Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья



Колин Гувер. РАЗБИТЫЕ СЕРДЦА. Аннотация



 


 

Внимание! Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена. Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды.

 

Колин Гувер

РАЗБИТЫЕ СЕРДЦА


 

 

Перевод: Лера М.


Редактор: Варя К.

 

Переводено для группы LOVEINBOOKS

 

Аннотация

 

 

Жизнь и мрачная фамилия — это все, что досталось Бейе от родителей. Она вынуждена в одиночку пробивать себе дорогу и уверенно движется к лучшей жизни.

 

За два месяца до момента, когда Бейя сможет наконец-то забыть о тягостном прошлом и начать создавать свое будущее, внезапная смерть матери оставляет ее без крыши над головой. У девушки не остается другого выбора, кроме как провести остаток лета в Техасе, на полуострове вместе с отцом, которого она едва знает. Бейя рассчитывает затаиться, чтобы лето пролетело легко и без происшествий, но ее планы срывает новоявленный сосед Самсон.

 

На первый взгляд между ними нет ничего общего. Он родом из богатой привилегированной семьи, а она не знала в жизни ничего, кроме бедности и пренебрежения. Роднит их лишь то, что обоих влечет ко всему печальному. А значит, их влечет друг к другу.

 

Между ними сразу возникает настолько сильная связь, что отрицать ее становится невозможно, и Бейя с Самсоном соглашаются поплескаться на мелководье курортного романа. Но девушка не осознает, что близится отбойная волна, готовая вырвать ее сердце и унести его в море.


Глава 1

 

Лето 2015

 

На стене в гостиной висит портрет матери Терезы. На этом самом месте мог бы висеть телевизор, если бы мы могли позволить себе плазму или дом со стенами, которые способны ее выдержать.

 

Стены в трейлерах делают не из тех материалов, из которых их возводят в нормальных домах. В трейлерах они крошатся как мел, стоит поскрести по ним ногтями.

 

Как-то раз я спросила свою мать, Джанин, зачем ей в гостиной портрет матери Терезы.

 

— Сучка была мошенницей, — сказала она. Ее слова. Не мои.

 

Мне кажется, когда ты худший из людей, поиск худшего в

 

других становится своего рода тактикой выживания. Ты всецело сосредотачиваешься на тьме в других в надежде скрыть истинную глубину собственной тьмы. Так моя мать прожила всю свою жизнь. В постоянных поисках худшего в людях. Даже в собственной дочери.

 

Даже в матери Терезе.

 

Джанин лежит на диване в той же позе, в которой находилась восемь часов назад, когда я ушла на рабочую смену в Макдональдс. Она уставилась на портрет матери Терезы, но на самом деле даже не смотрит на него. Будто ее глазные яблоки перестали функционировать.

 

Перестали внимать.

 

Джанин — наркоманка. Я осознала это в девять лет, но в ту пору объектами ее зависимости были лишь мужчины, алкоголь и азартные игры.

 

С годами ее пристрастия становились все более заметными и


 

смертельно опасными. Помнится, я впервые застала ее за употреблением метамфетамина пять лет назад, мне тогда исполнилось четырнадцать. Едва человек начинает систематически употреблять мет, продолжительность его жизни резко сокращается. Однажды я загуглила этот вопрос в школьной библиотеке: сколько может прожить человек с метамфетаминовой зависимостью?

 

По данным интернета — от шести до семи лет.

 

За прошедшие годы я несколько раз находила ее в бессознательном состоянии, но на сей раз все казалось иным. Словно это конец.

 

— Джанин? — В моем голосе слышится спокойствие, которого сейчас быть не должно. Мне кажется, он должен дрожать или пропасть вовсе. Мне даже немного стыдно за отсутствие реакции.

 

Я бросаю сумку под ноги и напряженно смотрю в ее лицо через всю гостиную. На улице идет дождь, и я продолжаю мокнуть, потому что так и не закрыла входную дверь. Но сейчас, глядя на Джанин, уставившуюся на портрет матери Терезы, я меньше всего беспокоюсь о том, чтобы захлопывать дверь и прятаться от дождя.

 

Одна ее рука лежит на животе, а вторая свисает с дивана, мягко касаясь пальцами потертого ковра. Она выглядит слегка опухшей, отчего кажется моложе. Не моложе своих лет, ведь ей всего лишь тридцать девять, но моложе, чем выглядела в последнее время под воздействием своих зависимостей. Ее щеки не такие впалые, и морщины, образовавшиеся вокруг рта за последние несколько лет, будто разгладились от инъекций ботокса.

 

— Джанин?

Нет ответа.

Ее рот слегка приоткрыт, обнажая желтые обломки


 

раскрошившихся и сгнивших зубов. Она как будто озвучивала какую-то мысль, когда жизнь покинула ее.

 

Я уже довольно давно мысленно представляла этот момент. Порой, когда питаешь к кому-то сильную ненависть, невольно размышляешь, лежа в постели без сна, каково было бы, если бы этот человек умер.

 

Но я представляла себе все иначе. В моем воображении все было гораздо драматичнее.

 

Еще минуту я смотрю на Джанин, чтобы убедиться, что она не впала в состояние какого-то транса. Делаю пару шагов в ее сторону и замираю, разглядев ее руку. Из кожи под сгибом локтя

с внутренней стороны свисает игла.

 

Едва я вижу ее, реальность происходящего накрывает меня, как склизкая пленка, и мне становится дурно. Я поворачиваюсь кругом и выбегаю из дома. Чувство такое, что меня сейчас вырвет,

 

и я свешиваюсь через прогнившие перила, не давя на них слишком сильно, чтобы они не прогнулись под моими руками.

 

Меня тошнит и сразу становится легче, потому что я уже начала беспокоиться из-за отсутствия собственной реакции в столь важный момент. Может, я и не бьюсь в истерике, как подобает дочери в такую минуту, но хотя бы что-то чувствую.

 

Я вытираю рот рукавом рабочей формы. Сажусь на ступеньки, не обращая внимания на дождь, который все так же барабанит по мне с безжалостного ночного неба.

 

Волосы и одежда промокли насквозь. Как и мое лицо, но среди стекающей по щекам влаги нет слез.

 

Только капли дождя.

Мокрые глаза и засохшее сердце.

 

Я закрываю глаза и прячу лицо в ладонях, пытаясь понять, вызвано ли мое безразличие воспитанием, или же я родилась с таким дефектом.

Интересно, какое воспитание хуже для человека? Семья, в


 

которой ты купаешься в любви и защищенности и пребываешь в неведении о жестокости мира, пока не становится слишком поздно осваивать необходимые навыки выживания, или семья вроде моей? В семье самого отвратительного типа, в которой учишься только выживанию.

 

Еще до того, как я стала достаточной взрослой, чтобы зарабатывать себе на еду, я множество ночей лежала не в силах заснуть, потому что живот сводило от голода. Джанин как-то сказала мне, что урчание, доносящееся из моего желудка, издает живущий во мне прожорливый кот, который рычит, если не накормить его досыта.

 

С тех пор, всякий раз чувствуя голод, я представляла, как кот ищет у меня в животе еду, которой там нет. Я боялась, что он сожрет мои внутренности, если я не покормлю его, поэтому иногда поглощала что-то несъедобное, лишь бы ублажить голодного кота.

 

Однажды она оставила меня одну так надолго, что я съела старую банановую кожуру и яичную скорлупу из помойки. Даже пыталась съесть немного наполнителя из диванной подушки, но его оказалось сложно проглотить. Большую часть детства я провела в смертельном страхе, что меня медленно пожирает изнутри оголодавшая кошка.

 

Сомневаюсь, что мать хоть раз покидала дом дольше, чем на сутки, но в детстве время тянется очень долго, когда ты остаешься один.

 

Я помню, как она, спотыкаясь, входила в дом, падала на диван

 

и лежала на нем часы напролет. А я засыпала, свернувшись калачиком на другом конце дивана, боясь оставить ее одну.

 

Но на утро после того, как Джанин возвращалась домой пьяной, я просыпалась и видела, как она готовит завтрак на кухне. Завтрак не всегда был традиционным. Иногда горох, иногда яйца, а порой и консервированный куриный суп с лапшой.


 

К шести годам я в такие моменты начала обращать внимание на то, как она управляется с плитой, понимая, что мне нужно научиться ей пользоваться до следующего исчезновения матери.

Интересно, многим ли шестилеткам приходится самим

 

учиться пользоваться плитой из-за убеждения, что в противном случае их заживо сожрет сидящий внутри прожорливый кот?

 

Кому как повезет, наверное. Большинству детей достаются родители, которых будет не хватать, когда они умрут. Остальным из нас достаются такие родители, которые становятся лучше после своей смерти.

 

Лучшее, что моя мать смогла сделать для меня — это умереть.

 

***

 

Баз велел мне сидеть в полицейской машине, чтобы не мокнуть под дождем и не находиться в доме, пока выносят тело. Я

 

в оцепенении наблюдала, как ее вывозили на каталке, накрыв белой простыней. Ее положили в заднюю часть труповозки. Даже не потрудились отвезти на скорой. В этом не было смысла. Почти все умершие в этом городе до пятидесяти лет умирают от зависимости.

 

Даже не важно, от какой именно — все зависимости заканчиваются смертью.

 

Я прижимаюсь щекой к стеклу и пытаюсь посмотреть на небо. Этой ночью не видно звезд. Даже луны не видно. То и дело сверкает молния, освещая комки черных туч.

В тему.

 

Баз открывает заднюю дверь и наклоняется. Дождь стих до мороси, и его лицо, хоть и намокло, выглядит так, будто его покрыла испарина.

— Тебя отвезти куда-нибудь? — спрашивает он.

Я мотаю головой.


 

— Нужно кому-то позвонить? Можешь воспользоваться моим телефоном.

 

Я вновь мотаю головой.

 

— Со мной все будет хорошо. Уже можно вернуться в дом? Не уверена, что хочу возвращаться в трейлер, в котором моя

 

мать испустила дух, но у меня сейчас нет более привлекательных вариантов.

 

Баз отступает в сторону и распахивает зонт, хотя дождь уже закончился, а я и так промокла насквозь. Он провожает меня к дому, отстав на шаг и держа зонт у меня над головой.

 

Я плохо знаю База. Но знаю его сына, Дакоту. Знаю во многих отношениях, и во всех предпочла бы не знать.

 

Любопытно, знает ли Баз, какого сына вырастил. Баз производит впечатление порядочного парня. Он никогда особо не доставал ни меня, ни мою мать. Иногда он останавливается во время патрулирования стоянки для трейлеров. Он всегда спрашивает, как у меня дела, отчего возникает ощущение, будто задавая этот вопрос, он отчасти ожидает, что я начну умолять его забрать меня отсюда. Но я не делаю этого. Люди вроде меня прекрасно умеют делать вид, что у нас все в полном порядке. Я всегда улыбаюсь ему и отвечаю, что у меня все отлично, и он вздыхает, будто от облегчения, что я не дала ему повода звонить в органы опеки.

 

Вновь оказавшись в гостиной, я невольно бросаю взгляд на диван. Теперь он выглядит иначе. Будто на нем кто-то умер.

— Справишься сегодня? — спрашивает Баз.

 

Я оборачиваюсь, а он стоит прямо у порога, держа зонт над головой. Вид у него такой, будто он пытается проявить сочувствие, но сам наверняка думает о том, сколько бумажной волокиты ему обеспечило это происшествие.

 

— Я в норме.

— Можешь завтра дойти до погребальной конторы и


 

спланировать порядок работы. Сказали, можно подойти в любое время после десяти.

 

Я киваю, но он не уходит. Тянет время, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Он складывает зонт за порогом, будто суеверен, и заходит в дом.

 

— Знаешь, — начинает он, морщась так сильно, что лоб под лысой головой весь покрывается складками. — Если не придешь в похоронное бюро, проведут погребение для малоимущих. Ты тогда не сможешь заказать погребальную службу, но и счет тебе не выставят. — Похоже, ему неловко озвучивать такое предложение. Его взгляд мечется к портрету матери Терезы и вновь устремляется под ноги, будто она только что его обругала.

 

— Спасибо. — Я сомневаюсь, что кто-то пришел бы на службу, даже если бы я ее заказала.

 

Печально, но это правда. Моя мать была одинока. Конечно, она зависала в привычной компании в баре, в который часто захаживала на протяжении почти двадцати лет, но эти люди не были ей друзьями. Все они такие же одинокие люди, нашедшие друг друга, чтобы быть одинокими вместе.

 

Но даже эта компания сильно уменьшилась из-за сгубившей город наркомании. И люди, с которыми она проводила время, не из числа тех, кто приходит на похороны. Большинство из них наверняка собрало внушительное количество ордеров и избегает любых организованных мероприятий на случай, если такое мероприятие окажется ловушкой от полицейских, желающих устроить облаву.

 

— Тебе нужно позвонить отцу? — спрашивает он.

 

С минуту я напряженно смотрю на него, понимая, что в конечном счете так и сделаю, но все же размышляю, как долго смогу откладывать этот момент.

— Бейя, — обращается он, произнося мое имя с протяжным

«е».


 

— Оно произносится «Бэй-я». — Не знаю, зачем поправляю его. Сколько его знаю, он всегда неправильно произносил мое имя, и я никогда прежде не утруждала себя его поправить.

 

— Бэйя, — исправляется он. — Знаю, что это не мое дело, но… тебе нужно уехать из города. Ты знаешь, что случается с людьми… — он замолкает, будто собрался сказать что-то оскорбительное для меня.

 

Я заканчиваю предложение за него.

— С людьми вроде меня?

 

Вид у него еще более пристыженный, хотя я понимаю, что он имеет в виду «людей вроде меня» в широком смысле. Тех, у кого такие матери, как моя. Бедняков, которым не выбраться из этого города. Людей, что в итоге устраиваются в закусочную и работают там до состояния внутреннего оцепенения, пока повар не предложит им дозу, от которой им начнет казаться, что оставшуюся часть рабочего дня они проводят на дискотеке. А потом, не успев и глазом моргнуть, они уже не могут прожить ни секунды своего жалкого дня, не употребляя дозу за дозой, стремясь вновь ощутить это чувство сильнее, чем стремятся обеспечить безопасность собственного ребенка. До тех пор, пока начав вгонять дурь прямо в вены и пялиться на портрет матери Терезы, не умрут ненароком, хотя в действительности просто хотели сбежать от мерзости жизни.

 

Базу явно некомфортно находиться в этом доме. Я хочу, чтобы он ушел. Мне жаль его больше, чем себя, а я только что нашла свою мать мертвой на диване.

 

— Я совсем не знаю твоего отца, но знаю, что он оплачивал аренду этого трейлера с самого твоего рождения. И это говорит о том, что с ним тебе будет лучше, чем в этом городе. Если у тебя есть возможность вырваться отсюда, нужно воспользоваться ей. Ты заслуживаешь большего, чем такая жизнь.

 

Кажется, никто и никогда еще не говорил мне более


 

приятных слов. И кто бы мог подумать, что произнесет их отец Дакоты.

 

Баз смотрит на меня с мгновение, будто хочет сказать что-то еще. Или ждет моего ответа. Так или иначе, в комнате царит молчание, пока он, кивнув, не собирается уходить.

 

Наконец-то.

 

Когда он захлопывает дверь, я поворачиваюсь и смотрю на диван. Смотрю долго, будто в оцепенении. Невероятно, что вся жизнь может резко измениться за считанные часы между утренним подъемом и отходом ко сну.

 

Как бы тошно мне ни было признавать, но Баз прав. Мне нельзя здесь оставаться. Я и не собиралась, но думала, что у меня есть лето на подготовку к отъезду.

 

Я пахала как проклятая, чтобы выбраться из этого города, и с наступлением августа буду в автобусе на пути в Пенсильванию.

 

Я получила спортивную стипендию по волейболу в Пенсильванском университете. В августе я оставлю эту жизнь и не благодаря чему-то, что сделала для меня мать, и не потому, что отец вызволил меня отсюда. Все благодаря себе.

 

Я хочу эту победу.

Я хочу быть причиной тому, что стану такой, как задумала. И я не позволю вменить Джанин в заслугу ни одного

 

хорошего события, что может произойти в будущем. Я не говорила ей, что получила стипендию. Никому не говорила. Я взяла с тренера клятву хранить мою тайну и не дам даже выписать грамоту или сделать фото для выпускного альбома.

 

Отцу я о стипендии тоже не рассказывала. Сомневаюсь, знает ли он вообще, что я играю в волейбол. Тренер позаботился о том, чтобы у меня было все, что нужно, вплоть до оснащения, снаряжения и формы. Я настолько хорошо играла, что в команде не допустили бы, чтобы мое финансовое положение помешало мне стать ее частью.


 

Мне не пришлось просить родителей ни о чем, что касалось волейбола.

 

Странно даже называть их родителями. Они дали мне жизнь, но больше я ничего от них не получила.

 

Я итог секса на одну ночь. Мой отец жил в Вашингтоне и познакомился с Джанин во время командировки в Кентукки. Он не знал, что Джанин забеременела от него, пока мне не исполнилось три месяца. А о том, что стал отцом, он узнал, когда она подала на алименты.

 

Раз в год он приезжал повидаться со мной, пока мне не исполнилось четыре, а после стал оплачивать мои перелеты к нему в Вашингтон.

 

Он ничего не знает о моей жизни в Кентукки. Ничего не знает

 

о зависимостях моей матери. Ничего не знает обо мне, кроме того, что я сама ему сообщаю, а это немного.

 

Я крайне скрытна обо всех аспектах моей жизни. Тайны — единственная доступная мне валюта.

 

Я не рассказала отцу о стипендии по той же причине, по которой не рассказала о ней матери. Не хочу, чтобы он начал гордиться дочерью, которая чего-то достигла. Он не заслуживает права гордиться ребенком, в которого сам не ничего вложил. Думает, что встреч раз в месяц и нерегулярных звонков мне на работу достаточно, чтобы замять то обстоятельство, что он едва меня знает.

 

Папочка на две недели в году.

 

Ему удобно оправдывать свое отсутствие в моей жизни тем, что мы живем в разных концах страны. С тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, я проводила у него по две недели каждое лето, но в последние три года мы вообще не виделись.

 

Когда мне исполнилось шестнадцать, и я вступила в школьную спортивную команду, волейбол стал занимать еще большее место в моей повседневной жизни, и я перестала летать


 

к нему. Уже три года я придумываю причины, почему не могу прилететь и повидаться с ним.

 

Он делает вид, что страшно расстроен.

Я делаю вид, что сожалею и очень занята.

 

Извини, Брайан, но ежемесячная выплата алиментов хоть и делает тебя ответственным, но не делает отцом.

 

Внезапно раздавшийся стук в дверь пугает меня так сильно, что я вскрикиваю. Резко обернувшись, я вижу в окне гостиной домовладельца. В другой ситуации я бы не стала открывать Гэри Шелби, но я не в том положении, чтобы игнорировать его. Он знает, что я не сплю. Мне пришлось воспользоваться его телефоном, чтобы вызвать полицию. К тому же мне нужно как-то разобраться, что делать с диваном. Я не хочу, чтобы он оставался в доме.

 

Я открываю дверь, и Гэри протягивает мне конверт, протискиваясь в дом, чтобы спрятаться от дождя.

— Что это? — спрашиваю я.

— Уведомление о выселении.

Я бы удивилась, будь это не Гэри Шелби.

 

— Она же только что умерла. Вы не могли подождать неделю?

 

— Она просрочила арендную плату на три месяца, и я не сдаю подросткам. Либо мы заключаем новый договор аренды с кем-то старше двадцати одного, либо тебе придется съехать.

 

— Мой отец оплачивает аренду. Как оплата может быть просрочена на три месяца?

 

— Твоя мать сказала, что он перестал высылать ей чеки несколько месяцев назад. Мистер Реналдо подыскивает жилье побольше, так что я думаю, что дам ему переехать в…

— Вы козел, Гэри Шелби.

Гэри пожимает плечами.

— Это бизнес. Я уже высылал ей два уведомления. И уверен,


 

тебе есть, куда идти. Ты не можешь оставаться здесь одна, тебе всего шестнадцать.

 

— Мне исполнилось девятнадцать на прошлой неделе.

 

— Так или иначе, должно быть двадцать один. Условия договора аренды. И нужно оплачивать аренду.

 

Уверена, что он не может выгнать меня из дома до

 

официального выселения по суду, но нет никакого смысла сопротивляться, раз я сама не хочу больше здесь жить.

— Сколько у меня времени?

— Я дам тебе неделю.

 

Неделю? У меня двадцать семь долларов за душой исовершенно некуда идти.

 

— Можете дать два месяца? Я уезжаю в колледж в августе.

 

— Может, и дал бы, если бы не было трехмесячной просрочки. Но выходит еще три месяца в довершение к этим двум, а я не могу позволить себе подарить почти полгода бесплатной аренды кому попало.

 

— Какой же вы козел, — бормочу я вполголоса.

— Это мы уже выяснили.

 

Я мысленно перебираю в голове друзей, у которых могла бы пожить следующие два месяца, но Натали уехала в колледж на следующий день после выпускного, чтобы приступить к летним занятиям. Остальные друзья либо уже вылетели и ступили на путь к тому, чтобы стать следующей Джанин, либо завели семьи, которые этого не позволят.

 

Еще есть Бекка, но у нее озабоченный отчим. Я лучше буду жить с Гэри, чем окажусь возле этого мужика.

 

У меня остался только один вариант.

— Мне нужно воспользоваться вашим телефоном.

— Уже поздно, — возражает он. — Воспользуешься завтра.

Я прохожу мимо него и спускаюсь по ступенькам.

— Тогда и с новостями о том, что я стала бездомной, нужно


было подождать до завтра, Гэри!

 

Я выхожу под дождь и иду прямиком к его дому. Гэри единственный в нашем трейлер-парке, у кого остался городской телефон, а поскольку большинство из нас слишком бедны, чтобы позволить себе мобильник, все пользуются телефоном Гэри. Во всяком случае, если вовремя платят за аренду и не пытаются избегать встречи с ним.

 

Я не звонила отцу уже почти год, но помню его номер. У него тот же номер, что и восемь лет назад. Раз в месяц он звонит мне на работу, но чаще всего я игнорирую его звонки. Мало о чем можно поговорить с человеком, которого я едва знаю, поэтому я предпочитаю не говорить с ним вовсе, а не плеваться ложью вроде: «С мамой все хорошо. В школе все хорошо. На работе все хорошо. В жизни все хорошо».

 

Я проглатываю гордость, плотным комом вставшую в горле, и набираю его номер. Жду, что звонок переключится на голосовую почту, но отец берет трубку после второго гудка.

— Брайан Грим. — Его голос звучит хрипло. Я его разбудила.

Я прокашливаюсь.

— Эм. Привет, пап.

 

— Бейя? — Поняв, что это я, он отвечает более бодрым, но встревоженным голосом. — Что случилось? Все хорошо?

 

«Джанин умерла», —вертится у меня на языке, но я не могупроизнести слова вслух. Он едва знал мою мать. Он так давно не был в Кентукки, что в последний раз, когда он ее видел, Джанин была все еще по-своему симпатична и не выглядела как пустой, заплетающийся ногами скелет.

 

— Да, все хорошо, — отвечаю я.

Ненормально сообщать ему о ее смерти по телефону.

Подожду и расскажу при личной встрече.

— Почему ты звонишь так поздно? Что случилось?

— Я работаю в ночную смену, и мне непросто добраться до


телефона.

— Поэтому я и отправил тебе мобильник по почте.

 

Он отправил мне почтой мобильник? Даже не утруждаюсьрасспросить его об этом. Уверена, что мать продала его в обмен на дурь, которая теперь застыла в ее венах.

 

— Слушай, — говорю я. — Знаю, мы давно не виделись, но я тут подумала, можно ли мне приехать к тебе, пока не началась учеба в колледже.

 

— Конечно, — тотчас отвечает он. — Назови день, и я куплю билеты на самолет.

 

Я посматриваю на Гэри. Он стоит всего в паре метров от меня

 

и пялится на мою грудь, и я отворачиваюсь.

— Я надеялась прилететь завтра.

 

Наступает пауза, и я слышу шевеление на том конце провода, будто он встает с кровати.

 

— Завтра? Уверена, что у тебя все в порядке, Бейя?

 

Я запрокидываю голову и, закрыв глаза, выдаю ему новую порцию лжи.

 

— Да. Просто Джанин… мне нужно отдохнуть. И я скучаю по тебе.

 

Я не скучаю по нему. Я едва его знаю. Но готова сказать что угодно, чтобы как можно скорее улететь отсюда.

 

Я слышу клацанье кнопок на том конце — видимо, он сидит за компьютером. Бормочет время и названия авиакомпаний.

 

— Я могу взять билет в Хьюстон на утренний рейс авиакомпанией Юнайтед. Тебе нужно быть в аэропорту через пять часов. Сколько дней хочешь побыть здесь?

— В Хьюстон? Почему в Хьюстон?

— Я теперь живу в Техасе. Уже полтора года.

 

Наверное, дочь должна знать такой факт о своем отце. По крайней мере, у него прежний номер телефона.

 

— О. Да, я забыла. — Я сжимаю рукой шею у затылка. —


 

Можешь пока взять билет в один конец? Не знаю, как долго хочу погостить. Может быть, несколько недель.

 

— Да, сейчас куплю. Завтра утром найди менеджера авиакомпании Юнайтед, он распечатает посадочный талон. Я встречу тебя у выдачи багажа, когда приземлишься.

 

— Спасибо, — я вешаю трубку, пока он не успел сказать что-то еще. Поворачиваюсь к Гэри, и он указывает большим пальцем на дверь.

 

— Я могу подбросить тебя до аэропорта, — говорит он. — Правда, не бесплатно. — Он расплывается в улыбке, и меня мутит от вида его изогнувшихся губ. Когда Гэри Шелби вызывается сделать женщине одолжение, оплату он берет не деньгами.

 

И если уж мне придется оказывать кому-то ответную услугу за поездку до аэропорта, я предпочту Дакоту, а не Гэри Шелби.

 

К Дакоте я привыкла. И сколько бы ни презирала его, он надежен.

 

Я вновь беру трубку и набираю номер Дакоты. Отец сказал, что мне нужно быть в аэропорту через пять часов, но если буду ждать, пока Дакота заснет, он может вовсе не ответить на звонок.

Я хочу добраться туда, пока есть такая возможность.

Когда Дакота поднимает трубку, меня накрывает облегчение.

У него полусонный голос.

— Да?

— Привет. Мне нужна услуга.

Наступает минутное молчание, и Дакота отвечает:

— Серьезно, Бейя? Сейчас ночь.

 

Он даже не спрашивает, что мне нужно, и все ли у меня в порядке. Сразу раздражается на меня. Надо было положить конец происходящему между нами, как только все началось.

Я прокашливаюсь.

 

— Мне нужно в аэропорт.

Слышу, как он вздыхает, будто я досаждаю ему. Я знаю, что


 

это не так. Быть может, я для него лишь предмет обоюдной сделки, но это сделка, от которой он в восторге.

 

Я слышу скрип кровати, будто он садится.

— У меня нет денег.

— Я не… я не за этим тебе звоню. Нужно, чтобы ты

подбросил меня до аэропорта. Пожалуйста.

Дакота издает стон и отвечает:

— Дай мне полчаса. — И вешает трубку. Я тоже.

 

Я прохожу мимо Гэри и с силой хлопаю сетчатой дверцей, выходя из дома.

 

За многие годы я научилась не доверять мужчинам. Большинство из тех, с кем я имела дело, такие, как Гэри Шелби. Баз неплохой, но я не могу не принимать в расчет, что он вырастил Дакоту. А Дакота — просто более симпатичный и молодой Гэри Шелби.

 

Я слышу истории о хороших мужчинах, но начинаю думать, что это выдумка. Я думала, что Дакота один из лучших. Большинство мужчин с виду напоминают Дакоту, но внутри под слоями кожи и подкожных тканей по их венам бежит недуг.

 

Вернувшись домой, я обвожу взглядом свою спальню, размышляя, хочу ли взять что-то с собой. У меня мало вещей, которые стоит забрать, поэтому я беру несколько смен одежды, расческу и зубную щетку. Сложив вещи в пластиковые пакеты, чтобы не промокли, если я вновь попаду под дождь, я убираю их

в рюкзак.

 

Я снимаю со стены портрет матери Терезы перед тем, как выйти дожидаться Дакоту за дверью. Пытаюсь засунуть его в рюкзак, но он не лезет. Беру еще один пакет, убираю портрет в него и, взяв с собой, выхожу из дома.


 

Глава 2


 

Мертвая мать, пересадка в Орландо и несколько часов в ожидании вылета, отложенного из-за погодных условий, позади

— и я на месте.

 

В Техасе.

 

Едва ступив с самолета на трап, я чувствую, как предвечерний зной обжигает и плавит мою кожу, словно масло.

 

Безжизненно и безо всякой надежды, я бреду по указателям в зону выдачи багажа, чтобы встретиться с отцом, который наполовину моя плоть и кровь и вместе с тем странным образом чужой мне человек.

 

В моей памяти нет неприятных переживаний, связанных с ним. Я бы даже сказала, что время, проведенное у него летом, создало одни из немногих приятных воспоминаний из моего детства.

 

Неприязнь в его адрес вызвана как раз недостатком связанных

 

с ним переживаний. Чем старше становлюсь, тем отчетливее осознаю, как мало усилий он приложил, чтобы быть частью моей жизни. Порой я задумываюсь, какой бы стала, если бы проводила

с ним больше времени, чем с Джанин.

 

Выросла бы я такой же недоверчивой, если бы хороших событий в моей жизни было больше, чем плохих?

 

Может, и так. А может, и нет. Порой мне кажется, что лишения сильнее формируют личность, чем доброта.

 

Доброта не проникает так глубоко. А плохое обращение до того сильно марает душу, что не отмыться. Оно навсегда остается внутри, и мне кажется, что люди, едва взглянув на меня, тотчас видят все мои травмы.

 

Все могло быть иначе, если бы травмы и добрые поступки оказали одинаковое влияние на мое прошлое, но, к сожалению, этого не случилось. Добрые поступки, совершенные в мой адрес, я могу пересчитать по пальцам. А чтобы пересчитать плохие, не


хватит пальцев на руках всех присутствующих в аэропорту.

Мне потребовалось немало времени, чтобы стать неуязвимой

 

к дурному обращению. Возвести стену, которая защищает меня и мое сердце от людей вроде моей матери. От парней вроде Дакоты.

Теперь я из стали. Нападай, мир. Невозможно ранить неуязвимое.

 

Я поворачиваю за угол и останавливаюсь, увидев отца сквозь стекло, отделяющее охраняемую зону аэропорта от общедоступной. Я смотрю на его ноги.

На обе ноги.

 

Я окончила школу всего две недели назад, и хотя уж точно не ждала, что отец появится на выпускном, все же лелеяла крохотный лучик надежды, что он приедет. Но за неделю до выпускного он позвонил мне на работу и сообщил, что сломал ногу и не сможет прилететь в Кентукки.

 

С виду ни та, ни другая нога не сломаны.

 

Я тотчас испытываю приступ благодарности за то, что стала непробиваемой, иначе подобная ложь наверняка бы меня ранила.

 

Он стоит возле зоны выдачи багажа, и костылей поблизости не видно. Шагает туда-сюда без труда и даже не прихрамывает. Я не врач, но думаю, что перелом за пару недель не заживает. А даже если бы и зажил так быстро, то физические возможности все равно были бы ограничены.

 

Он еще даже не взглянул на меня, а я уже жалею, что приехала.

 

В минувшие сутки события развивались так быстро, что я не успела их толком осмыслить. Моя мать мертва, в Кентукки я больше ни ногой. И следующие несколько недель мне придется провести с человеком, с которым я и двухсот дней не пробыла за всю свою жизнь.

 

Но я справлюсь. В этом вся я.


 

Я выхожу в зону выдачи багажа, как раз когда отец поднимает взгляд. Он прекращает метаться, но руки, засунутые в карманы джинсов, так и остаются на месте. Вид у него взволнованный, и мне это даже нравится. Я хочу, чтобы его пугало собственное безучастие к моей жизни.

 

Этим летом я хочу сама контролировать ситуацию. Даже не представляю себе жизни с человеком, который думает, будто может наверстать упущенное время излишней родительской заботой. Лучше бы мы просто молча сосуществовали в одном доме, пока мне не придет пора уезжать в колледж в августе.

 

Мы идем навстречу друг другу. Отец делает первый шаг, поэтому я стараюсь сделать последний. Мы не обнимаемся, потому что у меня в руках рюкзак, сумка и пакет с портретом матери Терезы. Я не люблю обниматься. Прикосновения, тисканье и улыбочки не входят в мою программу воссоединения.

 

Мы неловко киваем друг другу, и становится очевидным, что мы два незнакомца, которых объединяет лишь мрачная фамилия

и часть ДНК.

 

— Ух ты, — говорит он и осматривает меня, качая головой. — Ты взрослая. И красивая. И высокая… и…

 

Я отвечаю вымученной улыбкой.

— Ты выглядишь… старше.

Его темные волосы сбрызнуты спреем для укладки, а лицо

 

выглядит полнее. Он всегда был красив, но почти все маленькие девочки считают своих отцов красивыми. Став взрослой, я вижу, что он действительно красивый мужчина.

 

Наверное, даже нищие отцы могут быть привлекательными.

 

В нем произошли еще какие-то изменения, никак не связанные со старением. Не понимаю, что изменилось. И не уверена, что они мне нравятся.

Он жестом указывает на багажную ленту.

— Сколько у тебя с собой сумок?


— Три.

 

Ложь тотчас срывается с языка. Порой я сама поражаюсь, как легко мне дается вранье. Еще один защитный механизм, который

 

я выработала, живя с Джанин.

 

— Три больших красных чемодана. Я подумала, что, возможно, останусь на несколько недель, поэтому взяла с собой все.

 

Раздается сигнал, и лента приходит в движение. Отец подходит к краю конвейера, откуда начинает вываливаться багаж. Я закидываю на плечо лямку рюкзака, в который сложены все вещи, что я взяла с собой.

 

У меня нет никакого чемодана, и тем более трех красных. Может, если отец подумает, что мой багаж потеряли в аэропорту, то предложит заменить мои несуществующие вещи.

 

Я понимаю, как лицемерно с моей стороны делать вид, будто потеряла багаж, которого у меня нет. Но и у него нога не сломана, так что мы в расчете.

Ложь в ответ на ложь.

 

Несколько минут мы стоим в неловкой тишине и ждем багаж, который не появится.

 

Я говорю, что мне нужно освежиться, и минут десять провожу в туалете. Рабочую форму я сняла еще перед посадкой в самолет. Надела одно из летних платьев, скомканных в рюкзаке. После долгого ожидания в аэропорту и перелета в тесном кресле оно смялось еще сильнее.

 

Рассматриваю свое отражение в зеркале. Я мало похожа на отца. У меня блеклые безжизненные русые волосы матери и отцовские зеленые глаза. Рот тоже достался от отца. У матери были тонкие, почти невидимые губы, так что отец дал мне еще кое-что, кроме фамилии.

 

И хотя отдельными чертами я похожа на них обоих, я никогда не ощущала себя частью ни одного из них. Будто сама


 

себя удочерила в детстве и с тех пор была сама по себе. Сегодняшняя поездка в гости к отцу воспринимается просто как… поездка. У меня нет чувства, будто я еду домой. Как нет и чувства, что я только что уехала из дома.

 

Дом кажется мне вымышленным местом, которое я ищу всю свою жизнь.

 

Когда я выхожу из туалета, все пассажиры уже разошлись, а отец стоит у стойки и заполняет претензию о потере багажа.

 

— По вашему билету багаж не зарегистрирован, — отвечает отцу кассир. — У вас есть квитанция? Иногда ее прикрепляют с обратной стороны билета.

Он переводит взгляд на меня. Я невинно пожимаю плечами.

 

— Я опаздывала, и багаж регистрировала мама, когда мне уже передали билет.

 

Я отхожу от стойки, сделав вид, будто меня крайне заинтересовал плакат на стене. Сотрудник сообщает отцу, что с нами свяжутся, если найдут чемоданы.

Отец подходит ко мне и жестом указывает на дверь.

— Машина в той стороне.

 

***

 

Аэропорт уже в десяти милях позади. Навигатор сообщает, что до его дома еще шестьдесят три мили. В машине пахнет лосьоном после бритья и солью.

 

— Когда устроишься, Сара сводит тебя в магазин за всем необходимым.

 

— Кто такая Сара?

 

Отец поглядывает на меня, будто сомневается, шучу я или спрашиваю всерьез.

 

— Сара. Дочь Аланы.

— Аланы?


 

Он вновь устремляет взгляд на дорогу, и я замечаю, как его челюсть едва заметно напрягается.

 

— Моей жены. Прошлым летом я присылал тебе приглашение на свадьбу. Ты сказала, что не можешь отпроситься

 

с работы.

 

О. Эта Алана. Я знаю о ней не больше того, что была написано в свадебном приглашении.

 

— Я не знала, что у нее есть дочь.

 

— Ну да. Мы в этом году нечасто общались, — отвечает он, будто тоже таит обиду.

 

Надеюсь, я неверно истолковала его тон, иначе ума не приложу, как он может таить на меня обиду в каком бы то ни было виде. Он родитель. А я лишь результат плохого выбора и отсутствия контрацепции.

 

— О многом нужно тебе рассказать, — добавляет он.

Ох, он даже не представляет.

 

— У Сары есть братья или сестры? — спрашиваю я, а сама молюсь, чтобы их не было. Хватит с меня и того потрясения, что мне предстоит провести лето с кем-то, помимо отца. Большего напряжения я не вынесу.

 

— Она единственный ребенок. Чуть старше тебя — окончила первый курс в колледже. Вернулась домой на каникулы. Она тебе понравится.

Посмотрим. «Золушку» я читала.

Отец подносит руку к вентиляционной решетке.

— В салоне жарко? Или слишком прохладно?

— Нормально.

 

Лучше бы музыку включил. Пока не пойму, как вести с ним комфортную беседу.

 

— Как твоя мать?

Я напрягаюсь от его вопроса.

 

— Она… — и замолкаю. Не знаю, как ответить. Кажется, что я


 

слишком долго откладывала этот разговор, и теперь будет странно и неприятно, когда выяснится, что я не сказала ему о случившемся вчера по телефону. Или когда мы встретились в аэропорту. А потом я соврала кассиру, что мать привезла меня в аэропорт.

 

— Ей давно не было так хорошо, как сейчас. — Я тянусь рукой

 

с края кресла в поисках рычага, чтобы откинуть спинку назад. Вместо рычага нащупываю кучу кнопок. Нажимаю на все подряд, пока спинка не начинает отклоняться. — Разбудишь меня, когда приедем? — Вижу, как он кивает в ответ, и мне становится не по себе. Но я не знаю, как долго нам ехать, и хочу попросту закрыть глаза и попытаться заснуть, чтобы избежать вопросов, на которые я вряд ли смогу ответить.

 

Глава 3

 

 

Мою голову мотает из стороны в сторону от мощной встряски. Глаза открываются, и я резко просыпаюсь.

 

— Паром, — поясняет отец. — Прости, на рампе всегда трясет.

 

Я в растерянности поглядываю на отца. И тотчас все вспоминаю.

 

Моя мать умерла прошлой ночью. Отец до сих пор об этом не знает.

У меня есть мачеха и сводная сестра.

 

Выглядываю из окна, но ряды машин загораживают обзор во всех направлениях.

 

— Почему мы на пароме?

 

— Навигатор сообщил, что на 87-м шоссе двухчасовая пробка. Наверное, авария. Я решил, что в такое время дня мы быстрее доберемся до полуострова Боливар на пароме.


— Куда?

— Там летний дом Аланы. Тебе понравится.

 

— Летний дом? — Я приподнимаю бровь. — Ты женился на женщине, у которой сезонные дома?

Отец издает тихий смешок, но это не шутка.

 

Когда я гостила у него в последний раз, то спала на диване в дешевой однокомнатной квартире в Вашингтоне. А теперь у него жена, у которой несколько домов?

 

С минуту я рассматриваю его и понимаю, почему он выглядит иначе. Дело не в возрасте. А в деньгах.

 

Отец никогда не был богатым. Отнюдь. Он зарабатывал достаточно, чтобы выплачивать алименты на ребенка и снимать однокомнатную квартиру, но всегда был из числа папаш, которые сами себя стригли и повторно использовали пластиковые стаканчики, чтобы сэкономить.

 

Но стоит взглянуть на него сейчас, и становится очевидным, что небольшие перемены произошли в нем потому, что у него есть деньги. Стрижка, за которую он заплатил. Брендовая одежда. Машина с кнопками вместо рычагов.

 

Я смотрю на руль и вижу блестящую серебристую кошку, застывшую в прыжке прямо по центру.

 

Мой отец ездит на «Ягуаре».

 

Чувствую, как лицо искажает гримаса, и отворачиваюсь к окну, пока он не заметил исходящее от меня отвращение.

 

— Ты теперь богат?

 

Он снова издает смешок. Бесит. Терпеть не могу, когда люди усмехаются. Самый высокомерный вид смеха.

 

— Я и правда получил повышение пару лет назад, но не такое существенное, чтобы позволить себе сезонные дома. Алане досталось кое-какое имущество после развода, и она стоматолог, так что дела у нее и так идут неплохо.

 

Стоматолог.


Просто отпад.

Я выросла в трейлере с матерью-наркоманкой, а теперь

 

проведу лето в пляжном домике с мачехой, у которой докторская степень. А значит, ее отпрыск — скорее всего, избалованная богатенькая девчонка, с которой у меня нет ничего общего.

Надо было остаться в Кентукки.

 

Я и так плохо уживаюсь с людьми, но еще хуже уживаюсь с людьми при деньгах.

 

Мне нужно выйти из машины. Нужно побыть одной.

 

Я приподнимаюсь в кресле, пытаясь разглядеть, вышли ли другие пассажиры из своих машин. Ни разу в жизни не видела океан и никогда не плавала на пароме. Большую часть моей жизни отец провел в Спокане, где нет выхода к морю, поэтому я до сих пор побывала только в Кентукки и Вашингтоне.

 

— Можно выйти из машины?

 

— Ага. Наверху есть обзорная площадка. У нас около пятнадцати минут.

 

— Ты будешь выходить?

Отец мотает головой и берет в руки телефон.

— Мне нужно сделать пару звонков.

 

Я выхожу из машины и смотрю в заднюю часть парома, но там несколько семей бросают куски хлеба парящим в воздухе чайкам. В носовой части парома тоже людно, как и на обзорной площадке надо мной, поэтому я просто бреду, пока отец не пропадает из вида. У противоположного борта парома никого нет, и я прохожу между машинами.

 

Дойдя до ограждения, я хватаюсь за перила, подаюсь вперед

и впервые в жизни смотрю на океан.

 

Если бы у чистоты был запах, она бы пахла именно так. Уверена, что никогда не вдыхала такой чистый воздух, как

 

сейчас. Я закрываю глаза и вдыхаю как можно сильнее. В этом соленом воздухе, смешивающимся с затхлым воздухом Кентукки,


 

который все еще липнет к стенкам моих легких, ощущается какое-то великодушие.

 

Легкий ветер треплет мои волосы, и, собрав и скрутив в жгут,

 

я связываю их резинкой, которую весь день проносила на запястье.

 

Смотрю на запад. Солнце вот-вот скроется за горизонтом, и все небо покрылось мазками розового, оранжевого и красного цвета. Я множество раз наблюдала закат, но никогда не видела, чтобы от солнца меня отделял лишь океан и тонкая полоска суши. Оно будто висит над землей как плавучее пламя.

 

Никогда мне не доводилось прочувствовать закат так глубоко в груди. На глаза наворачиваются слезы от его совершенной красоты.

 

Что это говорит обо мне? Я не проронила ни слезинки по умершей матери, но смогла всплакнуть при виде повторяющегося природного явления?

 

Но не могу совладать с легким волнением. Небо окутано таким количеством цветов, будто земля написала ими стихотворение, выражая свою признательность тем из нас, кто о ней заботится.

 

Я делаю еще один глубокий вдох, жаждая навсегда запомнить это чувство, запах и крики чаек. Боюсь, что со временем сила этих впечатлений начнет угасать. Мне всегда было любопытно: жители побережья ценят все это меньше, чем люди, которым доступен лишь вид заднего крыльца у поганого съемного дома?

 

Я оглядываюсь по сторонам, задумавшись, перестали ли пассажиры парома ценить открывающийся им вид. Несколько человек любуются закатом. Многие остались сидеть в машинах.

 

Если проведу лето на фоне таких пейзажей, перестану ли я их ценить?

 

С задней части парома кто-то кричит, что видит дельфинов, и хотя мне бы тоже очень хотелось их увидеть, уйти подальше от


 

толпы хочется сильнее. Толпа слетается с носа парома в заднюю его часть, как стая майских жуков на свет фонаря.

 

Я пользуюсь возможностью перебраться в носовую часть. Теперь она пустует и лучше укрыта от машин.

 

На палубе прямо возле своих ног я замечаю полупустой пакет

 

с хлебом. Вот, чем дети кормили чаек. Наверное, выронили, спеша увидеть дельфинов.

 

Едва вижу хлеб, живот начинает урчать, напоминая, что я почти не ела за последние сутки. Если не считать пачки кренделей, съеденных в самолете, у меня во рту не было ни крошки со вчерашнего обеда на работе. Да и тогда я съела лишь маленькую порцию картошки-фри.

 

Я озираюсь по сторонам, чтобы убедиться, что поблизости никого нет, и поднимаю упаковку с пола. Сую руку в пакет и, достав оттуда кусок, кладу остальное туда, где взяла.

 

Я облокачиваюсь спиной о перила и, разломив ломтик на кусочки, неторопливо сминаю их и кладу в рот.

 

Я всегда ела хлеб именно так. Неспешно.

 

Неправда, что живущие в нищете люди жадно уплетают еду, едва ее раздобудут. По крайней мере, в моем случае. Я всегда смаковала еду, потому что не знала, когда поем в следующий раз.

 

В детстве, раздобыв хлебную горбушку, я растягивала этот последний кусочек на весь день.

 

К еде этим летом мне тоже придется привыкать, особенно если новая жена отца готовит. Наверняка они устраивают семейные обеды.

Будет очень непривычно.

 

И грустно, что мне непривычен свободный доступ к еде. Я отправляю в рот еще один кусочек и поворачиваюсь

 

осмотреть паром. Сбоку на верхней палубе белыми буквами написано имя Роберт Х. Дэдмен.


 

Паром, названный в честь Дэдмена? 1 Неутешительно. Несколько человек уже вернулись в носовую часть верхней

палубы. Видимо, дельфины уплыли.

 

Мой взгляд привлекает стоящий на верхней палубе парень, который держит камеру так, словно она вообще ничего не стоит. Даже не обвил вокруг запястья ремешок, который просто болтается, будто у парня дома полно запасных камер, если он уронит эту.

 

Объектив направлен на меня. Во всяком случае, мне так кажется.

 

Я оборачиваюсь, но сзади никого нет, и мне не ясно, что еще ему фотографировать.

 

Вновь взглянув на него, я вижу, что он все так же пристально на меня смотрит. Парень стоит палубой выше, но во мне все равно тотчас срабатывает защитный механизм. Так случается всякий раз, когда я считаю кого-то привлекательным.

 

Он чем-то напоминает мне парней в Кентукки, которые возвращались в школу, проведя все лето на ферме под палящим солнцем. Кожа тронута загаром, в волосах полно выгоревших на солнце прядей.

 

Интересно, какого цвета у него глаза.

 

Нет. Не интересно. Мне плевать. Влечение перерастает в доверие, а оно порождает любовь. А я не желаю иметь ко всему этому никакого отношения. Я научилась гасить интерес, пока не начала его толком испытывать. Словно по щелчку я считаю парня непривлекательным тотчас же, как сочла привлекательным.

 

С такого расстояния я не могу разобрать выражение его лица.

 

Я плохо разбираюсь в людях моего возраста, потому что друзей у меня, честно говоря, всегда было мало. И тем более мне непонятно, что творится в головах у богатых людей моего возраста.


 

Я осматриваю свою одежду. Помятое выцветшее платье. Шлепанцы, которые умудрилась не сносить за два года. Половину ломтика хлеба, который так и держу в руке.

 

Вновь смотрю на парня с камерой, которая все так же наведена на меня, и вдруг смущаюсь.

 

И давно он меня фотографирует?

 

Он заснял, как я краду кусок выброшенного хлеба? Заснял, как я его ем?

 

Собирается выложить снимки онлайн, надеясь, что они взорвут интернет, как жестокие посты с сайта «People of Walmart»?

 

Я научилась ограждать себя от доверия, любви, влечения и разочарования в числе многих других чувств, но со смущением мне еще, судя по всему, предстоит поработать. Оно горячей волной окутывает меня с головы до пят.

 

Я нервно озираюсь по сторонам, различая разношерстную толпу на пароме. Отпускники в своих джипах, обувшие шлепанцы и намазавшиеся солнцезащитным кремом. Деловые люди, так и сидящие в машинах в деловых костюмах.

 

А еще я. Девчонка, которой не по карману ни машина, ни отпуск.

 

Мне не место на этом пароме, перевозящем шикарных людей, набившихся в свои шикарные машины, и держащих фотокамеры так, будто они стоят не дороже пачки печенья.

 

Я вновь бросаю взгляд на парня с фотоаппаратом, а он все также пристально смотрит на меня. Наверное, задается вопросом, как я оказалась на пароме среди всех этих людей в таком выцветшем платье и с выставленными на всеобщее обозрение секущимися волосами, грязными ногтями и гадкими секретами.

 

Взглянув вперед, я замечаю дверь, ведущую в закрытую часть парома. Бросаюсь к двери и прячусь за ней. Сразу по правую руку

я вижу туалет и закрываюсь в кабинке.

Изучаю свое отражение в зеркале. Лицо раскраснелось то ли


от смущения, то ли от техасского зноя.

 

Снимаю резинку с волос и пытаюсь расчесать небрежные пряди пальцами.

 

Поверить не могу, что вот-вот предстану перед новой семьей отца в таком виде. Наверное, женщины в его семье из тех, что делают прически и маникюр в салонах красоты и устраняют любые несовершенство в кабинете косметолога. Наверняка они красноречивы и пахнут гардениями.

 

А я бледная, взмокшая и пахну плесенью и нагаром из фритюра в Макдональдсе.

 

Я выбрасываю остатки хлеба в урну в туалете.

 

Вновь смотрю на свое отражение и вижу самую печальную версию самой себя. Может быть, смерть матери сказывается на мне сильнее, чем я хочу признавать. Возможно, решение позвонить отцу было опрометчивым, потому что я не хочу здесь быть.

 

Но и там я быть тоже не хочу. Сейчас мне вообще сложно быть. Точка.

 

Я вновь собираю волосы в хвост и, вздохнув, выхожу из туалета. Тяжелая дверь из толстой стали с грохотом захлопывается за мной. Я едва успеваю отойти от туалета на пару шагов, как замираю, потому что кто-то отталкивается от стены крошечного коридора и преграждает выход.

 

Внезапно я сталкиваюсь с непроницаемым взглядом парня с фотоаппаратом. Он смотрит на меня так, будто знал, что я в туалете, и оказался здесь не просто так.

 

Стоя теперь ближе к нему, я думаю, что ошиблась, сочтя его моим ровесником. Вероятно, он на несколько лет старше меня. А может, богатство придает людям более взрослый вид. Он источает уверенность, и готова поклясться, что пахнет она деньгами.


 

Я даже не знаю этого парня, но уже испытываю к нему неприязнь.

 

Такую же неприязнь, как и ко всем остальным. Этому парню кажется нормальным сфотографировать бедную девушку в момент уязвимости и смущения, держа при этом камеру как беспечный придурок.

 

Я пытаюсь обойти его и пробраться к выходу, но он делает шаг в сторону и вновь оказывается передо мной.

 

Его глаза, оказавшиеся, к сожалению, светло-голубыми и безумно красивыми, изучают мое лицо, и меня бесит, что он стоит так близко. Он оглядывается через плечо, будто хочет убедиться, что мы одни, а затем незаметно сует что-то мне в руку.

 

Я опускаю взгляд и вижу сложенную двадцатидолларовую купюру.

 

Смотрю на деньги и вновь на него, и до меня доходит суть его предложения. Мы стоим возле туалетов. А он знает, что я бедная.

 

Думает, что я до того отчаялась, что затащу его в кабинку и отработаю двадцатку, которую он сунул мне в руку.

 

Что во мне такого, что рождает у парней подобные мысли? Какую энергетику я источаю?

 

Я впадаю в такую ярость, что сминаю банкноту и бросаю ее в парня. Я целилась в лицо, но он изящно уклоняется.

 

Я выхватываю камеру у него из рук. Кручу ее, пока не нахожу слот для карты памяти. Открываю его, вытаскиваю карту и бросаю ему камеру. Он не ловит. Камера с громким стуком падает на пол, и отколовшийся от нее кусок пластика летит к моим ногам.

 

— Что за фигня? — восклицает он, наклоняясь поднять камеру.

 

Я поворачиваюсь кругом, готовая бежать от него, но налетаю на кого-то еще. Будто мало мне было застрять в узком коридоре с парнем, который предложил мне двадцатку за минет, так теперь


 

меня зажали два парня. Второй не такой высокий, как тот, что с камерой, но пахнет от них одинаково. Гольфом. Есть такой запах? Наверняка. Я бы закупоривала его в бутылки и продавала придуркам вроде этих двоих.

 

На втором парне черная футболка с надписью «ИсПаника», выведенная разными шрифтами. Я с почтением рассматриваю футболку, потому что надпись оказалась действительно остроумной, и вновь пытаюсь их обойти.

 

— Извини, Маркос, — говорит парень с камерой, пытаясь приладить отлетевшую часть.

 

— Что случилось? — спрашивает парень по имени Маркос. На долю секунды я подумала, что этот Маркос, возможно,

 

видел, что у нас происходит, и пришел мне на помощь, но, похоже, его больше беспокоит камера, чем я. Поняв, что камера принадлежит другому парню, я чувствую себя неловко из-за того, что бросила ее.

 

Я прислоняюсь спиной к стене в надежде незаметно протиснуться мимо них.

 

Парень с фотоаппаратом небрежно машет рукой в мою сторону.

 

— Я случайно столкнулся с ней и уронил камеру.

 

Маркос переводит взгляд с меня на Голубоглазого Подонка. Они обмениваются взглядами, в которых читается нечто невысказанное. Будто они общаются на непонятном мне немом языке.

 

Маркос протискивается мимо нас и открывает дверь туалета.

— Встретимся в машине, скоро причаливаем.

 

Я вновь оказываюсь наедине с парнем с камерой, желая лишь поскорее уйти и вернуться к отцу в машину. Парень сосредоточил внимание на фотоаппарате Маркоса, пытаясь приладить отлетевшую часть.

 

— Я не делал тебе непристойное предложение. Видел, как ты


подобрала хлеб, и подумал, что тебе не помешает помощь.

 

Я склоняю голову набок, когда он смотрит мне в глаза, и изучаю выражение его лица в поисках лжи. Не знаю, что хуже: получить от него непристойное предложение или стать объектом его жалости.

 

Мне хочется сказать в ответ что-то остроумное, ответить хоть что-то, но я стою, словно в оцепенении, пока мы буравим друг друга взглядом. Что-то в этом парне цепляет меня, будто его натура отрастила цепкие когти.

 

За его задумчивым взглядом скрывается груз какого-то бремени, с которым, как я считала, знакомы только люди вроде меня. Что такого ужасного может происходить в жизни этого парня, отчего я начинаю думать, будто жизнь его потрепала?

 

Но я вижу, что это так. Люди, которым досталось от жизни, узнают себе подобных. Будто существует клуб, членом которого никто не хочет стать.

 

— Можешь вернуть мне карту памяти? — спрашивает он, протягивая руку.

 

Я не верну ему фотографию, которую он сделал без моего разрешения. Я поднимаю с пола двадцатку и сую ему в руку.

 

— Вот двадцатка. Купи себе новую.

 

На этом я разворачиваюсь и выбегаю за дверь. Я пробираюсь среди стоящих рядами машин, сжимая в руке карту памяти.

 

Сажусь на пассажирское сиденье отцовской машины и захлопываю дверь тихо, потому что отец говорит по телефону. Похоже, деловой звонок. Я тянусь на заднее сиденье машины и убираю карту в рюкзак. Вновь посмотрев вперед, я вижу, как двое парней выходят из закрытой части парома.

 

Маркос разговаривает по телефону, а второй парень рассматривает фотоаппарат, все еще пытаясь собрать части воедино. Оба продвигаются к стоящей недалеко от нас машине. Я вжимаюсь в кресло в надежде, что они меня не увидят.


 

Они садятся в «БМВ», стоящий в двух рядах от нас с отцовской стороны машины.

 

Отец заканчивает разговор и заводит двигатель, как раз когда паром начинает швартоваться. На небе виднеется лишь половина солнца. Вторую половину поглотили земля и море. Мне бы хотелось, чтобы море сей же миг сделало со мной то же самое.

— Сара с нетерпением ждет вашей встречи, — говорит отец.

 

— На полуострове совсем немного постоянных жителей, не считая ее парня. Сплошь загородные летние дома. Airbnb, Vrbo, все в таком духе. Новые люди сменяют друг друга каждые несколько дней, и хорошо, что у нее появится подруга.

 

Машины друг за другом начинают выезжать с парома. Сама не знаю, зачем я бросаю взгляд на проезжающий мимо нас «БМВ». Парень с камерой смотрит из окна.

 

Я замираю, когда он замечает меня на пассажирском сидении.

 

Мы встречаемся взглядом, и он неотрывно смотрит на меня все время, что они проезжают мимо. Мне не нравится, что мое тело откликается на его взгляд, и, отвернувшись, я смотрю в свое окно.

 

— Как зовут парня Сары?

 

Я всем своим существом надеюсь, что это не Маркос и не его придурочный друг с красивыми глазами.

 

— Маркос.

Кто бы сомневался.

 

Глава 4


 

 

Дом оказался не таким вычурным, как я опасалась, но все же это самый красивый дом, в котором мне доводилось бывать.

 

Двухэтажное строение на береговой линии, возведенное на


 

высоких открытых опорах, как и все дома в округе. Чтобы подняться даже на первый этаж, нужно преодолеть два лестничных пролета.

 

Я приостанавливаюсь наверху лестницы и прохожу в дом вслед за отцом знакомиться с его новой семьей.

 

С минуту я любуюсь видом. Всюду, куда ни брошу взгляд, перед нами словно стена из океана и прибрежной полосы. Водная гладь будто живая. Вздымается. Дышит. Вид завораживающий и пугающий одновременно.

 

Интересно, моя мать хоть раз видела океан перед смертью? Она родилась и выросла в Кентукки, в том же городе, в котором умерла прошлой ночью. Не припомню ни одной истории о ее путешествиях и ни одной детской фотографии с каникул. Мне становится грустно за нее. Я даже не представляла, какое значение для меня будет иметь возможность увидеть океан. Но, увидев его,

 

я хочу, чтобы каждый человек на земле испытал это чувство. Возникает ощущение, что увидеть океан собственными

 

глазами почти так же важно, как иметь кров и еду. Кажется вполне естественным, что должны существовать благотворительные фонды, единственная цель которых — дать людям возможность отправиться на побережье. Это должно быть основным правом человека. Предметом первой необходимости. Будто годы психотерапии, сжатые в пейзаж.

 

Я отвожу взгляд от пляжа в сторону женщины, стоящей в дверях гостиной. Именно такой я ее себе и представляла. Яркая, как леденец на палочке, с белыми зубами, розовым маникюром и белокурыми волосами, на уход за которыми явно тратится немало денег.

 

Я издаю стон, но его никто не должен был услышать. Возможно, он прозвучал громче, чем я рассчитывала, потому что женщина в ответ наклоняет голову. Но все равно улыбается.

Я готова отбиваться от объятий и прижимаю к груди портрет


матери Терезы и рюкзак в качестве преграды.

 

— Здрасьте. — Я прохожу в дом. Пахнет чистым хлопком и… беконом. Чудное сочетание, но даже оно становится приятной переменой после плесени и табачного дыма, которыми всегда пахло в нашем трейлере.

 

Алана, не имея возможности обнять, похоже, не понимает, как ей меня поприветствовать. Отец бросает ключи от машины на каминную полку и спрашивает:

— Где Сара?

 

— Иду! — отвечает пронзительный, наигранный голос под топот шагов на лестнице. В гостиной появляется юная версия Аланы и улыбается, демонстрируя зубы, которые кажутся еще белее, чем у матери. Она подпрыгивает, хлопает и взвизгивает, что, честно говоря, повергает меня в ужас.

 

Девушка бросается ко мне через всю комнату.

 

— О боже, ты такая хорошенькая. — Она хватает меня за руки. — Пойдем, я покажу твою комнату.

 

Даже не дает мне времени возразить. Я иду следом за ней и ее болтающимися перед моим лицом волосами, собранными в хвост. На ней только джинсовые шорты, верх от бикини и никакой футболки. От нее пахнет кокосовым маслом.

 

— Ужин через полчаса! — кричит Алана с первого этажа. Когда мы поднимаемся наверх, Сара отпускает мою руку и

открывает передо мной дверь.

 

Я оглядываю свою новую спальню. Стены выкрашены в спокойный голубой цвет, почти такой же, как цвет глаз парня с парома. Кровать застелена белым покрывалом с голубым осьминогом.

 

Она безукоризненно заправлена и украшена чудовищным количеством подушек.

 

Она выглядит и пахнет так чисто, что страшно прикоснуться, но Сара плюхается на кровать и наблюдает, как я осматриваю


комнату. Она в три раза больше той, в которой я выросла.

 

— Моя комната напротив, — говорит она, указывая на дверь, в которую мы только что вошли. Затем машет рукой в сторону дверей, ведущих на балкон со свободным обзором на пляж. — Из этой комнаты открывается самый красивый вид во всем доме.

 

Должно быть, с комнатой что-то не так, раз в ней никто не хочет жить, несмотря на лучший вид из окон. Возможно, на пляже по утрам слишком шумно, и эта спальня принимает удар на себя.

 

Сара спрыгивает с кровати и, открыв дверь, зажигает свет в ванной.

 

— Ванны нет, но душ неплохой, — она открывает еще одну дверь. — Гардеробная. Тут еще осталось кое-что из моего барахла, но я все уберу на этой неделе. — Сара закрывает дверь.

 

Затем подходит к комоду и открывает нижний ящик. В нем полно вещей.

 

— Этот захламлен, но остальные три свободны. — Задвинув ящик, она садится обратно на кровать. — Ну как? Тебе нравится?

Я киваю.

 

— Хорошо. Не знаю, в каком доме ты сейчас живешь, но я надеялась, что тебе не придется ухудшать жилищные условия. — Девушка тянется за пультом, лежащим на прикроватном столике.

 

— Во всех комнатах есть все, что нужно. Netflix, Hulu, Prime. Можешь пользоваться нашими аккаунтами, все оплачено.

 

Она даже не догадывается, что говорит это девчонке, у которой никогда не было телевизора. С тех пор, как мы вошли в комнату, я не сдвинулась с места и не проронила ни слова. Сара болтает за двоих, но мне удается пробормотать ответ.

 

— Спасибо.

— Ты надолго приехала? — спрашивает она.

— Пока не знаю. Возможно, на все лето.

— Ух ты. Класс!


Я сжимаю губы и киваю.

— Ага. Класс.

Сара не улавливает сарказм. Она улыбается, а может, так и

продолжает улыбаться. Не уверена, что ее улыбка сходила с лица.

— Можешь пройтись, знаешь ли. Положить вещи.

 

Я подхожу к комоду и кладу на него свой пакет. Рюкзак бросаю на пол.

 

— А где остальные твои вещи? — спрашивает она.

— В аэропорту потеряли мой багаж.

 

— О боже, — отвечает она с излишним сочувствием. — Давай одолжу тебе свою одежду, пока не съездим в магазин. — Девушка встает с кровати и выходит из комнаты.

 

Не могу понять, искренне ли она улыбается. От ее улыбки я нервничаю еще сильнее, чем до встречи с ней. Она вызывала бы у меня больше доверия, если бы вела себя отстранено или даже стервозно.

 

Она немного напоминает мне девчонок из моей школы. Я называю их девчонками из раздевалки. Они милы на поле и перед тренером. Но в раздевалке все иначе.

И сейчас я не понимаю, на поле мы или в раздевалке.

— Какой у тебя размер? — кричит она через коридор.

 

Я подхожу к дверям и вижу, как она роется в комоде в другой комнате.

 

— Наверное, сороковой? Может, сорок второй?

Она останавливается на миг. Смотрит на меня через коридор

и кивает с суровым видом, будто мой ответ ее обеспокоил.

 

Я не стремлюсь быть такой тощей. Я веду постоянную борьбу, пытаясь потреблять достаточно калорий, чтобы хватало энергии на игру в волейбол, не имея при этом такого доступа к еде, какой имеет большинство людей. Надеюсь, что смогу набрать столь необходимый мне вес до конца лета.

 

— Что ж, у меня не сорок второй размер, — говорит Сара,


 

вернувшись в комнату. — На три размера больше, если быть точнее. Но нашлось несколько футболок и пара летних платьев.

 

— Она отдает мне стопку одежды. — На тебе все это будет смотреться мешковато, но сойдет, пока не заберем твои вещи у авиакомпании.

— Спасибо.

 

— Ты сидишь на диете? — спрашивает она, оглядывая меня с головы до ног. — Или ты всегда была такой худой?

 

Не могу понять, кроется ли двусмысленность в ее замечании. Возможно, дело в том, что она не знает, почему я такая худая, и оттого ее слова звучат оскорбительно. Я слегка качаю головой, желая закончить этот разговор. Хочу принять душ и переодеться, и просто немного побыть одной. Она болтала без умолку с момента нашей встречи.

 

Сара не уходит. Вновь подходит к кровати и садится на нее, но на сей раз укладывается набок и подпирает голову рукой.

 

— У тебя есть парень?

— Нет. — Я отношу одежду в шкаф.

 

— Ой, хорошо. Есть тут один парень, который, как мне кажется, тебе понравится. Самсон. Живет в соседнем доме.

 

Мне хочется сказать ей, чтобы она не утруждалась, что все мужики подонки, но она, скорее всего, не имела такого опыта общения с парнями, какой был у меня. Дакота не предложил бы такой девушке, как Сара, деньги. Он бы приударил за ней просто так.

 

Сара спрыгивает с кровати, подходит к противоположной стене, завешанной шторами, и отодвигает одну в сторону.

 

— Вон дом Самсона, — говорит она, указывая за окно. — Он очень богатый. Его отец работает в нефтяном бизнесе или вроде того. — Сара прижимается лбом к стеклу. — Ой, господи, иди-ка сюда.

 

Я подхожу к ней и встаю рядом у окна. Дом Самсона даже


 

больше, чем этот. Во всем доме свет горит только в кухонном окне. Сара указывает в эту часть дома.

 

— Смотри. Он там с девушкой.

 

Между ног девушки, сидящей на кухонном столе, стоит парень. Когда они отлипают друг от друга, я тихонько ахаю.

 

Самсон — это Голубоглазый Подонок. Самсон — тот самый парень, который пытался заплатить мне двадцатку, чтобы я уединилась с ним в туалете парома.

 

Отвратительно.

 

Но слегка впечатляет. Какой шустрый. Плыл со мной на одном пароме, а значит, добрался домой десять минут назад. Интересно, предложил ли он этой девушке двадцатку.

 

— Ты с этим парнем хотела меня свести? — спрашиваю я, глядя, как он языком изучает шею девушки.

 

— Ага, — отвечает Сара как ни в чем не бывало.

— Похоже, он несвободен.

Сара смеется.

 

— Нет, вовсе нет. Она скоро уедет. Самсон тискается с девчонками, которые приезжают только на выходные.

 

— Послушать, так он ужасен.

— Типичный избалованный мажор.

Я озадаченно на нее смотрю.

— Но ты хочешь меня с ним свести?

 

— Он милый, — отвечает Сара, пожав плечами. — И дружит

 

с моим парнем. Было бы круто, если бы мы разбились по парам. Развлекались вместе. Иногда Самсон как третье колесо.

 

Я качаю головой и отхожу от окна.

— Не заинтересована.

 

— Ага, он ответил то же самое, когда я сказала, что ты, возможно, приедешь на лето. Может, ты передумаешь, когда познакомишься с ним.

Уже познакомилась. И все равно мне не интересно.


— Только парня мне сейчас не хватало.

 

— Ой, господи. Нет, — возражает Сара. — Я и не говорила, что тебе надо с ним прям встречаться. Я о том… ну понимаешь. Курортный роман. Но неважно. Я поняла. — Она вздыхает, будто мой ответ ее огорчает.

 

Я жду, когда она уйдет, чтобы побыть наедине. Она смотрит на меня с минуту, явно пытаясь придумать очередной вопрос, или понять, что еще сказать.

 

— Моя мама и твой отец не будут слишком строги, потому что мы уже окончили школу. Просто они всегда хотят знать, где мы. А мы почти все время проводим на переднем дворе, на пляже. Каждый вечер разводим костер и зависаем.

 

Мне вдруг приходит в голову, что этой девушке стиль

 

воспитания моего отца знаком лучше, чем мне. Меня даже не посещала такая мысль до этой минуты. Я знаю, что его зовут Брайан, у него не сломана нога, и он специалист по финансовому планированию. На этом все.

 

— Куда хочешь пойти завтра за покупками? Придется поехать в Хьюстон, потому что тут нет ничего, кроме «Волмарта».

 

— Подойдет и «Волмарт».

 

Сара смеется, но, заметив, что не смеюсь я, прикусывает губу, чтобы подавить улыбку.

 

— Ой. Ты серьезно. — Она прокашливается с чертовски стесненным видом. Возможно, именно в этот момент она осознает, что между нами нет ничего общего.

 

Не знаю, как буду целое лето сосуществовать рядом с девчонкой, которая считает «Волмарт» смехотворным. Я всю свою жизнь покупала вещи в секонд-хендах и на гаражных распродажах.

 

Для меня «Волмарт» — это шаг вперед.

 

Кажется, я вот-вот расплачусь, и сама не понимаю почему. Чувствую, как подступают слезы. Я вдруг начинаю тосковать


 

по своему старому дому, матери-наркоманке и пустому холодильнику. Скучаю даже по запаху сигарет, хотя никогда не думала, что такое случится. Тот запах, во всяком случае, был настоящим.

 

В этой комнате пахнет богатством, вычурностью и комфортом. Пахнет обманом.

 

Я указываю в сторону ванной.

— Я, пожалуй, приму душ.

 

Сара переводит взгляд с ванной комнаты на меня. Улавливает намек, что ей пора уйти.

 

— Постарайся побыстрее, потому что мама любит, чтобы по выходным мы ужинали всей семьей. — Она закатывает глаза на последнем слове и закрывает дверь в мою спальню.

 

Я стою посреди этой чужой для меня комнаты, чувствуя, как меня переполняют эмоции.

 

Мне кажется, я еще никогда не чувствовала себя настолько одинокой. Живя в трейлере с матерью, я хотя бы чувствовала себя

 

в своей тарелке. Нам обеим было там место, несмотря даже на разлад между нами. Мы научились лавировать и оплетать наши жизни вокруг друг друга в одном доме. Уверена, что не смогу незаметно лавировать среди этих людей. Они словно кирпичные стены, в которые я буду врезаться на каждом повороте.

Чувствую, будто у меня развивается клаустрофобия.

 

Я распахиваю одну из дверей, ведущих на балкон, и выхожу. Едва легкий ветерок касается моего лица, я начинаю плакать.

 

Из меня вырывается не разовый всхлип. А почти на сутки запоздавшие рыдания.

 

Упершись локтями в перила, я прячу лицо в ладонях в попытке подавить плач, пока Сара не решила вновь заглянуть ко мне в комнату. Или мой отец, что еще хуже.

 

Ничего не помогает. Я все плачу. Наверное, не меньше пяти минут я стою и смотрю на воду замутненным от слез взглядом и


всхлипываю.

 

Мне нужно рассказать отцу о том, что случилось прошлой ночью.

 

Я делаю несколько глубоких вдохов и вытираю глаза, собирая всю силу воли, чтобы вновь взять эмоции под контроль. В конечном счете, я смахиваю столько слез, что даже могу полюбоваться видом океана в свете луны.

 

Девушка, которую Самсон недавно целовал на кухне, только что прошла по песчаной полосе, разделяющей два дома. Она присоединяется к толпе людей, собравшихся у костра. Они молодые, всем около двадцати. Наверняка все богатые, беззаботные и уверенные в себе. Наверное, Сара так и проводит каждый вечер, а это ее друзья.

 

Еще больше людей, с которыми у меня нет ничего общего.

 

Я не хочу, чтобы кто-то увидел, как я плачу, и собираюсь вернуться в комнату.

 

Но замираю.

 

На балконе соседнего дома стоит Самсон. Пристально смотрит на меня с непроницаемым выражением лица.

 

Пару секунд я смотрю в ответ и возвращаюсь в спальню, закрыв за собой дверь.

 

Сначала он видит, как я ем хлеб с пола на палубе парома. Потом предлагает мне деньги, и я все так же не уверена, какой мотив стоял за этим предложением. Следом я узнаю, что он мой сосед на ближайшее лето.

 

А теперь он наблюдал мой первый за многие годы нервный срыв.

 

Замечательно.

К черту это лето.

К черту этих людей.

К черту все нынешнее состояние моей жизни.


Глава 5

 

Первый поцелуй у меня случился в двенадцать лет.

 

Было субботнее утро. Я стояла у плиты и собиралась готовить яичницу. Прошлой ночью я не слышала, как мать вернулась домой, и решила, что в доме я одна. Но едва разбив пару яиц на сковородку, я услышала, как открывается дверь ее спальни.

Обернувшись, я увидела, как из ее комнаты выходит

 

незнакомый мне мужчина с парой рабочих ботинок в руках.

Заметив меня возле плиты, он остановился.

 

Я никогда не видела его прежде. Мать все время пребывала то

 

в новых отношениях, то со свежим расставанием. Я как могла, старалась держаться от нее подальше, когда она влюблялась или переживала очередной разрыв. И то и другое протекало в равной степени драматично.

 

Никогда не забуду, как этот мужчина на меня смотрел. Его взгляд неспешно прошелся по мне с головы до ног, будто он голодающий, а я еда. Никогда прежде мужчины так на меня не смотрели. Я тотчас ощутила, как волосы на руках встали дыбом, и поспешила вернуться к плите.

 

— И не поздороваешься? — спросил он.

 

Я проигнорировала его вопрос. Надеялась, что он уйдет, если посчитает меня грубой. Но мужчина прошел на кухню и прислонился к столу возле плиты. Я сосредоточенно перемешивала болтунью.

 

— На меня хватит?

Я помотала головой.

— У нас была только пара яиц.

— В самый раз. Умираю с голоду.

 

Он подошел к столу и принялся обувать свои рабочие ботинки. Когда он обулся, я уже закончила перемешивать омлет. Я не знала, как поступить. Мне хотелось есть, и яиц была всего


 

пара штук, а мужчина сидел за столом, будто ждал, что я его накормлю. Я даже не знала, кто он вообще такой.

 

Я выложила яйца на тарелку, схватила вилку и попыталась убежать из кухни в свою комнату. Он нагнал меня в коридоре, схватил за запястье и прижал к стене.

— Так ты принимаешь гостей?

Затем он схватил меня за челюсть и поцеловал.

 

Я пыталась вырваться. Прикосновения его губ причиняли боль. Щетина впивалась в мою кожу, а пахло от него тухлятиной.

 

Я стискивала зубы, но он лишь сильнее сжимал мою челюсть, пытаясь силой открыть мне рот. Наконец я сумела ударить его тарелкой с омлетом по затылку.

 

Он отстранился и влепил мне пощечину. И ушел.

 

Больше я никогда его не видела. Даже не узнала его имени. Мать проснулась через несколько часов и увидела поверх мусора в ведре разбитую тарелку и не съеденные яйца. Наорала на меня за то, что я выбросила последнюю пару яиц.

 

С того дня я больше не ела яйца.

Но с тех пор отвесила пощечины уйме маминых ухажеров.

 

Я рассказываю об этом, потому что выйдя из душа пару минут назад, почуяла запах яиц. Он до сих пор витает в воздухе.

 

Меня от него тошнит.

 

Едва я заканчиваю одеваться, раздается стук в дверь. В комнату заглядывает Сара.

 

— Крещальный ужин через пять минут.

 

Понятия не имею, что это означает. Они все очень религиозные что ли?

 

— Что такое крещальный ужин?

 

— Маркос и Самсон ужинают с нами каждую субботу. Так мы отмечаем конец наплыва арендаторов. Ужинаем все вместе и выпроваживаем гостей выходного дня. — Она распахивает дверь


шире и говорит: — Тебе идет это платье. Хочешь, накрашу тебя?

— К ужину?

 

— Да. Ты же вот-вот познакомишься с Самсоном. — Она расплывается в широкой улыбке, а я ловлю себя на том, как меня раздражает сводничество, хотя я впервые стала его объектом. Я собираюсь сказать ей, что уже знакома с Самсоном, но помалкиваю и пополняю список прочих секретов, что храню на протяжении своей жизни.

 

— Я не хочу краситься. Спущусь через пару минут.

 

Вид у Сары разочарованный, но все же она уходит. Хотя бы намеки она понимает.

 

Несколько секунд спустя с первого этажа доносятся голоса, которые не принадлежат никому из живущих в доме.

 

Я рассматриваю помятое летнее платье, в котором проходила весь день. Оно валяется на полу возле кровати. Поднимаю его с пола и переодеваюсь. Я не собираюсь идти вниз и пытаться произвести на кого-то впечатление. Мне бы хотелось добиться противоположного эффекта.

 

Отец первым замечает меня, когда я спускаюсь вниз и прохожу на кухню.

 

— Выглядишь отдохнувшей, — замечает он. — Комната пришлась по вкусу?

 

Я киваю, поджав губы.

 

Сара оборачивается, и я вижу, как в ее глазах мелькает удивление, едва она замечает, что я переоделась в свое старое платье. Хотя она хорошо скрывает свое смятение. Рядом с ней стоит Маркос и наливает себе чай в стакан. Встретившись со мной взглядом, он повторно бросает на меня удивленный взгляд. Очевидно, он не ожидал увидеть сегодня за ужином девчонку с парома.

 

Наверняка Самсон рассказал ему, что видел сегодня, как я рыдаю на балконе.


 

Самсон, кстати говоря, единственный не смотрит на меня. Он роется в холодильнике, когда Сара жестом указывает в мою сторону.

 

— Маркос, это моя сводная сестра Бейя. Бейя, это мой парень Маркос. — Она указывает большим пальцем себе через плечо. —

А это Самсон, третье колесо и ближайший сосед.

 

Самсон оборачивается, и на миг мы встречаемся взглядом. Он слегка кивает мне, открывая банку содовой. Когда он подносит банку к губам, чтобы сделать глоток газировки, я думаю лишь о том, что только что видела, как его губы прижимались к шее другой девушки.

 

— Добро пожаловать в Техас, Бейя, — говорит Маркос, делая вид, будто не встречался сегодня со мной на пароме.

 

Я благодарна, что они не придают ситуации слишком большого значения.

 

— Спасибо, — бормочу я и прохожу на кухню, не зная, что делать. Мне неловко попросить налить мне выпить или положить себе еды в тарелку. Я стою неподвижно и наблюдаю, как все с комфортом перемещаются по кухне.

 

Как бы сильно мне ни хотелось есть, я с ужасом жду предстоящего ужина. По какой-то непонятной причине все считают необходимым сглаживать неловкость, задавая вопросы, ответы на которые никого не интересуют. Сдается мне, в такой обстановке и пройдет весь ужин. Наверняка они будут засыпать меня вопросами, а мне больше всего хочется взять себе еды, отнести ее в мою комнату и, поев в тишине, заснуть.

На два месяца кряду.

 

— Надеюсь, тебе нравятся завтраки, Бейя, — говорит Алана, ставя на стол тарелку с печеньем. — Иногда мы любим все поменять местами и завтракать на ужин.

 

Отец ставит сковороду с омлетом. На столе уже стоят блинчики и жареный бекон. Все начинают рассаживаться за


 

столом, и я делаю то же самое. Сара занимает стул между своей матерью и Маркосом, а значит, мне остается место рядом с отцом. Самсон усаживается последним и замирает, поняв, что ему сидеть рядом со мной. Он нерешительно опускается на стул. Возможно, мне лишь кажется, но возникает ощущение, будто он незаметно пытается обращать на меня меньше внимания.

 

Все начинают передавать друг другу тарелки с едой. Я, естественно, пропускаю тарелку с яйцами, но их запах затмевает запахи других блюд. Едва я откусываю кусочек блина, отец начинает задавать вопросы.

 

— Чем занималась после выпускного? Я сглатываю.

 

— Работала, спала и так по кругу.

 

— Чем ты занимаешься? — спрашивает Сара. Она формулирует вопрос как богачи. Не «где ты работаешь», а «чем ты занимаешься», будто речь идет о каком-то особом навыке.

— Я кассир в Макдональдсе.

Заметно, что она ошарашена.

— О, — отвечает она. — Прикольно.

 

— Замечательно, что ты предпочла работать, пока еще учишься в школе, — говорит Алана.

 

— Это не предпочтение. Мне нужно было на что-то есть. Алана прокашливается, и я понимаю, что ей неловко от

 

моего честного ответа. Если даже такая информация причиняет ей беспокойство, то как она воспримет новость о том, что моя мать умерла от передоза?

 

Отец пытается замять момент и спрашивает:

 

— Ты, судя по всему, передумала насчет летних курсов? Начнешь учебу осенью?

 

Меня озадачивает его вопрос.

— Я не записывалась на летние курсы.

— О. Твоя мать сказала, что тебе нужно оплатить летнее


обучение, когда я отправлял ей деньги на осень.

Моя мать попросила у него деньги на учебу?

 

Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет. Мне не нужно платить за обучение.

 

Сколько же денег, о которых я даже не подозревала, он присылал матери? Судя по всему, в какой-то момент он отправил мне мобильный телефон, который я так и не получила. А теперь оказывается, что она просила у него денег мне на обучение, о котором даже ни разу не удосужилась у меня спросить.

 

— Ага, — говорю я, пытаясь придумать оправдание, почему сижу сейчас в Техасе, а не на летних курсах, которые он оплатил.

— Записалась слишком поздно. Мест уже не было.

 

У меня вдруг напрочь пропадает аппетит. С трудом откусываю еще кусочек от того же блина.

 

Мать ни разу не спрашивала меня о колледже. Но при этом попросила у отца деньги на обучение, которые в итоге наверняка оказались в игровом автомате в казино или побежали по венам ее руки. И он заплатил без каких-либо возражений. Если бы он спросил меня, я бы сказала ему, что могу отправиться в муниципальный колледж бесплатно. Но я не хотела оставаться в том городе. Мне нужно было как можно дальше уехать от матери.

Похоже, мое желание исполнилось.

Я кладу вилку на стол. Кажется, меня сейчас стошнит.

Сара тоже откладывает вилку и наблюдает за мной, отпивая

чая.

 

— Ты уже выбрала специализацию? — спрашивает Алана. Я мотаю головой и снова беру вилку в руки, чтобы сделать

 

вид, будто увлечена едой. Я замечаю, что Сара берет прибор вслед за мной.

 

— Пока не решила, — отвечаю я.

 

Я тычу вилкой в блинчик, но ни крошки не кладу в рот. Сара делает то же самое.


Я кладу вилку. Сара тоже.

 

За столом продолжают идти разговоры, но я игнорирую их при любой возможности. Не могу не обращать внимания на то, как Сара повторяет каждое мое движение, пытаясь делать это незаметно.

 

Придется все лето помнить об этом. Наверное, стоит сказать девушке, что она должна есть, когда ей хочется, а не выстраивать свой режим питания, отталкиваясь от того, сколько ем я.

 

Я специально съедаю еще немного, хотя меня подташнивает от нервов, и каждый кусок дается с трудом.

 

К счастью, ужин проходит быстро. Не дольше двадцати минут. Самсон все время ел молча. Судя по реакции остальных, в этом нет ничего необычного. Надеюсь, он всегда так молчалив. Будет легче обращать на него меньше внимания.

 

— Бейе нужно купить кое-что в «Волмарте», — говорит Сара.

— Мы можем поехать сегодня?

Я не хочу ехать сегодня. Я хочу спать.

 

Отец достает из кошелька несколько стодолларовых купюр и протягивает мне.

 

Я передумала. Я хочу поехать в «Волмарт».

— Подожди до завтра и свози ее в Хьюстон в место получше,

— предлагает Алана.

 

— «Волмарт» меня устроит, — возражаю я. — Мне нужно совсем немного.

 

— Купи себе телефон с предоплатой на время каникул, — предлагает отец и дает мне еще больше денег.

 

У меня округляются глаза. Никогда в жизни не держала в руках так много денег. У меня в руке сейчас, наверное, шесть сотен долларов.

— Ты за рулем? — спрашивает Сара у Маркоса.

— Конечно.

Внезапно мне опять не хочется ехать, если Маркос и Самсон


едут с нами.

 

— Я не поеду, — говорит Самсон и относит тарелку в раковину. — Я устал.

 

Что ж. Я хочу поехать, раз Самсон не едет.

 

— Не будь таким грубым, — говорит Сара. — Ты едешь с нами.

 

— Да, едешь, — вторит Маркос.

 

Я вижу, как Самсон косится на меня краем глаза. Во всяком случае, кажется, я ему неинтересна точно так же, как и он мне. Сара направляется к выходу.

— Сейчас, только переобуюсь, — бормочу я и иду наверх.

 

***

 

По всей видимости, на полуострове Боливар нет «Волмарта»,

 

а значит, нужно сесть на паром до острова Галвестон. Какая-то бессмыслица. Чтобы отправиться за покупками, нужно плыть на пароме с материка на остров. Здесь все сбивает с толку.

 

Переправа на пароме занимает около двадцати минут. Как только Маркос паркует машину, все выходят. Сара заметила, что я не открыла дверь, и открыла ее сама.

— Давай, пойдем на палубу, — позвала она.

 

Ее слова прозвучали больше как приказ, чем приглашение. Мы простояли здесь не больше пяти минут, когда Сара с

 

Маркосом улизнули, оставив нас с Самсоном одних. Близится вечер, наверное, уже половина десятого, и паром почти пуст. Мы оба смотрим на воду и делаем вид, будто не испытываем неловкости. Но мне неловко, потому что я не знаю, что сказать. У меня нет ничего общего с этим парнем. А у него нет ничего общего со мной. Со времени моего приезда пару часов назад, мы уже дважды не бог весть как пообщались. Я бы предпочла, чтобы и тех двух раз не было.


 

— Такое ощущение, будто они пытаются нас свести, — говорит Самсон.

 

Я бросаю на него взгляд, но он смотрит на воду.

— Это не ощущение. Это факт.

Он кивает, но ничего не говорит. Не знаю, зачем он заговорил

 

об этом. Возможно, чтобы внести ясность. Или, быть может, он сам допускает такую мысль.

 

— К твоему сведению, мне это не интересно, — говорю я. — И не в том смысле, будто я надеюсь, что ты все равно станешь ко мне подкатывать, потому что я люблю такого рода игры. Меня это действительно не интересует. И не только ты. А вообще все люди.

 

Он отвечает усмешкой, но так и не смотрит на меня. Будто он слишком хорош, чтобы смотреть мне в глаза.

 

— Не припомню, чтобы выражал заинтересованность, — отвечает он с прохладцей.

 

— Ты и не выражал, поэтому я решила все обозначить. Для ясности.

 

Он неспешно поворачивает голову и встречается со мной взглядом.

 

— Спасибо, что прояснила вопрос, с которым и так все было ясно с самого начала.

 

Господи боже, какой он красивый. Даже когда ведет себя как придурок.

 

Я чувствую, как горят щеки. Быстро отвожу взгляд, не понимая, как теперь выпутываться. Каждая наша с ним встреча оказывалась унизительной, и я сама не понимаю, по его ли вине или моей.

 

Может быть, я сама виновата, что позволила себе так смущаться перед ним. Невозможно смущаться в присутствии человека, на чье мнение тебе наплевать. Это означает, что где-то в глубине души меня беспокоит, что он подумает.

 

Самсон отталкивается от перил и встает в полный рост. Я


 

высокая для девушки. Метр семьдесят семь. Но даже при моем росте он возвышается надо мной. Похоже, он не ниже метра девяносто.

 

— Значит, друзья, — говорит он, засовывая руки в карманы. Я невольно отвечаю едким смешком.

 

— Такие, как ты, не водят дружбу с таким, как я.

Он слегка склоняет голову набок.

— Прозвучало немного высокомерно.

— Говорит парень, который решил, что я бездомная.

— Ты ела хлеб с пола.

— Я была голодна. Ты богатый, тебе не понять.

 

Он слегка прищуривается и вновь устремляет взгляд на океан. Так напряженно на него смотрит, будто тот говорит с ним. Дает ему немые ответы на его невысказанные вопросы.

 

Наконец, Самсон отворачивается и от меня, и от воды.

— Я возвращаюсь в машину.

 

Я смотрю, как он исчезает из виду, спускаясь по лестнице. Сама не знаю, почему я настороже в его присутствии. В конце

 

концов, если он, и правда, подумал, что я бездомная, то не остался безучастным. Он предложил мне денег. Где-то в его поступках говорит душа.

 

Может быть, в этой ситуации бездушна именно я.

 

Глава 6

 

 

Мы приехали в магазин, и я испытала вселенское облегчение, едва Маркос с Самсоном от нас отошли. Я всего несколько часов в Техасе и уже слишком много времени провела в обществе Самсона.

 

— Что тебе нужно купить, помимо одежды? — спрашивает Сара, пока мы идем по отделу красоты и здоровья.


 

— Практически все, — отвечаю я. — Шампунь, кондиционер, дезодорант, зубную щетку, зубную пасту. Все, что я воровала из тележки уборщицы по субботам.

Сара останавливается и смотрит на меня.

— Это шутка? Мне пока не знакомо твое чувство юмора.

Я мотаю головой.

 

— Мы не могли позволить себе средства первой необходимости. — Сама не знаю, почему так откровенна с ней. — Беднякам порой приходится быть изобретательными. — Я сворачиваю в соседний ряд, и Сара спешит меня нагнать.

 

— Разве Брайан не платил алименты?

 

— Моя мать была наркоманкой. Я не видела ни гроша. Теперь она идет вровень со мной. Я стараюсь не смотреть на

 

нее, потому что чувствую, будто моя искренность сдирает слой за слоем ее наивность. Но, возможно, ей не помешает доля реальности.

 

— Ты рассказывала об этом отцу?

 

— Нет. Он не видел мою мать с тех пор, как мне исполнилось четыре. Тогда она еще не была наркоманкой.

 

— Надо было рассказать ему. Он бы предпринял что-нибудь. Я кидаю дезодорант в корзинку.

 

— Я никогда не считала своей обязанностью сообщать ему, в каких условиях я живу. Отец должен быть в курсе того, что происходит в жизни его ребенка.

 

Я вижу, что мое замечание задевает Сару. У нее явно сформировалось иное представление о моем отце, и, возможно, этого крохотного зерна сомнений достаточно, чтобы заставить ее выглянуть за пределы защитного пузыря беззаботной жизни в пляжном домике

 

— Пойдем в отдел с одеждой, — предлагаю я, меняя тему. Она молчит, пока мы пробираемся через секцию. Я беру несколько вещей, но, признаться честно, не уверена, что мне


пойдет. Мы подходим к примерочной.

 

— Купальник тебе тоже понадобится, — говорит Сара. — Вообще даже два. Мы почти каждый день проводим на пляже.

 

Стенд с купальниками стоит возле примерочной, и, прихватив пару моделей, я захожу в кабинку со всей выбранной одеждой.

 

— Выйди, когда переоденешься, хочу посмотреть, как вещи на тебе сидят, — говорит Сара.

 

Вот чем девчонки занимаются во время шопинга? Позируют друг другу?

 

Сперва я примеряю бикини. Лифчик великоват, но я слышала, что сиськи первыми увеличиваются при наборе веса, а я не сомневаюсь, что этим летом наберу вес. Я выхожу из кабинки и становлюсь перед зеркалом. Сара сидит на скамейке, уткнувшись

в телефон. Она поднимает взгляд, и у нее округляются глаза.

— Ух ты. Можно даже взять на размер меньше.

 

— Нет, — мотаю головой я. — Я собираюсь набрать вес за лето.

 

— Зачем? Я бы убила за такую фигуру, как у тебя.

Меня бесит ее замечание.

 

Она смотрит на меня, будто надувшись, отчего мне кажется, что она намеренно сравнивает наши тела и подчеркивает те свои черты, которые считает недостатками.

 

— У тебя даже бедра не соприкасаются, — говорит она шепотом с легкой завистью. — Я всегда хотела иметь промежуток между бедрами.

 

Я качаю головой и возвращаюсь в кабинку. Надеваю второй купальник и пару джинсовых шорт, чтобы убедиться, что они мне по размеру. Когда я выхожу, Сара издает стон.

 

— Боже, да тебе все идет. — Она поднимается и встает рядом со мной. Внимательно рассматривает наше отражение в зеркале. Она тоже довольно высокая, всего на пару сантиметров ниже


 

меня. Сара поворачивается боком и прижимает ладонь к блузке прямо над животом. — Сколько ты весишь?

 

— Не знаю. — Я знаю, но назвав ей свой вес, лишь обеспечу ей цель, к которой ей незачем стремиться.

 

Она раздраженно вздыхает и плюхается обратно на скамейку.

 

— Мне еще нужно сбросить килограммов девять до желаемого веса. Нужно прикладывать больше усилий, — говорит она. — В чем твой секрет?

Мой секрет?

 

Я со смехом рассматриваю себя в зеркале, проводя ладонью по слегка впалому животу.

 

— Я голодала большую часть своей жизни. Не у всех людей в доме постоянно есть еда. — Я тотчас бросаю взгляд на Сару, которая смотрит на меня в ответ с непроницаемым выражением лица.

 

Она отводит взгляд и вновь устремляет его на экран телефона. Прокашливается.

 

— Это правда?

— Ага.

С минуту она покусывает щеку и спрашивает:

— Почему ты тогда почти не ела сегодня вечером?

— Потому что пережила худшие сутки в своей жизни и

 

оказалась за обеденным столом с пятью незнакомцами в чужом доме посреди штата, в котором никогда не была. Даже голодные люди порой теряют аппетит.

 

Сара не смотрит на меня. Быть может, ей некомфортно от моей прямоты, или же она пытается принять, насколько сильно отличаются наши жизни. Я хочу поговорить о том, как заметила за ужином, что она ела только тогда, когда ела я. Но не делаю этого. Мне кажется, я уже достаточно задела ее сегодня, а мы только познакомились.

 

— Хочешь есть? — спрашиваю я. — Я-то умираю с голоду.


 

Она кивает с легкой улыбкой, и впервые я чувствую, будто между нами возникает какая-то связь.

 

— Я нереально голодная, черт побери. Меня смешат ее слова.

 

— Вот и я тоже.

 

Я захожу в примерочную и переодеваюсь в свою одежду. Выйдя, я беру Сару за руку и тяну, чтобы она встала на ноги.

 

— Пойдем. — Бросаю одежду в тележку и направляюсь в продовольственный отдел.

 

— Куда мы идем?

— В продуктовый отдел.

 

Мы проходим мимо стеллажа с хлебом. Я останавливаю тележку возле фасованной выпечки.

 

— Какие твои любимые?

 

— Эти. — Сара указывает на белый пакет с шоколадными мини-пончиками.

 

Я беру пакет с полки и открываю его. Достаю из него пончик, засовываю в рот и отдаю пакет Саре.

 

— Надо и молоко взять, — говорю я с набитым ртом.

 

Сара смотрит на меня, будто я тронулась умом, но все равно идет следом в отдел с молочными продуктами. Я беру две упаковки шоколадного молока и указываю на место возле полки с яйцами. Пододвигаю тележку, сажусь на пол и прислоняюсь спиной к длинному напольному холодильнику, на котором разложены сетки с яйцами.

 

— Садись, — говорю я.

 

Сара на миг озирается по сторонам, а потом садится на пол рядом со мной. Я протягиваю ей шоколадное молоко.

 

Затем открываю свою упаковку и, сделав щедрый глоток, беру еще один пончик.

 

— Ты сумасшедшая, — тихо говорит Сара, взяв наконец пончик.


Я пожимаю плечами.

— Между голодом и сумасшествием тонкая грань.

 

Девушка делает глоток шоколадного молока и прислоняется затылком к холодильнику.

 

— Господи. Блаженство. — Она вытягивает ноги перед собой,

 

и какое-то время мы сидим в тишине, молча поедая пончики и наблюдая, как покупатели одаривают нас косыми взглядами.

— Прости, если я обидела тебя высказываниями о твоем весе,

— наконец говорит Сара.

 

— Не обидела. Просто мне не нравится, что ты сравниваешь себя со мной.

 

— Сложно не сравнивать. В особенности притом, что лето я провожу на пляже. Я сравниваю себя с каждой девушкой в бикини.

 

— Не стоит, — отвечаю я. — Но я тебя понимаю. Хотя это странно, не правда ли? Почему люди судят других по тому, насколько плотно их кожа обтягивает кости? — Я запихиваю в рот еще один пончик, чтобы замолчать.

 

— Аминь, — бормочет Сара и делает глоток шоколадного молока.

 

Мимо проходит сотрудник магазина, но останавливается, заметив, что мы едим, сидя на полу.

 

— Мы заплатим, — говорю я, отмахиваясь, и он, качая головой, уходит.

 

Между нами вновь повисает молчание, пока Сара, наконец, не нарушает его.

 

— Я очень нервничала перед встречей с тобой. Боялась, что ты меня ненавидишь.

 

Меня пробирает смех.

 

— До сегодняшнего дня я даже не знала о твоем существовании.

 

Похоже, мой ответ ранит ее чувства.


 

— Твой отец никогда не говорил обо мне? Я качаю головой.

 

— Не потому, что он скрывал факт твоего существования. Просто у нас с ним… нет контакта. Вообще. Мы едва ли парой слов обменялись с тех пор, как он женился. Я даже забыла, что он женат.

 

Сара будто собирается сказать что-то в ответ, но нас прерывают.

 

— У вас все в порядке? — спрашивает Маркос.

 

Мы смотрим вверх и видим Самсона и Маркоса, взгляды которых мечутся между нами.

 

Сара приподнимает свой пакет с шоколадным молоком.

 

— Бейя сказала мне перестать зацикливаться на весе и заставила съесть вредную еду.

 

Маркос смеется и сует руку в пакет за пончиком.

— Бейя права. Ты и так прекрасна.

 

Самсон пристально смотрит на меня. Он никогда не улыбается, как Маркос, у которого улыбка будто бы вообще не сходит с лица.

 

Сара встает с пола и помогает мне подняться.

— Идем.

 

Глава 7

 

 

Мы сложили в багажник все покупки, кроме телефона. Я пытаюсь разобраться с настройками, но в машине темно и руководство пользователя сложно прочесть. Я даже не знаю, как его включить.

 

— Хочешь, помогу? — спрашивает Самсон, наблюдая за моими трудностями.

 

Поглядываю на него и вижу, что он протягивает руку. Я


 

отдаю ему коробку, и он подсвечивает инструкцию своим телефоном.

 

Когда Маркос паркует машину на пароме, Самсон все еще занят моим телефоном.

 

— Идете? — спрашивает Сара, открыв дверь. Я жестом указываю на телефон в руках парня.

— Ща. Он настраивает мне телефон.

 

Сара расплывается в улыбке и захлопывает дверь, будто настройка моего телефона каким-то образом приведет к курортному роману. Меня раздражает, что она задалась такой целью. Меня совершенно не интересует тот, кому настолько не интересна я.

 

Самсону приходится ввести номер, чтобы завершить настройку, но устройство сообщает, что до окончания активации нужно подождать пару минут.

 

Две минуты — не так уж долго, но у меня такое ощущение, будто я погружаюсь в вечность. Выглядываю из окна, пытаясь не обращать внимания на напряженное молчание, повисшее между нами.

 

Мне безумно неловко, и уже спустя десять секунд я начинаю надеяться, что он скажет хоть что-то.

 

Через двадцать секунд я начинаю нервничать и выпаливаю единственный вопрос, который могу задать.

 

— Почему ты сегодня фотографировал меня на пароме? Я поглядываю на него, а он сидит, упершись локтем в

 

основании окна. Он легонько водит пальцами по нижней губе, но убирает руку, заметив, что я смотрю на него. Сжимает пальцы в кулак и ударяет им по стеклу.

 

— Оттого, как ты смотрела на океан. От его ответа по спине мурашки бегут.

— И как я на него смотрела?

— Будто видела его впервые.


 

Я ерзаю в кресле, вдруг почувствовав себя некомфортно оттого, что его слова окутывают меня будто шелк.

— Ты их уже посмотрела? — спрашивает он.

— Что посмотрела?

— Фотографии.

Я мотаю головой.

 

— Что ж, когда посмотришь, можешь смело удалить те, что тебе не понравились, но я бы очень хотел вернуть карту памяти. На ней есть снимки, которые я хотел бы сохранить.

Я киваю.

 

— Что еще ты фотографируешь, кроме девушек на паромах? Он улыбается от моих слов.

 

— В основном природу. Океан. Рассветы. Закаты.

 

Я вспоминаю сегодняшний закат и думаю, что он мог сфотографировать меня на его фоне. Выясню, есть ли у Сары компьютер, которым можно воспользоваться, чтобы посмотреть все снимки на карте памяти. Мне стало любопытно.

 

— Закат сегодня действительно был очень красивый.

— Ты еще не видела рассвет со своего балкона.

 

— Я так рано не просыпаюсь, — отвечаю я со смехом. Сигнал оповещает о завершении настройки телефона, и

Самсон опускает взгляд на экран.

 

— Хочешь, внесу наши номера? — Он открывает список контактов в своем телефоне на имени Сары.

 

— Конечно.

 

Записывает номер Сары. Затем Маркоса. Потом свой. Делает еще пару настроек в телефоне и наконец отдает его мне.

 

— Инструктаж нужен?

Я качаю головой.

— У подруги дома был такой. Я разберусь.

— А где дом?

 

Вопрос простой, но от него у меня начинает пылать кожа. Это


 

вопрос из числа тех, которые задаешь, чтобы узнать кого-то получше.

 

Я прокашливаюсь.

— Кентукки, — отвечаю я. — А ты откуда?

 

С минуту он молча изучает меня взглядом. Затем отворачивается и хватается за ручку двери, будто тотчас сожалеет

 

о том, что начал со мной беседу.

 

— Выйду на свежий воздух, — говорит он, открывая дверь. Затем захлопывает ее и идет прочь от машины.

 

Наверное, его странная реакция должна была обидеть меня, но я не обижена. Я испытываю облегчение. Мне хочется, чтобы он был настолько же безразличен ко мне, насколько я безразлична к нему.

 

Или хотя бы настолько же безразличен, насколько я пытаюсь быть.

 

Я смотрю на экран телефона и набираю номер Натали. Она одна из немногих моих подруг, с кем мне хотелось поговорить со вчерашнего вечера. Уверена, она узнала о смерти моей матери от своей и тогда, наверное, очень беспокоится, не зная, где я. После

 

ее отъезда в колледж нам было непросто поддерживать связь, потому что у меня нет телефона. Это обстоятельство повлияло на то, что друзей у меня немного. Сложно быть на связи, когда ты технически не оснащена.

 

Я выхожу из машины и нахожу пустующее место на пароме, чтобы сделать звонок. Встаю лицом к воде, набираю номер и жду, слушая гудки.

— Алло?

 

Услышав ее голос, я с облегчением выдыхаю. Наконец-то, что-то родное.

 

— Привет.

 

— Бейя? Твою ж мать, я чуть с ума не сошла от волнения. Я слышала о случившемся, соболезную. — Ее голос звучит очень


 

громко. Пытаюсь понять, как выключить громкую связь, но на экране только цифры. Оглядываюсь по сторонам, но поблизости никого нет, и я просто приглушаю динамик ладонью, чтобы мой разговор не помешал никому в округе.

 

— Бейя? Алло?

— Извини, я тут.

— Где ты?

— В Техасе.

— Какого черта ты в Техасе?

 

— Мой отец сюда переехал. Я решила, что проведу это лето у него. Как дела в Нью-Йорке?

 

— Иначе, — говорит она. — В хорошем смысле. — Повисает пауза. — Боже, все еще не могу поверить, что Джанин умерла. Уверена, что ты в норме?

 

— Ага. Разок поплакала хорошенько, но… не знаю. Может, со мной что-то не так.

 

— Да и ладно. Матерей хуже нее я не встречала.

Вот, за что я люблю Натали. Она всегда говорит, что думает.

Немногие люди настолько откровенны.

 

— А что твой отец? Ты ведь давно с ним не виделась? Неловко?

 

— Ага. Может, даже хуже, с тех пор, как я стала взрослой. Но он живет в пляжном доме, а это огромный плюс. Но он женат. И

у него падчерица.

 

— Пляжный дом — это супер. Но... о нет, у тебя сводная сестра? Ровесница?

 

— На год старше. Ее зовут Сара.

— На слух рисуется симпатичная блондинка.

— Так и есть.

— Она тебе нравится?

Я размышляю над ответом.

— Пока не знаю, какого я о ней мнения. Мне кажется, она


может быть из категории девчонок из раздевалки.

 

— Фу. Они хуже всех. Но хоть парни симпатичные есть? Едва Натали задает этот вопрос, я что-то замечаю краем

 

глаза. Поворачиваю голову и вижу, что ко мне идет Самсон. Он пристально смотрит на меня, будто застал окончание нашего разговора. Я стискиваю челюсти.

 

— Нет. Никаких симпатичных парней. Но мне пора. Запиши мой номер.

 

— Хорошо, поняла.

 

Я заканчиваю звонок и сжимаю телефон в руке. Богом клянусь, он всегда появляется в самый неподходящий момент.

 

Самсон делает пару шагов и встает рядом со мной возле перил. С прищуром смотрит в мою сторону любопытным взглядом.

— Кто такие девчонки из раздевалки?

 

Как же жаль, что он это услышал. Мне правда нравится Сара. Сама не понимаю, почему так ответила Натали.

 

Я вздыхаю и, развернувшись, прислоняюсь спиной к перилам.

 

— Так я называла злобных девчонок в школе.

Самсон кивает, будто размышляет над моим ответом.

 

— Знаешь… когда Сара узнала, что ты приедешь, она перебралась в гостевую комнату. Хотела, чтобы тебе досталась лучшая спальня. — На этих словах он отталкивается от перил, обходит меня и идет обратно к машине.

 

Я отворачиваюсь и издаю стон, прижав ладони к лицу.

 

Еще никогда в жизни я не выставляла себя дурой столько раз перед одним и тем же человеком, а этого парня я знаю меньше суток.


 

Глава 8


 

Домой мы возвращаемся поздно. Я раскладываю купленные вещи. Минувшие сутки оказались для меня, мягко говоря, напряженными. Я измотана. Возможно, меня настигает запоздалая скорбь. И я все еще голодна, хотя мы с Сарой съели целую упаковку шоколадных пончиков.

 

Я спускаюсь на кухню и застаю там отца, сидящего за столом

 

с ноутбуком и разложенными повсюду книгами. Услышав меня, он поднимает взгляд.

 

— Привет, — говорит он, выпрямившись на стуле.

— Привет. — Я указываю на буфет. — Пришла за перекусом.

 

— Открываю дверцу шкафа и беру пачку чипсов. Закрыв его, я собираюсь прошмыгнуть обратно в свою комнату, но у отца другие планы.

 

— Бейя, — зовет он, едва подхожу к лестнице. — Есть минутка?

 

Я нерешительно киваю в ответ. Подхожу к столу и сажусь напротив. Подтягиваю ногу к груди и пытаюсь вести себя непринужденно. Отец откидывается на спинку стула и потирает щеку ладонью, будто собирается сказать что-то, отчего нам будет неловко.

 

Он узнал про мою мать? Сомневаюсь, что у них есть общие знакомые, кроме меня, потому даже не знаю, откуда он мог бы узнать.

— Прости, что не прилетел на твой выпускной.

 

А. Речь о нем. С минуту я сосредоточенно смотрю на него и открываю пакет с чипсами. Пожимаю плечами.

 

— Ничего страшного. Для человека со сломанной ногой путь неблизкий.

 

Он поджимает губы и, подавшись вперед, упирается локтями в стол.

 

— Насчет этого… — начинает он.


 

— Мне все равно, пап. Правда. Мы все врем, чтобы отвертеться от того, что не хотим делать.

 

— Дело не в том, что я не хотел там быть, — говорит он. — Просто… не думал, что ты хочешь, чтобы я приехал.

 

— Почему бы я не захотела твоего присутствия?

 

— Просто у меня сложилось впечатление, будто последнюю пару лет ты меня избегаешь. Я тебя не виню. Не думаю, что был тебе очень хорошим отцом.

Я смотрю в пакет с чипсами и перебираю его содержимое.

 

— Не был. — Небрежно бросаю в рот чипсы, будто не отвесила сейчас худшее оскорбление, которое ребенок может нанести своему родителю.

 

Отец хмурится и собирается сказать что-то в ответ, но в кухню прямо с лестницы влетает Сара в нехарактерном для такого времени суток энергичном состоянии.

— Бейя, надевай купальник, мы идем на пляж.

 

Отец, похоже, испытывает облегчение оттого, что нам помешали. Вновь сосредотачивает внимание на компьютере. Я встаю и бросаю кусочек в рот.

 

— А что на пляже? Сара смеется.

 

— На пляже пляж. Больше ничего не нужно. — Она вновь надела верх от купальника и шорты.

 

— Я очень устала, — говорю я.

Она закатывает глаза.

— Всего часик, и можешь идти спать.

 

***

 

Я окончательно сникаю, когда мы переходим через песчаную гряду. Я надеялась, что людей будет больше, и удастся остаться невидимой, но, похоже, что толпа, сидевшая на пляже,


 

разошлась, и остались только Маркос и Самсон. И еще пара людей, барахтающихся в воде.

 

Маркос расположился возле костра, но Самсон сидит на песке в одиночестве в нескольких метрах от него, устремив взгляд

 

в темный океан. Я знаю, что он слышит, как мы подходим, но не оборачивается посмотреть на нас. То ли погружен в свои мысли, то ли намеренно меня игнорирует.

 

Надо придумать, как оставаться непринужденной в его присутствии, раз уж предстоящим летом он постоянно будет находиться рядом.

 

Вокруг костра расставлены шесть пляжных кресел, но на два из них брошены полотенца, а на подлокотниках стоят бутылки пива. Судя по всему, здесь занято. Сара садится рядом с Маркосом, и я занимаю одно из двух оставшихся пустыми кресел.

Сара смотрит на плавающих в океане ребят.

— Это там Каденс с Бо?

 

— Ага, — сухо отвечает Маркос. — Кажется, она завтра уезжает.

 

Сара закатывает глаза.

— Жду с нетерпением. Вот бы она и Бо с собой забрала.

 

Я не знаю, кто такие Каденс и Бо, но, судя по всему, Сара и Маркос от них не в восторге.

 

Я стараюсь не смотреть на Самсона, но получается с трудом. Он сидит в метрах пяти от нас, обхватив колени руками и глядя, как волны впиваются в песок. Он явно о чем-то думает, и меня саму раздражает, что становится интересно, о чем именно. Вот что порождает вид океана. Мысли. Множество мыслей.

 

— Пойдем плавать, — зовет Сара и, поднявшись, снимает шорты. Затем смотрит на меня. — Хочешь с нами?

 

— Я уже приняла душ, — качаю головой я.

 

Сара хватает Маркоса за руку и поднимает с кресла. Он подхватывает ее на руки и бежит к воде. Визг Сары вырывает


 

Самсона из транса, в котором он погряз. Он встает и отряхивает шорты от песка. Шагает обратно к костру, но я замечаю, как он на миг мешкает, когда замечает, что я сижу здесь одна.

 

Я неотрывно наблюдаю за Сарой и Маркосом, потому что не знаю, куда еще направить взгляд. Смотреть, как Самсон идет к костру, я совершенно не хочу. Мне до сих пор неловко за разговор, который он недавно подслушал. Не хочу, чтобы он думал, будто я недолюбливаю Сару, потому что это не так. Просто я пока ее совсем не знаю. Но то, что он услышал, прозвучало хуже, чем есть на самом деле.

 

Он молча садится в кресло и смотрит на огонь, даже не пытаясь завести со мной разговор. Я озираюсь по сторонам, оглядывая необъятное пространство пляжа, и задумываюсь, отчего же меня сейчас сковало чувство, будто я задыхаюсь.

Я делаю неторопливый вдох, осторожно выдыхаю и говорю:

 

— Я не то имела в виду, когда высказалась сегодня. О Саре. Самсон смотрит на меня с невозмутимым выражением лица.

— Хорошо.

Больше он ничего не говорит.

 

Я качаю головой и отворачиваюсь, но он успевает заметить, как я закатываю глаза в ответ. Не знаю, почему он кажется мне козлом, даже когда защищает своих друзей.

— Что не так? — спрашивает он.

 

— Ничего. — Я откидываюсь на спинку кресла и смотрю на небо. — Все, — шепчу я себе под нос.

 

Самсон берет палку, воткнутую в песок возле его кресла. Ворочает угли в костре, но больше ничего не говорит. Я смотрю направо, на дома, выстроившиеся вдоль пляжа. У Самсона самый красивый дом. Более современный. Ослепительно белого цвета с черной отделкой, квадратных форм и с обилием стекол. Но в сравнении с домом отца и Аланы он выглядит холодным.

 

А еще безлюдным, будто парень живет в нем один.


— Ты один живешь в своем доме?

— Не считаю его своим, но да, я живу там один.

— Где твои родители?

— Не здесь, — отвечает он.

 

Он отвечает отрывисто, но вовсе не от стеснения. Он совершенно точно не стеснителен. Интересно, он со всеми так разговаривает или только со мной?

 

— Ты учишься в колледже? — спрашиваю я. Он мотает головой.

 

— Взял академический отпуск.

 

Я еле слышно смеюсь. Смех вырывается непроизвольно, но его ответ никак не вписывается в мою картину мира.

 

Самсон приподнимает бровь, молча спрашивая, почему я смеюсь над его ответом.

 

— Для бедного человека академический отпуск после школы означает загубленное будущее, — говорю я. — Но если ты богат, такой шаг будет считаться современным. Даже модное название для этого придумали.

 

Он смотрит на меня с минуту, но ничего не говорит. Мне хочется просверлить дыру в его голове, чтобы его мысли вырвались наружу. С другой стороны, они могут мне не понравиться.

 

— Зачем вообще нужен академический отпуск? — спрашиваю я.

 

— Предполагается, что ты потратишь этот год на поиски себя.

 

— Последние два слова он произносит немного язвительно.

— И как? Нашел себя?

 

— Я и не терял, — многозначительно отвечает он. — Я в этот год не колесил по Европе. А занимался отцовскими домами под сдачу. Не очень-то современно.

 

Кажется, он говорит об этом с легкой досадой, но я бы все отдала, чтобы мне платили за проживание в красивом пляжном


доме.

— Сколько здесь домов у твоей семьи?

— Пять.

— Ты живешь в пяти домах?

— Не во всех сразу.

Мне показалось, он даже слегка улыбнулся. Не могу понять.

Возможно, просто промелькнул отблеск пламени.

 

Наши жизни поразительно отличаются, и все же мы сидим на одном и том же пляже возле одного и того же костра. Пытаемся вести беседу, которая не стала бы доказательством тому, что мы с ним с разных планет. Но наши планеты так далеки друг от друга, что даже находятся в разных галактиках.

 

Мне хочется на день оказаться в его голове. В голове любого богатого человека. Каким они видят мир? Какой меня видит Самсон? О чем беспокоятся богатые люди, раз им нет нужды беспокоиться из-за денег?

 

— Каково это, быть богатым? — спрашиваю я.

 

— Наверное, почти так же, как быть бедным. Просто денег у тебя больше.

 

Это настолько нелепо, что даже не смешно.

— Только богатый человек так бы сказал.

 

Он втыкает палку обратно в песок и облокачивается на спинку кресла. Поворачивает голову в мою сторону и смотрит мне в глаза.

 

— Тогда каково быть бедным?

 

У меня сводит живот, оттого что он почти в точности переадресует мне мой же вопрос. Я издаю вздох, раздумывая, стоит ли быть с ним честной.

 

Стоит. За последние сутки я врала так много раз, что карма меня непременно настигнет. Я вновь смотрю на пламя костра, горящего перед нами, и отвечаю.

— Мы не получали продовольственные карточки, потому что


 

мать всегда была слишком пьяна, чтобы прийти на их выдачу. Машины у нас тоже не было. Есть дети, которым не нужно беспокоиться о еде, есть дети, чьи семьи, по тем или иным причинам живут за счет государства. А есть дети вроде меня. Те, что вне учета. Те, что учатся выживать любыми средствами. Те, что, не задумываясь, съедят кусок от выброшенной на пол парома буханки хлеба, потому что для них это нормально. Это ужин.

 

Самсон пристально смотрит на меня, стиснув челюсти. Несколько мгновений проходят в тишине. Вид у парня слегка виноватый, но он отворачивается и опять смотрит на костер.

 

— Извини, что сказал, будто разницы почти нет. Слова недалекого человека.

 

— Ты вовсе не недалекий, — тихо возражаю я. — Недалекие люди не смотрят на океан таким вдумчивым взглядом, как ты.

 

Едва я произношу эти слова, Самсон вновь смотрит на меня. Его взгляд слегка переменился, глаза прищурились. Потемнели. Он проводит ладонью по лицу и бормочет:

— Черт.

 

Не знаю, почему он так отреагировал, но от его ответа у меня по рукам бегут мурашки. Отчего-то кажется, будто он осознал что-то обо мне.

 

Но я не могу расспросить его об этом, потому что замечаю, как из воды в нашу сторону идут парень с девушкой. Каденс и Бо.

 

Когда они подходят ближе, я понимаю, что это та самая девушка, которую Самсон целовал сегодня у себя на кухне. Она рассматривает меня, приближаясь к костру. Чем ближе она подходит, тем красивее оказывается. Она садится не в кресло, а прямиком Самсону на колени. Смотрит на меня так, будто ждет какой-то реакции в ответ на то, что она использует Самсона в качестве личного кресла, но я хорошо умею скрывать свои чувства.

 

Почему я вообще что-то чувствую?


— Кто ты? — спрашивает Каденс.

— Бейя. Сводная сестра Сары.

 

По тому, как ее взгляд пробегает по мне, я понимаю, что она из числа девчонок из раздевалки. Она обнимает Самсона рукой, как будто помечает территорию. Самсон при этом сидит со скучающим видом, а может, погружен в свои мысли. Бо, который только что купался с Каденс, берет пиво и садится рядом со мной.

 

Он пробегается взглядом по моим ногам, затем неторопливо скользит им вдоль моего тела, пока, наконец, не смотрит мне в глаза.

 

— Я Бо, — говорит он с дерзкой улыбкой и протягивает мне руку.

 

Я пожимаю ее, но рядом тотчас оказываются Сара и Маркос, вернувшиеся после заплыва. Девушка издает стон, увидев, что Бо сосредоточил на мне свое внимание.

— Бейя помолвлена, — говорит Сара. — Не трать время.

Бо смотрит на мою руку.

— Не вижу кольца.

 

— Потому что бриллиант настолько большой, что ей тяжело носить его весь день, — остроумно отвечает она.

 

Бо наклоняется ко мне и смотрит с ухмылкой.

— Она врет, потому что ненавидит меня.

— Я так и поняла.

— Откуда ты?

— Из Кентукки.

— Надолго приехала?

— Наверное, на все лето.

Он широко улыбается.

 

— Отлично. Я тоже. Если станет скучно, я живу вон… — Он указывает рукой в направлении своего дома, но замолкает, потому что Сара встает прямо перед нами.

Она берет меня за руку.


— Давай, Бейя. Пойдем домой.

Я испытываю облегчение. Мне вообще не хотелось здесь быть.

 

Я встаю, и Бо закатывает глаза, в поражении взмахивая руками.

 

— Вечно ты портишь мне все веселье, Сара.

 

Сара тянется и целует Маркоса на прощанье. Я бросаю взгляд на Самсона. Все мое внимание приковано к его руке, прижатой к бедру Каденс. Мы с Сарой выдвигаемся в сторону дома, но за миг до этого Самсон встречается со мной взглядом. Он смотрит на меня так пристально, что от его взгляда щемит в груди. Я отворачиваюсь и, не оглядываясь, иду за Сарой.

 

— Что не так с Бо? — спрашиваю я по пути к дому.

 

— Он неадекватен во всех смыслах. Не обращай на него внимания, пожалуйста, он его совершенно не заслуживает.

 

В присутствии Самсона сложно обращать внимание на кого-то еще.

 

Мы с Сарой проходим по песчаной полосе, и мне всей душой хочется взглянуть на него в последний раз, но я сдерживаюсь.

— А девушка? Каденс?

 

— Не волнуйся, — отвечает Сара. — Она завтра уедет, и Самсон будет свободен.

 

— Я не стою в этой очереди, — смеюсь я.

 

— Пожалуй, оно и к лучшему, — говорит Сара, когда мы подходим к дому. — В конце лета Самсон уезжает в Военно-воздушную академию. Мне бы, конечно, очень хотелось свести вас двоих вместе, но выйдет отстойно, если ты влюбишься в него перед отъездом.

 

Услышав это, я приостанавливаюсь на ступеньках, но Сара не замечает, потому что идет впереди меня. Однако ее слова застигают меня врасплох. Самсон не говорил о том, чем займется, когда закончится его академический отпуск. Не знаю, почему, но

 

я не ожидала, что он отправится в армию.


Когда мы заходим в дом, свет нигде не горит.

— Хочешь, еще посидим и посмотрим фильм?

— Я ужасно устала. Может, завтра вечером?

 

Сара садится на диван и берет в руки пульт. Откидывает голову на мягкое изголовье и смотрит на меня вверх ногами.

 

— Я рада, что ты здесь, Бейя. — Она включает телевизор и больше не обращает на меня внимания, но ее слова заставляют меня улыбнуться.

 

Я верю, что она рада моему присутствию. Это приятно. Я нечасто чувствую, будто мое присутствие ценят. Или хотя бы замечают.

 

Поднявшись в свою комнату, я закрываю дверь и запираю ее на замок.

 

Подхожу к дверям, ведущим на балкон, и распахиваю их. Мне хочется спать под шум океана. А еще хочется видеть, чем занят Самсон.

 

Маркос и Бо все еще сидят у костра. Каденс уходит в противоположном от дома Самсона направлении.

 

Самсон идет по песчаной полосе в сторону своего дома. Один. Почему меня это так радует?

 

Я не хочу, чтобы он заметил меня, поэтому возвращаюсь в комнату и закрываю двери.

 

Перед тем, как лечь в кровать, я вынимаю портрет матери Терезы из пакета, в котором он преодолел этот путь, и ставлю его на комод. Он выглядит совершенно неуместно в этой роскошной комнате, но от этого я лишь сильнее радуюсь, что взяла его с собой. Мне нужно, чтобы частичка дома напоминала мне о том, что эта комната, этот дом и весь этот город не моя действительность.


 

Глава 9


 

Что это, черт побери, за звук?

 

Я прижимаю ладонь к уху, растерявшись от шума, который вырвал меня из крепкого сна. Он раздается из дальнего конца комнаты. Я открываю глаза, отрываю голову от подушки, и звук становится громче. Смотрю в окно, но на улице едва забрезжил свет. Горизонт серый, будто мир пока только готовится к пробуждению.

 

Я со стоном откидываю одеяло, чтобы найти источник шума. Похоже, раздается он из комода, и я бреду к нему.

 

Мой новый телефон. Я потираю глаза, чтобы проснуться и прочесть надпись на экране. На часах почти шесть утра.

 

В телефоне поставлен будильник. И подпись: «иди смотреть рассвет».

 

Больше ничего не написано.

 

Я отключаю звонок, и в комнате снова становится тихо. Оглядываюсь в сторону балкона.

 

Самсон.

Надеюсь, оно того стоит.

 

Беру с кровати одеяло и кутаюсь в него. Выхожу на балкон и бросаю взгляд на балкон Самсона. Там никого нет.

 

Сажусь на один из стульев и подтягиваю одеяло до подбородка. Смотрю на темную линию горизонта. С востока над океаном проглядывает лишь тонкая полоска солнечного света. На севере небо затянуто тучами, и время от времени мелькает молния. Похоже, надвигается гроза, намереваясь поглотить свет.

 

Я сижу на балконе и смотрю, как солнце неспешно освещает полуостров. Слушаю шум волн, выплескивающихся на берег. В отдалении грохочет гром, и летающие рядом чайки начинают кричать.

 

Несколько минут я сижу, погрузившись в транс, а ветер начинает набирать силу. Начавшийся красочно рассвет неспешно


 

меркнет с приближением грозы. Небо поглощает все оттенки ярких красок, которые пытались пробиться сквозь тучи, и вскоре все оно оказывается застлано серым цветом.

 

Начинается дождь. Меня защищает крыша балкона, и ветер пока не слишком сильный, поэтому я остаюсь сидеть снаружи и наблюдаю, как еще пятнадцать минут назад подававший надежды рассвет медленно сменяет хмурость.

 

Интересно, Самсон знал, что сегодня с рассветом начнется гроза? Я окидываю взглядом его дом и замечаю, что он стоит у входа, облокотившись на дверной косяк с кружкой кофе в руках. Парень не смотрит ни на дождь, ни на океан, ни на небо.

 

Он смотрит на меня.

 

Поймав на себе его взгляд, я чувствую, как внутри меня что-то пробуждается, и не хочу, чтобы оно пробуждалось. С минуту я смотрю на него в ответ и размышляю, просыпается ли он каждое утро, чтобы наблюдать рассвет, или просто хотел посмотреть, что я буду делать с будильником, который он установил.

 

Быть может, ему действительно по душе рассветы. Может, он один из немногих не воспринимает этот вид как должное?

 

Мне кажется, вполне вероятно, что я ошибаюсь на его счет. Возможно, слишком рано составила о нем мнение. И все же, какая разница, даже если я не права? Общение между нами проходит неловко, и изменить это можно, только если один из нас полностью поменяет свой характер.

 

Я разрываю зрительный контакт и возвращаюсь в комнату. Забираюсь обратно в кровать.

 

Наверное, лучше я останусь здесь.

 

Глава 10


 

 

Большую часть трех минувших дней я провела в своей


 

комнате. Дождь в довершение к непростой для меня неделе отбил всяческое желание сталкиваться с окружающим миром. К тому же, эта комната становится моим излюбленным местом, потому что в заточении этих четырех стен я чувствую себя в безопасности. Отсюда открывается беспрепятственный вид на океан, есть телевизор, которым я наконец-то научилась пользоваться, а еще моя личная ванная.

 

Я, правда, провела бы здесь все оставшееся до отъезда время и осталась вполне довольна.

 

Проблема в остальных жителях этого дома.

 

Отец проверял меня несколько раз. Я сказала ему, что у меня болит голова и першит в горле, поэтому мне больно говорить, так что теперь он то и дело заглядывает в комнату и спрашивает, нормально ли я себя чувствую.

 

Сара мне все приносит. Еду, воду и лекарства, которые мне, на самом деле, не нужны. Вчера в какой-то момент она даже легла рядом на кровать и целый час смотрела со мной «Нетфликс», а потом отправилась на свидание с Маркосом. Мы мало разговаривали, но я, на удивление, не возражала против ее общества.

 

У нее хорошая энергетика. Порой рядом с ней я чувствую себя как черная дыра. Будто я, быть может, высасываю жизнь из нее, просто находясь в присутствии ее непорочной натуры.

 

Я следила за передвижениями Самсона больше, чем мне хотелось бы признавать. Не знаю, чем вызван такой интерес к нему. И все же меня интригует его распорядок дня.

 

Я оставила установленное им время звонка будильника, потому что рассветы, по всей видимости, стали нашей с ним фишкой. Каждое утро он выходит на балкон. Мы наблюдаем, как просыпается мир, в одиночестве и между тем вместе. Всякий раз, когда я возвращаюсь в свою комнату, мы на миг встречаемся взглядом. Но он со мной не заговаривает.


 

То ли он не любитель рано просыпаться, то ли предпочитает любоваться рассветом в тишине. Так или иначе, происходящее по какой-то причине кажется интимным. Будто у нас с ним каждое утро проходит тайная встреча, о которой никто не знает, пусть даже мы никогда не разговариваем во время этой встречи.

 

После этого я обычно ложусь обратно в кровать, но Самсон всегда уходит из дома. Не знаю, куда он отправляется так рано поутру, но он где-то пропадает почти каждый день. А когда возвращается к ночи, у него в доме темно. Он зажигает свет только в той комнате, в которой находится сам, и, едва покинув ее, сразу его выключает.

 

Он будто уже соблюдает армейскую дисциплину. Судя по тому, что мне видно из моего окна, у него в доме нет ни пятнышка. Интересно, какой у него отец. Раз уж он отправляется

 

в армию, может быть, и рос в армии. Возможно, поэтому он все держит под контролем и поддерживает идеальную чистоту в доме.

 

Мне просто необходимо чем-то занять свой мозг, раз я провожу свое время в подобных размышлениях. Может, надо устроиться на работу. Не могу же я вечно оставаться в этой комнате.

 

Можно купить волейбольный мяч с сеткой и практиковаться, но эта мысль вовсе не кажется мне привлекательной. Тренер уже прислал перечень упражнений и режим тренировок, но я еще даже не смотрела почту. По какой-то причине мне совсем не хочется соприкасаться с волейболом, пока я не приеду в Пенсильванию. Последние пять лет я жила волейболом. И буду жить им еще четыре.

 

Я заслужила пару месяцев свободных от мыслей о нем. Дожди прекратились, и сегодня выглянуло солнце. Если

 

продолжу прикидываться больной четыре дня подряд, может случиться, что отец повезет меня к врачу. У меня нет отговорок,


 

чтобы продолжать сидеть в своей комнате, к тому же сегодня отличный день, чтобы выйти на улицу и поискать работу. Может, удастся устроиться официанткой и отложить чаевые ко времени отъезда в колледж.

 

Хотя я бы все отдала за еще один такой день, как три последних. Но не похоже, что он мне светит, потому что кто-то стучит в дверь моей спальни.

 

— Это я, — говорит Сара. — Можно войти?

 

— Конечно. — Я уже сижу на кровати, опершись спиной на изголовье. Сара забирается на кровать и садится рядом. От нее пахнет корицей.

— Тебе лучше?

Я киваю и выдавливаю легкую улыбку.

— Да, немного.

— Хорошо. Дождь наконец закончился. Хочешь попозже

пойти на пляж?

 

— Не знаю. Я раздумывала, что мне, возможно, стоит поискать работу на лето. Нужно накопить денег к колледжу.

 

Она смеется в ответ.

 

— Нет. Наслаждайся последним летом перед началом взрослой жизни. Используй его на полную, — велит она, взмахнув рукой.

 

Она такая жизнерадостная. А я застряла в настроении вчерашнего дня. Дисбаланс между нами очевиден. Сара его замечает, улыбка сходит с ее лица, и девушка смотрит на меня с прищуром.

 

— Бейя, у тебя все хорошо?

 

Я улыбаюсь, но улыбка стоит мне невероятных усилий и вскоре угасает со вздохом.

 

— Не знаю. Просто… странно это.

— Что?

— Быть здесь.


— Хочешь вернуться домой?

 

— Нет. — Я даже не знаю, где теперь мой дом, но не говорю этого вслух. Я застыла в подвешенном состоянии, и это странное ощущение. Гнетущее.

— Тебе грустно? — спрашивает она.

— Кажется, да.

— Я могу что-то сделать?

— Нет, — мотаю головой я.

Сара укладывается набок и подпирает голову рукой.

— Надо вытащить тебя из этой хандры. Как думаешь, это

 

отчасти связано с тем, что ты чувствуешь себя чужой в этом доме? Я киваю. Чувствую себя здесь не в своей тарелке.

 

— Скорее всего, это тоже играет свою роль.

— Тогда нужно просто ускорить становление нашей дружбы.

 

— Она ложится на спину. — Давай узнаем друг друга. Задай мне пару вопросов.

 

Признаться честно, мне многое хочется о ней узнать, и, опершись головой об изголовье, я обдумываю вопросы.

 

— У тебя хорошие отношения с матерью?

— Ага. Я ее люблю, она моя лучшая подруга.

Счастливая.

— А где твой отец?

— Он живет в Далласе. Они развелись пять лет назад.

— Ты видишься с ним?

 

— Да, — кивает Сара. — Он хороший отец. Совсем как твой. Мне кое-как удается сохранить серьезное выражение лица

после этих слов.

 

У нее двое хороших родителей и отчим, который, судя по всему, знает ее лучше, чем родную дочь. Надеюсь, она не принимает это как должное.

 

Саре не пришлось переживать много невзгод. Я понимаю это, просто глядя на нее. Она все еще полна надежд.


 

— Что самое плохое, что случалось в твоей жизни? — спрашиваю я.

 

— Я тяжело переживала развод родителей, — отвечает она.

— А что лучшее, что с тобой случалось?

Она расплывается в улыбке.

— Маркос.

— Как давно вы вместе?

— С весенних каникул.

— Всего-то?

 

— Да, всего несколько месяцев. Но ставлю свою жизнь на то, что мы однажды поженимся.

 

— Не надо этого делать.

 

— Выходить за него? — переспрашивает она, укладываясь на живот.

 

— Не ставь на это свою жизнь. Ты знаешь его лишь пару месяцев.

 

Сара улыбается.

 

— Ох, я не имею в виду ближайшее будущее. Мы подождем, пока закончим колледж. Я перехожу в другой колледж, чтобы быть ближе к нему, — продолжает она с мечтательной улыбкой.

— Он тоже учится в колледже?

 

— Да, он изучает моду в Хьюстонском университете. В качестве второй специальности изучает бизнес.

 

— Он специализируется в моде?

Сара кивает.

 

— Хочет запустить линию одежды под названием «ИсПаника».

 

— Тогда ясно, откуда у него такие футболки.

 

— Да, довольно умно. Он родился в Чьяпасе и, если его линия одежды запустится, часть прибыли хочет пожертвовать на борьбу

 

с бедностью в этом штате. У него уже пять тысяч подписчиков в инстаграме.


— А это хорошо? Я мало что знаю про соцсети.

 

— Это лучше, чем не иметь пять тысяч подписчиков. — Сара садится на кровати и скрещивает ноги. Она много двигается. Хотелось бы мне быть такой же энергичной. — Могу я задать тебе вопрос?

 

Я киваю в ответ.

— Будет справедливо, я-то уже задала тебе с десяток.

 

— Что делает тебя счастливой? — Она смотрит на меня с искренним любопытством.

 

Я вынуждена отвести взгляд, пока она не заметила выражение моего лица, потому что, честно говоря… я не знаю, что делает меня счастливой. Мне тоже хотелось бы это выяснить. Большую часть жизни я просто пыталась выжить и не думала ни о чем, кроме выживания.

 

Раньше еда приносила мне счастье. И ночи, когда мать не

 

приводила домой странных мужиков, тоже приносили счастье. А еще дни зарплаты в Макдональдсе.

 

Сама не пойму, почему меня так задевает ее вопрос, но впервые с момента приезда я осознаю, что все то, что раньше приносило мне счастье, потеряло свою актуальность в моей жизни.

 

Что делает меня счастливой?

 

— Не знаю. — Я смотрю на воду за окном и чувствую, как меня накрывает волна спокойствия. — Наверное, океан.

 

— Значит, нужно насладиться им, пока у тебя есть такая возможность. Не надо устраиваться на работу. И так будешь работать всю оставшуюся жизнь. Посвяти это лето себе. Мне кажется, ты заслужила право хоть раз побыть немного эгоисткой.

— Правда, заслужила, — согласно киваю я.

 

— Рада, что ты это понимаешь, — Сара улыбается и встает с кровати. — Я обещала Маркосу, что схожу с ним в парикмахерскую, а потом пообедать. Можешь пойти с нами, если


хочешь.

 

— Нет, мне нужно принять душ. Может, позже прогуляюсь на пляж.

 

Сара спиной выходит из моей комнаты.

 

— Хорошо. Мы вернемся через пару часов. Не ужинай, сегодня мы будем готовить на пляже.

 

*

 

Сара упоминала, что на полуострове Боливар есть обширная область, которую пренебрежительно называют звериным пляжем. Там разрешено ездить на транспорте прямо по песку, в том числе на гольф-карах, поэтому оживленное движение и вечеринки там не прекращаются никогда.

 

Часть этого движения затрагивает и ту область, где живет Сара, но там оно не такое оживленное, как в некоторых частях полуострова. Но всего в паре километров от дома Сары начинается совсем другая жизнь. И необязательно лучшая. Думаю, все зависит от настроения, но я сейчас точно не в настроении для громкой музыки и нездоровой энергичности.

 

Я поворачиваю обратно, пока не зашла слишком далеко в людную область. В кузове грузовика сидят двое парней и приманивают собаку гамбургером.

 

У пса под шкурой выступают ребра. Я смотрю, как собака подходит к парням, будто знает, что за еду, которую она вот-вот получит, придется отплатить.

Я тотчас проникаюсь к псу состраданием.

 

— Вот так, — зовет один из парней, протягивая бургер. — Чуть ближе.

 

Когда собака оказывается в зоне досягаемости, парень убирает еду, а второй быстро обступает собаку и зажимает ее между колен. Они со смехом надевают псу на глаза головную повязку и отпускают. Собака мечется, ничего не видя.

 

Она пытается лапой снять повязку с глаз, и я бросаюсь к ней.


 

Снимаю ее с головы пса, и он, испуганно глядя на меня, срывается

 

с места.

 

— Да ладно тебе! — говорит один из парней. — Мы просто развлекаемся.

 

Я бросаю в них повязку.

— Тупые засранцы. — Собака бежит прочь. Я подхожу к

 

парням, выхватываю гамбургер из рук одного из них и иду вслед за собакой.

 

— Сука, — бормочет кто-то из них мне в спину.

 

Я возвращаюсь туда, откуда пришла, подальше от толпы и ближе к собаке. Бедняжка прячется за голубым мусорным баком

 

и жмется к земле. Я медленно подхожу к псу, пока не оказываюсь в паре метров от него, и осторожно бросаю ему бургер.

 

Собака обнюхивает его с мгновение и начинает есть. А я иду дальше, разозлившись. Порой я не понимаю людей. И меня это бесит, потому что я ловлю себе на мысли о том, как же мне хочется, чтобы человечество страдало чуть сильнее. Быть может, если бы все испытали на себе хоть каплю того, что пережил этот пес, то подумали бы лишний раз, стоит ли поступать, как сволочь.

 

Я уже прошла полпути к дому, как вдруг понимаю, что пес идет за мной. Наверное, думает, что у меня есть еще бургеры.

Я останавливаюсь, и пес тоже встает на месте.

Мы пристально смотрим друг на друга, изучая взглядом.

— У меня больше нет еды.

 

Я иду дальше, и собака опять бежит за мной. Его то и дело что-то отвлекает, но, подняв взгляд и увидев меня, он тотчас меня нагоняет. Когда я наконец подхожу к дому, пес следует за мной по пятам.

 

Уверена, что мне нельзя приводить в дом такую грязную собаку, но я могу хотя бы принести ему немного еды. Подойдя к лестнице, я оборачиваюсь и указываю ему пальцем.


— Место.

 

Собака садится в точности туда, куда я указала. Меня это удивляет. Во всяком случае, он послушный.

 

Я достаю из холодильника несколько кусочков индейки, наливаю воды в миску и отношу все это собаке. Сажусь на нижнюю ступеньку и глажу пса по голове, пока он ест. Наверное, было неразумно кормить его возле дома. Он наверняка будет бродить здесь, раз я его покормила, но, возможно, это не так уж плохо. Мне бы не помешала компания существа, которое не осуждает меня.

 

— Бейя!

 

Пес поднимает уши, услышав мое имя. Я озираюсь по сторонам, пытаясь увидеть, кто меня окликнул, но никого не вижу.

— Я здесь!

 

Я смотрю на дом, стоящий по диагонали от нашего во втором ряду за пустующим прибрежным участком. На краю невероятно высокой крыши стоит парень. Он так высоко, что я не сразу понимаю, что это Самсон.

 

Он жестом подзывает к себе, и я как дура озираюсь по

 

сторонам, чтобы убедиться, что он обращается ко мне, хотя он даже назвал мое имя.

 

— Иди сюда! — кричит он.

 

На нем нет рубашки. Я тут же подскакиваю и чувствую себя такой же жалкой и голодной, как эта собака.

 

Я смотрю на пса.

— Сейчас вернусь. Жди здесь.

 

Но едва я начинаю переходить дорогу, как пес бежит следом. Захожу во двор дома, на котором стоит Самсон. Теперь он

встал в опасной близости к краю и смотрит вниз.

 

— Поднимайся по лестнице справа от парадной двери. Потом проходи через первую дверь слева по коридору. Она ведет


на крышу. Хочу кое-что тебе показать.

 

Даже отсюда вижу, как его кожа блестит от пота, и на миг опускаю взгляд себе под ноги, пытаясь решить, как же поступить. Наше с ним общение складывалось не лучшим образом. Зачем мне снова подвергать себя такому дискомфорту?

 

— Я боюсь высоты! — громко говорю я, глядя на него. Самсон смеется.

 

— Ничего ты не боишься, поднимайся сюда.

 

Мне не нравится, что он говорит об этом с такой уверенностью, будто знает меня. Но он прав. Я мало чего боюсь. Поворачиваюсь к собаке и указываю возле лестницы.

 

— Место. — Собака подходит туда, куда я указала, и садится.

— Черт возьми, пес. Ты такой умный.

 

Я поднимаюсь к парадной двери. Нужно ли постучать? Стучу, но никто не отвечает.

 

Видимо, Самсон здесь один, иначе спустился бы сам и впустил меня в дом.

 

Я открываю дверь и чувствую себя очень странно в незнакомом доме. Спешно иду к двери по левую сторону и распахиваю ее. За ней лестничный проем, который ведет прямо к небольшой, огороженной зоне отдыха вверху лестницы. По форме она похожа на верхушку маяка и расположена прямо по середине дома. Зона застеклена, и из ее окон открывается вид по всем направлениям.

 

Она великолепна. Не понимаю, почему такой зоны нет в каждом доме. Я бы каждый вечер поднималась сюда и читала книгу.

 

Одно из окон открывается с выходом на крышу, где меня ждет Самсон, придерживая створку.

 

— Как классно, — говорю я, выглядывая из окна. Мне нужна минута, чтобы набраться смелости и выйти на крышу. На самом деле я не боюсь высоты, но дом стоит на высоких сваях и


возвышается над ними еще на два этажа.

 

Самсон берет меня за руку и помогает выйти, а потом закрывает окно.

 

Я сбивчиво вдыхаю, выпрямляясь на крыше, потому что до этого момента не осознавала, как высоко мы находимся. Я не смею посмотреть вниз.

 

Отсюда все выглядит иначе. Из-за того, как высоко расположилась крыша этого дома, все прочие дома кажутся маленькими в сравнении с ним.

 

У ног Самсона валяются куски гибкой черепицы рядом с ящиком с инструментами.

 

— Это один из пяти ваших домов для сдачи в аренду?

 

— Нет. Просто помогаю своей подруге Марджори. У нее потекла крыша. — Крыша у дома двухуровневая, один уровень на метр выше другого. Самсон поднимается на второй уровень и опускает руки на бедра.

 

— Иди сюда.

 

Когда я встаю рядом с ним, он указывает в противоположном от океана направлении.

 

— Отсюда виден закат над заливом.

 

Я смотрю туда и вижу, как пылает небо на другой стороне полуострова. Красные, сиреневые, розовые и голубые оттенки вихрем смешались воедино.

 

— Крыша дома Марджори выше всех в окрестностях. Отсюда виден весь полуостров.

 

Я оборачиваюсь кругом, любуясь видом. Залив освещают брызги таких ярких красок, что кажется, будто на него наложили фильтр. Я вижу пляж всюду, докуда видит глаз.

— Красиво.

 

Самсон с минуту внимательно наблюдает за закатом, а потом спрыгивает на нижнюю часть разноуровневой крыши. Подходит

к ящику с инструментами и опускается возле него на колени.


 

Затем кладет на крышу полоску черепицы и начинает ее приколачивать.

 

Глядя, как он передвигается по крыше, будто по ровной поверхности, я начинаю чувствовать себя неуверенно, стоя на ногах, и присаживаюсь.

 

— Вот чего я хотел, — говорит он. — Знаю, что ты любишь рассвет, поэтому хотел, чтобы ты увидела закат отсюда.

 

— Вообще сегодняшний рассвет поверг меня в уныние. Он кивает, будто понимает, что именно я имею в виду.

 

— Ага. Бывает такая красота, на фоне которой все остальное уже не производит сильного впечатления.

 

Какое-то время я молча наблюдаю за ним. Парень прибивает около пяти кусков черепицы, пока небо не поглощает почти весь свет, под которым он работает. Он знает, что я наблюдаю за ним, но почему-то на этот раз я смотрю на него без смущения.

 

Возникает чувство, что он предпочитает, чтобы я была здесь, а не где-то еще. Почти такое же ощущение возникает по утрам, когда мы молча сидим каждый на своем балконе.

 

Его волосы намокли от пота и выглядят более темными, чем обычно. На шее у него висит цепочка, и каждый раз, когда парень двигается, я замечаю белый след под ней на его загорелой коже. Видимо, он никогда ее не снимает. Тонкая черная цепочка с кусочком дерева в качестве кулона.

 

— У твоей подвески есть значение?

 

Он кивает, но не объясняет, какое в нем кроется значение, а молча продолжает работать.

 

— Ты расскажешь мне, что она значит? Самсон мотает головой.

 

Ну ладно.

 

Я вздыхаю. Чего я добиваюсь, пытаясь завести с ним беседу? Я

 

забыла, каково это.

— Ты сегодня завела собаку? — спрашивает он.


— Пошла прогуляться. А он увязался следом.

— Я видел, как ты его кормила. Теперь он не уйдет.

— Я не против.

Самсон поглядывает на меня и вытирает пот со лба рукой.

— Что Сара с Маркосом собираются сегодня делать?

 

— Она говорила что-то про пикник на пляже, — пожимаю плечами я.

 

— Отлично. Умираю с голоду. — Он продолжает прибивать черепицу к крыше.

 

— Кто такая Марджори? — спрашиваю я.

 

— Хозяйка этого дома. Ее муж умер пару лет назад, так что я помогаю ей время от времени.

 

Интересно, скольких жителей округи он знает. Он вырос в Техасе? Где он учился? Почему собрался в армию? У меня так много вопросов.

— Давно ты владеешь здесь домами?

— Я не владею домами, — возражает он. — Отец владеет.

— И как давно твой отец владеет этими домами?

Самсон отвечает не сразу.

— Я не хочу говорить о домах моего отца.

 

Я покусываю губу. Похоже, многие темы с ним под запретом. Меня это раздражает, потому что лишь распаляет мое любопытство. Я нечасто встречаю людей, которые, как и я, хранят секреты. Большинству людей нужен слушатель. Кто-то, кому они могут выговориться. Самсону слушатель не нужен. И мне тоже. Возможно, именно по этой причине наши с ним разговоры воспринимаются иначе, чем разговоры с другими людьми.

 

Наши разговоры как кучка пятен. Как капли чернил с огромными пустотами на белом листе.

 

Самсон начинает собирать инструменты в ящик. На улице еще светло, но скоро стемнеет. Он встает и поднимается на второй уровень крыши и садится на край рядом со мной.


Он так близко, что я чувствую жар, исходящий от его тела.

 

Парень упирается локтями в коленки. Он очень красивый. Сложно не засматриваться на таких людей. Но мне кажется, что его обаяние больше связано с тем, как он себя ведет, нежели с тем, как он выглядит. По-видимому, в нем есть артистизм.

 

В нем точно есть скрытая сторона, из-за чего он кажется погруженным в себя. А может, он просто сдержанный.

 

Что бы ни придавало его образу целостности, я ловлю себя на том, что рассматриваю его как проект, за который мне хочется взяться. Как сложную задачу. Мне хочется раскрыть его и увидеть, что есть такого внутри него, отчего он оказался единственным человеком на свете, пробудившим во мне искренний интерес.

 

Самсон потирает нижнюю губу подушечкой пальца, и конечно, когда он заговаривает, мой взгляд уже оказывается прикован к его рту.

 

— Был тут один рыбак, который часто здесь бывал, — говорит он. — Его звали Рейк. Он жил на лодке и плавал вдоль побережья отсюда до острова Саус-Падре. Иногда он бросал якорь прямо там, плыл до пляжа и присоединялся к разным людям за пикником. Я мало что о нем помню, но точно помню, что он любил писать стихи на клочках бумаги и раздавать их людям. Думаю, это восхищало меня в нем больше всего. Он был этаким бесстрашным рыбаком, который писал стихи. — Самсон улыбается, говоря об этом. — Помню, когда-то считал его недосягаемым мифическим существом. — Его улыбка меркнет, и он замолкает на миг. — В две тысячи восьмом налетел ураган Айк. Он разрушил большую часть острова. Я помогал расчищать завалы и нашел лодку Рейка на краю полуострова в Гилкристе. Она разлетелась в щепки. — Самсон смотрит на свой кулон, теребя его пальцами. — Я взял обломок его лодки и сделал этот кулон.

 

Он смотрит в океан, водя кулоном вперед и назад вдоль


цепочки.

 

— Что случилось с Рейком? Самсон смотрит на меня.

 

— Я не знаю. По сути, он не был местным жителем, так что его не отнесли к числу погибших или пропавших без вести. Но он бы ни за что не бросил свою лодку даже во время урагана. Честно говоря, не думаю, что жители всерьез бросились на его поиски. Сомневаюсь, что кто-то вообще заметил, что он пропал после урагана.

 

— Ты заметил.

 

Выражение лица Самсона меняется от моих слов. Он полон печали, которая отчасти вырывается наружу. Мне это не нравится, потому что я, судя по всему, проникаюсь печалью. Я чувствую, будто он этим взглядом цепляет мою душу.

 

Самсон вовсе не тот, кем я его сочла в нашу первую встречу. Не знаю, как это все осмыслить. Признавая, что он вовсе не такой, как я полагала, я испытываю разочарование в самой себе. Я никогда не считала себя склонной к резким оценкам, но, похоже, что я такая. Я осудила его. Осудила Сару.

 

Я отвожу от него взгляд и встаю. Спускаюсь на нижний уровень крыши и, дойдя до окна, оборачиваюсь. Мы молча обмениваемся взглядами несколько секунд.

 

— Я ошибалась на твой счет. Самсон кивает, не отводя взгляда.

— Ничего страшного.

 

Он говорит искренне, будто действительно не держит на меня

 

зла.

 

Я нечасто встречаю людей, у которых, как мне кажется, могу чему-то научиться, но он, возможно, разгадал меня лучше, чем я его. Мне это кажется привлекательным.

 

Именно по этой причине я ухожу с крыши и спускаюсь вниз, ощущая такую тяжесть, которой не испытывала, поднимаясь


сюда.

Когда я выхожу на улицу, пес ждет меня на том же месте.

Смотрит на меня с оживлением и начинает вилять хвостом, когда

я дохожу до нижней ступеньки.

 

— Смотри-ка, какой ты послушный. — Я наклоняюсь погладить его. У него спуталась шерсть. Это бедное, не знавшее любви существо напоминает мне меня саму.

— Это твоя собака?

 

Я следую за голосом и вижу женщину, сидящую за столиком возле дома. Она роется в лежащей у нее на коленях сумке. Она в возрасте, наверное, ей около семидесяти лет. Должно быть, это Марджори.

 

— Не знаю, — отвечаю я, глядя на пса. — Мы только познакомились.

 

Я подхожу ближе к столу. Собака идет следом.

— Ты подруга Самсона? — спрашивает женщина.

 

— Не знаю, — повторяю я свои же слова. — С ним мы тоже только познакомились.

 

Марджори смеется.

 

— Что ж. Если поймешь его, дай мне знать. Этот парень настоящая загадка.

 

Похоже, не одна я так считаю.

 

— Он хотел, чтобы я увидела открывающийся с вашей крыши вид. Он великолепен. — Оказавшись ближе, я вижу, что женщина чистит от скорлупы пеканы. Я облокачиваюсь на одну из опор, на которых стоит ее дом. — Вы давно знаете Самсона? — интересуюсь я.

 

Она задумчиво приподнимает голову.

 

— Вроде как с начала года. В феврале у меня был сердечный приступ. Не могу управляться, как раньше, так что он заглядывает время от времени, и я нагружаю его работой. Он не жалуется. И не берет с меня плату, так что не пойму, зачем ему это нужно.


 

Я улыбаюсь. Мне нравится, что он не берет с нее денег. Хотя дело явно не в том, что она не может заплатить за помощь. Женщина живет в самом высоком доме, по всей видимости, в самом хорошем округе на полуострове. Дом не самый современный. Он даже немного устарел, но у него есть характер. Чувствуется, что в нем живут, чего не скажешь о большинстве одинаковых, готовых к сдаче домов.

 

— Мне очень нравится ваш дом, — говорю я, осматриваясь. — Как называется этот уровень?

 

— Опорный уровень, — отвечает она и указывает над головой.

 

— Мы считаем этот уровень первым этажом.

 

Я смотрю на другие дома. У одних опорный уровень закрыт. У некоторых среди опор организованы парковочные места. Мне нравится, как все обустроено у Марджори. Гавайский бар, стол для пикников и пара гамаков, подвешенных к опорам.

 

— Некоторые люди делают дополнительные комнаты на опорном уровне, — говорит она. — Новоприбывшие идиоты в соседнем доме сделали там комнату для гостей. Не слишком-то находчиво, но их не интересовало мое мнение. Скоро сами все поймут. Иногда океан — наш сосед, а иногда сожитель. — Марджори жестом подзывает меня подойти ближе. — Вот. Возьми. — Она отдает мне пакет очищенных пеканов.

 

— Не обязательно мне их отдавать, — отвечаю я, пытаясь передать их обратно.

 

Женщина отмахивается.

— Возьми себе. У меня слишком много.

 

Ума не приложу, что мне делать с полкило орехов. Отдам Алане, наверное.

 

— Спасибо.

Марджори кивком указывает на пса.

— Ты уже придумала ему имя?

— Нет.


— Назови его Сыр Пеппер Джек.

— Почему? — смеюсь я.

— А почему нет?

 

Я смотрю на пса. Он не похож на кусок сыра. Сомневаюсь, что бывают собаки, похожие на сыр.

 

— Пеппер Джек, — повторяю я, примеряя кличку. — Чувствуешь себя Пеппер Джеком?

 

— Сыр Пеппер Джек, — поправляет Марджори. — Он заслуживает полного имени.

 

Мне нравится Марджори. Она странная.

 

— Спасибо за пеканы. — Я смотрю на пса. — Пойдем домой, Сыр Пеппер Джек.

 

Глава 11

 

 

Я ходила в небольшую начальную школу. Там и познакомилась с Натали. Школа располагалась всего в паре кварталов от моего дома и была настолько мала, что на каждый класс в ней приходилось лишь по одному учителю. Твой класс — твоя компашка. В начальной школе никому не было дела до денег, ведь мы были слишком малы, чтобы понимать, что к чему.

 

Средняя и старшая школа — совсем другое дело. Школьные городки в них были гораздо больше, и в том возрасте уже деньги определяли твой круг общения. С исключением лишь для редкостно красивых детей. Или, как было в случае с Закари Хендерсоном, известном на Ютьюбе. Он не был богат, но признание в социальных сетях обеспечило ему место в сообществе богатых. Для многих моих сверстников подписчики считаются более значимой валютой, чем деньги.

 

Я была из худшего района города, и все об этом знали. Дети из моих окрестностей, которые были так же бедны, как я,


 

постепенно начали идти на дно. Многие из них пошли по печальным стопам своих родителей и подсели на наркотики. Я никогда не чувствовала себя частью этой компании, потому что изо всех сил старалась быть полной противоположностью своей матери и подобных ей людей.

 

Но в школе это не имело значения. Натали была моей единственной подругой, пока я не стала новичком в волейбольной команде. Несколько девчонок приняли меня, особенно после того, как я стала лучшей в команде, но большинство меня презирали. Они продолжали обращаться со мной так, будто я была хуже них. И не всегда это выражалось в типичной травле. Никто меня не обзывал и не толкал в школьных коридорах. Наверное, многих я слишком пугала, чтобы они могли меня травить.

 

Они знали, что я дала бы сдачи.

 

Дело было в том, что меня избегали. Игнорировали. Меня никогда не приглашали ни в чем участвовать. Уверена, это в существенной степени было связано с тем, что у меня одной из немногих в школе не было ни мобильного, ни домашнего телефона, ни ноутбука. Отсутствие средств связи вне школьных занятий в наше время для кого угодно может стать социально вредным обстоятельством. А может, так я оправдываю, почему я была не у дел большую часть шести последних лет.

 

Сложно не стать озлобленной, когда так много времени проводишь в одиночестве. Еще сложнее не обозлиться на классовую систему общества и богатых людей, ведь чем богаче они были, тем, казалось, меньше признавали факт моего существования.

 

Вот почему мне так сложно сейчас сидеть на пляже среди людей, для которых в школьные годы я наверняка была бы невидимкой. Мне хочется верить, что Сара относилась бы ко мне так же, как относится сейчас, познакомься я с ней в старшей


 

школе. Чем лучше я ее узнаю, тем меньше вижу в ней девчонку, которая намеренно стала бы паршиво обращаться с другими людьми.

 

А Самсон. Как он относился к аутсайдерам?

 

Не все дети из богатых семей в моей школе были говнюками, но многие из них были, и я, по всей видимости, просто сгребла всех под одну гребенку. В глубине души я порой размышляю, стало бы все иначе, если бы я лучше старалась. Больше открывалась людям. Приняли бы меня тогда?

 

Возможно, единственная причина тому, что меня не принимали, кроется в том, что я не хотела быть принятой. Натали была рядом, когда я в ней нуждалась, но у нее был мобильник и другие друзья, которые не давали ей скучать, так что неразлучными нас нельзя было назвать. Не могу даже сказать, что мы были лучшими подругами.

 

Я лишь знаю, что никогда ничего подобного не делала прежде. Никогда не зависала в компаниях. Когда я стала старше и смогла устроиться на работу, то старалась работать как можно больше. Поэтому мне чужды костры, пикники на природе и отдых со сверстниками. Я пытаюсь как-то расслабиться среди этой толпы, но на это потребуется некоторое время. Долгие годы

 

я становилась той, кто я есть. Сложно измениться за пару дней. Вокруг костра собралось человек восемь, но Самсона среди

 

них нет. Он спустился и перехватил бургер, но, поев, сразу вернулся домой. Среди собравшихся я знаю только Маркоса и Сару, но они сидят напротив, и нас с ними разделяет костер. Мне кажется, они других ребят тоже знают плохо. Слышала, как Маркос поинтересовался у одного из парней, откуда тот родом.

 

Видимо, это пляжная фишка. Тусоваться с малознакомыми людьми. Незнакомцы собираются вокруг костра и задают друг другу поверхностные вопросы, пока не напьются как следует и не начнут делать вид, что знакомы всю жизнь.


 

Мне кажется, Сара заметила, что я вся съежилась. Она подходит ко мне и садится рядом. Сыр Пеппер Джек лежит на песке рядом с моим креслом. Сара смотрит на пса и почесывает ему макушку.

 

— Где ты его нашла?

— Он сегодня шел за мной до дома.

— Ты уже дала ему кличку?

— Сыр Пеппер Джек.

 

— Серьезно? — смотрит на меня она. Я пожимаю плечами.

 

— Ну, мне нравится. Надо его потом помыть. У нас есть уличный душ на опорном уровне.

 

— Думаешь, твоя мама разрешит мне его оставить?

 

— Не в доме, но мы можем организовать ему место снаружи. Честно говоря, она, наверное, даже не заметит. Они редко бывают дома.

 

Это я заметила. Алана и Брайан оба приходят поздно и вскоре идут спать. А рано утром уходят снова.

 

— Почему их так долго нет дома?

 

— Они работают в Хьюстоне. Движение на дорогах очень плотное, поэтому вечером по будням они ужинают в городе, чтобы не стоять в пробках. Но летом они берут выходной по пятницам, поэтому у обоих по три выходных на неделе.

 

— Зачем они приезжают сюда с понедельника по четверг? Разве их основной дом не в Хьюстоне?

 

— Мама будет слишком сильно за меня волноваться. Она уже не так строга, как раньше, потому что мне почти исполнилось двадцать, но все равно хочет знать, что каждый вечер я дома в своей постели. И она любит океан. Мне кажется, здесь ей лучше спится.

 

— Кто-нибудь живет в вашем доме в остальное время года?

— Нет, мы берем его в аренду. Приезжаем на праздники или


 

сбегаем сюда на выходные время от времени. — Она перестает гладить Сыр Пеппер Джека и смотрит на меня.

 

— А где ты будешь жить, когда начнется учеба в августе? Вернешься к матери?

 

От ее вопроса у меня сводит живот. Все по-прежнему думают, что я поеду в местный колледж в Кентукки. Стоит ли упоминать, что я до сих пор никому не рассказала о матери.

— Нет. Я…

 

Маркос подходит и поднимает Сару с кресла, перебивая меня на полуслове. Он подхватывает девушку на руки, она визжит и обнимает его за шею, и он бегом уносит ее к воде. Сыр Пеппер Джек подскакивает и начинает лаять от внезапной суматохи.

 

— Все хорошо, — успокаиваю я, положив ладонь ему на голову. — Лежать.

 

Он возвращается на свое место на песке. Я смотрю на дом Самсона и размышляю, чем он занят. Он там с девушкой? Это объяснило бы, почему он не общается сейчас со всеми.

 

Сара с Маркосом ушли купаться, и мне некомфортно сидеть здесь одной. Я никого не знаю из собравшихся людей, а они начинают шуметь. Похоже, я одна не пью.

 

Я встаю и иду прогуляться, чтобы уйти подальше от толпы, пока они не затеяли игру в бутылочку или что-то столь же ужасающее. Сыр Пеппер Джек идет следом.

 

Мне начинает нравиться этот пес. Мне приятна его преданность, но кличка у него слишком длинная. Наверное, буду называть его ПиДжей.

 

В нескольких метрах от толпы на пляже стоит полуразрушенный брошенный замок из песка. ПиДжей подбегает к нему и начинает обнюхивать. Я сажусь на песок возле него и начинаю восстанавливать стены.

 

Жизнь — странная штука. Вот стоишь и смотришь на тело умершей матери, а несколько дней спустя среди ночи в одиночку


 

строишь замок из песка в компании собаки, названной в честь сыра.

 

— Его через час смоет волной.

 

Я поднимаю взгляд и вижу Самсона, стоящего рядом. Увидев его, я испытываю невероятное облегчение, отчего внутри возникает странное ощущение. Его присутствие начинает приносить мне какое-то непонятное чувство комфорта.

 

— Тогда помоги мне построить подпорную стену.

 

Самсон обходит замок и садится с другой стороны от него. Затем смотрит на собаку.

 

— Ты ему нравишься.

 

— Я его накормила. Уверена, он бы и за тобой ходил по пятам, если бы ты дал ему бургер.

 

Самсон наклоняется вперед и начинает прилеплять песок со своей стороны замка. От такого вида у меня на лице расцветает широкая улыбка. Парень без рубашки сидит и играется с песком.

 

Я то и дело бросаю на него взгляд под впечатлением от того, насколько он сосредоточен.

 

— Его зовут Сыр Пеппер Джек, — говорю я, нарушая затянувшееся молчание.

 

Самсон улыбается.

— Познакомилась с Марджори?

— Откуда ты знаешь, что это ее идея?

— У нее две кошки. Их зовут Чеддер и Моцарелла.

— Интересная она женщина, — смеюсь я.

— Да, это верно.

 

Волна накатывает все ближе и немного воды попадает в область, где мы строим замок. Самсон прекращает прихлопывать песок к стенкам руками.

— Ты уже купалась?

— Нет. Я как-то опасаюсь.

— Почему?


 

— Медузы. Акулы. И все прочее, чего не видно под водой. Самсон смеется.

 

— Мы сегодня зависали на крыше трехэтажного дома. В океане гораздо безопаснее, чем на той крыше. — Он встает и отряхивает песок с шорт. — Пойдем.

 

Он идет в воду, не дожидаясь меня. Я смотрю на Маркоса с Сарой, но они далеко в воде.

 

Не понимаю, почему отправиться в воду с Самсоном кажется таким интимным шагом, когда океан так огромен. Я встаю, снимаю шорты и бросаю их рядом с Сыр Пеппер Джеком.

— Приглядывай за ними, — говорю я.

 

Я захожу в воду. Она теплее, чем я ожидала. Самсон на несколько метров впереди меня. Я иду вперед, дивясь тому, как далеко приходится зайти, чтобы вода поднялась хотя бы до колен. Самсон ныряет навстречу волне и скрывается под водой.

 

Когда я захожу по грудь, он вновь показывается из воды. Выныривает в паре метров впереди. Он убирает волосы с глаз и смотрит на меня.

— Видишь? Совсем не страшно.

 

Он приседает и погружается в воду по шею. Мы случайно соприкасаемся коленями, но он делает вид, будто не заметил. Даже не пытается отодвинуться, а я слегка отодвигаюсь, чтобы этого не повторилось. Я еще плохо его знаю и не уверена, что мне хотелось бы подкинуть ему подобную мысль. Еще недавно у него

 

в доме была другая девушка. А я не собираюсь становиться его очередным трофеем.

 

— Марджори дала тебе пеканы? — спрашивает он. Я киваю, и он смеется. — У меня до хрена пеканов, — говорит он. — Теперь я оставляю их на крыльце у других соседей.

— Она весь день этим занимается? Чистит пеканы?

— Практически.

— Откуда она их берет? У нее такие деревья не растут.


 

— Понятия не имею, — отвечает он. — Я не так уж хорошо ее знаю. Мы познакомились всего пару месяцев назад. Я проходил мимо ее дома, а она остановила меня и спросила, не собираюсь ли я в ближайшее время в магазин. Я спросил, что ей нужно, и она ответила, что нужны батарейки. Я уточнил, какого размера, а она сказала: «удиви меня».

 

Я улыбаюсь в ответ, но не от его слов. А потому что мне нравится, как он разговаривает. Его нижняя губа движется как-то по-особенному, когда он говорит, и отвлекает мое внимание на себя.

 

Самсон вновь смотрит на меня, но не в глаза. Я замечаю, как его взгляд опускается к моим губам, и он вновь его отводит. Затем отплывает чуть дальше.

 

Вода уже касается моей шеи. Мне приходится грести руками, чтобы оставаться там, где я достаю до дна.

 

— Сара сказала, что тебе нездоровилось в последние несколько дней, — говорит он.

 

— Мне было нехорошо, но больше в эмоциональном плане, чем в физическом.

 

— Тоскуешь по дому?

Я мотаю головой.

 

— Нет. Совсем не тоскую. — Похоже, он в несвойственном для себя болтливом настроении. Я решаю этим воспользоваться.

 

— Куда ты уходишь каждый день? Чем занимаешься, кроме безвозмездной помощи старушкам?

 

— Просто пытаюсь быть незаметным, — отвечает он.

— Что это значит?

 

Самсон отводит взгляд и смотрит на полную луну, зависшую прямо над поверхностью воды.

 

— Долго объяснять. А я сейчас не в настроении для долгих объяснений.

 

Неудивительно. Похоже, он не хочет далеко заходить в


разговорах.

— Не могу тебя понять, — говорю я.

 

Выражение его лица не меняется, но в голосе слышится изумление.

 

— Не думал, что тебе этого хочется.

 

— Потому что я думала, что уже тебя разгадала. Но, как я уже говорила, я ошибалась. Ты многослойный.

 

— Многослойный? — переспрашивает он. — Как лук или торт?

 

— В точности как лук. Твои слои такие, которые нужно снимать один за другим.

 

— Это ты и пытаешься сделать?

Я пожимаю плечами.

 

— Мне больше нечего делать. Может, буду все лето снимать с тебя слой за слоем, пока ты не ответишь на мой вопрос.

 

— На один я уже ответил. Рассказал про свой кулон.

— Правда, — киваю я, — на этот ты ответил.

— Думаешь, тебя легко прочесть? — спрашивает он.

— Не знаю.

— Нелегко.

— А ты пытаешься?

На миг он выдерживает мой пристальный взгляд.

— Если ты пытаешься.

От его ответа мои колени якорем тянет ко дну.

 

— Сдается мне, мы недалеко продвинемся в изучении друг друга, — говорю я. — Я люблю хранить свои тайны. И мне кажется, что и ты тоже.

Он кивает.

 

— Могу гарантировать, что ты не проберешься даже под первый слой.

 

Что-то подсказывает мне, что проберусь.

 

— Почему ты такой скрытный? Твоя семья известна или вроде


того?

— Вроде того, — отвечает он.

 

Он подплывает все ближе, отчего мне кажется, что притяжение может быть взаимным. Мне сложно представить, чтобы такой привлекательный и богатый парень заинтересовался мной.

 

Я вспоминаю, что чувствовала, когда Дакота впервые меня поцеловал. Поэтому отодвигаюсь от Самсона. Не хочу, чтобы он сказал или сделал что-то, отчего я могу почувствовать себя так, как после первого поцелуя с Дакотой.

 

Больше никогда не хочу испытывать это чувство, но не могу не задуматься, вдруг с Самсоном все будет иначе. Что бы он сказал после поцелуя? Был бы таким же бессердечным, как Дакота?

 

Мы отчего-то развернулись в воде, и я оказалась спиной к пляжу. Будто мы движемся, но так медленно, что даже не замечаем этого. На нижней губе Самсона остались капли воды, и

я не могу оторвать от них взгляда.

 

Мы вновь соприкасаемся коленями. На сей раз я не отодвигаюсь, но контакт длиться не дольше секунды. Когда он прекращается, я испытываю огорчение.

 

Интересно, что чувствует он. Наверное, он не запутался в своих желаниях, как я.

 

— А какая у тебя причина быть скрытной? — спрашивает он. Мгновение я размышляю над ответом.

 

— Наверное, еще не встречала кого-то, кому хотела что-то рассказать.

 

В его глазах читается понимание.

 

— То же самое, — говорит он еле слышно. Затем ныряет и скрывается под водой. Я слышу, как спустя пару секунд он выныривает позади меня. Оборачиваюсь, и теперь он оказывается еще ближе. Наши ноги ощутимо соприкасаются, но никто не


отодвигается.

 

Мне кажется, я еще никогда не чувствовала себя так — будто кровь стремительно мчится по венам. Общение с парнями у меня всегда проходило так, что хотелось увеличить разделявшее нас пространство. Мне непривычно желать, чтобы между мной и другим человеком вовсе не было никакого пространства.

 

— Спроси меня о чем-нибудь, — говорит он. — Я, скорее всего, не отвечу на большинство твоих вопросов, но мне интересно узнать, что хочешь знать обо мне ты.

— Наверно, больше, чем ты расскажешь.

— А ты попробуй.

— Ты единственный ребенок в семье?

Он кивает.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать.

— Где ты вырос?

Он мотает головой, отказываясь отвечать.

— Вопрос даже не навязчивый, — говорю я.

 

— Если бы ты знала ответ, то поняла, что вопрос был навязчивый.

 

Он прав. Задача будет непростая. Но вряд ли он осознает, какой напористой я могу быть. Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет благодаря стремлению к победе.

 

— Сара сказала, что ты собираешься в Военно-воздушную академию.

 

— Да.

— Зачем?

— Семейная традиция.

 

— А, — отвечаю. — Ваша фишка. Значит, твой отец служил в военно-воздушных силах?

 

— Да. И дед тоже.

— Откуда у твоей семьи деньги? В армии немного платят.


 

— Некоторые люди идут в армию ради почета, а не ради денег.

 

— Ты сам хочешь пойти в воздушные силы или делаешь это, потому что от тебя этого ожидают?

 

— Я сам хочу.

— Хорошо.

 

Не знаю, в нем ли дело или виной тому течение, но теперь Самсон еще ближе. Моя нога оказалась между его колен, а бедро время от времени касается его бедра. Возможно, я делаю это специально, к большому своему удивлению. Быть может, и он тоже.

 

— Какое твое любимое животное? — спрашиваю я.

— Кит.

— Любимая еда?

— Морепродукты.

— Любимое занятие?

— Плавание.

 

— Типичные ответы пляжной крысы, — смеюсь я. — Так я ничего не добьюсь.

 

— Задавай правильные вопросы, — многозначительно отвечает он.

 

Еще один вызов. Мы напряженно смотрим друг на друга, пока я обдумываю вопрос, на который очень хочу получить ответ.

 

— Сара сказала, что ты не заводишь отношения, а встречаешься только с теми девушками, которые приезжают сюда на каникулы. Почему?

Он не отвечает. Видимо, еще один запретный вопрос.

— Ладно, слишком личный вопрос. Придумаю другой.

 

— Нет, на этот я отвечу, — возражает он. — Просто пытаюсь решить, как именно. — Он опускается в воду по самый подбородок. Я делаю то же самое. Мне нравится, что сейчас мы способны сосредоточиться только на глазах друг друга. Хотя его


глаза мало что открывают.

— Мне нелегко довериться людям.

 

Я не ожидала услышать такой ответ. Думала, он скажет, что ему нравится быть одному, или даст такой же банальный ответ.

 

— Почему? Тебе разбивали сердце?

Он обдумывает мой вопрос, поджав губы.

 

— Ага, — ровно отвечает он. — Я был раздавлен. Ее звали Дарья.

 

Оттого, что он вслух назвал ее имя, я ощущаю неожиданный, крошечный укол ревности. Мне хочется спросить, что произошло, но я не хочу знать ответ.

— Каково это? — спрашиваю я.

— Когда разбивают сердце?

Я киваю.

Он рукой отгоняет от нас плавающий кусок водоросли.

— Ты никогда не влюблялась?

 

— Нет, — смеюсь я. — Ни капельки. Никогда никого не любила, и никто никогда не любил меня.

 

— Любил, — возражает он. — Семья тоже считается.

 

Я вновь мотаю головой, потому что мой ответ останется неизменным, даже если брать в расчет семью. Отец едва меня знает. Мать вообще была не способна меня любить.

Я отворачиваюсь от Самсона и смотрю на водную гладь.

— У меня не такая семья, — тихо говорю я. — Не у многих

 

людей такие матери, как моя. Не помню даже, чтобы она меня обнимала. Хоть раз. — Я встречаюсь с ним взглядом. — Задумавшись об этом, я вообще теперь не уверена, что меня когда-нибудь обнимали.

 

— Как такое возможно?

 

— Ну, я обнимала людей в знак приветствия. Быстрые объятья при встрече или на прощанье. Но меня никогда… не знаю, как это назвать.


— Не держали в объятьях?

 

— Да, — киваю я. — Пожалуй, это более точное описание. Меня никто никогда не держал в объятьях. Не знаю, каково это. И вообще, стараюсь этого избегать. Мне кажется, будет странно.

— Наверное, все зависит от того, кто тебя обнимает.

 

У меня ком встает в горле. Я сглатываю и согласно киваю, но ничего не говорю.

 

— Меня удивляют твои сомнения в том, что твой отец тебя любит. Кажется, он хороший парень.

 

— Он меня не знает. Мы впервые видимся с тех пор, как мне было шестнадцать. И я о тебе знаю больше, чем о нем.

 

— А это немного.

 

— Именно, — отвечаю я, вновь поворачиваясь к нему лицом. Самсон коленом задевает внутреннюю поверхность моего

 

бедра, и на сей раз я рада, что он не видит ничего ниже моего подбородка, потому что все мое тело покрылось мурашками.

 

— Не думал, что в мире много таких, как я, — говорит он.

 

— Думаешь, мы похожи? — мне хочется смеяться от такого сравнения, но в выражении его лица нет ни капли смеха.

 

— Уверен, у нас гораздо больше общего, чем ты думаешь, Бейя.

 

— Думаешь, ты так же одинок в этом мире, как я?

 

Он поджимает губы и кивает в ответ, и ничего честнее я в жизни своей не видела. Никогда бы не подумала, что у человека с достатком может быть такая же дерьмовая жизнь, как у меня, но по его взгляду я вижу, что это так. Внезапно все в нем кажется мне знакомым.

 

Он прав. Мы похожи, но лишь в самых печальных проявлениях.

 

Когда я заговариваю, мой голос звучит не громче шепота.

 

— Когда я впервые увидела тебя на пароме, то сразу поняла, что тебе досталось от жизни.


Он склоняет голову вправо, и в его глазах что-то мелькает.

— Думаешь, я сломлен?

— Да.

 

Он пододвигается еще ближе, хотя между нами и так почти не осталось пространства. Он сделал это намеренно, и теперь наши тела ощутимо соприкасаются.

 

— Ты права, — тихо говорит он, обхватывая рукой мою левую коленку. — От меня ничего не осталось, лишь чертова горстка обломков. — Он прижимает меня к себе и закидывает мои ноги себе на бедра. Но больше не делает ничего. Не пытается меня поцеловать. Просто соединяет наши тела, будто этого достаточно,

а руками мы продолжаем поддерживать себя наплаву.

 

Я быстро поддаюсь ему. Не знаю, в каком смысле. Возможно, во всех. Потому что сейчас мне необходимо, чтобы он сделал что-то еще. Что угодно. Вкусил меня. Прикоснулся ко мне. Утащил под воду.

 

Мы смотрим друг на друга с минуту, и кажется, будто я смотрю в разбитое зеркало. Он неторопливо подается вперед, но не тянется к моим губам. Прижимается губами к моему плечу, так нежно, едва ощутимо.

 

Я закрываю глаза и вдыхаю.

Никогда не испытывала ничего столь чувственного.

Совершенного.

 

Он опускает одну руку под воду и кладет ее мне на талию. Когда я открываю глаза, его лицо оказывается в паре сантиметров от моего.

 

Долю секунды мы смотрим на губы друг друга, и вдруг всю мою ногу обжигает словно пламенем.

 

— Черт!

Меня что-то ужалило.

 

Что-то обожгло меня до чертиков за миг до поцелуя, и это все моя чертова удача.


 

— Черт, черт, черт. — Я сжимаю плечи Самсона. — Меня что-то ужалило.

 

Он трясет головой, будто пытается выйти из транса. Осознает, что только что произошло.

 

— Медуза, — говорит он. Затем берет меня за руку и тянет к берегу, но нога болит так сильно, что мне трудно идти.

 

— Боже, как же больно.

 

— У Сары в уличной душевой есть бутылка уксуса. Он поможет снять жжение.

 

Поняв, что я едва за ним поспеваю, Самсон наклоняется и подхватывает меня на руки. Мне хочется насладиться тем, что он несет меня на руках, но я сейчас вообще ничем не способна наслаждаться.

 

— Куда она ужалила? — спрашивает он.

— В правую ногу.

 

Когда уровень воды оказывается по колено, Самсону удается ускорить шаг. Он проносится мимо костра и спешит к душевой у опорного уровня дома Сары. Я слышу, как она кричит нам вслед.

— Что случилось?

— Медуза! — кричит Самсон через плечо.

 

В душевой едва хватает места для двоих. Самсон ставит меня на пол, и я, развернувшись, прижимаю ладони к стенке душевой.

 

— Ужалила в верхнюю часть бедра.

 

Он начинает опрыскивать ногу уксусом, и я чувствую, будто в свежую рану на бедре вонзаются крошечные ножи. Закрываю глаза и прижимаюсь лбом к деревянной стенке душевой. Стону от боли.

 

— О боже.

 

— Бейя, — произносит Самсон напряженным глубоким голосом. — Прошу, не издавай такие звуки.

 

Мне слишком больно, чтобы задумываться над смыслом его слов. Я чувствую лишь боль в дополнение к боли, которую


приносит уксус на коже.

— Самсон, больно. Пожалуйста, хватит.

 

— Еще нет, — возражает он, разбрызгивая его по ноге, чтобы покрыть все горящие участки. — Через секунду станет легче.

 

Все он врет, мне хочется умереть.

— Нет, больно. Перестань, пожалуйста.

— Почти закончил.

 

Внезапно после этих слов он останавливается, но не по своей воле. Во внезапной суматохе Самсон пропадает. Я оборачиваюсь

 

и выглядываю из душевой и в тот же миг вижу, как мой отец бьет Самсона в лицо.

 

Парень отшатывается назад и падает через бетонный край фундамента.

 

— Она просила остановиться, сукин ты сын! — кричит на него отец.

 

Самсон встает на ноги и пятится от моего отца. Выставляет руки вперед для защиты, но отец бросается вперед, чтобы ударить его снова. Я хватаю его за руку, но это слабо смягчает силу второго удара.

 

— Папа, перестань!

 

Рядом появляется Сара, и я смотрю на нее, взывая о помощи. Она подбегает к нам и пытается схватить отца за вторую руку, но он уже держит Самсона за горло.

 

— Он помогал мне! — кричу я. — Отпусти его!

 

Отец слегка ослабляет хватку на горле парня, но не отпускает его. У Самсона из носа идет кровь. Уверена, что он мог бы дать отпор, но не делает этого. Лишь мотает головой, глядя на моего отца округлившимися глазами.

 

— Я не… ее ужалила медуза. Я ей помогал.

 

Отец оглядывается через плечо и ищет меня взглядом. Когда он смотрит мне в глаза, я лихорадочно киваю.

 

— Он говорит правду. Он брызгал уксусом мне на ногу.


 

— Но я слышал, как ты сказала… — Отец закрывает глаза, осознав, что в самом деле неверно все понял. Делает глубокий выдох. — Черт. — Он отпускает Самсона.

Кровь уже стекает у парня по шее.

 

Отец упирает руки в бока и несколько секунд пытается совладать с дыханием. Затем жестом велит Самсону идти за ним.

— Пойдем в дом, — бормочет он. — Кажется, я сломал тебе

нос.

 

Глава 12

 

 

Самсон стоит, опершись на столик в гостевой ванной, и прижимает к носу полотенце, чтобы остановить кровотечение. Я сижу на грелке в пустой ванне. Дверь в ванную комнату слегка приоткрыта, и нам слышно все, о чем говорят отец с Аланой, хотя они сейчас в дальнем конце коридора.

 

— Он нас засудит, — говорит отец. Самсон тихо посмеивается.

 

— Я не буду подавать на него в суд, — шепотом говорит он.

— Он не будет подавать на нас в суд, — возражает Алана.

— Откуда тебе знать. Мы едва его знаем, а я сломал ему нос,

— говорит отец.

Самсон смотрит на меня.

 

— Нос не сломан. Он ударил не так сильно. Я смеюсь.

 

— Ничего не понимаю, — доносится голос Аланы. — Зачем ты его ударил?

 

— Они были в уличной душевой. Я подумал, что он…

 

— Мы вас слышим, — кричу я. Не хочу, чтобы он заканчивал эту фразу. Ситуация и так слишком неловкая.

 

Отец подходит к ванной и распахивает дверь.


— Ты пьешь противозачаточные?

О господи.

Алана пытается вывести его из ванной.

— Не в присутствии мальчика, Брайан.

 

Самсон убирает полотенце от лица и смотрит на меня, прищурившись.

 

— Мальчика? — шепотом переспрашивает он.

Во всяком случае, он относится к ситуации с юмором.

 

— Наверное, тебе лучше уйти, — предлагаю я. — Становится слишком неловко.

 

Самсон кивает, но отец снова загораживает выход из ванной.

 

— Я не утверждаю, что тебе нельзя заниматься сексом. Ты почти взрослая. Я лишь хочу, чтобы ты соблюдала меры предосторожности.

 

— Я уже взрослая. Нет тут никакого «почти», — возражаю я. Самсон стоит рядом с моим отцом, но тот, разговаривая со

 

мной, преградил весь дверной проем. Он не замечает, как парень пытается протиснуться мимо него и уйти.

 

— Это единственный выход, — говорит Самсон отцу, указывает ему через плечо. — Выпустите меня, пожалуйста.

 

Отец понимает, что преградил путь, и отходит в сторону.

— Извини, что разбил нос.

 

Самсон кивает и уходит. Мне бы тоже очень хотелось сбежать, но уверена, что в ноге еще остались жгутики, поэтому двигаться очень больно.

 

Отец вновь сосредотачивает внимание на мне.

 

— Алана может отвести тебя к врачу, чтобы тебе выписали таблетки, если ты их еще не принимаешь.

 

— Мы не… мы с Самсоном не… забудь. — Я отталкиваюсь от дна ванны и встаю. — Разговор очень напряженный, а у меня так болит бедро, что кажется, будто оно сейчас отвалится. Мы можем поговорить об этом позже?


Оба кивают, но отец идет за мной следом.

 

— Спроси Сару. Мы открыто обсуждаем такие вопросы, если тебе захочется их обсудить.

 

— Это я уже поняла. Спасибо, — отвечаю я и спешу наверх в свою комнату.

 

Ух ты. Вот, значит, каково иметь участливых родителей? Не уверена, что мне это по нраву.

 

Я иду прямиком к окну спальни и смотрю, как Самсон заходит в свой дом. Включает свет на кухне, упирается локтями в кухонный стол, затем наклоняется и прижимается лбом к гранитной столешнице. Сжимает шею с затылка обеими руками.

 

Не знаю, что и думать. Это значит, что он жалеет о случившемся? Или просто его переполняют эмоции оттого, что его дважды ударили, а он не дал сдачи? Его реакция вызывает во мне череду вопросов, на которые он вряд ли даст мне ответы. Он как сейф, и мне бы очень хотелось иметь ключ.

 

Или взрывчатку.

 

Мне хочется найти повод, чтобы пойти к нему и посмотреть на него поближе, чтобы понять, что именно так сильно его беспокоит. Мне нужно знать, не стало ли причиной то, что он чуть было меня не поцеловал.

 

Попытается ли он сделать это снова, если я дам ему такую возможность?

 

И мне хочется ее дать. Я хочу этот поцелуй почти так же сильно, как не хочу, чтобы он состоялся.

 

У меня осталась его карта памяти. Можно вернуть ее ему. Хотя я еще не посмотрела фотографии. А мне очень хочется сперва их увидеть.

 

В спальне Сары есть компьютер, и, достав карту из рюкзака, я иду в ее комнату.

 

Несколько минут жду, пока загрузятся снимки. Их много. На первых загрузившихся фотографиях запечатлена природа. Все то,


 

что он, по его словам, и фотографирует. Бесчисленные рассветы и закаты. Снимки пейзажа. Фотографии не всегда приятные. Они успокаивающе печальные. На большинстве снимков фокус наведен на случайные объекты вроде мусора, плавающего на поверхности воды, или выброшенной на берег водоросли.

 

Любопытно. Он будто бы специально делает акцент на самых печальных объектах пейзажа, попавших в объектив, но картинка все равно остается целостной и прекрасной.

 

Фотографии, на которых он запечатлел меня, начинают загружаться. Их больше, чем я думала, и он явно начал фотографировать меня еще до того, как я вышла на переднюю палубу парома.

 

На большинстве кадров я в одиночестве наблюдаю закат с боковой палубы парома. На всех снимках он сосредоточил фокус камеры на мне. Больше ни на чем. И судя по другим его фотографиям, видимо, это означает, что он счел меня самым печальным элементом кадра.

 

Один снимок производит на меня особенное впечатление. Камера приближена и сфокусирована на маленькой дырочке на спине моего платья, о существовании которой я даже не знала. Но даже с таким печальным центральным объектом в виде моего платья, кадр все равно потрясающий. Мое лицо вне фокуса, и будь на фотографии кто-то другой, я бы сказала, что это прекрасное произведение искусства.

 

Но я испытываю одно лишь смущение оттого, что он так пристально рассматривал меня, когда я еще не успела его заметить.

 

Я просматриваю все фотографии со мной и замечаю, что нет ни одного снимка, на котором я ем хлеб. Задумываюсь, почему он не стал это фотографировать.

 

Это многое говорит о нем. Я жалею, что так отреагировала, когда он в тот день дал мне денег на пароме. По всей вероятности,


 

Самсон порядочный человек, и снимки на его карте это доказывают.

 

Я вынимаю карту памяти из компьютера. Мне все еще больно

 

и хочется забраться в кровать и заснуть, но я спускаюсь вниз, выхожу из дома и иду через двор. Самсон всегда пользуется черным ходом, и я иду в его направлении. Поднимаюсь по ступенькам и стучу.

 

Жду какое-то время, но не слышу его шагов, и кухню мне отсюда не видно. Но слышу, что сзади меня кто-то есть. Оборачиваюсь, и вижу, что наверху лестницы сидит ПиДжей и смотрит на меня. Слегка улыбаюсь. Мне нравится, что он по-прежнему рядом.

 

Наконец, Самсон открывает дверь. С того момента, как я наблюдала за ним из окна своей комнаты, он успел переодеться. Теперь на нем одна из футболок Маркоса с надписью «ИсПаника», кроме которых он, похоже, ничего не носит. Мне нравится, что он поддерживает идеи Маркоса. Их дружба вызывает умиление.

 

Самсон стоит босиком, и я сама не знаю, почему пялюсь на его ноги. Затем поднимаю взгляд к его лицу.

 

— Возвращаю твою карту памяти. — Я протягиваю карту ему.

 

— Спасибо.

 

— Я ничего не удаляла. Самсон улыбается уголком рта.

 

— Я и не думал, что удалишь.

 

Он отходит в сторону и жестом приглашает меня войти. Я протискиваюсь между ним и дверным косяком и прохожу в темное пространство дома. Он зажигает свет, и я пытаюсь подавить вскрик изумления, потому что изнутри дом еще больше, чем выглядит снаружи.

 

Все кругом белое и бесцветное. Стены, шкафчики, отделка. Пол из темного, почти черного дерева. Я поворачиваюсь кругом,


 

любуясь им и вместе с тем понимая, насколько это место не похоже на дом. В нем нет ни капли души.

 

— Он такой… стерильный. — Я тут же жалею о сказанном. Он не спрашивал моего мнения о доме, но сложно не заметить, каким необжитым он выглядит.

 

Самсон пожимает плечами, будто его не волнует мое мнение.

 

— Это дом под аренду. Они все так выглядят. Очень однотипно.

 

— Здесь так чисто.

 

— Иногда люди арендуют в последнюю минуту. Мне проще держать дома в таком состоянии, чтобы их можно было сдать в любой момент. — Самсон подходит к холодильнику, открывает его и указывает рукой внутрь. В нем почти пусто, если не считать нескольких соусов на дверце. — В холодильнике ничего. В кладовой тоже. — Он закрывает дверцу.

 

— Где ты хранишь еду?

 

Парень жестом указывает на шкаф возле лестницы на второй этаж.

 

— В этом шкафу мы храним все, что хотим спрятать от арендаторов. В нем есть небольшой холодильник. — Затем он указывает на стоящий возле двери рюкзак. — А все остальные свои вещи я храню в этом рюкзаке. Чем меньше вещей, тем проще переезжать из дома в дом.

 

Пару раз я видела его с рюкзаком, но не заострила на этом внимания. Довольно иронично, что, несмотря на огромную разницу в нашем финансовом благосостоянии, мы оба таскаем свою жизнь в рюкзаке.

 

Я смотрю фотографию, висящую на стене возле двери. Единственный в доме предмет с характером. Подхожу к ней. На снимке маленький мальчик лет девяти гуляет по пляжу. Позади него в белом развевающемся платье идет женщина. Она улыбается автору снимка.


 

— Это твоя мать? — Снимок напоминает мне об идеальных образцах фотографий, которые кладут под рамку до покупки.

Самсон кивает.

— А это ты? В детстве?

Он кивает снова.

 

На фотографии у него светлые, почти белые волосы. С тех пор они потемнели, но все равно я считаю их белокурыми. Но не уверена, что зимой они такие же светлые. Похоже, его волосы меняют цвет в зависимости от времени года.

 

Мне любопытно, как выглядит отец Самсона, но здесь нет ни одной его фотографии. А это единственные снимки в этой части дома.

 

Я рассматриваю фотографию, и меня переполняют вопросы. Его мать выглядит счастливой. И он выглядит счастливым. Интересно, что же произошло, раз он стал таким замкнутым и отрешенным. Его мать умерла? Сомневаюсь, что он мне что-то расскажет, если я спрошу.

 

Самсон включает больше света и облокачивается на кухонный стол. Не пойму, как он может вести себя так непринужденно, тогда как у меня все мышцы сводит от напряжения.

— Как твоя нога, лучше? — спрашивает он.

 

Очевидно, что он не хочет говорить ни о фотографии, ни о своей матери, ни о чем-то еще, что лежит глубже под еще одним слоем. Я прохожу на кухню, встаю напротив него и опираюсь о центральный кухонный островок. Тот самый островок, на котором несколько ночей назад сидела Каденс, когда я наблюдала, как он ее целует.

 

Я прогоняю эту мысль из головы.

— Уже лучше. Но сомневаюсь, что опять полезу в воду.

 

— Все будет нормально, — говорит он. — Такое редко случается.

 

— Ага, так ты мне и сказал, а потом это случилось.


Он улыбается.

 

Мне тотчас хочется вернуть тот наш с ним момент. Хочу снова ощутить то, что ощутила, когда он прижал меня к себе и поцеловал в плечо. Но не знаю, как к этому подойти. Здесь так ярко горит свет. Атмосфера совсем не такая, как была в тот миг, когда мы были в воде.

 

Думаю, мне не нравится этот дом.

 

— Как твое лицо? — спрашиваю я. Он проводит ладонью вдоль челюсти.

 

— Челюсть болит сильнее, чем нос. — Он убирает руку и хватается за стол. — Это было мило со стороны твоего отца.

 

— Мило, что он на тебя набросился?

— Нет. Мило, как он за тебя заступился.

 

Я об этом даже не подумала. Отец даже не задумался, услышав, как я прошу прекратить. Но сомневаюсь, что он сделал это исключительно из-за меня. Уверена, он бы заступился за кого угодно в такой ситуации.

 

— Куда ты уезжаешь, когда этот дом берут в аренду? — спрашиваю я, уводя тему разговора от обсуждения моего отца.

 

— Мы одновременно сдаем только четыре дома, так что всегда остается один, в котором можно остановиться. Этот самый дорогой, поэтому его арендуют в последнюю очередь. Я живу в нем большую часть времени.

 

Я озираюсь по сторонам в поисках какого-нибудь предмета вроде фотографии, который дал бы мне подсказку о его прошлом. Ничего нет.

 

— Немного иронично, — замечаю я. — Владеешь пятью зданиями, но ни одно из них не назовешь твоим домом. Твой холодильник пуст. Живешь с рюкзаком, как на чемоданах. Наши жизни на удивление похожи.

 

Он ничего не говорит в ответ. Просто смотрит на меня. Он часто так делает, и мне это нравится. Меня даже не волнует, о чем


 

он думает, когда так смотрит на меня. Мне просто нравится, что он считает меня достаточно интересной, чтобы внимательно рассматривать, даже если мысли его при этом не всегда позитивны. Это значит, что он видит меня. Я не привыкла, чтобы меня видели.

 

— Какая у тебя фамилия? — интересуюсь я. Вид у него изумленный.

 

— Ты задаешь много вопросов.

— Я предупреждала.

— Думаю, теперь моя очередь.

 

— Но я ничего еще толком не узнала. Ты ужасно отвечаешь на мои вопросы.

 

Он не возражает, но и на мой вопрос ответа не дает. Уголки его глаз морщатся, пока он обдумывает вопрос.

 

— Какие у тебя планы на жизнь, Бейя?

 

— Пространный вопрос. Говоришь, как школьный психолог. Он отвечает тихим смешком, который отзывается у меня в

животе.

 

— Какие у тебя планы после окончания лета? — уточняет он. Я размышляю над его вопросом. Стоит ли быть с ним

 

честной? Может быть, если я буду искренней с ним, он сам больше мне откроется.

 

— Я расскажу тебе, но об этом никому нельзя говорить.

— Это секрет?

— Да, — киваю я.

— Я никому не скажу.

 

Я верю ему. Не знаю, почему, ведь я никому не верю. То ли дело в том, что я такая дура, то ли в том, что так сильно к нему неравнодушна, но меня не устраивает ни один из этих вариантов.

 

— Я получила полную стипендию в Пенсильванский университет. Уезжаю в общежитие третьего августа.

 

Он едва заметно приподнимает брови.


— Ты получила стипендию?

— Ага.

— По какому направлению?

— Волейбол.

 

Он неторопливо проводит взглядом по моему телу. В его глазах нет никакого соблазна, только любопытство.

 

— Заметно. — Когда мы вновь встречаемся взглядом, он уточняет: — Что из этого секрет?

 

— Все. Я никому не говорила. Даже отцу.

— Родной отец не знает, что ты получила стипендию?

— Неа.

— Почему ты ему не рассказала?

 

— Потому что тогда он решит, что поступил правильно. А мне пришлось пахать на эту стипендию, потому что он только и делал, что неправильно поступал.

 

Самсон кивает, будто сопереживает мне. Я на миг отвожу взгляд, потому что все мое тело начинает пылать, когда я смотрю на него слишком долго. Боюсь, это заметно.

— Волейбол — твоя страсть?

 

Его вопрос заставляет меня задуматься. Никто раньше не спрашивал меня об этом.

 

— Нет. Честно говоря, я не получаю от этого особого удовольствия.

 

— Почему?

 

— Я упорно трудилась, потому что понимала, что это мой единственный шанс выбраться из города, в котором я выросла. Но никто никогда не приходил посмотреть, как я играю, поэтому сама игра начала повергать меня в уныние. Всех моих товарищей по команде каждый матч поддерживали родители. Ко мне никто не приходил и, наверное, это обстоятельство помешало мне полюбить волейбол в полной мере. — Я вздыхаю и озвучиваю еще больше своих мыслей. — Порой я сомневаюсь, что правильно


 

поступаю, подписываясь на еще четыре года игры. Находясь в команде с людьми, чьи жизни так непохожи на мою, я порой чувствую себя еще более одинокой, чем вне команды.

 

— Тебе не хочется ехать? Я пожимаю плечами.

 

— Я горжусь собой за то, что получила стипендию. И мне хотелось поскорее уехать из Кентукки. Но оказавшись здесь, я впервые за много лет отдыхаю от волейбола и совсем не скучаю по нему. Я начинаю думать, что, возможно, стоит просто остаться здесь и найти работу. Может, возьму академический отпуск. — Последние слова я произношу с долей иронии, но такой вариант начинает казаться мне очень привлекательным. Последние несколько лет я пахала как проклятая, чтобы выбраться из Кентукки. А выбравшись, я чувствую, что мне нужно взять передышку. Пересмотреть свою жизнь.

 

— Ты думаешь отказаться от стипендии в отличном колледже лишь потому, что занятие спортом, которое принесло тебе эту стипендию, порой заставляет чувствовать себя одинокой?

— Мои чувства на этот счет сложнее, чем звучат с твоих слов,

— говорю я.

— Хочешь знать, что я думаю?

— Что?

 

— Я думаю, тебе надо вставлять затычки в уши во время игры и делать вид, будто собравшиеся люди подбадривают тебя.

 

Я смеюсь.

— Я думала, ты озвучишь глубокую мысль.

 

— Я думал, эта мысль и была глубокой, — отвечает Самсон с улыбкой. Когда он улыбается, я замечаю, что на его челюсти начинает проявляться синяк. Но улыбка Самсона меркнет, и он слегка склоняет голову. — Почему ты плакала на балконе той ночью, когда приехала сюда?

 

Я напрягаюсь от его вопроса. Очень резкий переход от


 

разговоров о волейболе. Я не знаю, как отвечать. Особенно в такой ярко освещенной комнате. Возможно, я бы смогла немного расслабиться, если бы не чувствовала себя здесь как в комнате для допросов.

 

— Можешь немного приглушить свет? — прошу я. Похоже, его озадачивает моя просьба.

 

— Здесь слишком светло. Мне не комфортно. Самсон подходит к переключателю и выключает все

 

клавиши, кроме одной. Остается только подсветка у кухонных шкафов, в помещении становится ощутимо темнее, и я тотчас расслабляюсь. Понимаю, почему он не зажигает в доме свет. От яркого света и обилия белых поверхностей ощущаешь себя как в психиатрической лечебнице.

 

Он встает на прежнее место возле стола.

 

— Так лучше? Я киваю.

— Почему ты плакала?

 

Я резко выдыхаю и резко выпаливаю ответ, пока не передумала и не решила ему солгать:

 

— Моя мать умерла за день до моего переезда.

 

Самсон никак не реагирует на мое признание. Мне начинает казаться, что, возможно, отсутствие реакции и есть его реакция.

 

— Это тоже тайна, — добавляю я. — Даже отцу об этом еще не рассказывала.

 

У него мрачное выражение лица.

— Как она умерла?

— От передоза. Я обнаружила ее, когда пришла домой.

— Сочувствую, — искренне говорит он. — Ты в порядке?

 

Я неуверенно дергаю плечом и сразу чувствую, будто все те эмоции, из-за которых я разрыдалась на балконе, вновь стремятся вырваться наружу. Я была не готова к этому разговору. И, честно говоря, не хочу об этом говорить. Несправедливо, что я гадаю, как


 

отвечать на его вопросы, а он ни капли мне не открывается. Рядом с ним я чувствую себя, как водопад, расплескивая всю

себя и свои тайны.

 

Самсон замечает, что мои глаза наполняются слезами, и на его лице отражается сострадание.

 

Он отталкивается от стола и идет ко мне, но я тут же выпрямляюсь и качаю головой. Упираюсь рукой ему в грудь, чтобы он не прикасался ко мне.

 

— Не надо. Не обнимай меня. Теперь ты знаешь, что меня никогда так не обнимали, и будет казаться, что это жест снисхождения.

 

Самсон слегка мотает головой и пристально смотрит на меня.

 

— Я не собирался обнимать тебя, Бейя, — тихо говорит он. Его лицо так близко, что дыхание касается моей щеки, когда он говорит. Чувствую, будто сейчас сползу на пол и хватаюсь за стоящий позади меня стол.

 

Он наклоняется, пока его губы не захватывают мои в поцелуе. Они движутся так мягко, будто приносят извинения, и я принимаю их.

 

Он языком размыкает мои губы, и я впускаю его, сжимая его волосы обеими руками и притягивая еще ближе. Его грудь прижимается к моей груди, наши языки ласкают друг друга в теплых, мягких и влажных прикосновениях.

 

Я хочу этот поцелуй, даже если он произошел лишь потому, что Самсона манит печаль.

 

Парень тянет меня от стола ближе к себе и одним быстрым движением приподнимает, и вот я уже сижу на краю стола, а он стоит между моих ног. Левой рукой он проводит вдоль моего бедра, пока не касается пальцами его внутренней стороны.

 

Меня переполняют ощущения, которые я обычно не испытываю. Тепло, свет, ток.

 

Они пугают меня.


Его поцелуй пугает меня.

 

Мне не остаться неприступной под прикосновением его губ. Я уязвима и чувствую, как моя бдительность слабеет. В этот миг я готова открыть ему все свои тайны, а это не я. Его поцелуй действует на меня так сильно, что я превращаюсь в девушку, которую сама не узнаю. Мне это нравится и в то же время вызывает отвращение.

 

Я изо всех сил стараюсь сосредоточиться на происходящем между нами, но мне сложно прогнать из головы мысли о том, что было между ним и Каденс. Я не хочу быть очередной девчонкой, которую он целует у себя на кухонном столе.

 

Сомневаюсь, что вынесу, если окажусь для Самсона одноразовой вещью, какой оказалась для Дакоты. Я предпочту, чтобы он вовсе меня не целовал, чем позволю этому случиться снова, а потом выгляну вечером в окно спальни и увижу на этом самом месте другую девушку, тонущую в тех же чувствах, которые он пробуждает сейчас во мне.

 

Чувствах, которые пробудил во мне Дакота, а потом, отстранившись, одним жестом разрушил несколько лет моей жизни.

 

Боже, а если Самсон сейчас отодвинется и посмотрит на меня, как смотрел Дакота той первой ночью в его грузовике?

 

Мне становится дурно от этой мысли.

 

Нужен воздух. Свежий воздух. А не воздух из его легких или из этого стерильного дома.

 

Я резко и без предупреждения прекращаю поцелуй. Отталкиваю Самсона в сторону и спрыгиваю со стола, чем сбиваю его с толку. Иду прямиком к двери, избегая его взгляда. Я выхожу на улицу и, схватившись за балконные перила, жадно хватаю воздух.

 

Я достаточно пережила в жизни и не хочу, чтобы какой-то парень менял то, что мне больше всего в себе нравится. Я всегда


 

гордилась собственной непоколебимой силой воли, но он сумел просочиться в меня, будто во мне полно прорех. Дакота никогда не пробирался так глубоко в мою душу.

 

Слышу, как Самсон выходит на улицу. Я не оборачиваюсь на него. Лишь делаю еще один глубокий вдох и закрываю глаза. Но чувствую, что он стоит рядом. Молчаливый, задумчивый, притягательный и таинственный — видимо, таков полный комплект моих любимых черт в парне.

 

Почему я тогда прекратила поцелуй? Может быть, Дакота меня искалечил.

Когда я открываю глаза, Самсон стоит, прислонившись спиной к перилам. Сосредоточенно смотрит себе под ноги.

 

Мы встречаемся взглядом, и мне кажется, будто я вижу, как на меня в ответ смотрят мои же страхи. Мы не разрываем зрительный контакт. Еще никогда в жизни я не смотрела на кого-то так много, как на него, в полном молчании. Мы помногу смотрим друг на друга и мало говорим, но по ощущениям взгляды также эффективны в общении, как разговоры. Или также неэффективны. Я не знаю, что и думать о том, что разворачивается между нами. Иногда все кажется внушительным

 

и важным, и порой воспринимается как полный пустяк.

 

— Я выбрал очень неподходящий момент, чтобы поцеловать тебя, — говорит он. — Прости.

 

Мне кажется, многие люди могли бы согласиться с ним, что неуместно целовать девушку сразу после того — или по причине того, что она рассказала о смерти своей матери.

 

Может быть, у меня не порядок с головой, но я думала, что это идеальный момент. До поры до времени.

 

— Я не поэтому ушла.

— Тогда почему?

 

Я тихо выдыхаю, размышляя, как ответить на его вопрос. Не хочу говорить о том, что в глубине души боюсь, что он не лучше


 

Дакоты. Не хочу говорить и о Каденс или о том, что он встречается только с теми девушками, которые приезжают сюда на выходные. Он ничего мне не должен. Это я заявилась к нему на порог, желая, чтобы это произошло.

 

Я мотаю головой.

— Не хочу отвечать на этот вопрос.

 

Он разворачивается, и мы оба стоим, облокотившись о перила. Самсон ковыряет кусок отслоившейся краски, пока под ним не показывается участок чистой древесины. Он бросает кусок краски за перила, и мы наблюдаем, как тот летит на землю.

 

— Моя мать умерла, когда мне было пять лет, — говорит он.

 

— Мы уплыли на километр отсюда, когда она попала в сильное обратное течение. Когда ее вытащили из воды, было уже слишком поздно.

 

Он поглядывает на меня, возможно, чтобы оценить мою реакцию. Но не он один хорошо умеет скрывать свои эмоции.

 

Мне кажется, он мало кому рассказывал об этом. Тайна за тайну. Быть может, так получится. Возможно, таким путем можно снять с Самсона слой — сбросив сперва слой с себя.

 

— Мне очень жаль, что это случилось с тобой, — тихо говорю я. Оставляю руки лежать на перилах, но слегка наклоняюсь к нему. Прижимаюсь губами к его плечу. Целую его туда, как он целовал меня в воде.

 

Когда я отодвигаюсь, Самсон подносит ладонь к моему лицу. Проводит подушечкой большого пальца по скуле, но едва он наклоняется в попытке поцеловать меня снова, я тут же отодвигаюсь.

 

Я морщусь, смущаясь от собственной нерешительности. Самсон отталкивается от перил, проводит рукой по волосам

 

и смотрит на меня в поисках какого-то ориентира. Понимаю, что посылаю ему противоречивые сигналы, но они отражают все, что творится у меня внутри. Я чувствую себя взбудораженной и


 

сбитой с толку, будто мои нынешние чувства и прошлый опыт смешали вместе в миксере на высоких скоростях.

 

— Прости, — говорю я, разочарованная в себе самой. — У меня был не лучший опыт общения с парнями, и я чувствую себя…

— Нерешительно? — предполагает он.

— Да, — киваю я. — И в смятении.

Он начинает расковыривать тот же кусок древесины.

 

— А какой у тебя был опыт общения с парнями? Я отвечаю вялым смешком.

 

— Парни — это громко сказано. Был только один.

 

— Кажется, ты говорила, что тебе никогда не разбивали сердце.

 

— Не разбивали. Это опыт другого рода.

 

Самсон косится на меня и ждет, когда я продолжу. Но я ни за что не стану продолжать.

 

— Он принуждал тебя к чему-то, чего ты не хотела? — Самсон задает вопрос, напрягая челюсти, будто уже злится за меня.

 

— Нет, — поспешно возражаю я, желая, чтобы он выбросил эту мысль из головы. Но потом вспоминаю свою жизнь в Кентукки и те моменты, что провела с Дакотой. Теперь, уже вне той ситуации, мне все видится иначе.

 

Дакота никогда меня ни к чему не принуждал. Но ни капли не облегчал для меня ситуацию. Мы с ним не были на равных в вопросе о том, кто кем пользовался.

Эта мысль пробуждает другие мрачные мысли. Мрачные

чувства. Глаза начинает щипать от слез, и Самсон замечает, когда

 

я делаю вдох, чтобы их сдержать. Он поворачивается и встает спиной к перилам, чтобы лучше видеть мое лицо.

 

— Что с тобой произошло, Бейя?

 

Я смеюсь, оттого как нелепо, что думаю об этом сейчас. Мне хорошо удается прогонять эти мысли большую часть времени. Я


 

чувствую, что по щеке скатывается слеза, и поспешно вытираю ее.

 

— Это нечестно, — тихо говорю я.

— Что?

— Почему мне в итоге хочется отвечать на все твои вопросы?

— Ты не обязана рассказывать мне о случившемся.

Я встречаюсь с ним взглядом.

— Но я хочу.

— Тогда расскажи, — мягко говорит он.

 

Я смотрю куда угодно, но только не на него. На крышу балкона, потом на пол, на океан за его плечами.

 

— Его звали Дакота, — говорю я. — Мне было пятнадцать. Новенькая в школе. Он был старшеклассником. Парнем, с которым хотели встречаться все девчонки в школе. А все остальные парни хотели быть таким, как он. Я, как и все, была немного влюблена в него. Ничего серьезного. Но как-то вечером он увидел, что я иду домой после волейбола, и предложил подвезти меня. Я отказалась, потому что мне было бы стыдно, если бы он увидел, где я живу, хотя все и так это знали. Он все равно уговорил меня сесть к нему в машину. — Мне как-то удается посмотреть Самсону в глаза. У него опять напряглись челюсти, будто он ждет, что история завершится так, как он предполагал. Но это не так.

 

Не знаю, почему рассказываю ему об этом. Возможно, я

 

подсознательно надеюсь, что услышав мою историю, он оставит меня в покое до конца лета и перестанет быть для меня постоянным мощным отвлекающим фактором.

 

А может быть, я надеюсь, что он скажет мне, что в моем поступке нет ничего страшного.

 

— Он подвез меня до дома, и мы проговорили следующие полчаса. Он сидел в машине на подъезде к моему дому и не осуждал меня. Просто слушал. Мы говорили о музыке и волейболе, и о том, как ему претит быть сыном шефа полиции. А


 

потом… он поцеловал меня. Это было прекрасно. На миг я подумала, что, возможно, я заблуждаюсь на счет того, что думают обо мне люди.

 

Самсон вскидывает брови.

 

— Почему только на миг? Что было, когда он тебя поцеловал? Я улыбаюсь, но не потому, что это приятное воспоминание. А

 

потому, что от этого воспоминания чувствую себя наивной. Будто случившегося стоило ожидать.

 

— Он достал из кошелька две двадцатки и дал их мне. А потом расстегнул джинсы.

 

Самсон смотрит на меня с отсутствующим выражением лица. Большинство людей решили бы, что на этом история заканчивается. Подумали бы, что я бросила Дакоте деньги и вышла из машины. Но по взгляду Самсона я понимаю, что он знает, что все закончилось иначе.

 

Я скрещиваю руки на груди.

 

— Сорок долларов — большие деньги, — говорю я, и по щеке скатывается еще одна слеза. В последний момент она меняет направление и падает на мою губу. Я смахиваю ее и чувствую соленый привкус. — После этого он как минимум раз в месяц подвозил меня до дома. На людях никогда со мной не разговаривал. Я этого и не ждала. Я была не той девчонкой, которой он мог бы щеголять в городе. Я была девчонкой, о которой он не рассказывал даже близким друзьям.

 

Мне хочется, чтобы Самсон сказал что-нибудь, потому что под его пристальным взглядом я продолжаю бессвязно болтать.

 

— Так что, ответ на твой вопрос — нет, он ни к чему меня не принуждал. И, честно говоря, он ни разу даже не упрекнул меня в этом. Он был вполне порядочным парнем в сравнении с…

Самсон тут же перебивает меня.

 

— Когда это случилось впервые, тебе было пятнадцать, Бейя. Не называй этого парня порядочным.


 

Оставшаяся часть предложения застревает у меня в горле, и я молча проглатываю ее.

 

— Порядочный парень предложил бы тебе денег, ничего не ожидая взамен. А то, что сделал он, просто… — Вид у него такой, будто его переполняет отвращение. Не уверена, по отношению в Дакоте или ко мне. Он с раздражением проводит рукой по волосам. — В тот день, когда я дал тебе деньги… ты поэтому подумала, что…

 

— Ага, — тихо отвечаю я.

— Ты же знаешь, что я вовсе не это делал, правда?

 

— Теперь знаю, — киваю я. — Но даже зная это… У меня все равно были те же опасения, когда ты поцеловал меня. Поэтому я вышла сюда. Я боялась, что ты посмотришь на меня, как смотрел Дакота. Я предпочту, чтобы меня вообще не целовали, чем подвергну себя риску вновь почувствовать себя никчемной.

 

— Я поцеловал тебя, потому что ты мне нравишься. Интересно, насколько это соответствует действительности.

 

Его слова правдивы или просто пришлись к месту? Он говорил их раньше?

 

— Каденс тебе тоже нравится? — спрашиваю я. — И все прочие девушки, с которыми ты целовался?

 

Я не пытаюсь его упрекнуть. Мне действительно любопытно. Что чувствуют люди, когда целуют кого-то так часто, как он?

 

Непохоже, что Самсона обидел мой вопрос, но ему явно стало некомфортно. Он слегка напрягается.

 

— Я неравнодушен к ним. Но с тобой все иначе. Это притяжение другого рода.

 

— Лучше или хуже?

На миг он задумывается перед ответом.

— Страшнее.

 

Я тихонько смеюсь. Наверное, не стоит воспринимать его слова, как комплимент, но для меня они звучат именно так,


 

потому что говорят о том, что он испытывает страх, подобный моему, когда мы вместе.

 

— Думаешь, девушкам, с которыми ты проводишь время, нравится быть с тобой? — спрашиваю я. — Что они получают от мимолетной интрижки на выходные?

— То же, что и я.

— И что же это?

 

Теперь ему явно не по себе. Он вздыхает и вновь облокачивается о перила.

 

— Тебе не понравилось, когда я поцеловал тебя?

— Понравилось, — отвечаю я. — Но и нет.

 

Мне уютно находиться рядом с ним, потому что он не осуждает меня. Но это приводит меня в замешательство, ведь если мне комфортно рядом с ним и меня влечет к нему, то почему я начала паниковать, когда он целовал меня?

 

— Дакота отнял у тебя то, чем ты должна была насладиться, и заставил стыдиться этого. Не у всех девушек все так происходит. Девушкам, с которыми я провожу время, это нравится не меньше, чем мне. В противном случае, я бы не допустил, чтобы что-то произошло.

 

— Мне немного понравилось, — признаюсь я. — Просто не все время. Но это явно не твоя вина.

 

— И не твоя тоже, — отвечает он. — И я не стану целовать тебя снова. Только если ты сама попросишь.

 

Я ничего не говорю. Не понимаю, почему его обещание кажется мне и наказанием и великодушным подарком.

Самсон слегка улыбается.

 

— Не буду тебя целовать, обнимать и заставлять снова идти в океан.

 

— Боже, какая из меня веселая компания, — замечаю я, закатывая глаза.

 

— А может, и веселая. Черт, наверное, и из меня тоже.


 

Просто слишком уж много слоев нагромождено поверх нашей натуры, чтобы можно было понять, какие мы в расслабленной обстановке.

 

Я киваю, соглашаясь с ним.

 

— Сара с Маркосом веселые. Но мы с тобой? Мы просто… унылые.

 

Самсон смеется.

— Не унылые. Мы погружены в себя. Тут есть разница.

— Как скажешь.

 

Не знаю, как нам удалось завершить этот вечер и такой разговор с улыбками. Но боюсь, что один из нас испортит момент, если я сейчас же не уйду. Я делаю шаг в сторону.

 

— Увидимся завтра? Его улыбка меркнет.

— Ага. Доброй ночи, Бейя.

— Доброй ночи.

 

Я спешу прочь от него на лестницу. Сыр Пеппер Джек подскакивает и спускается вслед за мной. Когда мы опускаемся до опорного уровня дома, я оборачиваюсь и смотрю на него. Самсон еще не ушел внутрь. Он стоит, облокотившись о перила, и смотрит на меня. Пару метров я шагаю спиной вперед, но потом оказываюсь под домом и больше не вижу его.

 

Когда он скрывается из вида, я останавливаюсь и прислоняюсь спиной к опоре. Закрываю глаза и провожу ладонями по лицу. Мне ни за что не удастся провести рядом с ним все лето и противостоять желанию быть поглощенной им. Но в то же время мне не хочется оказаться поглощенной тем, с кем, в конце концов, придется распрощаться.

 

Возможно, я порой и чувствую себя неуязвимой, но я не Чудо-Женщина.

 

*

Когда я возвращаюсь домой, Алана не спит, а стоит на кухне


 

возле стола над миской мороженого. Вынимает ложку изо рта и улыбается мне.

 

— Тебе лучше?

— Да. Спасибо.

— А как Самсон? С ним все хорошо?

 

— Нормально, — киваю я. — Он сказал, что отец ударил не очень сильно.

 

Алана смеется.

 

— Я удивлена, что твой отец его ударил. Не знала, что он на это способен. — Она жестом указывает на свое мороженое. — Хочешь?

 

Мороженое сейчас просто райское предложение. Нужно как-то охладиться.

 

— С удовольствием.

 

Алана достает из шкафчика еще одну миску, и я сажусь за барную стойку. Она вынимает мороженое из морозилки и кладет его в миску.

 

— Извини, если поставила тебя сегодня в неловкое положение.

 

— Все нормально.

 

Алана подталкивает ко мне миску с мороженым через стол. Я съедаю немного, и оно такое вкусное, что хочется мычать от удовольствия. Но я молчу и ем его так, будто оно всегда было мне доступно. На самом деле, у нас дома его никогда не было. Я привыкла не хранить много замороженных продуктов, потому что отмывать холодильник от растаявшей и испорченной еды после отключения света за неуплату, было малоприятным занятием.

 

— Я могу задать тебе вопрос? — обращается Алана.

 

Я киваю, но не вынимаю ложку изо рта. Меня беспокоит, о чем она может спросить. Надеюсь, не будет спрашивать о моей матери. Алана кажется приятной женщиной, и я не уверена, что


смогу ей солгать, но и правду сейчас рассказывать совсем не хочу.

 

— Ты католичка? Такого я не ожидала.

— Нет. А что?

Она взмахом руки указывает на потолок.

— Видела портрет матери Терезы у тебя в комнате.

— А. Нет. Это просто… скорее сувенир.

Она кивает.

 

— Значит, ты не выступаешь против контрацепции по религиозным соображениям?

 

А, вот оно что.

Я отвожу от нее взгляд и смотрю в миску с мороженым.

— Нет. Но и не принимаю их сейчас. Я не… ну понимаете.

— Не ведешь половую жизнь? — непринужденно уточняет

она.

— Ага. Больше не веду, во всяком случае.

 

— Что ж, — продолжает она. — Рада слышать. Но если считаешь, что этим летом может возникнуть ситуация, в которой все изменится, не помешает быть к этому готовой. Могу записать тебя на прием.

 

Я отправляю в рот еще ложку мороженого, чтобы не отвечать. Наверняка она замечает, как у меня вспыхнули щеки.

 

— Тут нечего стесняться, Бейя.

 

— Знаю, — отвечаю я. — Просто я не привыкла обсуждать такие вопросы.

 

Алана небрежно бросает ложку в пустую тарелку и относит

ее к раковине.

— Твоя мать не говорит с тобой на такие темы?

Я вонзаю ложку в мороженое.

— Нет.

Алана оборачивается и молча смотрит на меня с минуту.

— Какая она?


— Моя мать?

— Да, — кивает она. — Твой отец сам плохо ее знал, и мне

 

всегда было любопытно. Похоже, она отлично справилась с твоим воспитанием.

 

Я смеюсь.

 

Жалею, что рассмеялась, потому что из-за моей реакции у Аланы возникает еще дюжина вопросов. Беру еще ложку мороженого и пожимаю плечами.

— Она совсем не такая, как вы.

 

Я таким образом хотела сделать ей комплимент, но, похоже, что Алана озадачена моим ответом. Надеюсь, она не сочла мои слова оскорбительными, но не хочу объяснять, что я имела виду, иначе в итоге расскажу ей правду. Хочу приберечь новость о смерти моей матери для отца. Мне кажется, сначала я должна рассказать ему, а уже потом Алане.

 

И мне точно следовало рассказать ему перед тем, как говорить Самсону. Но по какой-то причине я, видимо, не могу хранить от Самсона секреты.

Я отталкиваю от себя полупустую миску с мороженым.

 

— Я хочу начать пить противозачаточные. Мы с Самсоном не… — Я смотрю в потолок и шумно выдыхаю. — Вы понимаете, что я имею в виду. Хочу подстраховаться, просто на всякий случай.

 

Господи, как же сложно об этом говорить. Особенно с женщиной, с которой мы, по большому счету, едва знакомы.

Алана улыбается.

— Запишу тебя на завтра на прием. Пустяки.

— Спасибо.

 

Алана отворачивается, чтобы вымыть мою тарелку. Я, пользуясь случаем, спешу уединиться наверху. Уже почти захожу

в свою спальню, как вдруг слышу голос Сары.

 

— Постой-ка, Бейя. Мне нужен подробный отчет.


 

Я замираю и смотрю в ее комнату. Дверь открыта, и они с Маркосом сидят на кровати. Она смотрит на своего парня и машет рукой.

— Можешь идти домой.

Судя по его виду, он не привык, чтобы его прогоняли.

 

— Ну ладно. — Он встает, но наклоняется поцеловать Сару. — Люблю тебя, хоть ты и выгоняешь меня.

 

Сара улыбается.

 

— Я тоже тебя люблю, но теперь у меня есть сестра, так что тебе придется делиться. — Она хлопает рукой по матрасу, где только что сидел Маркос, и смотрит на меня. — Иди сюда.

Маркос салютует мне и выходит из комнаты.

— Закрой дверь, — велит ему Сара.

 

Я подхожу к кровати и сажусь. Сара ставит телевизор на паузу и садится лицом ко мне.

 

— Ну, как прошло?

Я облокачиваюсь на изголовье.

 

— Твоя мама заманила меня на кухню мороженым и завела разговор о моей сексуальной жизни.

 

Сара закатывает глаза.

 

— Никогда не ведись на трюк с мороженым. Она постоянно его проворачивает со мной. Но я не об этом говорила, ты же знаешь. Я видела, как ты шла к дому Самсона.

 

Я раздумываю, стоит ли говорить Саре о нашем поцелуе, но мне кажется, что пока лучше хранить это в секрете. По крайней мере, пока не разберусь, хочется ли мне, чтобы это повторилось.

— Ничего не было.

Она киснет и падает на спину.

— Тьфу. Я хотела пикантных подробностей.

— Их нет. Извини.

 

— Ты хотя бы пыталась строить ему глазки? — спрашивает она и вновь садится. — Самсону не много надо, чтобы присосаться


 

к девчонке. Если у нее есть пара сисек и она дышит, ему сойдет. От ее слов мой желудок ухает вниз.

 

— Такая информация должна распалить мое желание? Этого не произошло.

 

— Я преувеличиваю, — говорит она. — Он привлекателен и богат, понятно, что девчонки бросаются на него, и иногда он подхватывает. Какой парень не стал бы?

— Я не бросаюсь на людей. Я их избегаю.

— Но ты ходила к нему домой.

Я приподнимаю бровь, но ничего не говорю.

Сара улыбается, будто ей достаточно такого ответа.

— Может, сходим завтра вечером на двойное свидание?

 

Я не хочу ее раззадоривать, но не могу сказать, что против ее предложения.

 

— Принимаю твое молчание как знак согласия, — говорит

она.

Я смеюсь. Потом издаю стон и прячу лицо в ладонях.

 

— Тьфу. Как все запутано. — Я опускаю руки и, сползая по кровати, смотрю в потолок. — Мне кажется, я слишком много об этом думаю. Пытаюсь вспомнить все причины, почему это плохая идея.

 

— Назови хотя бы несколько, — предлагает Сара.

— Я не умею строить отношения.

— Самсон тоже.

— Я уезжаю в августе.

— Как и он.

— Вдруг мне будет больно, когда мы расстанемся?

— Скорее всего, будет.

— Зачем же мне тогда соглашаться на это?

 

— Потому что чаще всего приятно проведенное время, которое заканчивается болью, стоит этой боли.

 

— Откуда мне знать. Я никогда не проводила время приятно.


— Да, это я вижу, — говорит она. — Без обид.

— Я не обижаюсь.

 

Я поворачиваюсь посмотреть на Сару. Она лежит на боку, подперев голову рукой.

 

— Я еще никогда не испытывала к кому-то чувств. Если это случится, насколько больно мне будет, когда лето закончится?

Сара качает головой.

 

— Перестань. Ты загадываешь слишком далеко вперед. Лето создано для того, чтобы думать только о сегодняшнем дне. Не про завтра. Не про вчера. Только сегодня. Так чего ты хочешь прямо сейчас?

 

— Прямо сейчас?

— Да. Чего ты хочешь прямо сейчас?

 

— Еще одну миску мороженого. Сара садится с широкой улыбкой.

— Черт возьми, как здорово иметь сестру.

 

Мне нравится, что Сара даже не дернулась, когда я заговорила о мороженом. Может быть, я не так уж плохо на нее влияю. Пусть я не такая задорная и радостная, как она, но зная, что она начинает получать удовольствие от еды и уже не так сильно переживает из-за веса как в день моего приезда, я задумываюсь, что, возможно, тоже могу сделать вклад в нашу дружбу.

 

Как же нова для меня мысль о том, что мое присутствие тоже может быть ценным.

 

Глава 13


 

 

Будильник на моем телефоне звенит еще до восхода солнца. Надо, наверное, отключить эту хреновину, но есть нечто

волнующее в том, чтобы наблюдать рассвет и между делом


взглянуть мельком на Самсона.

 

Я встаю с кровати в одной футболке, в которой заснула вчера вечером. Надеваю пару шортов на случай, если Самсон уже проснулся и стоит у себя на балконе.

 

Я проснулась всего секунд десять назад, а уже дважды о нем подумала. Похоже, отказав ему вчера, я мало чего добилась.

 

Отпираю двери на балкон и раздвигаю их в стороны. И кричу.

 

— Ш-ш-ш, — успокаивает Самсон со смехом. — Это всего лишь я.

 

Он сидит в плетеном уличном кресле, закинув ноги на перила. Я прижимаю ладонь к груди и вздыхаю, чтобы успокоиться.

— Что ты здесь делаешь?

— Тебя жду, — отвечает он непринужденно.

— Как ты сюда попал?

 

— Прыгнул. — Он поднимает руку и показывает мне локоть. Он весь в крови. — Твой балкон оказался дальше, чем казалось с моей ограды, но я справился.

 

— Ты ненормальный? Он пожимает плечами.

 

— Если бы не допрыгнул, тут не высоко падать. Приземлился бы на крышу балкона под нами.

 

Это правда. Он не упал бы на землю, благодаря расположению дома, но все же. Ему нужно преодолеть около метра в прыжке безо всякой опоры внизу.

 

Я сажусь рядом. Кресло двухместное, но все же маленькое, и мы соприкасаемся друг с другом. Наверное, этого он и добивался, иначе сел бы в одно из одноместных кресел.

 

Я откидываю голову на спинку кресла, отчего оказываюсь еще ближе к нему, чем рассчитывала, а головой прижимаюсь к его плечу, но у меня не возникает неприятных ощущений.


 

Мы смотрим на воду и тонкую полоску солнца, выглядывающую над ее поверхностью и смотрящую на мир.

 

Следующие несколько минут мы сидим в тишине и вместе смотрим, как восходит солнце. Должна признать, мне больше нравится наблюдать рассвет, когда Самсон сидит на моем балконе, а не на своем.

 

Парень упирается подбородком мне в макушку. Жест едва заметный, но даже такое легкое и молчаливое проявление привязанности ощущается мной как взрыв. Не знаю, как все внутри меня воспринимается таким громким, когда внешняя часть мира еще спит.

 

Солнце уже на три четверти показалось над горизонтом.

Нижняя его часть все еще будто погружена в океан.

 

— Мне надо идти, нужно помочь одному парню починить переезд через песчаную полосу на острове. Хотим все сделать, пока не стало слишком жарко. Какие у тебя планы?

 

— Наверное, лягу обратно и посплю до полудня. Потом Сара вроде как хотела пойти на пляж.

 

Он убирает руку со спинки кресла. Мой взгляд блуждает

вдоль его тела, пока он встает. Перед уходом он смотрит на меня.

— Ты рассказала Саре, что мы целовались?

— Нет. А мы храним это в секрете от них?

 

— Нет, — отвечает он. — Просто мне интересно, рассказала ты ей или нет. Я не знал, станет ли Маркос поднимать сегодня эту тему. Хотел, чтобы наши версии событий совпадали.

— Я не рассказала ей.

Он кивает и идет к перилам.

— Я не против, если ты расскажешь. Я не поэтому спросил.

— Перестань беспокоиться о моих чувствах, Самсон.

Он смахивает волосы со лба.

— Тут я бессилен.

Он неторопливо пятится назад.


— Что ты делаешь? Опять собираешься прыгать?

— Тут недалеко. Я справлюсь.

Я закатываю глаза.

 

— Все еще спят. Спустись вниз и выйди через дверь, пока руку не сломал.

 

Он осматривает покрытый кровью локоть.

— Да, наверное, лучше так.

 

Я встаю и иду вместе с ним в свою спальню. Мы уже подходим к двери, когда он останавливается и смотрит на портрет матери Терезы на комоде.

— Ты католичка?

— Нет. Просто странным образом сентиментальна.

— Я бы не подумал, что ты сентиментальна.

— Потому я и сказала, что странным образом.

 

Он смеется и выходит за мной из комнаты. Спустившись к подножию лестницы, мы оба замираем.

 

На кухне возле кофеварки стоит мой отец. Устремляет взгляд

 

к лестнице и видит нас с Самсоном. Я вдруг чувствую себя ребенком, которого поймали на лжи. Мне никогда еще не приходилось испытывать на себе родительское наказание. Мать для этого уделяла мне слишком мало внимания, поэтому я не знаю, что сейчас будет. Я немного нервничаю, потому что вид у отца недовольный. Он смотрит мимо меня на Самсона.

 

— Да, это не нормально, — говорит отец.

 

Самсон делает шаг вперед и выставляет перед собой руки для защиты.

 

— Я не ночевал здесь. Не бейте меня больше, пожалуйста. Отец смотрит на меня в ожидании объяснений.

 

— Он пришел пятнадцать минут назад. Мы наблюдали рассвет на балконе.

 

Отец снова сосредотачивает внимание на Самсоне.

— Я пробыл на кухне гораздо дольше пятнадцати минут.


 

Если ты пришел пятнадцать минут назад, то как попал в дом? Самсон почесывает шею у затылка.

 

— Я... эээ… прыгнул? — Он поднимает руку, чтобы показать отцу окровавленный локоть. — Еле справился.

 

Отец с минуту смотрит на него и качает головой.

 

— Придурок, — бормочет он. Затем наполнят свою кружку и спрашивает: — Кто-нибудь хочет кофе?

 

О. А он быстро отошел.

— Нет, спасибо, — благодарит Самсон, направляясь к двери,

и смотрит на меня. — Увидимся?

 

Я киваю, и Самсон приподнимает бровь, многозначительно на меня глядя. Я улыбаюсь и еще какое-то время после его ухода смотрю на дверь. Отец прокашливается, возвращая меня в реальность. Я смотрю на него в надежде, что разговор окончен.

 

— Я не откажусь от кофе, — говорю я, пытаясь отвлечь его внимание.

 

Отец достает кружку из шкафа и наливает мне кофе.

— Ты пьешь черный?

 

— Нет. С сахаром и сливками, сколько влезет в кружку. — Я сажусь на стул за барной стойкой, пока отец готовит мне напиток.

Закончив, он пододвигает кружку ко мне.

 

— Даже не знаю, как относиться к тому, что только что произошло.

 

Я отпиваю кофе, уставившись в кружку, лишь бы не смотреть на отца. Отставив ее на стол, я сжимаю ее руками.

 

— Я тебя не обманываю. Он не ночевал.

— Пока что, — замечает отец. — Я тоже когда-то был

 

подростком. Его балкон в метре от твоего. Сегодня вы просто наблюдаете рассвет, но ты приехала на все лето. Мы с Аланой не разрешаем Саре приводить парней на ночь. Будет справедливо, если те же правила будут касаться и тебя.

 

— Ладно, — киваю я.


 

Отец смотрит на меня так, будто не уверен, соглашаюсь ли я всерьез или чтобы просто ему угодить. Честно говоря, я сама не знаю.

 

Он облокачивается на стол и делает глоток кофе.

— Ты всегда так рано встаешь? — спрашивает он.

 

— Нет. Самсон хотел, чтобы я увидела рассвет, и поставил будильник на моем телефоне.

 

Отец машет рукой на дверь, через которую ушел Самсон.

— Так он… вы встречаетесь?

 

— Нет. Я уезжаю в Пенсильванию в августе и не хочу, чтобы у меня был парень.

 

Отец смотрит на меня, прищурившись.

— В Пенсильванию?

Черт.

Случайно вырвалось.

 

Я тут же опускаю взгляд в кружку. В горле встал ком от волнения. Я медленно выдыхаю.

 

— Ага, — бормочу я. Больше ничего не говорю. Может, он не будет допытываться.

 

— Почему ты едешь в Пенсильванию? Когда ты приняла это решение? Что вообще в Пенсильвании?

 

Я крепче сжимаю кружку.

 

— Я хотела рассказать тебе. Просто… ждала подходящего момента. — Я вру. Я вообще не собиралась говорить ему, но теперь придется. —Я получила стипендию по волейболу вПенсильванском университете.

 

Отец непонимающе буравит меня взглядом. Никакого удивления, волнения или злости. Только прямой, непроницаемый взгляд.

— Серьезно?

 

— Да. Полная стипендия, — киваю я. — Переезжаю третьего августа.


Выражение его лица остается таким же пустым.

— Когда ты узнала?

 

Я делаю глоток кофе, пытаясь решить, стоит ли говорить ему правду. Она может лишь разозлить его.

 

— На первом году учебы в старшей школе, — тихо отвечаю я. Он закашливается.

 

Вид у него крайне удивленный. Или обиженный, не могу понять.

 

Он молча отходит от стола и направляется к окну. Смотрит на океан, стоя спиной ко мне. Спустя примерно полминуты, проведенных в тишине, он оборачивается и вновь смотрит на меня.

 

— Почему ты не рассказала мне?

— Не знаю.

 

— Бейя, это очень важно. — Он подходит ко мне. — Надо было мне рассказать. — Отец замирает на полпути. Я вижу, что он озадачен. — Если ты получила полную стипендию, то почему твоя мать сказала, что тебе нужно оплатить обучение в местном колледже?

 

Я ровно выдыхаю, сжимая шею руками. Упираюсь локтями в стол и беру паузу, чтобы обдумать ответ.

 

— Бейя?

 

Я мотаю головой, чтобы он помолчал хотя бы мгновение. Сжимаю лоб ладонью.

 

— Она соврала тебе, — говорю я и отношу кружку в раковину. — Я вообще не знала, что она просила у тебя денег. Она про стипендию тоже не знала, но могу поручиться, что все деньги, что ты присылал ей на обучение, вообще для меня не предназначались.

 

Я выливаю остатки кофе в раковину и споласкиваю кружку. Когда я вновь оборачиваюсь к отцу, вид у него подавленный. Озадаченный. Он открывает рот, будто собирается что-то сказать,


но захлопывает его и качает головой.

 

Уверена, ему о многом нужно подумать. Мы не говорим о моей матери. Сейчас я, наверное, впервые сказала ему что-то плохое о ней. И хотя мне бы хотелось рассказать о том, насколько непутевой матерью она была, на часах половина седьмого утра, и

я не могу говорить сейчас об этом.

 

— Я иду обратно в кровать, — говорю я и направляюсь к лестнице.

 

— Бейя, погоди.

 

Я останавливаюсь на второй ступеньке и неторопливо поворачиваюсь. Он стоит, уперев руки в бока, и напряженно на меня смотрит.

— Я горжусь тобой.

 

Я киваю, но как только отворачиваюсь и иду наверх, чувствую, как во мне закипает злость.

 

Я не хочу, чтобы он мной гордился.

Именно по этой причине я ничего ему не рассказывала.

 

И пускай сейчас он вроде как старается ради меня, я все равно полна обиды за то, что большая часть моей жизни прошла без его участия.

 

Я не допущу, чтобы мне стало приятно от его слов, и не позволю им стать оправданием тому, что он посредственно выполнял родительские обязанности.

 

Конечно, ты гордишься мной, Брайан. Но тебе стоит гордиться мной лишь по той причине, что я каким-то чудом сумела выжить в детстве своими силами.

 

Глава 14


 

 

Когда Самсон ушел сегодня утром, я больше не смогла заснуть, сколько ни пыталась. Возможно, виной тому непростой


разговор с отцом.

 

После ланча Сара поставила на пляже шезлонги и зонт, и я, видимо, все же задремала в какой-то момент, потому что только что проснулась. На руке остался след от слюны.

 

Я лежу на животе, отвернувшись от Сары, и открываю глаза. Вытираю руку и приподнимаюсь, чтобы перевернуться на спину.

 

Устроившись, я поворачиваю голову а Сару, но вижу не ее. Самсон.

 

Он заснул на ее шезлонге.

 

Сажусь и бросаю взгляд на воду. Сара с Маркосом на досках далеко в океане.

 

Затем смотрю время на телефоне: четыре часа дня. Я проспала полтора часа.

 

Ложусь обратно и смотрю на спящего Самсона. Он лежит на животе, сложив руки под головой. На нем кепка, надетая козырьком назад, и солнцезащитные очки. Он без рубашки, что хорошо.

 

Я поворачиваюсь набок и, подперев голову рукой, смотрю на него какое-то время. Я очень мало знаю о том, что формирует целостность его личности, но мне как будто известно, каким человеком это его сделало.

 

Может быть, незачем знать прошлое человека, чтобы понимать, кем он стал в настоящем. А его внутренний мир, который я стала постепенно узнавать, только усиливает его внешнюю привлекательность. Настолько, что я думаю о нем почти каждую секунду.

 

Я ловлю себя на том, что сосредоточила свое внимание на его губах. Не знаю, почему так распсиховалась, когда он поцеловал меня прошлой ночью. Возможно потому, что я все еще пытаюсь уложить в голове, что прошлая неделя произошла на самом деле.

 

Все разом будто сошлось в одном моменте и воплем взывало ко мне во время нашего поцелуя. Я задумываюсь, была бы моя


реакция такой же, если бы он сегодня поцеловал меня снова? Или

 

я позволила бы себе прожить поцелуй и насладиться им до конца, как наслаждалась первые несколько секунд?

 

Я смотрю на его губы и убеждаю себя, что стоит совершить вторую попытку. И третью и, может, четвертую. Быть может, если буду целовать его достаточно много, то, в конце концов, останутся лишь исключительно приятные ощущения.

 

— Ты в курсе, что мои глаза открыты?

Черт.

 

Я думала, что он спит. Закрываю лицо ладонью. Мне теперь никак не скрыть своего смущения.

 

— Не волнуйся, — говорит он хриплым голосом, будто звук с трудом продирается по горлу. — Я все время на тебя смотрел, пока ты спала. — Он тянется ко мне рукой и пальцем касается моего локтя. — Откуда у тебя этот шрам?

 

Я вновь поворачиваюсь набок лицом к нему.

 

— Получила во время игры в волейбол. — Его шезлонг стоит всего в полуметре от моего, но, когда он перестает прикасаться ко мне, кажется, что между нами километр.

— Твоя команда хорошо играла?

— Мы дважды становились чемпионами штата, — отвечаю я.

— Ты занимался спортом в старшей школе?

— Нет. Я не ходил в обычную школу.

— А в какую ты ходил?

 

Самсон мотает головой, давая понять, что не станет отвечать на мой вопрос.

 

Я закатываю глаза.

 

— Зачем ты так делаешь? Зачем задаешь мне вопросы, на которые сам отказываешься отвечать, когда я адресую их тебе?

 

— Я рассказал тебе больше, чем рассказывал кому-то еще, — говорит он. — Не жадничай.

 

— Тогда перестань задавать мне вопросы, на которые сам не


готов дать ответ.

— Перестань на них отвечать, — улыбается он.

 

— Думаешь, если я узнаю, в какой старшей школе ты учился, такой момент станет более личным, чем тот, когда ты засунул язык мне в рот? Или когда я рассказала тебе о Дакоте? Или когда ты рассказал мне о своей матери? — Я кладу руки под голову и закрываю глаза. — Глупая у тебя логика, Самсон.

 

Нет вообще никакого смысла пытаться разговаривать с ним, если он будет постоянно уходить от темы в пируэтах, как какая-то балерина.

 

— Я ходил в школу-интернат в Нью-Йорке, — говорит он наконец. — И ненавидел каждый миг, проведенный там.

 

Я улыбаюсь с чувством, что мне удалось выиграть эту битву, но от его ответа становится грустно. Ничего хорошего в школе-интернате нет. Неудивительно, что он не хотел говорить об этом.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

 

Я поворачиваю голову и смотрю на него. Он снял очки и в отблесках солнечных лучей его глаза выглядят почти прозрачными. Кажется невероятным, чтобы человек с такими ясными глазами мог быть таким закрытым.

 

Мы смотрим друг на друга как обычно, но на сей раз все иначе. Теперь мы ощутили вкус друг друга. Он знает мою самую темную тайну, но все равно смотрит на меня так, будто интереснее меня ничего нет на этом полуострове.

 

Он опускает взгляд и смотрит в пространство между нашими шезлонгами. Водит пальцем по песку.

 

— Как пишется твое имя?

— Б-е-й-я.

 

Я наблюдаю, как он пишет мое имя на песке. Закончив, он зачеркивает его пальцем, а потом стирает ладонью.

 

Не знаю, как мне удается ощутить его движение под кожей,


но я ощутила.

Самсон бросает взгляд в сторону океана.

 

— Сара с Маркосом возвращаются. — Он надевает очки и вскакивает с шезлонга.

 

Я лежу, сложив руки под головой, и делаю вид, будто расслаблена, но чувствую, будто меня только что пронзил разряд электрического тока. Самсон идет к Саре, которая с трудом выносит доску из воды. Он забирает ее у девушки из рук и тащит оставшуюся часть пути до берега.

 

Подойдя ко мне, Сара распускает собранные в хвост волосы и садится на шезлонг, в котором только что лежал Самсон. Она выжимает воду из волос.

— Хорошо спалось? — спрашивает она.

— Ага. Поверить не могу, что заснула.

 

— Ты храпишь, — говорит она со мехом. — Ты спросила у Самсона, хочет ли он пойти сегодня на двойное свидание?

 

— Нет. К слову не пришлось.

Маркос с Самсоном несут к нам доски.

 

— Самсон, мы все идем на двойное свидание, — сообщает ему Сара. — Будь готов к шести.

 

— Кто моя пара? — не мешкая, отвечает Самсон.

— Бейя, идиот.

Самсон смотрит на меня, будто обдумывает предложение.

— Мы идем на дружеское свидание?

 

— Мы идем есть, — говорит Маркос. — Не давай Саре вешать ярлык.

 

— Морепродукты? — спрашивает Самсон.

— Ты дашь нам поесть что-нибудь еще?

Самсон переводит взгляд на меня.

— Бейя, тебе нравятся креветки?

 

— Не знаю. Сомневаюсь, что пробовала их. Самсон склоняет голову набок.


— Не могу понять, это сарказм или нет.

 

— Я из Кентукки. У нас мало доступных ресторанов, где подают морепродукты.

 

— Ты даже ни разу не была в «Красном Лобстере»? — спрашивает Маркос.

 

— Ты забываешь, что для некоторых людей и «Красный Лобстер» — дорогое заведение.

 

— Тогда закажу тебе креветок, — говорит Самсон.

 

— Очень великодушно с твоей стороны, — дразню я. Сара надевает накидку поверх купальника и встает.

— Давайте, пойдем собираться.

— Уже? Еще два часа до выхода.

— Да, но нам нужно многое сделать, чтобы тебя подготовить.

— Например?

— Сделаю тебе смену образа.

Я мотаю головой.

— Нет. Не надо, пожалуйста.

 

— Надо, — кивает Сара. — Сделаю тебе прическу, маникюр и макияж. — Она берет меня за руку и поднимает с шезлонга. Затем указывает на все, что мы сегодня принесли на пляж. — Вы, два здоровых мужика, справитесь с этим, правда?

 

Мы на полпути к дому, когда она вдруг говорит:

 

— Он в тебя втрескался. Прям видно. Он не смотрит на других девушек так, как смотрит на тебя.

 

Я не отвечаю ей, потому что мне в этот момент приходит сообщение. Мне они редко приходят. Мало у кого есть мой номер.

 

Я смотрю на экран, пока Сара поднимается дом. Сообщение от Самсона.

 

«Смотри-ка, мы идем на незапланированное свидание. Может быть, мы все же веселые ребята».

 

— Ты идешь? — зовет Сара.


Я стираю широкую улыбку с лица и иду за ней в дом.

 

Глава 15

 

 

Все напряженно смотрят на меня и ждут, когда я попробую первый кусочек. Даже официант.

 

Вот как выглядит давление.

 

— Сначала обмакни в коктейльный соус, — предлагает Маркос.

 

Самсон отодвигает соус от меня.

 

— С ума сошел? Ее от него стошнит. — Он ставит передо мной тартар. — Вот, попробуй этот.

 

Сара закатывает глаза и складывает стопкой три меню. Они с Маркосом только что сделали заказ, но Самсон пока ничего не заказал, потому что сначала хотел убедиться, что мне понравятся креветки. Официант был удивлен тому, что я ни разу их не ела, и принес мне одну на пробу, а теперь стоит возле стола и ждет моей реакции.

 

Обжаренная креветка без хвоста и чешуи. Я не большой любитель рыбы, поэтому мои ожидания не высоки, но под таким давлением я макаю креветку в соус тартар.

 

— Вы все ведете себя так, будто ее реакция — вопрос жизни и смерти, — замечает Сара. — Я уже проголодалась.

 

— Это вопрос жизни и смерти только в том случае, если у нее аллергия на ракообразных, — говорит официант.

 

Я замираю с креветкой у рта.

— А что именно подразумевается под ракообразными?

 

— Лобстеры. Креветки. Все, что в панцире, — отвечает Самсон.

 

— Крабы. Лангусты. Черепахи, — добавляет Маркос.

— Черепахи — не рыбное блюдо, — возражает Сара, закатив


глаза.

— Это была шутка, — отвечает Маркос.

 

— Ты когда-нибудь ела лобстера или краба? — спрашивает Самсон.

 

— Пробовала краба.

— Значит, все будет нормально.

 

— Господи, да съешь ты ее уже, пока я не съела, — восклицает Сара. — Я умираю с голоду.

 

Я откусываю кусок креветки и съедаю половину. Все смотрят, как я жую, даже Сара. Вкус нормальный. Не самая вкусная еда, что я пробовала, но недурно.

— Неплохо. — Я отправляю в рот вторую половинку.

Самсон улыбается и отдает официанту меню.

— Нам по тарелке креветок.

Официант записывает заказ и уходит, и Сара морщит нос.

 

— Он только что сделал за тебя заказ. Не могу понять, это мило или отвратительно.

 

— Я как-то пытался сделать заказ за тебя, ты толкнула меня локтем в бок, — говорит Маркос.

 

— Да, ты прав, — кивает Сара. — Это отвратительно. — Она отпивает из своего бокала. — Мне хочется поехать в какое-нибудь туристическое место в эти выходные.

— Например? — уточняет Маркос.

— В аквапарк? Или в утиный тур2? — Она смотрит на нас с Самсоном. — Хотите с нами?

 

— Я свободен каждый день после обеда, кроме пятницы. В пятницу доделываю крышу дома Марджори.

 

От этого мое сердце слегка тает.

— Шон?

 

Мы вчетвером смотрим в направлении источника голоса. К нашему столу идет парень и смотрит на Самсона. Он высокий и


 

тощий, а его руки все покрыты татуировками. Я рассматриваю маяк на его предплечье, когда чувствую, как Самсон напрягается.

 

— Ни хрена себе, — говорит парень. — Это и правда ты. Как ты, приятель?

 

— Привет, — отвечает Самсон. Он явно не очень рад видеть этого парня. И кстати… почему незнакомец назвал его Шоном?

 

Самсон похлопывает меня по ноге, чтобы я дала ему выйти из-за стола. Я встаю, чтобы пропустить его, и он обнимает незнакомца. Сажусь обратно, и мы втроем даже не скрываем, что подслушиваем их разговор.

 

— Чувак, — обращается парень к Самсону. — Когда ты выбрался?

 

Выбрался?

 

Самсон поглядывает на наш стол. Теперь ему явно не по себе. Он опускает руку парню на спину и уводит его подальше от стола, чтобы нам был не слышен их разговор.

 

Я смотрю на Сару и Маркоса, чтобы увидеть их реакцию. Маркос выпивает, но Сара с любопытством смотрит на Самсона, склонив голову набок. Она откидывается на спинку дивана.

— Странно. Почему этот парень назвал его Шоном?

Маркос пожимает плечами.

 

— Может, Самсон — его второе имя, — говорю я больше самой себе, чем ребятам. Почему же я не настояла вчера, чтобы он назвал мне свое полное имя, когда я спросила? Странно выяснить, что я даже первого его имени не знаю. Но, наверное, он тоже не знает, что моя фамилия Грим. А может и знает, раз у нас

с отцом одна фамилия.

 

— Почему парень спросил, когда он выбрался? — спрашивает Сара. — Откуда выбрался? Из тюрьмы?

 

Маркос опять пожимает плечами.

— Может, речь шла про реабилитационную клинику.

— Он был в клинике? — не унимается Сара.


 

— Понятия не имею, я знаю его не дольше, чем ты, — отвечает он.

 

Несколько минут спустя Самсон возвращается за стол без своего друга. Я встаю, и он садится обратно на диван. Ничего не говорит, не объясняет. Но это не важно, потому что Сара все равно не оставит его в покое. Вижу по ее пристальному взгляду.

 

— Почему он назвал тебя Шоном?

Самсон смотрит на нее с мгновение и издает тихий смешок.

— Что?

Она машет рукой в сторону, в которую ушел незнакомец.

 

— Он назвал тебя Шоном! Потом спросил, когда ты выбрался. Где ты был? В тюрьме?

 

Самсон почему-то смотрит на меня. Я молчу, потому что жду тех же ответов, что и Сара.

 

Он вновь смотрит на нее и отвечает.

— Так меня зовут. Шон Самсон, — он рукой указывает на

Маркоса. — Он назвал меня Самсоном, когда мы познакомились,

 

и вы двое так и стали меня называть. Все остальные зовут меня Шоном.

 

Маркос подносит трубочку ко рту.

— Если задуматься, что-то такое смутно припоминаю.

Шон? Его зовут Шон?

 

Я так привыкла называть его Самсоном. Сомневаюсь, что смогу называть его Шоном.

 

— Ладно, — говорит Сара. — Но откуда ты выбрался? Из тюрьмы? Ты был в тюрьме?

 

Самсон издает вздох, и я понимаю, что он не хочет говорить об этом.

 

— Оставь его в покое, — велит Маркос, тоже почувствовав дискомфорт Самсона.

 

Сара оправдывается, жестом указывая в мою сторону.

 

— Я пытаюсь свести с ним свою сестру. Считаю, что мы имеем


право знать, если он преступник.

 

— Все нормально, — отвечает Самсон. — Он говорил о том, что я выбрался из города. Мы ходили в одну школу-интернат, и он знал, как сильно я ненавидел Нью-Йорк.

 

Я вижу, как после этих слов его кадык медленно движется, будто он проглатывает ложь. Каковы шансы встретить на полуострове в Техасе знакомого из Нью-Йорка?

 

Очень неубедительно, но разве это касается Сары? Касается ли это меня? Никто из нас не обязан рассказывать друг другу о своем прошлом.

 

Не понимаю, почему мне сейчас так хочется за него вступиться, но знаю, что он ненавидит говорить о себе. Может быть, Сара этого о нем не знает.

 

Позже узнаю от него правду. А пока я хочу развеять возникшую неловкость и перевожу тему.

 

— Я никогда не была в Нью-Йорке. Техас — третий штат, в котором мне удалось побывать.

 

— В самом деле? — интересуется Сара.

 

— Ага, — киваю я. — Из Кентукки я летала только в Вашингтон в гости к отцу. Даже не представляла, что в Техасе так жарко. И не уверена, что мне это по душе.

Маркос смеется.

 

Официант приносит закуски, которые заказала Сара. Затем берет мой бокал, чтобы вновь его наполнить, а Самсон тем временем тянется за кусочком кальмара и бросает его в рот.

— Ты когда-нибудь пробовала кальмаров, Бейя?

Я беру у него кусочек.

— Неа.

Маркос качает головой.

— Ты будто на другой планете выросла.

На сей раз Сара не ждет меня и начинает есть. Наполняет

свою тарелку закусками и приступает. Этот едва уловимый


 

момент может показаться незначительным всем собравшимся за столом, но я испытываю облегчение, зная, что Сара перестала жестко себя ограничивать в еде, как в наш первый ужин.

 

Она начинает расспрашивать меня, что еще я никогда не пробовала, и разговор, недавно всецело посвященный Самсону, смещается на темы, никак с ним не связанные.

 

Несколько минут спустя он убирает руку под стол и берет меня за руку. Сжимает мою ладонь и отпускает. Я смотрю на него, и он молча меня благодарит.

 

Я едва знаю этого парня, но с ним мне даже без слов удается общаться лучше, чем когда-либо удавалось общаться с кем бы то ни было.

 

Всего один его взгляд подтверждает, что мне не нужно знать больше. По крайней мере, пока.

 

Я сниму с него слой за слоем, когда он будет готов.

 

Глава 16

 

 

Когда мы пришли на пляж, возле костра, у которого мы проводим каждый вечер, не оказалось двух стоящих рядом свободных мест, поэтому Самсон сидит напротив меня.

 

К сожалению, рядом со мной сидит Бо.

 

Я заметила, что каждый раз, когда Бо заговаривает со мной, Самсон бросает на него взгляд. Я всячески стараюсь дать понять, что не заинтересована, но Бо намеков не понимает. Парни вроде него никогда их не понимают. Они привыкли получать желаемое

 

и не замечают, когда желаемое не отвечает взаимностью. Не сомневаюсь, что такая мысль вообще за гранью его понимания.

— О боже, — бормочет Сара.

 

Я смотрю на нее, и она указывает в сторону песчаной гряды метрах в семи от нас.


Через гряду идет Каденс.

— Я думала, она уехала, — говорю я.

— Я тоже так думала, — отвечает Сара.

 

У меня сводит живот, когда я смотрю, как девушка подходит к нам. Самсон сидит к ней спиной и не знает о ее приближении.

 

Подойдя к нему, Каденс обхватывает его руками и закрывает глаза ладонями. Он убирает ее руки и, запрокинув голову, смотрит на нее.

 

Но не успевает отреагировать, потому что девушка восклицает:

 

— Сюрприз! — а затем наклоняется и целует его в губы. — Мы вернулись еще на неделю.

 

Такое ощущение, что кровь в моем теле превратилась в лаву. Когда она отодвигается, Самсон тотчас встречается со мной

 

взглядом. На моем лице никак не отражается ревность, но я отчетливо ощущаю ее внутри.

 

Самсон встает и поворачивается к Каденс. Я не слышу, что он ей говорит, но, бросив на меня беглый взгляд, он опускает ладонь ей на поясницу и жестом указывает на берег. Они идут к воде, а я только и могу, что потупить взгляд на колени.

 

Надеюсь, он отводит ее подальше от нас, чтобы мягко поставить на место. Или не мягко. Мне все равно.

 

Он ничего мне не должен. Это я вчера прекратила поцелуй.

 

— С тобой все хорошо? — спрашивает Сара, заметив перемену в моем поведении.

 

Я выдыхаю, чтобы успокоиться.

— Что они делают?

 

— Кто? Каденс с Самсоном? Я киваю.

 

— Идут, — отвечает она, а затем смотрит на меня с подозрительным прищуром. — Что у вас происходит?

 

— Ничего не происходит, — мотаю головой я.


Сара откидывается на спинку кресла.

 

— Бейя, я знаю, что ты по большей части скрытна. Я могу с этим смириться, но если Самсон поцелует тебя этим летом, пожалуйста, подай мне знак. Даже не нужно ничего говорить вслух. Просто дай пять или что-то, тому подобное.

 

Я отвечаю ей кивком и бросаю взгляд в сторону Самсона и Каденс. Они стоят, по меньшей мере, в метре друг от друга. Девушка плотно скрестила руки на груди. Вид у нее сердитый.

 

Я вновь смотрю на огонь костра, но пару секунд спустя раздается всеобщий вскрик.

 

— Ни хрена себе, — сквозь смех говорит Маркос. Я устремляю на него взгляд, но он смотрит на Самсона, который возвращается

к костру. Он идет один и потирает щеку.

 

— Она отвесила ему пощечину, — шепотом говорит Сара, а когда Самсон подходит к нам, спрашивает: — Что ты ей сказал?

— То, что она не хотела слышать.

 

— Ты что, отшил ее? — спрашивает Бо. — Какого хера ты это сделал? Девчонка — огонь.

 

Самсон смотрит на Бо с каменным выражением лица и машет рукой в направлении, в котором только что демонстративно удалилась Каденс.

— Она легкая добыча, Бо. Дерзай.

 

— Неа, — мотает головой Бо. — Меня интересует только эта добыча, — говорит он, указывая на меня.

 

— Этому не бывать, Бо, — отвечаю я.

 

Он широко мне улыбается, а я недоумеваю, как мой прямой отказ подкинул ему мысль, будто я имею в виду что-то другое. Он встает и хватает меня за руку. Пытается поднять с шезлонга, но я не поддаюсь.

 

— Пойдем, поплаваем, — говорит он. Я качаю головой.

 

— Я уже дважды тебе отказала.


 

Он пытается меня поднять, но я ударяю его в колено, и в этот миг Самсон вскакивает с места и идет к нам. Встает между нами лицом к Бо.

 

— Она сказала «нет».

 

Бо смотрит на Самсона, а потом мимо него на меня. Щелкает пальцами между нами.

 

— А. Понятно. Вы теперь парочка.

 

— Это не имеет ко мне никакого отношения, — возражает Самсон. — Я слышал, как она несколько раз просила тебя отстать. Улови уже намек.

 

Самсон злится. Не знаю, то ли от ревности, то ли потому, что Бо сам по себе козел.

 

Я ожидаю, что на этом все и закончится, но Бо, по всей видимости, не любит, когда на него орут. Он замахивается и бьет Самсона в лицо. Затем выставляет оба кулака, будто готовится к драке, но Самсон лишь касается ладонью своей челюсти и напряженно смотрит на Бо.

 

— Ты вообще в своем уме?

 

— Да, в своем, — отвечает Бо все в той же боевой стойке. Теперь уже и Маркос вскакивает с места, готовый вступиться

за друга, но тот, похоже, не собирается поступать в угоду Бо.

 

— Иди домой, Бо, — говорит Маркос, вставая между ним и Самсоном.

 

Парень переводит на него взгляд.

— Как будет «мудак» на мексиканском?

 

Больше засранцев я ненавижу только склонных к расизму засранцев.

 

— Не на мексиканском, а на испанском, — говорю я. — И сдается мне, что «мудак» переводится как «Бо».

 

Самсон издает тихий смешок в ответ на мои слова, и Бо приходит в бешенство.

 

— Да пошел ты, чертов богатенький придурок.


Отправляйтесь в ад, все вы. — Лицо Бо покраснело от злости.

 

— Мы и так в аду каждый раз, когда ты приходишь, — монотонно парирует Сара.

 

Бо пальцем указывает на Сару.

— Пошла ты. — Затем на меня. — И ты тоже пошла.

 

Похоже, в этот момент Самсон проводит черту. Он не бьет Бо, но бросается к нему так быстро, что парень отпрыгивает назад. Бо резко отворачивается, собирает свои вещи с шезлонга и уходит.

Приятная картина.

 

Самсон плюхается в кресло и сжимает челюсть.

 

— С тех пор, как ты приехала, мне влепила пощечину девушка и дважды побили мужики.

 

— Тогда перестань вступаться за меня.

 

Самсон смотрит на меня с легкой улыбкой, будто молча сообщает, что этому не бывать.

 

— У тебя идет кровь. — Я беру лежащее под рукой полотенце

 

и вытираю его челюсть. Кожа на его скуле слегка рассечена. Видимо, у Бо на пальце было кольцо. — Нужно заклеить пластырем.

 

Самсон пристально смотрит на меня переменившимся взглядом.

 

— У меня дома есть парочка. — Он встает с шезлонга и, обойдя костер, направляется к дому.

 

Он не ждет меня и не зовет с собой, но по выражению его лица я понимаю, что он хочет, чтобы я шла за ним. Я сжимаю шею ладонью, чувствуя, как кожа начинает пылать. Встаю с кресла и смотрю на Сару перед уходом.

 

— Не забудь, — шепотом говорит она. — Знак. Пятюню.

 

Я смеюсь и иду за Самсоном к его дому. Он опережает меня на несколько метров, но, зайдя в дом, оставляет входную дверь открытой, а значит, знает, что я иду следом.


 

Поднявшись по лестнице, я останавливаюсь на верхней ступеньке и выдыхаю, чтобы успокоиться. Не знаю, почему так волнуюсь. Мы поцеловались прошлой ночью, самое сложное позади.

 

Я захожу в дом и закрываю за собой дверь. Парень стоит возле раковины и смачивает полотенце. Прохожу на кухню и замечаю, что он не стал включать свет. Дом освещают только лампочки бытовых приборов и свет луны, струящийся сквозь окна.

 

Я облокачиваюсь на кухонный стол, чтобы осмотреть его порез. Самсон наклоняет голову, чтобы мне было лучше видно.

— Кровь еще идет? — спрашивает он.

 

— Немного. — Я отодвигаюсь и наблюдаю, как он вновь прижимает полотенце к щеке.

 

— У меня нет пластырей, — говорит он. — Я соврал.

— Я знаю, — киваю я. — У тебя ни черта в доме нет.

 

Его губы подрагивают в улыбке, но какой-то невидимый груз заставляет улыбку угаснуть. Что бы ни было причиной этого тяжелого чувства, на меня оно тоже давит.

 

Самсон убирает салфетку от лица и, бросив ее на стол, сжимает края столешницы руками, будто ему приходится себя сдерживать.

 

На этот раз он не сделает первый шаг, как бы сильно ему, казалось бы, ни хотелось. А я, как бы сильно ни нервничала, хочу ощутить полноценный поцелуй с ним от начала до конца.

 

Взгляд Самсона тянет словно магнитом, подталкивая меня к нему. Я нерешительно подхожу ближе. Несмотря на мой взволнованный вид, он не торопит. Просто ждет. Когда нам обоим становится ясно, что я вот-вот его поцелую, сердце начинает бешено колотиться в груди.

 

Ощущения на сей раз не такие, как вчера ночью. Весь минувший день мы думали об этом и явно пришли к тому, что


 

оба хотим, чтобы поцелуй повторился, и от этого он кажется более значительным.

 

Не разрывая зрительного контакта, я привстаю на цыпочки и легонько касаюсь губами его губ. Самсон делает вдох, не размыкая контакта, будто пытается набраться терпения, которого в нем не осталось.

 

Я слегка отстраняюсь, потому что мне необходимо увидеть его реакцию. Напряженный взгляд и приоткрытые губы дают многообещающую подсказку о том, что будет дальше. Минувшие сутки я провела в сожалениях о том, что убежала из его кухни, и теперь у меня не возникает чувства, что это повторится вновь.

 

Самсон прижимается лбом к моему лбу. Опускает ладонь мне на затылок, и я зажмуриваюсь. Мы так и стоим, соприкасаясь лбами, и я представляю, что он тоже закрыл глаза. Будто хочет быть ближе ко мне, но знает, что не может обнять и не понимает, стоит ли целовать.

 

Я инстинктивно запрокидываю голову, желая вновь ощутить прикосновение его губ. Он принимает мое молчаливое приглашение и целует в уголок рта, а затем и посередине. Судорожно выдыхает, будто предвкушает грядущее.

 

Рукой, что сжимает волосы у меня на затылке, он наклоняет мою голову еще больше, и смело меня целует.

 

Целует неторопливо и глубоко, будто боится, что не выживет, если не поглотит частичку моей души в этом поцелуе. На вкус он как морская вода, а моя кровь по ощущениям похожа на море, бушующее и мчащееся по венам.

 

Я хочу жить с этим чувством. Спать с ним. Просыпаться с

ним.

 

Мне не хочется, чтобы поцелуй заканчивался, но мне нравится, как Самсон замедляет темп. Постепенно, осторожно, тяжело, будто притормаживает медленно, как останавливался бы поезд.


 

Когда поцелуй заканчивается, Самсон отпускает меня, но не отстраняется. Я так и стою, прижавшись к нему, и он вновь сжимает столешницу руками вместо меня. Я признательна за то, что он не заключает меня сейчас в объятья.

 

Сегодня я убедилась, что способна справиться с поцелуем. А к объятьям пока не готова, и он уже знает, как я к ним отношусь.

 

Я упираюсь лбом ему в плечо и закрываю глаза.

 

Слышу, как Самсон дышит — тяжело и глубоко — и слегка прислоняется головой к моей.

 

Какое-то время мы так и стоим, и я не знаю, что думать и чувствовать. Не знаю, нормально ли, чтобы ощущаемая внутри тяжесть после поцелуя возросла в тысячу крат.

 

Мне кажется, будто я все делаю неправильно, но в то же время возникает чувство, словно мы с Самсоном, возможно, единственные во всем мире люди, которые все делают правильно.

 

— Бейя, — шепотом обращается он, прижавшись губами к моему уху, отчего по шее и рукам бегут мурашки, едва он произносит мое имя. Я так и стою, закрыв глаза и прижавшись к нему лбом.

 

— Что?

 

Повисшая пауза по моим ощущениям тянется гораздо дольше, чем длится в действительности.

 

— Я уезжаю в августе.

 

Я не знаю, что отвечать. Всего четыре слова, но ими он прочертил очень глубокую черту на песке. Черту, к которой мы, в конце концов, непременно подойдем.

— Я тоже, — говорю я.

 

Приподнимаю голову, и мой взгляд оказывается прикован к кулону на его шее. Я прикасаюсь к нему, водя пальцами по дереву. Самсон смотрит на меня, будто снова хочет поцеловать. Сегодня я бы разделила с ним еще тысячу таких поцелуев. На этот раз я вообще не испытывала неприятных эмоций. Поцелуй


 

был приятным, но пронизывающим. Будто он поцеловал меня наоборот, как-то изнутри, в точности как порой смотрит на меня. Словно сначала видит то, что скрыто внутри меня, и лишь потом то, что снаружи.

 

Парень приподнимает мой подбородок пальцами и снова приникает к моим губам в поцелуе. Но на сей раз с открытыми газами, впитывая меня. Затем отстраняется, но несильно. Когда он заговаривает, его слова как будто просачиваются в мой рот.

 

— Если рискнем попробовать, то нужно оставаться на мелководье.

 

Я киваю, но тут же мотаю головой. Не понимаю, соглашаюсь

я или нет.

— Что ты имеешь в виду под мелководьем?

 

Его взгляд такой же напряженный, как и ощущения в моей груди. Он проводит языком по верхней губе, будто обдумывает, как озвучить свои мысли, не ранив при этом мои чувства.

 

— Я просто хочу сказать… если у нас что-то получится. Курортный роман. Я хочу, чтобы этим все и ограничилось. Не хочу уезжать отсюда в августе, состоя в отношениях.

 

— Я этого тоже не хочу. Мы будем на разных концах страны. Самсон проводит тыльной стороной ладони по моей руке.

 

Ведя ей обратно, он не останавливается на плече, а ведет пальцами по ключице, пока не касается щеки.

 

— На мелководье люди тоже иногда тонут, — говорит он еле слышно.

 

Мрачная мысль. Наверное, он не собирался ее озвучивать. Но

 

я все равно снимаю с него слой за слоем, нравится ему это или нет.

 

Множество слоев.

 

Не знаю, как возможно, что целуя его, я почувствовала, будто обошла все слои и пробралась к самой сердцевине, но так и есть. Я словно бы вижу его настоящего, невзирая на все тайны, что по-


прежнему его окружают.

 

— Что это был за парень, который подошел за ужином? — спрашиваю я.

 

Самсон с трудом сглатывает, отводя взгляд, отчего мне хочется нежно провести ладонью по его шее, чтобы успокоить.

 

— Я не хочу тебе врать, Бейя. Но и честным быть тоже не могу.

 

Понятия не имею, что это значит, но мне кажется, Самсон не из числа тех, кто хочет привлекать внимание и устраивать драму.

 

А значит, сдается мне, все гораздо хуже, чем он преподносит.

 

— Какой самый ужасный поступок ты совершил в жизни? — спрашиваю я.

 

Он вновь смотрит мне в глаза и предсказуемо мотает головой.

 

— Все настолько плохо?

— Плохо.

— Хуже, чем мой поступок с Дакотой?

 

Самсон плотно поджимает губы с ноткой раздражения, а затем, опустив голову, напряженно смотрит на меня.

 

— Дурные поступки бывают разными. Одни совершаются из-за слабости, а другие из-за силы. Ты сделала такой выбор, потому что была сильной, и тебе нужно было выживать. А вовсе не из-за того, что была слабой.

 

Я хватаюсь за каждое слово, потому что хочу, чтобы это было правдой.

 

— Ты ответишь мне всего на один вопрос? — спрашиваю я. Он не дает ни утвердительного, ни отрицательного ответа, а просто ждет вопроса. — Ты совершил какое-то нападение?

— Нет. Ничего подобного.

 

Его ответ приносит мне облегчение, и он это замечает. Обеими руками смахивает мои волосы с плеч, а затем прижимается губами к моему лбу. Целует меня, а потом прижимается ко мне лбом.


— Я расскажу тебе за день до твоего отъезда в колледж.

 

— Если собираешься в итоге рассказать мне, то почему не можешь сделать это сейчас?

 

— Потому что я хочу провести остаток лета с тобой. Сомневаюсь, что ты захочешь этого, если я расскажу.

 

Даже не знаю, что такого он мог бы мне сказать, после чего я не захочу с ним больше разговаривать, но знаю, что только разнервничаюсь, если буду думать об этом.

Подожду.

 

При том темпе, с которым прогрессируют наши с ним разговоры, я выведаю все еще до августа.

 

А пока я просто киваю, потому что сегодня он мне ничего рассказывать не хочет. И единственное, что я могу сейчас сделать, это проявить то же терпение, которое он проявил ко мне вечера. Он целует меня снова. Лишь быстрый поцелуй на ночь.

 

Я молча отстраняюсь и иду к двери, потому что все слова кажутся такими значительными, что не хватит сил произнести их вслух. Мне сейчас трудно выйти за порог его дома. Не могу представить, каково мне будет третьего августа.

 

Я выхожу, и ПиДжей ждет меня снаружи. Преданно следует за мной вниз по лестнице и сопровождает домой. Когда я поднимаюсь к двери нашего дома, он идет к своей лежанке и устраивается на ней.

 

Когда я вхожу в дом, в гостиной, к счастью, никого нет. Запираю дверь и тихо крадусь наверх. Я останавливаюсь у порога своей комнаты и поглядываю на дверь в спальню Сары.

 

Думаю, мне бы хотелось сказать ей, что мы целовались. Очень странно испытывать желание поделиться чем-то с другой девушкой. Я даже никогда не рассказывала Натали о том, что было между мной и Дакотой. Мне было стыдно сказать ей.

 

Я тихонько стучу в дверь ее комнаты, чтобы не разбудить никого в доме. Сара не отвечает. Наверное, она все еще на пляже.


 

Я приоткрываю дверь, чтобы проверить, не легла ли она спать, но едва заглянув внутрь, захлопываю дверь.

 

Маркос был на ней. В одежде, но все же. Я такого не ожидала. Направляюсь в свою комнату, но вспоминаю, как Сара на

пляже сказала, что достаточно молча подать знак.

 

Я возвращаюсь в ее комнату. Они с Маркосом перестают целоваться и смотрят на меня. Наклоняюсь к ее кровати и протягиваю ладонь, чтобы она дала пять.

Сара смеется и ударяет по моей ладони.

— Да, черт возьми! — восклицает она шепотом, и я ухожу.

 

Глава 17

 

 

Минувшие несколько дней были самыми спокойными в моей жизни. Такое чувство, будто общение с Самсоном высвобождает в моем мозгу какой-то гормон, который отсутствовал на протяжении девятнадцати лет. Я чувствую себя более счастливой. Меня покинуло ощущение, словно я постоянно на грани срыва.

 

Уверена, что дело не только в Самсоне. Разом сказалось все, чего прежде никогда не было в моей жизни. Приличное жилье, которое не гниет от натиска термитов. Трехразовое питание.

 

Верная подруга, живущая в соседней комнате. Океан. Рассветы. Даже слишком много хорошего происходит одновременно. Я

 

перенасыщаюсь хорошими событиями, а это значит лишь, что с окончанием лета мне придется пережить синдром отмены. Но, как сказала Сара, летом нужно думать только о сегодняшнем дне.

 

А о болезненной части лета я подумаю третьего августа. Самсон пришел к выводу, что будет проще и безопаснее

 

забираться ко мне на балкон по ут рам по лестнице, нежели прыгать. Я сижу на привычном месте у себя на балконе и ем виноград, который только что прихватила из холодильника, и


 

слышу, как Самсон взбирается наверх. Больше всего в нашем утреннем распорядке мне нравится, когда он поднимается на вершину лестницы и улыбается мне. Хотя, возможно, прошлая ночь была лучше, чем все утра вместе взятые. Самсон уговорил меня вновь зайти в океан, и мы разделили поцелуй, который не прервала раздирающая боль.

 

Поцелуй — это мягко сказано.

 

Мы тискались так страстно, насколько это возможно делать в океане, не засовывая при этом руки друг другу в плавки. Однако это был единственный за последние дни физический контакт между нами вне утренних встреч. Мне как- то неловко прилюдно проявлять нежность, а мы всегда в компании Сары и Маркоса.

 

Самсон поднимается на самый верх, и мы улыбаемся друг другу.

 

— Доброе утро.

 

— Привет. — Я бросаю в рот виноградину. Он перелезает через ограду, а затем, наклонившись и быстро чмокнув меня, садится рядом.

 

Я достаю виноград из пакета и подношу к его губам. Парень едва размыкает губы в широкой улыбке, вынуждая меня пальцем протолкнуть ягоду ему в рот. Он на миг смыкает губы вокруг кончика моего пальца и, медленно отстранившись, начинает жевать.

 

— Спасибо.

 

Теперь мне хочется весь день кормить его виноградом. Самсон кладет руку на спинку кресла, и я прислоняюсь к

 

нему, но не слишком близко, чтобы он не воспринял мой жест как приглашение прижать меня к себе. Мы молча наблюдаем рассвет, а я размышляю о том, как круто изменилась моя жизнь после приезда.

 

Я считала, будто знаю, кто я, но даже представить не могла, что в разных обстоятельствах люди могут становиться разными


 

версиями себя. В нынешней обстановке, где все хорошо и даже превосходно, я пребываю в гармонии с собственной жизнью. Не засыпаю каждый вечер с чувством горечи. Даже не питаю к отцу такой острой ненависти, как прежде. Уже не так упрямо не верю в любовь. Здесь я перестала быть скептиком, потому что могу посмотреть на жизнь сквозь другую линзу.

 

Теперь мне интересно, какой версией себя я стану, когда отправлюсь в колледж. Буду ли я там счастлива? Буду ли скучать по Самсону? Продолжу ли я расцветать или зачахну до своего прежнего состояния?

 

Я чувствую себя цветком, который вынесли из тени на солнце.

Я расцвела впервые с тех пор, как проросла сквозь почву.

 

— Какие у тебя на сегодня планы? — спрашивает Самсон. Я лишь пожимаю плечами.

 

— Мне кажется, уже очевидно, что до третьего августа у меня нет вообще никаких планов.

 

— Хорошо. Хочешь, арендуем гольф-кар и объедем пляж вечером? Я знаю одно уединенное местечко.

 

— Конечно. Звучит занятно. — Особенно, раз он сказал, что оно уединенное. Похоже на долгожданное приглашение провести время с ним наедине.

 

Солнце уже взошло, и обычно в это время Самсон уходит, чтобы я могла еще поспать. Но он не встает с кресла, а подтягивает меня к себе на колени, пока я не сажусь на него верхом. Он облокачивается на спинку и опускает ладони мне на бедра.

 

— Надо начать встречать рассветы в такой позе.

— Так я загорожу тебе весь вид, — говорю я.

 

Он подносит ладонь к моему лицу и проводит кончиками пальцев по щеке в легчайшем прикосновении.

 

— Ты красивее, чем вид, Бейя. — Он уводит ладонь мне на затылок и притягивает к себе для поцелуя.


 

Затем обхватывает меня обеими руками и прижимает ближе, но я, слегка поерзав, напоминаю ему, что так делать не нужно. Мне не нравится, когда во время поцелуя я оказываюсь в кольце его рук, потому что начинаю думать об объятиях, а объятия для меня более интимный жест, чем поцелуи и даже секс.

 

Мне нравится целоваться с Самсоном. Нравится проводить с ним время. Но мне не приятна мысль о том, чтобы разделить столь интимный момент с тем, кто не хочет разделить со мной больше нескольких недель.

 

Он опускает руки мне на бедра, как я научила его за последние несколько дней. Целует вдоль челюсти, затем в висок.

 

— Мне пора, — говорит он. — Сегодня много дел. Каждый день он чем-то занят. Помогает кому-то чинить

 

крышу, восстанавливать песчаную гряду. В большинстве своем, хлопоты небольшие. И я не уверена, что он берет деньги за свою работу.

 

Я слезаю с его колен и смотрю, как он идет к лестнице.

Не встречаясь со мной взглядом, Самсон спускается вниз и

 

скрывается из виду. Я откидываю голову на спинку кресла и бросаю в рот виноградину.

 

Уверена, что он хочет большего физического контакта, чем тот, что даю ему я. Но я не могу дать ему больше, если он будет настаивать на временной интрижке. Может быть, ему объятия и кажутся атрибутом романтической возни на мелководье, но для меня это прикосновения глубин Марианской впадины.

 

Я уж скорее займусь с ним сексом без обязательств, чем позволю себя обнять.

 

Наверное, это лишь подтверждает, что в голове у меня полный бардак, который нужно разгребать с психотерапевтом. Да наплевать.

Бесплатная терапия океаном пока творит со мной чудеса.

***


 

Назвать это место уединенным было явным преуменьшением.

 

Самсон увез нас так далеко вдоль пляжа, что уже не видно собранных в жилой квартал домов. Застройка здесь редкая и беспорядочная. Людей нет. Лишь песчаная полоса позади нас и океан впереди. Если бы мне предстояло выбрать место для постройки дома, я бы построила его здесь.

 

— Почему тут мало домов? Землю часто затапливает?

 

— Раньше домов здесь было много. Ураган Айк сравнял их с землей. — Самсон делает глоток воды. Он взял с собой бутерброды, воду и одеяло. По его мнению, это наше первое официальное свидание, потому что встречи в присутствии Сары

 

и Маркоса не считаются. Сегодня он даже подъехал к дому за мной на гольф-каре.

 

— Как думаешь, это место когда-нибудь станет таким, как было до урагана?

 

— Может, не таким, как раньше, — пожимает плечами он.

 

— Весь полуостров облагородили, отстраивая заново, но дело идет не так быстро, как я думал. Хотя работа еще не закончена. Потребуется больше пары лет, чтобы эта область стала хотя бы отдаленно похожей на ту, какой была прежде. — Самсон указывает на место позади нас. — Вон там я обнаружил лодку Рейка. В песке, наверное, до сих пор лежат ее обломки. Это место осталось почти нетронутым после урагана.

 

Я кормлю ПиДжея кусочком хлеба. Он проехал весь путь сюда на заднем сидении гольф-кара.

 

— Как думаешь, этот пес принадлежал владельцу одного из разрушенных домов?

 

— Я думаю, что ты единственная, кому он вообще принадлежал.

 

Его ответ вызывает у меня улыбку, хотя я знаю, что я не первая, кого любил ПиДжей. Он знает команды, а значит, кто-то


обучал его в прошлом.

 

Я всегда хотела собаку, но мне не хватало еды, чтобы ее прокормить. Иногда я подбирала бродяжек, но в конечном итоге они сбегали к семьям, которые лучше их кормили.

 

— Как поступишь с ним в августе? — спрашивает Самсон и тянется через меня почесать ПиДжея.

 

— Не знаю. Стараюсь не думать об этом.

 

Самсон на миг встречается со мной взглядом, и мы задумчиво смотрим друг на друга.

 

Что я буду делать с собакой? Что мы будем делать с нами? Каково будет прощаться?

 

Самсон вытягивается на песке. Я сижу, скрестив ноги, а он кладет голову мне на колени и внимательно смотрит на меня. Я глажу его по волосам, пытаясь не думать ни о чем, кроме этого момента.

 

— Что о тебе думают другие люди? — спрашивает он.

— Странный вопрос.

 

Парень смотрит на меня в ожидании ответа, будто ему плевать, что вопрос прозвучал странно. Я смеюсь и смотрю на воду, обдумывая ответ.

 

— Я не робкого десятка, поэтому иногда мой характер можно ошибочно счесть стервозным. Но дома нас с матерью гребли под одну гребенку. Когда окружающие судят о тебе по человеку, который тебя вырастил, сложно относиться к себе спокойно. Ты либо позволяешь суждениям овладеть тобой и становишься такой, какой тебя все считают, либо противостоишь им изо всех сил. — Я смотрю на него. — А что, по-твоему, люди думают о тебе?

 

— Сомневаюсь, что они вообще обо мне думают.

Я мотаю головой, возражая ему.

— Я думаю. И знаешь, что именно?


— Что?

 

— Думаю, что хочу снова пойти с тобой в океан. Самсон расплывается в улыбке.

 

— Уксуса под рукой нет.

 

— Тогда уж, если меня снова ужалят, постарайся, чтобы оно того стоило.

 

Самсон вскакивает на ноги и тянет меня следом. Я снимаю шорты, он скидывает футболку. Берет меня за руку, и мы идем прочь от берега, сопротивляясь наплыву волн. Мы останавливаемся, когда вода поднимается мне до груди, и, встав лицом друг к другу, опускаемся по шею в воду.

 

Сокращаем разделяющее нас расстояние и сливаемся в поцелуе.

 

С каждым нашим поцелуем мы словно бы оставляем все больше своего естества друг в друге. Жаль, что я так мало знаю об отношениях, о любви и обо всем том, что считала не достойным себя. Или, наоборот, о том, чего я считала себя недостойной. Мне хочется знать, как продлить это чувство. Знать, мог бы такой парень как Самсон влюбиться в девушку вроде меня.

 

Нас накрывает волна и вынуждает оторваться друг о друга. Мои волосы насквозь промокли. Я сквозь смех смахиваю воду из глаз, а Самсон пробирается мне навстречу. Закидывает мои ноги себе на талию и опускает ладони мне на бедра.

 

Его глаза искрятся от счастья. Впервые такое вижу.

 

Я провела здесь уже почти две недели, но ни разу не видела его настолько расслабленным. Мне приятно от мысли, что он испытал это чувство со мной, но в то же время грустно оттого, что он не ощущает его постоянно.

 

— Что делает тебя счастливым, Самсон?

 

— Богатые люди никогда не бывают довольны, — тотчас отвечает он. Печально, что ему даже не пришлось поразмыслить


над ответом.

— Значит, поговорка правдива? Не в деньгах счастье?

 

— Бедным есть, к чему стремиться. У них есть цели, которые зажигают. Будь то дом мечты или отпуск, или ужин в ресторане пятничным вечером. Чем больше у человека денег, тем сложнее ему найти то, что вызывало бы радостный трепет. Дом мечты уже есть. Можно в любой момент отправиться в любую точку мира. Можно нанять личного шеф-повара, который приготовит все, что пожелаешь. Небогатые люди считают, что все это приносит удовлетворение, но это не так. Можно заполнить свою жизнь первоклассными вещами, но они не заполнят пустоту в душе.

 

— А что заполняет пустоту в твоей душе?

Самсон пару мгновений изучает мое лицо взглядом.

— Частички чужой души.

 

Он легонько приподнимает меня, чтобы больше кожи показалось над поверхностью воды. Ведет губами вдоль моей челюсти, а когда его губы касаются моих, я уже жажду их. Изголодалась по ним.

 

Я чувствую, как он возбуждается, пусть мы и в воде. И все же мы лишь целуемся. Поцелуй длится несколько минут. Его недостаточно, и вместе с тем в избытке.

 

— Бейя, — шепчет он мне в губы. — Я бы навсегда здесь остался, но нам пора возвращаться, пока не стемнело.

 

Я киваю в ответ, но вновь целую его, потому что мне плевать, если сейчас стемнеет. Самсон смеется, но тут же смолкает и отвечает на поцелуй даже с большей настойчивостью.

 

Жаль, что я не могу прикоснуться к нему всюду. Я блуждаю руками по его груди, плечам и спине и не могу остановиться. Запускаю ладони в его локоны, а его губы поцелуями движутся по моей груди. Я кожей ощущаю его теплое дыхание, прямо в ложбинке груди. Самсон уводит руку мне за спину, и я чувствую, как он касается узла на завязках моего купальника.


 

Затем смотрит мне в глаза, молча спрашивая разрешения. Я киваю, и он неторопливо тянет за бретельки, пока узел не развязывается.

 

Завязки купальника падают вниз, и, подавшись вперед, Самсон накрывает губами мою грудь. Неспешно скользит по ней губами, пока сосок не оказывается у него во рту.

 

У меня вырывается сбивчивый вздох. От прикосновения его языка к коже по телу бегут мурашки. Закрываю глаза и упираюсь щекой ему в макушку, желая, чтобы он никогда не останавливался.

 

Но он останавливается, за что спасибо шуму мотора, раздавшемуся в отдалении.

 

Едва мы его слышим, Самсон тотчас отодвигается от меня. Вдоль пляжа в нашу сторону едет фургон.

 

Самсон ловит бретельки моего бикини и завязывает их у меня на шее. Я издаю стон, может, даже надуваю губы. Мы возвращаемся на берег, хотя фургон уже развернулся и поехал в другую сторону, так до нас и не добравшись.

 

Мы молча складываем вещи обратно в гольф-кар. Солнце уже начало садиться по другую сторону полуострова и разметало по небу красные и пурпурные отблески. Со стороны океана поднялся ветер, и я на миг гляжу на Самсона. Он стоит лицом к порывам ветра, закрыв глаза. Сейчас от него веет спокойствием, которое окутывает и меня.

 

Его настроение всегда заразительно. И я рада, что у него, как мне кажется, бывает всего одно или два состояния. Я никогда не была в таком стабильном состоянии, в котором пребываю с тех пор, как стала проводить с ним все свое время.

 

— Ты когда-нибудь слушала океан, закрыв глаза? — спрашивает он и, открыв их, поворачивается ко мне.

 

— Нет.

Он вновь отворачивается лицом к океану и закрывает глаза.


— Попробуй.

 

Я тоже их закрываю и делаю выдох. Самсон на ощупь берет меня за руку, и мы так и стоим в тишине лицом к воде.

 

Я стараюсь расслышать, что слышит он.

Крик чаек.

Шум волн.

Умиротворение.

Надежда.

 

Не знаю, сколько мы так стоим, потому что меня полностью поглотило медитативное состояние. Сомневаюсь, что раньше вообще стояла на одном месте с закрытыми глазами, отпустив все свои мысли.

 

Я отпускаю их. Все.

 

В конечном счете, возникает ощущение, будто весь мир замолкает.

 

Из тишины меня вырывает поцелуй Самсона, который я ощущаю на макушке. Открываю глаза и делаю глубокий вдох.

 

Вот и конец. Ужин, пылкие поцелуи и объятья и снятие стресса. Вот так свидание.

 

— А где твоя собака? — спрашивает Самсон, когда мы усаживаемся в гольф-кар.

 

Я озираюсь по сторонам, но нигде не вижу Сыр Пеппер Джека. Зову его, но он не бежит на мой зов. Сердце начинает биться быстрее, и это не остается незамеченным.

Самсон зовет его.

Я начинаю беспокоиться, потому что мы уехали далеко от

 

дома, и пес может не найти обратную дорогу, если мы не отыщем его сейчас.

 

— Может, за гряду забежал, — предполагает Самсон. Мы взбираемся на вершину песчаной насыпи. Самсон берет меня за руку и помогает подниматься по гряде. Забравшись на самый верх, я смотрю в сторону и с облегчением вижу ПиДжея.


 

— Слава богу, — говорю я, спускаясь с другой стороны гряды.

 

— Что он делает? — спрашивает Самсон, идя следом. ПиДжей что-то яростно раскапывает в песке метрах в пяти от нас.

— Может, крабов нашел.

 

Едва мы подходим к нему, я замираю на месте. Не знаю, что он нашел, но это точно не краб. Это похоже на…

 

— Самсон? — шепотом зову я. — Что это?

 

Самсон опускается на колени и начинает смахивать песок с того, что по виду напоминает кости человеческой руки.

 

Я оттаскиваю ПиДжея в сторону, но он пытается вырваться у меня из рук. Самсон уже начал копать, отодвигая песок в сторону

 

и все больше открывая взгляду то, что, вне всякого сомнения, оказывается человеческой рукой.

 

— О господи, — еле слышно мямлю я. Я накрываю рот ладонью, а ПиДжей вырывается и бежит прочь от меня. Он бросается к Самсону, но тот отодвигает его рукой.

 

— Сидеть, — велит он собаке. Пес садится, но скулит.

 

Я встаю на колени рядом с Самсоном и смотрю, как он откапывает все больше и больше костей.

 

— Может, лучше их не трогать, — предлагаю я. Самсон молчит. Продолжает копать, пока не доходит до

 

плечевого сустава скелета. На нем все еще осталась рубашка. Выгоревшая и порванная красная клетчатая рубашка. Самсон прикасается к лоскуту, и тот рассыпается в его руках.

— Как думаешь, это целое тело?

 

Самсон так и не отвечает мне. Лишь падает на задницу и сидит, уставившись на землю.

 

— Схожу за телефоном и позвоню в полицию. — Я встаю, но Самсон хватает меня за запястье. Смотрю на него и встречаю мольбу в его взгляде.


— Не надо.

— Что? — трясу головой я. — Нужно сообщить об этом.

 

— Бейя, не надо, — повторяет он. Никогда не видела его таким непоколебимым. — Это парень, про которого я тебе рассказывал. Рейк. Я узнаю его по рубашке. — Он вновь смотрит на найденные нами останки. — Полицейские бросят его в безымянную могилу.

 

— Все равно нужно сообщить об этом. Это тело. Без вести пропавший человек.

 

Парень вновь мотает головой.

 

— Он не без вести пропавший. Я говорил тебе, что никто даже не заметил его исчезновения. — Глядя на Самсона, я понимаю, что переубедить его не смогу. — Он бы хотел оказаться

в океане. Только там ему место.

Какое-то время мы молчим, погрузившись в мысли.

 

По какой-то непонятной причине я чувствую, что не мне принимать такое решение. Но я совершенно точно не хочу находиться здесь больше ни секунды.

 

Самсон встает и исчезает за песчаной грядой. Не имея ни малейшего желания оставаться одной рядом с человеческими останками, я иду за ним.

 

Парень идет к воде, но оказавшись всего в паре метров от кромки, останавливается. Сцепляет руки в замок на затылке. Я встаю на месте, потому что вид у него такой, будто ему нужно побыть одному и все осмыслить.

 

Кажется, что он целую вечность смотрит в океан. Я мечусь туда-сюда, не зная, стоит ли поступить, как я считаю, правильно, или дать Самсону одному принимать решение. Он знал этого человека, а я нет.

 

Какое-то время спустя я наконец нарушаю тишину.

— Самсон?

Он не оборачивается, но отвечает решительным тоном.


— Нужно, чтобы ты отогнала гольф-кар обратно к дому.

— Без тебя?

Он кивает, так и глядя в сторону.

— Встретимся сегодня позже вечером.

— Я не оставлю тебя здесь одного. До дома слишком далеко,

и уже стемнело.

 

Наконец, он оборачивается, но выглядит как совершенно другой человек, а не тот, каким он был десять минут назад. Черты его лица стали жесткими, а внутри него будто вновь что-то ломается.

 

Самсон подходит ко мне, и берет мое лицо в ладони. У него покраснели глаза, будто он на грани срыва.

 

— Пожалуйста, — просит он. — Уезжай. Мне нужно сделать это в одиночку.

 

В его голосе слышится незнакомая мне прежде боль. Мучительная боль, которую я ожидала испытать, когда

 

обнаружила мать мертвой, но тогда ощущала лишь пустоту и онемение.

 

Даже не представляю, зачем ему все это нужно, но отчетливо вижу, как ему необходимо разобраться самому. И эта потребность сильнее моего желания спорить с ним. Я лишь киваю и еле слышно отвечаю ему:

 

— Хорошо.

 

Впервые в жизни я испытываю всеобъемлющую потребность кого-то обнять, но сдерживаю себя. Не хочу, чтобы наши первые объятья произошли в такой неловкий момент. Сажусь в гольф-кар.

 

— Забери ПиДжея с собой, — велит он. Я жду, пока Самсон идет через гряду за собакой. Вернувшись, он сажает пса на пассажирское сиденье. Парень крепко хватается руками за крышу гольф-кара и говорит лишенным эмоций голосом:

 

— Со мной все будет хорошо, Бейя. Увидимся позже


 

вечером. — Оттолкнувшись от салона машины, он бредет обратно

 

к песчаной полосе.

 

Я уезжаю домой и оставляю Самсона наедине с тем, о чем он, скорее всего, никогда больше не заговорит и что не станет объяснять.

 

Глава 18

 

Разумеется, я переживаю за Самсона. Но чем дольше я сижу

 

и жду его, тем больше задумываюсь, не должна ли вместе с беспокойством испытывать злость.

 

Несправедливо, что он попросил меня остаться в стороне в этой ситуации, но по выражению его глаз казалось, что ему выбросить останки Рейка в океан гораздо важнее, чем мне заявить о них в полицию.

 

Я в жизни повидала разного неприятного дерьма. И на удивление спокойно отношусь к тому, что горстка костей с пляжа окажется в океане. Не знаю, что это говорит обо мне. Или о Самсоне, если на то пошло.

 

Я не злюсь на него, но все же встревожена. У меня сводит живот. Я вернулась домой почти четыре часа назад. Пыталась скоротать время, принимая душ, съев ужин и ведя пустые разговоры с отцом и Аланой. Но мыслями я с Самсоном на другой стороне песчаной дюны.

 

Теперь я сижу возле костра и пристально смотрю на темный дом Самсона. В ожидании.

 

— Где Самсон? — спрашивает Сара.

Отличный вопрос.

 

— Помогает кому-то. Скоро вернется. — Я делаю глоток воды, прополоснув рот от лжи. Отчасти мне хочется рассказать Саре правду, но я понимаю, что не стоит. Да и как я вдруг скажу: «Эй,


Сара, там на пляже валяются человеческие останки, Самсон откапывает их и бросает в океан».

 

Ага, она бы смогла вынести новость такого масштаба.

 

— Ну и что? Каким был ваш поцелуй? — спрашивает она. Я смотрю на нее и встречаю полный надежды взгляд.

 

У меня возникает чувство, что Сара, наверное, хотела бы

 

иметь сестру, с которой они бы сплетничали по ночам, расчесывая друг другу волосы. Мне грустно, что ей не досталась такая сестра. Вместо нее ей досталась я. Скучная Бейя.

 

— Честно говоря, поцелуй был немного депрессивным.

— Что? Почему?

 

— Я не говорю, что было плохо. Самсон классно целуется. Просто он…такой серьезный все время. И я тоже. Сложно разделить радостный, сексуальный поцелуй, когда в нас обоих нет ни капли радости. — Я вздыхаю и прижимаюсь головой к спинке шезлонга. — Порой мне хочется быть похожей на тебя.

 

Сара смеется.

 

— Если бы ты была такой, как я, Самсон бы так на тебя не смотрел.

 

Ее ответ вызывает у меня улыбку. Возможно, она права.

 

Некоторые люди просто подходят друг другу. Я бы не подошла Маркосу, а она Самсону.

 

Мне бы лишь хотелось, чтобы наша с ним осень и зима совпадали так же, как и наше лето.

 

Сара вскидывает руки, когда играющую по беспроводной колонке песню сменяет новый незнакомый мне трек.

 

— Мне нравится эта песня! — Она вскакивает и бросается танцевать. Маркос встает следом и присоединяется к ней. Песня отнюдь не медленная, и они притопывают и кружатся, не зная забот.

 

Я наблюдаю за их танцем, пока не заканчивается песня, и Сара, запыхавшись, не падает обратно на шезлонг. Она тянется за


воткнутой в песок бутылкой ликера.

 

— Держи, — она протягивает мне бутылку. — С алкоголем веселее.

 

Я подношу горлышко к губам и делаю вид, что пью. Лучше уж я буду скучной, чем стану такой, как моя мать, поэтому не имею ни малейшего желания его проглатывать. Но притворяюсь ради Сары. Я уже достаточно подпортила сегодня настроение и не хочу отказываться от алкоголя, чтобы она не чувствовала себя виноватой из-за того, что пьет. Я возвращаю ей бутылку, и тотчас кое-что у нее за спиной привлекает мое внимание.

 

Наконец-то. Прошло четыре часа.

 

На пути домой Самсону придется пройти мимо нас. Он весь в песке. Выглядит уставшим и даже слегка виноватым, когда встречается со мной взглядом. Он быстро отводит взгляд, но затем, проходя мимо нас, разворачивается. Идет спиной вперед и вновь поднимает глаза. Кивает головой в сторону своего дома, а затем опять разворачивается и исчезает в темноте.

 

— Тебя поманили, — замечает Сара.

 

Еще минуту я сижу на месте, не желая, чтобы было заметно, как мне не терпится пойти за ним.

 

— Я не собака.

— Вы поссорились?

— Нет.

 

— Тогда иди. Мне нравится, когда Маркос меня подманивает. За этим всегда следует что-то хорошее. — Она смотрит на Маркоса. — Эй, Маркос. Помани меня.

 

Он один раз кивает головой, и Сара, вскочив с шезлонга, подходит к нему и драматично падает ему на колени. Шезлонг опрокидывается, и они валятся на песок. Маркос так и держит в руках банку пива, сумев не пролить ни капли.

 

Я оставляю их одних и направляюсь к дому Самсона. Подойдя ближе, я слышу шум воды в уличном душе.


 

Поднимаюсь на бетонный настил на опорном уровне дома. Ни разу здесь не была, но тут симпатично. Помимо душевой здесь есть бар и пара столиков. Не знаю, почему мы никогда не проводим тут время, вместо ежевечерних посиделок на пляже. Дом Самсона отлично подходит для вечеринок, но, похоже, он не из тех, кто хотел бы принимать у себя гостей.

 

Подойдя к душевой, я нигде не вижу шортов Самсона, а значит, он все еще одет. В душевой нет двери. Стенки изготовлены из дерева, и, чтобы увидеть его, мне приходится пройти через просвет между ними и повернуть налево.

 

Он стоит ко мне спиной. Ладони прижаты к деревянной

 

стене, а потоки воды льются ему на затылок. Он опустил голову.

 

— Прости, — тихо говорит Самсон и, обернувшись, убирает мокрые волосы со лба.

 

— За что?

 

— За то, что поставил тебя в такое положение. За то, что ожидаю, что ты станешь хранить мои секреты, тогда как сам своими с тобой не делюсь.

 

— Ты не просил меня никому не рассказывать. Ты только попросил не звонить в полицию.

 

Он проводит ладонью по лицу и встает под струи воды.

— Ты рассказала кому-то?

— Нет.

— Собираешься?

— Нет, если ты этого не хочешь.

 

— Я бы предпочел, чтобы все осталось между нами, — говорит Самсон.

 

Я молча соглашаюсь. Мне несложно хранить секреты. В этом

я профи.

 

Отчасти мне даже нравится, что Самсон как закрытая книга. Нельзя всерьез невзлюбить книгу, которую еще не прочел. Думаю, я смогу проявить к нему терпение, потому что он обещал,


 

в конце концов, рассказать мне всю правду. В противном случае, я бы, наверное, сочла, что он не стоит потраченных усилий.

 

— Мне кажется, ты рассказал не всю историю Рейка, — замечаю я. — Ты откроешь ее мне вместе с прочими ответами, которые обещал дать второго августа?

— Да, — кивает он. — Тогда и расскажу.

 

— Пора составлять список вопросов, на которые я хочу получить ответ.

 

Его губы подергиваются, будто его забавляют мои слова.

— Я отвечу на все второго августа.

Я делаю шаг к нему.

— Обещаешь?

— Клянусь.

Я беру его за руку. Под ногти на всех пальцах забилась грязь.

— Ты все откопал?

— Да.

— И уверен, что это был Рейк?

— Абсолютно.

 

Голос и вид у него утомленный. Может, даже печальный. Мне

 

в самом деле кажется, что Рейк играл в его жизни большую роль, чем он признает. Я поглядываю на кулон на шее парня и вновь смотрю ему в лицо. Он глядит в ответ, а по его коже стекают тонкие струйки воды.

 

Одежда на мне намокает от брызг воды, и, сняв футболку, я бросаю ее на стенку душевой. Оставшись в одних шортах и верхе от купальника, я помогаю Самсону смыть грязь из-под ногтей. Он терпеливо стоит, пока я чищу ногти один за другим, а потом мою ему руки с мылом.

 

Когда я заканчиваю, Самсон тянет меня за руки, пока я не встаю под струи воды вместе с ним. Он целует меня, а я вслед за ним двигаюсь к дальней стенке душевой.

Поцелуй неторопливый. Самсон опускает ладони мне на


бедра и, встав к стенке душевой, позволяет мне вести.

 

Я прислоняюсь к нему, прижимаюсь грудью к его голой груди и обхватываю его левой рукой за шею. Не стоило говорить Саре, что поцелуй был депрессивным. Ужасное вышло описание.

Продолжительный —вот более подходящее слово.

 

Все наши поцелуи кажутся мне важными, будто останутся со мной навсегда. Это не просто мимолетные проявления привязанности. За ними кроется нечто большее, чем простое влечение. Сейчас это печаль, и мне хочется хотя бы на несколько минут забрать ее у него.

 

Я веду правой рукой по его груди, пока не касаюсь пальцами резинки на его шортах. Запускаю ладонь под нее, и в тот же миг Самсон делает резкий вдох. Мы прекращаем поцелуй, когда я впервые прикасаюсь к нему. Его глаза сосредоточенно смотрят в мои, будто молча твердят, что я не обязана это делать, и в то же время умоляя меня продолжать.

 

Я крепко сжимаю его рукой, и он со вздохом запрокидывает голову.

 

— Бейя, — еле слышно произносит он.

 

Я целую его в шею и начинаю неторопливо водить рукой вверх и вниз по всей его длине. Достоинство у него больше, чем у Дакоты. И неудивительно. Самсон во всем превосходит всех, кого

я знала.

 

Левой рукой я спускаю его шорты ниже, чтобы они его не сковывали. Так мы и стоим пару минут, если не больше. Я прикасаюсь к нему. Самсон дышит все тяжелее и глубже, с каждым движением моей руки все сильнее сжимая мои бедра. Я все это время неотрывно рассматриваю его лицо, не в силах отвести взгляд. Он то смотрит на меня, то зажмуривается, будто ощущения слишком сильные.

 

Когда все мышцы в его теле начинают напрягаться, он внезапно запускает руку мне в волосы и осторожно тянет,


 

наклоняя мою голову, чтобы прильнуть к губам в поцелуе. Делая два порывистых шага, он прижимает меня к противоположной стене и целует с такой силой, с какой не целовал еще никогда прежде.

 

Я все еще крепко сжимаю его ладонью, а он будто не в силах дышать и целовать меня одновременно, разрывает поцелуй и прислоняется своей головой к моей. Прижавшись губами к моему уху, он гортанно выдыхает:

 

— Черт.

Он содрогается от моих прикосновений, и по моему телу

 

бегут мурашки. Я продолжаю поглаживать его, пока не чувствую теплую липкую жидкость на ладони. Вздохнув, он прячет лицо в изгибе моей шеи.

 

Совладав с дыханием, он тянется к лейке душевой. Подтягивает ее к нам, ополаскивает себя и мою руку, а затем, бросив ее на пол, снова набрасывается на меня с поцелуем.

 

Он дышит, будто пробежал марафон. Я теперь уже, наверное, тоже.

 

Когда он наконец отстраняется и смотрит на меня, я вижу, что часть бремени, отражавшегося в его глазах, развеялась. Этого

 

я и хотела. Чтобы он почувствовал себя лучше после всего, что сегодня с ним произошло.

 

Я нежно целую его в уголок губ и собираюсь пожелать ему доброй ночи, но Самсон проводит пальцами по моим мокрым волосам.

— Когда ты разрешишь мне тебя обнять?

 

В его взгляде читается мольба, будто объятия нужны ему больше того, что я только что ему дала.

 

Я бы, может даже, позволила ему сейчас меня обнять, если бы не боялась расплакаться. Он будто видит внутреннюю борьбу в моих глазах и, кивнув, целует меня в висок.

— Спокойной ночи, — шепчу я.


 

— Спокойной ночи, Бейя. — Он выключает душ, а я надеваю футболку и иду домой.

 

Глава 19

 

 

Все пять домов Самсона арендовали на выходные по случаю четвертого июля, поэтому он временно живет у Маркоса.

 

Прошла неделя с тех пор, как он нашел Рейка. Мы не обсуждали это. До второго августа осталось меньше месяца, тогда-то я и получу все ответы. Не могу сказать, что с нетерпением жду этого момента. Для меня второе августа — это канун дня нашего прощания.

 

Я стараюсь сосредоточиться на сегодняшнем дне.

 

А сегодня на пляжах такая суматоха, что мы вообще не захотели туда идти. Сидим у Маркоса на балконе. Мы выбрали его дом, потому что от пляжа его отделяют несколько улиц. Такого количества музыки, шума и пьяных людей не встретишь даже ни в одном техасском баре, поэтому никто из нас не захотел отдыхать рядом с этими толпами народа.

 

Сегодня мы ужинали с семьей Маркоса. У него две младшие сестры, отчего ужин был полон суеты, разговоров и еды. Самсон в окружении семьи Маркоса выглядел, будто был дома, и мне стало интересно, какой он среди членов своей семьи.

 

Устраивают ли они совместные обеды, как мой отец с Аланой? Приняли бы они меня, если бы мы однажды познакомились? Что-то подсказывает мне, что не приняли бы, иначе он не был бы таким скрытным обо всем, что их касается.

 

Но сегодня я чувствую себя принятой. Принятой и откормленной. Моя цель набрать за лето вес оказалась перевыполнена. Сомневаюсь, что влезу в джинсы, которые привезла с собой. Я все лето проходила в шортах и купальнике.


 

Солнце только что село, но фейерверки начались еще до заката. Теперь стемнело, и действо набирает обороты по всему полуострову.

 

— В Галвестоне фейерверки вот-вот начнутся, — говорит Сара. — Жаль их отсюда не видно.

 

— С крыши Марджори откроется отличный вид, — замечает Самсон.

 

— Думаешь, она пустит нас туда? — спрашиваю я.

Самсон пожимает плечами.

— Зависит от того, легла она спать или еще нет.

 

— Под такой шум никто спать не сможет, — Маркос встает из-за стола.

 

Мы идем к дому Марджори вместе с ПиДжеем, который ждал нас возле дома Маркоса.

 

Когда мы доходим до ее улицы, застаем Марджори на крыльце, откуда она наблюдает суматоху на пляже.

 

— Я думала, вы придете раньше, — говорит она, заметив нас,

 

и машет рукой в сторону входной двери. — Располагайтесь.

— Спасибо, Марджори, — благодарит Самсон.

 

Когда мы заходим в дом, он сперва пропускает наверх Сару с Маркосом, а затем меня. Добравшись до выхода на крышу, Сара выбирается ползком на четвереньках. Маркос пытается ей помочь, но она лишь мотает головой.

 

— Здесь слишком высоко. Не могу пошевелиться. Самсон смеется.

 

— Постарайся добраться до середины крыши. Оттуда видно только небо, а не землю.

 

Сара ползет к центру крыши. Мы все продвигаемся за ней, и

я сажусь рядом. Самсон устраивается возле меня.

— Как ты можешь здесь ходить? — спрашивает его Сара.

— Просто не смотрю вниз, — отвечает он.

Девушка на миг прячет лицо в ладонях, пытаясь унять


головокружение.

 

— Даже не догадывалась, что боюсь высоты. Маркос обнимает ее рукой.

 

— Иди сюда, малышка.

 

Сара пододвигается ближе к нему, и, глядя, как он ее обнимает, я отчетливо осознаю, что мы с Самсоном даже не касаемся друг друга. Бросаю на него взгляд, но он смотрит на фейерверк, запущенный откуда-то с пляжа.

 

— Марджори одинока? — спрашиваю я. Он смотрит на меня и улыбается.

 

— Нет. У нее есть сын. Работает юристом в Хьюстоне. Приезжает навестить ее пару раз в месяц.

 

Мне приятно об этом узнать.

 

Самсон замечает отразившееся на моем лице облегчение и, наклонившись, быстро меня чмокает.

 

— Ты милая, — шепчет он, а потом, взяв за руку, переплетает наши пальцы, и мы молча смотрим фейерверк.

 

Чем больше времени проходит, тем больше их становится. Они повсюду, над заливом и над Галвестоном. Несколько фейерверков даже взлетают прямо из океана.

Маркос смотрит на Сару и признается:

 

— Вышел бы прекрасный момент для предложения руки и сердца под аккомпанемент фейерверков. Жаль, что мы познакомились только этой весной.

 

— Привези меня сюда в следующем году, — отвечает она. — Я сделаю вид, что не помню этот разговор.

 

Я смеюсь от их слов.

 

Несколько минут спустя Сара говорит Маркосу, что ей стало дурно и пора спускаться. Они уходят, но мы с Самсоном остаемся сидеть на крыше Марджори.

 

Ловлю себя на том, что на Самсона я смотрю чаще, чем на фейерверк. Он будто восхищен всем вокруг.


 

— Никогда не видел, чтобы Дарья была так прекрасна, — говорит он шепотом.

 

Погодите. Что? Дарьей звали девушку, которая разбила ему сердце.

 

— Посмотри, как фейерверки отражаются от нее, — говорит он, указывая в океан. Я в полнейшем смятении смотрю туда, куда он указывает рукой, и вновь на него.

— Ты называешь океан Дарьей?

 

— Ага, — констатирует он. — Дарья означает море. Так его называл Рейк.

 

— Ты говорил мне, что Дарья — твоя бывшая, которая разбила тебе сердце.

 

Самсон смеется.

 

— Я сказал тебе, что Дарья разбила мне сердце, но не говорил, что речь шла о девушке.

 

Я пытаюсь вспомнить наш разговор. Все это время он говорил

 

о воде?

— Как океан может разбить сердце?

— Расскажу тебе…

 

— Второго августа, — заканчиваю я, закатывая глаза. Я сажусь удобнее и лезу в карман за телефоном. — Я делаю заметки. Ты задолжал мне кучу объяснений.

— Могу я увидеть список? — смеется он.

 

Я вношу новую заметку и отдаю ему телефон. Самсон начинает зачитывать мой список.

 

— Почему ты не любишь говорить об отцовских домах под сдачу? Что за парень прервал наш ужин? Какой твой самый ужасный поступок в жизни? Почему ты не любишь говорить о своей семье? Какова полная история Рейка? Со сколькими девушками у тебя был секс? —Он замолкает и бросает на меня взгляд, но продолжаетчитать дальше. — Какое твое полное имя? Как океан разбил тебе сердце?


С минуту он смотрит на мой телефон, а потом возвращает его

мне.

 

— С десятью, — говорит он. — Но помню только девять. Воспоминания об одной из девушек спутанные.

 

Десять. Много в сравнении со мной. Но немного, если сравнивать его ответ с тем, каким я представляла его прошлое. Он мог бы ответить, что их было пятьдесят, и я сомневаюсь, что была бы удивлена.

 

— Десять — не так уж много.

— Много, если сравнивать с твоим единственным, — дразнит

он.

 

— Я думала, их было гораздо больше. Со слов Сары казалось, что ты каждую неделю спал с новой девушкой.

 

— Я редко спал с кем-то из них. Но со сколькими целовался, не представляю. Пожалуйста, не задавай мне этот вопрос второго августа, потому что я не смогу на него ответить.

 

Прямо перед нами взрывается огромный залп фейерверка и отвлекает внимание Самсона, но я продолжаю смотреть на парня.

 

— Порой я размышляю, хочу ли вообще получить ответы на свои вопросы. Думаю, что, возможно, мне больше всего в тебе нравится загадочность, которая тебя окружает. И в то же время, это одна из самых нелюбимых мной твоих черт.

 

Самсон говорит, не глядя на меня.

— Хочешь знать, что мне нравится в тебе больше всего?

— Что?

 

— Ты единственная из всех моих знакомых, кому я бедным нравился бы больше.

 

Истинная правда.

 

— Ты прав. Твои деньги мне нравятся в тебе меньше всего. Самсон целует меня в плечо, а потом снова смотрит на воду.

— Я рад, что ты приехала сюда этим летом, Бейя.

— Я тоже, — тихо отвечаю я.


 

Глава 20

 

 

Мне не нравится пить противозачаточные. Я принимаю их уже почти неделю, и мне кажется, что от них страдает эмоциональный фон. Чувства захлестывают меня даже сильнее, чем до приезда. Временами я очень скучаю по матери. Иногда убеждаю себя, что влюбляюсь в Самсона. Иной раз с волнением жду разговора с отцом.

 

Не знаю, в кого я превращаюсь, и не уверена, что мне это нравится. Сомневаюсь, что дело действительно в противозачаточных таблетках, но всегда приятно, когда есть на что сослаться.

 

Самсона нет большую часть дня. Мы с Сарой и Маркосом сидим без него на пляже. Уже прошло время обеда, мы проголодались, но едва начинаем собирать вещи, как трое парней берутся натягивать волейбольную сетку между нашим домом и домом Самсона. Мы с Сарой оставляем стулья в зоне хранения на опорном уровне, и я вновь смотрю на парней.

 

У меня странно щемит в груди, будто я соскучилась по волейболу.

 

Не думала, что это случится.

 

— Пойду спрошу у них, можно ли с ними сыграть, — говорю я. — Ты хочешь?

 

— Я хочу принять душ, — качает головой Сара. — У меня везде песок. — Она направляется к лестнице. — А ты повеселись. Надери им зад.

 

Когда я подхожу к парням, они уже готовятся начать игру один на один.

 

Один из парней сидит на невидимой скамейке запасных, а двое других готовятся к игре.


 

— Привет, — отвлекаю их я. Все трое оборачиваются и смотрят на меня. Подойдя ближе, я слегка смущаюсь. Рассмотрев габариты парней, понимаю, что могу выставить себя на посмешище. — Нужен еще игрок?

 

Парни переглядываются. Самый высокий из них отвечает с ухмылкой на лице.

 

— Ты уверена?

Меня раздражает его ухмылка.

 

— Ага. И справедливости ради готова встать в пару с самым плохим игроком из вас троих.

 

Они смеются. Двое указывают на парня, сидящего в стороне.

— Он играет хуже всех из нас.

 

— Это правда, — соглашается сидящий на песке парень. — Я отстойно играю.

 

— Отлично. Давайте сыграем. — ПиДжей стоит возле меня и, отведя его в сторону, где он не будет мешать, я велю ему сидеть.

 

Ребята представляются перед началом игры. Парня в моей команде зовут Джо. Самого высокого — Тофер, еще одного Уолкер. Он подает мне мяч, и я с легкость отбиваю его через сетку.

 

Уолкер пасует мяч Тоферу, и тот пытается бросить его мне, но не успевает и глазом моргнуть, как я успешно блокирую подачу.

 

— Впечатляет, — бормочет Тофер, когда я зарабатываю первое очко.

 

Джо даже не успевает коснуться мяча, как я уже забиваю три очка.

 

Я уже давно не тренировалась и замечаю, что запыхалась быстрее, чем обычно. Это тоже спишу на противозачаточные. И на песок. Раньше никогда не играла на песке.

 

Парни забивают еще два очка, и мы с Джо теряем право подачи. Я уже собираюсь передать им мяч, как вдруг вижу Самсона, стоящего на балконе.


 

Он пристально наблюдает за мной. Машу ему рукой, но он не машет в ответ.

 

Он ревнует?

Оттолкнувшись от перил, он уходит обратно в дом.

Какого черта?

Меня это всерьез злит. Самсон знает, что я играю в волейбол.

 

И должна иметь возможность поиграть без подозрений с его стороны в том, что я флиртую с этими парнями.

 

Меня переполняет злость, и я бью по мячу сильнее, чем хотела. К счастью, он падает прямо на линию.

 

Вот, что меня беспокоило. Что со временем проявятся черты Самсона, которые мне не особо нравятся. Ревность, например, мне категорически не нравится.

 

Мы заканчиваем короткий сет, и я бросаю взгляд на балкон. Самсон так и не вышел.

 

Я направляю всю злость и энергию в игру. Бросаюсь к мячу и падаю на колени. Затем падаю еще трижды, а Джо так и не касается мяча. К концу игры я буду вся синяя от ссадин.

 

Мы забиваем еще одно очко и сравниваем счет на четырех очках. Джо подходит и дает мне пять.

 

— Похоже, это будет первая игра, в которой я выиграю, — говорит он.

 

Я смеюсь в ответ, но улыбка быстро увядает, когда я вижу, что по лестнице спускается Самсон. Если он подойдет и устроит сцену, я буду очень зла.

Да. Он идет к нам.

И в руках у него… стул.

 

— Мяч, — кричит Джо. Я поднимаю взгляд и вижу, как в мою сторону летит мяч, но мне не дотянуться. Бросаюсь вперед и, случайно отбив его, падаю на землю и набираю полный рот песка.

 

— Вставай, Бейя! — кричит Самсон.


 

Вскакиваю на ноги и смотрю на него. Он идет к нам со стулом в руках. Ставит его на песок рядом с ПиДжеем в паре метров от сетки и садится, поднимая очки с глаз на макушку. Затем рупором складывает ладони у рта.

 

— Давай, Бейя, — кричит он.

Что он делает?

На сей раз мяч летит Джо, и ему наконец-то удается передать

 

его мне прямо возле сетки. Откуда им знать, что я была лучшим доигровщиком в своей команде.

 

Я посылаю мяч строго между Тофером и Уолкером. Когда он падает в песок, и мы зарабатываем очко, Самсон вскакивает с места.

— Да! — кричит он. — Еще, Бейя!

 

Я потрясенно распахиваю рот, когда до меня вдруг доходит. Самсон запомнил, как я говорила ему, что никто никогда не приходил на мои игры.

Он пришел, чтобы поболеть за меня.

 

— Что это за чувак? — спрашивает Джо, глядя на Самсона. Тот с ногами забирается на стул и начинает скандировать.

— Бейя! Бейя!

 

Пожалуй, ничего более сопливого я в жизни не видела. Парень среди невидимой публики что есть мочи выкрикивает слова поддержки для девчонки, которую никогда так не поддерживали.

 

Это самый трогательный поступок, который кто-либо для меня совершал.

 

Тофер подает мяч, и я поражена, что мне удается разглядеть его через застилающую глаза завесу слез.

 

Чертовы эмоции. Сейчас тоже виноваты противозачаточные.

 

Самсон долго не замолкает. Наверное, он раздражает парней, с которыми я играю, но мне кажется, я никогда в жизни так много не улыбалась. Я улыбаюсь, когда падаю, когда мы забиваем очки и даже когда из легких выбивает весь воздух. Я улыбаюсь, потому


 

что никогда прежде так сильно не наслаждалась игрой. Сегодня же куплю волейбольный мяч. Нужно возобновить тренировки.

 

Конечно, я играю не так ужасно, как Джо. Он старается изо всех сил, но мы остаемся в игре только благодаря мне. В какой-то момент он так запыхался, что отошел в сторону, на добрых тридцать секунд оставив меня отыгрываться одну.

 

Каким-то чудом мне удается опережать противника на одно очко, когда игра близится к финальной точке. Если смогу забить еще одно, я выиграю.

 

Взяв мяч перед подачей, я замечаю, что Самсон молчит. Напряженно наблюдает за мной, будто всерьез погружен в игру. Он одаривает меня лишь легкой улыбкой и скромно выставляет пальцы вверх. Сделав глубокий вдох, я подаю мяч и молюсь, чтобы он упал на песок по ту сторону сетки.

 

Все происходит быстро. Тофер и Уолкер бросаются за мячом, но я знаю, что ни один из них не сможет его перехватить. ОЧКО! Когда мяч с глухим стуком падает на песок, Самсон вскакивает со стула.

 

— У тебя получилось!

Я стою на месте в состоянии шока.

 

У меня получилось. Я бы сказала, что у нас получилось, но Джомало в этом участвовал. Я даю ему пять, а потом жму руки остальным парням.

— Ты отлично играешь, — говорит Тофер. — Хочешь сыграть еще?

Я смотрю на Самсона и качаю головой. Совладав с дыханием, отвечаю им:

— Не сегодня. Но я буду здесь, если завтра придете снова. Помахав им на прощание, я бегу к Самсону. Он ждет меня с

широчайшей улыбкой на лице. Я обхватываю его руками за шею,

а он поднимает меня и кружит. Поставив меня на землю, он не размыкает рук.


 

— Ты, черт возьми, живая легенда, — говорит он, вытирая грязь с моего лица. — Грязная легенда.

 

Я смеюсь, и Самсон притягивает меня к себе. Прижимается щекой к моей макушке и стискивает меня.

 

Нас одновременно настигает осознание, что происходит между нами. Я чувствую, как он замирает всем телом, будто сам не уверен, стоит ли отпустить меня или обнять крепче.

Я стою, уткнувшись лицом в его рубашку.

 

Убираю руки с его шеи, обхватываю за поясницу и закрываю глаза, поглощенная его близостью.

 

Я чувствую, как он сжимает меня крепче и, вздохнув, проводит ладонью по моей спине. Слегка сдвигается, отчего наши тела еще лучше соприкасаются.

 

Мы так и стоим, пока мир вращается вокруг нас. Он обнимает меня. Я позволяю ему.

 

И хочу этого.

 

Я даже не представляла, что это настолько приятно. Все это. Каждое проведенное с ним мгновение заряжено эмоциями и волнением, и я чувствую их прямо в груди. Будто он пробуждает ту часть меня, которая спала все девятнадцать лет. Я ценю все то, что, как мне казалось, никогда не смогу оценить.

 

Мне нравится, когда меня целует тот, кто действительно уважает меня. Мне нравится, что он так гордится мной, что даже подхватил на руки и закружил в воздухе. Он из кожи вон лез и кричал, как дурак, сидя на глупой игре в пляжный волейбол, просто чтобы сделать мне приятно.

 

В какой-то момент во время наших объятий я начала плакать. Незаметно, но я чувствую, как влага течет по щекам.

 

Мне кажется, что мы недостаточно близко, хотя ближе быть уже невозможно. Мне хочется раствориться в нем. Стать частью него. Хочется увидеть, ощутил ли он себя таким же живым внутри, какой заставил почувствовать меня.


 

Словно ощутив, что я не хочу его отпускать, Самсон поднял меня, чтобы я обхватила его ногами, и понес к своему дому прочь с пляжа, подальше от ребят.

 

Мы доходим до опорного уровня, и он ставит меня на ноги. Я неохотно отстраняюсь, чтобы посмотреть на него, но солнце уже садится, и, оказавшись под его домом, мне не удается хорошенько его разглядеть. Осталось совсем мало света, да и тот отбрасывает тень на его глаза. Самсон стирает слезы с моих щек большими пальцами. А потом целует меня.

 

На вкус наш поцелуй как слезы и крупинки песка.

 

— Надо ополоснуться, — я отстраняюсь. — У меня везде песок.

 

— Воспользуйся уличным душем, — говорит он, указывая на кабину.

 

Я не отпускаю его руку, пока мы идем к душевой. Все тело

 

болит, и дыхание до сих пор не восстановилось. Самсон снимает рубашку и, бросив ее на землю, встает под душ. Включает воду и отходит в сторону, чтобы я могла встать под струю. Открыв рот, я ополаскиваю его от песка. Потом проглатываю немного воды.

 

Сняв лейку с держателя, я отмываюсь от песка. Самсон прислоняется к стенке и наблюдает за мной все это время.

 

Мне нравится, как он смотрит на меня. Кругом темно, особенно в кабинке, но он смотрит, будто впитывает каждый сантиметр моего тела.

 

Закончив, я вешаю лейку на место. Краем глаза вижу, как Самсон двигается, и чувствую, что он встает сзади. Обхватывает меня рукой и опускает ладонь мне на живот.

 

Запрокинув голову, я опускаю ее ему на плечо и поворачиваюсь к нему лицом. Он захватывает мои губы в поцелуе.

 

Мы так и целуемся в этом положении — я стою к нему спиной, он обнимает меня сзади. Его ладонь скользит по моему


животу и ныряет под чашку купальника.

 

Самсон обхватывает мою грудь, и я со стоном резко втягиваю воздух. Второй рукой он ведет вниз по животу. Коснувшись края бикини, он запускает в них палец и отрывается от моих губ. Смотрит мне в глаза и находит в них ответ.

 

Я не хочу, чтобы он останавливался.

 

Разомкнув губы, я предвкушаю то, что он собирается сделать. Он внимательно изучает мое лицо и опускает руку между

 

моих ног. Я со стоном выгибаю спину, что только добавляет силы его прикосновению.

 

Я представляла, каково будет ощущать его с тех пор, как мы впервые поцеловались. Но никаким фантазиям не сравниться с его настоящим прикосновением.

 

Вскоре мое тело отвечает. До неприличия быстро я начинаю содрогаться под касаниями его пальцев. Я тянусь назад к его ногам и сжимаю бедра. Он тяжело прислоняется к стене и тянет меня за собой, не прекращая двигать рукой. К счастью, когда ощущения становятся слишком сильными, он накрывает мой рот ладонью и заглушает все звуки.

 

Закончив, он продолжает меня целовать. Убирает руку и, развернув к себе лицом, прижимает меня к груди.

 

Окончательно выдохнувшись, я льну к нему. Конечности ноют,

 

и я издаю тяжелый вздох.

 

— Я хочу сделать татуировку, — заявляет Самсон. Я смеюсь, уткнувшись ему в грудь.

 

— Так вот о чем ты сейчас думаешь?

 

— Это моя вторая мысль, — отвечает он. — Первую я не озвучил.

 

— А какая была первая? — смотрю на него я.

— Мне кажется, это очевидно.

 

— Нет, — я мотаю головой. — Боюсь, тебе придется произнести ее вслух.


Он наклоняется и прижимается губами к моему уху.

 

— Я, черт возьми, не могу дождаться, когда у нас случится первый раз, — говорит он шепотом, а потом выключает воду и выходит из душевой, будто не говорил эту мысль вслух. — А ты хочешь? — спрашивает он.

 

Мне кажется, меня сковал своего рода шок, и отвечаю ему не сразу.

 

— Что хочу?

— Татуировку.

До этого момента я даже не думала, что захочу ее сделать.

— Ага. Думаю, да.

Самсон вновь заглядывает в душевую и улыбается.

 

— Посмотри-ка, мы решили сделать спонтанные татуировки. Мы точно веселые ребята, Бейя.

 

Глава 21

 

 

— Есть идея, — говорит Маркос с набитым ртом. — Мой друг Джексон.

 

Сегодня Крещальный ужин. Снова завтрак вечером. Мы не говорили ни о чем конкретном, и никто понятия не имеет, что имеет в виду Маркос. Все уставились на парня пустым взглядом, и он указывает на Самсона через стол.

 

— У Джексона русые волосы. Голубые глаза. Черты лица другие, но это же тату-салон, сомневаюсь, что там всматриваются

в удостоверение личности.

 

А. Вон что. Самсон нигде не может найти свой кошелек, а прошло уже три дня с тех пор, как он предложил сделать татуировки.

 

Без удостоверения личности их сделать невозможно, и хотя за эти три дня он весь дом перевернул вверх дном, удача ему не


 

улыбнулась. Он считает, что последние арендаторы могли найти его и забрать. Сказал, что кошелек всегда лежал у него в рюкзаке, но мы оба смотрели, и его там не оказалось. Хотя все остальные вещи были на месте. Не знаю, как он с такой легкостью таскает рюкзак с собой, штуковина весит больше двадцати килограммов.

 

Самсон обдумывает предложение Маркоса и пожимает плечами.

 

— Стоит попробовать.

 

— Тату-салон? — переспрашивает отец. — Кто делает татуировку?

 

Сара тотчас указывает на нас с Самсоном.

— Эти двое. Не я.

 

— Слава богу, — чуть слышно бормочет Алана. Понимаю, что для нее я лишь дочь ее мужа, но ее слова

 

уязвляют. Ей безразлично, что я сделаю татуировку, но она явно испытала облегчение оттого, что ее не будет делать ее дочь.

 

— Что сделаешь? — спрашивает отец, глядя на меня. Я показываю внутреннюю сторону запястья.

 

— Набью что-нибудь сюда. Пока не знаю что.

— И когда вы собираетесь это сделать?

 

— Сегодня вечером, — говорит Маркос, махнув телефоном. — Джексон сказал, что мы можем заскочить и одолжить его водительское удостоверение.

— Славно, — отвечает Самсон.

— Ты решил, что будешь делать?

 

— Нет еще, — отвечает он и отправляет в рот вилку, полную омлета.

 

Отец качает головой.

 

— Через пару часов вы разукрасите свои тела чернилами, которые останутся на всю жизнь, но оба не знаете, что именно будете набивать?

— Добираться придется на пароме, — замечает Самсон. —


Будет время подумать. — Он отодвигает стул и встает из-за стола.

Затем относит тарелку в раковину, держа в руке кусочек бекона.

 

— Наверное, пора собираться. Конец недели, и очередь на паром может оказаться длинной.

 

— Бейя, — обращается отец с мольбой в голосе. — Может, стоит подумать об этом пару недель?

 

Как по-отцовски. И похоже, мне это нравится.

 

— Поверь, пап. Меня в жизни ждут гораздо большие разочарования, чем какая-то татуировка.

 

Выражение его лица дрогнуло от моих слов. Я сказала это в шутку, но, похоже, теперь отец искренне обеспокоен моей способностью принимать решения.

 

***

 

В тату-салоне никого нет, и мне кажется, это сыграло нам на руку. Парень взял фальшивое удостоверение Самсона, посмотрел на него, потом снова на удостоверение. Покачал головой, но ничего не сказал. Просто молча скрылся за дверью, чтобы снять копии с наших документов.

 

Когда Маркус сегодня вернулся в машину с водительским удостоверением Джейксона, я хохотала без остановки. Парень килограммов на двадцать был легче Самсона и, как минимум на десять сантиметров ниже. Если в тату-салоне не поверят, что это он, Маркос посоветовал сказать, что он занимается в качалке.

 

Но никто даже не стал задавать вопросов. Я бы на месте Самсона оскорбилась.

 

— Похоже, им отчаянно нужны клиенты, — шепотом говорю я. — Он даже ничего не спросил.

 

Самсон кладет передо мной фотоальбом с идеями для татуировок. Другой берет себе, и мы начинаем листать страницы.

— Хочу что-то утоненное, — говорю я, просматривая


картинки с сердечками и цветами, но ничего не цепляет глаз.

— А я наоборот, — замечает Самсон.

 

Что противоположно утонченности? Я листаю дальше инатыкаюсь на несколько эскизов, которые больше бы подошли Самсону, но ни один не похож на то, что ему бы понравилось. Досмотрев до конца, я закрываю альбом и стараюсь сосредоточиться.

 

Для меня утонченность означает изящество, мягкость, хрупкость. Так что будет ей противоположно? Сила? Выносливость? Может, даже что-то грозное?

 

Подумав об этом, я тотчас понимаю, какую ему надо сделать татуировку. Достаю телефон и ищу изображения ураганов. Листаю картинки, пока не нахожу ту, которая, как мне кажется, ему понравится.

 

— Я нашла, какую тебе сделать татуировку. Самсон устремляет на меня взгляд.

 

— Думаешь, мне понравится?

— Да, — киваю я.

 

— Тогда именно ее я и хочу набить, — он так уверенно говорит об этом, будто нет никаких сомнений в том, что татуировка связана со мной больше, чем с чем-либо еще. Не сдержавшись, я целую его.

 

***

 

Сегодня вечером в салоне работают два мастера, и хотя мы оба решили сделать татуировки, я до сих пор не нашла, что хочу. Самсон сидит в кресле, по его руке ходит машинка. Он отвернулся, чтобы не видеть рисунок, пока мастер не закончит.

 

Парень листает картинки в телефоне, пытаясь помочь в поисках.

 

— Может, рассвет? — предлагает он.


 

Идея неплоха, и я просматриваю несколько вариантов, но решительно отказываюсь от нее.

 

— Похоже, на такой рисунок уйдет много краски, и он будет лучше смотреться в большем размере. А я хочу начать с маленькой тату.

 

Я просмотрела все имеющиеся в студии каталоги. Начинает казаться, что отец был прав. Возможно, мне стоит хорошенько об этом подумать.

 

— Есть одна мысль, — говорит Самсон. — Нужно выбрать смысл и посмотреть, какие символы с ним связаны.

 

— Ладно.

— Что ты хочешь, чтобы она выражала? — спрашивает он.

— Наверное, что-то, что означает удачу. Мне она не помешает

в жизни.

 

Самсон начинает искать варианты в телефоне, а я смотрю, как продвигается работа над его татуировкой. Я выбрала для него ураган, но не в обычном черном цвете. Я выбрала изображение, которое показывает, как бы ураган выглядел на экране радара в красном, желтом, синем и зеленом цветах. Татуировка не задумывалась как мазки акварели, но смешение цветов с блеклыми черными контурами придает ей такой вид.

 

Получается даже лучше, чем я рассчитывала.

 

— Нашел тебе татуировку, — говорит Самсон и протягивает мне телефон, чтобы показать картинку, но я не беру.

 

— Я тебе доверяю, — возражаю я. Так будет честно.

— Не стоит.

 

Выражение его лица после этих слов отзывается во мне тревогой. Он прав. Не стоит доверять тому, о ком я почти ничего не знаю. Я лишь позволила ему сделать то, что сделала для него сама — вслепую выбрать татуировку. Но у меня возникает чувство, что из нас двоих я больше заслуживаю доверия. Беру его телефон, чтобы посмотреть.


— Что это?

— Вертушка.

 

Я смотрю на картинку. Она утонченная. Красочная. А он даже не знает, что я выбрала для него ураган, и у нас обоих будут татуировки, отражающие процесс вращения.

— Пишут, что вертушки прогоняют невезение.

— Идеально, — тихо говорю я.

 

***

 

Сара с Маркосом ждали нас снаружи с того момента, как мы подписали все документы, а это было два с половиной часа назад, но они не заходили выразить недовольство из-за долгого ожидания. Уверена, они нашли, чем себя занять.

 

Моя татуировка готова. Она идеальна. Внешнюю границу рисунка вывели тонкой черной линией, а внутри его заполнили цветными чернилами, но они выходят за контур, словно потекшая краска. Я сделала ее на левом запястье. Показала татуировку Самсону, и он сфотографировал ее, а потом мастер закрыл ее повязкой.

 

Мастер вытирает татуировку Самсона в последний раз. Тот ни разу не подсмотрел за работой.

 

— Готово, — объявляет парень.

Самсон выпрямляется в кресле, но не смотрит на татуировку.

Затем встает и идет в туалет, кивком головы веля идти за ним.

 

Он хочет увидеть ее без посторонних. Я его не виню. Может, ему не понравится, отчего не по себе будет не только мне, но и мастеру.

 

Я захожу с ним в туалет и закрываю за собой дверь. Помещение маленькое, и мы оказываемся очень близко друг к другу.

— Нервничаешь?


 

— Не нервничал, — отвечает он. — Но теперь, когда она готова, нервничаю.

 

Я улыбаюсь и начинаю взволнованно подпрыгивать на цыпочках.

 

— Посмотри на нее, я с ума схожу.

 

Самсон впервые смотрит на свою татуировку. Она размером с кулак и разместилась под сгибом локтя правой руки. Я наблюдаю за его лицом в ожидании реакции.

 

Но ее нет.

Он просто смотрит на рисунок.

 

— Это ураган Айк, — поясняю я, проведя по татуировке пальцем. — Я выбрала снимок с радара, сделанный, когда ураган был прямо над полуостровом Боливар, а мастер превратил его в татуировку.

 

Единственным ответом мне служит его вздох. Я даже не могу понять, довольный ли это вздох.

 

Теперь я нервничаю. Я была настолько уверена, что ему понравится, что даже не подумала, что будет в противном случае.

 

Самсон медленно поднимает взгляд. По выражению его лица невозможно понять, о чем он думает.

 

Но тут он хватает мое лицо и так неожиданно и сильно целует, что я ударяюсь спиной о стенку туалета. Думаю, это значит, что ему понравилось. Опустив руки мне на бедра, он приподнимает меня и запрокидывает мои ноги себе на талию, будто пытается связать нас в вечный узел.

 

Он целует меня с новым чувством, с каким не целовал никогда прежде. После его реакции на татуировку, я сомневаюсь, что любой другой ответ оказался бы уместным.

 

Он двигается, прижавшись ко мне, и у меня вырывается стон. Но Самсон в тот же миг отрывается от моих губ, будто этот стон стал стоп-сигналом. Прижимается лбом к моему лбу и произносит полным эмоций голосом:


 

— Я бы взял тебя прямо здесь, да только ты заслуживаешь лучшего.

 

И я бы ему позволила.

 

Глава 22

 

— Нет, — категорично возражает отец.

— Ну пожалуйста.

— Нет.

— Мне девятнадцать.

 

— Она принимает противозачаточные, — говорит Алана. Я откладываю вилку и прижимаю ладонь ко лбу. Сама не

 

знаю, зачем спросила у него разрешения переночевать у Самсона. Надо было просто улизнуть из дома и вернуться утром, пока он не проснулся. Но я стараюсь не нарушать установленные им правила.

 

Сара закончила есть еще до того, как завязался этот разговор, но, похоже, ей нравится. Она сидит за столом, подтянув колено к груди, и наблюдает за разговором, будто мы разыгрываем его по телевизору. Ей не хватает только ведра с попкорном.

 

— Мать разрешает тебе ночевать у парней? — спрашивает отец.

 

Я отвечаю ему вялым смешком.

 

— Маме было плевать, где я ночую. Я хочу, чтобы тебе было не все равно. Но еще я была бы признательна, если бы ты доверял мне.

 

Отец проводит ладонью по лицу, будто не знает, что делать. Обращается к Алане в поисках верного ответа.

 

— А ты бы разрешила Саре ночевать у Маркоса?

 

— Сара с Маркосом постоянно ночуют вместе, — отвечает Алана.


Я бросаю взгляд на Сару, и она оживляется.

— Не ночуем.

— Я в курсе, Сара.

Судя по выражению лица, для нее это стало полной

неожиданностью.

— Ой. Я думала, не в курсе.

Я смеюсь, но никто меня не поддерживает.

 

Похоже, после таких новостей отец оказался в еще большем смятении.

 

— Слушай, пап, — обращаюсь я как можно более мягко. — На самом деле я не просила твоего разрешения. Я сообщила тебе, что сегодня буду ночевать у Самсона, в знак вежливости, потому что это твой дом, и я стараюсь проявлять уважение. Но будет гораздо проще, если ты просто не станешь возражать.

 

Отец со стоном откидывается на спинку стула.

 

— Я так рад, что вмазал этому парню, когда у меня была возможность, — бормочет он, а потом машет рукой на входную дверь. — Ладно. Как хочешь. Просто… не делай из этого привычку. И вернись домой, пока я не проснулся, чтобы я мог сделать вид, будто ничего этого не было.

 

— Спасибо, — благодарю я и встаю из-за стола. Сара тотчас спешит за мной из кухни на второй этаж. Когда мы заходим в мою комнату, она падает на кровать.

 

— Не могу поверить, что мама знает о том, что Маркос иногда ночует у меня. Я думала, мы действуем незаметно.

 

— Может, и незаметно, но не тихо.

Сара смеется.

 

— Нельзя, чтобы Маркос узнал, что маме известно. Ему нравится, что мы нарушаем запрет.

 

Я отправляю Самсону сообщение о том, что точно ночую у него, и, открыв шкаф, смотрю на его содержимое.

 

— И что мне надеть, черт побери?


 

— Думаю, это неважно. Цель же состоит в том, чтобы к концу вечера на тебе ничего не осталось?

 

Я чувствую, как кожу начинает покалывать от волнения. Я много раз занималась сексом, но ни разу в постели. Никогда не раздевалась догола. И уж точно ни разу не спала с тем, кто мне небезразличен.

 

Самсон присылает в ответ смайлики с изображением фейерверка. Я закатываю глаза и убираю телефон обратно в карман.

 

— Вы с ним что, еще ни разу не занимались сексом? — спрашивает Сара.

 

Я решаю не переодеваться. Просто бросаю в рюкзак чистую футболку и нижнее белье.

 

— Еще нет.

— А почему?

 

— Не было такой возможности, — отвечаю я. — Мы все время проводим с тобой и Маркосом. А когда оставались наедине, то… занимались кое-чем другим. Но не этим.

 

— Мы с Маркосом постоянно занимаемся сексом. Даже когда вы двое набивали татуировки на прошлой неделе.

 

Я смотрю на нее, содрогнувшись.

— На заднем сидении?

— Ага. Дважды.

 

Отвратительно. И нам с Самсоном пришлось ехать домой на этом сидении.

 

— Расскажешь мне завтра все в подробностях? Или я получу только вялую пятюню?

 

Сара терпелива со мной, учитывая, как мало я рассказываю об одних аспектах своей жизни и как резка бываю в других.

 

— Я все тебе расскажу, — отвечаю я и выхожу из комнаты. — Обещаю.

 

— Хочу знать каждую деталь! Записывай, если надо!


К счастью, отец с Аланой ушли из кухни, и мне удается

 

улизнуть из дома без необходимости продолжать разговор о том, что сегодня я пересплю со своим соседом. Я совершенно не привыкла быть частью семьи, в которой принято открыто обсуждать любые темы.

 

Самсон ждет меня у подножия лестницы.

— Уже отчаялся? — дразню я.

— В нетерпении. — Он целует меня и забирает рюкзак.

 

Мы идем к дому Самсона, ПиДжей бежит следом, но в доме нет лежанки для собаки.

 

— ПиДжей, домой, — я указываю на лестницу, и пес на миг замирает. Я повторяю команду, и он наконец-то бежит обратно.

 

Самсон берет меня за руку и не отпускает, пока мы не оказываемся у него в доме. Запирает входную дверь, устанавливает код в сигнализации и скидывает ботинки.

 

Я озираюсь вокруг, размышляя, где же все произойдет. Как все произойдет. Мысль о том, что скоро случится, вызывает странные чувства. Во всем, что касается секса, я предпочитаю спонтанность, а не планирование. Дакота обращался со мной, будто я сидела на жестком, сменном графике.

 

— Пить хочешь? — спрашивает Самсон.

— Нет, спасибо, — мотаю головой я.

 

Он бросает мой рюкзак на пол рядом со своим. Берет мою руку и переворачивает, чтобы рассмотреть татуировку. Мы сделали их еще неделю назад, и они обе благополучно зажили. Мне даже хочется сделать еще одну, но, наверное, нужно подождать подходящего случая. Сделать татуировку вместе с Самсоном казалось мне важным. Дождусь другого важного момента в жизни и сделаю вторую.

 

— Хорошо получилось, — говорит он, проводя по ней пальцем.

 

— Ты так и не сказал, понравилась ли тебе твоя.


 

— Я в тот же вечер сказал, что понравилась. Просто не словами.

 

Он переплетает наши пальцы и ведет меня наверх. Открыв дверь в свою комнату, пропускает меня вперед.

 

Двери на балкон открыты, и легкий ветерок задувает прозрачные занавески в комнату. Кровать безукоризненно застелена, а я все не могу привыкнуть к тому, в какой чистоте он поддерживает дом. Самсон включает лампу возле кровати.

 

— Красиво, — говорю я. Выхожу на балкон и смотрю в сторону своей комнаты. Я специально не стала гасить свет, поэтому отсюда прекрасно видно мою кровать. — Тебе открывается вид прямо на мою комнату.

 

Самсон встает рядом.

 

— Ага, знаю. И ты слишком редко оставляешь свет включенным.

 

Я смотрю на него, а он улыбается во весь рот. Игриво подталкиваю его в плечо и возвращаюсь в спальню. Затем подхожу к кровати и сажусь на край.

 

Снимаю ботинки, ложусь на кровать и смотрю на Самсона. Он неспешно обходит кровать, не отводя от меня взгляда.

 

— Мне кажется, будто меня окружают, как добычу, — замечаю я.

 

— Что ж, в таком случае, я не хочу быть акулой. — Самсон плюхается рядом со мной на кровать, подперев щеку рукой. — Ну вот. Теперь я планктон.

— Так лучше, — с улыбкой отвечаю я.

 

Он заправляет прядь волос мне за ухо с задумчивым выражением лица.

 

— Нервничаешь?

— Нет. Мне с тобой комфортно.

 

От моих слов его лицо на миг омрачается тревогой, будто ему не комфортно оттого, что мне комфортно с ним. Но это


выражение лица исчезает так же быстро, как появилось.

— Я заметила эту мысль, — тихо признаюсь я.

— Какую мысль?

 

— Негативную мысль, которая только что тебя посетила. — Я указываю пальцем между его бровей. — Вот здесь.

 

Он молча обдумывает мои слова.

 

— Для человека, который мало знает обо мне, ты знаешь очень много.

 

— Все, что ты скрываешь от меня, не считается.

 

— Откуда тебе знать, если ты не знаешь, что именно я скрываю? — спрашивает он.

 

— Мне не нужно знать о твоем прошлом, чтобы понимать, что ты хороший человек. Я вижу это по твоим поступкам. По твоему отношению ко мне. Какая разница, какая у тебя семья, насколько ты богат и что в прошлом значили для тебя другие люди, пока я не появилась?

 

Эта негативная мысль снова его посетила, и я провожу пальцем по морщинкам на его лбу.

 

— Перестань, — шепотом прошу я. — Ты слишком строг к себе.

 

Самсон ложится на спину и опускает руки себе на грудь. Минуту смотрит в потолок, и, пододвинувшись ближе, я подпираю голову рукой. Прикасаюсь к его ожерелью, а затем провожу пальцами вдоль шеи и обвожу контур его губ.

 

Он поворачивается ко мне лицом.

— Может, нам не стоит это делать?

Его слова звучат, как вопрос, и я тотчас мотаю головой.

— Я хочу.

— Это несправедливо по отношению к тебе.

 

— Почему? Потому что я не знаю всего о тебе? Он кивает.

 

— Я боюсь, что ты бы сейчас не соглашалась, если бы знала


обо мне всю правду.

Я бегло касаюсь губами его губ.

— Ты драматизируешь.

— Вообще-то нет, — возражает он. — Просто я прожил

драматичную жизнь, которая может тебе не понравиться.

— Аналогично. Мы оба драматичны, потому что у нас

 

драматичные родители и драматичное прошлое. А сейчас мы могли бы заниматься драматичным сексом, если бы ты перестал предаваться чувству вины.

 

Самсон улыбается. Я сажусь и снимаю кофту. Тревога в его глазах рассеивается и он тянет меня к себе, чтобы я села верхом. Я чувствую, что он уже готов, но пока только поднимает руку и медленно ведет пальцем по краю моего лифчика, будто совершенно не торопится.

 

— Я занималась сексом только в фургоне Дакоты, — признаюсь я. — Это будет мой первый раз в постели.

 

Самсон проводит пальцем по моему животу и останавливается у пуговицы на шортах.

 

— Это будет мой первый раз с девушкой, к которой я испытываю чувства.

 

Выслушав его откровение, я стараюсь быть такой же стойкой, как он, но его слова так сильно меня задевают, что я хмурюсь.

 

Он подносит ладонь к моим губам и проводит по ним пальцем.

 

— Почему тебя это расстроило?

Я подумываю помотать головой вместо ответа, но этим летом

 

я узнала, что секреты не так ценны, как мне раньше казалось. Я решаю быть честной.

 

— Когда ты говоришь такое, я начинаю с ужасом ждать момента, когда нам придется попрощаться. Я не ожидала, что лето закончится для меня разбитым сердцем.

Самсон наклоняет голову набок и спокойно смотрит на меня.


 

— Не волнуйся. В сердцах нет костей. Они не могут разбиться. Самсон переворачивает меня на спину и снимает с себя

 

майку, что успокаивает меня на пару секунд, но потом мысли снова уносятся к тому же, чем были охвачены, пока он не обнажился наполовину.

 

Он ложится на меня, но пока он не начал меня целовать, я говорю:

 

— Если в сердце нет ничего, что могло бы разбиться, почему мне кажется, что мое разломится на части, когда настанет время уезжать в следующем месяце? Неужели твое сердце не чувствует того же?

 

Самсон блуждает взглядом по моему лицу.

 

— Да, — шепотом говорит он. — Чувствует. Может, в наших сердцах выросли кости.

 

Едва он говорит это, я сжимаю его затылок и притягиваю к своим губам. Я хочу захватить как можно больше его слов и заточить их в себе. Его признание доносится частями, будто слова кружат вокруг нас, между нами и впитываются в меня во время поцелуя.

 

Возможно, он прав. Может быть, в наших сердцах выросли кости. Но а если единственный способ узнать, что в сердце выросла кость, это пережить агонию от того, как она ломается?

 

Я стараюсь не думать о близящемся прощании, но сложно испытывать настолько восхитительные чувства без мысли о том, что оно вскоре будет отнято.

 

Самсон садится на колени. Возится с пуговицей на моих шортах, пока она не расстегивается. Неотрывно глядя на меня, он расстегивает молнию и начинает снимать с меня шорты. Я приподнимаю бедра, а затем ноги, чтобы помочь ему меня раздеть. Самсон бросает их в сторону, а потом пользуется моментом, чтобы впитать меня взглядом. Мне нравится видеть себя сквозь выражения его лица. Он заставляет меня чувствовать


себя красивее, чем я есть.

 

Самсон накрывает нас одеялом и, ложась рядом, снимает шорты. Я не чувствую дискомфорта, а потому без колебаний снимаю лифчик и трусики. С ним легко, будто мы делали это уже множество раз, но меня переполняет такое предвкушение, словно со мной это происходит впервые.

 

Полностью обнажившись под одеялом, мы лежим на боку лицом к лицу друг к другу. Самсон подносит ладонь к моему лицу и нежно прикасается к нему.

 

— Кажется, ты все еще грустишь.

— Грущу.

 

Он ведет рукой по моей шее, затем по плечам. Следит взглядом за движением руки, а потому не смотрит мне в глаза, когда отвечает:

 

— Мне тоже.

 

— Тогда зачем прощаться? Я могу поехать в колледж, а ты в Военно-воздушную академию, но мы все равно можем поддерживать связь и навещать друг друга и…

 

— Не можем, Бейя. — Он смотрит мне в глаза, но вскоре отводит взгляд и сосредотачивает его на чем-то еще. — Я не поеду

в Военно-воздушную академию. Никогда не собирался.

 

От его слов и выражения лица, я чувствую, будто сердце уже начинает трескаться. Я хочу спросить, что он имеет в виду, но мне слишком страшно узнать правду, поэтому вопрос так и не звучит.

 

Самсон с тяжелым вздохом наклоняется ко мне. Сильнее сжимает мою руку, касаясь губами плеча. Я зажмуриваюсь, когда чувствую его дыхание на коже. В этот момент я так многого от него хочу. Его честности, а еще молчания, прикосновений и поцелуев. Что-то подсказывает мне, что я не могу получить всего. Или этот момент, или правда.

 

Он прячет лицо в изгибе моей шеи.

— Прошу не спрашивай, что я имею в виду, потому что я


 

буду с тобой честен. Я больше не могу тебе врать. Но я ничего в жизни не хотел так сильно, как хочу провести с тобой эту ночь.

 

Его слова накрывают меня волной, ударяя по мне с такой силой, что я вздрагиваю. Я провожу рукой по его волосам и поворачиваю голову, чтобы мы смотрели друг на друга.

 

— Ты будешь честен со мной, когда мы проснемся завтра утром?

 

Самсон кивает. Он даже не говорит этого вслух, но я ему верю.

 

Верю, потому что он выглядит так, будто боится меня потерять. И это может случиться. Но сегодня я с ним, а все остальное не имеет значения.

 

Я целую его, чтобы он понял, что правда может подождать до завтра. А сейчас я хочу почувствовать то, что всегда была достойна чувствовать во время секса — что мое тело уважают, а мое прикосновение ценится не только в денежном выражении.

 

Самсон отодвигается, чтобы достать презерватив из прикроватной тумбочки. Надевает его под одеялом и снова взбирается на меня. Терпеливо целует и ждет, когда настанет правильный момент, чтобы войти.

 

Когда это наконец происходит, он внимательно смотрит на меня, наблюдает за выражением моего лица. Я делаю резкий вдох

 

и задерживаю дыхание, пока мы не оказываемся соединены друг с другом, насколько это возможно. Он судорожно вздыхает. А затем, начав выходить из меня так же медленно, как вошел, он прижимается губами к моим.

 

Я стону, когда он входит снова, потрясенная тем, какие новый Самсон вызывает у меня чувства. Всем своим естеством я хочу быть именно здесь, и это меняет все.

Самсон прижимается лбом к моему лбу.

— Так хорошо?

— Лучше, чем просто хорошо.


Я чувствую, как он смеется возле моей щеки.

 

— Согласен. — Его голос звучит напряженно, будто он сдерживается от страха, что я сломаюсь.

 

Я прижимаюсь губами к его уху и провожу пальцами по его длинным волосам.

 

— Не нужно осторожничать со мной.

 

Я обхватываю его ногами и целую в шею, пока не чувствую языком мурашки на его коже.

 

Он стонет от моих слов, а потом словно возвращается к жизни. Приникает к моим губам и целует, будто изголодался, лаская жадными руками.

 

С каждой минутой каким-то чудом становится все лучше и лучше. Мы находим темп в движении тел, протяженность в поцелуях и ритм в обоюдных стонах. Все превращается в то, что я никогда не испытывала во время секса.

 

Все превращается в любовь.

 

Глава 23

 

— Мне очень жаль.

 

От слов Самсона возникает чувство, будто меня накрыло бетонной плитой. Я еще не открыла глаза, но я никогда в жизни не слышала такого раскаяния, какое сквозит в его голосе.

 

Это был сон?

Ночной кошмар?

 

Я тянусь к его подушке и открываю глаза, но там его нет. Я заснула в его объятьях, но теперь его нет рядом. Перевернувшись, смотрю на дверь его спальни и вижу его. Он стоит, сложив руки за спиной. Полицейский хватает его под руку и выталкивает из комнаты.

 

Я резко сажусь.


— Самсон?

 

Только произнеся его имя, я замечаю, что с другой стороны кровати стоит еще один офицер, опустив руку на висящий на поясе пистолет. Подтягиваю одеяло до подбородка. Она видит страх в моих глазах и поднимает руку.

 

— Можете одеться, но двигайтесь медленно.

Пульс зашкаливает, я пытаюсь понять, что происходит.

Офицер наклоняется к полу и бросает мне мою кофту.

Дрожащими руками я пытаюсь надеть ее под одеялом.

— Что происходит?

 

— Вы должны спуститься со мной вниз, — говорит она. Боже, что такое? Как наша ночь любви могла закончиться

 

тем, что Самсона заковали в наручники? Должно быть, это какая-то ошибка. Или злая шутка. Это не может происходить на самом деле.

 

— Мы ничего не сделали. — Я встаю с кровати и ищу шорты. Не могу даже вспомнить, где они лежат, но у меня нет времени их искать. Нужно не дать офицерам увести Самсона.

Я бросаюсь к двери, но офицер велит:

— Стоять!

Я замираю и смотрю на нее.

— Сначала оденьтесь. Внизу есть еще люди.

Еще люди?

Может, кто-то ворвался в дом. Возможно, Самсона с кем-то

 

спутали. Или кто-то выяснил, что мы сделали с останками Рейка. В этом все дело?

 

От этой мысли меня накрывает паника, потому что я тоже там была. Я видела, что он сделал, и не стала об этом заявлять, а значит, виновна не меньше Самсона.

 

Пока я надеваю шорты, офицер выходит из спальни. Ждет, а потом сопровождает на первый этаж. Войдя в гостиную, я вижу, что в доме Самсона стоят еще двое полицейских.


— Что происходит? — шепчу я себе под нос.

 

Смотрю за окно, но солнце еще не взошло, а значит, сейчас середина ночи. Мы с Самсоном заснули после полуночи.

Я смотрю на часы на стене. Половина третьего утра.

 

— Присядьте, — говорит женщина-офицер.

— Я арестована?

— Нет. Но у нас есть вопросы.

Теперь мне страшно. Я не знаю, куда увели Самсона.

— Я хочу, чтобы позвали моего отца. Мы живем в соседнем

 

доме. Пожалуйста, кто-нибудь может сообщить ему о случившемся?

 

Она кивает одному из офицеров, и тот выходит из комнаты.

— Где Самсон? — спрашиваю я.

 

— Он представился вам этим именем? — офицер достает блокнот и что-то в него записывает.

 

— Да. Шон Самсон. Это его дом, и вы только что посреди ночи подняли его из его же постели.

 

Входная дверь открывается, и входит другой офицер вместе с мужчиной, который держит на руках ребенка. Следом за мужчиной входит женщина. Должно быть, его жена, потому что она тотчас прижимается к нему.

 

Почему здесь так много людей?

 

Женщина кажется мне знакомой, но я не могу понять, откуда. Похоже, она плакала. Мужчина с подозрением оглядывает меня и передает ребенка жене.

— Сколько вы уже здесь живете? — спрашивает офицер.

— Нисколько, — мотаю головой я. — Я живу в соседнем доме.

— Как вы познакомились с этим молодым человеком?

 

Мне страшно и кружится голова. Скорее бы папа пришел. Мне не нравятся эти вопросы. Хочу знать, где Самсон. Мне нужен адвокат? А Самсону?

 

— Как вы сюда попали? — Вопрос звучит от мужчины с


ребенком.

— Попали?

— В наш дом, — поясняет он.

Его дом?

Я смотрю на его жену. Затем на ребенка. Тотчас перевожу

 

взгляд на фотографию возле двери. На этой фотографии запечатлена она. А мальчик со снимка сидит у нее на руках.

— Это ваш дом? — спрашиваю я у мужчины.

 

— Да.

— Он вам принадлежит?

— Да.

— Самсон — ваш сын?

Мужчина мотает головой.

— Мы с ним не знакомы.

 

Я вновь смотрю на фотографию. Самсон сказал, что на ней он со своей матерью. Об этом он тоже солгал?

 

Я мотаю головой в полнейшем замешательстве. В дом врывается отец.

 

— Бейя? — Он мчится через всю комнату, но останавливается, когда один из офицеров кладет руку ему на плечо и встает между нами.

— Не могли бы вы подождать за дверью?

 

— Что случилось? — спрашивает отец. — За что их арестовали?

 

— Ваша дочь не арестована. Мы не считаем, что она в этом замешана.

 

— Замешана в чем? — спрашиваю я. Женщина-офицер делает глубокий вдох, будто не хочет

 

говорить то, что все же собирается сказать.

 

— Дом принадлежит этой семье, — говорит она, жестом указывая на мужчину и женщину с ребенком. — Ваш друг не имел права здесь находиться. Ему предъявлено обвинение в


проникновении со взломом.

 

— Сукин сын, — цедит отец сквозь стиснутые зубы. Я чувствую, как глаза щиплет от слез.

 

— Это не правда, — шепчу я. Это дом отца Самсона. Он даже устанавливал сигнализацию вчера вечером. Невозможно вторгнуться в дом, если знаешь код от сигнализации. — Должно быть, тут какая-то ошибка.

 

— Ошибки нет, — возражает офицер и убирает блокнот в задний карман. — Будьте добры проехать с нами в полицейский участок. Нужно составить акт и задать вам несколько вопросов.

 

Я киваю и встаю. Может, у них и есть ко мне вопросы, но у меня нет на них ответов.

 

Отец шагает вперед и машет рукой в мою сторону.

 

— Она понятия не имела, что это не его дом. Я сам разрешил ей вчера здесь переночевать.

 

— Это просто формальность. Можете проехать с нами в участок, и после проверки она может уехать вместе с вами.

Отец кивает.

— Не волнуйся, Бейя. Я поеду следом.

Не волноваться?

Да я в ужасе, черт возьми.

 

Перед уходом я хватаю наши с Самсоном рюкзаки, так и стоящие у двери, и отдаю их отцу.

 

— Можешь отнести мои вещи домой?

 

Я не говорю ему, что один из рюкзаков принадлежит Самсону.

 

Он забирает оба и смотрит мне прямо в глаза.

— Не отвечай ни на какие вопросы, пока я не приеду.

 

Глава 24


 

Помещение настолько мало, что мне кажется, будто в нем недостаточно воздуха для нас четверых.

 

Отец сидит рядом со мной за крошечным столом, и я наклоняюсь вправо в попытке сохранить немного личного пространства. Локтями упираюсь в стол, голову опустила на руки.

Я волнуюсь.

 

Отец просто злится.

— Вы знаете, как давно он живет в этом доме?

 

Я выяснила, что женщину зовут офицер Феррелл. Имени мужчины не знаю. Он немногословен. Просто делает записи, а мне совсем не хочется ни на кого смотреть.

— Нет.

 

— Бейя приехала только в июне. Но Самсон жил в этом доме как минимум с весенних каникул. Во всяком случае, тогда я с ним познакомился.

 

— Вы знакомы с владельцами дома? — спрашивает офицер у отца.

 

— Нет. Я видел там людей, но решил, что они арендаторы. Большую часть года мы живем в Хьюстоне, поэтому я пока знаком с немногими соседями в округе.

— Вам известно, как Самсон обошел систему сигнализации?

— Вопрос адресован мне.

— Он знает код. Вчера я видела, как он его ввел.

— Вы знаете, откуда он узнал код?

— Нет.

— Вы знаете, в каких еще домах он жил?

— Нет.

— Вам известно, где он живет, когда владельцы возвращаются

в дом?

 

— Нет. — Не знаю, как по-другому я могу сказать «нет», но я не знаю ответ почти не на один их вопрос.

 

Я не знаю, откуда Самсон родом. Не знаю, как зовут его отца.


 

Не знаю, когда у него день рождения, где он родился, где вырос, действительно ли мертва его мать. Чем больше вопросов они задают, тем сильнее я смущаюсь.

 

Как возможно, что я ничего о нем не знаю, но чувствую, будто знаю его хорошо?

 

Возможно, я вообще его не знаю.

 

От этой мысли я опускаю голову на руки. Я устала, хочу получить ответы, но знаю, что ничего не добьюсь, пока не поговорю с Самсоном. Единственный ответ, который я хочу получить — выросли ли кости в его сердце. А если выросли, то разбивается ли оно в этот момент?

 

Потому что мое разбивается.

 

— Она правда больше ничего не знает, — говорит отец. — Уже поздно. Может, вы просто позвоните, если возникнут еще вопросы?

 

— Конечно. Позвольте, я кое-что быстро проверю, пока вы не ушли. Мы сейчас вернемся.

 

Я слышу, как оба офицера выходят из комнаты, и наконец поднимаю голову и откидываюсь на спинку стула.

 

— Ты в порядке? — спрашивает отец.

 

Я киваю. Если скажу, что это не так, он начнет со мной говорить. А я бы предпочла не разговаривать.

 

Дверь открыта, и мне хорошо видно, что происходит за пределами комнаты. Мужчину в состоянии наркотического опьянения держат под стражей в помещении напротив. Все время, что мы здесь просидели, было слышно, как он произносит непонятные звуки. Я вздрагиваю каждый раз, когда он это делает.

 

Я должна была уже привыкнуть к такому поведению, потому что оно было привычным в моем доме. Мама постоянно что-то бормотала себе под нос. Особенно в прошлом году. Разговаривала с невидимыми людьми.

 

Я уже почти забыла, каково жить с наркоманами. Оттого


 

грустно смотреть на этого мужчину. Тюрьма не поможет ему справиться с зависимостью, в точности как никогда не помогала моей матери. Даже наоборот, от нее становилось только хуже. Замкнутый круг из заключения под стражу и выхода на свободу с каждым разом становится все сильнее.

 

Маму арестовывали несколько раз. Не уверена, за что именно, но это всегда было связано с наркотиками. Хранение. Попытка приобретения. Я помню, как несколько раз соседка забирала меня среди ночи и приводила спать к себе домой.

 

Я была не способна оказать маме всю помощь, в которой она нуждалась. Я не раз пыталась, но мне это было не по зубам. Оглядываясь назад, я жалею, что не сделала больше. Может, нужно было связаться с отцом.

 

Не думаю, что она была плохим человеком, если бы не была больна. А зависимость и есть болезнь, верно? Болезнь, которой я подвержена, но решительно настроена не заболевать.

 

Я размышляю, какой бы мама была, если бы не наркотическая зависимость. Была бы она в чем-то похожа на меня?

Я поглядываю на отца.

 

— Какой была моя мать, когда вы познакомились? Похоже, мой вопрос выбивает его из колеи. Он мотает

головой.

 

— Я плохо помню. Извини.

 

Не знаю, почему ожидала, что он ее помнит. Между ними случилась связь на одну ночь, когда он был немногим старше меня. Наверняка оба были пьяны. Иногда мне хочется спросить его, как они познакомились, но сомневаюсь, что хочу знать. Уверена, дело происходило в баре, и во время знакомства не было романтичных эпизодов, о которых он мог бы вспомнить.

 

Я размышляю, как вышло, что отец оказался таким нормальным, а мать стала худшей версией себя из всех


 

возможных. Дело только в том, что она была наркоманкой? Или это дисбаланс природных данных и воспитания?

 

— Как думаешь, люди — единственные существа, которые склонны к зависимостям? — спрашиваю я у отца.

 

— Что ты имеешь в виду?

 

— Например, к наркотикам и алкоголю. У животных есть пагубные пристрастия?

 

Отец блуждает взглядом по моему лицу, будто не может понять озвученные мной вопросы.

 

— Кажется, я где-то читал, что лабораторные крысы могут пристраститься к морфию.

 

— Я не об этом. Я хочу знать, есть ли вызывающие привыкание объекты в естественной среде обитания животных. Или только люди вредят самим себе и всем вокруг своими пагубными привычками.

 

Отец чешет лоб.

 

— Твоя мать — наркоманка, Бейя? — спрашивает он. — Ты это пытаешься мне сказать?

 

Не могу поверить, что я до сих пор не рассказала ему, что она мертва. И не могу поверить, что он до сих пор не догадался.

 

— Больше не наркоманка.

Он в тревоге щурит глаза.

 

— Я даже не знал, что она ей была. — Он смотрит на меня, начиная все больше волноваться. — С тобой все хорошо?

 

Я в ответ закатываю глаза.

 

— Мы среди ночи сидим в полицейском участке. Нет, не хорошо.

 

Он дважды моргает.

 

— Да, понимаю. Но твои вопросы... Они... какие-то бессмысленные.

 

Я выдаю смешок. Он звучит в точности, как смешок отца. Еще одна моя черта, которая мне меньше всего в себе нравится.


 

Встаю и разминаю ноги. Подхожу к двери и выглядываю в коридор, надеясь где-нибудь краем глаза увидеть Самсона, но его нигде нет.

 

Будто между моментом, когда я села в полицейскую машину

 

и моментом, когда мне удастся поговорить с Самсоном, целая пропасть. Огромная эмоциональная пропасть, в которой я ничего не чувствую и меня ничто не волнует, кроме предстоящего разговора.

 

Я отказываюсь принимать происходящее, и возможно, поэтому, пока я жду, мои мысли спутаны. Если приму это — то рискую убедить себя, что Самсон совершенно чужой мне человек. Но вчера ночью все казалось совсем иначе.

 

Второй раз за лето я внезапно поражаюсь тому, как резко может измениться жизнь всего за день.

 

Возвращается офицер Феррелл, сжимая кружку кофе обеими руками. Я отхожу от дверного проема и прислоняюсь к двери. Отец встает.

— У нас есть все ваши данные. Можете идти.

— А как же Самсон? — спрашиваю я.

 

— Он сегодня не выйдет на свободу. И вероятно, не выйдет еще долго, если только кто-то не внесет за него залог.

 

Ее слова проникают мне прямо в грудь. А долго — это сколько? Я прижимаю ладонь к животу.

 

— Я могу с ним увидеться?

 

— Его все еще допрашивают, и через несколько часов он должен будет встретиться с судьей. Посетители будут допущены к нему, начиная с завтрашнего дня с девяти часов утра.

— Мы не будем его навещать, — говорит отец.

— Нет, будем, — возражаю я.

 

— Бейя, ты наверное, даже настоящего имени этого парня не знаешь.

 

— Его зовут Шон Самсон, — отвечаю я, защищаясь. Но затем


вздрагиваю и смотрю на офицера, задумавшись, не соврал ли он

и на этот счет. — Разве его не так зовут?

 

— Вообще его полное имя — Шон Самсон Беннет, — поправляет офицер.

Отец машет рукой в сторону офицера и смотрит на меня.

 

— Вот видишь? — опустив руки на бедра, он смотрит на офицера Феррелл. — Мне нужно беспокоиться? В чем конкретно его обвиняют, и как долго он пробудет в тюрьме?

 

— Два случая проникновения со взломом. Один случай нарушения условий досрочного освобождения. И случай поджога.

От последнего ее слова, я давлюсь воздухом.

— Поджога?

 

— В прошлом году огонь частично разрушил одну резиденцию. Он проживал в этом доме без позволения, когда случился пожар. Попал на записи скрытых камер, был получен ордер на его арест. После этого он перестал появляться на встречах с инспектором по условно-досрочному освобождению, отсюда имеем действующий ордер на арест и новые обвинения.

— Почему он вообще был на УДО? — спрашивает отец.

— За кражу авто. Осужден на шесть месяцев.

Отец начинает мерить комнату шагами.

— Значит, за ним уже давно это водится?

— Папа, я уверена, что он просто жертва системы.

 

Отец останавливается и смотрит на меня так, будто не может понять, как я могла озвучить такое нелепое утверждение. Я перевожу взгляд на офицера.

 

— А что с его родителями?

 

— Оба скончались. Он утверждает, что его отец пропал после урагана Айк, и с тех пор он сам по себе.

 

Его отец пропал?

Рейк был его отцом? Это многое объясняет о том, почему он


 

так себя вел, когда нашел останки на пляже. Я хочу вернуться в тот момент, когда он выглядел, будто переживает нестерпимую боль. Я хочу вернуться туда и обнять его, что и следовало тогда сделать.

 

Я начинаю мысленно прикидывать. Если Самсон честно ответил на вопрос о своем возрасте, значит, когда налетел ураган Айк, ему было всего тринадцать лет.

 

Он один с тринадцати лет? Неудивительно, что мне было очевидно, как он травмирован.

 

— Перестань его жалеть, Бейя. По лицу вижу, что жалеешь,

— говорит отец.

 

— Он был ребенком, когда умер его отец. Мы понятия не имеем, как он жил после этого. Я уверена, он делал все это, потому что ему пришлось.

 

— И в двадцать лет этот аргумент все еще актуален? Он мог устроиться на работу, как и все мы.

 

— А что он должен был делать, когда его впервые выпустили из тюрьмы, и он остался один? У него наверняка никогда не было удостоверения личности, раз не было родителей, которые могли с этим помочь. У него не было ни семьи, ни денег. Люди остаются вне учета, папа. Такое бывает.

 

Это случилось и со мной, а ты даже не заметил.

 

Мой отец может думать, что Самсон выбрал такой стиль поведения, но мне кажется, что у него просто не было выхода, варианта жить иначе. Я знаю все о дурных поступках, которые приходится совершать от безысходности.

 

— Мы можем наложить на него судебный запрет? Я не хочу, чтобы он приближался к моей собственности и дочери.

 

Не могу поверить, что он это сказал. Он даже не поговорил с Самсоном, не выслушал его версию событий, а уже чувствует угрозу?

— Папа, он безобидный.


Отец смотрит на меня, как на невменяемую.

 

— Безусловно, защитить свою собственность — ваше право. Но ваша дочь уже взрослая, и должна будет самостоятельно подать заявление на судебный запрет, чтобы защитить себя, — говорит офицер Феррелл.

 

— Защитить себя от чего? Он хороший человек. — Похоже, они меня не слышат.

 

— Он притворялся хорошим человеком, Бейя. Ты его даже не знаешь.

 

— Я знаю его лучше, чем тебя, — бормочу я.

 

Отец поджимает губы, но ничего не говорит в ответ. Неважно, какие проступки Самсон совершил в прошлом, он

 

сделал это не потому, что так хотел. В этом я уверена. Самсон никогда не представлял угрозы. Он самый комфортный, неопасный человек в Техасе.

 

Но отец уже составил свое суждение о нем.

— Мне нужно в туалет, — говорю я.

 

Нужно подышать, прежде чем садиться в машину с отцом. Офицер указывает в коридор. Я мчусь в туалет и,

 

дождавшись, пока закроется дверь, вдыхаю в легкие как можно больше воздуха. Медленно выдыхаю и смотрю в зеркало.

Рассматриваю свое отражение. До встречи с Самсоном, глядя

 

в зеркало, я видела девчонку, которая была не важна никому. Но каждый раз, когда я смотрела в зеркало после встречи с ним, я видела девушку, которая была кому-то важна.

 

Интересно, что видит Самсон, когда смотрит в зеркало? Знает ли он, как много значит для меня?

 

Жаль, что я не сказала ему об этом вчера вечером, когда у меня была возможность.


 

Глава 25


 

Когда мы с отцом подъезжаем к дому, на часах уже семь утра. Сыр Пеппер Джек, виляя хвостом, встречает меня у пассажирской двери, когда я ее открываю.

 

Сейчас я просто хочу побыть со своей собакой.

 

Я устала отвечать на вопросы, а ПиДжей оказался первым за последние несколько часов существом, которое не стало мне их задавать.

 

Отец поднимается наверх, а я решаю остаться на опорном уровне дома. Сижу за столом для пикника и чешу макушку ПиДжея, глядя на воду. Мне удается провести в тишине минуты три, а потом раздаются быстрые шаги на лестнице.

 

Сара.

 

— О боже, Бейя. — Она бросается к столу и садится напротив мен. Тянется через стол и сжимает мою руку с вымученной улыбкой. — С тобой все хорошо?

— Будет, только когда я поговорю с Самсоном.

 

— Я так волновалась. Твой отец ушел в спешке, а потом написал маме и сказал, что Самсона арестовали. Что случилось?

 

— Это не его дом.

— Он туда вторгся?

— Вроде того.

Сара проводит ладонью по лицу.

 

— Прости. Я ужасно себя чувствую. Ведь это я подталкивала тебя к нему. — Она наклоняется и сжимает мое запястье, искренне на меня глядя. — Не все парни такие, как он, Бейя. Честное слово.

 

Верно говорит, но для меня облегчение, что Самсон не такой, как другие парни. Он мог быть таким, как Дакота. Или Гэри Шелби. Я бы предпочла влюбиться в парня с темным прошлым, который обращается со мной так же хорошо, как Самсон, чем влюбиться в того, что обращается со мной, как с дерьмом,


представляясь всем вокруг хорошим человеком.

— Я не злюсь на него, Сара.

 

Она издает нервный смешок. Такой, каким смеялась в нашу первую встречу, когда не могла понять, шучу я или нет.

 

— Я знаю: кажется, будто Самсон — ужасный человек. Но ты не знаешь его, как я. Он не гордился своим прошлым. И собирался, в конце концов, все мне рассказать. Просто не хотел, чтобы правда испортила нам остаток лета.

 

Сара складывает руки на столе и подается вперед.

 

— Бейя, я понимаю, что ты расстроена, и что он важен для тебя. Но он солгал тебе. Лгал всем нам. Мы с Маркосом знакомы с ним с марта. Все, что он нам говорил — ложь.

— Например?

Она машет рукой в сторону соседского дома.

— Во-первых, что это его дом.

— А что еще?

Она поджимает губы. Ерзает на месте, обдумывая ответ.

— Не знаю. Сейчас не могу вспомнить что-то конкретное.

 

— Вот именно. Он солгал только о том, где живет, и стал подыгрывать образу богатенького мальчика, которым вы сами его клеймили. Но он делал все возможное, чтобы не говорить о себе и

в итоге не врать вам.

Сара щелкает пальцами.

 

— А тот парень за ужином! Тот, кто назвал его Шоном. Он соврал о том, что ходил в школу-интернат в Нью-Йорке.

 

— Он соврал, потому что мы выпытывали из него ответ.

 

— Я бы больше его уважала, если бы он тогда попросту сказал нам правду.

 

— Это не так. Его бы тогда осудили, точно так же, как осуждают сейчас.

 

Для людей, вроде Сары, все в мире черно-белое. Реальный мир не действует по простой системе того, что правильно, а что


 

нет. Люди, которым никогда не приходилось обменивать частичку души на еду и крышу над головой не могут понять, сколько плохих решений вынуждены принимать отчаявшиеся люди.

 

— Я больше не хочу об этом говорить, Сара.

 

Она вздыхает, будто еще не покончила с попытками убедить меня выбросить его из головы.

 

Мне мало одного только сомнительного прошлого, чтобы забыть о парне, который и бровью не повел, узнав о моем.

 

Очевидно, что в отношении Самсона Сара согласна с моим отцом. Уверена, все с ним согласны.

 

— Я бы хотела побыть одна.

 

— Хорошо, — говорит Сара. — Но я рядом, если захочешь поговорить.

 

Сара оставляет меня наедине с моими мыслями и поднимается наверх. Когда она уходит в дом, я чешу ПиДжея за ухом.

 

— Похоже, только мы с тобой на стороне Самсона. ПиДжей приподнимает уши, как только у меня вибрирует

 

телефон. Я тут же вскакиваю и достаю его из кармана. Сердце подскакивает к горлу, когда я вижу, что номер абонента не определен. Тотчас беру трубку.

 

— Самсон?

 

— Вам поступил звонок от лица, содержащегося Окружной тюрьме Галвестона, —сообщает запись. — Пожалуйста, нажмите один, чтобы принять звонок, или два...

 

Я сразу нажимаю единицу и подношу трубку к уху.

 

— Самсон? — Мой голос полон паники. Сжимаю лоб ладонью и сажусь обратно.

 

— Бейя?

 

Его голос звучит далеко, но я наконец-то снова могу его ощутить. Вздыхаю с облегчением.


— С тобой все хорошо?

 

— Ага, — в его голосе, в отличие от моего, не слышно страха. Он даже кажется спокойным, будто ждал этого момента. — Я не могу долго говорить. Просто я...

— А сколько можешь говорить?

 

— Две минуты. Но мне только что сообщили, что завтра в девять утра мне разрешат принимать посетителей.

 

— Знаю. Я приду. Но что я могу сделать сегодня? Я могу кому-нибудь позвонить?

 

На том конце провода наступает тишина. Я сомневаюсь, что он услышал мой вопрос, но потом он вздыхает и отвечает.

 

— Нет. Некому звонить.

 

Боже, мне тошно, что у него нет никого, кроме нас с ПиДжеем.

 

— Сомневаюсь, что отец внесет за тебя залог. Он очень расстроен.

 

— Это не его ответственность, — говорит Самсон. — Пожалуйста, не проси его об этом.

 

— Но я что-нибудь придумаю.

— Я здесь надолго, Бейя. Я всерьез облажался.

— Поэтому я помогу тебе найти адвоката.

— Мне выделят государственного защитника, — говорит он.

— Я уже проходил через это.

 

— Да, но у них и так полно работы. Не помешает попытаться найти юриста, который располагает временем, чтобы подготовиться и защищать твое дело в суде.

 

— Я не могу позволить себе адвоката. Если ты еще не догадалась, то на самом деле я не богат.

 

— Хорошо. Ты знаешь, что твои деньги нравились мне в тебе меньше всего.

 

Самсон молчит, хотя кажется, что ему многое нужно сказать.

 

— Сегодня весь день буду заниматься поиском работы. Начну


 

откладывать деньги, чтобы нанять адвоката. Ты не одинок, Самсон.

 

— Ты тоже не в ответе за мои ошибки, Бейя. Ты ничего не можешь сделать. Тем более судебное заседание состоится только через несколько недель. Ты к тому времени уже будешь в Пенсильвании.

 

— Я не поеду в Пенсильванию.

 

Он с ума сошел, если думает, что я его брошу. Неужели он правда считает, что я оставлю его сидеть в тюрьме, а сама полечу через всю страну, будто этим летом у меня в сердце не выросли кости?

 

— А сын Марджори? Что он за юрист? Он не отвечает на мой вопрос.

 

— Самсон? — Я убираю трубку от уха и вижу, что звонок окончен. — Черт.

 

Прижимаю трубку ко лбу. Наверняка он не станет перезванивать. Придется подождать и спросить его завтра лично.

 

У меня появилось так много вопросов, которыми нужно пополнить список.

 

Но еще меня ждут дела, поэтому я перехожу дорогу прямиком к дому Марджори. Стучу ей в дверь, пока она не открывает.

 

Я и забыла, что еще очень рано. Женщина стоит в ночной сорочке, завязывая пояс халата. Она оглядывает меня с головы до ног.

— Отчего ж ты так рано подскочила?

— Самсон в тюрьме.

 

В ее глазах мелькает тревога, и она отступает, чтобы впустить меня в дом.

 

— За что?

 

— Дом, в котором он жил, ему не принадлежит. Утром его арестовали, потому что хозяева вернулись посреди ночи.


— Самсона? Ты уверена?

 

— Я была там, — киваю я. — Ему будет нужен адвокат, Марджори. Адвокат, который сможет потратить на его дело больше времени, чем государственный защитник.

— Да, хорошая идея.

— Ваш сын. Что он за юрист?

— Адвокат зашиты... нет. Я не могу просить Кевина об этом.

 

— Почему? Я устроюсь на работу. Я могу заплатить ему. Марджори в смятении. Не могу сказать, что виню ее. В нашу

 

первую встречу она призналась мне, что едва знала Самсона. Для меня он важнее, но она не может не брать во внимание все, что он для нее сделал. Одна из кошек Марджори забирается на кухонный стол рядом с ней. Женщина берет ее на руки и прижимает к груди.

 

— Сколько Самсон взял с вас за работу по дому?

 

Она не сразу улавливает суть моего вопроса. Затем опускает плечи.

 

— Нисколько. Он не взял с меня денег.

 

— Именно. Он не плохой человек, и вы это знаете, Марджори. — Я протягиваю ей телефон. — Пожалуйста, позвоните своему сыну. Вы в долгу перед Самсоном.

 

Она опускает кошку на пол, а потом небрежно отмахивается от моего телефона.

 

— Я не умею пользоваться этими штуками.

 

Она идет на кухню, снимает трубку проводного телефона и набирает номер сына.

 

***

 

Кевин пообещал, что свяжется с Самсоном, но только потому, что знает, как много тот помогал Марджори за последние месяцы. Он отказался оказать бесплатные юридические услуги


 

или взять в работу его дело, но я стала на шаг ближе, чем была, пока не пришла к Марджори.

 

А теперь я ухожу от нее с килограммом пеканов.

— На следующей неделе будет миндаль, — говорит она.

— Спасибо, Марджори, — улыбаюсь я.

 

Вернувшись домой, я кладу пеканы на стол и забираю рюкзаки, которые отец занес сегодня утром. Поднимаюсь наверх, как вдруг он выходит из коридора.

 

— Бейя.

Я иду дальше.

 

— Оставшуюся часть дня буду у себя в комнате. Я бы хотела, чтобы меня не беспокоили. Пойду в кровать.

 

— Бейя, погоди, — окликает он.

Поднявшись на самый верх, я слышу голос Аланы.

 

— Она попросила, чтобы ей дали побыть одной, Брайан. Мне кажется, она говорит серьезно.

 

Алана права. Я серьезно. Я не в настроении выслушивать лекции отца о том, какой Самсон ужасный человек. Я слишком расстроена. И слишком устала.

 

Прошлой ночью я поспала от силы два часа, и даже притом, что с тех пор, как я проснулась, в крови бушует адреналин, я чувствую, что веки тяжелеют с каждой секундой.

 

Я бросаю рюкзаки рядом с кроватью и падаю на матрас. Лежу

 

и смотрю на стеклянные балконные двери. За окном так светло. Тепло. Радостно.

 

Встаю и задергиваю шторы, а потом залезаю обратно в постель. Я хочу, чтобы этот день уже закончился, а еще не настало даже время обеда.

 

Я кручусь, ворочаюсь и битый час смотрю в потолок. Не могу перестать думать о том, что будет дальше. Как долго он просидит в тюрьме? Или это значит, что его приговорят к реальному сроку? Если ему действительно предъявят так много обвинений, то какой


срок ему грозит? Полгода? Десять лет?

 

Сама я не засну. Голова работает слишком активно. Я открываю дверь и жду, когда на кухне станет тихо. Спускаюсь вниз и направляюсь в кладовку. Я знаю, что в ней есть коробка с лекарствами. Перебираю банки, но не нахожу ничего, что помогло бы уснуть.

 

Возможно, они хранятся в ванной. Отец с Аланой, наверное, уже едут на работу, поэтому я иду к ним в спальню и открываю шкафчик с лекарствами. Здесь тоже нет ничего, кроме зубной пасты и запасных зубных щеток. Какая-то мазь. Коробка с ватными палочками.

 

Я захлопываю шкафчик и вздрагиваю, увидев в отражении зеркала, что позади меня стоит Алана.

 

— Извините. Я думала, вы на работе.

— Я взяла выходной, — говорит она. — Что ты ищешь?

Я оборачиваюсь и в отчаянии смотрю на нее.

 

— Какое-нибудь снотворное. Мне нужно поспать. Я еще совсем не спала, и голова идет кругом. — Я обмахиваюсь, пытаясь прогнать слезы, которые каким-то чудом сумела сдерживать всю ночь.

 

— Могу сделать тебе чай.

Чай? Она хочет сделать мне чай?

 

Она дантист, конечно у нее где-то есть рецепт на убойные транквилизаторы.

 

— Я не хочу чай, Алана. Мне нужно то, что поможет. Я не хочу сейчас бодрствовать, — я прячу лицо в ладонях. — Мне слишком больно думать, — шепотом говорю я. — Я даже не хочу видеть его во сне. Я хочу спать, не думая и не чувствуя.

 

Случившееся начинает отдавать болью в груди.

 

Все, что Самсон сказал мне по телефону, сокрушает меня с такой силой, что приходится опереться о раковину для поддержки. Его голос эхом звучит в голове: «Я здесь надолго, Бейя».


 

Сколько времени пройдет, пока я не смогу снова почувствовать себя счастливой?

 

Я не хочу опять становиться той, кем была до встречи с ним. Внутри меня не было ничего, кроме горечи и злости. Ни чувств, ни радости, ни комфорта.

 

— А если он там так надолго, что не захочет быть частью моей жизни, когда выйдет на свободу?

 

Я не собиралась говорить это вслух. А может, собиралась. Слезы текут по лицу, и Алана тотчас реагирует. Она не

говорит ничего, отчего мне стало бы не по себе за мою грусть.

 

Просто обнимает меня и опускает мою голову себе на плечо.

 

Я чувствую незнакомое мне утешение, в котором сейчас отчаянно нуждаюсь. Утешение матери. Несколько раз всхлипываю, прижавшись к ней. Я даже не знала, что именно это мне было нужно в этот момент. Просто капля сочувствия от кого-то.

 

— Жаль, что вы не моя мама, — говорю я сквозь слезы. Чувствую ее вздох.

 

— О, милая, — шепчет она с сочувствием. Затем отстраняется

 

и нежно на меня смотрит. — Дам тебе одну таблетку снотворного, но больше никогда.

 

Я киваю.

— Обещаю, что больше никогда не попрошу.

 

Глава 26

 

 

Я спала слишком крепко. Такое ощущение, будто мозг прилип к правой стороне черепной коробки.

 

Сажусь на кровать и выглядываю за окно. Уже почти стемнело. Смотрю время на телефоне, и вижу, что уже восьмой час. Живот так громко урчит, что, наверное, от этого я и


проснулась.

 

Я оставила звонок на телефоне на максимальной громкости, но он не издал ни звука, пропущенных вызовов тоже нет.

Еще четырнадцать часов и я увижусь с ним.

 

Я поднимаю с пола рюкзак Самсона. Вытряхиваю его содержимое на кровать и начинаю перебирать.

 

Сейчас буквально все его вещи лежат на моей кровати.

 

Тут две пары шортов и две майки Маркоса с логотипами. Во время ареста на нем был другой комплект, а значит, у него всего три смены одежды? Я заметила, что он часто носил одни и те же футболки, но решила, что он делал это, чтобы поддержать Маркоса. Наверное, он регулярно их стирал в надежде, что никто не заметит.

 

В рюкзаке лежат и предметы личной гигиены. Зубная паста, дезодорант, зубная щетка, щипчики для ногтей. Но кошелька нет.

 

Он действительно потерял его перед нашим походом в тату-салон или у него никогда не было кошелька? Если он жил один с тех пор, как умер его отец, то откуда у него водительское удостоверение?

 

У меня так много вопросов. Наша завтрашняя встреча по времени не позволит ему ответить на все.

 

На дне рюкзака я нахожу пластиковый пакет с застежкой-молнией. В ней полно сложенных листов бумаги. Все они слегка пожелтели, а значит, явно старые.

Я открываю пакет, достаю один из листов и разворачиваю.

 

«Маленький мальчик»

Как я, ужаленный безумием,

 

В глазах его изнеможение. Он рассержен на море, Устал от него сверх меры. Так устал быть свободным.


 

— Рейк Беннет. 13. 11. 07

 

Самсон упоминал, что Рейк писал стихи. Я смотрю на стихотворение, и пытаюсь понять его смысл.

 

Оно о Самсоне? Все эти записки от его отца? Судя по дате, Самсону тогда было примерно двенадцать лет. За год до урагана Айк.

 

Так устал быть свободным.

 

Что означает эта строчка? Его отец читал, что Самсон устал жить с ним в океане?

 

Я вынимаю оставшиеся записки, жаждая прочитать каждую из них. Все они датированы годами до урагана Айк, и все написаны его отцом.

 

«Она живет»

Когда родился ты, родилась и твоя мать.

Покуда ты живешь, будет жить и она.

 

— Рейк Беннет. 30. 08. 06

 

«Исчезла»

 

Я встретил твою мать, когда она стояла на пляже, погрузив ступни в песок.

 

Я жалею, что не упал на колени, чтобы собрать горсть песчинок

 

в ладони.

 

Я думаю, ступала ли ее нога туда, с чем мы соприкасаемся, Или каждую песчинку, которой она касалась, уже смыло обратно в море?

 

— Рейк Беннет. 16. 07. 07


Дорогой Шон,

Каждый ребенок однажды жаждет найти себе новое место.

 

Я решил, что первым твоим домом станет лодка, но теперь задумываюсь:

 

Эта лодка — дом, из которого ты сбежишь? Если так, беру вину за эту грубую ошибку на себя.

 

Потому что когда человек говорит: «Я возвращаюсь домой», он должен направляться к морю.

 

— Рейк Беннет. 03. 01. 08

 

В пакете не меньше двадцати стихотворений. Только несколько из них адресованы Самсону. Но судя по целостной картине от записок, у меня возникает впечатление, что Самсон говорил мне правду о своем отце. Рейк жил на воде, но Самсон умолчал о том, что жил там вместе с ним.

 

Глава 27

 

— Бейя Грим?

 

Я едва не вскакиваю со стула. Отец тоже встает, но я не хочу, чтобы он шел со мной повидаться с Самсоном.

 

— Тебе незачем идти.

 

— Я не пущу тебя туда одну, — констатирует он, будто это не подлежит обсуждению.

 

— Папа, пожалуйста. — Сомневаюсь, что Самсон захочет быть честным со мной, если мой отец будет сидеть напротив. — Прошу.

Он напряженно кивает.

— Подожду в машине.


— Спасибо.

 

Я иду за охранником, который ведет меня в большое открытое помещение. В нем стоят несколько столов, и почти все их занимают люди, пришедшие навестить других заключенных.

 

Выглядит угнетающе. Но не настолько, как я ожидала. Я думала, что буду сидеть по другую сторону стекла и не смогу к нему прикоснуться.

 

Я сразу ищу Самсона взглядом и вижу, что он сидит один за столом в другой стороне комнаты. На нем темно-синяя роба. При виде него в чем-то, кроме привычных пляжных шортов, все происходящее начинает казаться мне более реальным.

 

Подняв наконец взгляд и увидев меня, он тотчас встает. Не знаю, почему я ожидала, что его руки будут закованы в наручники, но испытываю облегчение, увидев, что это не так. Бросаюсь к нему и падаю прямо в его объятья. Он крепко прижимает меня к себе.

 

— Мне жаль, — говорит он.

— Я знаю.

 

С минуту он обнимает меня, но я не хочу, чтобы у него были неприятности, поэтому мы отстраняемся, и я сажусь напротив него. Стол очень маленький, и мы сидим недалеко, но кажется, будто между нами весь мир.

 

Он берет мою руку в ладони и кладет их на стол.

— Я должен тебе много объяснений. С чего ты хочешь, чтобы

я начал?

— С чего угодно.

 

Он немного раздумывает о том, с чего начать. Я подношу вторую руку к его рукам, и наши ладони в сплетении лежат на столе.

 

— Все, что я рассказал тебе о матери — правда. Ее звали Изабель. Мне было пять лет, когда она погибла, и хотя я плохо помню свою жизнь до ее смерти, знаю, что она резко изменилась,


 

когда мамы не стало. Рейк — мой отец, об этом я умолчал. После смерти мамы он был сам не свой, если не уходил в море. Словно для него немыслимо находиться там, где не было ее. Поэтому он забрал меня из школы, и мы несколько лет прожили на его лодке. Такой была моя жизнь, пока Дарья не забрала его у меня.

 

— Вот что ты имел в виду, когда сказал, что Дарья разбила тебе сердце?

 

Он кивает.

— Где ты был, когда налетел ураган?

 

Самсон напрягает челюсти, будто не хочет возрождать это воспоминание. Отвечая, он смотрит на наши руки.

 

— Отец отвел меня в церковь. Там укрылись многие жители, но он отказался остаться со мной. Хотел убедиться, что лодка надежно привязана, потому что в ней была вся наша жизнь. Он сказал, что вернется до темноты, но с тех пор я больше никогда его не видел. — Самсон снова смотрит мне в глаза. — Я хотел остаться на полуострове, но после урагана на нем ничего не осталось. Тринадцатилетнему ребенку там было сложно спрятаться, а тем более выжить, и мне пришлось уехать. Я знал, что если скажу кому-нибудь, что мой отец пропал, то меня определят в интернат, поэтому следующие несколько лет я старался оставаться невидимым. В итоге я стал работать с другом

 

в Галвестоне, берясь за случайную работу, например, косил лужайки. Того самого парня мы и встретили в ресторане. Мы были юны и маялись дурью. В итоге нам это аукнулось.

— А что за обвинение в поджоге?

 

— По сути, не моя вина. У владельца в доме была дерьмово сделана проводка, но если бы я той ночью не влез в дом и не включил свет, он бы не загорелся. Поэтому формально в этом виноват я. — Самсон переплетает наши пальцы. — Как только я узнал, что выдан еще один ордер на мой арест, я решил сначала вернуться сюда в последний раз, а потом прийти с повинной. Сам


 

не знаю, что я рассчитывал здесь найти: облегчение или своего отца, но в итоге нашел и то, и другое. А еще встретил тебя и не захотел уезжать. — Он проводит пальцем по моей ладони. — Я знал, что надолго попаду в тюрьму, и пытался растянуть время до твоего отъезда. — Он вздыхает. — Что еще ты хочешь знать?

 

— Откуда ты узнал код от сигнализации?

 

— Хозяин использовал номер дома в качестве кода. Самый простой пароль.

 

Мне сложно его осуждать, потому что это было бы редкостным лицемерием с моей стороны. Напротив, меня восхищают его навыки выживания.

 

— А что насчет Военно-воздушной академии? Что-то из этого было правдой?

 

Он опускает взгляд, не в силах смотреть мне в глаза, и мотает головой.

 

— Я хотел отправиться в Военно-воздушную академию. Таков был мой план, пока я все не просрал. Но кое о чем я солгал. Например, о том, что это семейная традиция. Многое из того, что

 

я говорил, неправда. Но мне нужно было оправдать свое пребывание в этом доме ложью, которую я не хотел тебе говорить. Поэтому я не отвечал на твои вопросы. Мне не хотелось врать тебе. Или кому-то еще. Просто...

 

— У тебя не было выбора, — говорю я, закончив его мысль. Я понимаю. Сама всю жизнь это испытывала. — Ты сам говорил, что плохие поступки мы совершаем из-за силы или из-за слабости. Ты врал, не потому что был слабым, Самсон.

 

Он делает медленный вдох, будто боится того, что я скажу дальше. Вся его выдержка рассеивается, когда он смотрит мне в глаза. И от его взгляда, кажется, будто стены начинают сжиматься вокруг меня.

 

— Вчера по телефону ты сказала, что не поедешь в Пенсильванию.


Это не вопрос, но он явно ждет моего ответа.

— Я не могу тебя бросить.

 

Он мотает головой и убирает руки. Проводит ладонями по лицу, будто недоволен мной, но потом сжимает мои ладони еще сильнее.

 

— Ты пойдешь в колледж, Бейя. Это мои проблемы, и не тебе их решать.

 

— Твои проблемы? Самсон, твои поступки не так уж ужасны. Ты был ребенком, который в одиночку рос на улице. Как тебе было встать на ноги, когда ты впервые вышел из тюрьмы? Я уверена, если объяснишь, почему начался пожар и почему ты нарушил условия досрочного освобождения, они поймут.

 

— Суду неважно, почему я нарушил закон, важно лишь, что нарушил.

 

— А должно быть важно.

 

— Не имеет значения, насколько несовершенна система, Бейя. Мы с тобой не изменим ее за одну ночь. Мне светит несколько лет,

 

и ни ты, ни я, ничего не можем с этим поделать, так что тебе незачем оставаться в Техасе.

 

— Ты — веская причина. Как я буду навещать тебя, если уеду в Пенсильванию?

 

— Я не хочу, чтобы ты меня навещала. Я хочу, чтобы ты отправилась в колледж.

 

— Я могу пойти в местный колледж.

 

Он смеется, но в его смехе не слышно веселья. Это раздраженный смех.

 

— Почему ты такая упрямая? Таков был наш план все лето: наши пути разойдутся, когда ты уедешь учиться.

 

Его слова ранят меня, сводят все нутро. Мой голос звучит не громче шепота.

 

— Я думала, все изменилось. Ты сказал, что в наших сердцах выросли кости.


 

Самсон реагирует на мои слова всем телом. Сникает, будто я причиняю ему боль. Я не хочу сделать ему больно, но он заслуживает большего. Он не был для меня мимолетной связью.

 

— Я не могу быть так далеко от тебя, — тихо говорю я. — Писем и телефонных звонков будет недостаточно.

 

— Телефонных звонков и писем я тоже не хочу. Я хочу, чтобы ты жила полной жизнью без бремени в виде меня. — Он видит шок на моем лице, но не дает возможности возразить ему. — Бейя. Мы оба всю свою жизнь провели в одиночестве на островах. Между нами есть связь, потому что мы увидели друг в друге это одиночество. Но это твой шанс убраться со своего острова, и я отказываюсь удерживать тебя неизвестное количество лет, которое проведу в тюрьме.

 

Я чувствую, как подступают слезы. Опускаю взгляд, и одна слезинка капает на стол.

 

— Ты не можешь вычеркнуть меня из жизни. Без тебя я не справлюсь.

 

— Ты уже справлялась без меня, — уверенно говорит он. Тянется через стол и приподнимает мое лицо, заставляя посмотреть на него. Выглядит он таким же разбитым, какой чувствую себя я. — Я не имею никакого отношения к твоим достижениям. К тому, какой ты стала. Пожалуйста, не заставляй меня становиться причиной тому, что ты от всего этого отказалась.

 

Чем больше он настаивает на том, что не хочет поддерживать со мной связь, тем сильнее я злюсь.

 

— Это не справедливо по отношению ко мне. Ты ожидаешь, что я уйду и не буду с тобой контактировать? Зачем ты вообще тогда позволил мне в тебя влюбиться, если знал, что все так закончится?

 

Он резко выдыхает.

— Мы договорились, что все закончится в августе, Бейя.


Договорились оставаться на мелководье.

Я закатываю глаза.

 

— Ты сам сказал, что на мелководье люди тоже тонут. — Я наклоняюсь вперед, чтобы снова завладеть его вниманием. — Я тону, Самсон. И ты удерживаешь меня под водой. — Я сердито вытираю глаза.

 

Самсон снова берет меня за руки, но на этот раз все по-другому. Когда он заговаривает, в его голосе слышится боль.

 

— Прости меня. — Он больше ничего не говорит, но я понимаю, что это прощание.

 

Самсон встает, будто разговор окончен, но смотрит на меня, словно хочет, чтобы я тоже встала. Я скрещиваю руки на груди.

 

— Я не буду обнимать тебя на прощанье. Ты больше не заслуживаешь права меня обнимать.

 

Он едва заметно кивает.

— Я никогда не заслуживал права тебя обнимать.

 

Он собирается уходить, и меня пронизывает безумный страх, что я вижу его в последний раз. Самсон говорит что-то с таким взглядом, только когда говорит всерьез. Он больше не позволит мне видеться с ним. Это конец. Наш конец.

 

Он шагает прочь, и я вскакиваю.

— Самсон, подожди!

 

Он оборачивается как раз вовремя, чтобы поймать меня в объятья. Я прячу лицо в изгибе его шеи. Когда он обнимает меня, я начинаю плакать.

 

Меня разом накрывает ворох чувств. Я уже скучаю по нему, а еще злюсь так сильно, как еще никогда не злилась. Я знала, что настанет время прощаться. Но не знала, что при таких обстоятельствах. Я чувствую себя беспомощной. Я хотела, чтобы наше прощание было в том числе моим выбором, но у меня вообще выбора нет.

 

Он целует меня в висок.


 

— Возьми стипендию, Бейя. И развлекайся. Пожалуйста. — Его голос срывается на последнем слове. Самсон отпускает меня и идет к надзирателю, стоящему у двери.

 

Мне тяжело без него, будто я лишилась опоры и не могу держаться сама.

 

Самсона выводят из комнаты, и он не оборачивается посмотреть на оставленные им разрушения.

 

Выйдя к машине отца, я давлюсь рыданиями. Громко хлопаю дверью от злости и боли разбитого сердца. Даже не могу осмыслить произошедшее. Такого я не ожидала. Я ждала противоположного. Я думала, мы вместе со всем разберемся, но он попросту оставил меня одну, как и все люди в моей жизни.

 

— Что случилось?

Я мотаю головой. Даже не могу ответить вслух.

— Поехали уже.

Отец крепко сжимает руль, пока не белеют костяшки

пальцев. Заводит машину и сдает назад.

— Надо было выбить из него всю дурь тем же вечером, когда

я оттащил его от тебя в душевой.

 

Я даже не пытаюсь объяснить ему, что он той ночью не защищал меня от Самсона. Самсон помогал мне, но теперь объяснять что-то не имеет смысла. Просто отвечаю ему обобщенно.

 

— Он не плохой человек, пап.

 

Отец снова останавливает машину. Смотрит на меня с непоколебимым выражением лица.

 

— Не знаю, в чем оплошал как отец, но я не воспитывал дочь, которая стала бы защищать парня, вравшего ей все лето. Ты думаешь, ему есть до тебя дело? Ему плевать на всех, кроме себя.

Он это серьезно?

 

Ему правда хватило наглости сказать, что он меня воспитывал?


Я сердито смотрю на него, схватившись за дверную ручку.

— Ты вообще дочь не воспитывал. Если кто-то и врет в этой

 

ситуации, то это ты. — Я открываю дверь и выхожу из машины. Ни за что не хочу находиться рядом с ним всю дорогу до полуострова Боливар.

 

— Бейя, вернись в машину.

 

— Нет. Я попрошу Сару меня забрать. — Сажусь на обочину рядом с машиной. Отец выходит из салона, когда я достаю телефон. Пинает камень и указывает на авто.

— Садись. Я отвезу тебя домой.

Я вытираю слезы с глаз, набрав номер Сары.

— Я не сяду в твою машину. Можешь уезжать.

Отец не уходит. Сара соглашается забрать меня, но он

терпеливо ждет ее приезда возле машины.

 

Глава 28

 

 

Неделя тянулась мучительно, от Самсона не было вестей. Никаких. Я дважды пыталась навестить его, но теперь он отказывается со мной видеться.

 

У меня нет никакой возможности с ним связаться. Остались только воспоминания о проведенном вместе времени, и боюсь, что они начнут угасать, если я хотя бы не услышу его голос.

 

Неужели он правда ждет, что я буду жить дальше? Забуду о нем? Поеду в колледж, будто он этим летом не заставил меня стать совсем другой, лучшей версией себя?

 

Я больше не говорю о Самсоне ни с кем в этом доме. Даже не хочу, чтобы упоминалось его имя, потому что это заканчивается ссорами. Всю неделю я почти не выхожу из комнаты. Целыми днями занимаю себя тем, что смотрю глупые шоу по телевизору

и хожу к Марджори. Я говорю о нем только с ней. Только она на


моей стороне.

 

Всю неделю я по очереди ношу две футболки Самсона, которые лежали у него в рюкзаке, но они больше не пахнут им. Теперь они пахнут мной, поэтому я прижимаюсь к его рюкзаку за просмотром марафона британских кулинарных шоу.

 

Не знаю, что делать с его вещами. Сомневаюсь, что его волнуют туалетные принадлежности, и кроме стихотворений его отца, в рюкзаке нет ничего ценного. Но я не хочу отдавать его Марджори, потому что чувствую, будто рюкзак — последнее, что меня с ним связывает.

 

Может, однажды, его вещи окажутся единственным предлогом, чтобы вынудить его заговорить со мной.

 

Однажды мне придется двинуться дальше. Я знаю это, но пока я здесь, а он в тюрьме, я не могу больше ни на чем сосредоточиться.

 

Я поправляю рюкзак, чтобы использовать его вместо подушки, но мне в висок упирается что-то твердое. Открываю его, чтобы посмотреть, не упустила ли что-то, но ничего не вижу. Запускаю руку в рюкзак и нащупываю молнию, которую не заметила раньше.

 

Тут же сажусь и расстегиваю ее. Достаю оттуда маленький блокнот в твердой обложке. Он всего сантиметров десять в длину. Открыв его, вижу длинный список имен, адресов и что-то, похожее на списки продуктов.

 

Листаю несколько страниц и ничего не могу понять. Но затем дохожу до страницы с именем и адресом Марджори.

 

Марджори Нейплс.

 

Даты пребывания: с 04. 02. 15 по 08. 02. 15 Съел продуктов на 15$

 

Починил крышу. Заменил два участка обшивки на северной стороне дома, поврежденной ветром.


 

За именем Марджори следуют еще несколько имен и адресов, но мне нужно понять, что означают эти даты. Беру трубку и набираю ее номер.

 

— Алло?

 

— Привет, это Бейя. Небольшой вопрос. Вам о чем-то говорят даты с четвертого по восьмое февраля этого года?

 

Марджори с минуты обдумывает ответ.

 

— Почти уверена, что в эти дни я лежала в больнице после сердечного приступа. А что?

 

— Просто нашла кое-что в рюкзаке Самсона. Позже занесу к вам, чтобы вы передали Кевину.

 

Я прощаюсь с ней и вешаю трубку. Затем просматриваю остальные его записи. Чаще всего встречается адрес по соседству под именем Дэвида Силвера. Рядом с ним перечислено несколько дат. В основном в промежутке с марта до прошлой недели. Под именем Дэвида перечислен список работ.

 

Закрепил несколько провисших планок на балконных перилах. Заменил неисправный предохранитель на щитке.

 

Залатал протекшую трубу в уличном душе.

 

Список продолжается. Перечислено все, что он сделал для людей и сколько получил за каждую работу. А это объясняет, откуда у него порой были деньги на ужин или татуировку. Еще есть списки людей, с которых он не брал плату за работу.

 

Учтен каждый день за последние семь месяцев. Каждые продукт, который он без спроса взял у кого-то из холодильника. Каждый случай, когда он что-то ремонтировал в чьем-то доме. Он все фиксировал.

 

Но зачем? Ему казалось, что бесплатно чиня что-то в домах, он компенсировал то, что жил в них без разрешения?

 

Может ли это стать доказательством, которое требуется суду, чтобы понять, что он не заслуживает выдвинутых против него


обвинений?

 

Я мчусь вниз и застаю отца с Аланой на диване в гостиной. Сара с Маркосом устроились в двухместном кресле. Все смотрят «Колесо Фортуны», но увидев, что я впервые за день спустилась из комнаты, отец выключает звук.

 

Я протягиваю ему блокнот.

 

— Это блокнот Самсона. Он берет его и листает.

 

— В нем подробный перечень всех домов, в которых он жил, с описанием того, что он в них отремонтировал.

 

Отец встает, продолжая листать.

 

— Это может помочь. — Впервые с тех пор, как его арестовали, мой голос полон надежды. — Если сможем доказать, что он пытался поступить правильно, это может помочь в защите.

 

Отец вздыхает, не просмотрев и нескольких страниц. Закрывает блокнот и возвращает его мне.

 

— Это подробный перечень всех его правонарушений. Это не поможет ему, а только сделает хуже.

 

— Ты этого не знаешь.

 

— Бейя, его обвинили в двух случаях проникновения со взломом. Если отнесешь блокнот в полицию и покажешь им, сколько еще домов он взломал, они воспользуются этим и пополнят список обвинений, а не снимут их с него.

 

Он подходит ко мне с недовольным видом.

 

— Прошу, оставь это. Ты слишком молода, чтобы отдать свою жизнь парню, которого едва знаешь. Он напортачил и должен ответить за это.

Алана встает с места. Берет отца под руку и говорит:

 

— Твой отец прав, Бейя. Ты ничего не можешь сделать, только жить дальше.

 

Сара с Маркосом так и сидят в своем кресле, глядя на меня


взглядом, от которого я чувствую себя жалкой.

Все они считают меня жалкой.

 

Никому нет дела до того, что будет с Самсоном. Никто не верит в то, что между нами было. Впервые в жизни я встретила человека, которому была не безразлична, а они думают, будто я не могу знать, что такое настоящая любовь.

 

Я знаю, что такое настоящая любовь, потому что всю жизнь познавала то, что ей точно не является.

 

— Моя мать умерла. — Кажется, будто после моих слов из комнаты выходит весь воздух.

 

Алана накрывает рот ладонью. Отец в неверии качает головой.

— Что? Когда?

 

— Той ночью, когда я позвонила тебе и спросила, можно ли мне приехать. Умерла от передоза, потому что была наркоманкой, сколько я ее помню. У меня никого не было. Ни тебя. Ни матери. Никого. Я всю свою сраную жизнь была одна. Самсон — первый человек, который появился в моей жизни и поддержал меня.

 

Отец подходит ко мне с сочувствием и непониманием на лице.

 

— Почему ты не рассказала мне об этом? — Он проводит ладонью по лицу и бормочет: — Господи Иисусе, Бейя.

 

Пытается обнять меня, но я отстраняюсь. Разворачиваюсь кругом и иду к лестнице, но отец кричит

вслед.

— Подожди. Нам нужно поговорить об этом.

 

Ярость вырвалась на поверхность, и мне кажется, будто я тону

 

в ней. Нужно выпустить ее, пока есть возможность. Я снова поворачиваюсь к отцу.

 

— О чем оговорить? О том, что еще я от тебя скрывала? Хочешь знать, как я врала тебе, когда мы встретились в


 

аэропорту? Авиакомпания не теряла мой багаж. У меня вообще его не было, потому каждый пенни, что ты отправлял Джанин, она оставляла себе. В пятнадцать мне пришлось начать трахаться

 

с парнем за деньги, чтобы купить себе еду. Так что пошел ты, Брайан. Ты мне не отец. Никогда им не был и не станешь.

 

Я не утруждаюсь дождаться ответной реакции. Бегу наверх и громко хлопаю дверью.

 

Отец открывает ее полминуты спустя.

 

— Уйди, пожалуйста, — прошу я напрочь лишенным эмоций голосом.

 

— Нам нужно поговорить об этом.

— Я хочу побыть одна.

— Бейя, — молит он, проходя в комнату.

 

Я шагаю к двери, не позволяя выражению его лица повлиять на меня.

 

— Ты девятнадцать лет был безучастным отцом. Если сегодня наконец-то решил проявить участие, то я не в настроении. Оставь меня в покое, пожалуйста.

 

В этот миг в глазах отца мелькает ворох разных эмоций. Печаль. Сожаление. Сочувствие. Но я не позволяю его чувствам повлиять на мои. Невозмутимо смотрю на него, пока он наконец не кивает и не выходит из моей комнаты.

 

Я закрываю дверь.

 

Падаю на кровать и прижимаю блокнот Самсона к груди. Может быть, для них в нем список жителей полуострова,

 

которым Самсон навредил, но для меня это еще большее доказательство тому, что у него были добрые намерения. Он старался поступить правильно, не имея средств к существованию.

 

Я снова листаю блокнот, читаю каждую страницу, кончиком пальца прикасаюсь к буквам и обвожу его небрежный почерк. Читаю список адресов, по которым он когда-либо жил. Половина блокнота исписана им от руки. Местами почерк прерывистый и


 

слова сложно разобрать, будто он писал в спешке, а потом закрыл блокнот, пока его не застукали.

 

Я листаю до самого конца и останавливаюсь на странице, которая отличается от остальных. Отличается потому, что вверху написало мое имя.

 

Прижимаю блокнот к груди и закрываю глаза. Записка короткая, но в ней мое имя.

 

Несколько раз медленно вдыхаю и выдыхаю, пока сердце не начинает биться нормально. Затем поднимаю блокнот и читаю его слова.

 

Бейя,

 

Однажды отец сказал мне, что любовь во многом похожа на воду. Она может быть спокойной. Бушующей. Пугающей. Дарящей

покой.

 

Вода может быть разной, но даже во всех своих состояния она остается водой.

 

Ты — моя вода.

И я, мне кажется, могу быть твоей.

Если ты читаешь это, значит, я испарился.

Но это не значит, что ты тоже должна испариться.

Наводни собой весь мир, Бейя.

 

Это последняя его запись в блокноте. Будто он боялся, что его арестуют, и он не успеет со мной попрощаться.

 

Я несколько раз перечитываю записку, и на страницу капают слезы. Это настоящий Самсон. Не важно, во что верят все остальные. Я буду держаться за него, пока его не выпустят на свободу.

 

По этой же причине я отказываюсь уезжать. Ему нужна моя помощь. Кроме меня, у него никого нет. Я ни за что не могу его сейчас бросить. Мысль о том, чтобы уехать из города, не зная о его


 

судьбе, эгоистична. Он думает, что делает мне одолжение, но понятия не имеет, каково мне от его решения. Если бы знал об этом, то умолял бы меня остаться.

 

Раздается тихий стук в дверь.

— Бейя, можно мне войти? — Сара заглядывает в комнату, но

у меня нет настроения спорить.

 

У меня даже нет сил ответить вслух. Я лишь прижимаю к груди блокнот с написанными его рукой словами и отворачиваюсь лицом к стенке.

 

Сара забирается ко мне на кровать и обнимает меня сзади. Она ничего не говорит. Просто молча играет роль старшей

сестры и остается со мной, пока я не засыпаю.

 

Глава 29

 

 

Рассвет теперь единственный источник умиротворения в моей жизни.

 

Я сижу и жду его с пяти утра. Заснуть не смогла. Как я могу спать, пережив такую неделю?

 

Каждый раз, когда я закрываю глаза, вижу, как Самсон уходит от меня, не оглядываясь. Я хочу запомнить, как он смотрел на меня с надеждой, страстью и пылом. Но вижу только последний миг, когда он оставил меня плачущую одну.

 

Боюсь, что таким я его и запомню, а я не хочу, чтобы мы так прощались. Я уверена, что смогу его переубедить. Уверена, что смогу ему помочь.

 

Сегодня у меня собеседование в одной из пышечных на полуострове. Буду откладывать каждый пенни, чтобы помочь ему. Знаю, что он этого не хочет, но это меньшее, что я могу сделать для него за все, что он принес в мою жизнь этим летом.

 

Конечно, это станет поводом для разногласий с отцом, пока я


 

живу в его доме. Он думает, что я веду себя глупо, отказываясь ехать в Пенсильванию. А я думаю, что он ведет себя глупо, ожидая, что я откажусь от человека, у которого нет никого, кроме меня. Мало кто познал одиночество, как мы с Самсоном.

 

А еще я не понимаю, как отец представляет, что я второй раз за лето начну жизнь с чистого листа в другом штате. У меня нет сил начинать новую жизнь. Я как выжатый лимон.

 

У меня нет сил ехать через всю страну, и тем более нет сил играть в волейбол, чтобы сохранить стипендию.

 

Я даже не уверена, что у меня хватит сил каждый день вставать и готовить пончики, когда устроюсь на работу. Но оттого, что каждый цент пойдет на помощь Самсону, оно будет того стоить.

 

Как только солнце начинает показываться над горизонтом, мое внимание отвлекает дверь в комнате. Отец заглядывает внутрь, и я будто всем телом вздыхаю в ответ на его присутствие.

 

Вчера было слишком поздно, чтобы с ним спорить, а сегодня слишком рано.

 

Похоже, он испытывает облегчение, заметив, что я здесь сижу. Наверное, подумал, что я сбежала среди ночи, когда не увидел меня в кровати.

 

Я множество раз хотела убежать, но куда мне идти? Кажется, что теперь мне нигде нет места. Только с Самсоном я почувствовала себя дома, но его отняли у меня.

 

Отец садится рядом со мной. Его поддержка не расслабляет меня, как поддержка Самсона. Я напряжена и непреклонна.

 

Он наблюдает со мной рассвет, но его присутствие все портит. Сложно увидеть красоту, когда внутри все кипит от злости к сидящему рядом со мной человеку.

 

— Помнишь, как мы впервые ходили на пляж? — спрашивает

 

он.

Я мотаю головой.


— Я ни разу до этого лета не была на пляже.

 

— Была. Просто маленькой. Может, ты не помнишь, но я возил тебя в Санта-Монику, когда тебе было четыре или пять.

Наконец я смотрю ему в глаза.

— Я была в Калифорнии?

— Да. Ты не помнишь?

— Нет.

 

На миг на его лице мелькает сожаление, но затем он убирает руку со спинки стула и встает.

 

— Сейчас вернусь. У меня где-то есть фотографии. Я забрал альбом из нашего дома в Хьюстоне, когда узнал, что ты приедешь.

У него есть мои детские фотографии? Якобы на пляже?

Поверю, когда увижу.

 

Через несколько минут отец возвращается с фотоальбомом в руках. Садится обратно на стул и, открыв его, протягивает мне.

 

Я листаю фотографии и чувствую, будто вижу чью-то чужую жизнь. Там так много моих фотографий, а я даже не помню, чтобы их делали. Дней, о которых я вообще ничего не помню.

 

Дохожу до серии фотографий, на которых я бегаю по песку, и не могу связать их с воспоминаниями. Наверное, в том возрасте я даже не осознавала, что означает путешествие.

 

— Когда это было? — спрашиваю я, указывая на фотографию, на которой я сижу за столом перед тортом ко дню рождения, но на заднем плане стоит рождественская елка. Мой день рождения через несколько месяцев после Рождества, а я, как правило, приезжала к отцу только летом. — Я не помню, чтобы встречала с тобой Рождество.

 

— Формально не встречала. Ты приезжала только летом, и я совмещал все праздники в одно большое торжество.

 

Когда он упоминает об этом, я что-то смутно припоминаю. Вижу померкшие воспоминания о том, как открывала подарки, объевшись до боли в животе. Но это было очень давно, и я не


 

пронесла эти воспоминания сквозь годы. И традиции, судя по всему, тоже.

 

— А почему перестал? — спрашиваю я.

 

— Честно говоря, не знаю. Ты стала взрослеть и каждый раз, когда ты приезжала, казалось, что тебя все меньше интересуют всякие глупости. А может, это все мои предположения. Ты была очень молчаливым ребенком, было сложно что-то от тебя узнать.

В этом я виню свою мать.

 

Я листаю альбом и останавливаюсь на снимке, на котором сижу у отца на коленях. Мы оба улыбаемся в камеру. Он обнимает меня, а я жмусь к нему.

 

Все эти годы я думала, что он никогда не был со мной ласков. Он так много лет таким не был, что это мне запомнилось больше.

 

Я провожу пальцем по фотографии, грустя из-за того, что наши отношения по какой-то причине изменились.

 

— Когда ты перестал обращаться со мной как с дочерью? Отец вздыхает и смотрит на меня полным разных эмоций

взглядом.

 

— Когда ты родилась, мне был двадцать один. Я не понимал, что с тобой делать. Когда ты была маленькой, это было легче скрывать, но когда ты подросла, я просто... чувствовал себя виноватым. И вина стала отражаться на нашем с тобой общении. Мне стало казаться, что наши встречи причиняют тебе неудобства.

 

Я мотаю головой.

— Я с нетерпением ждала только этих встреч.

— Жаль, что я этого не знал, — тихо говорит он.

Я начинаю жалеть, что не говорила ему.

 

Этим летом я точно узнала от Самсона, что держа все в себе, ничего не добьешься. От этого открывшаяся под конец правда лишь причинит больше боли.

 

— Я даже не представлял, какой она была матерью, Бейя.


 

Вчера вечером Сара рассказала мне кое-что из того, чем ты с ней поделилась, и я... — Его голос дрожит, будто он пытается сдержать слезы. — Я много раз поступал неправильно. Мне нет оправданий. Ты имеешь полное право злиться, потому что ты права. Мне стоило сильнее бороться за возможность узнать тебя. За возможность проводить с тобой больше времени.

 

Отец забирает у меня альбом и кладет рядом с собой.

Поворачивается ко мне с неуверенным выражением лица.

 

— Мне кажется, то, что ты позволяешь судьбе этого парня управлять твоим будущим, — моя вина, потому что я никогда не был тебе примером. Но несмотря на все это, ты выросла потрясающим человеком, и не благодаря мне. Это твоя заслуга. Ты борец, поэтому, конечно, хочешь остаться и бороться за Самсона. Возможно, потому что во многом видишь в нем себя. Но что если он не тот, кем ты его считаешь, и ты принимаешь неверное решение?

 

— А что если он именно тот, кем я его считаю?

 

Отец берет мою правую руку и заключает в ладони. Вид у него искренний, он смотрит на меня с неприкрытой честностью.

 

— Если Самсон тот человек, которым ты его считаешь, то чего бы он, по-твоему, хотел для тебя? Думаешь, он хотел бы, чтобы ты отказалась от всего, ради чего трудилась?

 

Я отворачиваюсь от отца и смотрю на рассвет. Вереница чувств застряла в горле.

 

— Я люблю тебя, Бейя. Достаточно сильно, чтобы признать, что тебя подвело слишком много людей в твоей жизни. И я в том числе. Единственный человек, который всегда был тебе предан — это ты сама. И ты сейчас оказываешь себе дурную услугу тем, что не ставишь себя на первое место.

 

Я наклоняюсь и сжимаю голову руками. Зажмуриваюсь. Я знаю, что именно этого хочет Самсон: чтобы я поставила себя, а не его, на первое место. Только я не хочу, чтобы он этого хотел.


 

Отец гладит меня по спине, и этот жест так сильно успокаивает, что я прижимаюсь к нему и обнимаю. Он обнимает меня в ответ и нежно гладит по голове.

 

— Я знаю, что это больно, — тихо говорит он. — Жаль, что я не могу забрать у тебя эту боль.

 

Мне больно. Чертовски сильно. Несправедливо. Наконец в моей жизни появилось что-то хорошее, а теперь я вынуждена от этого отказаться.

 

Но они правы. Все, кроме меня. Нужно поставить себя на первое место. Так я поступала всегда, и пока это шло мне на пользу.

 

Я думаю о письме, которое мне написал Самсон. Последняя строчка зацепила мое сердце. Наводни собой весь мир, Бейя.

 

Я вдыхаю солоноватый утренний воздух, понимая, что мне недолго осталось его вдыхать перед отъездом в Пенсильванию.

 

— Ты будешь заботиться о Сыре Пеппер Джек, пока меня нет?

 

Отец вздыхает с облегчением.

— Конечно, буду. — Он осторожно целует меня в волосы. —

Я люблю тебя, Бейя.

 

Его слова звучат так искренне, что я впервые позволяю себе поверить ему.

 

В эту минуту я даю волю всему. Каждому воспоминанию из детства, от которого было тяжело на сердце.

 

Злости на отца. Даже злости на мать.

 

С этого момента я буду держаться только за хорошее. Пусть я не закончу лето рядом с Самсоном, но закончу его с

 

тем, чего не имела, когда приехала сюда. С семьей.


Глава 30

 

 

Моя соседка по комнате — девчонка из Лос-Анджелеса. Ее зовут Сиерра.

 

Мы хорошо ладим, но я стараюсь сосредоточиться на учебе и волейболе, поэтому мы не общались вне стен общежития. За исключение случаев, когда мы обе делаем домашние задания в нашей комнате или спим, я нечасто ее вижу. Удивительно, что живя все лето в разных комнатах с Сарой, я виделась с ней чаще, чем с девушкой, которая теперь живет со мной в одной комнате.

 

Я скучаю по Саре, хотя мы переписываемся через день. Как и

с отцом.

 

Но мы не говорим о Самсоне с того утра, когда я решила уехать в Пенсильванию. Мне нужно, чтобы все поверили, что я живу дальше, но точно не знаю как. Я постоянно думаю о нем. Стоит мне о чем-то услышать или что-то увидеть, как меня пронзает сильное желание рассказать ему об этом. Но я не могу, потому что он перекрыл все возможные каналы связи.

 

Я написала ему письмо, но оно вернулось обратно. Я проплакала весь вечер и после этого решила больше ему не писать.

 

Сегодня утром у него состоялось слушание. Судя по количеству обвинений, ему грозит несколько лет тюрьмы. Я весь день просидела у телефона в ожидании звонка Кевина.

 

Этим я и занимаюсь. Смотрю на телефон. Жду. В итоге устаю

 

и сама набираю номер Кевина. Я знаю, он сказал, что сам позвонит, когда Самсону вынесут приговор, но быть может, его задержали. Я оборачиваюсь, чтобы убедиться, что Сиерра еще в душе, и выпрямляюсь на кровати, когда Кевин берет трубку.

 

— Как раз собирался тебе позвонить.

— Что случилось?

Кевин вздыхает, и в его вздохе мне слышится вся тяжесть


вынесенного Самсону приговора.

 

— Есть хорошая и плохая новость. Нам удалось добиться, чтобы проникновение со взломом переквалифицировали в нарушение границ частной собственности. Но обвинение в поджоге снять не удалось, потому что были предоставлены записи с камер видеонаблюдения.

Я крепко обхватываю себя рукой.

— Сколько, Кевин?

— Шесть лет. Но скорее всего, он выйдет через четыре.

Я прижимаю ладонь ко лбу и опускаю голову.

— Почему так много? Как же много.

— Могло быть гораздо уже. Ему грозило десять лет за один

 

только поджог. Если бы он прежде не нарушил условия досрочного освобождения, то, скорее всего, смог бы избежать серьезного наказания. Но это уже не первое его правонарушение, Бейя.

 

— Но вы объяснили судье, почему он нарушил условия досрочного освобождения? У него не было денег. Как они себе представляют, что люди будут выплачивать штрафы по УДО, если у них нет денег?

 

— Я знаю, что не такие новости ты хотела услышать, но все лучше, чем могло быть.

 

Я ужасно расстроена. Честно говоря, не думала, что его приговорят к такому большому сроку.

 

— Даже насильникам дают меньший срок. Что не так с нашей судебной системой?

 

— Все. Ты учишься в колледже. Может, тебе стоит стать юристом и что-то с этим сделать.

 

Возможно, так и поступлю. Я еще не определилась с основной специальностью, а меня ничто так не выводит из себя как мысль о людях, которые оказались за бортом.

— В какую тюрьму его отправят?


— В Хантсвиль в Техасе.

— У вас есть его почтовый адрес?

Я слышу, как Кевин замолкает в нерешительности.

— Он не хочет, чтобы его навещали. Или писали ему письма.

У него в списке контактов только я и моя мать.

 

Так я и думала. Самсон будет стоять на своем, пока не выйдет на свободу.

 

— Я буду звонить вам каждый месяц до его освобождения. Но пожалуйста, позвоните мне первым, если что-то изменится, или если его выпустят раньше по УДО. Да что угодно. Даже, если его переведут в другое место.

 

— Я могу дать тебе совет, Бейя?

 

Я закатываю глаза, ожидая услышать очередную порцию нравоучений от того, кто совсем не знает Самсона.

 

— Если бы ты была моей дочерью, я бы сказал тебе, что нужно жить дальше. Ты вкладываешь слишком много сил в этого парня, а никто не знает его достаточно хорошо, чтобы понимать, что он стоит таких усилий.

 

— А если бы Самсон был вашим сыном? — спрашиваю я. — Вы бы хотели, чтобы все попросту поставили на нем крест?

 

Кевин издает тяжелый вздох.

— Понял. Видимо, созвонимся в следующем месяце.

 

Он вешает трубку. Я кладу телефон на комод, совершенно разочарованная. Беспомощная.

 

— У тебя парень в тюрьме?

 

Я оборачиваюсь на голос Сиерры. Сперва у меня возникает порыв соврать ей, потому что так я поступала всегда. Скрывала правду ото всех вокруг. Но сомневаюсь, что и дальше хочу быть такой.

 

— Нет, он не мой парень. Просто небезразличный мне человек.

 

Сиерра встает перед зеркалом и прикладывает кофту к груди.


 

— Хорошо. Потому что сегодня будет вечеринка, и я хочу, чтобы ты пошла. Там будет полно парней. — Она откидывает кофту в сторону и прикладывает другую. — И девчонок тоже, если ты отдаешь им предпочтение.

 

Я смотрю, как Сиерра разглядывает себя в зеркале. Ее глаза горят от предвкушения и мало тронуты страданиями. Она та, кем мне сейчас хотелось бы быть. Девчонкой, которая с волнением ждет веселья, а не прогибается под грузом событий, которые ей пришлось преодолеть, чтобы приехать сюда.

 

Мне казалось несправедливым, если я буду веселиться, пока Самсон сидит за решеткой, поэтому я все время учусь, играю в волейбол и ищу способы вызволить человека из тюрьмы.

 

Но сколько бы я ни раскисала, это не изменит участь Самсона. И хотя он оборвал со мной все связи, я знаю, зачем он это сделал. Он знает, что я буду переживать и думать только о нем, если буду поддерживать с ним связь. Не могу злиться на него за это.

 

А если не могу на него злиться, то как могу его забыть? Но ничто не изменит его решения. Это знаю наверняка, потому что, оказавшись на его месте, я бы желала для него того

же, чего он желает для меня.

 

Я всецело понимаю его намерения. Как бы он отреагировал, если бы узнал, что все время учебы в колледже я провела в одиночестве и депрессии, как и школьные годы?

 

Он был бы разочарован, если бы я впустую потратила эти годы.

 

Мне остается только держаться за одинокий лучик надежды, который может никогда не блеснуть, или узнать, кто я, оказавшись в этой обстановке.

Какой версией себя я могу здесь стать?

 

Я тру указательными пальцами под глазами. Эмоции захватывают меня по многим причинам, но главным образом


 

потому, что я чувствую, будто должна сейчас по-настоящему освободиться от Самсона, иначе он будет тяготить меня последующие несколько лет моей жизни. Я не хочу этого. И он не хочет.

 

— Ого, — говорит Сиерра, оборачиваясь посмотреть на меня.

— Я не хотела тебя расстраивать. Ты не обязана идти.

Я улыбаюсь ей.

 

— Нет, я хочу. Хочу пойти с тобой на вечеринку. Мне кажется, я тоже могу быть веселой.

 

Сиерра выпячивает нижнюю губу, будто ее расстроили мои слова.

 

— Ну конечно можешь, Бейя. Вот. — Она бросает мне кофту, которую держала в руках. — Тебе этот цвет больше пойдет.

 

Я встаю и прикладываю ее к себе. Смотрю на свое отражение

 

в зеркале. Я чувствую грусть внутри, но не вижу ее в чертах своего лица. Мне всегда хорошо удавалось скрывать свои чувства.

 

— Хочешь, я сделаю тебе макияж? — спрашивает она.

— Ага, — киваю я. — Хотела бы.

 

Сиерра возвращается в ванную. Я бросаю взгляд на портрет матери Терезы, который повесила на стену возле двери, когда приехала сюда.

 

Интересно, какой бы могла быть моя мать, если бы не ее зависимости? Жаль, что я этого никогда не узнаю.

 

Ради нее я буду скучать именно по такой ее версии. По человеку, стать которым у нее не было возможности.

 

Я целую пальцы и прижимаю их к портрету по пути в ванную.

 

Сиерра раскладывает косметику. Познакомившись с ней, я дала себе слово, что не стану судить ее, вешая на нее ярлык «девчонки из раздевалки», как поступила с Сарой. Неважно, кем была Сиерра в старшей школе, неважно, кем была я, потому что мы — не только наши прежние поступки, плохие и хорошие.


 

Я больше не хочу быть той версией себя, которая осуждала людей, вместо того чтобы их принять. Я проецировала на других манеру поведения, которую презирала.

 

Сиерра смотрит на мое отражение в зеркале и улыбается, будто ей также не терпится приукрасить меня, как не терпелось бы и Саре.

Я улыбаюсь ей и делаю вид, будто тоже с нетерпением этого

жду.

 

Если мне придется притворяться весь год, то так тому и быть.

 

Я буду улыбаться, пока моя фальшивая улыбка не станет настоящей.

 

Глава 31

 

Осень 2019

 

Сегодняшний день имеет все шансы стать идеальным днем. Сейчас октябрь, светит солнце, но на улице достаточно прохладно, поэтому, просидев на крыше машины уже два часа, я даже не вспотела.

 

Но несмотря на все возможности, которые таит этот день, все равно все может закончится серьезным разочарованием. Даже не представляю.

 

Как отреагирует Самсон, когда выйдет через эти двери?

Каким он будет?

Кем он стал?

О нашей ситуации мне напоминает цитата Майи Анжелу3: «Когда кто-то показывает вам свое истинное лицо, верьте ему с первого раза».

 

Я так крепко вцепилась в эти слова, что кажется, будто они высечены на моих костях. Я всегда вспоминаю о них, когда меня


 

начинают одолевать сомнения, потому что мне хочется верить, что Самсон, с которым я провела лето, был настоящим. Хочется верить, что он надеется, что я жду его, так же сильно, как я надеюсь, что он хочет, чтобы я его ждала.

 

А если даже не хочет, то мне кажется, что прошло уже достаточно времени, и кость в моем сердце уже срослась. В ней осталась трещина. Иногда оно болит. Чаще всего по ночам, когда

я не могу заснуть.

 

Я не видела его уже больше четырех лет, и воспоминания о нем все сильнее отделяются друг от друга обрывками мыслей, которые никак не связаны с Самсоном. Но я сама не уверена, то ли дело в том, что так я пытаюсь защитить себя от того, что может сегодня случиться, то ли в том, что у нас с Самсоном просто был короткий летний роман в жизни, полной других событий.

 

Худший исход, который я могу себе представить — что все мгновения, которые мы с ним разделили и которые оставили на мне отпечаток, мало что значили для него.

 

Я подумывала избавить себя от возможного стыда. Может, увидев, что я сижу и жду его, он едва меня вспомнит. Или еще хуже — испытает жалость к девчонке, которая цепляется за него спустя все это время.

 

Все эти варианты стоят того, чтобы рискнуть, потому что мысль о том, как он выходит оттуда, и его никто не ждет, кажется мне самым печальным из всех возможных финалов. Лучше я буду здесь, даже если он не хочет меня видеть, чем уйду, когда он надеется, что я его встречу.

 

На прошлой неделе Кевин позвонил и сообщил, что Самсону одобрили досрочное освобождение. Не успев даже снять трубку,

 

я уже знала, что он скажет это, потому что Кевин никогда мне не звонил. Я всегда звоню ему сама и спрашиваю, есть ли новости. Звоню так часто, что, наверное, раздражаю его больше, чем


телемаркетологи.

 

Я сижу на крыше машины, скрестив ноги, и ем яблоко, которое только что достала из сумки. Сижу здесь уже четыре часа.

 

В стоящей рядом машине сидит мужчина и тоже ждет чьего-то освобождения. Он выходит из салона, разминает ноги и облокачивается на свое авто.

— Кого ждете? — спрашивает он.

Я не знаю, как отвечать на его вопрос, и пожимаю плечами.

— Старого друга, который, возможно, даже не захочет меня

видеть.

Мужчина пинает камень.

 

— А я брата. Забираю его уже в третий раз. Будем надеяться, этот будет последним.

 

— Будем надеяться, — вторю я. Но сомневаюсь в этом. За время учебы в колледже я достаточно хорошо изучила тюремную систему и не верю, что она способна нормально перевоспитать правонарушителей.

 

По этой причине я теперь учусь на юрфаке. Я убеждена, что Самсон не оказался бы в такой ситуации, если бы имел доступ к средствам существования, когда вышел из тюрьмы в первый раз. Даже если в конечном счете мы с Самсоном не будем вместе, я в любом случае нашла новую страсть.

 

— Во сколько обычно открывают ворота? — спрашиваю я. Мужчина смотрит на часы.

 

— Я прикинул, что откроют до обеда. Сегодня задерживаются.

 

Я тянусь за сумкой, лежащей рядом со мной на крыше.

— Есть хотите? У меня чипсы.

Он поднимает руки, и я бросаю ему пачку.

 

— Спасибо, — говорит он, открывая ее. Бросает чипсину в рот. — Удачи с другом.

 

Я улыбаюсь.


— Удачи с братом.

 

Откусив еще кусок яблока, я облокачиваюсь на лобовое стекло. Поднимаю руку и провожу пальцем по татуировке с вертушкой.

 

Когда Самсона арестовали, я возненавидела эту татуировку. Она должна была приносить мне удачу, а вместо этого моя жизнь стала хуже, чем до переезда в Техас. Мне потребовалось не меньше года, чтобы наконец-то начать ценить мою тату.

 

Если не считать ареста Самсона, то все остальные сферы моей жизни улучшились с ее появлением. Мы стали ближе с отцом и его новой семьей. Сара теперь не только моя сестра, но и лучшая на свете подруга. Одинокая девчонка, которая сама когда-то была вынуждена совершать немыслимые поступки, чтобы прокормить себя, станет юристом.

 

Возможно, эта вертушка все же повернула удачу в мою сторону. Не так, как я тогда ожидала, но теперь я вижу все хорошее, что пришло в мою жизнь с того лета. Самсон в том числе, и не важно, кто он сегодня. Я нахожусь на таком жизненном этапе, когда возможные отношения не могут повлиять на всю мою жизнь.

 

Хочу ли я, чтобы он был тем, кем я всегда его считала? Безусловно.

 

Буду ли я разбита, если он им не окажется? Вовсе нет.

 

Я, как и прежде, из стали. Нападай, мир. Невозможно ранить неуязвимое.

 

— Двери открываются, — говорит мужчина из соседней машины.

 

Я тотчас сажусь и бросаю яблоко обратно в сумку. Прижимаю ладонь к груди и выдыхаю, когда кто-то начинает

выходить из здания. Это не Самсон.

 

Я бы слезла с машины, но боюсь, что не устою на ослабших ногах. Я стою всего метрах в десяти от входа, но есть риск, что он


 

не увидит меня, если не ожидает, что кто-то будет его встречать.

 

Мужчине, который только что оттуда вышел, на вид лет пятьдесят. Он оглядывает парковку, пока не замечает стоящую рядом со мной машину. Кивает, а его брат даже не выходит из машины. Мужчина подходит, садится на пассажирское сиденье, и они срываются с места, будто уезжают из аэропорта по привычному маршруту.

 

Я так и сижу на крыше, скрестив ноги, когда наконец вижу

его.

 

Самсон выходит из здания и, закрыв глаза рукой от солнца, смотрит на дорожку, ведущую к автобусу.

 

Сердце бешено стучит в груди. Гораздо быстрее, чем я ожидала. Будто все чувства, что я испытывала в девятнадцать лет, снова разом пробуждаются во мне.

 

Он выглядит почти как прежде. Стал более мужественным, и волосы его потемнели, но в остальном, выглядит именно так, каким я его запомнила. Самсон смахивает волосы с лица и идет к автобусу, не глядя на парковку.

 

Не знаю, стоит ли окликнуть его по имени или побежать к нему. Он уходит от меня в сторону остановки. Я упираюсь ладонями в крышу, готовясь спрыгнуть, как вдруг он останавливается.

 

Замирает на миг, стоя ко мне спиной, и я задерживаю дыхание в предвкушении. Кажется, будто он хочет посмотреть, но боится, что никого не увидит.

 

Наконец, он начинает оборачиваться, словно может почувствовать мое присутствие. Мы встречаемся взглядом, и он очень долго на меня смотрит. Выражение лица у него такое же непроницаемое, как и прежде, но мне не нужно знать, о чем он думает, чтобы прочувствовать сквозящие между нами эмоции.

 

Он сжимает рукой шею с затылка, поворачивается, будто больше ни секунды не может на меня смотреть. Я вижу, как на


медленном выдохе опускаются его плечи.

 

Он снова поворачивается ко мне лицом, на сей раз с трогательным выражением.

 

— Ты пошла в колледж, Бейя? — кричит он через всю парковку, будто это самый важный в мире вопрос. Важнее любой другой мысли, которая может наводнять его голову.

 

Как только он задает его, по моей щеке скатывается крупная слеза. Я киваю.

 

И в этот миг кажется, что все напряжение покинуло его душу.

 

Я так и сижу на капоте, но даже отсюда вижу, как он хмурит брови. Мне хочется подойти к нему, разгладить их и сказать, что наконец-то все хорошо.

 

Самсон смотрит на асфальт под ногами, словно не знает, что делать. Но потом находит решение, потому что начинает спешно идти ко мне. Последние пять метров он преодолевает бегом, и я вскрикиваю, когда он подбегает к машине, потому что на этом он не останавливается. Он взбирается на капот и дальше на меня, пока не прижимает меня спиной к лобовому стеклу. А потом набрасывается на мои губы и просит у меня прощения с немым напором, который пробирает меня до нутра.

 

Я обнимаю его за шею, и кажется, что мы не разлучались ни на секунду. Пару мгновений мы целуемся на моей машине, пока не возникает ощущение, что Самсон больше не может это выносить. Он отстраняется и спрыгивает с машины, затем обхватывает меня за талию и, подтянув к краю, ставит на землю. Заключает меня в кольцо рук и обнимает крепче, чем в наши первые объятья.

 

Следующие несколько минут проходят в слезах (в основном моих), взаимных поцелуях и взглядах, полных неверия. У меня было так много вопросов, но теперь на ум приходит только один.

 

Когда мы разрываем поцелуй, чтобы он успел вставить хоть слово, Самсон говорит:


 

— Наверное, сначала я должен был спросить, не встречаешься ли ты с кем-нибудь.

 

Я улыбаюсь, уверенно мотая головой.

— Я совершенно свободна.

 

Он снова неторопливо целует меня, а потом смотрит на мои губы, будто скучал по ним сильнее всего.

 

— Прости меня.

— Прощаю.

И все действительно так просто.

 

Его нахмуренные брови расслабляются от облегчения. Он крепко прижимает меня к себе и выдыхает мне в волосы.

 

— Не могу поверить, что ты правда здесь. — Самсон берет меня на руки и кружит, а потом снова опускает на землю. Прижимается лбом к моему и улыбается. — Что теперь?

 

— Не представляю, — смеюсь я. — Оставшаяся часть моего дня зависела от того, как пройдет этот момент.

 

— И моего. — Он берет меня за руки и, поднеся их к губам, целует костяшки пальцев. Затем прижимает их к своей груди. — Мне нужно увидеть Дарью.

 

Его слова напоминают мне о строчках из стихотворения его отца. Я столько раз их перечитывала, что запомнила наизусть, поэтому произношу их вслух:

 

— Когда человек говорит: «Я возвращаюсь домой», он должен направляться к морю?

 

Я отстраняюсь, чтобы открыть дверь машины, но Самсон хватает меня за руку и тянет обратно.

 

— Это написал мой отец. Ты сохранила мой рюкзак?

 

Только в этот момент я осознаю, что Самсон, по всей видимости, решил, что его рюкзак утерян навсегда.

 

— Да. Я забрала его ночью, когда тебя арестовали.

— Ты сохранила стихи моего отца ради меня?

— Конечно, сохранила, — киваю я.


 

В его взгляде читается мука, будто он пытается сдержать слезы. Он подходит ко мне вплотную, запускает пальцы мне в волосы и обхватывает голову ладонями.

— Спасибо, что верила в меня, Бейя.

 

— Ты первым поверил в меня, Самсон. Это меньшее, что я могла сделать.

 

Глава 32

 

 

Когда мы наконец-то добирались до пляжа, Самсон даже не остановился, чтобы полюбоваться видом. Он вышел из машины, снял рубашку и пошел прямиком к ней. Я все это время сижу на песке и смотрю на него. Сейчас он один в воде, а я одна сижу на пляже. Кругом пусто, потому что сейчас октябрь. Самсон с ума сошел лезть в воду в такой холод.

 

Но я понимаю. Ему это необходимо. Годы терапии в форме одного заплыва.

 

В конце концов, он возвращается и плюхается на песок рядом со мной. Он весь мокрый и тяжело дышит, но вид у него довольный. По дороге сюда он почти ничего не сказал, но я ничего и не спрашивала. Он так долго был лишен всего, что любит, и я хочу дать ему время, чтобы насытиться этим, а не атаковать его вопросами о прошедших годах.

 

Он оглядывается.

— В доме Марджори никто не живет?

— Нет.

 

Он спрашивает, потому что очевидно, что за домом не ухаживали, потому что он пустует. С крыши отвалилось несколько кусков черепицы. Трава отросла до фундамента.

 

Марджори скончалась в марте, а значит, Кевин, скорее всего, скоро выставит дом на продажу. Мне безумно жаль, что Самсон


 

не мог присутствовать на ее похоронах. Я знаю, что она много для него значила. Она даже несколько раз навещала его в тюрьме перед смертью.

 

Самсон ложится спиной на песок и кладет голову мне на колени. Смотрит на меня с умиротворенным и довольным видом.

Я провожу пальцами по его мокрым волосам и улыбаюсь.

 

— А где Сыр Пеппер Джек? — спрашивает он.

Я киваю головой в сторону нашего дома.

— Он теперь домашний пес. Они с отцом подружились.

— А вы с отцом?

 

— Мы с ним тоже подружились, — улыбаюсь я. — Он замечательный.

 

Самсон подносит мою ладонь к губам и целует ее. Затем сжимает обеими руками и опускает себе на грудь.

 

Все встало на свои места почти в тот же миг, когда я увидела его сегодня. Будто мы не расставались ни на минуту. Не знаю, что принесет завтрашний день, но в настоящем моменте сошлось все, что мне нужно.

 

— Ты изменилась, — говорит он. — Выглядишь лучше. Счастливее.

 

— Так и есть. — Я чувствую, как его сердце бьется под моей ладонью. — Врать не стану, поначалу я очень злилась на тебя, но ты был прав. Так было к лучшему. Иначе я бы ни за что не уехала.

 

— Было ужасно, — говорит он с противоречивой улыбкой. — Сущая пытка. Не счесть, сколько раз я чуть не сдался и не спросил

у Кевина твой адрес.

Я смеюсь.

— Рада знать, что ты думал обо мне.

 

— Каждую минуту, — уверенно говорит он, затем тянется прикоснуться к моей щеке. Я льну к его ладони. — Я могу задать тебе личный вопрос?

Я киваю.


— Ты встречалась с другими парнями?

 

Я пару раз моргаю. Я ждала, что он задаст этот вопрос, но, пожалуй, не так скоро.

 

Самсон приподнимается на локте, пока мы не оказываемся лицом к лицу друг с другом. Тянется мне за спину и опускает ладонь на затылок.

 

— Я спрашиваю лишь потому, что надеюсь услышать утвердительный ответ.

 

— Ты надеешься, что я встречалась с другими? Он пожимает плечами.

 

— Не скажу, что ревновать не буду. Просто я надеюсь, что ты правда здорово провела время в колледже, а не сидела в общежитии, как в тюремной камере.

 

— Встречалась, — отвечаю я. — Какое-то время у меня даже был парень на первом курсе.

 

— Хороший?

— Да, — киваю я. — Но не ты. — Я наклоняюсь и чмокаю его.

 

— Я обзавелась друзьями. Ходила на вечеринки. Получала хорошие оценки. Даже полюбила свою волейбольную команду. Мы весьма неплохо играли.

Самсон улыбается и снова кладет голову мне на колени.

— Хорошо. Тогда я не жалею о своем решении.

— Хорошо.

— Как Сара? Они с Маркосом по-прежнему вместе?

 

— Да, поженились в прошлом году. Она на четвертом месяце беременности.

 

— Рад за них. Я надеялся, что у них все получится. А что с его линейкой одежды? Он запустил ее?

 

Я указываю на дом дальше напротив пляжа. Самсон приподнимается на локтях, чтобы увидеть, куда я показываю.

— Это их дом. Они завершили стройку полгода назад.

— Желтый?


— Ага.

— Ого.

 

— Да, линейка одежды пользуется успехом. У него много подписчиков в ТикТоке, а это здорово продвинуло его товары.

— В ТикТоке?

Я смеюсь.

— Потом покажу тебе, когда купишь новый телефон.

— Смотри-ка, как мы поменялись ролями, — говорит Самсон

 

и снова садится рядом. Отряхивается от песка. — Мы можем с ними повидаться?

 

— С Сарой и Маркосом? Прямо сейчас?

 

— Не сию же секунду, — отвечает он. — Я хочу побольше времени провести с тобой. А еще хочу увидеться с твоим отцом. Я должен не раз перед ним извиниться.

— Да, будет непросто.

 

— Знаю. Но я настойчив. — Самсон обнимает меня рукой и прижимает к себе. Целует в макушку.

 

— Как мне тебя называть? Шон или Самсон?

 

— Самсон, — сразу же отвечает он. — Я никогда не чувствовал себя самим собой сильнее, чем рядом с тобой этим летом. Им я и хочу быть. Всегда.

 

Я обхватываю колени руками и прячу лицо в изгибе локтя, чтобы скрыть улыбку.

 

— Где ты теперь живешь? — спрашивает Самсон.

Я киваю в сторону отцовского летнего дома.

 

— На этой неделе живу у отца и Аланы, но вообще у меня квартира в Хьюстоне. Я учусь на юриста.

 

— Да ладно.

 

— Да, — смеюсь я. — Первый семестр начался в августе. Самсон качает головой с выражением гордости и неверия на

лице.

 

— Я не знал, что ты этим хочешь заниматься.


 

— Я тоже не знала, пока тебя не арестовали. Кевин здорово помог. Я даже подумываю пройти стажировку в его конторе.

Самсон нежно улыбается.

— Я горжусь тобой.

— Спасибо.

 

— Я посещал учебные занятия в тюрьме, — говорит он. — Попробую поступить в какой-нибудь колледж, если меня куда-то возьмут.

 

Его взгляд уносится прочь, будто он беспокоится из-за всех предстоящих испытаний.

 

— Каково в тюрьме?

 

— Очень, очень дерьмово, — вздыхает он. — Один из десяти. Не рекомендую.

 

Я смеюсь.

— Какой следующий шаг? Где будешь жить?

Самсон пожимает плечами.

 

— Вся информация у Кевина. Говорит, что нашел мне какое-то временное жилье. Честно говоря, я должен был позвонить ему, как только вышел.

У меня отвисает челюсть.

— Самсон! Прошло уже четыре часа. А ты ему не позвонил?

 

— У меня нет телефона. Я хотел одолжить твой, но немного отвлекся.

 

Я закатываю глаза и достаю свой телефон.

 

— Если нарушишь условия досрочного освобождения из-за подобной ерунды, я лично отвезу тебя в тюрьму.

 

Самсон отряхивает руки от песка и берет у меня телефон, когда я набираю номер Кевина. Он отвечает после второго гудка.

 

— Мне еще не звонил, — говорит Кевин, решив, что это я ему звоню. — Я же обещал, что позвоню сразу после его звонка.

 

Самсон с улыбкой говорит в трубку.

— Это я, Кевин. Я на свободе.


Наступает пауза, а потом Кевин спрашивает:

— Это номер Бейи. Ты с ней?

— Ага.

— Где вы?

— На пляже.

— Бейя меня слышит? — спрашивает Кевин.

— Да, — отвечаю я, пододвинувшись к телефону.

— Похоже, ты была права на его счет.

— Конечно, права, — отвечаю я с улыбкой.

 

— Я говорил, что при твоем упорстве из тебя выйдет отменный адвокат, — замечает Кевин. — Послушай, Самсон. Ты слушаешь?

— Ага.

 

— Сегодня я почтой вышлю тебе всю информацию о твоем инспекторе по УДО. У тебя неделя на то, чтобы связаться с ним. Ключ найдешь под камнем справа от мусорки.

Самсон смотрит на меня и вскидывает бровь.

— Какой ключ?

— От маминого дома.

Самсон оглядывается на дом Марджори.

— Не понимаю, о чем ты.

 

— Да, знаю. Мама взяла с меня слово, что я ничего тебе не скажу, пока ты не выйдешь из тюрьмы. Поэтому я настоял, чтобы ты позвонил мне, как только выйдешь. Ты отвратительно выполняешь указания. Документы на собственность у меня в кабинете, могу завести их на этой неделе. Я как мог старался присматривать за домом, но дел полно. Придется здорово над ним поработать.

 

В выражении лица Самсона столько неверия, что мне хочется его запечатлеть. Уверена, на моем лице точно такое же выражение.

— Это шутка? — спрашивает он.


 

— Нет. Ты совершил несколько глупых ошибок, но еще сделал много добра людям в округе. В том числе моей матери. Она посчитала, что ты заслужил право называть это место своим домом, потому что знала, как сильно он тебе нравился.

 

Самсон судорожно вздыхает и роняет телефон на песок. Встает и идет прочь, закончив разговор с Кевином. Он останавливается у воды и сжимает затылок рукой.

Я поднимаю трубку и отряхиваю от песка.

— Кевин, можно мы потом перезвоним?

— Все хорошо?

 

Я наблюдаю, как Самсон пытается уложить в голове все, что услышал от Кевина.

 

— Да. Думаю, ему нужно время, чтобы все осмыслить. Повесив трубку, я иду к Самсону. Встаю рядом с ним и

 

пальцами стираю с его щек слезы, как он множество раз вытирал мои.

 

Он мотает головой.

— Я не заслуживаю этот дом, Бейя.

 

Я обхватываю его лицо ладонями и наклоняю, чтобы он посмотрел на меня.

 

— Хватит с тебя наказаний. Прими все хорошее, что дает тебе жизнь.

 

Он быстро вдыхает и крепко обнимает меня. Но я не даю ему обниматься слишком долго, потому что мне не терпится найти ключ. Я беру его за руку и веду с пляжа.

— Пойдем, я хочу осмотреть твой дом.

 

Мы находим ключ там, где и сказал Кевин. Самсон вставляет его в замочную скважину трясущимися руками. Ему приходится остановиться на миг и прижать ладони к дверному косяку.

 

— Не может быть, что это по-настоящему, — шепотом говорит он.

 

Когда мы входим, внутри темно, но я вижу слой пыли на


 

полах еще до того, как он зажигает свет. Стоит затхлый, солоноватый запах. Но зная Самсона, уверена, что уже завтра все будет налажено.

 

Мы идем по дому, и он всего касается руками. Шкафчиков, стен, дверных ручек, всех предметов мебели Марджори, которые так и остались здесь. Он заглядывает в каждую комнату и в каждой вздыхает, будто не может поверить, что это его жизнь.

И я тоже не могу в это поверить.

 

Наконец, Самсон открывает дверь, которая ведет на крышу. Я поднимаюсь вслед за ним. Выйдя, он садится. Расставляет ноги и хлопает по пространству между ними, чтобы я туда села.

 

Я сажусь и прислоняюсь спиной к его плечу. Он обнимает меня, и пусть перед нами открывается прекрасный вид, я закрываю глаза, потому что безумно соскучилась по чувствам к нему. Сильнее, чем думала.

 

Я так долго старалась их не испытывать, что начала переживать, что больше не чувствую ничего. Но чувства никуда не делись. Не исчезли. Просто я позволила им погрузиться в сон, чтобы было не так больно.

 

Самсон то и дело встряхивает головой в неверии. С самого знакомства я знала его как молчаливого человека, но он еще никогда не лишался дара речи в моем присутствии. Мне нравится его реакция. Нравится быть свидетельницей того, как его жизнь меняется к лучшему.

 

Взгляните на нас. Два одиноких дитя, которые всегда ускользали от внимания, но вновь взобрались на вершину мира.

 

Самсон касается моего лица, вынуждая повернуться к нему. Он смотрит на меня так же, как множество раз смотрел тем летом

— будто на полуострове нет ничего интереснее.

 

Он целует меня, затем опускает голову и прижимается губами к моему плечу. Какое-то время так и сидит, прижавшись ими к моей коже, будто компенсирует все годы, в течение


которых не мог меня поцеловать.

— Я люблю тебя.

 

Эти три слова звучат легким шепотом на моей коже, но в них достаточно силы, чтобы окончательно исцелить кость в моем сердце.

 

Я прижимаюсь к его плечу и смотрю на воду.

— Я тоже люблю тебя, Самсон.

 

Конец


Заметки

 

[← 1]

В переводе с англ. — мертвец


 

[← 2]

 

Туры, которые проводятся на специально построенных туристических автобусах-амфибиях или на военных излишках DUKW и LARC-V. Их часто предлагают в качестве туристических достопримечательностей в портовых, речных и озерных городах


 

[← 3]

Американская писательница и поэтесса.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.