Глава VIII

Неева остановился, только когда прошел четверть мили, а может быть, и больше.

Мики показалось, что они внезапно из яркого солнечного дня попали в густые вечерние сумерки. Эта часть леса, куда забрел Неева, стараясь уйти подальше от страшного зверя, столкнувшего его с дерева, походила на огромную таинственную пещеру. Даже Чэллонер остановился бы тут в благоговении, подавленный величавым безмолвием этой чащи, завороженный загадочными шорохами, которыми она была полна. Солнце по-прежнему сияло высоко в небе, но не единый его луч не проникал под зеленый свод густых ветвей, сплетавшихся над головами Мики и Неевы в непроницаемый полог. Вокруг не было ни единого куста, под их лапами не было ни единого цветка, ни единой травинки — ничего, кроме толстого мягкого слоя бурой хвои, душившей всякую жизнь. Казалось, будто лесные девы устроили себе здесь опочивальню, куда не могут проникнуть ни ветер, ни дождь, ни снег; будто тут был приют волков-оборотней, на время покидающих этот мрачный, наводящий ужас тайник, чтобы строить козни людям.

На сумрачных елях здесь не пела ни одна птица, на их разлапистых ветках не резвились веселые белки. Тишина была такой глубокой и мертвой, что Мики даже расслышал стук собственного сердца. Он посмотрел на Нееву и увидел, что в полутьме глаза медвежонка горят странным огнем. Ни тот, ни другой не испытывали страха, и все-таки эта гробовая тишина по-новому укрепила их нарождающуюся дружбу. Какое-то неясное чувство пробудилось в их лесных душах и заполнило пустоту, оставшуюся у Неевы после потери матери, а у Мики — после разлуки с хозяином. Щенок тихонько взвизгнул, а Неева мягко заворчал и легонько хрюкнул, как совсем юный поросенок. Они придвинулись друг к другу и встали бок о бок, с вызовом глядя на окружающий мир. Потом они пошли дальше, точно двое маленьких мальчиков, которые забрались в пустой покинутый дом. Они не охотились, и тем не менее все их охотничьи инстинкты были насторожены, и оба часто останавливались, чтобы посмотреть по сторонам, прислушаться и понюхать воздух.

Нееве эта мгла напомнила черную пещеру, в которой он родился. Так, может быть, из какого-нибудь сумрачного прохода между стволами сейчас появится Нузак, его мать? Может быть, она спит где-нибудь тут, как спала в их темной берлоге? Возможно, в мозгу медвежонка и правда смутно возникали вопросы вроде этих. Ведь тут царила та же мертвая тишина, что и в их пещере. И казалось, будто всего в нескольких шагах перед ними мрак сгущается в черные провалы. Такие места индейцы называют «мухнеду» — глухие закоулки леса, где злые духи уничтожили всякую жизнь, вырастив деревья столь густые, что сквозь их хвою не в силах проникнуть ни один солнечный луч. Только совы, друзья злых духов, живут в их заклятых владениях.

Взрослый волк остановился бы и повернул назад там, где сейчас стояли Неева и Мики, лиса поспешила бы ускользнуть прочь, припадая к земле, даже бесстрашный убийца горностай только поглядел бы на эту чащобу красными глазами-бусинами и вернулся бы в светлый лес, повинуясь велению инстинкта. Ибо в этом безмолвии и мраке крылась своя жизнь. Она таилась и подстерегала в глубине бездонных черных провалов. И теперь, когда Неева и Мики продолжали углубляться в сумрачную тишину, эта жизнь начала пробуждаться, — круглые глаза открывались и загорались жутким зеленым огнем. Однако в чаще по-прежнему не раздавалось ни единого звука, и нельзя было заметить никакого движения. Истинные злые духи, обитающие в мухнеду — огромные совы, — поглядывали вниз, что-то соображали медлительным мозгом и выжидали.

Затем из хаотического мрака выплыла чудовищная тень и скользнула над головой маленьких пришельцев так низко, что они расслышали грозный шелест гигантских крыльев. Когда это призрачное существо скрылось из виду, они услышали шипение и скрежещущее щелканье мощного клюва. От этого звука по спине Мики пробежала дрожь. Дремавший инстинкт внезапно заговорил в полный голос. Щенок вдруг почувствовал близкое присутствие какой-то неведомой и страшной опасности.

Теперь тишина вокруг них наполнилась звуками-шорохами среди ветвей, еле слышным шелестом в вышине и резким металлическим щелканьем над их головами. Снова Мики увидел, как появилась и исчезла огромная тень. За ней последовала вторая, третья, четвертая, пока не стало казаться, что весь воздух под сводом ветвей заполнен этими тенями. И с появлением каждой новой тени все ближе к ним раздавалось угрожающее щелканье сильных хищных клювов. И, подобно волку или лисе, Мики съежился и припал к земле. Но поступил он так из осторожности, а не от поскуливающего щенячьего страха. Его мышцы были напряжены, и, когда одна из сов пронеслась над ним совсем низко, почти задев его голову крылом, он с рычанием оскалил клыки. Неева встретил сову фырканьем — со временем оно должно было превратиться в яростное «уф! », с которым его мать бросалась в бой. Как и положено медведю, он поднялся на задние лапы. И именно на него стремительно ринулась одна из теней — чудовищное оперенное ядро, вырвавшееся из мрака.

В трех шагах от сверкающего глазами Мики его товарищ исчез под бесформенной серой массой. Несколько секунд щенок стоял в оцепенении, с ужасом прислушиваясь к громовому хлопанью мощных крыльев. Неева не издал ни звука. Он был опрокинут на спину и тщетно рвал когтями перья, такие мягкие и густые, что, казалось, под ними нет живой плоти. Он почувствовал, что справиться с этим существом у него не хватит сил, а это означало смерть. Удары крыльев были как удары дубиной — они оглушали его, мешали дышать, и все-таки он продолжал терзать навалившуюся на него бесплотную грудь, которая состояла из одних перьев.

Свирепо бросившись на свою жертву, великан Ухумисью (размах его крыльев достигал пяти футов! ) чуть-чуть промахнулся. Стальные когти-кинжалы, которые он намеревался погрузить во внутренности Неевы, сомкнулись слишком рано и сжали только густую шерсть медвежонка и складки кожи. Вот почему Ухумисью бил теперь свою жертву крыльями, стараясь улучить удобный момент, чтобы разом покончить с ней жестоким ударом острого клюва. Еще полминуты — и мордочка Неевы была бы разорвана в клочья.

Именно потому, что Неева молчал, что он ни разу не взвизгнул, Мики с рычанием вскочил на ноги и оскалил зубы. И сразу же весь его страх исчез и сменился отчаянным, почти радостным возбуждением. Он узнал их врага — это была птица! А птицы для него были не противниками — они были добычей. За то время, пока он путешествовал со своим хозяином по рекам Северной Канады, Чэллонер не раз стрелял больших канадских гусей и журавлей с огромными крыльями. Мики ел их мясо. Дважды он с заливистым тявканьем гонялся за ранеными журавлями, и они убегали от него! Теперь щенок не стал ни тявкать, ни лаять. Молниеносным прыжком он обрушился на шар из перьев, как четырнадцатифунтовое ядро, и Ухумисью, разжав когти, свалился на бок и беспомощно забил крыльями.

Прежде чем он успел подняться, Мики снова прыгнул на него, целясь в голову, как тогда, когда он догнал раненого журавля. Ухумисью шлепнулся на спину, и Мики в первый раз с начала своей атаки испустил яростное рычание, которое перешло в визгливое тявканье. Ухумисью и его кровожадные собратья, под покровом мрака наблюдавшие за схваткой с деревьев, никогда еще не слышали подобных звуков. Щелканье клювов стало удаляться, и Ухумисью, внезапно взмахнув крыльями, взмыл в воздух.

Твердо упершись широкими передними лапами в землю, задрав оскаленную мордочку к черному своду еловых ветвей, Мики продолжал вызывающе лаять и завывать. Он хотел, чтобы большая птица вернулась. Он хотел изодрать в клочья ее перья, но под его исступленный лай Неева перевернулся со спины на живот, оглянулся на Мики, предостерегающе взвизгнул и пустился наутек. В отличие от Мики, он прекрасно разобрался в положении. Опять на помощь ему пришел инстинкт, родившийся из опыта бесчисленных поколений. Он твердо знал, что в темных провалах над их головами кружит смерть, и он бежал так, как никогда еще в жизни не бегал. Мики пустился бежать следом, а крылатые тени снова начали приближаться к ним.

Впереди маленькие беглецы увидели проблеск солнечного света. Деревья вокруг становились все выше, и вскоре в густом пологе ветвей появились разрывы, и черные провалы пещерного мрака остались позади. Если бы они пробежали еще сотню ярдов, то оказались бы на широкой равнине — охотничьем угодье огромных сов. Но Нееву вело чувство самосохранения, он все еще был оглушен громовыми ударами совиных крыльев, его бока жгли раны, оставленные когтями Ухумисью, а потому, увидев перед собой беспорядочное нагромождение вырванных с корнем стволов, он нырнул под их защиту с такой быстротой, что Мики не сразу понял, куда девался его приятель.

Потом и Мики забрался в щель между поваленными стволами, повернулся и высунул голову наружу. Он все еще скалил клыки и рычал. Ведь он одержал победу над врагом! Он сшиб страшную птицу на землю и вырвал зубами пучок ее перьев. А после такого торжества он, последовав примеру Неевы, вдруг бежал! Теперь им овладело желание вернуться на поле боя и довести дело до конца. В нем говорила кровь неустрашимых эрдельтерьеров и шпицев, кровь его отца, огромного охотничьего пса Хелея. Первые две породы, смешавшись в нем, наделили его волчьей храбростью и лисьей настойчивостью, а от отца он получил мощные челюсти и геркулесовскую силу, и, если бы Неева не продолжал заползать все глубже в бурелом, Мики отправился бы назад в чащу и пролаял бы свой вызов оперенным чудовищам, от которых они бежали.

Израненные бока Неевы отчаянно горели, и он не хотел новых драк с существами, которые слетают с деревьев. Он принялся зализывать следы когтей Ухумисью, и через несколько минут Мики подполз к нему и, почувствовав запах свежей теплой крови, тихонько зарычал. Он знал, что это кровь Неевы, и, когда он обернулся к щели, сквозь которую они забрались в темный лабиринт бурелома, в его глазах загорелись злые огоньки.

Около часа Мики пролежал совершенно неподвижно, и в нем вновь происходил процесс стремительного повзросления, как и тогда, когда он поймал своего первого кролика. Наконец он осторожно вылез из-под поваленных стволов и увидел, что солнце уже заходит за лес на западе. Мики огляделся и прислушался. В его позе не было и следа щенячьей виноватой приниженности. Крупные подушечки худых лап уверенно упирались в землю, а сами костлявые лапы, казалось, были вырезаны из твердого узловатого дерева. Все мышцы его тела были напряжены, уши стояли торчком, голова упрямо вжималась в костлявые плечи, по которым уже можно было догадаться, каким сильным он должен был стать впоследствии. Он знал, что началось его Великое Приключение. Щенячьи игры и ласковые, заботливые руки хозяина остались в прошлом. Мир переменился и стал несравненно более заманчивым и опасным.

Несколько минут спустя Мики прилег возле щели, уводившей в бурелом, и принялся грызть конец веревки, который свисал с его шеи. Солнце спустилось еще ниже, потом совсем скрылось за зубчатой стеной леса. А Мики все еще ждал, чтобы Неева выбрался к нему на открытое место и лег рядом с ним. Но сумерки продолжали сгущаться, а Неева все не шел. Наконец Мики опять пролез в щель и наткнулся возле нее на Нееву. Они принялись вместе наблюдать за таинственным приближением ночи.

Некоторое время вокруг царила глубочайшая тишина, какая бывает только в лесах севера в первый час наступления ночи. В ясном небе робко загорелись первые редкие звездочки, а затем его усеяли сверкающие созвездия. Из-за края лесов уже поднималась луна, затопляя землю золотистым сиянием, и в этом сиянии повсюду вокруг возникли черные тени, которые не двигались и не издавали никаких звуков. Затем тишина была нарушена. Из совиной чащи донеслось странное глухое уханье. Мики уже приходилось слышать пронзительное верещание и протяжные «ту-ву-у» небольших сов, обкрадывающих капканы, но голоса могучих крылатых разбойников, которые обитают в глухих чащах и творят убийства по ночам, он слышал впервые. Это были глухие горловые звуки, более похожие на стон, чем на крик, — на стон такой короткий и тихий, что казалось, будто его умеряет осторожность, опасение вспугнуть будущую добычу. В течение нескольких минут из чащи доносилась перекличка ее кровожадных обитателей, а затем вновь наступила тишина, время от времени прерывавшаяся шорохом огромных крыльев среди еловых ветвей и вершин, — это охотники покидали свои убежища и улетали в сторону равнины.

Для Мики и Неевы вылет сов на охоту оказался только началом событий этой ночи. Они долго лежали бок о бок, не смыкая глаз и прислушиваясь. Мимо поваленных стволов на мягких лапах бесшумно прошел пекан, [2] и они уловили его запах. Они услышали далекий крик гагары, тявканье неугомонной лисицы и мычание лосихи, которая паслась на берегу озерца у дальнего конца равнины. А затем они услышали звук, от которого их сердца забились сильнее и по телу пробежала дрожь возбуждения.

Сперва он донесся откуда-то издалека — отрывистый охотничий клич волков, гонящих дичь. Он приближался к равнине с севера и был подхвачен северо-западным ветром. Тогда голос стаи послышался совершенно отчетливо, и в мозгу Мики быстро начали всплывать туманные образы и смутные, почти неуловимые воспоминания. Голос, который доносился к нему с ветром, не был голосом Чэллонера, и все-таки он знал этот голос. Это был голос Хелея, его великана-отца, голос Нумы, его матери, голос тысяч и тысяч поколений его предков, и теперь в щенке заговорил инстинкт, унаследованный от этих предков, опыт научил его различать волка и собаку, хотя разница между ними могла показаться тоньше волоска. Но сейчас Мики слышал только приближающийся голос своей кровной родни. Он приближался быстро и беспощадно, полный яростного и острого голода. И Мики забыл про Нееву и не обратил внимания на то, что медвежонок забился поглубже под поваленный ствол. Мики вскочил на ноги и застыл в напряженной позе, забыв обо всем, кроме волнующего охотничьего клича волчьей стаи.

Ярдах в ста впереди волков, спасая жизнь, бежал Ахтик, молодой самец карибу. Он задыхался, силы начинали изменять ему, и он безнадежно вглядывался в ночной мрак — не блеснет ли где-нибудь вода, обещая спасение. Стая уже развернулась подковой, концы которой начинали загибаться впереди Ахтика. Волки готовились броситься на карибу, прокусить сухожилия задних ног, перервать ему горло. В эти последние минуты охотники смолкли, и Ахтик почувствовал приближение конца. В отчаянии он свернул вправо и скрылся в лесу.

Мики услышал, как затрещали кусты под его телом, и попятился к куче бурелома. Через несколько секунд в двадцати шагах от него пробежал Ахтик. В лунном свете карибу казался большим и нескладным, а его хрипящее дыхание было исполнено ужаса и смертной муки. Он исчез так же быстро, как и появился, но вслед за ним почти немедленно появились бесшумные быстрые тени — их было шесть или семь. Они возникли и исчезли почти мгновенно, как мимолетный порыв ветра.

После этого Мики долго стоял и прислушивался, но тишина снова обволокла ночной лес. Потом Мики забрался в бурелом и улегся рядом с Неевой.

Несколько часов он беспокойно дремал. Ему снилось забытое. Ему снился Чэллонер. Ему снились холодные ночи и большие костры, он слышал голос хозяина и ощущал прикосновение его руки, но над всеми этими видениями звучал дикий охотничий клич его лесных родичей.

На ранней заре он выбрался наружу и обнюхал следы карибу и волков. До сих пор в их странствиях Мики следовал за Неевой. Теперь наступила очередь Неевы следовать за ним. Вдыхая острый запах волков, Мики рысцой затрусил к равнине. Ему потребовалось полчаса, чтобы добраться до нее. Затем он вышел на широкий каменистый уступ, откуда след спускался по крутому склону в долину.

Тут Мики остановился.

В десяти шагах ниже его и в двадцати шагах в сторону лежала наполовину обглоданная туша молодого карибу. Но не это пробудило в щенке бешеное волнение, от которого почти остановилось его сердце. Из кустов, тянувшихся ниже по уступу, появилась Махигун, изгнанная из стаи волчица, которая пришла насытиться мясом чужой добычи. Это было тощее, уродливое существо. Впалые бока волчицы никак не могли округлиться с тех пор, как она проглотила отравленную приманку и долго болела после этого. Ее чурались все другие волки, она была трусливой и злобной, способной загрызть даже собственных детенышей. Но Мики ничего этого не знал. В ней он увидел свою мать, какой ее рисовали ему память и инстинкт. А его мать была ему ближе, чем даже Чэллонер, его хозяин.

Минуту он лежал, вздрагивая всем телом, а потом начал спускаться с обрыва, как спускался бы к Чэллонеру — правда, с большей осторожностью, но зато с жадным ожиданием и с томительной радостью, которую не могло бы пробудить в нем появление человека. Он был уже совсем близко от Махигун, когда она наконец заметила его присутствие. Его ноздри были полны материнского запаха, он радовался, но и боялся. Однако это не был страх перед физической опасностью. Распластавшись на земле, положив голову на лапы, он заскулил.

Волчица стремительно обернулась, обнажив острые клыки во всю их длину. Ее налитые кровью глаза горели страхом и злобой. Мики не успел ни пошевелиться, ни тявкнуть. С быстротой кошки отщепенка оказалась рядом с ним. Ее клыки полоснули его один раз, и она скрылась. Из плеча Мики потекла кровь, однако не из-за боли он много минут лежал неподвижно, как мертвый. На том месте, где стояла Махигун, все еще сохранился материнский запах. Но смутные воспоминания рассеялись. Древняя память умерла, когда он глубоко вздохнул и взвизгнул от боли. Для него, как и для Неевы, больше не существовало ни Чэллонера, ни матери. Зато ему остался весь мир! И в этом мире вставало солнце. Этот мир был пронизан и напоен дыханием жизни. А рядом, совсем рядом благоухало сочное вкусное мясо.

Мики жадно втянул ноздрями воздух. Потом он обернулся и увидел, как с откоса на уступ кубарем скатилось толстое тельце Неевы, который торопился принять участие в пиршестве.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒