постановках, как «За закрытыми дверями»? Все как у Уолтера Митти! И, тем не менее, у меня хорошо получалось. Все так говорили. Хотя я даже и не рассматривал актерскую карьеру. Я знал, что для меня никогда не будет первых ролей, но кто-то же должен быть играть советника президента по экономике, или правую руку злодея, или даже, наконец, простого механика, который умирает в первой половине фильма. Я знал, что был в состоянии играть такие роли, и, грешным делом, действительно подумывал, что мог бы трудоустроиться. Я сказал отцу, что хотел бы учиться в театральном. Он сказал мне: О'Кей, замечательно, давай, но только продумай запасной выход. И я отправился в Питтсбургский Университет, где также записался в театральный кружок, изучая при этом управление делами.

Первый раз, когда я получил роль, это было в «Ночи ошибок, или Унижение паче гордости», я и встретил Вики Абингтон. Я играл Тони Лампкина, а она Констанс Невилл. Она была очень красивой девушкой, с тонкой чувствительной натурой, с великолепными белыми кудрявыми волосами. Слишком красива для меня, подумал я, но взяв в обе руки свое мужество, пригласил её на чашечку кофе. Так это и началось. Мы могли часами засиживались в Норди, — фаст-фуде Союза Питта — где она мне рассказывала о своих проблемах, в первую очередь из-за чрезмерной материнской опеки и амбициях, связанных с театром и особенно с Нью-Йорком… Бродвеем. Двадцать пять лет назад, Бродвейский театр еще что-то из себя представлял.

Я знал, что она приобретала себе таблетки в центре здоровья Норденберга — от депрессии, раз или два, — но я сказал себе: это потому, что она чересчур амбициозна и креативна, большинство великих актеров и великих актрис принимают такие таблетки. Я уверен, что их принимает даже Мерил Стрип, или, по крайней мере, она принимала их пока «Смерть ей к лицу» не сделала ее знаменитой. И знаете что? Вики обладала хорошим чувством юмора, что кажется, не хватает многим красивым девушкам. Она всегда могла посмеяться над собой и никогда не ограничивала себя в этой возможности. Она говорила, что это единственная вещь, которая не позволяет ей сойти с ума.

Мы играли Ника и Хани в «Кто боится Вирджинии Вульф», и получили лучшие отзывы, чем те, кто играл Джорджа и Марту. После этого мы больше не были только приятелями по кофе, мы стали парой. Мы зажимались в темном углу Союза Питта, но наши занятия часто прерывала Вики, у которой из глаз текли слезы, она знала, что не слишком талантлива, говорила она, и что ей никогда не играть в театре, именно так, как и говорила её мать. Однажды вечером, после празднования с труппой премьеры «Все из-за роз», мы занимались любовью. В первый и единственный раз. Она любила меня, и все было замечательно, так она говорила мне, но я полагаю, что, на самом деле, все было не совсем так. Потому что она никогда не хотела больше заниматься любовью со мной.

Летом 2000 года, мы остались на территории кампуса: мы решили участвовать в постановке «Музыканта» на лестничном марше Парка Фриков. Это была потрясающая штука, поставленная режиссером Мэнди Патинкиным. Вика и я, мы понимали, что это был наш шанс, и решили попытать счастье. Я совсем не нервничал, я не ожидал много, но для Вики этот спектакль стал смыслом её жизни. Её первым шагом к славе, как говорила она, давясь от смеха, но на самом деле, смешно ей не было. Мы разделились на шесть групп, у каждого из нас была картонка, указывающая на роль, которая его больше всего заинтересовала. Вики дрожала как осиновый лист, пока мы ожидали за пределами репетиционного зала. Я приобнял её, и она немного успокоилась. Она была настолько бледной, что ее макияж выглядел как маска.

Я не хочу задерживать Вас на весь день, поэтому буду краток. Я протягиваю свою картонку с надписью майор Шинн, довольно скромная роль, но в итоге получаю роль Гарольда Хилла, Музыканта, очаровательного мошенника. Главная роль. Вики направляется за ролью Мэриан Пару, библиотекарши, которая дает уроки игры на фортепиано. Главная женская роль. Она хорошо прочитала текст, на мой взгляд; не идеально, но хорошо. Затем наступает время пения.

Заглавную песню Мэриан. Если вы не знаете, то эта песня очень простая и нежная: «Спокойной ночи, мой Кто-то». Она уже пела мне её — а капелла — полдюжины раз, и это было на самом деле прекрасно. Нежно, грустно и обнадеживающе. Но в тот день в репетиционном зале все было ужасно. Уверяю вас, она все испортила и наотрез отказалась убираться по добру по здоровому. Она не смогла попасть в голос, и ей пришлось возвращаться к началу два раза. Патинкин теряет терпение, еще полдюжины девушек желают принять участие в прослушивании. Пианист возводит глаза к небу. Как я хотел бы врезать ему в его глупую лошадиную голову.

В конце прослушивания Вики вся дрожит. Мистер Патинкин поблагодарил её, она поблагодарила его, все это было в очень вежливой форме, а затем она попыталась сбежать. Я поймал её, когда она покидала здание, и я сказал ей, что все было здорово. Она улыбнулась мне, сказала спасибо и добавила, что мы оба знаем очень хорошо, что это было совсем не здорово. Я сказал ей, что если мистер Патинкин дорожит своей репутацией, он будет способен разглядеть её талант за личиной нервозности. Она обняла меня, и сказала, что я её лучший друг. И потом, можно будет попробовать еще раз, добавила она. В следующий раз, я буду принимать валиум до начала прослушивания. Просто боялась, что он изменит мой голос, я слышала, что некоторые успокоительные делают это. И, повысив голос, она казала мне: да действительно хуже уже и быть не может! Я предлагаю ей съёсть мороженого в Норди, она принимает предложение, и мы выдвигаемся.

Вы можете мне не верить.

Мы шли по тротуару, взявшись за руки, и это напомнило мне о прогулках с Марли Джейкобс по пути в школу Мэри Дэй и обратно. Я не утверждаю, что не стоит задуматься о том, что все, в конце концов, возвращается, но слишком часто думать об этом тоже нельзя. Я ничего точно не знаю. Я знаю только, что иногда, по вечерам, когда задаю себе этот вопрос, не могу заснуть.

Я думаю, что Вики чувствовала себя немного лучше, потому что она стала восторгаться моей ролью, она говорила мне, как великолепен Профессор Хилл, я уже было хотел ей ответить, когда, вдруг, услышал, что кто-то кричит нам с противоположного тротуара. И это был не крик: это был рев осла.

— ДЖОРДЖ И ВИКИ! ТРАХАЮТСЯ В ПОСТЕЛИ!

Это был он. Ужасный маленький мальчишка. Те же шорты, тот же свитер, та же рыжая шевелюра и та же бейсболка с пропеллером. Прошло почти 10 лет, но он не повзрослел, ни на один день. У меня было впечатление, что я перенесся в прошлое, за исключением того, что на этот раз я был с Вики Абингтон, а не с Марли Джейкобс, и мы были на улице Рейнольдс в Питтсбурге, а не на Школьной улице в Тэлботе, штат Алабама.

— Что это за цирк? — спрашивает меня Вики. — Ты знаешь, Джордж?

Что я мог ответить? Я молчал. Так испугался, что даже не смог раскрыть рот.

— Ты дерьмовая актриса, а как певица — еще большее дерьмо! — кричит мальчишка. — ВОРОНЫ, и те поют лучше, чем ты! К тому же ты — УРОДИНА! ВИКИ УРОДИНА, БУХ!

Она прикрыла рот рукой, и я помню, как её глаза расширились, и вновь наполнились слезами.

— Почему ты не отсосала ему хуй? Это единственный шанс получить роль, такой уродливой и бесталанной корове, как ты!

Я сделал попытку броситься за ним в погоню, хотя это казалось нереальным. У меня было чувство, что все происходит во сне. Шла вторая половина дня, и движение на дороге было довольно плотным, но эта деталь ускользнула от меня. К счастью, Вики схватила меня за руку, чтобы задержать. Я думаю, она спасла мне жизнь, потому что секундой позже, огромный автобус просигналил совсем рядом со мной.

— Остановись, сказала Вики. Этот мальчишка не заслуживает наказания. Независимо от того, кто он.

Грузовик протарахтел навстречу автобусу и, как только они разминулись, мы увидели мальчишку, который перебежал через дорогу. Перед поворотом за угол, он сбросил шорты и наклонился, чтобы показать нам свою задницу.

Вики присела на скамейку, и я присел рядом с ней. Она спросила меня, кто был этот мальчишка, а я ответил ей, что не знаю.

— Однако откуда он узнал наши имена? — спросила она меня.

— Я не знаю, — повторил еще раз я.

— По крайней мере, он был прав, — сказала она. — Если я хочу главную роль в «Музыканте», мне нужно вернуться туда и сделать минет Мэнди Патинкину. И начинает смеяться, на этот раз настоящим смехом, тем, что идет вверх от живота к горлу. Вдоволь насладившись смехом, она возвращает запрокинутую голову назад.

— Ты видел его маленькую белую задницу? — вот, что сказала она мне. — Две готовые к выпечке булочки!

Это был сигнал: я тоже зашелся диким смехом. Мы упали друг другу в объятия, щека к щеке, и прямо-таки зарыдали от смеха. Я думал тогда, что это был настоящий — мы делаем так, когда отсчет пошел на минуты, не правда ли? — приступ истерии, который заставил нас задрожать. Меня, потому что это был тот же мальчишка, спустя все эти годы, Вики, потому что она поверила в его бредни: что она плохая актриса, и что даже если это было и не так, она никогда не преодолеет свой стресс, чтобы доказать обратное.

Затем я проводил ее до Поместья Фуджи, старого здания, где квартиры сдавались в аренду исключительно девушкам, я держал её крепко в своих объятиях, и она мне подтвердила, что из меня получился бы отличный Гарольд Хилл. То, как она произнесла эту фразу, обеспокоило меня, поэтому я спросил, а получится ли у меня. Конечно, получится, идиот, сказала она мне, и поднялась вверх по узкому проходу. Это был последний раз, когда я видел её живой.

После похорон я пригласил Карлу Уинстон в кафе, выпить чашечку кофе. Это была единственной девушкой в Поместье Фуджи, с которой была близка Вики. Её руки так тряслись, что я в конечном итоге перелил ее кофе из чашки в стакан, опасаясь, что она обожжется. Карла только что пережила страшное горе: она не хотела верить в то, что произошло. Так же, как миссис Пэкхем не хотела верить в произошедшее с Марли, я полагаю.

В тот день она нашла Вики в общей комнате на первом этаже, уставившейся в телевизор. Но при этом, тот был выключен. Карла сказала, что она показалась ей безучастной и подавленной. Она уже видела Вики в таком состоянии, когда та перебирала с количеством таблеток или принимала их беспорядочно. Карла спросила, не хочет ли Вики обратиться в больницу к врачу, но та ответила: нет, с ней все будет в порядке, просто выдался трудный день, вот и все, но скоро она будет в полном порядке.

— Там был гадкий мальчишка, сказала она Карле. Я провалила прослушивание, и этот мальчишка появился, чтобы унизить меня.

— Как жаль, — сказала Карла.

— Джордж узнал его. Он сказал мне, что не узнал, но было видно, что он говорит не правду. Хочешь знать, что я думаю?

— Да, конечно, — сказала Карла. В тот момент она была уверена, что Вики перебрала с таблетками, или, что она накурилась травки, или и то и другое сразу.

— Я думаю, что это Джордж организовал эту дикость. Для забавы. Но когда он увидел, как я была расстроена, он пожалел об этом, и попытался заставить мальчишку замолчать. Но мальчишка останавливаться не собирался.

Карла сказала:

— Но это безумие, Вики. Джордж никогда не сделал бы тебе больно. Он любит тебя.

На что Вики ответила:

— И он в чем-то был прав, этот мальчишка. Я еле удержалась на своих ногах.

На этом месте я остановил Карлу, и сказал ей, что этот мальчишка не имеет ко мне никакого отношения. Карла ответила, что ей ничего не нужно объяснять, она знала, что я хороший парень, и что всегда поддерживал Вики. И тут она начала плакать.

— Это моя вина, Джордж, а не твоя, сказала она. Я же видела, что она была в подавленном состоянии, но ничего не предприняла. Ты знаешь, как это произошло. И в этом тоже есть моя вина, потому что я уверена, что она не хотела этого делать. Я уверена.

Карла оставила Вики перед телевизором и включила его. Через два часа, она вернулась и постучала в дверь Вики.

— Я подумала, что она, может быть, захочет выйти и покушать, объяснила мне Карла. — Может быть даже выпить бокал вина, если эффект от таблеток закончился. Но в комнате никого не было. Затем Карла вернулась в общую комнату, Вики не было и там. Там были две девушки, которые смотрели телевизор, и одна из них сказала ей, что Вики ушла недавно, скорее всего, в прачечную.

Потому что в руках у неё была простыня, сказала ей девушка.

Это немного озаботило Карлу, но она больше ни о чем их не спросила. Она спустилась вниз в подвал, но в прачечной тоже никого не было при этом, ни одна из стиральных машин не работала. Рядом была кладовка, где девушки из Поместья Фуджи хранили свои вещи. Карла услышала шум за дверью, и когда она зашла, то увидела Вики, со спины, стоящую на небольшой стопке из чемоданов. Она связала две простыни вместе, чтобы сделать веревку. Один конец был привязан к трубе у потолка. Второй — образовывал петлю вокруг её шеи.

— Три чемодана были сложены стопкой, — объяснила Карла, что давало слабину веревке. Если бы она действительно хотела покончить с собой, она взяла бы только одну простыню. Это была репетиция, как в театре.

— Ты не можешь быть в этом уверена, говорю я ей. Ты не знаешь, ни сколько таблеток она приняла, ни в каком состоянии она была.

— Я знаю то, что я видела, говорит Карла. Она могла бы просто спуститься с этих чемоданов, и петля бы не затянулась. Но я не думала об этом в тот момент. Я была слишком потрясена. Я просто прокричала ее имя.

Это испугало ее, и, вместо того, чтобы просто сойти с чемоданов, она потеряла равновесие, и чемоданы разлетелись в разные стороны. Она приземлилась бы животом на пол, если бы, на её удачу, веревка бы оборвалась, но этого не произошло. Еще он могла бы миновать петли, если бы узел между двумя простынями не выдержал. Но наоборот, вес тела затянул узел, и её голова была жестоко откинута назад.

— Я услышала треск её шеи, — сказала Карла. — Как хруст ветки. И это была моя вина.

И потом она плакала, плакала, плакала.

Я проводил её до автобусной остановки, постоянно повторяя, нет, это не её вина, нет, нет, нет, и, наконец, она перестала плакать. Она даже нехотя улыбнулась.

— Ты очень убедителен, Джордж, сказала она мне.

То, что я не сказал ей, — потому что она все равно не поверила бы мне, — это то, что сила моего убеждения пришла из абсолютной уверенности.

— Этот гадкий мальчишка забрал людей, которых я любил, сказал Халлас.

Брэдли кивнул. Было ясно, что Халлас во все это верил, и если бы эта история всплыла в ходе судебного разбирательства, его, скорее всего, приговорили бы к пожизненному заключению в психиатрическом заведении, а не выписали бы билет в Усадьбу Иглы. Вряд ли этот рассказ убедил бы всех присяжных, но, по крайней мере, был бы повод предотвратить смертную казнь. Но теперь, вероятно, уже слишком поздно. Ходатайство о приостановлении казни, основанное на этой истории о маленьком хулигане, все равно обречено на провал. Надо было видеть Халласа, что бы поверить, абсолютная уверенность читалась на его лице. Надо было слышать его голос.

Тень улыбки промелькнула на губах осужденного, который наблюдал за своим адвокатом через слегка затуманенное оргстекло.

— Этот мальчишка был не просто злобным, он был гурманом. Он всегда получал две вещи по цене одной: смерть нужного ему человека, и мое долгое купание в теплой ванне вины.

— Вы могли бы убедить Карлу, сказал Брэдли. Она же вышла за Вас замуж, в конце концов.

— Она никогда не была полностью ни в чем уверена. И она никогда не верила в существование этого гадкого мальчишки. В противном случае она пришла бы в суд, ведь мы до сих пор женаты.

Халлас, не мигая, смотрел на Брэдли через оргстекло.

— И она даже была бы рада, что я убил его.

В своем углу МакГрегор — надзиратель — посмотрел на часы, снял свои наушники и встал.

— Не хочу торопить Вас, док, но сейчас 11: 30, а Ваш клиент должен быть возвращен в камеру в полдень для проведения проверки.

— Я не вижу, что мешает Вам провести проверку прямо здесь, сказал Брэдли… вежливо.

Не рекомендуется будить плохие черты надзирателей, и, даже если МакГрегор был одним из лучших, у Брэдли не было никаких сомнений, что у него тоже были плохие черты. Это были издержки профессии людей, которые надзирают за матерыми преступниками.

— Ведь он у Вас перед глазами, в конце концов.

— Правила, есть правила, сказал МакГрегор.

Затем он поднял руку, как будто отклонял все протесты, которые Брэдли мог бы высказать.

— Я знаю, что Вы имеете право на встречу без ограничения во времени, когда Дата так близка, поэтому, если Вы подождете, я приведу его Вам, обратно после проверки как можно быстрее. Но тогда он пропустит обед, и Вы, вероятно, тоже.

Они посмотрели, как МакГрегор упал обратно в свое кресло и вложил наушники в уши. Когда Халлас повернулся к оргстеклу, на его губах наблюдалась больше, чем тень улыбки. — Да, и потом я не сомневаюсь, что Вы можете, угадать продолжение.


Брэдли, конечно же, мог догадаться, но он положил руки на его девственно чистый блокнот и произнес: «Почему бы Вам самому не рассказать мне продолжение? »

Я отказался от роли Гарольда Хилла и забросил театр. У меня пропало желание играть. Мой последний год в Питте, я сконцентрировался на торговых курсах, особенностях бухгалтерского учета и Карле Уинстон. До вручения дипломов, мы поженились. Мой отец был моим свидетелем. Он умер три года спустя.

Одна из шахт, которую он курировал, находилась в Луизе, пригороде Восточного Айронвилла, где он проживал с Ноной Маккарти — мамой Ноной, — его «экономкой». Шахта носила название Справедливая Глубина. Однажды произошло обрушение лавы во втором шахтном стволе, на глубине около шестидесяти метров. Ничего серьезного, все поднялись на-гора целыми и невредимыми, но мой отец с двумя представителями администрации шахты спустился вниз для оценки ущерба, и времени, которое потребуется для восстановительных работ. И он уже никогда не поднялся на-гора. Другие тоже.

— Этот мальчик не прекращает звонить, сказала мне позже мама Нона.

Она всегда была красивой женщиной, но через год после смерти моего отца, она покрылась морщинами, и её кожа вся стала дряблой. Она еле передвигала ноги и, как только кто-то входил в комнату, она сгибала плечи так, как будто бы ждала, что её ударят. И не смерть моего отца была причиной этого. Это был все тот же гадкий мальчишка.

— Он не прекращает мне звонить. Он называет меня мерзкой негритянской сучкой, но мне все равно. Я слышала кое-что и похуже, и не один раз. От этого мне как от воды утиным перьям. То, что причиняет мне боль, так это слышать от него, что во всем виноват подарок, который я сделала твоему отцу. Эта пара ботинок. Ведь это не правда, Джордж? Ведь это не возможно, там обязательно было что-то другое. Твой отец, он обязательно обернул бы войлок поверх сапог. Он никогда бы не забыл обернуть войлоком сапоги после аварии на шахте, даже, если она казалась не слишком серьезной.

Я, конечно же, подтвердил это, но я все равно видел, что сомнения разъедают её сильнее кислоты.

Эти ботинки были Специальные Железнодорожные. Мама Нона подарила их отцу в день рождения, почти за два месяца до аварии на Справедливой Глубине. Она должна была выложить за них, по крайней мере, триста долларов, но они того стоили. Высокие голенища до колен, кожа мягкая, как шелк, но очень прочная. Это была та модель сапог, которые человек мог носить на протяжении всей своей жизни, и затем передать своему сыну. Но это были ботинки с железными набойками. И на определенной поверхности они могли высекать искры, как сталь из кремня.

Мой отец никогда не носил обувь с железными набойками, особенно когда спускался в шахту, где всегда был возможен выброс метана или рудничного газа, и не говорите мне, что он просто мог забыть их снять, когда он и два других здоровяка спустились вниз, волоча с собой противогазы и кислородные баллоны. И даже если бы он и был в своих Специальных, тут мама Нона был права — он обязательно обернул бы их войлоком. Она не нуждалась в подтверждениях своих слов: она жила с ним, и она знала, насколько он всегда был осторожным. Но даже безумные мысли могут подтачивать ваш мозг, если вы находитесь в одиночестве и страдаете от горя, и кто-то постоянно сыпет соль на вашу рану. Они могут извиваться как черви в грязи и откладывать там свои яйца. И вскоре, весь ваш мозг будет кишеть ими.

Я посоветовал ей сменить номер телефона, и она сделала это, но маленький хулиган добыл и новый номер, он продолжал звонить, и это всегда была одна и та же песня: он говорил, что мой отец забыл, что на его ногах были сапоги, которые могли высекать искры. Это не случилось бы, если ты не подарила ему эти сапоги, мерзкая негритянская сучка. Все это он говорил ей, а может кое-что и похуже, но она не хотела повторять его слова.

В конечном итоге она вообще отказалась от телефона. Я говорил ей, что у всех одиноких людей должен быть телефон, но она не хотела ничего слышать. Он всегда звонит посреди ночи, Джордж, — говорила она. Ты знаешь, каково это, лежать и слушать, как звонит телефон, зная, что это звонит тот мальчишка. Что же там за родители, если они позволяют ему делать такие вещи, я даже не могу представить. Отключайте его ночью, предложил я. И она сказала мне, что она так и делает. Но он все равно звонит.


Я сказал ей, что это просто игра её воображения. И я старался убедить в этом себя, мистер Брэдли, но мне это никогда не удавалось. Если этот грязный мальчишка мог украсть ланч-бокс Марли, и знать о неудачном прослушивании Вики и об отцовских Специальных Железнодорожных — если он мог оставаться ребенком год за годом — то да, он наверняка мог звонить и с отключенным телефоном. Библия говорит, что дьявол был низвергнут на землю, чтобы свободно перемещаться, и даже рука Бога не может остановить его. Я не знаю, был ли этот грязный ребенок самим дьяволом, но без участия дьявола точно не обошлось.

Также я не знаю, смог бы вызов скорой помощи спасти маму Нону. Все, что я знаю, — когда её настиг сердечный приступ, у неё больше не было телефона для вызова скорой. И она умерла на своей кухне. Сосед нашел ее там, на следующий день.

Мы пошли на ее похороны, Карла и я, и ту ночь мы провели в доме моего отца и мамы Ноны. Я проснулся незадолго до восхода солнца из-за дурного сна, и не смог заснуть снова. Когда я услышал, что газета приземлилась на крыльце, я вышел, чтобы поднять её, и увидел, что крышка почтового ящика была приоткрыта. Я спустился по дорожке в халате и тапочках, чтобы поглядеть, что там. Внутри находилась бейсболка с пластиковым пропеллером на макушке. Я схватил ее, и она была очень горячей, как если бы человек, который носил её, сгорал от лихорадки. Прикоснувшись к ней, я подумал, что могу чем-нибудь заразиться, но преодолев свой страх, я заглянул внутрь. Ткань была жирной, и к ней приклеилось несколько рыжих волос. Там так же была надпись, сделанная детской рукой — буквы все вкривь да вкось, — которая гласила:

Держите ее, у меня есть другая!

Я занес эту вещь в дом — держа между большим и указательным пальцами, словно она действительно была заразная, — и кинул в печку. Я бросил спичку, и бейсболка тут же занялась пламенем: Пых. Пламя было зеленоватым. Когда Карла проснулась, спустя полчаса, она вдохнула и спросила: что это за вонь? Несло как из канализационного люка!

Я сказал ей, что да, наша канализация снаружи нуждается в серьезной очистке, но самого себя я обмануть не мог. Это был запах метана, последнее, что мой отец должен был чувствовать перед тем, как взрыв унес его в рай, вместе с двумя товарищами, сопровождавшими его.

В то время я работал в аудиторской фирме — одном из крупнейших независимых банков Запада — и стремительно продвигался по служебной лестнице. Я обнаружил, что если хочешь быстро сделать карьеру, необходимо всегда держать руку на пульсе, и все обязательно получится. Мы хотели детей, Карла и я, и нам это было по карману, но ничего не могли сделать, хотя семя высаживалось в благодатную почву регулярно, и все было расписано, как по нотам. Мы пошли на прием к акушеру в Топике, он провел осмотр, сделал все необходимые анализы и обнаружил, что все в норме, и слишком рано говорить о бесплодии, и каком — либо лечении. Он сказал нам, чтобы мы вернулись домой, расслабились и наслаждались нашей сексуальной жизнью.

Так мы и сделали, и в течение последующих одиннадцати месяцев, мы продолжали сеять семя в благодатную почву. Карла получила католическое образование, но после поступления в университет, она перестала ходить в церковь. Когда она окончательно убедилась, что беременна, она вновь стала посещать церковь и затащила туда меня. Мы посещали Сент-Эндрюс. Мне было все равно. Если она хотела приписать Богу все заслуги, — все произошло внезапно, словно чертик выпрыгнул из табакерки, меня это не беспокоило.

Она была на седьмом месяце беременности, когда у нее произошел выкидыш. Это было воскресенье, а она ходила в церковь каждое воскресенье. После мессы должен был состояться обед в городе, потом мы вернулись бы домой, и Карла прилегла, что бы отдохнуть, в то время как я смотрел бы футбол по телевизору.

Но как только мы вышли из церкви, я увидел гадкого мальчишку. Те же короткие шорты, тот же полосатый свитер, тот же пухлый живот и те же дряблые мальчишечьи груди. Бейсболка, которую я нашел в почтовом ящике, была синей, та же, что была на нем сейчас, была зеленой, но на макушке все также был вмонтирован пластиковый пропеллер. Я был маленьким мальчиком, я вырос и стал взрослым человеком, с пробивающейся сединой, но этому ужасному безумцу было все также шесть лет. Максимум семь.

Он стоял немного поодаль. Другой мальчишка столкнулся с ним. Нормальный ребенок, тот, что обязательно вырастет. Он выглядел ошеломленным и напуганным. Он что-то держал в руке. Это было похоже на мяч «Tap Ball», который подарила мне мама Нона, когда я был маленький.

— Давай, давай, я услышал, как гадкий мальчишка говорит другому. Если не хочешь, чтобы я забрал обратно те пять долларов, которые я тебе дал.

— Я сделаю, — сказал нормальный ребенок. Я изменил свое мнение.

Карла не видела ничего из этого. Она стояла на верхней ступеньке, беседуя с отцом Патриком, она говорила, сколько пользы почерпнула из его проповеди, и как это ее вдохновляет. Это были гранитные ступеньки, очень крутые.

Я считаю, что я поздно дернулся, чтобы подхватить ее на руки, а может быть, и нет. Может быть, я был просто парализован, как в тот день, когда этот гадкий мальчишка вынырнул после прослушания Вики для «Музыканта». Прежде чем я смог выйти из оцепенения или произнести хотя бы слово, ужасный безумец сделал шаг вперед. Он запустил руку в карман шорт и вытащил зажигалку. Как только он крутанул колесико, и я увидел искру, я сразу понял, что случилось в штольне шахты Справедливая Глубина, и это не имело ничего общего с железными набойками моего отца. Что-то начало потрескивать и искриться в красном мяче, который обычный мальчишка держал руке. Он отбросил мяч, чтобы избавиться от него, при этом гадкий мальчишка захохотал. Это был раскатистый смех жирдяя и слизняка — хрра-хрра-хрра.

Мяч ударился о боковую стенку лестницы, отскочил и взорвался с оглушительным треском и вспышкой желтого света. Это был не просто фейерверк, или даже большой Громкий Демон. Это была огромная М-80. Шум испугал Карлу, точно так, как её крик стал причиной падения Вики в гараже Поместья Фуджи. Я протянул руку, чтобы поймать ее, но мне удалось дотронуться лишь до её плеча. Так как она держала руку отца Патрика в своей, они оба скатились вниз по лестнице. Он сломал руку и ногу, Карла сломала лодыжку. Также ударилась головой. И потеряла ребенка.

На следующий день, мальчишка, который бросил М-80, пришел в полицейский участок со своей матерью и признался во всем. Он был расстроен, и сказал то, что большинство детей говорят, когда что-то пойдет не так: это был несчастный случай, я не хотел навредить кому-либо. Он сказал, что никогда не бросил бы петарду, если бы другой мальчик не поджег фитиль, но он боялся обжечь пальцы. И нет, он не знает другого мальчишку, он никогда не видел его раньше и не знает его имени. И затем он сказал полицейскому, что тот ужасный мальчишка дал ему пять долларов.

После этого у Карлы пропало желание проводить со мной время в спальне, и она перестала ходить в церковь. Я продолжал жить со всем этим и вступил в Клуб Завоевание. Вы знаете, что это такое, мистер Брэдли, не то что бы мне сильно нравилось быть католиком, но это, как будто бы снова выходишь на сцену. Я не вникал в религиозные аспекты, для этого был отец Патрик, но мне нравилось тренировать бейсбольную и футбольную команды. Я всегда был там во время прогулок, пикников и прочее; и я получил водительские права категории D для того, чтобы водить церковный автобус и возить мальчишек на различные соревнования, а в выходные дни — в парки развлечения. И со мной всегда был мой пистолет. Кольт-45, который я купил в ломбарде «Разумная Цена и Кредит»: Вы знаете, на чем строилось обвинение. Я возил его с собой пять лет, иногда в бардачке автомобиля, иногда в ящике с инструментами автобуса Завоевания. Во время тренировок, я хранил его в спортивной сумке в тренажерном зале.

Карла не приветствовала мою работу в клубе, потому что это занимало большую часть моего свободного времени. Когда отец Патрик вызывал добровольцев, я всегда первым поднимал руку. Я думаю, она ревновала.

— Ты практически никогда не бываешь дома в выходные дни, — говорила она мне.

После моих возвращений из клуба она частенько спрашивала, что за нездоровая склонность у меня к этим мальчишкам.

Конечно, это могло показаться немного странным, так как, помимо прочего, я стал выбирать себе любимчиков, и уделять им особое внимание. Чтобы завоевать их симпатию и помочь им. Это было довольно легко. Большинство из них происходили из бедных семей. Воспитывались, как правило, одним родителем, обычно матерью, которая была вынуждена работать за минимальную заработную плату, чтобы обеспечить хотя бы элементарное питание и крышу над головой. Если у матери не было автомобиля, или ей не хватало времени, я с огромным удовольствием заезжал за своим любимчиком, чтобы забрать его на заседания Клуба Завоевания в четверг вечером, и затем доставлял его обратно. Если и у меня не было такой возможности, я давал им билеты на автобус. Но только не деньги — я знал, что это не очень хорошая идея, давать деньги этим детям.

И я таки одержал несколько хороших побед. Я разглядел в одном мальчишке, — имеющим всего лишь одну пару брюк и две или три футболки, — серьезные математические способности. И мне удалось выбить стипендию для его учебы в частной школе, и теперь он учится на первом курсе в Канзасском Университете на полном обеспечении. Другой — освободился от наркотической зависимости. По крайней мере, я так думаю. Вы никогда не можете быть в этом уверены по-настоящему. Еще один убежал из дома после ссоры с матерью, он позвонил мне из Омахи месяц спустя, когда его мать уже свыклась с мыслью, что он умер или ушел, чтобы никогда не вернуться. И я поехал и привез его домой.


Работа с этими мальчишками давала мне возможность делать добро. Гораздо большее, чем при заполнении налоговых деклараций или помощи в сокрытии налогов некоторых корпораций в штате Делавэр, это уж точно. Но это было не все, что я делал. Частенько, мистер Брэдли, я ездил с одним из моих любимчиков на рыбалку на Диксон Крик или на мост через большую реку. Но я пытался поймать там вовсе не форель или карпа. И я долго не чувствовал ни малейшей поклевки на моей удочке. А затем появился Рональд Гибсон.

Ронни было пятнадцать лет или чуть меньше. Он был слеп, и поэтому не мог играть в бейсбол или футбол, но он был гений в шахматах и всех играх, в которые мальчишки играли в дождливые дни. Никто не издевался над ним: он был талисманом группы. Его отец ушел из дома, когда Ронни было девять лет, и ему очень не хватало мужского внимания. Вскоре он привязался ко мне. То, что более всего доставляло ему беспокойство: врожденный дефект, который назывался кератоконус, или порок развития роговицы. Врач сказал им, что необходима пересадка роговицы, но это стоило дорого, и его мать не могла себе этого позволить.

Поэтому я обратился к отцу Патрику, и вдвоем мы провели полтора десятка мероприятий по сбору средств для проекта под названием «Новые Глаза Для Ронни». Мы даже обратились на телевидение: репортаж показали в местных новостях на 4 канале. Мы гуляли, Ронни и я, бродили, держась за руки в парке Барнум. Карла презрительно фыркнула, когда увидела нас.

— Люди могут подумать, что вы любовники, — сказала она мне.

Меня не интересовало людское мнение, потому, что вскоре после этого небольшого репортажа, он, наконец-то, клюнул на мою приманку. Я почувствовал это там, в своей голове. Гадкий мальчишка. Наконец-то я обратил его внимание, и я чувствовал, что он наблюдал. Ронни была сделана операция. Его зрение полностью не восстановилось, но улучшения были налицо. Еще год он должен был носить специальные солнцезащитные очки, но ему было все равно; он говорил, что ходить в них было круто. И это было правдой.

Как-то во второй половине дня, вскоре после операции он и его мать пришли ко мне после школы в мой маленький офис Клуба Завоевания в подвале церкви Сент-Эндрюс. Его мать сказала мне: что мы можем сделать, чтобы отблагодарить Вас, мистер Халлас, просите, что хотите.

Я ответил им, что мне ничего не нужно, и что мне это доставило огромное удовольствие. И тут меня пронзила одна идея.

— А ведь вы можете сделать кое-что для меня, — сказал я им. — Оказать одну маленькую услугу.

— Конечно мистер Х, скажите мне, что, — ответил Ронни.

Тогда я сказал: как-то, в прошлом месяце, я припарковался на стоянке за церковью, и уже почти поднялся по лестнице, когда понял, что забыл закрыть свою машину. Я вернулся, и увидел мальчишку, который копался в машине. Я закричал, и он выпрыгнул из неё, как стрела, только забрал с собой всю мелочь, которую я держу в бардачке для проезда по платным дорогам. Я побежал за ним, но это было слишком быстро для меня.

— Все что я хочу, сказал я Ронни и его матери, — это найти его и поговорить с ним. Скажите ему, что я говорю всем: что воровство не самый хороший способ утвердиться в жизни.

Ронни спросил меня, как он выглядел.

— Маленький и толстый, — сказал я. — с рыжими, морковными волосами. В тот день, когда я увидел его, он был одет в серые шорты и зеленый свитер с полосками того же цвета, как и его волосы.

Миссис Гибсон воскликнула:

— О, боже! И на его голове была бейсболка с пропеллером на макушке?

— Ну да, все так, — сказал я тем же спокойным тоном. — Теперь, когда вы упомянули об этом, мне кажется что да.

— Я видела его на другой стороне улицы, — сказала мать Ронни. — Я подумала, что он недавно переехал в наш микрорайон.

— И ты, Ронни? — спросил я.

— Нет, — сказал он мне, — никогда не видел.

— Ну, если вы когда-нибудь увидите, ничего не говорите ему. Просто найдите меня. Вы сделаете это для меня?

Он сказал мне, что да, конечно, и я был доволен. Потому что знал, что этот гадкий мальчишка вернулся, и что я буду там, когда он сделает свой следующий ход. Он хотел, чтобы я был там, в этом состоял весь его интерес. Потому, что он стремился причинить боль лично мне. Все остальные — Марли, Вики, мой отец, мама Нона, — это был просто сопутствующий ущерб.

Прошла неделя, потом еще две. Я начал думать, что мальчишка разгадал все мои замыслы. А затем наступил День — известный Вам День, мистер Брэдли, один из мальчишек прибежал на площадку за церковью, где я помогал устанавливать волейбольную сетку.

— Какой-то мальчишка толкнул Ронни, и забрал его очки! — прокричал парень. — Он побежал в парк и Ронни за ним!

Я не колебался ни одной секунды; я схватил свою спортивную сумку, — она была со мной все эти годы, когда у меня были любимчики — и побежал в парк. Я знал, что это не гадкий мальчишка забрал у Ронни его солнцезащитные очки, это был не его стиль. Тот, кто украл очки, был обычным мальчишкой, как и тот, кто-то кинул большую петарду, и он также будет извиняться и говорить, что не хотел делать этого, и что его на это подбил другой мальчишка. Если я, конечно, допущу это.

Ронни никогда не был спортивным мальчишкой, он не мог быстро бегать. Похитителю очков пришлось даже подождать его, поэтому он остановился в конце парка, помахал рукой с очками над головой, и крикнул:

— Догони и забери их, Рэй Чарльз! Просто забери их, Стиви Уандер!

Я слышу движение машин на бульваре Барнум, и я сразу понимаю, что гадкий мальчишка хочет провернуть на этот раз. Он думает, что то, что сработало когда-то, сработает и еще один раз. На этот раз солнцезащитные очки вместо ланч-бокса со Стивом Остином, но итог один и тот же. Позже, мальчишка, который украл очки, будут плакать и клясться, что он не знал, что произойдет, он подумал, что это только шутка, дразнилка или же наказание для Ронни, которое придумал маленький рыжеволосый толстяк, тот который стоял на тротуаре.

Я мог бы легко догнать Ронни, но не стал делать это сразу. Ронни — это мой крючок, и я не хочу, чтобы из-за спешки рыба сорвалась. Когда Ронни подходит достаточно близко, мальчишка, манипулируемый ужасным безумцем, бросается под каменную арку, которая ведет из бульвара Барнума в парк Барнума, по-прежнему держа очки над своей головой. Ронни продолжает искать его, я, не далеко позади. Я останавливаюсь, и открываю свою спортивную сумку, и как только у меня в руке оказывается револьвер, я хуярю настоящий спринт.

— Стой, где стоишь! — кричу я Ронни. — Ни шагу вперед!

Ронни остановился, и я благодарю Господа за это. Если бы что-то случилось с ним, я не ожидал бы укола, мистер Брэдли: я бы покончил жизнь самоубийством.

Когда я пробегаю под аркой, я вижу гадкого мальчишку. Он все такой же, как я впервые увидел его, будучи ребенком: единственное отличие — это цвет его бейсболки. Другой мальчишка протягивает ему очки Ронни, и ужасный безумец передает ему в руки какую-то бумажку на обмен. Когда он видит меня, впервые наглая улыбка покидает его пухлые красные губы. Потому что мое появление не входит в его планы. Его план — Ронни первый, я потом. Предполагалось, что Ронни перебегая через улицу, будет сбит грузовиком или автобусом. Я же должен был появиться чуть позже. И увидеть его.

Рыжеволосый выбежал на бульвар Барнума. Вы знаете этот бульвар на выходе из парка — по крайней мере, должны бы, это видео показывали три раза во время судебного процесса: по три полосы движения в обоих направлениях, по две для движения, одна для разгрузки, с бетонной разделительной полосой посредине. Когда рыжеволосый вступил на эту полосу, он оглянулся, и я увидел, что он более чем удивлен. Он был напуган. И это, в первый раз с момента падения Карлы на крыльце церкви, делает меня счастливым.

У меня практически не оставалось времени, чтобы его перехватить, если бы я начал пересекать дорогу перпендикулярно тротуару, даже если не обращать внимание на движение транспорта. И я побежал наискось, ориентируясь на его спину. Я осознавал всю опасность этого маневра, но меня это мало волновало. По крайней мере, если меня собьет машина, то это будет настоящая авария, а не таинственная история с запавшей педалью газа. Назовите это самоубийством, если хотите, но это не так. Я действительно не мог дать ему уйти. Я не мог вынести встреч с ним еще 20 лет, да самой старости.

Я не знаю точно, сколько раз я избежал столкновения, но я слышал целый концерт из сигналов клаксонов и визга шин. Я увидел машину, резко тормознул, что бы избежать столкновения и дальше бросился в погоню за мальчишкой. Я слышал, что кто-то обзывает меня гребаным психом. Кто-то другой кричал: ты что в бордель опаздываешь? Но все это было только фоновым шумом для меня. Мое внимание было сосредоточено на мальчишке, рыжем маленьком ублюдке: расплата.


Он бежит так быстро, как может. Я не знаю, какой там монстр у него внутри, но снаружи, это всего лишь карапуз с маленькими ногами и рыхлым туловищем, так что у него нет шансов. Все, на что он может рассчитывать, это то, что какой-то автомобиль собьет меня, но хер там.

Перебежав на другую сторону, он спотыкается о бордюр и падает. Я слышу женщина — мускулистая крашеная блондинка — кричит: этот человек вооружен! Она давала показания в суде, но я не помню, как её зовут. Мальчишка пытается встать. И тогда я говорю ему: — это за Марли, хренов маленький сукин сын, и я стреляю ему в спину. Пуля номер один.

Он ползет на четвереньках. Кровь капает на тротуар. Я говорю ему: это за Вики, и второй раз стреляю ему в спину. Пуля номер два. И, наконец, я говорю: это за отца и маму Нону, и я стреляю ему между ног, прямо в его серые шорты. Пули помер три и четыре. Там множество людей, которые кричат одновременно. Какой-то тип кричит: заберите у него пистолет, повалите его на землю! Но никто не двигается.

Гадкий мальчишка елозит на спине и смотрит на меня. Когда я вижу его лицо, я останавливаюсь. На вид ему не более семи или восьми лет. Ему страшно, он корчится от боли, и кажется, что ему вообще лет пять. Его бейсболка упала, она лежит рядом с ним. Одна из лопастей пластикового пропеллера продолжает вращаться. Боже мой, подумал я, — я убил маленького невинного ребенка, вот он там, у моих ног, смертельно раненый.

Да, я почти поверил ему, мистер Брэдли. Он хорошо играл, достойно «Оскара», а затем маска упала. Его лицо выказывало страх, боль и страдание, но глаза его предали. Это всегда было в его глазах. И они говорили: ты не сможешь остановить меня. Ты меня не победил, я еще не закончил с тобой, и я ой как далек от завершения.

— Кто-то должен забрать у него оружие! — я слышу, как кричит женщина. — Пока он не убил этого ребенка!

Здоровый тип бежит ко мне — мне кажется, что он тоже давал показания в суде — но я направил револьвер на него, и он быстро сдал назад, подняв руки.

Я подхожу к гадкому мальчишке, и стреляю ему в грудь, произнеся: это за не родившегося ребенка. Пуля номер пять. Теперь кровь текла у него изо рта и бежала по подбородку.

Мой Кольт- 45 был шестизарядным, поэтому в запасе у меня была одна пуля. Я упал на колени в лужу крови. Она была красной, но она должна была быть черной. Как вязкая жидкость, которая вытекает из ядовитых насекомых, когда их давят. Я прижал ствол своего Кольта-45 прямо между его глаз.

— А это за меня, говорю я ему. — Возвращайся в ад, откуда ты родом, маленький сучий ублюдок.

Я стреляю, и это шестая пуля. Но как раз перед тем, как я нажал на курок, его маленькие зелёные глаза стали цвета черной смолы. Вот это уже было самое оно, как вы понимаете.

Я не закончил с тобой, читалось в его глазах. И я буду продолжать до тех пор, пока ты будешь дышать. Вполне возможно, что я буду ждать тебя на другой стороне.

Его голова упала. Ноги дернулись в агонии, и замерли. Я кладу свой пистолет возле его тела, я поднимаю руки, и я встаю. Два типа схватили меня, пока я полностью не поднялся. Один ударил меня коленом в бок, другой — кулаком в лицо. Остальные присоединились к ним. Включая мускулистую крашеную блондинку, она впаяла мне пару хороших. Она, правда, ничего не сказала об этом в суде, как Вы думаете это к лучшему?

О, я не сержусь на нее за это, док. И на других. То, что они увидели тогда — лежащий на тротуаре маленький мальчик, тело которого было так обезображено пулями, что даже его родная мать не узнала бы. Если, конечно, предположить, что у него была мать.

МакГрегор в полдень увел клиента Брэдли обратно в глубины Усадьбы Иглы на проверку, обещая привести его обратно после неё.

— Я принесу Вам суп и бутерброды, если вы хотите, — предложил МакГрегор. — Вы должно быть голодны?

Но Брэдли абсолютно не хотелось есть. Только не после того, что он услышал.

Он по-прежнему сидел со своей стороны оргстекла, руки сложены на его блокноте, который оставался пустым. Он размышлял о неразберихе в жизни некоторых людей. В присутствии обоих было легче воспринимать рассказ Хелласа, потому что было ясно, что этот человек явно сумасшедший. Если бы во время суда он рассказал всю эту историю, с такой обескураживающей искренностью, как сейчас, он бы поставил перед присяжными сложную задачу, и Брэдли был убежден, что Халлас, скорее всего, был бы помещен в одно из двух психиатрических заведений штата с высоким уровнем безопасности, а не ждал бы последовательных инъекций тиопентала натрия, бромида панкурония и хлорида калия: смертоносный коктейль заключенные в Усадьбе Иглы называли «Спокойной ночи, Ирэн».

Но, по крайней мере, Халлас, лишившийся разума в связи с гибелью своего ребенка, прожил половину жизни. Половину несчастной жизни, страдая манией преследования и параноидальным бредом, но — как говорит древняя мудрость — не можешь прожить всю жизнь, довольствуйся половиной. В случае маленького мальчика все было гораздо более трагичным. По словам судмедэксперта, ребенку, который оказался не в то время, и не в том месте, было не более десяти лет, скорее всего — едва восемь. Тут можно лишь говорить о прологе к жизни.

МакГрегор привел Халласа, приковал его к креслу и спросил, долго ли они еще будут общаться.

— Он не хочет обедать, но, что касается меня, я был бы не против.

— Мы не долго, — сказал Брэдли.

Если быть честным, то на повестке был всего лишь один вопрос, и после того, как Халлас уселся, он задал его.

— Почему Вы?

Халлас поднял брови.

— Я прошу прощения?

— Этот демон — потому что я предполагаю, что это был демон, — почему он выбрал Вас?

Халлас улыбнулся, улыбка едва тронула его губы.

— Довольно наивный вопрос, не так ли? Это все равно, как если бы вы спросили меня, — почему рождается ребенок с пороками развития роговицы, как Ронни Гибсон, в то время как еще пятьдесят пришли в мир в этой же больнице совершенно нормальными. Или почему хороший человек, который всегда вел праведную жизнь, умирает от рака головного мозга в тридцать лет, а монстр, который заведует газовыми камерами в Дахау, живет до ста. Если Вы хотите знать, почему плохие вещи происходят с хорошими людьми, Вы попали как раз по адресу.

Ты шесть раз выстрелил в ребенка, подумал Брэдли и последние три или четыре раза — в упор. Что заставляет тебя считать себя хорошим человеком, ради Бога?

— Перед тем, как Вы уйдете, сказал Халлас, позвольте мне задать Вам вопрос.

Брэдли ждал.

— Что выяснила полиция?

Халлас задал этот вопрос беззаботным тоном, как заключенный, который продолжает разговор с единственной целью, чтобы побыть вне камеры немного подольше, но в первый раз после начала разговора, его глаза излучали интерес.

— Я в точности не знаю, — сказал Брэдли.

Но это, конечно же, было не так. У него был источник в Прокуратуре, молодая женщина, которой глубоко противна смертная казнь, она, если бы знала, наверняка сообщила бы ему имя и происхождение ребенка задолго до того, как газеты пронюхали и опубликовали бы его, а они, конечно, готовы были это сделать как можно быстрее: убийство ребенка всегда было новостью национального масштаба. За последние четыре месяца, интерес к этой истории слегка упал, но приведение в исполнение приговора Халласу неизбежно его оживит.

— Я хотел бы попросить Вас поразмышлять над некоторыми вопросами, сказал Халлас, но стоит ли это делать? Ведь у Вас уже сложилось свое мнение. Не окончательное, но сложилось.

Брэдли ничего не ответил.

На этот раз, улыбка Халласа была широкой и искренней.

— Я уверен, что Вы не поверили ни одному моему слову, но, в конце концов, разве кто-то может обвинить Вас в этом? Но включите Ваш хорошо соображающий мозг хотя бы на минуточку. Это был белый ребенок мужского пола. Когда ребенок подобного возраста исчезает, а в особенности белый ребенок мужского пола, его исчезновение редко остается незамеченным, и все общество мобилизуется на его поиски. У всех детей в наши дни берутся отпечатки пальцев с момента их зачисления в школу, это облегчает поиски и идентификацию в случае их исчезновения, убийства или похищения — эти вещи иногда происходят, особенно, когда родители оспаривают опекунство. Я думаю, что взятие отпечатков пальцев является обязательным в нашем государстве. Или я ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — сказал Брэдли с явной неохотой. — Но было бы неправильным придавать этому слишком большое значение, Джордж. Данные об этом ребенке просто не были внесены в Базу данных. Это случается. Система не безгрешна.

Улыбка Халласа достигла всей своей возможной полноты.

— Продолжайте верить в это, Мистер Брэдли. Продолжайте верить.

Он повернулся и жестом позвал МакГрегора, который вытащил наушники и встал.

— Закончили?

— Да, — сказал Халлас.

После того, как МакГрегор отстегнул наручники, он снова повернулся к Брэдли. Его красивая улыбка — та, что когда-то так нравилась Брэдли — исчезла без следа.

— Вы придете? Когда наступит время?


— Я буду там, — произнес Брэдли.

И, действительно, он был там шесть дней спустя, когда в 11: 52 утра были повернуты жалюзи в комнате наблюдения, открывая зал для приведения приговора в исполнение с его белой плиткой и Y- образным столом. Еще два человека находились с ним в комнате. Одним из них был отец Патрик из церкви Сент-Эндрюс. Брэдли сидел в последнем ряду рядом с ним. Прокурор сидел в первом ряду, руки скрещены на груди, взгляд зафиксирован на действии, происходящем за стеклом.

Расстрельная команда (потому что это было так, что бы они ни думали об этом, промелькнуло у Брэдли) была на месте. Она состоял из шести человек: Туми — директор тюрьмы; МакГрегор и два других охранника; два медика в белых халатах. Звезда шоу лежал на столе, раскинув руки, удерживаемые ремнями, но когда повернулись жалюзи, в первую очередь внимание Брэдли привлек наряд директора. Голубая рубашка с расстегнутым воротником: довольно нелепый спортивный вид, который был бы более подходящим на поле для гольфа.

С ремнями безопасности, плотно зафиксировавшими его руки и тело, Джордж Халлас находился уже на волосок от смерти путем введения смертельной инъекции. По его просьбе священника не было, но когда он увидел Брэдли и отца Патрика, он поднял руку так высоко, как позволяли его привязанные запястья, в знак признания.

Патрик отец поднял руку в свою очередь, а затем обратился к Брэдли. Его лицо было багровым.

— Вы когда-нибудь принимали участие в подобном мероприятии?

Брэдли покачал головой. Во рту у него пересохло, и он не чувствовал себя в состоянии говорить.

— Я тоже нет. Я надеюсь, у меня хватит сил выдержать это. Он…, отец Патрик проглотил слезу. — Он так хорошо относился к детям. Все обожали его. Я не могу поверить в это… даже сейчас, я не могу поверить…

Брэдли тоже. И тем не менее.

Прокурор обернулся, нахмурившись, как Моисей, скрестив руки на груди.

— Замолчите, господа.

Халлас пробежал взглядом по своему последнему пристанищу. Он выглядел ошеломленным, как будто не совсем понимал, ни где он находился, ни то, что произойдет. Что бы немного успокоить его, МакГрегор положил руку ему на грудь. Это было в 11: 58.

Один в белом халате — специалист по переливанию крови, предположил Брэдли — затянул резиновый жгут вокруг правого предплечья Халласа, затем вставил иглу в вену этой же руки и зафиксировал её скотчем. Игла была связана с катетером, который в свою очередь был подключен к панели управления на стене, где горели три красных лампочки над тремя переключателями. Второй белый халат подошел к панели управления и ждал, сложив руки. Единственное, что двигалось в зале для исполнения приговора — были глаза Халласа.

— Они начали? — прошептал отец Патрик.

— Я не знаю… — прошептал в ответ, Брэдли. Возможно, но…

Усиливающиеся щелчки заставили его вздрогнуть (законный представитель государства, оставался по-прежнему невозмутимым, как статуя). Директор спросил: «Вы слышите меня там? »

Прокурор поднял вверх два пальца, и затем вновь сложил руки на груди. Директор обратился к Халласу:

— Джордж Питер Халлас, Вы приговорены к смертной казни судом присяжных, приговор утвержден судом штата и Верховный судом Соединенных Штатов Америки.

Ты говоришь, как если бы лично спросил их мнение, подумал Брэдли.

— Хотели бы Вы сделать какое-нибудь заявление перед тем, как приговор будет приведен в исполнение?

Халлас сначала покачал головой, но изменил свое мнение. Он повернул голову в сторону стеклянной панели и посмотрел в комнату наблюдения.

— Здравствуйте, господин Брэдли. Я рад, что Вы пришли. Послушайте меня, ладно? Я был осторожным, советую быть осторожным и Вам. Вы один знаете всю историю. Мне бы, пожалуй, не стоило рассказывать её, но я должен был с кем-то поговорить. Этот груз был слишком тяжелым, что бы нести его одному. Помните, он всегда возвращается в обличии ребенка.

— Это все? — спросил директор, почти весело.

Халлас посмотрел на него. «Подождите, кое-что еще. Боже ж мой, что у Вас за рубашка? »

Туми моргнул, как будто кто-то резко махнул рукой перед его лицом, затем он обратился к врачу.

— Готовы?

Белый халат, стоявший рядом с панелью управления, кивнул головой. Директор пробежал взглядом по комнате, посмотрел на часы, нахмурился. Было уже 12: 01; они опаздывали на минуту. Он показал пальцем белому халату, как режиссер, дает сигнал актеру. Белый халат перевел переключатели и три красных огня сменились зелёными.

Домофон по-прежнему был подключен. Брэдли слышал, как Халлас спросил довольно робко: «Это началось? »

Никто не ответил. Это не имело значения. Его глаза закрылись. Прошла минута. Затем два. Затем четыре. Брэдли осмотрелся вокруг. Отец Патрик исчез.

Дул знакомый холодный ветер прерий, когда Брэдли вышел через двадцать минут. Он застегнул пальто и сделал глубокий вдох, пытаясь прочистить свои легкие так быстро, насколько это было возможно. Строго говоря, никакого приведения в исполнение не было: за исключением голубой рубашки директора, процедура была ничем не примечательной, как вакцина против столбняка или опоясывающего лишая. Но это и было ужасней всего.

Это как полоснуть бритвой, подумал Брэдли. Боль приходит позже. Краем глаза он заметил какое-то движение на заднем дворе, где осужденные совершали свои прогулки. Но сегодня, кроме него самого, здесь никого не должно было быть. Прогулки отменялись в день приведения приговора в исполнение. МакГрегор говорил ему об этом. И, действительно, когда он повернул голову, двор был пуст.

Брэдли подумал: он всегда возвращается в обличии ребенка.

И он начал смеяться. Смеялся в полном одиночестве. Это было не более чем реакция на испуг. В доказательство этого, он вздрогнул. Старый «Вольво» отца Патрика исчез. Оставался только его автомобиль на небольшой парковке для посетителей Усадьбы Иглы. Брэдли сделал несколько шагов в его направлении, а затем резко развернулся, подол его пальто хлопнул ему по коленям. Человек. Конечно же, нет. Джордж Халлас был сумасшедшим, и даже если его гадкий мальчишка существовал, он сейчас был мертв. Более чем мертв, с шестью пулями из Кольта-45 в теле.

Брэдли двинулся дальше, но, как только добрался до капота своей машины, снова остановился. Глубокая царапина по всей длине его «Форда», передний бампер, левый задний фонарь. Кто-то поцарапал его машину, на первый взгляд, ключом. В тюрьме строгого режима, где ему пришлось преодолеть три ограждения и много контрольно-пропускных пунктов, кто-то поцарапал его автомобиль!

Брэдли подумал сначала на прокурора, который был там, сидел, не дрогнув, руки сложены на груди — воплощение показного благочестия. Но в этом не было никакого смысла. Прокурор находился там по служебной надобности, в конце концов: он присутствовал при смерти Джорджа Халласа.

Брэдли открыл двери, которые он не удосужился замкнуть — он был в тюрьме, но то, что он увидел, на несколько секунд прибило его на месте. Затем, как будто, контролируемые внешней силой, его руки поднялись медленно до рта и нерешительно поползли выше. Там, на водительском кресле лежала бейсболка с пластиковым винтом на макушке. Одна из двух лопастей была перекручена. Он наклонился и поднял ее, зажав между двумя пальцами, как Джордж Халлас когда-то. Потом перевернул её. Взглянул внутрь. Буквы, прыгающие из стороны в сторону. Детский подчерк.

ДЕРЖИТЕ ЕЁ, У МЕНЯ ЕСТЬ ДРУГАЯ!

Он услышал детский смех, яркий и жизнерадостный. Посмотрел в сторону прогулочных двориков, но там было пусто. Вернулся к надписи. Ещё одно сообщение, короче прежнего:

СКОРО УВИДИМСЯ!

 



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.