АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК

Кисловская сельская модельная библиотека

АРБУЗНЫЙ ПЕРЕУЛОК

Я пришел со двора после футбола усталый и грязный как не знаю кто. Мне

было весело, потому что мы выиграли у дома номер пять со счетом 44: 37. В

ванной, слава богу, никого не было. Я быстро сполоснул руки, побежал в

комнату и сел за стол. Я сказал:

- Я, мама, сейчас быка съесть могу.

Она улыбнулась.

- Живого быка? - сказала она.

- Ага, - сказал я, - живого, с копытами и ноздрями!

Мама сейчас же вышла и через секунду вернулась с тарелкой в руках.

Тарелка так славно дымилась, и я сразу догадался, что в ней рассольник.

Мама поставила тарелку передо мной.

- Ешь! - сказала мама.

Но это была лапша. Молочная. Вся в пенках. Это почти то же самое, что

манная каша. В каше обязательно комки, а в лапше обязательно пенки. Я

просто умираю, как только вижу пенки, не то чтобы есть. Я сказал:

- Я не буду лапшу!

Мама сказала:

- Безо всяких разговоров!

- Там пенки!

Мама сказала:

- Ты меня вгонишь в гроб! Какие пенки? Ты на кого похож? Ты вылитый

Кощей!

Я сказал:

- Лучше убей меня!

Но мама вся прямо покраснела и хлопнула ладонью по столу:

- Это ты меня убиваешь!

И тут вошел папа. Он посмотрел на нас и спросил:

- О чем тут диспут? О чем такой жаркий спор?

Мама сказала:

- Полюбуйся! Не хочет есть. Парню скоро одиннадцать лет, а он, как

девочка, капризничает.

Мне скоро девять. Но мама всегда говорит, что мне скоро одиннадцать.

Когда мне было восемь лет, она говорила, что мне скоро десять.

Папа сказал:

- А почему не хочет? Что, суп пригорел или пересолен?

Я сказал:

- Это лапша, а в ней пенки...

Папа покачал головой:

- Ах вот оно что! Его высокоблагородие фон барон Кутькин-Путькин не

хочет есть молочную лапшу! Ему, наверно, надо подать марципаны на

серебряном подносе!

Я засмеялся, потому что я люблю, когда папа шутит.

- Это что такое - марципаны?

- Я не знаю, - сказал папа, - наверно, что-нибудь сладенькое и пахнет

одеколоном. Специально для фон барона Кутькина-Путькина!.. А ну давай ешь

лапшу!

- Да ведь пенки же!

- Заелся ты, братец, вот что! - сказал папа и обернулся к маме. -

Возьми у него лапшу, - сказал он, - а то мне просто противно! Кашу он не

хочет, лапшу он не может!.. Капризы какие! Терпеть не могу!..

Он сел на стул и стал смотреть на меня. Лицо у него было такое, как

будто я ему чужой. Он ничего не говорил, а только вот так смотрел -

по-чужому. И я сразу перестал улыбаться - я понял, что шутки уже

кончились. А папа долго так молчал, и мы все так молчали, а потом он

сказал, и как будто не мне и не маме, а так кому-то, кто его друг:

- Нет, я, наверно, никогда не забуду эту ужасную осень, - сказал папа,

- как невесело, неуютно тогда было в Москве... Война, фашисты рвутся к

городу. Холодно, голодно, взрослые все ходят нахмуренные, радио слушают

ежечасно... Ну, все понятно, не правда ли? Мне тогда лет

одиннадцать-двенадцать было, и, главное, я тогда очень быстро рос, тянулся

кверху, и мне все время ужасно есть хотелось. Мне совершенно не хватало

еды. Я всегда просил хлеба у родителей, но у них не было лишнего, и они

мне отдавали свой, а мне и этого не хватало. И я ложился спать голодный, и

во сне я видел хлеб. Да что... У всех так было. История известная.

Писано-переписано, читано-перечитано...

И вот однажды иду я по маленькому переулку, недалеко от нашего дома, и

вдруг вижу - стоит здоровенный грузовик, доверху заваленный арбузами. Я

даже не знаю, как они в Москву попали. Какие-то заблудшие арбузы. Наверно,

их привезли, чтобы по карточкам выдавать. И наверху в машине стоит дядька,

худой такой, небритый и беззубый, что ли, - рот у него очень втянулся. И

вот он берет арбуз и кидает его своему товарищу, а тот - продавщице в

белом, а та - еще кому-то четвертому... И у них это ловко так цепочкой

получается: арбуз катится по конвейеру от машины до магазина. А если со

стороны посмотреть - играют люди в зелено-полосатые мячики, и это очень

интересная игра. Я долго так стоял и на них смотрел, и дядька, который

очень худой, тоже на меня смотрел и все улыбался мне своим беззубым ртом,

славный человек. Но потом я устал стоять и уже хотел было идти домой, как

вдруг кто-то в их цепочке ошибся, загляделся, что ли, или просто

промахнулся, и пожалуйте - тррах!.. Тяжеленный арбузище вдруг упал на

мостовую. Прямо рядом со мной. Он треснул как-то криво, вкось, и была

видна белоснежная тонкая корка, а за нею такая багровая, красная мякоть с

сахарными прожилками и косо поставленными косточками, как будто лукавые

глазки арбуза смотрели на меня и улыбались из середки. И вот тут, когда я

увидел эту чудесную мякоть и брызги арбузного сока и когда я почуял этот

запах, такой свежий и сильный, только тут я понял, как мне хочется есть.

Но я отвернулся и пошел домой. И не успел я отойти, вдруг слышу - зовут:

" Мальчик, мальчик! "

Я оглянулся, а ко мне бежит этот мой рабочий, который беззубый, и у

него в руках разбитый арбуз. Он говорит:

" На-ка, милый, арбуз-то, тащи, дома поешь! "

И я не успел оглянуться, а он уже сунул мне арбуз и бежит на свое

место, дальше разгружать. И я обнял арбуз и еле доволок его до дому, и

позвал своего дружка Вальку, и мы с ним оба слопали этот громадный арбуз.

Ах, что это была за вкуснота! Передать нельзя! Мы с Валькой отрезали

большущие кусищи, во всю ширину арбуза, и когда кусали, то края арбузных

ломтей задевали нас за уши, и уши у нас были мокрые, и с них капал розовый

арбузный сок. И животы у нас с Валькой надулись и тоже стали похожи на

арбузы. Если по такому животу щелкнуть пальцем, звон пойдет знаешь какой!

Как от барабана. И об одном только мы жалели, что у нас нет хлеба, а то бы

мы еще лучше наелись. Да...

Папа отвернулся и стал смотреть в окно.

- А потом еще хуже - завернула осень, - сказал он, - стало совсем

холодно, с неба сыпал зимний, сухой и меленький снег, и его тут же сдувало

сухим и острым ветром. И еды у нас стало совсем мало, и фашисты все шли и

шли к Москве, и я все время был голодный. И теперь мне снился не только

хлеб. Мне еще снились и арбузы. И однажды утром я увидел, что у меня

совсем уже нет живота, он просто как будто прилип к позвоночнику, и я

прямо уже ни о чем не мог думать, кроме еды. И я позвал Вальку и сказал

ему:

" Пойдем, Валька, сходим в тот арбузный переулок, может быть, там опять

арбузы разгружают, и, может быть, опять один упадет, и, может быть, нам

его опять подарят".

И мы закутались с ним в какие-то бабушкины платки, потому что холодюга

был страшный, и пошли в арбузный переулок. На улице был серый день, людей

было мало, и в Москве тихо было, не то что сейчас. В арбузном переулке и

вовсе никого не было, и мы стали против магазинных дверей и ждем, когда же

придет грузовик с арбузами. И уже стало совсем темнеть, а он все не

приезжал. Я сказал:

" Наверно, завтра приедет... "

" Да, - сказал Валька, - наверно, завтра".

И мы поили с ним домой. А назавтра снова пошли в переулок, и снова

напрасно. И мы каждый день так ходили и ждали, но грузовик не приехал...

Папа замолчал. Он смотрел в окно, и глаза у него были такие, как будто

он видит что-то такое, чего ни я, ни мама не видим. Мама подошла к нему,

но папа сразу встал и вышел из комнаты. Мама пошла за ним. А я остался

один. Я сидел и тоже смотрел в окно, куда смотрел папа, и мне показалось,

что я прямо вот вижу папу и его товарища, как они дрогнут и ждут. Ветер по

ним бьет, и снег тоже, а они дрогнут и ждут, и ждут, и ждут... И мне от

этого просто жутко сделалось, и я прямо вцепился в свою тарелку и быстро,

ложка за ложкой, выхлебал ее всю, и наклонил потом к себе, и выпил

остатки, и хлебом обтер донышко, и ложку облизал.