Чудаки и чудачка

https: //ficbook. net/readfic/4737688

Автор: Ирма Апрель (https: //ficbook. net/authors/1043121)
Пейринг или персонажи: Сехун/Сухо
Рейтинг: PG-13
Жанры: Романтика, Повседневность, AU, Дружба
Предупреждения: OOC
Размер: Мини, 10 страницы

Описание:
Любовь - самое большое чудачество. Чунмён понимает это, встретив Сехуна.

Примечания автора:
Этот драббл пролез вне очереди, нагло оттеснив драббл по " Корове".

Внимание: Чанёль тут девушка. Такие дела.

Еще реабилитирую Чонде, а то что это он у меня то раздражающий бывший парень, то какой-то плохиш из клуба.
Ну а вообще ничего нового. Моя любимая повседневность.

Чунмён расставляет книги на полке, заправляет кровать и тщательно пылесосит ковер. Готовит комнату общежития к еще одному учебному году. В распахнутое окно струится теплый воздух, разбавляя запах чистящих средств ароматами большого города: надвигающейся грозы, автомобильных выхлопов, больших надежд. Все до боли знакомое, привычное, выверенное. Чунмён загадывает, чтобы его новый сосед оказался приятным и аккуратным.

Новый сосед оказывается обычным. Он появляется вечером. Сначала в комнату въезжает огромный чемодан ядовито-зеленой расцветки, затем заходит хозяин: высокий парень в модных узких джинсах, небрежно-мятой рубашке и дорогих кроссовках. На голове у него сдвинутая к затылку черная трикотажная шапка, обнажающая кромку выбеленных волос. На шее болтаются наушники, уходя тонким белым проводом в передний карман.

Парень смотрит на Чунмёна, снимает солнечные очки и говорит, робко улыбаясь:

— Привет. Я О Сехун.

И Чунмён понимает, что они поладят. Потому что в Сехуне нет заносчивости, которой у многих первокурсников в избытке, нет фальши и злобы. Сехун смотрит открыто и доброжелательно. Он словно говорит хитроватыми глазами: «помоги мне, научи, объясни». Мысленно Чунмён даже добавляет к этой фразе «хён», делая Сехуна совсем уж беззащитным и доверчивым.

Что поделать, если весь Чунмён такой — большое сердце, старший брат, почти-самый-взрослый-на-этаже, без пяти минут выпускник. Он готов протянуть руку каждому, кого заподозрит в необходимости получить помощь. Он протягивает ладонь Сехуну и улыбается в ответ:

— Привет. Меня зовут Ким Чунмён.

* * *
То, что Сехун оказывается не совсем обычным, Чунмён понимает к концу первой недели. Ким ловит себя на мысли, что ни разу не видел соседа без шапки. Вообще ни разу. Сехун уходит в душ в шапке и возвращается в ней. Он даже спит, не снимая ее. Чунмён удивляется, но решает не задавать вопросов: если Сехун захочет, то расскажет сам.

Тем более к ним начинают наведываться остальные. Остальные — это Чунмёновы друзья. Чудаки и чудачка. Так что Сехун с его странностью вполне удачно выписывается в атмосферу, постепенно воцаряющуюся в их комнате.

Первой приходит чудачка - Чанёль. Она тихо стучит в дверь и терпеливо ждет, пока ей откроют. Чунмён тепло улыбается ей, пропускает в комнату и немного настороженно косится на Сехуна, который отрывается от телефона, чтобы бросить быстрый взгляд на гостью, но, увидев Чанёль, открывает рот и широко распахивает глаза.

Чанёль очень высокая. Выше всех девушек университета и большинства парней. У нее широкие плечи, сильные руки с длинными пальцами и не по-девичьи круглое и крупное лицо. Поэтому длинная темная коса через плечо, свободная юбка ниже колен и блестящие от блеска тонкие губы делают ее немного нелепой и смешной. Чанёль неловко переступает на месте, ежась под взглядом Сехуна и глазами ища ободрения у Чунмёна.

Чунмён не успевает ничего сказать, а Сехун поднимается с кровати, быстро обходит Чанёль и возбужденно восклицает:

— Вот это рост! Ты выше меня! Длиннющие ноги…

В его голосе нет иронии или сарказма: хитрые глаза лучатся бесхитростным восхищением. Чунмён снова убеждается, что не ошибся в соседе. Чанёль улыбается уголками губ и опускает глаза. Она стесняется внимания незнакомцев, но с таким ростом оно неизбежно. Сехун же сразу переходит в разряд «друзей». Чунмён не перестает удивляться, когда всегда такая робкая Чанёль уже сидит рядом с О, который долго и торопливо объясняет ей правила какой-то игрушки. Девушка краснеет, но отвечает на вопросы и почти забывает о Чунмёне.

Ким даже рад. Чанёль он знал еще первокурсницей, белой вороной среди других девушек. Вместе с ней Чунмён прошел череду горьких девичьих слез, жестоких насмешек и пугающей неуверенности в себе. Дружить с Чанёль оказалось непросто, но увлекательно: два шага вперед, шаг назад — и так во всех направлениях их «работы над собой». Чунмён учил и продолжает учить подругу не стесняться себя, а Чанёль учит его, что самое красивое и трепетное у человека — внутри.

Сехун помогает Чанёль установить игру в ее телефон, еще раз повторяет правила и хитрости победы и убегает к однокурсникам на другой этаж. Чунмён заваривает чай и смотрит на Чанёль.

— Что случилось? — спрашивает он.

— Так заметно? — Чанёль мнет ткань юбки.

— У тебя глаза печальные. Расскажи мне.

Чунмён протягивает ей одну чашку, садится рядом и слушает сбивчивый рассказ. У него сжимается сердце, когда Чанёль говорит «влюбилась», «Бэкхён» и «безнадежно» в одном предложении.

* * *
Минсок забегает однажды в пятницу. Бесцеремонно забирается к читающему на кровати Чунмёну под одеяло, оттеснив его к стене, коротко кивает удивленному Сехуну и сразу переходит к делу. Дело у него всегда одно. Чунмён называет это дело про себя Большим Китайским Письмом. Минсок составляет его уже почти два года. Почти три он влюблен в китайского айдола Лу Ханя. Чунмён сам предложил написать этому Ханю письмо. Подумал, что так Минсок, выплеснув свои чувства, избавится от наваждения.

Минсок же загорелся мгновенно и обложился словарями. Чунмён схватился за голову. Теперь он консультант по красивым фразам, доверенное лицо чужих фантазий и «помоги подобрать синоним». Минсок носится со своим письмом, выверяет его, выводит старательно иероглифы, высунув от усердия кончик языка. Он оставляет копии письма, которое еще так недостойно его айдола, везде: одну Чунмён находит у себя в мыльнице и долго недоумевает.

— Приложить к письму свое фото? — спрашивает Минсок шепотом.

Он уже показал очередной (счет пошел на сотни) вариант письма Чунмёну и теперь заинтересованно косится на Сехуна, который, кажется, никогда не выпускает из рук телефон.

— Если хочешь, — отвечает Чунмён, коротко вздыхая и откладывая книгу.

— В одежде или без?

— Минсок!

— Давай залезем под одеяло и сделаем вид, что занимаемся языками?

— Какими языками?

— Ты — моим, а я — твоим.

— Минсок!

Чунмён несильно пихает друга в бок, а потом все-таки подцепляет край одеяла и набрасывает им на головы. Становится душно и очень весело.

— Что за провокации? — шепчет Чунмён.

— Пусть твой сосед думает, что ты горячая штучка.

— А причем тут мой…

— Не знаю, — Минсок тихо смеется, — он симпатичный. А ты — одинокий. Не всё же тебе возиться с нами, чудаками. Пусть и с тобой кто-нибудь повозится. Под одеялом.

— Минсок!

* * *
Чонде приходит тринадцатого числа вечером. В пятницу. Он не верит в приметы и суеверия. Чунмён всегда искренне удивляется его настойчивости, когда Чонде привычно снимает со стены массивные часы в деревянном корпусе, которые не идут уже много лет и были куплены Чунмёном на каком-то развале. Впервые увидев их, Чонде загорелся идеей заставить их вновь пойти. Помешательство очень схожее с помешательством Минсока: горы специальной литературы, регистрация на куче тематических форумов и тотальное упрямство.

Чунмёну не жалко часов, а Чонде — приятный парень, верный друг и вообще хороший человек. Сехун относится к нему настороженно, но дружелюбно. Только едва заметно поджимает губы, когда Чонде обнимает Чунмёна чуть крепче, чем следовало бы (на субъективный взгляд О, который не делает скидки на давность их знакомства и радость встречи после летней разлуки).

Чонде кладет часы на стол, достает принесенные инструменты и развинчивает корпус. Дальше он сосредоточен и молчалив два часа подряд. Починка часов, словно медитация: ничего не происходит, но становится хорошо.

— Однажды я заставлю их пойти, — говорит Чонде.

— Конечно, — отзывается Чунмён.

И это его «конечно» — совершенно искреннее. Он верит, что часы пойдут, Бэкхён ответит Чанёль взаимностью, Минсок напишет и отправит свое письмо, а кто-нибудь (совсем не обязательно, чтобы Сехун, правда-правда) будет готов возиться с Чунмёном.

Чонде собирает часы, вешает их обратно на стену и уходит, а вместе с ним уходит и пятница тринадцатое.

— Полпервого! — восклицает Чунмён.

У него-то завтра выходной, а вот у кое-кого — полноценный учебный день. Сехун все еще лежит на незаправленной кровати, моргая сонными глазами, и щелкает по экрану. Так дело не пойдет. Чунмён подходит к нему и легко касается головы, обтянутой шапкой, в этот раз — белой. Обыкновенный жест. Чунмён просто хотел привлечь к себе внимание Сехуна, но совсем не ожидал, что тот дернется, разворачиваясь, грубо отбросит чужую руку и привалится к стене, тяжело дыша.

Чунмён пугается направленного в него острого взгляда. Сехун похож на волчонка, готового то ли защищаться, то ли атаковать.

— Прости, — говорит Чунмён. — Я не хотел обидеть.

Он и сам не знает, за что извиняется. Робко ведет плечом и отступает к своей кровати. Быстро переодевается в пижаму, почти физически ощущая на спине чужой взгляд, и забирается под одеяло. Гасит настольную лампу и отворачивается к стене. Он лежит и вслушивается в темноту, пока не убеждается, что Сехун встает и тоже переодевается. Но не ложится.

Чунмён чувствует, как сосед походит к его кровати, опускается рядом на корточки, продавливая матрас острыми локтями.

— Эй, — тихо зовет Сехун. — Извини. Это я виноват. Не ты. Просто… Я чувствую себя уязвимым без шапки. Это со мной давно: с начальной школы. Сам не знаю, почему мне так тревожно и страшно, если кто-то касается головы. Мне кажется, что меня хотят лишить последней защиты. Так глупо… Извини еще раз.

— Все в порядке, — говорит Чунмён, не поворачиваясь.

Он понимает, что Сехуну не просто даются слова, поэтому не хочет смущать его сильнее. Сехун осторожно касается его затылка пальцами.

— Я странный, да?

— Все мы странные, — отзывается Чунмён. — И я нахожу это бесконечно прекрасным.

Сехун легко щекочет его голую шею. Наклоняется к самому уху, еще больше продавливая матрас, и шепчет:

— Спасибо, хён.

Под тонким одеялом Чунмёну становится жарко.

* * *
— И он не сможет перед тобой устоять! — убедительно восклицает Минсок.

— Кто не сможет устоять и перед кем? — Чунмён расшнуровывает кроссовки в маленькой прихожей своей комнаты.

— Бэкхён перед нашей Чанёль, конечно, — звучит спокойный голос Чонде.

— У нас что, внеплановое собрание клуба чудаков и… — Чунмён проходит в комнату и осекается.

Минсок и Сехун в четыре руки красят сидящую на стуле у окна Чанёль. Ее ресницы густо намазаны тушью и подведены глубоким черным цветом. Щеки светятся розовыми румянами, а тонкие губы увеличены чуть ли не вдвое при помощи алой помады. Длинные волосы завиты в тугие локоны и заколоты усыпанной стразами заколкой.

— Что вы сделали с моей милой Чанёль? — спрашивает Чунмён, прикрывая глаза.

— Они решили, что должны превратить ее в солистку «Girls-Girls», — говорит Чонде, сосредоточенно ковыряя часы, разбросав мелкие детали по всей Сехуновой кровати.

Чанёль робко смотрит на Чунмёна и опускает глаза.

— Тебе не нравится? — спрашивает она.

— Это… необычно. Но мне кажется, что это не ты, — честно признается Чунмён.

— Мы старались! — хором и очень обиженно восклицают Сехун и Минсок, не отрываясь от работы.

Чанёль морщится и громко ойкает, когда Минсок тыкает ей в глаз кисточкой, пытаясь нанести пятый слой туши. Сехун щурится и сбрызгивает блестящим лаком локоны. Поправляет их пальцами и делает шаг назад, оценивая результат.

— Как с обложки! — заключает он.

В лучах заходящего солнца, падающих на его лицо, Сехун сам, словно с обложки, — думает Чунмён. Даже желтая шапка удивительно подходит к его расслабленному, еще мальчишескому лицу. Минсок вдруг очень понимающе хмыкает, перехватывая его взгляд, и сгребает косметику в пластмассовую корзинку.

— Где вы только ее взяли? — спрашивает Чунмён, кивая на тюбики, баночки и коробочки.

— Обошли весь этаж. Сехун улыбался девчонкам, я говорил с ними, и вот, — Минсок довольно трясет корзинкой. — Поделились косметикой с нашей сестричкой.

Чанёль вспыхивает под слоем румян, и улыбка расцветает на ее губах. У Чунмёна снова сжимается сердце: вся эта краска не превратила ее в куколку, а вот улыбка — лучшее, что есть у Чанёль из того, что можно увидеть глазами.

— Мне кажется, — говорит Чонде, — Чанёль должна все это смыть и продолжать оставаться самой собой. Каков этот Бэкхён будет, если полюбит за неестественно длинные ресницы или пухлые губы? А Сехун и Минсок пусть красят друг друга. Я бы очень хотел на это посмотреть.

— Твои часики еще не тикают? — язвительно спрашивает Минсок. — Вот как только они пойдут, мы с О хоть в платья нарядимся и устроим тебе дефиле по комнате.

Чонде щурится и окидывает его взглядом.

— Не забудьте про чулки.

— Никаких чулок! — возмущается Чунмён.

Все смеются его искреннему негодованию.

Вечером, когда Чанёль умыта, часы водружены обратно на стену, Большое Китайское Письмо снова не дописано, и все разбредаются по комнатам, Сехун лежит в кровати и смотрит из-под полуопущенных ресниц, как Чунмён дописывает доклад. Ким чувствует его взгляд и ловит себя на том, что в третий раз выводит на бумаге одно и то же.

— Хён, — зовет Сехун.

— Что? — Чунмён откладывает ручку и поворачивается.

— Спокойной ночи.

Сехун говорит это и быстро натягивает одеяло до самых глаз. Это очень похоже на неловкий флирт. Чунмён улыбается ему.

— Спокойной ночи.

* * *
Так у них всё и идет. Все вместе они собираются не часто, но в комнате Чунмёна постоянно кто-нибудь есть. Он с удивлением понимает, что теперь его друзья становятся друзьями и Сехуна. О подкупает простотой, Минсок обожает парней со странностями, Чанёль радуется всему, что радует Чунмёна, а Чонде импонирует общая атмосфера легкого молодого безумства.

Когда темным октябрьским вечером Сехун возвращается из университета избитым, этот устоявшийся дружеский мир Чунмёна дает трещину. Сехун необычно тихо заходит в комнату, словно надеясь, что Чунмён не увидит кровоподтеков на его лице и того, как он морщится, наступая на правую ногу или касаясь левого бока. Но Ким не слепой. Он видит и пугается.

— Что случилось?!

Сехун садится на свою кровать и смотрит потерянно и печально. Чунмён качает головой и достает аптечку.

— Позволь осмотреть тебя, — просит он.

И Сехун покорно стягивает свитер, обнажая наливающиеся синяки на светлой коже. Чунмён закусывает губу и почти плачет, ощупывая его ребра.

— Что случилось? — снова спрашивает он, убедившись, что травм нет.

О рассказывает.

Рассказывает, как они возвращались с Чанёль после пар, и их окружили четверо. Они смеялись над ростом и сложением девушки, и Сехун заступился, потому что не мог иначе. А потом они пытались стянуть его шапку, и он вцепился в нее, позволив повалить себя на мокрый асфальт. Он держал ее побелевшими от напряжения пальцами и чувствовал, как больно бьют тяжелые ботинки. Спасла их Чанёль, которая была на голову выше каждого из нападавших. Она отогнала их. Где-то — кулаками, где-то — подобранной с земли палкой.

Сехун рассказывает скупо. Цедит слова сквозь зубы. Чунмён понимает, что Сехуну стыдно. Но он не может не спросить о том, что волнует его больше всего:

— Как Чанёль?

— Они почти не тронули ее. Побоялись. Но лицо задели… Она проводила меня до комнаты, но отказалась заходить, чтобы ты не так пугался.

Чунмён сжимает кулаки в бессильной ярости.

— Я жалок, — говорит Сехун. — Прости, хён.

И от того, как дрожит его голос, Киму становится тошно. Он опускается на колени, берет руки Сехуна в свои и заглядывает ему в лицо:

— Ты не жалок. Ты очень храбрый. Тебе пришлось бороться не только с отморозками, но и с собой.

— И я проиграл!

— Только сегодня. В этом нет твоей вины. Слышишь? Я не злюсь и не стыжусь тебя. И ты тоже не должен себя стыдиться.

Сехун высвобождает свои руки и касается ладонями головы. Жмурится и кладет ладонь на шапку. Хочет стянуть ее и не может решиться.

— Эй, — говорит Чунмён, — не надо. Ну-ка, сейчас я обработаю ссадины на твоем лице. Будет немного больно…

Сехун безвольно опускает руки вдоль тела и позволяет Киму касаться пораненной кожи смоченным в антисептике бинтом. Он принимает болезненные ощущения, словно наказание за слабость. Но Чунмён чувствует это и злится. Ему не хочется, чтобы Сехун винил себя, чтобы его непосредственность и детская доверчивость погасли. Он не должен закрыться.

Чунмён откладывает бинт в сторону, приподнимается и касается ссадин и ранок губами. Это тоже больно, но Сехун не может воспринимать эту боль, как наказание. Он судорожно втягивает воздух и обнимает Чунмёна за шею.

— Все будет хорошо, — говорит Ким.

Сехун верит.

* * *
На следующий день Чунмён идет по коридору вслед за Минсоком, пытаясь повторять на ходу доклад, и не замечает, когда друг останавливается. Он натыкается на него, роняет листы, которые тут же разлетаются по коридору. Чунмён вздыхает, принимаясь подбирать их.

— И чего ты встал? — беззлобно спрашивает он у Минсока, когда собирает доклад и выпрямляется.

— Посмотри в конец коридора и скажи мне, что ты видишь?

Минсок смотрит вперед, приоткрыв рот. Чунмён пожимает плечами, поднимает взгляд и удивленно распахивает глаза. У самого дальнего окна стоит Чанёль, а рядом с ней — Бэкхён, едва достающий ей до плеча. Но они глядят друг на друга и светятся. Куда делась робкая Чанёль, которая лишний раз стеснялась посмотреть на парня? Сейчас она громко смеется шуткам Бёна и кокетливо накручивает кончик косы на палец. И не отводит глаза. Не мнет в пальцах ткань юбки. Чунмён охает и хватает Минсока за запястье, когда Бэкхён привстает на цыпочки и целует Чанёль прямо в огромный противно-лиловый синяк на скуле.

— Теперь он ее рыцарь, — уверенно смеется Минсок. — Защитит от любых придурков. Кажется, мы с Сехуном ей что-то не то на лице рисовали. Надо было фингалы, ссадины, синяки…

— Я не удивлюсь, если часы пошли, — вдруг говорит Чунмён.

Он не ошибается.

Они с Минсоком едва высиживают последнюю пару и несутся в общежитие, чтобы застать Сехуна и Чонде сидящими за столом и рассматривающими выпуклое стекло циферблата в деревянном корпусе. Минутная стрелка резво бежит по кругу, и, если прислушаться, то можно различить веселое тик-так.

— Я так и знал, — Чунмён улыбается и кладет руки Сехуну на плечи.

Неосознанно. Не думая, не оглядываясь на остальных. Минсок и Чонде видят и ничего не говорят, потому что все правильно. Все так, как должно быть: немного странно, капельку безумно и абсолютно чудно́. Сехун прижимается щекой к чужой ладони. Часы показывают половину девятого.

Минсок усмехается и говорит:

— А знаете… Я ведь отправил Лу Ханю письмо сегодня утром. Честное слово. Даже фото приложил…

— Минсок!

— В одежде.

Чунмён качает головой не в силах сдержать улыбки. В этом все они, его друзья, чудаки и чудачка. Посмотреть шире — так они мало чем отличаются от остальных. И это тоже правильно, ведь не бывает людей без секретов и милых странностей. Жизнь без них — скучная и серая. Стрелка обегает полный круг, и острое чувство единства заполняет каждого. Где-то Чанёль замирает и запрокидывает голову к звездам, крепче сжимая ладонь Бэкхёна.

Какое-то время все молчат.

Первым отмирает Минсок. Он наклоняется к Чонде и что-то шепчет ему на ухо. Чонде усмехается и кивает. Встает из-за стола, и они идут к выходу.

— Вы куда? — спрашивает Сехун. — Я с вами. Давайте еще раз сыграем по сети в ту японскую игрушку.

— Нет, — смеется Минсок. — Детям с нами нельзя.

Он показывает Сехуну язык, выталкивает Чонде из комнаты, а потом жестом подзывает Чунмёна и, пока обиженный Сехун ищет свой телефон в складках одеяла, тихо говорит ему:

— Хочешь секрет? Мне Лу Хань уже полгода как не нравится. Просто письмо стало делом принципа. А еще я сегодня собираюсь надеть черные ажурные чулки и устроить Чонде маленькое представление. Ты тоже не скучай.

— Минсок!

Минсок снова смеется и хлопает дверью прежде, чем Чунмён выходит из ступора. Стоя в прихожей, Ким улыбается. Широко. До боли в щеках, но совершенно счастливо. Потому что он — большое сердце, старший брат, почти-самый-взрослый-на-этаже, без пяти минут выпускник и влюбленный дурак, окруженный такими же влюбленными дураками.

Любовь — самое большое чудачество.

Чунмён возвращается в комнату и падает на свою кровать, бездумно разглядывая потолок. Сехун косится на него, откладывает телефон и вздыхает.

— Хочешь, я с тобой сыграю? — предлагает Ким.

— Хочу. Только игру выбираю я. Правда или действие. Не боишься?

— Нет.

— Тогда я начинаю, — Сехун покидает свою кровать и устраивается в ногах Чунмёна. Смотрит пристально.

— Правда, — говорит Чунмён.

— Ну смотри… Я тебе нравлюсь?

— Да.

— Ты меня любишь?

— Может быть. Но это уже второй вопрос.

Сехун улыбается и наползает на Чунмёна, оказываясь пугающе близко. Облизывает губы, заглядывая ему в лицо.

— Однажды, хён, — Сехун делает ударение на последнем слове, — я сниму эту чертову шапку, и ты увидишь меня во всей моей невозможной красе. И не денешься уже ни-ку-да.

Чунмён улыбается.

— Я бы очень хотел быть первым, кто увидит тебя таким.

— Будешь, — обещает Сехун. — А пока… Ты можешь быть первым в чем-то другом.

И Чунмён ходит вне очереди, выбирая действие: подается вперед, вовлекая Сехуна в долгий и жаркий поцелуй. О еще больно из-за синяков и ссадин, но руки у Кима ласковые и нежные, а губы — мягкие.

Сехун не просто верит. Он — доверяет и отчаянно нуждается во взаимном доверии.

И Чунмён протягивает ему себя.